– Вилка! – кричит после второго выстрела. – Сыпани три беглым!
   Ротный приподнялся, посмотрел в бинокль.
   – Попал! – кричит. – А ну, давай теперь того, который слева!
   Снова кинули три пристрелочных.
   – Вилка! – подал голос корректировщик. – Полный залп!
   Ротный радостно матерится, кричит Сороковетову:
   – Ах ты, сукин ты сын! А молчал! Да твой капитан, выходит, и вправду дурак! Такого спеца из роты отпустил!
   Третий пулеметный расчет, видя, что ему угрожает, стал отползать, менять позицию. Но штрафники уже поднялись, захватили несколько домов и начали продвигаться в середину деревни.
   Скороковетов посмотрел на своего корректировщика и говорит ему:
   – Кем был?
   – Был сержантом гвардейской минометной роты Емельяновым, – представился новоприбывший штрафник. – Командиром расчета, наводчиком.
   – А почему команды не по уставу подаешь?
   – Да так получилось. Устав-то я похуже миномета знаю.
   Емельянов под трибунал попал за дезертирство и драку с представителем гражданской власти. Личное дело Воронцов помнил. Оно его насторожило. Потом, однажды ночью, в окопе, когда Емельянов стоял на дежурстве, разговорился с ним. В апрельских боях сержант получил средней тяжести ранение в область бедра. Его отправили в Тулу, в тыловой госпиталь. Подлечился и получил направление в запасной полк. Перед отправкой из дома пришло письмо. Жена писала о житье-бытье. Деревню, где они жили, недавно освободили. Все разбито. Слава богу, изба осталась цела. Но хозяйство разграблено. Скот немцы порезали. С утра до ночи в поле. А тут председатель колхоза начал придираться по каждой мелочи. А вскоре прямо заявил, что, если она ему не уступит, житья не будет. И вот Емельянов, получив такое письмо, решил наведаться на родину. Дорога хоть и не прямая, но крюк до деревни Емельяновки оказался невеликим. Пришел домой, переночевал в родном доме. А наутро навестил председателя.
   – И что обидно, товарищ младший лейтенант, – рассказывал Емельянов, – председатель-то – дядя мой родной. Вот сволочь! Ну и отвалял я его прямо там, в поле, перед бригадой. По-родственному. – И Емельянов покачал увесистым кулаком. – А вечером приехали участковый и капитан из военкомата…
   – Что жена пишет?
   – Отстал он от нее. Вдов теперь обхаживает. Это – пускай. Дело житейское.
   – Значит, Емельянов, не зря ты из госпиталя до родной деревни кругаля дал?
   – Выходит, не зря.
   И они рассмеялись. Хоть и горек был тот смех, а все же поговорили по душам.
   Разных людей сбивала война в штрафные роты. Иногда с очередным пополнением приходили откровенные негодяи, которые и здесь пытались урвать свое, в том числе и ценой чужой жизни. Но такие на переднем крае, как правило, жили недолго. Лагерный закон: умри ты сегодня, а я завтра, здесь не действовал. От смерти на войне солдата мог уберечь только верный товарищ, вовремя оказавшийся рядом, исправное оружие и толковый командир.
   – Если что, тут же сообщи мне. Я на имя военкома письмо напишу, а батя подпишет.
   – Спасибо, товарищ младший лейтенант.
   Поговорил в ту ночь Воронцов с бойцом, а сам потом долго не мог уснуть. Как там дома, в Подлесном? Как Зинаида с детьми? Голодают небось. А тут как раз офицеры в полку начали посылать домой продовольственные аттестаты. Кто жене, кто матери, а кто невесте. Решил выслать довольствие и он. Но кому? В Подлесное? Матери, сестрам и деду Евсею? Или в Прудки? Зинаиде с Улюшкой и ребятами? Долго думал. Пошел во второй взвод, посоветоваться с Кондратием Герасимовичем. Тот выслушал его и сказал:
   – А и у меня ж, Сашок, такая же загвоздка. Правда, мои Нелюбичи еще под немцем. Но рассуди так. Твои-то, в деревне, в своей хате живут? Не сожгли их. Корова есть. Огород есть. Проживут. А там – дочь. Родная кровинушка. И – сироты. Так что никакая мать не попрекнет тебя, если ты о родной дочери позаботишься. Ты же не девке на ветер аттестат шлешь. Вон, взводный Медведев, когда на станции ночевали, познакомился там с одной. И что ты думаешь? Вчера признался, что ей свой аттестат выслал. Ну не дурак! А она, говорят, и с немцами тут гуляла… – И вдруг Нелюбин спросил его: – Ты, Сашка, скажи мне следующее… Как товарищ товарищу. Ты к ней, к Зинаиде, собираешься вернуться?
   – Да. Я ей обещал.
   – А что обещал? За дочкой приехать? Или что?..
   – Разговор был такой, что я за всеми приеду. Как же я, Кондратий Герасимович, Пелагеиных детей брошу? Она ж мне роднее родной была.
   – Вот и молодец! Вот и правильно!
   – Если только отец их не отыщется.
   – Ну, отыщется, тогда другое дело. Тогда решите между собой, как быть.
   – А что решать, дети-то – его. А Зинаиду с Улюшкой, жив буду, заберу. Это я тебе как фронтовому товарищу обещаю.
   – Ну а чувство ты к ней имеешь? – допытывался Нелюбин. – Сердечное влечение? А? С такой женщиной, как Зинаида Петровна, истуканом по соседству не проживешь. Имей в виду. Тут, брат, взаимность надо иметь.
   – Да что ж ты, Кондратий Герасимович, как свекор допытываешься! Говорю же – обещал.
   Нелюбин посмотрел на Воронцова и сказал:
   – Мне-то ты не обещай. Ты себе зарок дай. Так-то. Я-то тебе, может, недолгий свидетель. Ненадежный.
 
   И вот Сороковетов со своим расчетом стоял перед Воронцовым. Минометчики ждали, что скажет взводный.
   – Видите, пулемет на той стороне?
   – Вас понял, товарищ младший лейтенант, – тут же прищурился Сороковетов. – Емеля, сколько до него?
   – Днем бы его увидеть… – отозвался Емельянов. А так – метров двести пятьдесят. Первую мину кинем, там и узнаем.
   – Ну что, товарищ младший лейтенант? Будем стрелять? – прищурился в темень Сороковетов.
   – Стрелять пока погодите. Может, разведка тихо пройдет. Готовьте миномет. И имейте в виду, что взвод двумя отделениями пойдет левее. Не заденьте своих. А то будет нам тогда – бессрочная служба в гвардейской штрафной…
   Солдаты тут же кинулись в землянку, загремели пустыми коробками из-под мин, которыми маскировали нештатный миномет на случай проверки. Применять трофейное оружие во время боя им дозволялось. Многие имели немецкие пистолеты и даже автоматы. В ближнем бою они были удобнее и эффективнее длинных мосинских винтовок. И на это ротный смотрел сквозь пальцы. Но миномет во взводе – это было уже слишком. Тем более что минометный взвод, приданный отдельной штрафной роте еще в самом начале ее формирования, под Зайцевой горой, постоянно кочевал с ней с участка на участок и хорошо поддерживал в бою.
   – Тише вы гремите своими железяками! – пристрожил командир второго отделения сержант Численко.
   Разведгруппу вел лейтенант Васинцев. Значит, там, за нейтралкой, сейчас и Иванок. Вот почему к предстоящей операции Воронцов готовил людей с особой тщательностью. Кто поможет солдату на войне в трудную минуту, кроме верного товарища?
   Ракеты взлетали над кольями, опутанными колючкой, в прежнем ритме. Полувзвод штрафников, пулеметный и минометный расчеты ждали сигнала к открытию огня. Бойцы Сороковетова быстро установили трофейный восьмидесятимиллиметровый миномет, расширили саперными лопатами пространство вокруг плиты, подрезали угол траншеи. Подносчики принесли мины. Астахов и Тарченко протирали их тряпками и бережно укладывали в гранатный ящик. Сороковетов возился с прицелом и бормотал:
   – Днем бы – другое дело… Хотя бы парочку кинуть… А ночью… Попробуй, сделай тут точную пристрелку. Тут никакая техника не поможет.
   Остальные молчали. Они тоже не были уверены в том, что Сороковетов попадет. Все знали, что больше четырех-пяти мин немцы им выпустить не дадут. Тут же, по вспышкам, засекут позицию и откроют огонь из орудий, смешают с землей. Поэтому протерли всего пять мин, сложили их рядком и принялись натягивать над бруствером на длинных кольях плащ-палатку.
   МГ простучал, как всегда, через мгновение после того, как истаял на границе леса и поймы хвост ракеты. Ему ответил несколькими короткими Барышев. И тут с той стороны в черное небо взлетело сразу несколько ракет. Они взлетали одна за другой и, зависая над углом будто наклонившегося над поймой леса, шире начали раздвигать пространство ночи.
   Сороковетов сделал небольшую поправку, быстрым, экономным движением принял из рук Астахова продолговатое холодное тельце мины и замер. То мгновение, когда нужно будет разжать пальцы, чтобы снаряд ровно и беспрепятственно скользнул в трубу, не наступило.
 
   Пуля облетела опушку леса, где исчезал ход сообщения, уводящий в тыл. По нему двигались двое – молоденький боец с винтовкой за плечом и термосом и средних лет старшина в расстегнутой гимнастерке. Старшина волок на плече мешок, в котором что-то приятно похрустывало и от которого исходил приятный запах тыла, регулярного довольствия и тишины.
   – Товарищ старшина, а правда, что у немцев есть такие таблетки, от которых ни жрать, ни спать неохота?
   – Таблетки? Да леший их маму знает. Может, и есть. На наших только вот это действует. – И старшина встряхнул канистрой, которую нес в другой руке.
   – Товарищ старшина, а правда, что…
   Пуля калибра 7,92 скользнула над обрезом невысокого бруствера и сорвала потную засаленную пилотку со стриженой головы молодого бойца. Она легко, как скорлупу куриного яйца, пробила висок и вышла с другой стороны чуть ниже уха.
   – Латышев, ты что? Ты ранен? Латышев…
   Старшина дрожащими руками трогал голову бойца, машинально вытирал их о гимнастерку и снова трогал, еще не веря в то, что произошло.
   – Как же это? Как же это, сынок?..
   А пуля удалялась вдоль хода сообщения, скользнула над поперечным бруствером и, сияя маленькой кометой, помчалась через пойму в сторону проволочных заграждений. На бруствере, навалившись на сырой песок, прикрытый пучками сухой травы и ветками ив, лежали два офицера и пристально смотрели в бинокли. Но они не заинтересовали ее. Там, в пойме, затевалось что-то более интересное. И вскоре она оказалась в пространстве, озаренном десятком осветительных ракет и вспышками выстрелов. Здесь уже шла стрельба, рвались гранаты, кричали на разных языках люди. Здесь было где разгуляться…

Глава вторая

   Иванок полз впереди. Он подождал, когда погаснет ракета, и стволом винтовки поднял нижний ряд колючей проволоки. Колючка, на их удачу, оказалась натянутой слабо, и под нее тут же нырнул старшина Казанкин. Стали подтягиваться остальные.
   Немецкий дежурный пулемет они обошли стороной. Пришлось идти через позицию противотанкового орудия, замаскированного в двадцати метрах от траншеи, в глубине оврага. Оно стояло на прямой наводке и контролировало танкоопасный участок поймы. Часового убрал ножом сержант Евланцев. Тихо подкрался и так же тихо положил на станину орудия дремавшего возле бруствера немца, даже карабин не брякнул. Такая поговорка была у сержанта Евланцева. Убитого часового тут же обыскали, забрали все, что оказалось в карманах. Прихватили даже противогаз и карабин. Дальше двинулись по ходу сообщения. Подождали, когда отстучит положенную очередь дежурный пулемет, выбрались за бруствер. Ползли осторожно. Впереди – Казанкин, опытный сапер. За ним, гуськом, интервал один шаг, остальная группа. Пулеметчик Юлдашев – замыкающий. На этот раз состав разведгруппы подобрался смешанный. Уже перед самым выходом в нее включили двоих лейтенантов – артиллериста и танкиста. Обе части, и артиллерийская и танковая, стояли где-то во втором эшелоне. И, как вскоре поняли разведчики, ради них-то и обшаривали они двое суток и передний край немцев, и ближний тыл: где что сосредоточено, куда ведут проселки, где замаскированы танки и сколько среди них тяжелых «тигров» и «пантер», где расположены позиции артиллерии и какого калибра, где склады боеприпасов, горючего и прочего. Все это лейтенанты наносили на карты и записывали в блокноты. Делал свое дело и лейтенант Васинцев. Он тоже вел записи, помечал на карте все, что могло помешать пехоте продвигаться по этому району и что наверняка заинтересует батю. Видимо, именно присутствие в группе лейтенантов, которых предстояло провести по передовой и по ближним тылам в глубину до десяти километров, а затем благополучно переправить назад, и избавило разведчиков от необходимости захвата «языка». Последнее обстоятельство позволяло им выходить налегке. Хотя Васинцев знал: немцы наверняка готовят крупную операцию, а потому, стараясь сократить до минимума утечку информации, особенно болезненно реагируют на любые действия разведки противника в ближнем тылу. Патрули на дорогах и на опушках. Часовые в деревнях даже днем. Одиночные дежурные мотоциклы с пулеметами на проселках. Жители прифронтовых деревень эвакуированы в районы дальнего тыла. И другое: склады боеприпасов формируются прямо в лесу, маскируются под примитивными навесами. Значит, недолго лежать здесь этим ящикам и контейнерам. Не сегодня завтра все пойдет в дело.
   То ли немцы обнаружили убитого часового, то ли что-то заметил соседний наблюдатель, но в тот момент, когда под проволоку пролезли оба лейтенанта и на той стороне остались только пулеметчик Юлдашев, Васинцев и Иванок, со стороны леса начали торопливо взлетать одна за другой ракеты. Дурной знак. Пулеметная очередь, не соблюдая интервала, тут же хлестнула по кольям, зазвенела, будто запутавшись в проволоке. Мгновенно всполошилась вся траншея. Послышались свистки и крики команд. Беспорядочно полетели в небо осветительные ракеты.
   – Юлдашев, прикрой! – И Васинцев толкнул под проволоку Иванка, а сам, откатившись в сторону, начал стрелять из автомата короткими, экономными очередями в сторону немецкой траншеи – по вспышкам одиночных выстрелов, по угловатым теням, которые мелькали над бруствером, на голоса немцев.
   Иванок твердо усвоил кодекс разведчика, который гласил, что нельзя, ни при каких обстоятельствах, бросать раненого или попавшего в беду товарища, что по возможности необходимо вытаскивать даже тело убитого, не оставлять противнику ничего. Оказавшись в насквозь простреливаемом коридоре между двумя рядами колючки, он огляделся и понял, что за проволокой остались двое – командир и Юлдашев. В нескольких шагах левее он увидел воронку, одним броском заполз в нее и приготовил винтовку. Сердце бухало, расширялось в груди, так что казалось, вот-вот нечем станет дышать. Но уже через мгновение Иванок почувствовал, что нервное напряжение спало, руки перестали дрожать и настало время, когда он может стрелять, как всегда хладнокровно и точно.
   Юлдашев палил в сторону траншеи, где слышался топот сапог и крики немцев. Ему помогал короткими прицельными очередями Васинцев. Стало понятно: долго продержаться они не смогут, слишком коротким было расстояние между ними и немецкими окопами.
   – Уходим! Саид, уходим! – кричал лейтенант. – Иванок, прикрой!
   Краем глаза Иванок заметил, как лейтенант и Юлдашев почти одновременно полезли под проволоку. Но все его внимание было сосредоточено на вспышках правее. Там работал пулемет. Его трассы, вначале слепые, хаотичные, теперь сосредоточились в секторе их коридора. Они-то и не давали его товарищам быстро миновать заграждения. Вскрикнул Юлдашев, захрипел, что-то забормотал по-узбекски, зло, как будто вдруг увидел прямо перед собой лицо врага. И Иванок, понимая, что теперь никто, кроме него, не поможет ни пулеметчику, который только что, видимо, получил ранение, ни командиру, взял в прицел неподвижную тень чуть выше пламегасителя и нажал на спуск – плавно, как учил Воронцов.
   Иванок прижился в полку. И теперь во взводе конной разведки после боев в районе Варшавского шоссе он считался старожилом. Саид Юлдашев уже дважды побывал в госпитале. Полтора месяца отвалялся в Калуге и лейтенант Васинцев. Не стало дяди Андрея Поливанова, Поликарпа Матвеевича, сержанта Гришина и ефрейтора Окладникова. Не вернулась, пропав где-то за Шатиным болотом, группа младшего лейтенанта Добрицкого: сам Добрицкий, старшина Епишин, Володька Сказочкин, радист Костя Звягин, подрывник Иван Иванович Тележкин. А еще сержант Певунов, Леша Забельский, Федька Кругов, Мамедхан Габбасов, умевший с пятнадцати шагов метнуть нож точно в цель, который никогда никому не давал в руки, Вадим Харитонов, стрелявший не хуже его, Иванка, Славик Горелов, Дима Астахов, двое Ивановых – Илья и Гриша, двое Смирновых – Владимир Иванович и Семен. Кого-то принесли в плащ-палатке, кто-то помер в госпитале. А кто-то пропал без вести. Неужели наступил и его черед? Кто потащит его тело к своей траншее? Васинцев? Лейтенант человек надежный, он и убитого вынесет, не бросит на нейтралке. Юлдашев? Саид ранен. Он не дотащит. На него надежда плохая. Вернется кто-нибудь из ребят? Неужели это конец и он, Иван Иванович Ермаченков, уже не дойдет до Германии? А кто же вызволит из неволи сестренку? Кто спасет Шуру? Мать получит на него похоронку, и что ей тогда делать? Как жить? Отца нет. Шуру в Германию угнали. А он здесь, на нейтралке, в воронке умрет? Он потрогал гимнастерку на груди – под тонкой хлопчатобумажной материей, в нагрудном кармане, хрустнуло письмо от матери. В нем был адрес того покуда еще далекого городка где-то на юго-западе Германии, до которого он обязательно должен добраться. Дойти. За Шурой. За всеми прудковскими. Нет, надо отсюда как-то выбираться.
   Одно время действовал приказ: не посылать через линию фронта, в разведку, тех, у кого семьи находятся на оккупированной территории. Иванок под этот параграф не подпадал. Но некоторые по месяцу парились в землянке, выполняя разные хозяйственные, не связанные с основной специальностью и унизительные для разведчика поручения. Других даже отчислили и направили обратно в роты. Правда, прошло немного времени, и почти всех из них вернули назад. Немного желающих находилось на вольные хлеба. В окопах знали, что взвод конной разведки воюет даже тогда, когда полк находится в глухой обороне, когда неделями молчит артиллерия, когда не появляются самолеты. Смотришь, ночью или на рассвете – пошли по нейтралке на ту сторону. Вернутся ли? А если бой, если батальоны пошли, то бегут в атаку вместе со всеми. Нет, у разведчиков, размышляли бывалые окопники, война куда тяжелее.
   Иванок успел окончить полковые курсы снайперов. И с первых чисел июня, вот уже почти месяц, ходил вдоль передовой и постреливал из своей трофейной винтовки. Снайперскую не дали. Сказали так: в разведке винтовка с хрупким и дорогостоящим оптическим прицелом ни к чему. А на сто шагов фрица и без оптики завалить можно. Что можно, то можно, Иванок и сам вскоре убедился в этом. Но оптический прицел ему бы не помешал. «Маузер» с цейссовской «трубой» был у Воронцова. Но он свою винтовку из рук не выпускал. Относился к ней так же, как Мамедхан к своему ножу.
   Младшему лейтенанту Воронцову Иванок был благодарен уже за одно то, что тот помнил дружбу и время от времени брал его с собой на вольную охоту. Прицела у Иванка не было. И с этим он смирился. Не так-то просто раздобыть оптику. Вот начнется наступление, тогда, может, и повезет. Зато у него имелся хороший трофейный бинокль, тоже, между прочим, цейссовский.
   Иванок выстрелил в сторону рокочущего пулемета еще раз и увидел, что шагах в пятидесяти, как раз напротив его цели, рванула мина. Стрелял батальонный миномет. И непохоже, чтобы немецкий. Хотя, судя по обстоятельствам, самое время немцам закидать разведчиков минами. Так погибла не одна группа – на выходе, под минометным огнем. Но на этот раз пристреливались явно не по ним. Если начали пристрелку наши, то мина упала с порядочным недолетом. Сделал он очередной выстрел или нет, Иванок так и не понял. Рядом шаркнула по проволоке и отпружинила назад штоковая граната. Вторая проскочила между плотных рядов колючки и шлепнулась шагах в пяти от него. Взрывы подняли пыль. Иванку они никакого вреда не причинили. Когда пыль осела, он высунулся из-за гребня отвала и осмотрелся. Лейтенант возился под проволокой, тащил за ремень Юлдашева. А от траншеи к ним, что-то крича, бежали немцы. Иванок мгновенно понял, что надо делать. Он привстал на колено, на всякий случай передернул затвор. Это посреди воронки? Гильза опустошенным тельцем шаркнула по комьям сухой земли. Значит, он успел выстрелить, прежде чем разорвались гранаты. И то, что пулемет теперь молчит…
   От траншеи к ним бежали трое немцев. Один прямо на них. Двое других охватывали Васинцева и Юлдашева с флангов. Лейтенант, похоже, тоже был ранен. Автомат его валялся в примятой траве без диска. Васинцев никак не мог справиться с проволокой и просунуть под нее раненого пулеметчика. Юлдашев пытался помочь, скрипел зубами, ругался по-узбекски и впустую загребал ногами.
   – Стоять, иван! Halt! – кричали немцы.
   Иванок взял в прицел того, что слева. Самый рослый, он и бежал быстрее других. На ходу перекидывая через голову ремень карабина, немец свободной рукой потянулся к кинжальному штыку, висевшему на ремне. «Фонари», повешенные над проволокой немецкими наблюдателями, настолько хорошо осветили пойму, что Иванок не хуже, чем днем, видел перед собой движущуюся цель. Выстрелил в середину корпуса. Он знал точно, что попал, хотя немец какое-то время продолжал бежать. Перезарядил и тут же выстрелил в бегущего справа. Тот, выронив винтовку с примкнутым штыком, опрокинулся в траву со всего размаху, телом обмякшим, как будто из него в одно мгновение выдернули позвоночник. Остался один. Но тот, видя, как быстро изменились обстоятельства, остановился и, пятясь и приседая на колено, начал стрелять из карабина. Иванок прицелился ему в ногу и выстрелил. Немец выругался и осел в траву. Убивать его было нельзя. Иначе немцы откроют по ним огонь из всего, чем располагают. И тогда им конец. А так они даже гранату не бросят, остерегутся. Чтобы не убить своего.
   Воспользовавшись короткой заминкой, Иванок выскочил из воронки, подполз к проволоке и вытащил за край одежды Юлдашева, ухватил его за капюшон камуфляжного комбинезона и с силой рванул на себя.
   – Давай, Иванок, давай! – хрипел Васинцев.
   – Ты что, командир, ранен?
   – Не знаю. В ногу ударило. Кость, видимо, цела. Только слабость. Надо скорей. Нога немеет.
   Они перехватили Юлдашева за ремень и волоком потащили вперед. Бежали по узкому коридору, отмеченному белыми флажками. Спасибо саперам.
   Пробежали шагов двадцать. Справа, в неглубокой воронке, лежал Казанкин и стрелял из автомата короткими прицельными очередями. Старшина прикрывал их отход.
   – Быстрее, ребята! Быстрее! – кричал он.
   Здесь, во второй линии, проход в проволочных заграждениях был готов. Саперы все сделали заранее.
   Снова из немецких окопов ударил пулемет. И тотчас несколько мин накрыли его, утопив позицию в пыли и копоти. Как можно ночью разглядеть пыль и копоть? А левее на нейтральную полосу вышла цепь стрелков. Они шли в сторону немецкой траншеи, стреляя из винтовок и автоматов.
   – Штрафники пошли, – сказал старшина Казанкин. Он отстранил Иванка и лейтенанта, перекинул узбека через плечо и, пружинисто приседая под тяжестью ноши, побежал к траншее.
   Стрельба заметно ослабела. Немцы переключились на участок, где наступали штрафники. Неожиданно возникшая угроза заставила их перегруппироваться на правый фланг. Именно туда обрушился весь ураган огня, который способна создать пехотная рота, усиленная минометами и противотанковыми орудиями.
   Командир штрафной роты капитан Солодовников метался по опустевшей траншее и материл и Воронцова, и разведку, которая, как он и предполагал, оказалась неспособна даже на то, чтобы вернуться назад без стрельбы и лишних потерь, и саперов, которые не проделали дырку в немецкой колючке, и старшину роты, который, раззява, попал под обстрел, потерял человека и разлил с перепугу половину сутодачи спирта, чем поставил под угрозу успех предстоящей операции. В конце концов он подбежал к старшему лейтенанту и закричал:
   – Белых! Черт бы вас побрал! С кем я теперь в бой пойду? Давай скорей ракету на отбой! Пусть возвращаются! Пока всех не перебили!
   – Подожди, капитан, – стиснул зубы ПНШ. – Видишь, мои еще там. Я сам знаю, когда отбой давать!
   Немецкие «фонари» теперь гирляндой висели над атакующим полувзводом штрафников. А немного правее выползала к траншее группа разведчиков. Передвигались разведчики медленно, тащили раненых.
   – Белых, прошу тебя! Они ж сейчас на проволоку полезут! – Капитан Солодовников не отрывал взгляда от цепи штрафников, которые приближались к первой линии проволочных заграждений. Он вдруг увидел среди них, во второй цепи, высокую фигуру младшего лейтенанта Воронцова и крикнул первому попавшемуся ему на глаза человеку:
   – Кто разрешал?! Кто разрешал Воронцову идти вместе со взводом?! Что смотришь, Сороковетов? Давай огня! Почему не подавлен пулемет? Огонь по пулемету!
   – Товарищ старший лейтенант приказал прекратить огонь. Чтобы, говорят, своих не задеть, – виновато забормотал минометчик. – Да и немцы сейчас…
   – Сороковетов! Огонь! Какие еще приказы?! Кто тут приказывает?!
   – Капитан, прекратите истерику и отмените свой приказ! – закричал, соскочив с бруствера, старший лейтенант Белых. – Вы что, не понимаете, что на карту поставлена судьба дивизии? А может быть, даже корпуса!
   – А я, Белых, в карты не играю! – хрипел капитан Солодовников. – Тем более на своих солдат! И хочу тебе напомнить, что здесь – траншея отдельной штрафной роты, а не землянка штаба полка! И здесь приказы отдаю я! А по чужим головам – как по камешкам через ручей… Это, знаешь!..