Родители Рината помочь ничем не могли. Изо всех сил старались родственники Венеры, имевшие неплохие связи в обеих столицах – Москве и Казани, и адвокат старался как надо. Но папа негодяя входил в руководство одного очень солидного министерства. Он действительно обо всём позаботился в последний раз для своего отпрыска.
Потом адвокат принёс страшное известие: Венеру убили…
Всё время после задержания Ринат пребывал по мало кому что-то говорящему адресу: Москва, улица Новослободская, дом сорок пять, но зато многим известному как следственный изолятор номер два, а ещё больше как «Бутырка».
А Венера жила с родителями в Казани.
Жила…
Как же противоестественно звучит слово «жила», если речь идёт о близком человеке, не переехавшем по другому адресу, а ушедшем, откуда не возвращаются…
В Казани всё и случилось. Неизвестные ублюдки вечером затащили её в подъезд, оттуда в подвал, изнасиловали и перерезали горло. Их, конечно, ищут, но…
Адвокат всем видом изобразил, что лично он по причине нынешнего бардака и приближающейся неизбежной уже войны очень сомневается в поимке сволочей.
С этого момента жизнь для Рината, потухшая после ареста и понимания грядущего сурового наказания, а значит и расставания с любимой женой, потерей перспективы военной карьеры, обрела иной смысл – найти ублюдков.
Он «совершил рывок» на следственном эксперименте, куда его вывозили по требованию адвоката, хотя этого, по мнению следователя, совсем не требовалось, и так всё ясно. Но защитник, съевший не одну собаку в уголовном и уголовно-процессуальном праве, добился своего. Какую цель он преследовал, добившись проведения соответствующего следственного действия, Ринат так и не узнал. Наверняка искал любую возможность по уменьшению ответственности подзащитного.
У Кубаева цель была иная.
Добраться до Казани, да и не только, в положении беглого преступника, находящегося в федеральном розыске, ой как непросто. В родном городе влиятельные родственники убитой жены позаботились об его укрытии от поднятых на уши властей, совершенно справедливо бросившихся за беглым именно в Казань.
Родственники Венеры, не рассчитывая на правоохранительные органы, сами проводили поиски гадов.
Аллах услышал его и их молитвы.
Ринат с отцом убитой привезли двух связанных мерзавцев в багажнике внедорожника, не подлежащего досмотру благодаря связям тестя, в тот самый подвал, и разделали их, как туши баранов. Резали живьём, не торопясь, заткнув им пасти, чтобы жители дома не слышали воплей. Мстителям хватило и сдавленного мычания подонков, безумных от боли глаз.
Потом пришли за отцом Венеры, но тот позаботился о железобетонном алиби. А Ринат оказался в войсках Объединённой Оппозиции, как только началась война. Его восстановили в звании. После прохождения соответствующего экзамена, спецназ принял молодого лейтенанта в дружные ряды, где он дослужился до старшего лейтенанта.
Капитан Алексей Туркалёв, глядя на импровизированную съедобную башенку из плова, против желания ухнул в омут тяжёлого воспоминания.
Он, выпускник Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища, молодой лейтенант, сразу попал в кавказскую заваруху. В должности командира разведывательного взвода Алексей на собственной шкуре начал осознавать то, от чего его пытался уберечь отец, отговаривая от выбора карьеры военного. Отец, сам кадровый военный, успел повоевать в Афганистане, а потом и в Чечне в середине девяностых ушедшего столетия, вдосталь набегавшись с автоматом.
Поняв, что сын всё равно не послушает, он старался рассказать побольше важного и нужного для выживания. А ещё он как-то сказал, что настоящий офицер служит Родине, а не режиму.
Много позже Янычар по-настоящему понял, что за этой высокопарной фразой кроется целая жизнь таких как его отец служак, тащивших лямку не за ордена и звания, и притащивших её к унизительной пенсии, стакану водки, ощущению ненужности, выброшенности на обочину жизни.
Этой фразой отец, по крайней мере пытался хотя бы сыну доказать, что его жизнь не была напрасной. Доказывал он это, обычно судорожно держа гранёный стакан, стуча крепким кулаком другой руки по столу с брякающей подпрыгивающей посудой, или по коленке, глядя тусклыми глазами в пустоту.
Из-за вытянутых на коленях спортивных штанов и растянутой застиранной футболки, заросшего щетиной пропитого лица, ни за что на свете нельзя было подумать, что это отставной военный. Скорее, какой-нибудь спившийся слесарь дядя Боря.
И всё же в шифоньере висел парадный китель с майорскими погонами, Орденом Красной Звезды, медалью «За Отвагу».
Это Афган.
Там, за «речкой», его ещё не раз представляли к наградам. Но ответ штабных всегда был один и тот же: «офицер уже достаточно отмечен».
Рядом с наградами ушедшей в небытие советской страны была награда обновленной России – Орден Мужества.
Это уже Чечня.
Помимо этого иконостаса имелась афганская «награда», которую ветераны-афганцы меж собой называли «Спасибо, что уходите», и юбилейная медаль «20 лет вывода советских войск из Афганистана».
Несмотря на горячие доводы отца и скорбное молчание матери, сполна хлебнувшей доли офицерской жены, Алексей выбрал профессию военного…
… Его взвод должен был выдвинуться в заданный район и закрепиться там до подхода основных сил. В пути сделали короткую остановку. Как только тронулись, шедший первым БТР подорвался на мощном фугасе. Обычно по дорогам все передвигаются на высокой скорости, чтобы успеть проскочить возможное заминированное место, и часто это удавалось. А вот тут поди ж ты… Не доехали всего несколько метров. Как только тронулись и – на!
Сидевших на броне солдат взрывной волной раскидало поломанными куклами. Взрывом вырвало кусок дороги, небольшой лавиной осыпавшейся по крутому склону. Взрыв столкнул машину в эту яму. Потеряв опору сразу под четырьмя колёсами, она не удержалась, завалилась набок, несколько раз перевернулась, свалившись под крутой откос, и опять встала на колёса. Кувыркаясь, бэтээр раздавил тела нескольких солдат, перемешав с землёй, превратив в неузнаваемую страшную кроваво-грязную мешанину.
Второй БТР резко «клюнул», сидевшие на нём горохом посыпались вниз. Взрывной волной накрыло и их, кого-то посекло осколками, почти всех контузило.
Янычар, сидевший на броне второй машины, выплыл из черноты, почувствовав сильную головную боль и кислый привкус во рту, потом пришло ощущение, что уши словно забиты ватой, хмурое небо будто размазано, а глаза никак не могут проморгаться, пытаясь восстановить чёткость картинки.
Кто-то из солдат приподнял его, прислонил безвольной спиной к пыльному колесу. Другой солдат, приблизившись лицом почти вплотную, кричал, широко разевая рот. Первых его слов Янычар не разобрал, а когда сообразил, что солдат обращается к нему, услышал сквозь пробки в ушах:
– …ищ лейтенант! Пи…ц! Всем, кто ехал на первой броне – пи…ц!
Солдат дурным лицом и криком начал раздражать, Алексей рукой отодвинул его физиономию, соображая, куда подевался автомат, осмотрелся по сторонам, увидел других солдат сидящих и лежащих на земле, кто-то оставался без движения, некоторые едва шевелились, как сонные мухи.
Янычар опёрся руками о колесо, не отрывая от него спины, стал ползти вверх, отталкиваясь от пыльной земли непослушными ногами, съезжающими обратно. В глазах сразу всё поплыло, но он упорно полз выше, стараясь обрести вертикальное положение. Где-то на задворках сознания сидела очень важная мысль. В гудящей болью голове мысль никак не сформировывалась, но что-то о засаде, которой нет, иначе бы им всем точно пришёл тот самый северный пушистый зверёк.
Опираясь левой рукой о броню, он попытался сплюнуть кислый привкус, но вязкая слюна так и не оторвалась от губ. Алексей тыльной стороной руки вытер губы, ощутив солёный вкус кожи. Ясность сознания и зрения постепенно возвращалась, только в ушах начало звенеть сквозь пробки.
Место подрыва первого БТРа представляло собой глубокую дымящуюся воронку где-то с метр глубиной и метров пять шириной, заканчивающуюся обрывом, куда улетел бронетранспортёр. Всё вокруг усыпало вывороченными камнями размером с хороший кулак, комьями земли.
Янычар вместе с другими держащимися на ногах стал осматривать тела. Никто из ехавших на первой броне не выжил. Опознать раздавленных кувыркающейся машиной было непросто, особенно двоих, перемолотых меж собою так, что отделить части тела одного человека от частей тела другого смогли бы только санитары в морге.
В воздухе стоял густой запах мочи и кала.
«Ну и как тут определить, «ху из ху»? – вяло думал Алексей, глядя на кашу из двух тел. – С теми, кто по отдельности, ещё ладно, можно как-то разобраться. А с этими что прикажете делать?»
Он оглядел солдат из тех, что способны были стоять и ходить.
У всех лица какие-то… равнодушные, что ли? Стоят, смотрят на тех, кто ещё полчаса назад ходил, дышал, разговаривал, думал, жил.
«Да ты и сам стоишь, смотришь, так что нечего на парней гнать, – вяло думал Алексей. – Что же делать-то? Надо как-то разделять их. А может, как есть всех в БТР сгрузить, а там пусть санитары соображают, что да как…»
Ситуацию разрешил рядовой Смирнов – тот, что орал ему в самое лицо. За характерную особенность голоса сослуживцы наградили его кличкой Гундос. Он решительно подошёл к страшной мешанине, положил автомат на землю и принялся разделять куски тел, раскладывая на две части – руки, ноги, лопнувшие мокрые кишки, на которые уже налетели откуда ни возьмись жирные нетерпеливо жужжащие мухи.
Гундос словно работал с тушей коровы, попавшей под бешено несущийся локомотив, перемолотой до неузнаваемости, деловито бубня:
– Так… Это чьё? Ладно, в эту кучу… А это? В эту кучу… Нет, правая нога там уже есть, вон торчит… Значит, это сюда… Кишки… Тут вообще хрен разберёшь, пополам поделить и всё…
Янычар как во сне смотрел за деловитой занятостью подчинённого, чувствуя подступающую волну тошноты.
Кишки рядовой действительно разделил пополам, обмотав ими две горки перемолотых костей, рваной униформы, пропитанной кровью и измазанной пылью и землёй. Обмотал, как на новогоднюю ёлку гирлянды развесил. Со стороны полюбовался своей работой. Что-то увидел в земле, нагнулся и поднял странным образом уцелевшее глазное яблоко, аккуратно положил на одну из куч.
Самое ужасное было в том, что Гундос ничуть не рисовался, не играл на публику, он был абсолютно естественен.
– И кто из них кто? – хмуро спросили Смирнова.
– А тех троих раздавленных опознали? – деловито поинтересовался он.
– Ага. Черепок, Фома, и Медяк.
– Тогда эта куча пусть будет Дизель, а вот эта – Муха, – без всяких душевных терзаний определил Смирнов.
– У Мухи глаза серые были, – прокомментировал тот же солдат, а этот глаз чёрный.
– У Дизеля чёрные глаза были, – подтвердили из небольшой собравшейся вокруг толпы.
Гундос переложил глаз на другую кучу.
– Хотя можно было не перекладывать, – пробубнил он. – Какая разница, всё равно нихера не понять.
Тут Янычар не выдержал. Его скрутило пополам в рвотном спазме. Он рухнул на колени, извергая скудный солдатский паёк. Спазмы подкатывали один за другим, на глазах проступили слёзы. В желудке уже ничего не осталось, пошла желчь. В конце концов, лейтенант, тяжело дыша, обмяк, вытирая ладонями глаза.
– Смирнов, – просипел он. – Найди там, в бэтээре тряпьё какое, заверни всё, сложи внутрь.
– Чё я-то? – недовольно пробубнил рядовой. – Я вон, разложил уже…
– Выполняй.
– Есть… – обиженно отозвался солдат, уходя ко второй машине.
До Янычара донёсся его возмущённый голос:
– Чуть что, так Смирнов…
Капитан стряхнул наваждение, всё же подумав, что маслина сверху башенки из плова, сооружённой Негативом, – чёрная, как и тот глаз.
Старший лейтенант Юрий Шахов и лейтенант Виктор Седых, как ни странно, вспоминали об одном и том же: как в Новосибирском высшем военном командном училище, где получали военную специальность «Командиров подразделений войсковой разведки», сорвались в самоход – самоволку, привычнее говоря.
Причиной столь серьёзного дисциплинарного проступка послужили две девчонки, с которыми они познакомились на дискотеке. В этом совхозе курсанты отбывали трудовую повинность, обеспечивая училище стратегически необходимыми запасами картошки на зиму.
Поблизости работали студенты из госуниверситета, среди них преобладали девушки. Жили все там же, в совхозе, в разных зданиях, естественно.
Понятное дело, курсанты рвались к женскому полу, но командиры пресекали подобные попытки, чем ввергали будущих спецов разведки в уныние. А самое ужасное – никого не отпускали на местные дискотеки. Это было просто возмутительно, если учесть, что в самом совхозе, да в окрестных деревнях парней – раз, два и обчёлся. К тому же нормальных из этой славной когорты, приезжавшей по вечерам к временному общежитию студентов на мотоциклах, тракторах, а то и вовсе в кузове самосвала, практически не числилось: все, как один пьяные, выставляющие напоказ свою удаль и «деревенское происхождение».
Парни из студенческой среды оказались какими-то инфантильными, держащиеся особняком, не стремящиеся к охмурению слабого пола, ботаники, одним словом. Поэтому девчонки на дискотеках откровенно скучали. И вдруг случилось чудо – курсантов отпустили. Они под командованием лейтенанта строем пришли в местный клуб, а уж там им позволили быть самими собой – обычными молодыми парнями, только начинающими жизненный путь.
Кислые девушки воспряли духом, вся их скука вмиг улетучилась, даже музыка зазвучала как будто громче. Все местные удальцы мгновенно оказались в тени будущей элиты вооружённых сил, чем остались очень недовольны, строя планы мести «воякам», плохо понимая, чем для них может обернуться такая «мстя», ведь это были не просто курсанты военного училища, а почти спецназовцы-разведчики.
Быстрая музыка сменялась медленной, энергичные движения уступали место плавным, сердце замирало от близости партнёра противоположного пола.
Кружатся пары, звучит музыка…
Целая жизнь у каждого впереди, долгая, обязательно счастливая, непременно такая, как задумано.
Если бы не война…
Но тогда никто не думал о ней. Не думали даже курсанты, получавшие военную профессию, обучавшиеся навыкам эффективного уничтожения врага. Они ещё были обычными мальчишками.
Кружатся пары, звучит музыка…
До войны, большой войны, какой не было в стране со Второй мировой, оставались считанные годы, за которые мальчишки станут офицерами. Многие успеют пройти горнила локальных войн, кто-то сложит голову в том пекле, остальных же страшная своей бессмысленной жестокостью гражданская бойня разбросает по фронтам и войскам противоборствующих сторон. Станут не только собратьями по оружию, но и врагами те, кто ходил в одном строю, выкладывался из последних сил на марш-бросках, лежал на соседних койках, в свободные минуты бренчал на гитаре, слушал незатейливые песни о подвигах простых солдат, верой и правдой служивших стране.
А пока они учились эффективно отнимать жизни у ещё условного противника, ещё не хрипящего под реальным ударом ножа, когда тело дёргается в конвульсиях, а по руке сжимающей рукоятку, течёт горячая чужая кровь. Пока они не видели полных предсмертного ужаса глаз тех, кого предстояло убить своими руками. Они ещё не знают, что эти глаза потом не забудутся никогда, часто будут сниться и преследовать в периоды депрессии, которую ещё только предстоит глушить водкой.
Всё это ещё впереди…
Кружатся пары, звучит музыка…
Бек и Негатив познакомились с девчонками – Мариной и Настей. С ними они танцевали весь вечер, ревностно охраняя от посягательств со стороны.
Проводить, конечно же, девушек не получилось. Всё, что они смогли – это обменяться номерами телефонов, договорились звонить, писать «эсэмэски» и встречаться, когда повезёт с увольнительной в город.
Сорвались в самоход они ночью, выпрыгнув в окно со второго этажа. Инициатором был неугомонный Негатив, тогда ещё просто Витька Седых.
До временного студенческого общежития добрались тёмными улицами, под ленивое бреханье дворовых собак.
У общежития с одиноко горящей лампочкой у входа до сих пор стояли местные парни и девчонки из самых отвязных. Из видавшей виды иномарки бухала какая-то музыка, доносился смех и отборный мат, ветром принесло запах табачного дыма.
Парни подошли, с внутренним удовлетворением отметив, что Насти и Марины в этой компании нет, и попросили вызвать девушек.
Одна из студенток, ярко накрашенная, в шлёпанцах на босу ногу, в обтягивающих тяжёлый зад лосинах и растянутой футболке навыпуск, с наброшенной на плечи лёгкой кофтой – ночи уже становились прохладными – смерила парней оценивающим взглядом и спросила с многозначительным подтекстом в тоне:
– А зачем они вам?
– Так тебе и сказали, – в тон ей ответил Негатив.
Его ответ вызвал у развесёлой компании короткий приступ истерического смеха больше напоминающего крики сумасшедших.
Размалёванная удалилась в общежитие, плавно двигая бёдрами, наверняка уверенная, что производит на всех присутствующих парней соответствующее впечатление. Наброшенная на плечи кофта и босые ноги в шлёпанцах странно контрастировали, взаимоисключая друг друга.
Оставшиеся две девчонки и четверо парней из местных натянуто молчали, видимо тяготясь присутствием курсантов.
Один из парней развязно обратился к Негативу:
– Дай закурить, братан.
– Не курю, – спокойно ответил Виктор.
– Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт, – выдал парень очень бородатую шутку.
– Слышал уже, – также спокойно отреагировал Негатив.
– А чё ты, в натуре, никогда не курил, что ли? Ни разу в жизни? – деланно удивился местный.
– Почему ни разу? – с непробиваемым спокойствием ответил Седых. – Пробовал. Не понравилось.
– Побывал бы там, где я, тогда бы закурил, – многозначительно сообщил парень, намеренно не продолжая, давая слушателям понять всю серьёзность своих слов.
Как бы невзначай он распахнул пошире ветровку, выставляя напоказ медаль, носившую имя очень известного российского полководца. Однако неофициальный статус медали у военных, прошедших через реальные боевые действия, был весьма низок. Даже обидно за полководца, уж точно не заслужившего такого отношения со стороны солдат. Он добыл для Российской Империи не одну славную, блестящую победу, на века прославив русского солдата.
Причина, конечно же, была не в самом великом полководце, отношение к нему осталось на подобающем уровне.
Всё дело в том, что давали награду, ну, почти всем, так или иначе имевшим отношение к службе в «горячих точках», а порой даже просто за «отличные показатели в боевой подготовке и полевой выучке».
Прошедшие горнила войн солдаты и офицеры меж собой называли эту награду: «На, и отъе…сь», подразумевая тем самым, что многие военнослужащие прогибаются перед начальством, рассчитывая на поощрения и даже награды. Вот её и давали таким, чтобы отстали.
– А где ты был? – сухо улыбнулся Негатив, прекрасно осведомлённый о неофициальном статусе награды.
– Оттуда живыми мало кто вернулся, – скривился в ухмылке местный.
Остальные трое местных парней смотрели на него в почтительном благоговении.
По-видимому, он уже неоднократно рассказывал о своих «подвигах». Но перед ним стояли ещё двое «зелёных» и две студентки. Представилась отличная возможность лишний раз пропиариться.
– Ущелье Джурмут, – коротко добавил парень, искоса глядя на курсантов.
Будущие разведчики, конечно же, слышали о том тяжёлом бое в Дагестане, где крупные бандформирования блокировали роту федеральных войск.
Рота держалась трое суток. Из-за сильного тумана «вертушки» прийти на помощь не могли, к тому же боевики заминировали верхнюю тропу от Камелуха. По причине ненастного лета теснина перед Кудаором не поспевала с пропуском воды, и её уровень угрожающе поднялся, исключив возможность прохода по нижней тропе.
После того боя из ста с лишним бойцов в живых осталось всего восемь человек рядовых. В училище об этом говорили не раз и не два, курсанты помнили наизусть фамилии выживших солдат.
– А кого знаешь из пацанов? – спросил подключившийся к разговору Бек.
– Кого надо, того и знаю, – несколько грубо ответил местный.
– А всё же? – не унимался Шахов.
Причина подобного поведения курсантов крылась в том, что помимо имён и фамилий уцелевших солдат, они видели их фотографии, потому что всех представили к государственным наградам.
Награды, что красовалась на груди местного, никто не получил. Ни на кого из выживших героев он не походил.
У курсантов сложилось стойкое убеждение, что он из хвастунов. Если и был где-то, то где-нибудь в хозвзводе, ни разу не поучаствовав в реальных боевых действиях.
В это время из общежития вышли Марина и Настя, а за ними размалёванная.
Парни пошли им навстречу, забыв о неоконченном разговоре, оставив местного, к его счастью, неразоблачённым.
Размалёванная, жеманно улыбнувшись, отправилась к своей компании.
Девушки выглядели настороженно-смущёнными.
– Привет, – поздоровалась Марина, словно они расстались не пару часов назад, а как минимум пару дней. – А чё это вы?
– Мы в самоход сорвались, – сказал Бек таким тоном, как будто извинялся за что-то.
– Куда? – удивилась Марина.
– В самоволку, – добавил Негатив, глядя на Настю, с которой танцевал весь вечер. – Погуляем?
Девушки переглянулись.
– Можно, – согласилась Настя. – А куда пойдём?
– Вот по этому Бродвею, – Негатив показушно небрежным жестом указал на тёмную улицу, освещённую кое-где лампочками над дверями домов.
Девчонки опять переглянулись.
– Ладно, пойдём, – сказала Марина. – Только, чур, не приставать. А то кричать начнём.
Девушки весело засмеялись.
Они шли по парам, причём девушки не возражали, когда руки парней словно сговорившись, легли им на талии. От такой вольности сердца у друзей готовы были выпрыгнуть из грудных клеток.
Разговор не клеился, так они в молчании дошли до окраины, где уже начинались поля. Ленивое бреханье собак осталось где-то позади, впереди – ровное поле, соприкасавшееся на горизонте с небом, начинающем светлеть на востоке. Чуть в стороне от компании стояли стожки сена. Не говоря ни слова, парни обозначили движение в том направлении, чутко улавливая реакцию девушек. Никакого сопротивления не последовало. Окончательно разделившись, пары отдалились.
Бек повернулся к Марине. Близость сводила его с ума, но он сдерживался, опасаясь испугать девушку. С бешено стучащим сердцем сделал ещё один маленький шажок навстречу, положил руки Марине на талию, вновь как на дискотеке ощутив гибкий и хрупкий стан.
Девушка не сопротивлялась.
Их губы сближались сантиметр за сантиметром. Марина уже прикрыла глаза, как вдруг неожиданно ойкнула, вздрогнув всем телом. Одновременно Бек почувствовал на своей шее жёсткий удушающий захват, заставивший прогнуться, опрокидывающий навзничь, впрочем, не грубо, а скорее показательно, как на тренировке по рукопашке.
Испуганная душа ещё не успела осознать, как раздался холодный голос лейтенанта:
– Ты убит, курсант.
– Товарищ лейтенант… – промямлил Шахов.
– Встать, – вполголоса скомандовал офицер.
От его тона тело Бека покрылось мурашками.
– Кто разрешил покинуть расположение?
Голос офицера по-прежнему оставался холодно-спокойным, однако деморализованный Шахов ничуть не обманывался. Из-за спины лейтенанта неслышно вышла молодая женщина, одна из преподавателей, бывшая в числе старших над студотрядовцами.
Увидев её, Марина в смущении прикрыла ладошкой губы.
Потом адвокат принёс страшное известие: Венеру убили…
Всё время после задержания Ринат пребывал по мало кому что-то говорящему адресу: Москва, улица Новослободская, дом сорок пять, но зато многим известному как следственный изолятор номер два, а ещё больше как «Бутырка».
А Венера жила с родителями в Казани.
Жила…
Как же противоестественно звучит слово «жила», если речь идёт о близком человеке, не переехавшем по другому адресу, а ушедшем, откуда не возвращаются…
В Казани всё и случилось. Неизвестные ублюдки вечером затащили её в подъезд, оттуда в подвал, изнасиловали и перерезали горло. Их, конечно, ищут, но…
Адвокат всем видом изобразил, что лично он по причине нынешнего бардака и приближающейся неизбежной уже войны очень сомневается в поимке сволочей.
С этого момента жизнь для Рината, потухшая после ареста и понимания грядущего сурового наказания, а значит и расставания с любимой женой, потерей перспективы военной карьеры, обрела иной смысл – найти ублюдков.
Он «совершил рывок» на следственном эксперименте, куда его вывозили по требованию адвоката, хотя этого, по мнению следователя, совсем не требовалось, и так всё ясно. Но защитник, съевший не одну собаку в уголовном и уголовно-процессуальном праве, добился своего. Какую цель он преследовал, добившись проведения соответствующего следственного действия, Ринат так и не узнал. Наверняка искал любую возможность по уменьшению ответственности подзащитного.
У Кубаева цель была иная.
Добраться до Казани, да и не только, в положении беглого преступника, находящегося в федеральном розыске, ой как непросто. В родном городе влиятельные родственники убитой жены позаботились об его укрытии от поднятых на уши властей, совершенно справедливо бросившихся за беглым именно в Казань.
Родственники Венеры, не рассчитывая на правоохранительные органы, сами проводили поиски гадов.
Аллах услышал его и их молитвы.
Ринат с отцом убитой привезли двух связанных мерзавцев в багажнике внедорожника, не подлежащего досмотру благодаря связям тестя, в тот самый подвал, и разделали их, как туши баранов. Резали живьём, не торопясь, заткнув им пасти, чтобы жители дома не слышали воплей. Мстителям хватило и сдавленного мычания подонков, безумных от боли глаз.
Потом пришли за отцом Венеры, но тот позаботился о железобетонном алиби. А Ринат оказался в войсках Объединённой Оппозиции, как только началась война. Его восстановили в звании. После прохождения соответствующего экзамена, спецназ принял молодого лейтенанта в дружные ряды, где он дослужился до старшего лейтенанта.
Капитан Алексей Туркалёв, глядя на импровизированную съедобную башенку из плова, против желания ухнул в омут тяжёлого воспоминания.
Он, выпускник Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища, молодой лейтенант, сразу попал в кавказскую заваруху. В должности командира разведывательного взвода Алексей на собственной шкуре начал осознавать то, от чего его пытался уберечь отец, отговаривая от выбора карьеры военного. Отец, сам кадровый военный, успел повоевать в Афганистане, а потом и в Чечне в середине девяностых ушедшего столетия, вдосталь набегавшись с автоматом.
Поняв, что сын всё равно не послушает, он старался рассказать побольше важного и нужного для выживания. А ещё он как-то сказал, что настоящий офицер служит Родине, а не режиму.
Много позже Янычар по-настоящему понял, что за этой высокопарной фразой кроется целая жизнь таких как его отец служак, тащивших лямку не за ордена и звания, и притащивших её к унизительной пенсии, стакану водки, ощущению ненужности, выброшенности на обочину жизни.
Этой фразой отец, по крайней мере пытался хотя бы сыну доказать, что его жизнь не была напрасной. Доказывал он это, обычно судорожно держа гранёный стакан, стуча крепким кулаком другой руки по столу с брякающей подпрыгивающей посудой, или по коленке, глядя тусклыми глазами в пустоту.
Из-за вытянутых на коленях спортивных штанов и растянутой застиранной футболки, заросшего щетиной пропитого лица, ни за что на свете нельзя было подумать, что это отставной военный. Скорее, какой-нибудь спившийся слесарь дядя Боря.
И всё же в шифоньере висел парадный китель с майорскими погонами, Орденом Красной Звезды, медалью «За Отвагу».
Это Афган.
Там, за «речкой», его ещё не раз представляли к наградам. Но ответ штабных всегда был один и тот же: «офицер уже достаточно отмечен».
Рядом с наградами ушедшей в небытие советской страны была награда обновленной России – Орден Мужества.
Это уже Чечня.
Помимо этого иконостаса имелась афганская «награда», которую ветераны-афганцы меж собой называли «Спасибо, что уходите», и юбилейная медаль «20 лет вывода советских войск из Афганистана».
Несмотря на горячие доводы отца и скорбное молчание матери, сполна хлебнувшей доли офицерской жены, Алексей выбрал профессию военного…
… Его взвод должен был выдвинуться в заданный район и закрепиться там до подхода основных сил. В пути сделали короткую остановку. Как только тронулись, шедший первым БТР подорвался на мощном фугасе. Обычно по дорогам все передвигаются на высокой скорости, чтобы успеть проскочить возможное заминированное место, и часто это удавалось. А вот тут поди ж ты… Не доехали всего несколько метров. Как только тронулись и – на!
Сидевших на броне солдат взрывной волной раскидало поломанными куклами. Взрывом вырвало кусок дороги, небольшой лавиной осыпавшейся по крутому склону. Взрыв столкнул машину в эту яму. Потеряв опору сразу под четырьмя колёсами, она не удержалась, завалилась набок, несколько раз перевернулась, свалившись под крутой откос, и опять встала на колёса. Кувыркаясь, бэтээр раздавил тела нескольких солдат, перемешав с землёй, превратив в неузнаваемую страшную кроваво-грязную мешанину.
Второй БТР резко «клюнул», сидевшие на нём горохом посыпались вниз. Взрывной волной накрыло и их, кого-то посекло осколками, почти всех контузило.
Янычар, сидевший на броне второй машины, выплыл из черноты, почувствовав сильную головную боль и кислый привкус во рту, потом пришло ощущение, что уши словно забиты ватой, хмурое небо будто размазано, а глаза никак не могут проморгаться, пытаясь восстановить чёткость картинки.
Кто-то из солдат приподнял его, прислонил безвольной спиной к пыльному колесу. Другой солдат, приблизившись лицом почти вплотную, кричал, широко разевая рот. Первых его слов Янычар не разобрал, а когда сообразил, что солдат обращается к нему, услышал сквозь пробки в ушах:
– …ищ лейтенант! Пи…ц! Всем, кто ехал на первой броне – пи…ц!
Солдат дурным лицом и криком начал раздражать, Алексей рукой отодвинул его физиономию, соображая, куда подевался автомат, осмотрелся по сторонам, увидел других солдат сидящих и лежащих на земле, кто-то оставался без движения, некоторые едва шевелились, как сонные мухи.
Янычар опёрся руками о колесо, не отрывая от него спины, стал ползти вверх, отталкиваясь от пыльной земли непослушными ногами, съезжающими обратно. В глазах сразу всё поплыло, но он упорно полз выше, стараясь обрести вертикальное положение. Где-то на задворках сознания сидела очень важная мысль. В гудящей болью голове мысль никак не сформировывалась, но что-то о засаде, которой нет, иначе бы им всем точно пришёл тот самый северный пушистый зверёк.
Опираясь левой рукой о броню, он попытался сплюнуть кислый привкус, но вязкая слюна так и не оторвалась от губ. Алексей тыльной стороной руки вытер губы, ощутив солёный вкус кожи. Ясность сознания и зрения постепенно возвращалась, только в ушах начало звенеть сквозь пробки.
Место подрыва первого БТРа представляло собой глубокую дымящуюся воронку где-то с метр глубиной и метров пять шириной, заканчивающуюся обрывом, куда улетел бронетранспортёр. Всё вокруг усыпало вывороченными камнями размером с хороший кулак, комьями земли.
Янычар вместе с другими держащимися на ногах стал осматривать тела. Никто из ехавших на первой броне не выжил. Опознать раздавленных кувыркающейся машиной было непросто, особенно двоих, перемолотых меж собою так, что отделить части тела одного человека от частей тела другого смогли бы только санитары в морге.
В воздухе стоял густой запах мочи и кала.
«Ну и как тут определить, «ху из ху»? – вяло думал Алексей, глядя на кашу из двух тел. – С теми, кто по отдельности, ещё ладно, можно как-то разобраться. А с этими что прикажете делать?»
Он оглядел солдат из тех, что способны были стоять и ходить.
У всех лица какие-то… равнодушные, что ли? Стоят, смотрят на тех, кто ещё полчаса назад ходил, дышал, разговаривал, думал, жил.
«Да ты и сам стоишь, смотришь, так что нечего на парней гнать, – вяло думал Алексей. – Что же делать-то? Надо как-то разделять их. А может, как есть всех в БТР сгрузить, а там пусть санитары соображают, что да как…»
Ситуацию разрешил рядовой Смирнов – тот, что орал ему в самое лицо. За характерную особенность голоса сослуживцы наградили его кличкой Гундос. Он решительно подошёл к страшной мешанине, положил автомат на землю и принялся разделять куски тел, раскладывая на две части – руки, ноги, лопнувшие мокрые кишки, на которые уже налетели откуда ни возьмись жирные нетерпеливо жужжащие мухи.
Гундос словно работал с тушей коровы, попавшей под бешено несущийся локомотив, перемолотой до неузнаваемости, деловито бубня:
– Так… Это чьё? Ладно, в эту кучу… А это? В эту кучу… Нет, правая нога там уже есть, вон торчит… Значит, это сюда… Кишки… Тут вообще хрен разберёшь, пополам поделить и всё…
Янычар как во сне смотрел за деловитой занятостью подчинённого, чувствуя подступающую волну тошноты.
Кишки рядовой действительно разделил пополам, обмотав ими две горки перемолотых костей, рваной униформы, пропитанной кровью и измазанной пылью и землёй. Обмотал, как на новогоднюю ёлку гирлянды развесил. Со стороны полюбовался своей работой. Что-то увидел в земле, нагнулся и поднял странным образом уцелевшее глазное яблоко, аккуратно положил на одну из куч.
Самое ужасное было в том, что Гундос ничуть не рисовался, не играл на публику, он был абсолютно естественен.
– И кто из них кто? – хмуро спросили Смирнова.
– А тех троих раздавленных опознали? – деловито поинтересовался он.
– Ага. Черепок, Фома, и Медяк.
– Тогда эта куча пусть будет Дизель, а вот эта – Муха, – без всяких душевных терзаний определил Смирнов.
– У Мухи глаза серые были, – прокомментировал тот же солдат, а этот глаз чёрный.
– У Дизеля чёрные глаза были, – подтвердили из небольшой собравшейся вокруг толпы.
Гундос переложил глаз на другую кучу.
– Хотя можно было не перекладывать, – пробубнил он. – Какая разница, всё равно нихера не понять.
Тут Янычар не выдержал. Его скрутило пополам в рвотном спазме. Он рухнул на колени, извергая скудный солдатский паёк. Спазмы подкатывали один за другим, на глазах проступили слёзы. В желудке уже ничего не осталось, пошла желчь. В конце концов, лейтенант, тяжело дыша, обмяк, вытирая ладонями глаза.
– Смирнов, – просипел он. – Найди там, в бэтээре тряпьё какое, заверни всё, сложи внутрь.
– Чё я-то? – недовольно пробубнил рядовой. – Я вон, разложил уже…
– Выполняй.
– Есть… – обиженно отозвался солдат, уходя ко второй машине.
До Янычара донёсся его возмущённый голос:
– Чуть что, так Смирнов…
Капитан стряхнул наваждение, всё же подумав, что маслина сверху башенки из плова, сооружённой Негативом, – чёрная, как и тот глаз.
Старший лейтенант Юрий Шахов и лейтенант Виктор Седых, как ни странно, вспоминали об одном и том же: как в Новосибирском высшем военном командном училище, где получали военную специальность «Командиров подразделений войсковой разведки», сорвались в самоход – самоволку, привычнее говоря.
Причиной столь серьёзного дисциплинарного проступка послужили две девчонки, с которыми они познакомились на дискотеке. В этом совхозе курсанты отбывали трудовую повинность, обеспечивая училище стратегически необходимыми запасами картошки на зиму.
Поблизости работали студенты из госуниверситета, среди них преобладали девушки. Жили все там же, в совхозе, в разных зданиях, естественно.
Понятное дело, курсанты рвались к женскому полу, но командиры пресекали подобные попытки, чем ввергали будущих спецов разведки в уныние. А самое ужасное – никого не отпускали на местные дискотеки. Это было просто возмутительно, если учесть, что в самом совхозе, да в окрестных деревнях парней – раз, два и обчёлся. К тому же нормальных из этой славной когорты, приезжавшей по вечерам к временному общежитию студентов на мотоциклах, тракторах, а то и вовсе в кузове самосвала, практически не числилось: все, как один пьяные, выставляющие напоказ свою удаль и «деревенское происхождение».
Парни из студенческой среды оказались какими-то инфантильными, держащиеся особняком, не стремящиеся к охмурению слабого пола, ботаники, одним словом. Поэтому девчонки на дискотеках откровенно скучали. И вдруг случилось чудо – курсантов отпустили. Они под командованием лейтенанта строем пришли в местный клуб, а уж там им позволили быть самими собой – обычными молодыми парнями, только начинающими жизненный путь.
Кислые девушки воспряли духом, вся их скука вмиг улетучилась, даже музыка зазвучала как будто громче. Все местные удальцы мгновенно оказались в тени будущей элиты вооружённых сил, чем остались очень недовольны, строя планы мести «воякам», плохо понимая, чем для них может обернуться такая «мстя», ведь это были не просто курсанты военного училища, а почти спецназовцы-разведчики.
Быстрая музыка сменялась медленной, энергичные движения уступали место плавным, сердце замирало от близости партнёра противоположного пола.
Кружатся пары, звучит музыка…
Целая жизнь у каждого впереди, долгая, обязательно счастливая, непременно такая, как задумано.
Если бы не война…
Но тогда никто не думал о ней. Не думали даже курсанты, получавшие военную профессию, обучавшиеся навыкам эффективного уничтожения врага. Они ещё были обычными мальчишками.
Кружатся пары, звучит музыка…
До войны, большой войны, какой не было в стране со Второй мировой, оставались считанные годы, за которые мальчишки станут офицерами. Многие успеют пройти горнила локальных войн, кто-то сложит голову в том пекле, остальных же страшная своей бессмысленной жестокостью гражданская бойня разбросает по фронтам и войскам противоборствующих сторон. Станут не только собратьями по оружию, но и врагами те, кто ходил в одном строю, выкладывался из последних сил на марш-бросках, лежал на соседних койках, в свободные минуты бренчал на гитаре, слушал незатейливые песни о подвигах простых солдат, верой и правдой служивших стране.
А пока они учились эффективно отнимать жизни у ещё условного противника, ещё не хрипящего под реальным ударом ножа, когда тело дёргается в конвульсиях, а по руке сжимающей рукоятку, течёт горячая чужая кровь. Пока они не видели полных предсмертного ужаса глаз тех, кого предстояло убить своими руками. Они ещё не знают, что эти глаза потом не забудутся никогда, часто будут сниться и преследовать в периоды депрессии, которую ещё только предстоит глушить водкой.
Всё это ещё впереди…
Кружатся пары, звучит музыка…
Бек и Негатив познакомились с девчонками – Мариной и Настей. С ними они танцевали весь вечер, ревностно охраняя от посягательств со стороны.
Проводить, конечно же, девушек не получилось. Всё, что они смогли – это обменяться номерами телефонов, договорились звонить, писать «эсэмэски» и встречаться, когда повезёт с увольнительной в город.
Сорвались в самоход они ночью, выпрыгнув в окно со второго этажа. Инициатором был неугомонный Негатив, тогда ещё просто Витька Седых.
До временного студенческого общежития добрались тёмными улицами, под ленивое бреханье дворовых собак.
У общежития с одиноко горящей лампочкой у входа до сих пор стояли местные парни и девчонки из самых отвязных. Из видавшей виды иномарки бухала какая-то музыка, доносился смех и отборный мат, ветром принесло запах табачного дыма.
Парни подошли, с внутренним удовлетворением отметив, что Насти и Марины в этой компании нет, и попросили вызвать девушек.
Одна из студенток, ярко накрашенная, в шлёпанцах на босу ногу, в обтягивающих тяжёлый зад лосинах и растянутой футболке навыпуск, с наброшенной на плечи лёгкой кофтой – ночи уже становились прохладными – смерила парней оценивающим взглядом и спросила с многозначительным подтекстом в тоне:
– А зачем они вам?
– Так тебе и сказали, – в тон ей ответил Негатив.
Его ответ вызвал у развесёлой компании короткий приступ истерического смеха больше напоминающего крики сумасшедших.
Размалёванная удалилась в общежитие, плавно двигая бёдрами, наверняка уверенная, что производит на всех присутствующих парней соответствующее впечатление. Наброшенная на плечи кофта и босые ноги в шлёпанцах странно контрастировали, взаимоисключая друг друга.
Оставшиеся две девчонки и четверо парней из местных натянуто молчали, видимо тяготясь присутствием курсантов.
Один из парней развязно обратился к Негативу:
– Дай закурить, братан.
– Не курю, – спокойно ответил Виктор.
– Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт, – выдал парень очень бородатую шутку.
– Слышал уже, – также спокойно отреагировал Негатив.
– А чё ты, в натуре, никогда не курил, что ли? Ни разу в жизни? – деланно удивился местный.
– Почему ни разу? – с непробиваемым спокойствием ответил Седых. – Пробовал. Не понравилось.
– Побывал бы там, где я, тогда бы закурил, – многозначительно сообщил парень, намеренно не продолжая, давая слушателям понять всю серьёзность своих слов.
Как бы невзначай он распахнул пошире ветровку, выставляя напоказ медаль, носившую имя очень известного российского полководца. Однако неофициальный статус медали у военных, прошедших через реальные боевые действия, был весьма низок. Даже обидно за полководца, уж точно не заслужившего такого отношения со стороны солдат. Он добыл для Российской Империи не одну славную, блестящую победу, на века прославив русского солдата.
Причина, конечно же, была не в самом великом полководце, отношение к нему осталось на подобающем уровне.
Всё дело в том, что давали награду, ну, почти всем, так или иначе имевшим отношение к службе в «горячих точках», а порой даже просто за «отличные показатели в боевой подготовке и полевой выучке».
Прошедшие горнила войн солдаты и офицеры меж собой называли эту награду: «На, и отъе…сь», подразумевая тем самым, что многие военнослужащие прогибаются перед начальством, рассчитывая на поощрения и даже награды. Вот её и давали таким, чтобы отстали.
– А где ты был? – сухо улыбнулся Негатив, прекрасно осведомлённый о неофициальном статусе награды.
– Оттуда живыми мало кто вернулся, – скривился в ухмылке местный.
Остальные трое местных парней смотрели на него в почтительном благоговении.
По-видимому, он уже неоднократно рассказывал о своих «подвигах». Но перед ним стояли ещё двое «зелёных» и две студентки. Представилась отличная возможность лишний раз пропиариться.
– Ущелье Джурмут, – коротко добавил парень, искоса глядя на курсантов.
Будущие разведчики, конечно же, слышали о том тяжёлом бое в Дагестане, где крупные бандформирования блокировали роту федеральных войск.
Рота держалась трое суток. Из-за сильного тумана «вертушки» прийти на помощь не могли, к тому же боевики заминировали верхнюю тропу от Камелуха. По причине ненастного лета теснина перед Кудаором не поспевала с пропуском воды, и её уровень угрожающе поднялся, исключив возможность прохода по нижней тропе.
После того боя из ста с лишним бойцов в живых осталось всего восемь человек рядовых. В училище об этом говорили не раз и не два, курсанты помнили наизусть фамилии выживших солдат.
– А кого знаешь из пацанов? – спросил подключившийся к разговору Бек.
– Кого надо, того и знаю, – несколько грубо ответил местный.
– А всё же? – не унимался Шахов.
Причина подобного поведения курсантов крылась в том, что помимо имён и фамилий уцелевших солдат, они видели их фотографии, потому что всех представили к государственным наградам.
Награды, что красовалась на груди местного, никто не получил. Ни на кого из выживших героев он не походил.
У курсантов сложилось стойкое убеждение, что он из хвастунов. Если и был где-то, то где-нибудь в хозвзводе, ни разу не поучаствовав в реальных боевых действиях.
В это время из общежития вышли Марина и Настя, а за ними размалёванная.
Парни пошли им навстречу, забыв о неоконченном разговоре, оставив местного, к его счастью, неразоблачённым.
Размалёванная, жеманно улыбнувшись, отправилась к своей компании.
Девушки выглядели настороженно-смущёнными.
– Привет, – поздоровалась Марина, словно они расстались не пару часов назад, а как минимум пару дней. – А чё это вы?
– Мы в самоход сорвались, – сказал Бек таким тоном, как будто извинялся за что-то.
– Куда? – удивилась Марина.
– В самоволку, – добавил Негатив, глядя на Настю, с которой танцевал весь вечер. – Погуляем?
Девушки переглянулись.
– Можно, – согласилась Настя. – А куда пойдём?
– Вот по этому Бродвею, – Негатив показушно небрежным жестом указал на тёмную улицу, освещённую кое-где лампочками над дверями домов.
Девчонки опять переглянулись.
– Ладно, пойдём, – сказала Марина. – Только, чур, не приставать. А то кричать начнём.
Девушки весело засмеялись.
Они шли по парам, причём девушки не возражали, когда руки парней словно сговорившись, легли им на талии. От такой вольности сердца у друзей готовы были выпрыгнуть из грудных клеток.
Разговор не клеился, так они в молчании дошли до окраины, где уже начинались поля. Ленивое бреханье собак осталось где-то позади, впереди – ровное поле, соприкасавшееся на горизонте с небом, начинающем светлеть на востоке. Чуть в стороне от компании стояли стожки сена. Не говоря ни слова, парни обозначили движение в том направлении, чутко улавливая реакцию девушек. Никакого сопротивления не последовало. Окончательно разделившись, пары отдалились.
Бек повернулся к Марине. Близость сводила его с ума, но он сдерживался, опасаясь испугать девушку. С бешено стучащим сердцем сделал ещё один маленький шажок навстречу, положил руки Марине на талию, вновь как на дискотеке ощутив гибкий и хрупкий стан.
Девушка не сопротивлялась.
Их губы сближались сантиметр за сантиметром. Марина уже прикрыла глаза, как вдруг неожиданно ойкнула, вздрогнув всем телом. Одновременно Бек почувствовал на своей шее жёсткий удушающий захват, заставивший прогнуться, опрокидывающий навзничь, впрочем, не грубо, а скорее показательно, как на тренировке по рукопашке.
Испуганная душа ещё не успела осознать, как раздался холодный голос лейтенанта:
– Ты убит, курсант.
– Товарищ лейтенант… – промямлил Шахов.
– Встать, – вполголоса скомандовал офицер.
От его тона тело Бека покрылось мурашками.
– Кто разрешил покинуть расположение?
Голос офицера по-прежнему оставался холодно-спокойным, однако деморализованный Шахов ничуть не обманывался. Из-за спины лейтенанта неслышно вышла молодая женщина, одна из преподавателей, бывшая в числе старших над студотрядовцами.
Увидев её, Марина в смущении прикрыла ладошкой губы.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента