Страница:
«Связи, мать его, нет! Где свои, где „чехи“! Где та сука, что продала и предала нас? Вернусь живой – порешу бл..!»
Удар, гусеница поползла по горящему асфальту стальной змеёй. Приехали. Сейчас сожгут заживо, через нижний люк, бегом к дому, взрыв.
Очнулся от боли, подвал дома, бородатые «духи» в камуфляже режут меня ножом, смеются, скалят жёлтые зубы.
«Станцуешь? Что, наелся свободной Ичкерии?» – нож входит под каленую чашечку.
В глазах опять темно, смотрю на палачей, они хохочут, я показываю им фигу.
«Смелый? Да? Смелый? Герой? Да? Тащи на улицу, будем шашлык из этого барана делать»
Я смотрю на них, я запоминаю их всех, у меня отличная память. Я всех вас помню, уроды!
Льют бензин на меня, поджигают, вспышка, боль и только память. Я помню их всех, я знаю их имена, тех, кто убивал и тех, кто предал нас, кто нагло продал чужие жизни и Родину.
Я вижу и тебя, сутулый посол, и всех твоих последователей и хозяев! Вы все сдохнете страшной смертью.
«Что ты решил? Мы уезжаем?» – большие, голубые глаза смотрят из под светлый пышных волос прямо на меня, внимательно и настороженно.
«Нет! Мы остаёмся. У нас здесь ещё уйма дел. Возможно, потом, когда всё закончим. Но раньше – никогда»
Солнечный зайчик весело забегал по комнате со старой мебелью, по чистым окнам, остановился на столе, заиграл звёздочками на маленьком патроне от ППШ и исчез вместе с ним.
У нас всё будет хорошо!
2009 год.
Аист
Валенки
Беспредел
Недострелённый
Один день Сергея Сергеевича
«Рота! Подъём! Выходи строиться на утреннюю прогулку!» – до чего мерзкий голос у дневального.
В кубрике – обычной комнате общежития, жуткий холод. Владивосток загибался без воды, и отопление было символическое.
Пять кроватей. Забившиеся под невесомые шерстяные одеяла и шинели начинают копошиться тонкошеие курсантики – первогодки. На улице темень, в окна бьёт ветер, мороз под двадцать. Прогулка! Одеваться не надо, тропическая ХБ-ха вся на тебе. Ноги ныряют в пахнущие какой-то гадостью рабочие ботинки-говнодавы. «Сопливчик» на шее, шинель, шапка. На подоконнике графин с замёрзшей водой, между рамами, почти на всю высоту окна – опилки.
Шмыгая носами, чертыхаясь и кашляя, публика выползает в длинный коридор. Перед шеренгой гарцует выбившийся в люди старшина. Ему надо выслуживаться – рядовым курсантом он не удержится в седле. Это его третий заход в училище. Первый окончился на вступительных экзаменах, во второй – дотянул до первой сессии и вот, опять поступил и, как уже опытный сторожил, назначен командовать.
Серёга подмигивает соседу: «Спасибо, Толян, что подсказал газеты под матрац подстелить, снизу не продувало».
«То-то, а то спорил!» – Толян довольно улыбается, его узкие корейские глаза превращаются в щелочки.
«Гарный хлопчик», – старшина привстал на носочках: «Быстрей! Внизу дежурный ахфицер! Рота! Направо, на выход!» – он один сейчас доволен жизнью. Сотни рабочих башмаков, хлюпая и растирая до крови ноги, гремят по лестничным пролётам.
Медленнее, медленнее надо спускаться. Время прогулки ограниченно и лучше потратить его на лестнице. Жгучий морозный ветер сковывает тело, рота сбилась в кучу, идти нас теперь никто не заставит.
«Старшина! Веди роту в общежитие!» – дежурный капитан третьего ранга трет свои замёрзшие уши.
А как тепло в промёрзшем до основания коридоре!
Теперь умываться.
Вода храниться в пустых корпусах аккумуляторов от подводных лодок. Это такие высокие узкие чёрные эбонитовые ящики высотой с метр. Туда её носят с единственной ещё действующей колонки на улице, а вот туалет….
Он, теоретически, закрыт. Воды нет. А в учебном корпусе он закрыт по факту.
Опять построение, за завтрак. До столовой с полкилометра. Ветер и мороз сошли с ума.
Снега нет. Мелкий щебень и песок бьёт в лицо. Шинель, похоже, сделана из ситца.
Бочковой чай, чёрный хлеб, тридцать грамм масла, манная слипшаяся каша на воде. Нас кормят на один рубль и одну копейку в день. Всё моментально влетает через рот в желудок.
На весь завтрак – десять минут.
Одеваемся. Какому-то бедолаге не повезло – пропала его шинель. Ветер свищет и воет. Эгершельд! Голый горбатый мыс между бухтой Золотой Рог и заливом Петра Великого.
Опять на своём родном пятом этаже. Конспекты, учебники, ручки с замёрзшей пастой. Теперь в учебный корпус – грызть науку. Первая пара – английский. Центровой предмет, его нам долбить все годы учёбы и сдавать на Госсах.
Витёк суетится с новой идеей: «А давайте сегодня англичанке ответим по-другому! Она нам – хау ду ю ду, а мы ей – ви а глед ту си ю. А что, складно и красиво! Она посмеется, и, смотришь, без двоек проскочим».
Он стройный, смазливый парень, видать знает толк в женщинах. Мы репетируем. Звонок. стремительно влетает «англичанка», дежурный по-английски отдаёт рапорт, проходит к столу и в нашу сторону: «Хау ду ю ду», начинает привычно садиться и…. столбенеет, слыша наш экспромт.
Шутка не прошла.
Она сначала краснеет, а потом её лицо становится бледным, лишь красные пятна на скулах: «Что? Рады меня видеть? Ну, ладно, юмористы, посмотрим, что вы знаете!»
Наверное, мы знали мало. Лучший из нас получил всего две двойки… Да, Витку ещё долго изучать женщин.
Вторая пара – наша мечта! История КПСС. Лекция. Аудитория этой кафедры сделана амфитеатром, а глубокие, глухие парты полукругом, идущие от стены к стене служат прекрасным гранд-отелем японского масштаба. Мы заваливаемся а эти парты-шкафы и сладко спим там, потому что на первом курсе больше всего хочется есть и спать. Спать даже больше.
Третья пара – высшая математика под названием математический анализ. Опять лекция. Надо просто писать и стараться не уснуть. Димон попал на «крючок», препод делает ему замечание. На первой зимней сессии он сгорит на этом предмете, трижды пытаясь его сдать.
«Иван Иваныч, я хочу быть курсантом!» – взмолится он, когда ему замаячит третий и последний неуд. Начальник кафедры ухмыльнётся: «А я хочу быть премьер-министром» и спокойно поставит ему роковую оценку, которая отправит Димыча за борт его мечты о море.
Опять общага, опять построение, обед. Ветер стих, мороз ослаб до двенадцати, солнышко на небе.
Время самоподготовки. «Отморозки» забиваются под кровати спать, там их трудно найти, хитрые расползаются по пустым и холодным аудиториям, трудоголики долбят учебники в читальном зале. Каждый выбирает свой путь.
Ужин. Свободное время, отбой.
Штрафники ровняют паркетную палубу в коридоре, носят воду, чистят гальюн, стоят в нарядах. Едва подают признаки жизни батареи отопления, опять усиливается ветер и мороз, пытаются уснуть под своими казёнными, многих видевших, одеялах тонкошеие первокурсники. Шмыгают носами, кашляют, матерят погоду и старшин, урчат голодные желудки, гаснет свет, только дневальный у стеклянной двери охраняет тумбочку.
Из двухсот, принятых на первый курс, после шести лет обучения только девяносто человек получат дипломы инженеров-судоводителей и отправятся работать в торговый флот СССР. Сейчас из них в живых едва наберешь половину.
2008 г.
А нам всё равно!
Закат
Секс по-милицейски. Будни УГРО
Удар, гусеница поползла по горящему асфальту стальной змеёй. Приехали. Сейчас сожгут заживо, через нижний люк, бегом к дому, взрыв.
Очнулся от боли, подвал дома, бородатые «духи» в камуфляже режут меня ножом, смеются, скалят жёлтые зубы.
«Станцуешь? Что, наелся свободной Ичкерии?» – нож входит под каленую чашечку.
В глазах опять темно, смотрю на палачей, они хохочут, я показываю им фигу.
«Смелый? Да? Смелый? Герой? Да? Тащи на улицу, будем шашлык из этого барана делать»
Я смотрю на них, я запоминаю их всех, у меня отличная память. Я всех вас помню, уроды!
Льют бензин на меня, поджигают, вспышка, боль и только память. Я помню их всех, я знаю их имена, тех, кто убивал и тех, кто предал нас, кто нагло продал чужие жизни и Родину.
Я вижу и тебя, сутулый посол, и всех твоих последователей и хозяев! Вы все сдохнете страшной смертью.
«Что ты решил? Мы уезжаем?» – большие, голубые глаза смотрят из под светлый пышных волос прямо на меня, внимательно и настороженно.
«Нет! Мы остаёмся. У нас здесь ещё уйма дел. Возможно, потом, когда всё закончим. Но раньше – никогда»
Солнечный зайчик весело забегал по комнате со старой мебелью, по чистым окнам, остановился на столе, заиграл звёздочками на маленьком патроне от ППШ и исчез вместе с ним.
У нас всё будет хорошо!
2009 год.
Аист
Он спокойно гулял между домами маленького посёлка, не сторонясь и не избегая людей, уверенно переступая длинными тонкими ножками и гордо поглядывая по сторонам своими тёмными глазищами. Его сородичи неделю, как улетели в тёплые края, ранняя осень начинала разрисовывать листья деревьев редкими мазками охры, а ещё тёплый воздух уже не заставлял искать прохлады в тени и становился бесконечно прозрачен.
Шальная мысль пригласить его в гости родилась сразу.
Видимо он тоже оказался не против и подгоняемый пятилетней Дашулей, как домашняя птичка, направился к нашему двору.
С виду он был вполне здоров, хотя несколько меньше взрослых птиц. То, что он не слишком пугливо относился к людям, было странно. Вообще местное население трогательно нежно относится к этим вестникам удачи, но мне не приходилось видеть, чтобы эти птицы подпусками к себе людей и даже позволяли взять себя на руки, а наш новый знакомый, не возражал, когда я, чтобы ускорить возвращение, донёс его до дома.
Я опустил аиста на землю, открыл калитку. Птичка взглянула на меня и вошла во двор. Восторга Даши не было предела, она прыгала рядом и гладила его по спине, потом спросила: «Можно его домой пригласить?»
«А почему нет? Веди, показывай, как ты живёшь».
Аист вошёл в открытую дверь, хозяином погулял по комнатам, внимательно осматривая новую для него обстановку, и совсем не торопился вернуться на улицу. Попытка покормить его не вызвала в нём прилива восторга, то ли предлагаемое угощение не входило в число его любимых блюд, то ли он хотел показать, что зашёл в гости не ради сладкого пирога, а просто в качестве визита вежливости. Вспышка фото камеры его совсем не пугала, и он позволил ребёнку позировать рядом с ним. Потом важно вышел на крыльцо, постоял, спустился по ступенькам вниз, погулял по двору и, вдруг, разбежавшись, тяжело набирая высоту, взлетел и был таков.
А нам осталось смотреть ему вслед и долго успокаивать плачущего ребёнка.
Замелькали очередные дни набиравшей силу осени, зарядили частые дожди, по ночам начинались лёгкие заморозки. Я торопился домой из города, знакомая дорога, петляя между вековыми деревьями, покорно ложилась под колёса легковушку, очередной поворот, а справа, возле автобусной остановки, у «зебры» стоял наш знакомый Аист. Я вдавил педаль тормоза, машина аж присела на передние колёса, выскочил на дорогу и попытался подозвать его к себе, но он только повернул ко мне свою голову, внимательно посмотрел, прошёл по асфальту на другую сторону, спустился по откосу и зашагал по полю в сторону черневшего леса.
Ночью выпал снег и ударили морозы.
2010 г.
Шальная мысль пригласить его в гости родилась сразу.
Видимо он тоже оказался не против и подгоняемый пятилетней Дашулей, как домашняя птичка, направился к нашему двору.
С виду он был вполне здоров, хотя несколько меньше взрослых птиц. То, что он не слишком пугливо относился к людям, было странно. Вообще местное население трогательно нежно относится к этим вестникам удачи, но мне не приходилось видеть, чтобы эти птицы подпусками к себе людей и даже позволяли взять себя на руки, а наш новый знакомый, не возражал, когда я, чтобы ускорить возвращение, донёс его до дома.
Я опустил аиста на землю, открыл калитку. Птичка взглянула на меня и вошла во двор. Восторга Даши не было предела, она прыгала рядом и гладила его по спине, потом спросила: «Можно его домой пригласить?»
«А почему нет? Веди, показывай, как ты живёшь».
Аист вошёл в открытую дверь, хозяином погулял по комнатам, внимательно осматривая новую для него обстановку, и совсем не торопился вернуться на улицу. Попытка покормить его не вызвала в нём прилива восторга, то ли предлагаемое угощение не входило в число его любимых блюд, то ли он хотел показать, что зашёл в гости не ради сладкого пирога, а просто в качестве визита вежливости. Вспышка фото камеры его совсем не пугала, и он позволил ребёнку позировать рядом с ним. Потом важно вышел на крыльцо, постоял, спустился по ступенькам вниз, погулял по двору и, вдруг, разбежавшись, тяжело набирая высоту, взлетел и был таков.
А нам осталось смотреть ему вслед и долго успокаивать плачущего ребёнка.
Замелькали очередные дни набиравшей силу осени, зарядили частые дожди, по ночам начинались лёгкие заморозки. Я торопился домой из города, знакомая дорога, петляя между вековыми деревьями, покорно ложилась под колёса легковушку, очередной поворот, а справа, возле автобусной остановки, у «зебры» стоял наш знакомый Аист. Я вдавил педаль тормоза, машина аж присела на передние колёса, выскочил на дорогу и попытался подозвать его к себе, но он только повернул ко мне свою голову, внимательно посмотрел, прошёл по асфальту на другую сторону, спустился по откосу и зашагал по полю в сторону черневшего леса.
Ночью выпал снег и ударили морозы.
2010 г.
Валенки
Петровичу пришла посылка! Валенки!
Дед целый день гладил глазами и руками бесценный подарок, пока не решился их надеть. Тяжело всунул обмороженные ещё на фронте ноги в катанки, расправил худые, сутулые плечи и прошёлся по своей пустой и холодной комнате. Эх! Увидела бы его Семёновна! Жену дед схоронил два года назад.
Посылка пришла от внука. От единственной ниточки, державшей его в этой жизни. Обеих сыновей Петровича сожрала безжалостная машина Империи.
В окна стучала пурга, проникая через старые, сгнившие рамы. Он неуверенно провёл рукой по едва тёплой батареи отопления, сел на диван, включил телевизор, еще раз погладил валенки и закимарил.
Деду снился он сам – молодой и сильный. Он нёс на руках свою жену, рядом бежали его пацаны, а навстречу шёл взрослый внук. Тот поправлял рукой свои пышные русые волосы и весело смеялись зайчиками счастья его голубые глаза. Ну, точная копия деда! Крупные слёзы потекли из под закрытых век и дед умер.
На экране телевизора шустренький ведущий бойко махал ручонками с дорогим маникюром и уверенно тараторил об очередной победе страны. Но деда это уже не интересовало.
Судьба, наконец, сжалилась над ним – он так и не узнал, что неделю назад в чужих и холодных горах погиб его внук.
А по его стране мела пурга, покрывая саваном замерзающие города и умирающие посёлки.
2009 г.
Дед целый день гладил глазами и руками бесценный подарок, пока не решился их надеть. Тяжело всунул обмороженные ещё на фронте ноги в катанки, расправил худые, сутулые плечи и прошёлся по своей пустой и холодной комнате. Эх! Увидела бы его Семёновна! Жену дед схоронил два года назад.
Посылка пришла от внука. От единственной ниточки, державшей его в этой жизни. Обеих сыновей Петровича сожрала безжалостная машина Империи.
В окна стучала пурга, проникая через старые, сгнившие рамы. Он неуверенно провёл рукой по едва тёплой батареи отопления, сел на диван, включил телевизор, еще раз погладил валенки и закимарил.
Деду снился он сам – молодой и сильный. Он нёс на руках свою жену, рядом бежали его пацаны, а навстречу шёл взрослый внук. Тот поправлял рукой свои пышные русые волосы и весело смеялись зайчиками счастья его голубые глаза. Ну, точная копия деда! Крупные слёзы потекли из под закрытых век и дед умер.
На экране телевизора шустренький ведущий бойко махал ручонками с дорогим маникюром и уверенно тараторил об очередной победе страны. Но деда это уже не интересовало.
Судьба, наконец, сжалилась над ним – он так и не узнал, что неделю назад в чужих и холодных горах погиб его внук.
А по его стране мела пурга, покрывая саваном замерзающие города и умирающие посёлки.
2009 г.
Беспредел
Председатель колхоза устало поднял взгляд от лежащих на столе бумаг: «Ну, что тебе, эскулап свинячий? Чего случилось?»
Ветеринар шмыгнул красным носом: «Орлик чего-то заболел, надо кал на анализ в город отвезти, околеть может, хороший конь, жаль будет».
«Орлик?» – председатель потёр пальцами висок – «Ладно, бери командировку и дуй с говном, но если опять нажрёшься – выпру с работы и определю в ЛТП! Понял?»
Василий Петрович радостно кивнул в ответ и помчался в бухгалтерию.
Запрощавшись с друзьями ветеринар едва успел на поезд, подал билет проводнику и присел на нижнее боковое место общего вагона. Аккуратно перевязанный бечёвкой пакет из белой бумаги с лошадиным анализом пристроил на багажной полке, а на столике разложил домашнюю снедь. Ехать было целых шесть часов. Весело стучали по рельсам стальные колёса, раскачивался и поскрипывал старый вагон. Мелькали за грязными стёклами лесные пейзажи средней полосы.
Петрович достал маленький гранённый походный стаканчик, налил из пол-литровой бутылочки самогончику и опрокинул его внутрь проспиртованного организма. Закусил малосольным огурчиком и мечтательно поднял глаза вверх. Хорошо-то как! Через час ужин был закончен и Василий мирно засопел, приткнувшись в уголок своего «купе».
«Товарищ! Просыпайся! Приехали!» – пожилой проводник несильно тряс Петровича за плечо. Тот потянулся, передёрнул плечами: «Спасибо, отец. Я уже проснулся».
Он встал, застегнул потёртый пиджачок, надел на голову серую кепку, зевнул и полез на верхнюю полку за пакетом. ОПА! Полка была пуста!
«Обокрали!» – остатки самогона выветрились из головы коровьего доктора. Он пошарил на соседних местах, заглянул под нижнее и хмуро побрёл к выходу.
Яркое, ласковое осеннее солнце гладило небритые щёки ветеринара, внутренние органы требовали влаги, а протрезвевшие мозги искали выхода. Он прошёл по перрону на привокзальную площадь и уткнулся в конец небольшой очереди к пивному ларьку.
«Жигулёвское» из тяжёлой гранённой пол-литровой кружки придало плавности движениям Василия, опорожнив её, он взял другую, бутерброд с рыбкой, не спеша покончил с ними и, весело улыбнувшись, бодро зашагал по улице. План действий уже лежал под серой кепкой в его интеллигентной голове. В киоске купил самую большую газету «Правда» с профилями Ильича на первой странице и зашагал к известной ему конюшне.
Через час он сдал, упакованный в «Правду», анализ Орлика в ветлечебницу. Побродил по городишке, сходил в кино, ещё разок выпил пивка, пообедал жиденьким борщом и обкраденной котлетой в столовой, получил результаты анализа и вечером уже кимарил в знакомом поезде, возвращаясь в родное село.
«Ну, что эскулап свинячий? Что анализ показал?» – председатель, прищурившись, смотрел на вошедшего Петровича.
«Да всё в норме, Степан Александрович! Здоров Орлик!» – ветеринар привычно шмыгнул, ёрзнул налево глазами и потер пунцовый нос.
«Здоров?» – председатель побагровел – «Околел твой Орлик!»
2009 г.
Ветеринар шмыгнул красным носом: «Орлик чего-то заболел, надо кал на анализ в город отвезти, околеть может, хороший конь, жаль будет».
«Орлик?» – председатель потёр пальцами висок – «Ладно, бери командировку и дуй с говном, но если опять нажрёшься – выпру с работы и определю в ЛТП! Понял?»
Василий Петрович радостно кивнул в ответ и помчался в бухгалтерию.
Запрощавшись с друзьями ветеринар едва успел на поезд, подал билет проводнику и присел на нижнее боковое место общего вагона. Аккуратно перевязанный бечёвкой пакет из белой бумаги с лошадиным анализом пристроил на багажной полке, а на столике разложил домашнюю снедь. Ехать было целых шесть часов. Весело стучали по рельсам стальные колёса, раскачивался и поскрипывал старый вагон. Мелькали за грязными стёклами лесные пейзажи средней полосы.
Петрович достал маленький гранённый походный стаканчик, налил из пол-литровой бутылочки самогончику и опрокинул его внутрь проспиртованного организма. Закусил малосольным огурчиком и мечтательно поднял глаза вверх. Хорошо-то как! Через час ужин был закончен и Василий мирно засопел, приткнувшись в уголок своего «купе».
«Товарищ! Просыпайся! Приехали!» – пожилой проводник несильно тряс Петровича за плечо. Тот потянулся, передёрнул плечами: «Спасибо, отец. Я уже проснулся».
Он встал, застегнул потёртый пиджачок, надел на голову серую кепку, зевнул и полез на верхнюю полку за пакетом. ОПА! Полка была пуста!
«Обокрали!» – остатки самогона выветрились из головы коровьего доктора. Он пошарил на соседних местах, заглянул под нижнее и хмуро побрёл к выходу.
Яркое, ласковое осеннее солнце гладило небритые щёки ветеринара, внутренние органы требовали влаги, а протрезвевшие мозги искали выхода. Он прошёл по перрону на привокзальную площадь и уткнулся в конец небольшой очереди к пивному ларьку.
«Жигулёвское» из тяжёлой гранённой пол-литровой кружки придало плавности движениям Василия, опорожнив её, он взял другую, бутерброд с рыбкой, не спеша покончил с ними и, весело улыбнувшись, бодро зашагал по улице. План действий уже лежал под серой кепкой в его интеллигентной голове. В киоске купил самую большую газету «Правда» с профилями Ильича на первой странице и зашагал к известной ему конюшне.
Через час он сдал, упакованный в «Правду», анализ Орлика в ветлечебницу. Побродил по городишке, сходил в кино, ещё разок выпил пивка, пообедал жиденьким борщом и обкраденной котлетой в столовой, получил результаты анализа и вечером уже кимарил в знакомом поезде, возвращаясь в родное село.
«Ну, что эскулап свинячий? Что анализ показал?» – председатель, прищурившись, смотрел на вошедшего Петровича.
«Да всё в норме, Степан Александрович! Здоров Орлик!» – ветеринар привычно шмыгнул, ёрзнул налево глазами и потер пунцовый нос.
«Здоров?» – председатель побагровел – «Околел твой Орлик!»
2009 г.
Недострелённый
Мы шли по ровному полю, мягкий февральский снег легко прощался с жизнью под нашими сапогами, он лишь шмыгал носом перед кончиной. Лохи шли налево, а настоящие стрелки – направо. Мой удел – направо. У меня хорошая интуиция – я чувствую беду, я знаю, что нельзя поворачивать направо, но стыд или долг, я не знаю… Я иду, куда нельзя.
Стою на своём месте. Оружие в руках. Как я люблю оружие! Его холод! Его силу! Его воронёный блеск! Когда я стреляю, то верю ему, слушаю его совета и вместе мы попадаем в цель.
Какие-то люди в жиденьком лесу, крики и выстрелы. Удар в пах! Я падаю на колени. Я – на коленях! Переворачиваюсь и сажусь. Грязные маты несутся из моей глотки.
Стрельба стихла. Я расстёгиваю одежду, из моего тела тонкой струйкой течёт моя кровь!
Я плохо учил анатомию, но знаю, что там артерия и много ещё чего. Фонтана крови нет, значит не артерия. Как хорошо учиться в школе!
А силы почему-то уходят, тяжелеет голова. Друзья подхватывают меня, несут к трёхмостовому ЗИЛу, на котором мы совсем недавно ехали сюда, смеялись, шутили, сажают в кабину.
ЗИЛок рвёт по полю, крушит мелкий редколесец, выходит на дорогу. В машине, очевидно, тепло, но начинают мёрзнуть руки и ноги, кружится голова.
Господи! Я тебе никогда не верил! Спаси меня!
До госпиталя всего полсотни километров. Через грязное стекло – деревья вдоль дороги, на них – вороны. Колдобины, женщина стоит у обочин.
Это – конец?
Всё?
Грязь, сырость и конец?
Страха нет. Обречённость? Нет. Непонятка! Почему? Почему меня?
Руки ещё пытаются зажимать рану, они слиплись от крови, немеют и не слушаются меня. Быстрей, браток! Я скоро весь вытеку на пол кабины! Водила слился с рулём, давит до пОлика, мощно ревёт огромный двигатель.
ЗИЛок въежает в ворота госпиталя. Я смотрю, как меня несут в приёмный покой. Раздевают. Холодно, очень холодно, трясёт всего. Сестричка вытирает мне лоб. Я ещё жив? Холодно! Слышу разговор двух майоров-хирургов, что анестезиолога нет, не будет и общего наркоза. Операционная. Большая и холодная. Перед лицом белая занавеска, дальше – часть меня. догадываюсь – колют обезболивающее и режут меня. Тело как-то странно хрустит, моё тело. Я устал! Как хочется спать! Хирурги говорят о своём, я лежу, они режут. Идиллия нарушается болью, дёргаюсь, колют и продолжают. Боль, укол, боль, укол. Недоумение – не могут найти пулю. Рентген на месте, сверяют ещё мокрый снимок со мной, находят, вынимают, показывают мне. Бормашина сверлит треснувшую кость.
Всё! Швы на месте! Я в палате! Живой!
А утром! Дверь распахнулась и влетает жена! Какие-то нелепые бахилы на её прелестных ножках. Слёзы, плачь, поцелуи!
А как приятно быть живым!!
2008 г.
Стою на своём месте. Оружие в руках. Как я люблю оружие! Его холод! Его силу! Его воронёный блеск! Когда я стреляю, то верю ему, слушаю его совета и вместе мы попадаем в цель.
Какие-то люди в жиденьком лесу, крики и выстрелы. Удар в пах! Я падаю на колени. Я – на коленях! Переворачиваюсь и сажусь. Грязные маты несутся из моей глотки.
Стрельба стихла. Я расстёгиваю одежду, из моего тела тонкой струйкой течёт моя кровь!
Я плохо учил анатомию, но знаю, что там артерия и много ещё чего. Фонтана крови нет, значит не артерия. Как хорошо учиться в школе!
А силы почему-то уходят, тяжелеет голова. Друзья подхватывают меня, несут к трёхмостовому ЗИЛу, на котором мы совсем недавно ехали сюда, смеялись, шутили, сажают в кабину.
ЗИЛок рвёт по полю, крушит мелкий редколесец, выходит на дорогу. В машине, очевидно, тепло, но начинают мёрзнуть руки и ноги, кружится голова.
Господи! Я тебе никогда не верил! Спаси меня!
До госпиталя всего полсотни километров. Через грязное стекло – деревья вдоль дороги, на них – вороны. Колдобины, женщина стоит у обочин.
Это – конец?
Всё?
Грязь, сырость и конец?
Страха нет. Обречённость? Нет. Непонятка! Почему? Почему меня?
Руки ещё пытаются зажимать рану, они слиплись от крови, немеют и не слушаются меня. Быстрей, браток! Я скоро весь вытеку на пол кабины! Водила слился с рулём, давит до пОлика, мощно ревёт огромный двигатель.
ЗИЛок въежает в ворота госпиталя. Я смотрю, как меня несут в приёмный покой. Раздевают. Холодно, очень холодно, трясёт всего. Сестричка вытирает мне лоб. Я ещё жив? Холодно! Слышу разговор двух майоров-хирургов, что анестезиолога нет, не будет и общего наркоза. Операционная. Большая и холодная. Перед лицом белая занавеска, дальше – часть меня. догадываюсь – колют обезболивающее и режут меня. Тело как-то странно хрустит, моё тело. Я устал! Как хочется спать! Хирурги говорят о своём, я лежу, они режут. Идиллия нарушается болью, дёргаюсь, колют и продолжают. Боль, укол, боль, укол. Недоумение – не могут найти пулю. Рентген на месте, сверяют ещё мокрый снимок со мной, находят, вынимают, показывают мне. Бормашина сверлит треснувшую кость.
Всё! Швы на месте! Я в палате! Живой!
А утром! Дверь распахнулась и влетает жена! Какие-то нелепые бахилы на её прелестных ножках. Слёзы, плачь, поцелуи!
А как приятно быть живым!!
2008 г.
Один день Сергея Сергеевича
Моим друзьям-однокашникам, курсантам 3-й роты Дальневосточного Высшего Инженерного Морского Училища им. адмирала Г.И. Невельского, посвящаю
«Рота! Подъём! Выходи строиться на утреннюю прогулку!» – до чего мерзкий голос у дневального.
В кубрике – обычной комнате общежития, жуткий холод. Владивосток загибался без воды, и отопление было символическое.
Пять кроватей. Забившиеся под невесомые шерстяные одеяла и шинели начинают копошиться тонкошеие курсантики – первогодки. На улице темень, в окна бьёт ветер, мороз под двадцать. Прогулка! Одеваться не надо, тропическая ХБ-ха вся на тебе. Ноги ныряют в пахнущие какой-то гадостью рабочие ботинки-говнодавы. «Сопливчик» на шее, шинель, шапка. На подоконнике графин с замёрзшей водой, между рамами, почти на всю высоту окна – опилки.
Шмыгая носами, чертыхаясь и кашляя, публика выползает в длинный коридор. Перед шеренгой гарцует выбившийся в люди старшина. Ему надо выслуживаться – рядовым курсантом он не удержится в седле. Это его третий заход в училище. Первый окончился на вступительных экзаменах, во второй – дотянул до первой сессии и вот, опять поступил и, как уже опытный сторожил, назначен командовать.
Серёга подмигивает соседу: «Спасибо, Толян, что подсказал газеты под матрац подстелить, снизу не продувало».
«То-то, а то спорил!» – Толян довольно улыбается, его узкие корейские глаза превращаются в щелочки.
«Гарный хлопчик», – старшина привстал на носочках: «Быстрей! Внизу дежурный ахфицер! Рота! Направо, на выход!» – он один сейчас доволен жизнью. Сотни рабочих башмаков, хлюпая и растирая до крови ноги, гремят по лестничным пролётам.
Медленнее, медленнее надо спускаться. Время прогулки ограниченно и лучше потратить его на лестнице. Жгучий морозный ветер сковывает тело, рота сбилась в кучу, идти нас теперь никто не заставит.
«Старшина! Веди роту в общежитие!» – дежурный капитан третьего ранга трет свои замёрзшие уши.
А как тепло в промёрзшем до основания коридоре!
Теперь умываться.
Вода храниться в пустых корпусах аккумуляторов от подводных лодок. Это такие высокие узкие чёрные эбонитовые ящики высотой с метр. Туда её носят с единственной ещё действующей колонки на улице, а вот туалет….
Он, теоретически, закрыт. Воды нет. А в учебном корпусе он закрыт по факту.
Опять построение, за завтрак. До столовой с полкилометра. Ветер и мороз сошли с ума.
Снега нет. Мелкий щебень и песок бьёт в лицо. Шинель, похоже, сделана из ситца.
Бочковой чай, чёрный хлеб, тридцать грамм масла, манная слипшаяся каша на воде. Нас кормят на один рубль и одну копейку в день. Всё моментально влетает через рот в желудок.
На весь завтрак – десять минут.
Одеваемся. Какому-то бедолаге не повезло – пропала его шинель. Ветер свищет и воет. Эгершельд! Голый горбатый мыс между бухтой Золотой Рог и заливом Петра Великого.
Опять на своём родном пятом этаже. Конспекты, учебники, ручки с замёрзшей пастой. Теперь в учебный корпус – грызть науку. Первая пара – английский. Центровой предмет, его нам долбить все годы учёбы и сдавать на Госсах.
Витёк суетится с новой идеей: «А давайте сегодня англичанке ответим по-другому! Она нам – хау ду ю ду, а мы ей – ви а глед ту си ю. А что, складно и красиво! Она посмеется, и, смотришь, без двоек проскочим».
Он стройный, смазливый парень, видать знает толк в женщинах. Мы репетируем. Звонок. стремительно влетает «англичанка», дежурный по-английски отдаёт рапорт, проходит к столу и в нашу сторону: «Хау ду ю ду», начинает привычно садиться и…. столбенеет, слыша наш экспромт.
Шутка не прошла.
Она сначала краснеет, а потом её лицо становится бледным, лишь красные пятна на скулах: «Что? Рады меня видеть? Ну, ладно, юмористы, посмотрим, что вы знаете!»
Наверное, мы знали мало. Лучший из нас получил всего две двойки… Да, Витку ещё долго изучать женщин.
Вторая пара – наша мечта! История КПСС. Лекция. Аудитория этой кафедры сделана амфитеатром, а глубокие, глухие парты полукругом, идущие от стены к стене служат прекрасным гранд-отелем японского масштаба. Мы заваливаемся а эти парты-шкафы и сладко спим там, потому что на первом курсе больше всего хочется есть и спать. Спать даже больше.
Третья пара – высшая математика под названием математический анализ. Опять лекция. Надо просто писать и стараться не уснуть. Димон попал на «крючок», препод делает ему замечание. На первой зимней сессии он сгорит на этом предмете, трижды пытаясь его сдать.
«Иван Иваныч, я хочу быть курсантом!» – взмолится он, когда ему замаячит третий и последний неуд. Начальник кафедры ухмыльнётся: «А я хочу быть премьер-министром» и спокойно поставит ему роковую оценку, которая отправит Димыча за борт его мечты о море.
Опять общага, опять построение, обед. Ветер стих, мороз ослаб до двенадцати, солнышко на небе.
Время самоподготовки. «Отморозки» забиваются под кровати спать, там их трудно найти, хитрые расползаются по пустым и холодным аудиториям, трудоголики долбят учебники в читальном зале. Каждый выбирает свой путь.
Ужин. Свободное время, отбой.
Штрафники ровняют паркетную палубу в коридоре, носят воду, чистят гальюн, стоят в нарядах. Едва подают признаки жизни батареи отопления, опять усиливается ветер и мороз, пытаются уснуть под своими казёнными, многих видевших, одеялах тонкошеие первокурсники. Шмыгают носами, кашляют, матерят погоду и старшин, урчат голодные желудки, гаснет свет, только дневальный у стеклянной двери охраняет тумбочку.
Из двухсот, принятых на первый курс, после шести лет обучения только девяносто человек получат дипломы инженеров-судоводителей и отправятся работать в торговый флот СССР. Сейчас из них в живых едва наберешь половину.
2008 г.
А нам всё равно!
Откушав изрядно водочки, залив её сверху винцом и пивком, крепко закусив свежим морским бризом и дымком сигарет, два морских кадета, по прозвищу Жаконя и Витус, держали курс к родным пенатам. Переход до альма-матер был трудным – каменистая почва мыса Эгершельд норовила выскользнуть из-под подметающих пыль морских клешей, но будущие морские волки чётко держали курс. Подставив друг другу плечо, они стойко преодолевали бурные ветры, плясавшие над лысым и горбатым мысом на окраине Владивостока. Дабы утроить свои неразумно растраченные силы, мореманы пели песню. Нет, даже не песню, а всего один куплет из неё, нет, даже не куплет, а всего лишь часть припева. На большее уже не было ни сил, ни интеллекта. Над промытыми морскими волнами, политыми грозовыми дождями и потрёпанными ураганами седыми и мрачными камнями побережья залива Петра Великого неслось грозно-лирическое мужское двуголосье: «А нам всё равно! А нам всё равно!»
Далее должно были следовать что-то про остров невезения, но курсанты справедливо полагали, что местная публика и сама знала текст песни не хуже их.
Всё когда-нибудь заканчивается. Закончился и их героический вояж. Вот она, родная уже четыре года, общага! Тю-тю! Кирпичная пятиэтажка с высоченным цоколем. Чётко пройдя створы, они плавно вплыли в вечно открытые двери граунд фло и начали трудное восхождение на пятый этаж. Цоколь прошли спокойно. Так держать! Первый этаж – за стеклянной дверью – дневальный первокурсник, испуганно прижав правую руку к козырьку и вытянув тоненькую шейку, кричит во всю силу лёгких: «Рота! Смирно!»
«Вольно!» – Витус довольно улыбается – «Блин! Уважают нас молодые!»
Второй этаж, там живёт третий курс, дневальный хитро подмигивает, крутит глазами и командует: «Рота! Смирно!»
«Хорош прикалываться! Вольно!» – Жаконя сильней опёрся на плечо друга.
На третьем и четвёртом этажах всё происходит примерно также, но друзьям прискучили повторяющиеся шутки.
Родной, пятый этаж. Открывают дверь. Корефан-дневальный, с лихой небрежностью козыряет и, особо не напрягаю голосовые связки, спокойным молодым баритоном командует: «Рота! Смирно!»
«Вован, и ты прикалываешься? Вольно, блин! Мы баиньки хотим!»
На плечо Жакони ложится чужая рука и он, наконец, оборачивается Опаньки! Дежурный офицер, целый капитан третьего ранга во всей своей красе, командир чужой роты, как опытный подводник пристроился им в кильватер и вёл до «базы».
Лицо офицера сияет сильней чем звёзды на погонах и силуэт подлодки на груди. Он сделал их! Вот так! Бац и на дно! На глазах у всех! Чья рота теперь лучше?
Утро следующего дня не задалось с построения.
«Рота! Смирно! Курсанты Остученов и Калужный – выйти из строя!» – родной командир роты гарцует перед шеренгой курсачей – «Вот эти два напились вчера и исполняли песню „А нам всё равно!“. Что им всё равно? Что в Африке каждый год от голода умирает двести тысяч человек? Что американский империализм изготовился к смертельному прыжку? А они беспечны и близоруки в таких условиях! За пьянство в увольнении и потерю политической БДИТЕЛЬНОСТИ каждому по четыре наряда на службу! Встать в строй!»
2008 г.
Далее должно были следовать что-то про остров невезения, но курсанты справедливо полагали, что местная публика и сама знала текст песни не хуже их.
Всё когда-нибудь заканчивается. Закончился и их героический вояж. Вот она, родная уже четыре года, общага! Тю-тю! Кирпичная пятиэтажка с высоченным цоколем. Чётко пройдя створы, они плавно вплыли в вечно открытые двери граунд фло и начали трудное восхождение на пятый этаж. Цоколь прошли спокойно. Так держать! Первый этаж – за стеклянной дверью – дневальный первокурсник, испуганно прижав правую руку к козырьку и вытянув тоненькую шейку, кричит во всю силу лёгких: «Рота! Смирно!»
«Вольно!» – Витус довольно улыбается – «Блин! Уважают нас молодые!»
Второй этаж, там живёт третий курс, дневальный хитро подмигивает, крутит глазами и командует: «Рота! Смирно!»
«Хорош прикалываться! Вольно!» – Жаконя сильней опёрся на плечо друга.
На третьем и четвёртом этажах всё происходит примерно также, но друзьям прискучили повторяющиеся шутки.
Родной, пятый этаж. Открывают дверь. Корефан-дневальный, с лихой небрежностью козыряет и, особо не напрягаю голосовые связки, спокойным молодым баритоном командует: «Рота! Смирно!»
«Вован, и ты прикалываешься? Вольно, блин! Мы баиньки хотим!»
На плечо Жакони ложится чужая рука и он, наконец, оборачивается Опаньки! Дежурный офицер, целый капитан третьего ранга во всей своей красе, командир чужой роты, как опытный подводник пристроился им в кильватер и вёл до «базы».
Лицо офицера сияет сильней чем звёзды на погонах и силуэт подлодки на груди. Он сделал их! Вот так! Бац и на дно! На глазах у всех! Чья рота теперь лучше?
Утро следующего дня не задалось с построения.
«Рота! Смирно! Курсанты Остученов и Калужный – выйти из строя!» – родной командир роты гарцует перед шеренгой курсачей – «Вот эти два напились вчера и исполняли песню „А нам всё равно!“. Что им всё равно? Что в Африке каждый год от голода умирает двести тысяч человек? Что американский империализм изготовился к смертельному прыжку? А они беспечны и близоруки в таких условиях! За пьянство в увольнении и потерю политической БДИТЕЛЬНОСТИ каждому по четыре наряда на службу! Встать в строй!»
2008 г.
Закат
Вы когда-нибудь видели закат солнца в море?
Нет?
Смотрите!
Тёплый, спокойный океан, таинственно синий и могучий, его ровная поверхность слегка дышит дальними штормами, чуть нарушая абсолютную гладь мерной зыбью. Величественно и неспешно ласкает он борт судна, и только шум дизеля внутри железного чрева тревожит покой и одинокое могущество этого исполина.
А прямо по курсу – малиново-красное солнце тихо и неотвратимо опускается к недостижимому горизонту, уже совсем рядом с ним, вот его огненный диск нежно прикоснулся к безбрежной водной глади, провёл по ней своей щекой и, засыпая, начал тонуть в пучине водной. Треть диска, половина, осталось совсем чуть-чуть и пропадает совсем, уступая на небосводе место мириадам звёзд. Пока видно только самые смелые светила и маленькие, но, наглые планеты.
Несколько минут навигационных сумерек, когда звёздами ещё нельзя любоваться, но с ними можно работать штурманам. На тысячах больших и малых судов и кораблей приникли к секстанам судоводители.
Всё!
Время работы закончилось, горизонт растворился в темноте.
Теперь небесные фонарики только для мечтателей и влюблённых.
Они мерцают своим таинственным светом, подмигивают нам и десятками летят вниз, в морскую тьму и холод, оставляя нам только молниеносный свой отблеск и светящуюся на мгновение дорожку.
Океан засыпает под этим вечным шатром и баюкает своими могучими руками нас.
Нас, глупых, слабых, самоуверенных и недолговечных, как полёт брызг…
2009 г.
Нет?
Смотрите!
Тёплый, спокойный океан, таинственно синий и могучий, его ровная поверхность слегка дышит дальними штормами, чуть нарушая абсолютную гладь мерной зыбью. Величественно и неспешно ласкает он борт судна, и только шум дизеля внутри железного чрева тревожит покой и одинокое могущество этого исполина.
А прямо по курсу – малиново-красное солнце тихо и неотвратимо опускается к недостижимому горизонту, уже совсем рядом с ним, вот его огненный диск нежно прикоснулся к безбрежной водной глади, провёл по ней своей щекой и, засыпая, начал тонуть в пучине водной. Треть диска, половина, осталось совсем чуть-чуть и пропадает совсем, уступая на небосводе место мириадам звёзд. Пока видно только самые смелые светила и маленькие, но, наглые планеты.
Несколько минут навигационных сумерек, когда звёздами ещё нельзя любоваться, но с ними можно работать штурманам. На тысячах больших и малых судов и кораблей приникли к секстанам судоводители.
Всё!
Время работы закончилось, горизонт растворился в темноте.
Теперь небесные фонарики только для мечтателей и влюблённых.
Они мерцают своим таинственным светом, подмигивают нам и десятками летят вниз, в морскую тьму и холод, оставляя нам только молниеносный свой отблеск и светящуюся на мгновение дорожку.
Океан засыпает под этим вечным шатром и баюкает своими могучими руками нас.
Нас, глупых, слабых, самоуверенных и недолговечных, как полёт брызг…
2009 г.
Секс по-милицейски. Будни УГРО
Инспектор УГРО капитан Рюмкин Владлен Моисеевич нежно, правой рукой придерживал за талию эксперта Зюкину Аллу Портовну, а левой ласково поглаживал её по ягодице, на что Аллочка отвечала ему лёгким покраснением щёчек, потупленным взором скромницы и медленным движением в направлении к кожаному казённому дивану. От неожиданного звонка оба вздрогнули. Владлен выпустил из руки тёплую попку эксперта и схватил холодную трубку аппарата связи:
«Алло! Ясно! Понял! Убийство! Выезжаем!»
До конца дежурства оставалось шесть часов. А как всё хорошо начиналось! Стрелка спидометра УАЗика содрогалась на цифре 60. Рассекая грязные лужи, скрипя лысой резиной на поворотах и разгоняя бомжующих псов, автомобиль мчался по ночным улицам Закорюкино.
Глухой двор облезлого дома, залитый прошлогодними фекалиями, чёрный «бумер» приткнулся в кучу просроченного мусора, разбитое боковое стекло, свежий трупик привычно повис простреленной головкой на спортивном руле. Если бы не серые мозги, густо разбрызганные по дорогой обшивке салона, отсутствие затылка, что завалился на классное заднее кожаное сиденье, висящий на какой-то сопле смуглый глазик, заклеенный скотчем рот и вывернутые назад руки, сдавленные наручниками, то можно было подумать, что человек тихо и спокойно спит.
«На самоубийство не потянет?» – инспектор с надеждой посмотрел на эксперта.
«А на ДТП?» – Владлен моргнул и робко покосился на Аллочку.
Но та только привычным движением поправила съехавшую набок правую грудь, нежно погладила рукоять пистолета, что торчала из подмышки, нахмурила бровки и мотнула головкой, а потом погрузилась в мысль, что бурлила в её мозгу.
Капитан безнадёжно махнул рукой: «Опять „висяк“! Нет, будь с ним сегодня опытный Василич, тогда а с этой…. „висяк“. Пропали показатели за пол года и премия!»
Капитан тренированным движением включил музыку в машине и мечтательно задумался, его рука опустилась на подголовник сиденья:
«Ну, вот опять в чужие мысли залез!»
Стряхнуть мозги с руки не получилось, и он спокойно вытер их о сорочку пострадавшего, открыл бардачок. Пистолет, патроны, наркотики, блин, всё ерунда какая-то. О, бутылка коньяка! Отлично! Инспектор извлёк из кармана пару походных стаканов, штопор и мелко нарезанный лимон.
«Аллочка, а не снять ли нам стресс?»
Бутылка быстро кончилась, а до конца дежурства было еще пять часов. Чем заняться? Ёшкин кот! Чуть не забыл – обыскать труп! Во внутреннем кармане оказалась важнейшая улика – восемьсот долларов.
«Вот это удача!» – капитан весело заулыбался всеми своими ровными и белыми зубами, выбитыми ещё год назад – «Сержант, вот тебе зелёный стольник, сгоняй в лабаз, прикупи противострессового и покушать на двоих, да на еду сильно не траться, на работе мы чай».
Минут через двадцать сержант вернулся с, позвякивающим низким мажором, пакетом: «Всё, как приказали!»
«Молоток, вот тебе на мороженное и быстро все отсюда! Мы остаёмся в засаде!»
Сержант сглотнул слюну, глядя на пакет, что капитан держал в руке, вяло козырнул и исчез в плотной вони двора.
Заморосил дождь. Владлен открыл заднюю дверь, перекинул на переднее сиденье часть черепа пострадавшего, протёр кристально чёрным платком сиденье: «Прошу, коллега!»
Они привычно расположились на дорогой коже БМВ. За стеклами моросил мелкий надоедливый, как навозная муха, дождь, а в салоне было сухо и уютно, играла любимая музыка, приятно пах клопами коньяк и нежно соприкасались колени – острые и злые – капитана, круглые и тёплые – эксперта.
«Алло! Ясно! Понял! Убийство! Выезжаем!»
До конца дежурства оставалось шесть часов. А как всё хорошо начиналось! Стрелка спидометра УАЗика содрогалась на цифре 60. Рассекая грязные лужи, скрипя лысой резиной на поворотах и разгоняя бомжующих псов, автомобиль мчался по ночным улицам Закорюкино.
Глухой двор облезлого дома, залитый прошлогодними фекалиями, чёрный «бумер» приткнулся в кучу просроченного мусора, разбитое боковое стекло, свежий трупик привычно повис простреленной головкой на спортивном руле. Если бы не серые мозги, густо разбрызганные по дорогой обшивке салона, отсутствие затылка, что завалился на классное заднее кожаное сиденье, висящий на какой-то сопле смуглый глазик, заклеенный скотчем рот и вывернутые назад руки, сдавленные наручниками, то можно было подумать, что человек тихо и спокойно спит.
«На самоубийство не потянет?» – инспектор с надеждой посмотрел на эксперта.
«А на ДТП?» – Владлен моргнул и робко покосился на Аллочку.
Но та только привычным движением поправила съехавшую набок правую грудь, нежно погладила рукоять пистолета, что торчала из подмышки, нахмурила бровки и мотнула головкой, а потом погрузилась в мысль, что бурлила в её мозгу.
Капитан безнадёжно махнул рукой: «Опять „висяк“! Нет, будь с ним сегодня опытный Василич, тогда а с этой…. „висяк“. Пропали показатели за пол года и премия!»
Капитан тренированным движением включил музыку в машине и мечтательно задумался, его рука опустилась на подголовник сиденья:
«Ну, вот опять в чужие мысли залез!»
Стряхнуть мозги с руки не получилось, и он спокойно вытер их о сорочку пострадавшего, открыл бардачок. Пистолет, патроны, наркотики, блин, всё ерунда какая-то. О, бутылка коньяка! Отлично! Инспектор извлёк из кармана пару походных стаканов, штопор и мелко нарезанный лимон.
«Аллочка, а не снять ли нам стресс?»
Бутылка быстро кончилась, а до конца дежурства было еще пять часов. Чем заняться? Ёшкин кот! Чуть не забыл – обыскать труп! Во внутреннем кармане оказалась важнейшая улика – восемьсот долларов.
«Вот это удача!» – капитан весело заулыбался всеми своими ровными и белыми зубами, выбитыми ещё год назад – «Сержант, вот тебе зелёный стольник, сгоняй в лабаз, прикупи противострессового и покушать на двоих, да на еду сильно не траться, на работе мы чай».
Минут через двадцать сержант вернулся с, позвякивающим низким мажором, пакетом: «Всё, как приказали!»
«Молоток, вот тебе на мороженное и быстро все отсюда! Мы остаёмся в засаде!»
Сержант сглотнул слюну, глядя на пакет, что капитан держал в руке, вяло козырнул и исчез в плотной вони двора.
Заморосил дождь. Владлен открыл заднюю дверь, перекинул на переднее сиденье часть черепа пострадавшего, протёр кристально чёрным платком сиденье: «Прошу, коллега!»
Они привычно расположились на дорогой коже БМВ. За стеклами моросил мелкий надоедливый, как навозная муха, дождь, а в салоне было сухо и уютно, играла любимая музыка, приятно пах клопами коньяк и нежно соприкасались колени – острые и злые – капитана, круглые и тёплые – эксперта.