Страница:
Но угощения не помогали; планы Кастежа расстраивались известиями о слабой помощи, какую французы подают Данцигу и Станиславу, и Бестужев все более и более уверялся, что Швеция сохранит нейтралитет. Когда разгласилось известие о сдаче Данцига, то вся охота помогать Лещинскому исчезла, и французов стали бранить, зачем они Станислава так безбожно и бесстыдно покинули. Но в то же время торжество России возбудило в Швеции сильный страх и раздражение и начали смотреть во все стороны, на что бы опереться против опасной соседки. В секретном комитете было решено отправить указ к шведским агентам в Константинополе, чтоб они наблюдали за поступками Порты, и если увидят склонность ее начать войну с Россиею, то обнадежить визиря, что немедленно будет отправлен в Царьград шведский министр для заключения союза. В то же время Бестужев дал знать, что граф Горн приходит в большую силу, сеймовый маршал действует во всем по его наставлению и русский доброжелатель Гепкин сильно трусит. Кастежа опять «начал делать великие движения». Но скоро Горн охладел к Франции: согласно желанию Англии, он завел дело о союзе между Швециею и Даниею в видах создать оплот против могущества России на севере, но чрез это произошла сильная ссора между Горном, Гилленборгом и Гепкином; голштинская партия, естественно не желавшая союза с Даниею, пристала к французской. Неприятели Горна стали внушать народу, что дело идет о браке между сыном принца Вильгельма кассельского и принцессою английскою и когда этот брак состоится, то Англия не только овладеет всею шведскою торговлей, но и может упрочить наследство шведского престола в кассельском доме. Кастежа воспользовался этим и чрезвычайно усилил свою партию в секретном комитете; он говорил, что хотя министерство ему и противно, однако он надеется посредством народа достигнуть своей цели. Бестужев отправился к Горну и, сообщив ему об этих разглашениях Кастежа, начал говорить, как неприлично иностранному министру сноситься с народом: ясно, что Кастежа хочет поссорить министерство с народом. Горн отвечал, что французский посол идет тою же самою дорогою, какою шли русский посол князь Василий Долгорукий и цесарский граф Фрейтаг во время приступления Швеции к ганноверскому союзу; впрочем, он, Горн, надеется, что и французский посол теперь получит такой же успех, как и те два министра.
В сентябре Бестужев уведомил о заключении союзного договора между Швециею и Даниею и об упадке французского влияния в Стокгольме; в октябре доносил о новом неожиданном его усилении: в начале ноября опять сообщал успокоительные известия. В конце месяца доносил, что партия, во главе которой стоит граф Гилленборг, склонна к Франции не по доброжелательству к ней и не по ненависти к России, но по вражде к Горну и по ненависти к Англии. В декабре окончился сейм, не постановивши ничего относительно вступления в союз с тою или другою державою, но предоставивши королю и Сенату поступить в этом деле смотря по конъюнктурам. Французская партия выиграла одно, что чины заявили королю удовольствие нации, если он получит субсидии от французского правительства. Это получение субсидий без всякого за то обязательства со стороны Швеции было важно для Франции и других держав в том отношении, что препятствовало связи Швеции с Англиею, получению от нее субсидий. «Итак, – писал Бестужев, – если у английского двора есть истинное намерение разлучить Швецию с Франциею и привлечь к себе, то надобно ему без потери времени предложить здешнему двору такие субсидии, которые бы превосходили французские и могли быть приняты безответно. Я на днях говорил английскому министру, просил его написать в Лондон, что если английский двор и теперь поступит так же слабо, как поступал во время сейма, то король и Сенат, несмотря на свое расположение к английскому союзу, принуждены будут принять французские субсидии».
Таким образом, после знаменитой ганноверской ссоры по мекленбургскому делу интересы России и Англии впервые соединились. Мы видели, что по смерти Георга I английское правительство начало выражать желание возобновить дружественные отношения к России. Удаление Англии от Франции и сближение с Австриею еще более облегчили путь к этому. Англия сделала первый шаг, назначив прежнего секретаря посольства Рондо резидентом при русском дворе. Старый русский резидент в Англии Федор Веселовский не возвратился в Россию, боясь подвергнуться ответственности за брата своего Абрама, нашедшего убежище в Англии. В 1731 году Федор Веселовский начал сообщать Остерману известия об английских делах и в мае месяце писал ему: «Я оставил было мою корреспонденцию, будучи в сомнении, что то вашему превосходительству может быть неугодно, но, к немалой моей радости, уведомился я на сих днях от господина Фандербурга (русского резидента в Голландии), что вы позволяете мне ее продолжать и по великодушию своему даже изволили все мои письма ее величеству представить. За такое ваше милостивое благодеяние всепокорным сердцем благодарю и всенижайше прошу предстательствовать у ее величества, дабы благоволили воззреть на меня милосердным оком как на природного своего подданного, не отменившегося ни в своей ревности, ни в верности к ее освященной особе или к отечеству, но несчастным, невольным случаем испуганного. Представляю это не в извинение себе, но как несчастный подданный, молящий о милосердии ее величества и усердно желающий употребить последние дни жизни своей на службу отечеству». В конце 1731 года русским резидентом при английском дворе был назначен поручик гвардии князь Антиох Кантемир.
В 1732 году Кантемир не мог донести своему двору ничего важного; в 1733 по случаю смерти Августа II Кантемир известил свой двор, что по его представлению Георг II приказал отправить к своим министрам в Вену и Варшаву инструкции, чтоб при выборе нового короля поступали согласно с министрами обоих императорских дворов. Кантемир писал: «Нынешнее министерство всеми средствами старается сохранить внутри и вне государства тишину, которую английский король парламенту своему и в прошлом, и в нынешнем году обещал; поэтому я не надеюсь, чтоб против французского двора английский король захотел поступить открыто». В мае английское министерство «немалое довольство показало» Кантемиру, что русская императрица намерена вместе с цесарем поддерживать саксонского курфирста, потому что этим средством французский двор лишится немалой подпоры в Германии. Кантемир предложил английским министрам, как нужно для сохранения спокойствия в Европе Англии и России прийти в теснейшее согласие; ему отвечали именем королевским, что его величество от всего сердца желает заключить союз с Россиею и не упустил бы этого случая для засвидетельствования своего высокого уважения к русской императрице, но, как известно, король в таких делах нуждается в согласии парламента и народ по внушению противной двору партии станет упрекать короля и министров, что Англию вводят в новые обязательства и в новые издержки, заключая союз с таким отдаленным государством, как Россия; король думает, что для удовлетворения народа хорошо было бы заключить трактат коммерческий и дружественный. «Из этих речей, – писал Кантемир, – ваше величество изволит усмотреть, что намерение здешнего двора клонится к тому, чтоб чрез коммерческий трактат получить новые выгоды, а к союзу мало склонности из опасения новых убытков и нареканий от противной партии. Я думал, что неприлично было бы долее настаивать: не подумали бы министры, что, ваше величество, из-за какого-нибудь своего партикулярного интереса или по нужде так горячо добиваетесь их союза. Но так как ваше величество повторяете мне свои прежние указы, то я не оставлю прилагать всевозможное старание для соглашения здешнего двора к союзу, употребляя такой разговор, из которого бы нельзя было усмотреть, что ваше величество непременно этого желает. Я соглашусь насчет этого и с цесарским послом, который до сих пор никакой помощи мне не дал. Он мне говорил, что для склонения здешнего двора в интерес его государя необходимо, чтоб австрийские войска не вступали в Польшу, потому что если король французский нападет на цесаря за Польшу, то английский король может объявить в парламенте, что цесарь к войне причины не подал и потому Англия должна помогать ему; если же цесарь введет войска свои в Польшу, то оппозиция будет иметь основание противиться даче субсидий, представляя, что Англия обязана помогать цесарю только в таком случае, когда на него нападут, и введением своих войск в Польшу он будет нападчиком. Поэтому цесарский посол здесь внушал, что ваше величество по своей самовластной воле приказали своим войскам вступить в Польшу и что цесарь не может вам в том указывать. Думаю, что поступок венского двора может быть полезен для склонения здешнего двора объявить себя против Франции».
В ноябре, когда польское дело затянулось и можно было ожидать сильных мер со стороны Франции, появления ее флота на Балтийском море, Кантемир получил от своего двора приказание возобновить предложение о союзе. Кантемир поневоле отправился к управляющему иностранными делами лорду Гаррингтону и начал тем, что предлагаемый им союз должен быть основан на существующих договорах для сохранения общего спокойствия в Европе, и особенно на севере; союзники должны защищать друг друга в случае нападения, но исключен будет случай нападения на Россию турок, потому что тогда Россия не может ожидать от Англии никакой помощи; Россия не потребует ничего больше, как помощи одною эскадрою, если которая-нибудь из северных держав начнет против нее войну, а сама императрица причины к войне никогда не подаст, довольствуясь существующими границами своего государства и не желая прибавлять к нему ни одной пяди земли. Такой союз не может быть в тягость английскому народу, потому что Великобритания для собственного интереса, для защиты своей торговли и без всякого обязательства принуждена будет посылать в Балтийское море эскадры, если мир на севере будет нарушен, как и не раз случалось. Потом, английский народ никогда не тяготился морским вооружением, потому что для этого употребляются английские матросы и деньги из государства вон не выходят. На это Гаррингтон отвечал, что английский народ привык роптать против всех обязательств, в которые английский король вступает с другими государствами, хотя бы и близкими, жалуясь на падающие на него отсюда тягости, и потому надобно ожидать большого неудовольствия от нового союза с такою отдаленною державою, как Россия. Союз может быть полезен только одной России, потому что если Англия подвергнется нападению, то от России не может ожидать никакой помощи, ибо в кораблях и деньгах нужды не имеет, а перевозить русские войска в такое отдаленное место неудобно. Действительно, Великобритания посылала эскадру в Балтийское море, но теперь никакой нужды в том нет, потому что она в добром согласии со всеми северными державами, а это согласие могло бы нарушиться, если б она вступила в союз с Россиею без всякого повода со стороны северных держав. Король не может понять, каким бы образом пред английским народом оправдать меры, принятые для защиты России безо всякой нужды. Вслед за тем приехал к Кантемиру брат первого министра Роберта Вальполя Горас Вальполь. Роберт отказался от сношений с Кантемиром, потому что тот не мог объясняться по-английски, а Вальполь не знал никакого другого языка, кроме своего. Горас Вальполь объявил еще откровеннее, что к заключению союза с Россиею у англичан мало склонности; с самого начала возобновления приязненных отношений между Россиею и Англиею он, Вальполь, и другие английские министры не раз представляли кардиналу Флери и цесарским министрам, что английский король сильно желает быть в тесной дружбе с Россиею и защищать ее интересы добрыми услугами при каждом удобном случае и договоры дружественные и торговые заключить готов, но вступить во взаимную гарантию всегда отговаривался, потому что в таком союзе вся выгода будет на стороне России, а вся тягость падет на Англию. Горас Вальполь, продолжая дружески разговаривать с Кантемиром, выразил удивление, что русские министры стараются затруднить заключение торгового договора, требуя, чтоб вместе заключен был и союзный договор, как будто торговый договор не столько полезен России, сколько Англии. Если англичане увидят, что для торгового трактата они должны взять на себя тягость защиты России, то заведут в своих американских колониях те самые товары, которые теперь принуждены брать из России. Притом нынешние конъюнктуры очень неблагоприятны для заключения союза с Россиею, потому что спокойствие на севере уже некоторым образом нарушено польскими делами и король должен ожидать окончания этих дел. Несмотря на то, в конце 1733 года Кантемир по приказанию своего двора должен был сделать английскому министерству еще новое предложение о союзе; чтоб отделаться, ему отвечали, что ждут от русского двора письменных условий для союза, но предупреждают, что король никак не может отправить эскадру в Балтийское море, потому что предвидится надобность во флоте на Средиземном море, в Индиях и для охранения берегов Великобритании.
Для успокоения Польши отправлен был Миних, который перед отъездом к армии 11 февраля 1735 года подал императрице следующий доклад:
1). Так как тамошнего корпуса походная комиссариатская комиссия членами не довольно снабжена, к тому же, не имея полномочия, по многим делам требует наперед резолюции от главного кригс-комиссариата, отчего в делах происходит большая остановка, как это в бытность мою под Данцигом действительно оказывалось, то чтоб было повелено эту комиссию членами снабдить и определить, чтоб она, не списываясь с главным кригс-комиссариатом, во всем исполняла по моим предложениям, и если для присутствия в ней есть люди достойные при тамошнем корпусе, то было бы повелено определить их по моему усмотрению. Резолюция: учинить по сему пункту, а в тамошний комиссариат определить людей добрых и достойных с согласия тамошнего генералитета.
2). Чтоб на курьеров, шпионов и прочие чрезвычайные расходы по моим предложениям безо всякой остановки отпускались деньги из той же комиссии; я буду подавать об них обстоятельные отчеты. Резолюция: отпускать деньги без остановки по письменным требованиям генерал-фельдмаршала.
3). Если некоторые иностранные офицеры будут просить о принятии в русскую службу, то принимать ли достойных теми же чинами? Резолюция: принимать до капитана, а о штаб-офицерах доносить обстоятельно, какие их прежние службы и достоинства.
4). Чтоб позволено мне было производить в чины достойных офицеров не по старшинству и не по баллотировке, а по заслугам. Резолюция: производить до капитана, а о высших чинах доносить с изображением их службы.
В апреле Миних приехал в Варшаву, откуда писал, что в июне надеется восстановить общее спокойствие в Польше, ибо неприятель приведен в совершенное бессилие. Станислав и маркиз Шетарди всю зиму обнадеживали Яна Тарло, воеводу люблинского, что весной 12000 шведского и 13000 прусского войска явятся в Великой Польше с значительным числом денег. Но когда Тарло вступил с своим отрядом в Великую Польшу, то не только не нашел обещанных войск, но и узнал, что прусский король требует от поляков аманатов, чтоб они в границах его не делали никаких беспорядков. Тут же было получено письмо от Станислава: претендент писал воеводе люблинскому, что на получение иноземной помощи нет надежды и чтоб он как можно скорее отступал. Узнавши об этом письме, войско взволновалось, и хотя воевода представлял, что их более 10000 и потому можно было бы вторгнуться в Саксонию, но войско отвечало, что он своими лживыми обещаниями хочет только привести их в конечную погибель для своих честолюбивых видов. С этих пор дисциплина исчезла, ратники начали разбегаться и попадали в руки к русским.
Пора было кончить дело в Польше и выводить оттуда войска, потому что в Литве послышались сильные жалобы. В мемориале, поданном Миниху литовцами, говорилось, что господа генералы русской армии интересуются в сборе казенных доходов с Великого княжества Литовского, не оказывают никакого уважения литовским войскам, выживают их с квартир. Сыск русских крестьян в княжестве Литовском происходит насильственным образом, со многим разорением и обидами, и потому литовцы просят, чтоб сыск производился определенною с обеих сторон комиссиею. Господин Бересневич, приверженец Лещинского, производивший многие разбои и грабительства в поветах Вилкомирском и Упитском, получил прощение от господина фельдмаршала и обязался собирать рекрут в русскую службу – литовцы просили, чтоб под покровительство императрицы не был принят человек, грабивший и разорявший доброжелательных России людей, но принужден был вознаградить за причиненный им убыток. Великие контрибуции, сбираемые русскою армиею как провиантом и фуражом, так и наличными деньгами, привели княжество Литовское в крайнюю скудость, и потому литовцы просят, чтоб этих налогов не было более; честь ее императорского величества требует охранять и щадить те поветы, которые в нынешних трудных обстоятельствах республики оказали явные опыты твердости в сохранении договоров и соседней дружбы с Российскою империею. Осужденный за многие преступления пан Корейво, находясь при русской армии у кирасирского подполковника Роппа, всячески придирается к шляхетству и нападает на его домы – просят, чтоб Корейво велено было возвратить все им похищенное у помещиков Вилкомирского и Упитского поветов. Находящийся под командою генерала Бисмарка подполковник Кикебуш собирает провиант и фураж с несносною тягостью, и хотя в 1734 году три магазина были наполнены, однако в нынешнем, 1735 году он начал опять собирать провиант, фураж и наличные деньги, грозя помещикам всякими муками; он употребляет жида Гирза Межеровича, который вымышляет всякие налоги и нападки на помещиков, чтоб только взять с них деньги, их берут под стражу, бьют батогами – просят, чтоб жид был отдан под суд и наказан в пример другим.
Не в одной Польше и Литве должны были действовать русские войска. Император Карл VI напрасно удерживался от посылки своих войск в Польшу под предлогом, что в противном случае союзники не помогут ему, как нападчику. И без того никто не помог ему, когда Франция объявила ему войну за Польшу, усилив себя союзом с Испаниею и Сардиниею. Две французских армии направились на Германию, и в то же время союзнические войска напали на итальянские владения императора Неаполь и Ломбардию. Неаполь и Сицилия скоро достались испанцам; Миланская область также почти вся занята была французами и сардинцами. В империи Бавария, Майнц, Кельн и Пфальц приняли сторону французов; между курфирстами ганноверским и бранденбургским было сильное несогласие. Французы заняли Лотарингию, овладели Келем, Филипсбургом. Мы видели, что Австрия по союзному договору требовала от России вспомогательного войска, и русское правительство решилось дать его, чтоб ускорить окончание войны. Леси получил приказание с двадцатитысячным корпусом пехоты двинуться на помощь войскам императора.
8 июня 1735 года Леси выступил из Польши в Силезию. Здесь на первых днях бежало из полков до 20 человек солдат; некоторые из них были переловлены и казнены смертию. «Впрочем, – писал Леси, – по отдалении от польских границ и при настоящем в пище и прочем довольстве надежно, что бегать не будут». Провиант и фураж получали из цесарских магазинов, а именно в сутки чистого ржаного хлеба по два фунта с половиною, соли и круп соответственно месячным русским обыкновенным дачам; за фунт мяса получалось деньгами по три копейки; сена – по 16 фунтов, овса и сечки – по два гарнца, соломы – по одному снопу в сутки. По вступлении в Богемию, где, по выражению Леси, тутошные обыватели с солдатами безнуждный имеют разговор, бежало изо всех полков до 20 человек. 30 июля войско вступило в Нюренберг, откуда Леси писал: «До сих пор поход совершался благополучно: солдаты в пропитании нужды не имели и жалоб ни от кого никаких на войско не приходило; в здешних краях очень удивляются, что многочисленная армия содержится в таком добром порядке; из дальних мест многие приезжают смотреть наше войско, особенно когда во время роздыха бывают экзерциции». 15 августа русская армия соединилась с цесарскою и была расположена между Гейдельбергом и Ладебургом, подле реки Некара. В сентябре войска были перемещены, и русский корпус расположился у реки Инца, в двух милях от Филипсбурга. «В команде моей, – доносил Леси, – все состоит благополучно, больных меньше, чем в других войсках, и болезни нетяжкие». В октябре армия расположилась на зимних квартирах в Дурлахской и Виртембергской области, причем Леси со штабом поместился в местечке Форцгейме.
Русское войско не участвовало в битвах, потому что с его движением к Рейну начали двигаться мирные переговоры между Франциею и Австриею. Кардинал Флери был не охотник до войны и спешил прекратить ее на выгодных условиях; до Польши же, за которую и началась война, ему было мало дела. В конце ноября заключено было перемирие, и Леси должен был спешить с своим корпусом назад, чтоб принять участие в турецкой войне.
Мы видели, что до сих пор все сношения русского двора с Портою обращались около дел восточных: персидских, крымско-кабардинских, калмыцких, но теперь к этим делам присоединяются польские. В январе 1733 года Неплюев, уведомляя, что будет иметь с визирем разговор о польских делах, писал: «Не думаю, чтоб Порта захотела вмешаться в эти дела, потому что у нее уже и так полны руки других дел, особенно в нынешнем положении султана, визиря и всего министерства; притом обуздает Порту согласное со мною действие цесарского резидента, в чем турки увидят крепость союза между двумя сильнейшими державами». Неплюев представил визирю все неправды поляков относительно России: русских подданных перерезывают, беглых принимают, с оружием в руках впадают в соседние русские области и разоряют их; завладели многими местами, принадлежащими России по договору, и русскими людьми населяют те места, которые по договору же должны оставаться впусте; три православных епископства насильно превратили к унии вопреки договоров, да и четвертое неслыханными насильственными способами принуждают к унии, делают православным обиды, неслыханные и между идолопоклонниками, уши и носы режут, и никакие представления с русской стороны не помогают; наконец, получены при дворе императрицы достоверные известия о намерении ниспровергнуть настоящую форму правления в Польше, установить наследственность и самодержавие, для чего хотят ввести в Польшу иностранное войско – дело предосудительное и опасное интересам всех соседних держав; все это заставило императрицу приготовить на
10 мая сильно смутил Неплюева переводчик Порты, принесши оригинальную грамоту Петра Великого к султану, где говорилось, что государь отказался принимать в покровительство кабардинских князей и не велел подданным своим мешаться в их дела. Неплюев отвечал, что из грамоты не видно, чтоб кабардинцы были турецкие подданные, и хотя Петр Великий не захотел вмешиваться в ссоры кабардинских князей, однако велел астраханскому губернатору примирить их, что тот и сделал; грамота свидетельствует также именно, что исстари кабардинцы к русским государям прибегали и аманатов им давали. Переводчик Порты возражал, что это ничего не значит: и Порта в прошлом году старалась помирить Дундука-Омбо с калмыцким ханом; аманатов же кабардинцы давали потому, что иначе русские не позволяли им ездить к Теркам для рыбной ловли. Неплюев отвечал, что посредничество турецкое по калмыцким делам не принято и Петр Великий не мог бы кабардинцев с Портою судить, на свете такого примера нет, чтоб от чужих подданных аманатов брать. Но переводчик Порты сказал: «Донесите вашей государыне, чтоб она в Кабарды мешаться не изволила, потому что они всегда принадлежали крымскому хану и грамота Петра Великого в русское подданство их не присвояет; донесите, что Порта, освидетельствовав все свои права, не уступит Кабарды, до чего б ни дошло: хотя Кабарды и небольшой важности, но честь государственная запрещает уступить свою землю». Неплюев отвечал: «Если Порта желает ссоры, то можно ее начать и без Кабарды; если же хочет дружбы, то не должна по-своему толковать грамоты Петра Великого; что же касается государственной чести, то она одинакова как у Русского, так и у Оттоманского государства, и моя императрица не может отступиться от своих прав, для защиты которых способы найдутся».
В сентябре Бестужев уведомил о заключении союзного договора между Швециею и Даниею и об упадке французского влияния в Стокгольме; в октябре доносил о новом неожиданном его усилении: в начале ноября опять сообщал успокоительные известия. В конце месяца доносил, что партия, во главе которой стоит граф Гилленборг, склонна к Франции не по доброжелательству к ней и не по ненависти к России, но по вражде к Горну и по ненависти к Англии. В декабре окончился сейм, не постановивши ничего относительно вступления в союз с тою или другою державою, но предоставивши королю и Сенату поступить в этом деле смотря по конъюнктурам. Французская партия выиграла одно, что чины заявили королю удовольствие нации, если он получит субсидии от французского правительства. Это получение субсидий без всякого за то обязательства со стороны Швеции было важно для Франции и других держав в том отношении, что препятствовало связи Швеции с Англиею, получению от нее субсидий. «Итак, – писал Бестужев, – если у английского двора есть истинное намерение разлучить Швецию с Франциею и привлечь к себе, то надобно ему без потери времени предложить здешнему двору такие субсидии, которые бы превосходили французские и могли быть приняты безответно. Я на днях говорил английскому министру, просил его написать в Лондон, что если английский двор и теперь поступит так же слабо, как поступал во время сейма, то король и Сенат, несмотря на свое расположение к английскому союзу, принуждены будут принять французские субсидии».
Таким образом, после знаменитой ганноверской ссоры по мекленбургскому делу интересы России и Англии впервые соединились. Мы видели, что по смерти Георга I английское правительство начало выражать желание возобновить дружественные отношения к России. Удаление Англии от Франции и сближение с Австриею еще более облегчили путь к этому. Англия сделала первый шаг, назначив прежнего секретаря посольства Рондо резидентом при русском дворе. Старый русский резидент в Англии Федор Веселовский не возвратился в Россию, боясь подвергнуться ответственности за брата своего Абрама, нашедшего убежище в Англии. В 1731 году Федор Веселовский начал сообщать Остерману известия об английских делах и в мае месяце писал ему: «Я оставил было мою корреспонденцию, будучи в сомнении, что то вашему превосходительству может быть неугодно, но, к немалой моей радости, уведомился я на сих днях от господина Фандербурга (русского резидента в Голландии), что вы позволяете мне ее продолжать и по великодушию своему даже изволили все мои письма ее величеству представить. За такое ваше милостивое благодеяние всепокорным сердцем благодарю и всенижайше прошу предстательствовать у ее величества, дабы благоволили воззреть на меня милосердным оком как на природного своего подданного, не отменившегося ни в своей ревности, ни в верности к ее освященной особе или к отечеству, но несчастным, невольным случаем испуганного. Представляю это не в извинение себе, но как несчастный подданный, молящий о милосердии ее величества и усердно желающий употребить последние дни жизни своей на службу отечеству». В конце 1731 года русским резидентом при английском дворе был назначен поручик гвардии князь Антиох Кантемир.
В 1732 году Кантемир не мог донести своему двору ничего важного; в 1733 по случаю смерти Августа II Кантемир известил свой двор, что по его представлению Георг II приказал отправить к своим министрам в Вену и Варшаву инструкции, чтоб при выборе нового короля поступали согласно с министрами обоих императорских дворов. Кантемир писал: «Нынешнее министерство всеми средствами старается сохранить внутри и вне государства тишину, которую английский король парламенту своему и в прошлом, и в нынешнем году обещал; поэтому я не надеюсь, чтоб против французского двора английский король захотел поступить открыто». В мае английское министерство «немалое довольство показало» Кантемиру, что русская императрица намерена вместе с цесарем поддерживать саксонского курфирста, потому что этим средством французский двор лишится немалой подпоры в Германии. Кантемир предложил английским министрам, как нужно для сохранения спокойствия в Европе Англии и России прийти в теснейшее согласие; ему отвечали именем королевским, что его величество от всего сердца желает заключить союз с Россиею и не упустил бы этого случая для засвидетельствования своего высокого уважения к русской императрице, но, как известно, король в таких делах нуждается в согласии парламента и народ по внушению противной двору партии станет упрекать короля и министров, что Англию вводят в новые обязательства и в новые издержки, заключая союз с таким отдаленным государством, как Россия; король думает, что для удовлетворения народа хорошо было бы заключить трактат коммерческий и дружественный. «Из этих речей, – писал Кантемир, – ваше величество изволит усмотреть, что намерение здешнего двора клонится к тому, чтоб чрез коммерческий трактат получить новые выгоды, а к союзу мало склонности из опасения новых убытков и нареканий от противной партии. Я думал, что неприлично было бы долее настаивать: не подумали бы министры, что, ваше величество, из-за какого-нибудь своего партикулярного интереса или по нужде так горячо добиваетесь их союза. Но так как ваше величество повторяете мне свои прежние указы, то я не оставлю прилагать всевозможное старание для соглашения здешнего двора к союзу, употребляя такой разговор, из которого бы нельзя было усмотреть, что ваше величество непременно этого желает. Я соглашусь насчет этого и с цесарским послом, который до сих пор никакой помощи мне не дал. Он мне говорил, что для склонения здешнего двора в интерес его государя необходимо, чтоб австрийские войска не вступали в Польшу, потому что если король французский нападет на цесаря за Польшу, то английский король может объявить в парламенте, что цесарь к войне причины не подал и потому Англия должна помогать ему; если же цесарь введет войска свои в Польшу, то оппозиция будет иметь основание противиться даче субсидий, представляя, что Англия обязана помогать цесарю только в таком случае, когда на него нападут, и введением своих войск в Польшу он будет нападчиком. Поэтому цесарский посол здесь внушал, что ваше величество по своей самовластной воле приказали своим войскам вступить в Польшу и что цесарь не может вам в том указывать. Думаю, что поступок венского двора может быть полезен для склонения здешнего двора объявить себя против Франции».
В ноябре, когда польское дело затянулось и можно было ожидать сильных мер со стороны Франции, появления ее флота на Балтийском море, Кантемир получил от своего двора приказание возобновить предложение о союзе. Кантемир поневоле отправился к управляющему иностранными делами лорду Гаррингтону и начал тем, что предлагаемый им союз должен быть основан на существующих договорах для сохранения общего спокойствия в Европе, и особенно на севере; союзники должны защищать друг друга в случае нападения, но исключен будет случай нападения на Россию турок, потому что тогда Россия не может ожидать от Англии никакой помощи; Россия не потребует ничего больше, как помощи одною эскадрою, если которая-нибудь из северных держав начнет против нее войну, а сама императрица причины к войне никогда не подаст, довольствуясь существующими границами своего государства и не желая прибавлять к нему ни одной пяди земли. Такой союз не может быть в тягость английскому народу, потому что Великобритания для собственного интереса, для защиты своей торговли и без всякого обязательства принуждена будет посылать в Балтийское море эскадры, если мир на севере будет нарушен, как и не раз случалось. Потом, английский народ никогда не тяготился морским вооружением, потому что для этого употребляются английские матросы и деньги из государства вон не выходят. На это Гаррингтон отвечал, что английский народ привык роптать против всех обязательств, в которые английский король вступает с другими государствами, хотя бы и близкими, жалуясь на падающие на него отсюда тягости, и потому надобно ожидать большого неудовольствия от нового союза с такою отдаленною державою, как Россия. Союз может быть полезен только одной России, потому что если Англия подвергнется нападению, то от России не может ожидать никакой помощи, ибо в кораблях и деньгах нужды не имеет, а перевозить русские войска в такое отдаленное место неудобно. Действительно, Великобритания посылала эскадру в Балтийское море, но теперь никакой нужды в том нет, потому что она в добром согласии со всеми северными державами, а это согласие могло бы нарушиться, если б она вступила в союз с Россиею без всякого повода со стороны северных держав. Король не может понять, каким бы образом пред английским народом оправдать меры, принятые для защиты России безо всякой нужды. Вслед за тем приехал к Кантемиру брат первого министра Роберта Вальполя Горас Вальполь. Роберт отказался от сношений с Кантемиром, потому что тот не мог объясняться по-английски, а Вальполь не знал никакого другого языка, кроме своего. Горас Вальполь объявил еще откровеннее, что к заключению союза с Россиею у англичан мало склонности; с самого начала возобновления приязненных отношений между Россиею и Англиею он, Вальполь, и другие английские министры не раз представляли кардиналу Флери и цесарским министрам, что английский король сильно желает быть в тесной дружбе с Россиею и защищать ее интересы добрыми услугами при каждом удобном случае и договоры дружественные и торговые заключить готов, но вступить во взаимную гарантию всегда отговаривался, потому что в таком союзе вся выгода будет на стороне России, а вся тягость падет на Англию. Горас Вальполь, продолжая дружески разговаривать с Кантемиром, выразил удивление, что русские министры стараются затруднить заключение торгового договора, требуя, чтоб вместе заключен был и союзный договор, как будто торговый договор не столько полезен России, сколько Англии. Если англичане увидят, что для торгового трактата они должны взять на себя тягость защиты России, то заведут в своих американских колониях те самые товары, которые теперь принуждены брать из России. Притом нынешние конъюнктуры очень неблагоприятны для заключения союза с Россиею, потому что спокойствие на севере уже некоторым образом нарушено польскими делами и король должен ожидать окончания этих дел. Несмотря на то, в конце 1733 года Кантемир по приказанию своего двора должен был сделать английскому министерству еще новое предложение о союзе; чтоб отделаться, ему отвечали, что ждут от русского двора письменных условий для союза, но предупреждают, что король никак не может отправить эскадру в Балтийское море, потому что предвидится надобность во флоте на Средиземном море, в Индиях и для охранения берегов Великобритании.
Для успокоения Польши отправлен был Миних, который перед отъездом к армии 11 февраля 1735 года подал императрице следующий доклад:
1). Так как тамошнего корпуса походная комиссариатская комиссия членами не довольно снабжена, к тому же, не имея полномочия, по многим делам требует наперед резолюции от главного кригс-комиссариата, отчего в делах происходит большая остановка, как это в бытность мою под Данцигом действительно оказывалось, то чтоб было повелено эту комиссию членами снабдить и определить, чтоб она, не списываясь с главным кригс-комиссариатом, во всем исполняла по моим предложениям, и если для присутствия в ней есть люди достойные при тамошнем корпусе, то было бы повелено определить их по моему усмотрению. Резолюция: учинить по сему пункту, а в тамошний комиссариат определить людей добрых и достойных с согласия тамошнего генералитета.
2). Чтоб на курьеров, шпионов и прочие чрезвычайные расходы по моим предложениям безо всякой остановки отпускались деньги из той же комиссии; я буду подавать об них обстоятельные отчеты. Резолюция: отпускать деньги без остановки по письменным требованиям генерал-фельдмаршала.
3). Если некоторые иностранные офицеры будут просить о принятии в русскую службу, то принимать ли достойных теми же чинами? Резолюция: принимать до капитана, а о штаб-офицерах доносить обстоятельно, какие их прежние службы и достоинства.
4). Чтоб позволено мне было производить в чины достойных офицеров не по старшинству и не по баллотировке, а по заслугам. Резолюция: производить до капитана, а о высших чинах доносить с изображением их службы.
В апреле Миних приехал в Варшаву, откуда писал, что в июне надеется восстановить общее спокойствие в Польше, ибо неприятель приведен в совершенное бессилие. Станислав и маркиз Шетарди всю зиму обнадеживали Яна Тарло, воеводу люблинского, что весной 12000 шведского и 13000 прусского войска явятся в Великой Польше с значительным числом денег. Но когда Тарло вступил с своим отрядом в Великую Польшу, то не только не нашел обещанных войск, но и узнал, что прусский король требует от поляков аманатов, чтоб они в границах его не делали никаких беспорядков. Тут же было получено письмо от Станислава: претендент писал воеводе люблинскому, что на получение иноземной помощи нет надежды и чтоб он как можно скорее отступал. Узнавши об этом письме, войско взволновалось, и хотя воевода представлял, что их более 10000 и потому можно было бы вторгнуться в Саксонию, но войско отвечало, что он своими лживыми обещаниями хочет только привести их в конечную погибель для своих честолюбивых видов. С этих пор дисциплина исчезла, ратники начали разбегаться и попадали в руки к русским.
Пора было кончить дело в Польше и выводить оттуда войска, потому что в Литве послышались сильные жалобы. В мемориале, поданном Миниху литовцами, говорилось, что господа генералы русской армии интересуются в сборе казенных доходов с Великого княжества Литовского, не оказывают никакого уважения литовским войскам, выживают их с квартир. Сыск русских крестьян в княжестве Литовском происходит насильственным образом, со многим разорением и обидами, и потому литовцы просят, чтоб сыск производился определенною с обеих сторон комиссиею. Господин Бересневич, приверженец Лещинского, производивший многие разбои и грабительства в поветах Вилкомирском и Упитском, получил прощение от господина фельдмаршала и обязался собирать рекрут в русскую службу – литовцы просили, чтоб под покровительство императрицы не был принят человек, грабивший и разорявший доброжелательных России людей, но принужден был вознаградить за причиненный им убыток. Великие контрибуции, сбираемые русскою армиею как провиантом и фуражом, так и наличными деньгами, привели княжество Литовское в крайнюю скудость, и потому литовцы просят, чтоб этих налогов не было более; честь ее императорского величества требует охранять и щадить те поветы, которые в нынешних трудных обстоятельствах республики оказали явные опыты твердости в сохранении договоров и соседней дружбы с Российскою империею. Осужденный за многие преступления пан Корейво, находясь при русской армии у кирасирского подполковника Роппа, всячески придирается к шляхетству и нападает на его домы – просят, чтоб Корейво велено было возвратить все им похищенное у помещиков Вилкомирского и Упитского поветов. Находящийся под командою генерала Бисмарка подполковник Кикебуш собирает провиант и фураж с несносною тягостью, и хотя в 1734 году три магазина были наполнены, однако в нынешнем, 1735 году он начал опять собирать провиант, фураж и наличные деньги, грозя помещикам всякими муками; он употребляет жида Гирза Межеровича, который вымышляет всякие налоги и нападки на помещиков, чтоб только взять с них деньги, их берут под стражу, бьют батогами – просят, чтоб жид был отдан под суд и наказан в пример другим.
Не в одной Польше и Литве должны были действовать русские войска. Император Карл VI напрасно удерживался от посылки своих войск в Польшу под предлогом, что в противном случае союзники не помогут ему, как нападчику. И без того никто не помог ему, когда Франция объявила ему войну за Польшу, усилив себя союзом с Испаниею и Сардиниею. Две французских армии направились на Германию, и в то же время союзнические войска напали на итальянские владения императора Неаполь и Ломбардию. Неаполь и Сицилия скоро достались испанцам; Миланская область также почти вся занята была французами и сардинцами. В империи Бавария, Майнц, Кельн и Пфальц приняли сторону французов; между курфирстами ганноверским и бранденбургским было сильное несогласие. Французы заняли Лотарингию, овладели Келем, Филипсбургом. Мы видели, что Австрия по союзному договору требовала от России вспомогательного войска, и русское правительство решилось дать его, чтоб ускорить окончание войны. Леси получил приказание с двадцатитысячным корпусом пехоты двинуться на помощь войскам императора.
8 июня 1735 года Леси выступил из Польши в Силезию. Здесь на первых днях бежало из полков до 20 человек солдат; некоторые из них были переловлены и казнены смертию. «Впрочем, – писал Леси, – по отдалении от польских границ и при настоящем в пище и прочем довольстве надежно, что бегать не будут». Провиант и фураж получали из цесарских магазинов, а именно в сутки чистого ржаного хлеба по два фунта с половиною, соли и круп соответственно месячным русским обыкновенным дачам; за фунт мяса получалось деньгами по три копейки; сена – по 16 фунтов, овса и сечки – по два гарнца, соломы – по одному снопу в сутки. По вступлении в Богемию, где, по выражению Леси, тутошные обыватели с солдатами безнуждный имеют разговор, бежало изо всех полков до 20 человек. 30 июля войско вступило в Нюренберг, откуда Леси писал: «До сих пор поход совершался благополучно: солдаты в пропитании нужды не имели и жалоб ни от кого никаких на войско не приходило; в здешних краях очень удивляются, что многочисленная армия содержится в таком добром порядке; из дальних мест многие приезжают смотреть наше войско, особенно когда во время роздыха бывают экзерциции». 15 августа русская армия соединилась с цесарскою и была расположена между Гейдельбергом и Ладебургом, подле реки Некара. В сентябре войска были перемещены, и русский корпус расположился у реки Инца, в двух милях от Филипсбурга. «В команде моей, – доносил Леси, – все состоит благополучно, больных меньше, чем в других войсках, и болезни нетяжкие». В октябре армия расположилась на зимних квартирах в Дурлахской и Виртембергской области, причем Леси со штабом поместился в местечке Форцгейме.
Русское войско не участвовало в битвах, потому что с его движением к Рейну начали двигаться мирные переговоры между Франциею и Австриею. Кардинал Флери был не охотник до войны и спешил прекратить ее на выгодных условиях; до Польши же, за которую и началась война, ему было мало дела. В конце ноября заключено было перемирие, и Леси должен был спешить с своим корпусом назад, чтоб принять участие в турецкой войне.
Мы видели, что до сих пор все сношения русского двора с Портою обращались около дел восточных: персидских, крымско-кабардинских, калмыцких, но теперь к этим делам присоединяются польские. В январе 1733 года Неплюев, уведомляя, что будет иметь с визирем разговор о польских делах, писал: «Не думаю, чтоб Порта захотела вмешаться в эти дела, потому что у нее уже и так полны руки других дел, особенно в нынешнем положении султана, визиря и всего министерства; притом обуздает Порту согласное со мною действие цесарского резидента, в чем турки увидят крепость союза между двумя сильнейшими державами». Неплюев представил визирю все неправды поляков относительно России: русских подданных перерезывают, беглых принимают, с оружием в руках впадают в соседние русские области и разоряют их; завладели многими местами, принадлежащими России по договору, и русскими людьми населяют те места, которые по договору же должны оставаться впусте; три православных епископства насильно превратили к унии вопреки договоров, да и четвертое неслыханными насильственными способами принуждают к унии, делают православным обиды, неслыханные и между идолопоклонниками, уши и носы режут, и никакие представления с русской стороны не помогают; наконец, получены при дворе императрицы достоверные известия о намерении ниспровергнуть настоящую форму правления в Польше, установить наследственность и самодержавие, для чего хотят ввести в Польшу иностранное войско – дело предосудительное и опасное интересам всех соседних держав; все это заставило императрицу приготовить на
10 мая сильно смутил Неплюева переводчик Порты, принесши оригинальную грамоту Петра Великого к султану, где говорилось, что государь отказался принимать в покровительство кабардинских князей и не велел подданным своим мешаться в их дела. Неплюев отвечал, что из грамоты не видно, чтоб кабардинцы были турецкие подданные, и хотя Петр Великий не захотел вмешиваться в ссоры кабардинских князей, однако велел астраханскому губернатору примирить их, что тот и сделал; грамота свидетельствует также именно, что исстари кабардинцы к русским государям прибегали и аманатов им давали. Переводчик Порты возражал, что это ничего не значит: и Порта в прошлом году старалась помирить Дундука-Омбо с калмыцким ханом; аманатов же кабардинцы давали потому, что иначе русские не позволяли им ездить к Теркам для рыбной ловли. Неплюев отвечал, что посредничество турецкое по калмыцким делам не принято и Петр Великий не мог бы кабардинцев с Портою судить, на свете такого примера нет, чтоб от чужих подданных аманатов брать. Но переводчик Порты сказал: «Донесите вашей государыне, чтоб она в Кабарды мешаться не изволила, потому что они всегда принадлежали крымскому хану и грамота Петра Великого в русское подданство их не присвояет; донесите, что Порта, освидетельствовав все свои права, не уступит Кабарды, до чего б ни дошло: хотя Кабарды и небольшой важности, но честь государственная запрещает уступить свою землю». Неплюев отвечал: «Если Порта желает ссоры, то можно ее начать и без Кабарды; если же хочет дружбы, то не должна по-своему толковать грамоты Петра Великого; что же касается государственной чести, то она одинакова как у Русского, так и у Оттоманского государства, и моя императрица не может отступиться от своих прав, для защиты которых способы найдутся».