Страница:
Александр опешил от неожиданного вопроса и не сразу нашелся с ответом:
– Только после вас, Ваше Императорское Величество.
– Именно, Сашка, именно так! После, а не вместо. Но я не тороплюсь – лет через пятнадцать, коли до генерала дослужишься, вернемся к этому разговору. Пока же иное – заберешь все вон то гвардейское отребье, штафирками разбавишь и сделаешь из них солдат. Как – сам думай. Теперь ступай, господин прапорщик. Да, еще… не заставляй меня жалеть о допущенной мягкости. Иди.
Побрел, по-стариковски шаркая ногами и с опущенной головой. Сделав несколько шагов – обернулся:
– Граф Панин был вызван из Москвы и является…
– И является покойником! Нету больше твоего графа, весь кончился – семеновцы порешили впопыхах, даже допросить толком не успели.
Едва он ушел, как тут же явился поручик Бенкендорф, вооруженный громадной папкой для бумаг, внушающей почтение всем своим видом. И настроение имел Александр Христофорович несколько подавленное. Неужель не развеялся за ночь?
– Государь, должность статс-секретаря подразумевает…
– Вздор! Здесь только я могу чего-либо подразумевать. И ты тоже, но гораздо меньше. Вот почто твои мерзавцы вице-канцлера удавили? Кто указы писать теперь будет, а?
– Так ведь сопротивлялся!
– Да? И лицом о стену пытался убиться? Каков негодяй! Все, возражений более не потерплю, и мозги мне е… хм… пудрить прекращай! Пиши!
Поручик тяжело вздохнул, выудил из недр бездонных карманов походную чернильницу да гусиное перо и изобразил внимание. Что же, с него, пожалуй, и начнем.
– Готов? Пиши, голубчик… Сего дня, дату сам поставь, года тысяча… это тоже сам, чай грамотный, повелеваю. Что, титулование? Его, давай, опустим. Как нельзя? Хорошо, пусть будет просто – Император Всея! Нет, уточнения не надобны, дабы потом не пришлось каждый раз дополнения вносить.
Корябает, да так ловко! Неплохого, однако, немчика себе нашел – аккуратный, сообразительный, в меру честолюбивый и не без инициативы. Ну, вылитый особист.
– Так, далее пошли. Назначить полковника Бенкендорфа Александра Христофоровича, год рождения укажи, командиром особой лейб-гвардии Павловской сводной дивизии, точка. Оклад содержания определить в соответствии с… Тебе сколько денег надобно?
– Государь…
– Крепостных не дам, и не проси, самому нужнее. Ладно, пиши далее: оклад содержания определить в разумных пределах, ограниченных целесообразностью. Опять точка. Приступить к исполнению обязанностей оному полковнику… Когда сможешь?
– Я – тотчас, Ваше Императорское Величество!
– Нет уж, погоди, сначала с бумажными делами покончим. Давай-ка следующий лист. Ну?
Что бы еще такого указать в письменном виде? Ага, придумал.
– Указ о раскулачивании участников вооруженного мятежа… Постой, что значит «подвергнуть злодеев кулачному битию»? Я для кого диктую? Нет, так не пойдет, переписывай.
– Но, Ваше…
– И не спорь. Указ о конфискации имущества недвижимого, движимого, включая украшения и носильные вещи, а также деревень, душ крестьянских и прочего, в Указе сем не упомянутого, но подлежащего изъятию. Списки, кстати, готовы?
– Составляются, государь.
– Ага, как закончат, все перебелишь и мне на утверждение.
– Будет исполнено!
– И найди, наконец, Акимова! Где обещанные пистолеты? Как голым хожу, ей-богу.
Я – бюрократ! Настоящий махровый бюрократ без подмесу. Вывод сей сделан из испытываемого при составлении бумаг несказанного удовольствия. Пара надиктованных второпях указов наполнила грудь великой радостью, сравнимой разве что с восторгом при командовании парадом. М-да… ну и привычки достались в наследство. Но, по правде сказать, изживать их рано, тем более текущий момент требует… требует… точности, вот чего он требует. Помню, капитан Алымов как-то говорил, только шепотом и оглядываясь по сторонам: «Коммунизм, товарищи красноармейцы, это не только советская власть плюс электрификация всей страны, но прежде всего – строгая большевистская отчетность».
И где же раздобыть человека для такой отчетности? Новоявленный полковник, при всех его достоинствах, не подходит совершенно – молод, романтичен, в голове звон шпаг и марши будущих побед. А вот сыскать кого с чернильницей вместо сердца… Память услужливо подсовывает образ холеной морды, лучащейся приветливостью и некоторым самодовольством. Лексан Борисыч? Ну уж нет – князь Куракин, как кажется, не задолжал только нищим на папертях, да и то по причине пренебрежения медными деньгами. Такой не токмо Родину, но и меня продаст с потрохами, коли цену дадут. Надо, кстати, разобраться… вот отчего милейший друг детства проигнорировал приглашение на вчерашний ужин в узком кругу? Знал и списал со счетов? Вот сука!
– Так в точности и передам, Ваше Императорское Величество!
– Что? – я в недоумении обернулся к прапорщику новой лейб-кампании, еще одетому в солдатский мундир, но с офицерским шарфом. – Что передашь?
– То, что Ваше Императорское Величество изволили отказать княгине Анне Петровне Гагариной в аудиенции по причине… Прошу прощения, государь, про самку собаки ей тоже говорить?
Ну ни хрена себе через две коряги об пень и три раза по столу! Я уже вслух думать начал? Осторожнее, Павел Петрович, ведь обязательно поймут неправильно.
– Передай Аннушке… твою мать… то есть княгине, что видеть ее более не желаю! И какого… хм… почему она не в Милане?
– Не могу знать!
Он не может… а я? Я могу? Все же могу – память вновь заявляет о себе, но давлю не вовремя проснувшееся чужое чувство. Аннушка, милая Аннушка… Мое? Цыц, кобелина проклятый! Десяток детей, на башке лысина, а туда же?
– В шею гони, прапорщик! К чертям собачьим! Чтобы ни одной бабы тут не было!
– И меня, Ваше Величество? – Тихий голос за спиной наполнен непонятной грустью.
Это кого нелегкая принесла? Как флюгер – туда-сюда все утро кручусь. Но тем не менее оборачиваюсь на знакомые интонации. Маша?
– Сударыня? – Императрица… жена… не похожа на ту, но что-то… Стоит, улыбаясь робко и виновато, будто извиняясь за ночную истерику у разбитых дверей в спальню старшего сына. – Извольте вернуться в свои покои.
– Государь, вы тут… – Волнуется? – Холодно нынче, вот возьмите…
Только сейчас ощутил озноб. Он появился как-то разом, не замеченный ранее из-за напряжения и общей взвинченности.
– Спасибо, – протягиваю руку за теплым плащом с меховой подкладкой и соприкасаюсь с ее рукой. – Спасибо, душа моя.
Улыбка ярче. И этот болван мог думать о других женщинах?
– Я беспокоилась. Ночная стрельба, вы появились и снова исчезли, караул не выпускал… Я боялась за вас.
Бенкендорф успел выставить охрану? Незаменимых людей не бывает, но у Александра Христофоровича, судя по всему, есть все предпосылки стать первым таким.
– Спасибо. – Сил нет отпустить узкую горячую ладонь. – Спасибо, Маша.
– Вы изменились, Ваше Величество.
Чертова женская проницательность! Разглядела то, в чем и сам еще не разобрался. Что ответить? Да, дорогуша, я не император, а боец Рабоче-крестьянской Красной Армии, и поэтому вместо менуэта с гавотом мы спляшем кадриль под гармошку – так?
– Что это мы как немцы? Давай уж за-свой, чай, не один год вместе.
Оказывается, у нее такие красивые глаза! Особенно сейчас, широко распахнутые от глубочайшего изумления. И опять улыбка тронула губы.
– Нет, уже не немцы. И ты стал другим.
– Это только кажется.
Мария Федоровна не находит ответа, только вздрагивает от звуков ударов, раздаваемых гренадерами особо строптивым арестантам. Плащ сам собой оказывается на ее плечах.
– Замерзла совсем?
– А ты?
– Пустое… Так, может, чайку прикажем?
– Господи! – знакомо всплеснула руками. – Поди, с вечера голодный!
И засуетилась в извечной женской заботе – накормить вернувшегося домой мужчину. И неважно, с войны ли, с работы ли…
Завтракали по-простецки, чуть ли не в походных условиях. Видимо, повара или разбежались, убоявшись случившихся событий, или обленились до такой степени, что прямо вот готовые кашевары в Сашкины штрафные батальоны. Впрочем, я и в прошлой жизни, в том смысле – в настоящей жизни, едок непереборчивый, а после бурно проведенной ночи и вовсе могу хоть собаку съесть. Лакеев прогнал, нечего нарушать некоторую доверительность обстановки, провожая взглядом каждую отправляемую в рот ложку. Пусть и смотрят со спины, но не люблю. Справлюсь сам, чего уж тут. Да и стол почти пустой: горячих всего два – щи да суп, два холодных, четыре соуса, два жарких, пирожных два сорта, десерт… А конфеты? Где, спрашивается, конфеты? Мне за дамой ухаживать, а скотина-кондитер не озаботился приготовить сладкого? В Сибири сгною паскудника!
– Павел?
– Да, душа моя?
– У тебя так переменилось лицо…
– Вздор!
– Вот опять! Ты каждый раз другой.
– И который лучше?
– Не знаю, просто вдруг глаза становятся такими… не знаю, как сказать…
– Добрыми? – пытаюсь свести разговор к шутке.
– Добрыми, – соглашается она без всякой веселости. – И мудрыми. Даже немного грустными. Так смотрят люди, видевшие смерть.
Вот оно что… глаза – зеркало души. А кто я есть теперь, кто через них смотрит? Я – рядовой Романов, которому снится жизнь императора, или же император, в сумасшественном мозгу придумавший страшное светлое будущее со страшной войной? Ответа нет. Есть? Я – Павел Первый! Павел Первый с половиной… Еще бы узнать, какая из половин настоящая.
– Так видел.
– Кого?
– Ее, смерть. Вот представь – меня вчера убили.
– Не говори так!
– Да-да, убили. Нет прежнего Павла, того, что был когда-то. А новый… новый только рождается. Как водится – в крови и муках.
В ответном взгляде вместо ожидаемой жалости к убогому – неожиданное понимание.
– Расскажи.
– О чем?
– Какая она, смерть? Безносая старуха с косой, да?
– Ну почему же? Вполне приличная молодая леди.
– Леди?
Почему я так сказал? Да первое, что в голову пришло, и сказал. Поправляться не буду.
– Мне так показалось. Было в ней что-то английское.
– Леди, значит, – повторила в некоторой задумчивости. – У твоей смерти английское лицо…
Если бы только такое! В виденном мной будущем оно еще и немецкое, австрийское, румынское, итальянское – разное. И это не считая прочей швали. А тут всего-то делов – англичанка гадит. Естественное состояние, она разве когда-то умела иначе? Ничего, вот ужо Платов доберется до Индии, возглавив национально-освободительную войну угнетенных индусских ширнармасс против британского колониализма, мало не покажется. Арестованные в русских портах корабли – еще цветочки…
– Ваше Императорское Величество!
Ну нельзя так орать над ухом, когда я кушаю. Заикой стану или, более того, подавлюсь, и осиротеет держава.
– Чего тебе, прапорщик?
Офицер из вновь произведенных лейб-кампанцев щелкнул каблуками башмаков:
– Там это… – запинается, не зная, как объяснить. – Александр Павлович спрашивают дозволения войти. Попрощаться хотят.
– Зови.
Вот и очередная семейная сцена назревает, с теми же действующими лицами, но без посторонних.
– Ты был с ним суров. – Мария Федоровна ни единым словом не упоминает об устроенной в защиту старшего сына истерике. – Не жалко родную кровь?
Сказать – не, не жалко, и что только армия сможет сделать из него человека? Не поймет и обидится.
– Так нужно, душа моя. Запах пороха быстро выветрит из головы вольтерьянскую дурь, а звон шпаг и пушечный грохот вообще несовместимы с бредовыми идеями господина Руссо.
Александр вошел и остановился на пороге, то ли ожидая особого приглашения, то ли демонстрируя покорность воле отца-самодура, то ли оценивая эффект, произведенный новым нарядом. По мне, так нормально смотрится. Может, и самому переодеться во что-нибудь казацкое? Мягкие сапоги вместо говнодавов с голенищами выше колен, широкие шаровары… точно, а то из-за натертых лосинами ляжек хожу враскорячку. Кафтанчик тоже ничего, только серебряные пуговицы заменить костяными, чтобы снайперы… Ах да, откуда здесь снайперы!
– А ну, поворотись, сынку, какая смешная на тебе свитка!
Сын захлопал глазами. Видимо, готовился ко всему, вплоть до разноса по поводу отсутствующего парика с буклями, но не насмешки. Мальчишка, хоть и давно женатый, все хочется убедить родителей в способности принимать самостоятельные решения. Одобрительно хлопаю его по плечу, для чего пришлось встать из-за стола и привстать на цыпочки:
– Орел, мать твою! Машенька, это не тебе. С чем явился?
– Вот, Ваше…
– Титулование для парадов оставь. Ну?
Протягивает сложенный вчетверо лист бумаги:
– Прожект арестантского батальона, государь.
– Штрафного, Сашка, штрафного! – и объясняю уже помягче: – Мы же людям даем возможность искупить, так? И зачем им потом всю жизнь носить титул арестанта?
– Но позвольте… – вскидывает белобрысую голову.
– Не позволю! – Пробегаю глазами бумагу. – Зачем тебе старые казацкие «сороки»? Вычеркиваем. Твое дело не в осадах сидеть да приступы отражать, а… хотя… Ты чухонцев любишь?
– В котором смысле?
– В самом прямом. Забирай свое каторжное войско да отправляйся в Ревель – будешь учиться морской десант отражать. В Ревель, я сказал! Чтобы через неделю в Петербурге ни одной сволочи не было! Указ напишу, да… И на эскадру напишу, пусть помогут немного.
– Государь, но Ревельский порт еще во льду.
– Как так? Кто позволил? – Смотрит, как на последнего дурачка. Ладно, для пользы дела можно и подыграть самую малость: – Лед сколоть, и в Сибирь! Во избежание его возвращения установить батареи на… ну, там сам разберешься. Всякое иностранное судно, военное или купеческое, подлежит немедленному аресту как возможный пособник неприятеля.
– Льда?
– Кого же еще? При сопротивлении – уничтожить!
Убежал окрыленный. Мне бы в его возрасте кто сказал – топи всех, а Господь разберется… Эх, чувствую, не избежать потом дипломатических скандалов, если намнет копчик какому-нибудь нейтралу. А плевать на англичан, и свалю, не все же им с больной головы на здоровую перекладывать.
– Павел?
– Да, дорогая?
– Ты ведь это не всерьез?
– Насчет чего, льда или Сашки?
– Того и другого.
За стол уже не хочу, потянет в сон, а спать пока некогда. Неторопливо прохаживаюсь по столовой, заложив руки за спину, и стараюсь не оскользнуться на натертом до сияния паркете. Объяснить ей?
– Знаешь… просто боюсь.
– Чего?
– Английских ушей в окружении Александра. Нет, конечно же, там шпионы толпами не ходят, самое обидное – не предадут и не продадут, просто ляпнут ненужное в неподходящем обществе. Англоманы, франкофилы, германолюбцы… бывают такие? Уроды, одним словом: ради желания понравиться иноземной сволочи наизнанку вывернутся. Ага, загадочная русская душа… бля…
– Не понимаю.
– И не нужно. Пусть считается моей придурью.
– Но это не так!
В уме не откажешь. Или в обычном женском тщеславии – кому охота быть замужем за идиотом? Хотя они в большинстве случаев именно таковыми мужчин и считают, но в глубине-то души надеются на обратное!
– Конечно, не так. Но об этом – молчок.
Утро закончилось, и новый день принес сотни новых забот – казалось, здесь даже птички не гадят без высочайшего на то соизволения. Чего проще – накормить солдат, со вчерашнего вечера перебивающихся сухарями с ежечасно подносимой чаркой? Нет, нужно лично бить морды, снисходя с заоблачных высот до мерзостей обыденной жизни. Мордобитие в коей-то мере подействовало, и плац затянуло дымком от костров. Форменное безобразие и нарушение всего что можно, но кухня не справляется, и над огнем в больших котлах готовили баланду для арестантов – морить их голодом не входило в мои планы.
А какие они вообще, эти планы? Знать бы еще самому… За что ни ухватись – под пальцами расползается, подобно гнилому сукну. Оставила мамаша наследство: воры, бездельники, лихоимцы, казнокрады, пьяницы. Одним словом – безродные космополиты, прости, Господи. И какая сука рассказывала когда-то о беззаботной жизни царя-самодержца, сидящего на троне с единственной целью – угнетать да закабалять? Еще неизвестно, где легче, в поле с сохой или во дворце. И где безопаснее.
– Ваше Императорское Величество! – Ну вот, опять кому-то понадобился. – Ваши пистолеты, государь!
Глава 4
– Только после вас, Ваше Императорское Величество.
– Именно, Сашка, именно так! После, а не вместо. Но я не тороплюсь – лет через пятнадцать, коли до генерала дослужишься, вернемся к этому разговору. Пока же иное – заберешь все вон то гвардейское отребье, штафирками разбавишь и сделаешь из них солдат. Как – сам думай. Теперь ступай, господин прапорщик. Да, еще… не заставляй меня жалеть о допущенной мягкости. Иди.
Побрел, по-стариковски шаркая ногами и с опущенной головой. Сделав несколько шагов – обернулся:
– Граф Панин был вызван из Москвы и является…
– И является покойником! Нету больше твоего графа, весь кончился – семеновцы порешили впопыхах, даже допросить толком не успели.
Едва он ушел, как тут же явился поручик Бенкендорф, вооруженный громадной папкой для бумаг, внушающей почтение всем своим видом. И настроение имел Александр Христофорович несколько подавленное. Неужель не развеялся за ночь?
– Государь, должность статс-секретаря подразумевает…
– Вздор! Здесь только я могу чего-либо подразумевать. И ты тоже, но гораздо меньше. Вот почто твои мерзавцы вице-канцлера удавили? Кто указы писать теперь будет, а?
– Так ведь сопротивлялся!
– Да? И лицом о стену пытался убиться? Каков негодяй! Все, возражений более не потерплю, и мозги мне е… хм… пудрить прекращай! Пиши!
Поручик тяжело вздохнул, выудил из недр бездонных карманов походную чернильницу да гусиное перо и изобразил внимание. Что же, с него, пожалуй, и начнем.
– Готов? Пиши, голубчик… Сего дня, дату сам поставь, года тысяча… это тоже сам, чай грамотный, повелеваю. Что, титулование? Его, давай, опустим. Как нельзя? Хорошо, пусть будет просто – Император Всея! Нет, уточнения не надобны, дабы потом не пришлось каждый раз дополнения вносить.
Корябает, да так ловко! Неплохого, однако, немчика себе нашел – аккуратный, сообразительный, в меру честолюбивый и не без инициативы. Ну, вылитый особист.
– Так, далее пошли. Назначить полковника Бенкендорфа Александра Христофоровича, год рождения укажи, командиром особой лейб-гвардии Павловской сводной дивизии, точка. Оклад содержания определить в соответствии с… Тебе сколько денег надобно?
– Государь…
– Крепостных не дам, и не проси, самому нужнее. Ладно, пиши далее: оклад содержания определить в разумных пределах, ограниченных целесообразностью. Опять точка. Приступить к исполнению обязанностей оному полковнику… Когда сможешь?
– Я – тотчас, Ваше Императорское Величество!
– Нет уж, погоди, сначала с бумажными делами покончим. Давай-ка следующий лист. Ну?
Что бы еще такого указать в письменном виде? Ага, придумал.
– Указ о раскулачивании участников вооруженного мятежа… Постой, что значит «подвергнуть злодеев кулачному битию»? Я для кого диктую? Нет, так не пойдет, переписывай.
– Но, Ваше…
– И не спорь. Указ о конфискации имущества недвижимого, движимого, включая украшения и носильные вещи, а также деревень, душ крестьянских и прочего, в Указе сем не упомянутого, но подлежащего изъятию. Списки, кстати, готовы?
– Составляются, государь.
– Ага, как закончат, все перебелишь и мне на утверждение.
– Будет исполнено!
– И найди, наконец, Акимова! Где обещанные пистолеты? Как голым хожу, ей-богу.
Я – бюрократ! Настоящий махровый бюрократ без подмесу. Вывод сей сделан из испытываемого при составлении бумаг несказанного удовольствия. Пара надиктованных второпях указов наполнила грудь великой радостью, сравнимой разве что с восторгом при командовании парадом. М-да… ну и привычки достались в наследство. Но, по правде сказать, изживать их рано, тем более текущий момент требует… требует… точности, вот чего он требует. Помню, капитан Алымов как-то говорил, только шепотом и оглядываясь по сторонам: «Коммунизм, товарищи красноармейцы, это не только советская власть плюс электрификация всей страны, но прежде всего – строгая большевистская отчетность».
И где же раздобыть человека для такой отчетности? Новоявленный полковник, при всех его достоинствах, не подходит совершенно – молод, романтичен, в голове звон шпаг и марши будущих побед. А вот сыскать кого с чернильницей вместо сердца… Память услужливо подсовывает образ холеной морды, лучащейся приветливостью и некоторым самодовольством. Лексан Борисыч? Ну уж нет – князь Куракин, как кажется, не задолжал только нищим на папертях, да и то по причине пренебрежения медными деньгами. Такой не токмо Родину, но и меня продаст с потрохами, коли цену дадут. Надо, кстати, разобраться… вот отчего милейший друг детства проигнорировал приглашение на вчерашний ужин в узком кругу? Знал и списал со счетов? Вот сука!
– Так в точности и передам, Ваше Императорское Величество!
– Что? – я в недоумении обернулся к прапорщику новой лейб-кампании, еще одетому в солдатский мундир, но с офицерским шарфом. – Что передашь?
– То, что Ваше Императорское Величество изволили отказать княгине Анне Петровне Гагариной в аудиенции по причине… Прошу прощения, государь, про самку собаки ей тоже говорить?
Ну ни хрена себе через две коряги об пень и три раза по столу! Я уже вслух думать начал? Осторожнее, Павел Петрович, ведь обязательно поймут неправильно.
– Передай Аннушке… твою мать… то есть княгине, что видеть ее более не желаю! И какого… хм… почему она не в Милане?
– Не могу знать!
Он не может… а я? Я могу? Все же могу – память вновь заявляет о себе, но давлю не вовремя проснувшееся чужое чувство. Аннушка, милая Аннушка… Мое? Цыц, кобелина проклятый! Десяток детей, на башке лысина, а туда же?
– В шею гони, прапорщик! К чертям собачьим! Чтобы ни одной бабы тут не было!
– И меня, Ваше Величество? – Тихий голос за спиной наполнен непонятной грустью.
Это кого нелегкая принесла? Как флюгер – туда-сюда все утро кручусь. Но тем не менее оборачиваюсь на знакомые интонации. Маша?
– Сударыня? – Императрица… жена… не похожа на ту, но что-то… Стоит, улыбаясь робко и виновато, будто извиняясь за ночную истерику у разбитых дверей в спальню старшего сына. – Извольте вернуться в свои покои.
– Государь, вы тут… – Волнуется? – Холодно нынче, вот возьмите…
Только сейчас ощутил озноб. Он появился как-то разом, не замеченный ранее из-за напряжения и общей взвинченности.
– Спасибо, – протягиваю руку за теплым плащом с меховой подкладкой и соприкасаюсь с ее рукой. – Спасибо, душа моя.
Улыбка ярче. И этот болван мог думать о других женщинах?
– Я беспокоилась. Ночная стрельба, вы появились и снова исчезли, караул не выпускал… Я боялась за вас.
Бенкендорф успел выставить охрану? Незаменимых людей не бывает, но у Александра Христофоровича, судя по всему, есть все предпосылки стать первым таким.
– Спасибо. – Сил нет отпустить узкую горячую ладонь. – Спасибо, Маша.
– Вы изменились, Ваше Величество.
Чертова женская проницательность! Разглядела то, в чем и сам еще не разобрался. Что ответить? Да, дорогуша, я не император, а боец Рабоче-крестьянской Красной Армии, и поэтому вместо менуэта с гавотом мы спляшем кадриль под гармошку – так?
– Что это мы как немцы? Давай уж за-свой, чай, не один год вместе.
Оказывается, у нее такие красивые глаза! Особенно сейчас, широко распахнутые от глубочайшего изумления. И опять улыбка тронула губы.
– Нет, уже не немцы. И ты стал другим.
– Это только кажется.
Мария Федоровна не находит ответа, только вздрагивает от звуков ударов, раздаваемых гренадерами особо строптивым арестантам. Плащ сам собой оказывается на ее плечах.
– Замерзла совсем?
– А ты?
– Пустое… Так, может, чайку прикажем?
– Господи! – знакомо всплеснула руками. – Поди, с вечера голодный!
И засуетилась в извечной женской заботе – накормить вернувшегося домой мужчину. И неважно, с войны ли, с работы ли…
Завтракали по-простецки, чуть ли не в походных условиях. Видимо, повара или разбежались, убоявшись случившихся событий, или обленились до такой степени, что прямо вот готовые кашевары в Сашкины штрафные батальоны. Впрочем, я и в прошлой жизни, в том смысле – в настоящей жизни, едок непереборчивый, а после бурно проведенной ночи и вовсе могу хоть собаку съесть. Лакеев прогнал, нечего нарушать некоторую доверительность обстановки, провожая взглядом каждую отправляемую в рот ложку. Пусть и смотрят со спины, но не люблю. Справлюсь сам, чего уж тут. Да и стол почти пустой: горячих всего два – щи да суп, два холодных, четыре соуса, два жарких, пирожных два сорта, десерт… А конфеты? Где, спрашивается, конфеты? Мне за дамой ухаживать, а скотина-кондитер не озаботился приготовить сладкого? В Сибири сгною паскудника!
– Павел?
– Да, душа моя?
– У тебя так переменилось лицо…
– Вздор!
– Вот опять! Ты каждый раз другой.
– И который лучше?
– Не знаю, просто вдруг глаза становятся такими… не знаю, как сказать…
– Добрыми? – пытаюсь свести разговор к шутке.
– Добрыми, – соглашается она без всякой веселости. – И мудрыми. Даже немного грустными. Так смотрят люди, видевшие смерть.
Вот оно что… глаза – зеркало души. А кто я есть теперь, кто через них смотрит? Я – рядовой Романов, которому снится жизнь императора, или же император, в сумасшественном мозгу придумавший страшное светлое будущее со страшной войной? Ответа нет. Есть? Я – Павел Первый! Павел Первый с половиной… Еще бы узнать, какая из половин настоящая.
– Так видел.
– Кого?
– Ее, смерть. Вот представь – меня вчера убили.
– Не говори так!
– Да-да, убили. Нет прежнего Павла, того, что был когда-то. А новый… новый только рождается. Как водится – в крови и муках.
В ответном взгляде вместо ожидаемой жалости к убогому – неожиданное понимание.
– Расскажи.
– О чем?
– Какая она, смерть? Безносая старуха с косой, да?
– Ну почему же? Вполне приличная молодая леди.
– Леди?
Почему я так сказал? Да первое, что в голову пришло, и сказал. Поправляться не буду.
– Мне так показалось. Было в ней что-то английское.
– Леди, значит, – повторила в некоторой задумчивости. – У твоей смерти английское лицо…
Если бы только такое! В виденном мной будущем оно еще и немецкое, австрийское, румынское, итальянское – разное. И это не считая прочей швали. А тут всего-то делов – англичанка гадит. Естественное состояние, она разве когда-то умела иначе? Ничего, вот ужо Платов доберется до Индии, возглавив национально-освободительную войну угнетенных индусских ширнармасс против британского колониализма, мало не покажется. Арестованные в русских портах корабли – еще цветочки…
– Ваше Императорское Величество!
Ну нельзя так орать над ухом, когда я кушаю. Заикой стану или, более того, подавлюсь, и осиротеет держава.
– Чего тебе, прапорщик?
Офицер из вновь произведенных лейб-кампанцев щелкнул каблуками башмаков:
– Там это… – запинается, не зная, как объяснить. – Александр Павлович спрашивают дозволения войти. Попрощаться хотят.
– Зови.
Вот и очередная семейная сцена назревает, с теми же действующими лицами, но без посторонних.
– Ты был с ним суров. – Мария Федоровна ни единым словом не упоминает об устроенной в защиту старшего сына истерике. – Не жалко родную кровь?
Сказать – не, не жалко, и что только армия сможет сделать из него человека? Не поймет и обидится.
– Так нужно, душа моя. Запах пороха быстро выветрит из головы вольтерьянскую дурь, а звон шпаг и пушечный грохот вообще несовместимы с бредовыми идеями господина Руссо.
Александр вошел и остановился на пороге, то ли ожидая особого приглашения, то ли демонстрируя покорность воле отца-самодура, то ли оценивая эффект, произведенный новым нарядом. По мне, так нормально смотрится. Может, и самому переодеться во что-нибудь казацкое? Мягкие сапоги вместо говнодавов с голенищами выше колен, широкие шаровары… точно, а то из-за натертых лосинами ляжек хожу враскорячку. Кафтанчик тоже ничего, только серебряные пуговицы заменить костяными, чтобы снайперы… Ах да, откуда здесь снайперы!
– А ну, поворотись, сынку, какая смешная на тебе свитка!
Сын захлопал глазами. Видимо, готовился ко всему, вплоть до разноса по поводу отсутствующего парика с буклями, но не насмешки. Мальчишка, хоть и давно женатый, все хочется убедить родителей в способности принимать самостоятельные решения. Одобрительно хлопаю его по плечу, для чего пришлось встать из-за стола и привстать на цыпочки:
– Орел, мать твою! Машенька, это не тебе. С чем явился?
– Вот, Ваше…
– Титулование для парадов оставь. Ну?
Протягивает сложенный вчетверо лист бумаги:
– Прожект арестантского батальона, государь.
– Штрафного, Сашка, штрафного! – и объясняю уже помягче: – Мы же людям даем возможность искупить, так? И зачем им потом всю жизнь носить титул арестанта?
– Но позвольте… – вскидывает белобрысую голову.
– Не позволю! – Пробегаю глазами бумагу. – Зачем тебе старые казацкие «сороки»? Вычеркиваем. Твое дело не в осадах сидеть да приступы отражать, а… хотя… Ты чухонцев любишь?
– В котором смысле?
– В самом прямом. Забирай свое каторжное войско да отправляйся в Ревель – будешь учиться морской десант отражать. В Ревель, я сказал! Чтобы через неделю в Петербурге ни одной сволочи не было! Указ напишу, да… И на эскадру напишу, пусть помогут немного.
– Государь, но Ревельский порт еще во льду.
– Как так? Кто позволил? – Смотрит, как на последнего дурачка. Ладно, для пользы дела можно и подыграть самую малость: – Лед сколоть, и в Сибирь! Во избежание его возвращения установить батареи на… ну, там сам разберешься. Всякое иностранное судно, военное или купеческое, подлежит немедленному аресту как возможный пособник неприятеля.
– Льда?
– Кого же еще? При сопротивлении – уничтожить!
Убежал окрыленный. Мне бы в его возрасте кто сказал – топи всех, а Господь разберется… Эх, чувствую, не избежать потом дипломатических скандалов, если намнет копчик какому-нибудь нейтралу. А плевать на англичан, и свалю, не все же им с больной головы на здоровую перекладывать.
– Павел?
– Да, дорогая?
– Ты ведь это не всерьез?
– Насчет чего, льда или Сашки?
– Того и другого.
За стол уже не хочу, потянет в сон, а спать пока некогда. Неторопливо прохаживаюсь по столовой, заложив руки за спину, и стараюсь не оскользнуться на натертом до сияния паркете. Объяснить ей?
– Знаешь… просто боюсь.
– Чего?
– Английских ушей в окружении Александра. Нет, конечно же, там шпионы толпами не ходят, самое обидное – не предадут и не продадут, просто ляпнут ненужное в неподходящем обществе. Англоманы, франкофилы, германолюбцы… бывают такие? Уроды, одним словом: ради желания понравиться иноземной сволочи наизнанку вывернутся. Ага, загадочная русская душа… бля…
– Не понимаю.
– И не нужно. Пусть считается моей придурью.
– Но это не так!
В уме не откажешь. Или в обычном женском тщеславии – кому охота быть замужем за идиотом? Хотя они в большинстве случаев именно таковыми мужчин и считают, но в глубине-то души надеются на обратное!
– Конечно, не так. Но об этом – молчок.
Утро закончилось, и новый день принес сотни новых забот – казалось, здесь даже птички не гадят без высочайшего на то соизволения. Чего проще – накормить солдат, со вчерашнего вечера перебивающихся сухарями с ежечасно подносимой чаркой? Нет, нужно лично бить морды, снисходя с заоблачных высот до мерзостей обыденной жизни. Мордобитие в коей-то мере подействовало, и плац затянуло дымком от костров. Форменное безобразие и нарушение всего что можно, но кухня не справляется, и над огнем в больших котлах готовили баланду для арестантов – морить их голодом не входило в мои планы.
А какие они вообще, эти планы? Знать бы еще самому… За что ни ухватись – под пальцами расползается, подобно гнилому сукну. Оставила мамаша наследство: воры, бездельники, лихоимцы, казнокрады, пьяницы. Одним словом – безродные космополиты, прости, Господи. И какая сука рассказывала когда-то о беззаботной жизни царя-самодержца, сидящего на троне с единственной целью – угнетать да закабалять? Еще неизвестно, где легче, в поле с сохой или во дворце. И где безопаснее.
– Ваше Императорское Величество! – Ну вот, опять кому-то понадобился. – Ваши пистолеты, государь!
Документ 5
«Августѣйшій Императоръ! Государь Всемилостивѣйшій!
Воспяти солнце во днехъ Езекіи и приложи житія Цареви. Ты, благодѣтельное свѣтило Россіи, озаряя нынѣ насъ животворнымъ воззрѣніемъ Твоимъ, и чрезъ то въ Тебѣ самомъ возвращая удаляющееся отъ насъ солнце, прилагаеши намъ житія. Обновляется жизнь наша, и новая къ просвѣщенію въ сердцахъ нашихъ воспламеняется ревность. Отселѣ паче и паче процвѣтетъ сей малый ученія вертоградъ, разботѣютъ красная его и потекутъ ароматы его.
Такъ вы, юные крины сего счастливаго вертограда, младые питомцы наукъ! взывайте: стани солнце наше, теки по пути мудраго Твоего Царствованія, да будетъ исходъ славы Твоея отъ края небесе; да царствуетъ съ Тобою въ непрерывномъ здравіи и благоденствіи дражайшая и вселюбезнѣйшая Супруга Твоя, со всѣмъ Августѣйшимъ домомъ».
(Резолюция рукой императора – «Денег дармоедам не давать. Павел».)
Глава 4
Неужели принесли пистолеты? Вот, ей-богу, безоружным как без штанов себя чувствовал. Шпага не дает той уверенности, да и фехтовальщик из меня, честно признаться, никудышный. Против офицера с такой же зубочисткой еще потяну, но обученный солдат в штыковом бою шансов не оставит, тут к бабке не ходи.
– Вот! – Акимов протягивает оружие рукоятями вперед. – Насилу достал.
– Что же так? – Только сейчас обращаю внимание на слегка потрепанный вид прапорщика – шапка потеряна, неизвестно где добытый медальон висит криво, мундир порван в нескольких местах, рожа расцарапана. – Не кошки ли тебя драли?
– Никак нет, Ваше Императорское Величество! Пострадал при спасении аглицкого посланника от неизвестных злоумышленников, в знак благодарности вручившего сии пистоли за мгновение до смерти!
– Не ори так, братец, совсем оглушил. И объясни – как же ты англичанина спасал, коли тот помер? Он, кстати, точно помер?
– Не извольте сомневаться, государь, мертвее не бывает. Его собственный секретарь и зарезал, сразу после того, как покончил с собою, не выдержав угрызений нечистой совести.
– Чего?!
– Виноват, Ваше Императорское Величество, конечно же, перед тем.
Смотрит честными глазами. Ну чисто агнец, только что заваливший и живьем съевший матерого волчару. Casus belli ходячий… Хотя что, собственно, изменилось? У короля много – так, кажется, говорят? И не думаю, что при наличии живого посла англичане отказались бы от намерений проучить северных варваров.
– Вас кто видел?
Взгляд прапорщика из уставного мигом стал осмысленным. Но что-то мнется, не решаясь говорить.
– Ну же?
– Разве мы бы посмели без приказа, Ваше Императорское Величество? Добром же хотели, деньги даже приготовили… А они на стук в дверь сразу стрелять начали – троих насмерть да двое ранены. Ну вот и разозлились ребята…
– А ты?
– И я разозлился. Виноват, государь!
– О вине после.
Оживился, неправильно поняв знакомое слово. Оно и верно, без стакана не разобраться в случившемся. Но попробуем. Итак, что мы имеем? А имеем неизбежную войну с Англией, страшно недовольной моим замирением с Бонапартием. Зачем я это сделал? Интересный вопрос, ответа на который память не дает – не иначе, встал в те поры с левой ноги или просто захотелось досадить памяти покойной мамаши. Очень уж она негодовала, когда французы последовали ее примеру и укокошили законного монарха, укоротив его на голову. Огорчилась намеком?
– Далее сказывай.
Акимов, обманутый в ожиданиях, тяжело вздохнул и взмахнул рукой. По его знаку четверо рослых солдат с натугой поднесли ближе здоровенный ларец, почти что сундук, с висящими печатями.
– Вот прихватили…
– Что это?
– Не могу знать! Только…
– Ну?
– Кабы каверзы какой не было. А ну как порох внутри?
– А фитиль где и кто поджигать будет?
– А я бы пару пистолетов закрепил, и всех делов! – Потом спохватился: – Виноват, Ваше Императорское Величество!
Не верю. Ни этой плутовской морде не верю, ни в то, что англичанин решил обезопасить содержимое таким хитроумным способом.
– Тащите в мои покои да найдите кого-нибудь, кто открыть сможет.
Специалиста пришлось ждать долго, часа четыре. За это время успел изучить ларец снаружи до мельчайших подробностей, еще раз плотно позавтракать, подписать два десятка указов, касающихся конфискации имущества заговорщиков, отменить полсотни старых распоряжений и даже переодеться, сменив дурацкий немецкий мундир на нормальное одеяние. И почему раньше так не ходил? Молодой был, наверное, и глупый. А сейчас? Сейчас же из зеркала смотрел бравый казак неопределенного, но более чем среднего возраста, курносый, с лысиной ото лба и до макушки, да еще и небритый. Какая-то паскудная чахлая растительность топорщилась на подбородке редкими клочками, а будущие усы представляли собой более печальное зрелище. Срамота!
– Простите за задержку, Ваше Императорское Величество! – Явившийся Акимов вытолкнул вперед себя какого-то пожилого мужика. – Вот, механика привез.
Я еще раз бросил взгляд в зеркало и досадливо поморщился. Да, лучше и не сравнивать, а то от зависти разлитие желчи в организме случится – у привезенного специалиста борода чуть ли не до пояса дотягивает. И чернее воронова крыла, хоть владельцу ее всяко не меньше шестидесяти.
– К вашим услугам, Ваше Императорское Величество! – со степенностью и достоинством поклонился он.
– Врет, – громким шепотом прокомментировал Акимов. – Еле перехватить успел – уже и манатки собирал, намереваясь скрыться.
– Я не скрывался! – Механик запустил руку куда-то под бороду, видимо, во внутренний карман кафтана, и достал скрученную в трубочку бумагу. – Имел предписание…
– Дай сюда, – бесцеремонно, как и полагается самодурственному самодержцу, забираю документ. – Что у нас там?
Ага, вот… Не далее как перед Рождеством я самолично отставил господина Кулибина от места в Академии наук и повелел выматываться из славного города Санкт-Петербурга ко всем чертям собачьим. Нет, формулировка помягче, конечно, но смысл именно таков. А за что? Вот этого в бумаге не указано, просто предписывалось отбыть в Нижний Новгород, в Подновскую Слободу, и сидеть там до особого на то распоряжения. Лихо… ладно еще в Сибирь земляка не законопатил.
Земляка? А ведь точно! Там, в виденном мною будущем, я родился в Подновье. Или только буду рожден? Впрочем, неважно… Но хорошо помню и место, где стоял когда-то его дом, и школу, построенную заботами и хлопотами Ивана Петровича. Вот забавно – церкви в слободе нет и не было никогда, а школа есть.
– Ну и стоило так горячиться, господин Кулибин? – Бумага летит в растопленный по случаю холодной погоды камин.
– Так ведь приказ, Ваше Императорское Величество? – Тон более вопросительный, чем оправдывающийся.
– И что с того? А самому немного подумать? Коварный враг, пробравшийся к самому подножию престола, способен на любую подлость, дабы ослабить Государство Российское! В том числе и подобным образом – удаляя светлые головы, способствующие укреплению и процветанию державы. Но сейчас, когда заговор изменников раскрыт и обезглавлен – да, обезглавлен! – не время лелеять старые обиды и верить клевете.
А ведь проникся Иван Петрович серьезностью текущего момента, даже пытается встать во фрунт, копируя манеры бравого гвардейского прапорщика. И одновременно польщен званием светлой головы.
– Акимов!
– Я здесь, Ваше Императорское Величество!
– Передай полковнику Бенкендорфу, чтобы виновный в подложном приказе граф Пален был непременно найден, арестован и наказан.
– Так ведь убит!
– Кто, Бенкендорф?
– Никак нет, граф Пален.
– Хм… ну мало ли в России графов Паленов?
Наконец-то до прапорщика доходит смысл моего подмигивания, и он с готовностью восклицает:
– Будет сделано, Ваше Императорское Величество! Дело государственное! Непременно подвергнем мерзавца арестованию! Разрешите исполнять?
– Ступай, братец. Да, и еще… распорядись там насчет… – Красноречивый жест понятен без дополнительных уточнений.
– Сию же минуту, государь!
Наврал, дверь распахнулась только через три минуты, и дежурный офицер торжественно провозгласил:
– Наркомовская чарка Его Императорского Величества!
Хм, и когда я успел такое ляпнуть? И вот поди ж ты, услышали и ввели в обиход.
– Заноси, – киваю и показываю на стол. – Только в следующий раз так не кричи, царя заикой сделаешь.
Лакеи, первыми уловившие новые веяния моды, все до одного сменили ливреи на вышитые рубахи, полосатые штаны и смазанные сапоги, немилосердно воняющие дегтем, и стали похожими на половых из трактиров моего будущего детства. Приходилось бывать с отцом на ярмарке у Макария, насмотрелся. И то, что они принесли на серебряных подносах, вполне соответствовало внешнему виду. Их и моему.
– Поставили? Все, проваливайте.
– Вот! – Акимов протягивает оружие рукоятями вперед. – Насилу достал.
– Что же так? – Только сейчас обращаю внимание на слегка потрепанный вид прапорщика – шапка потеряна, неизвестно где добытый медальон висит криво, мундир порван в нескольких местах, рожа расцарапана. – Не кошки ли тебя драли?
– Никак нет, Ваше Императорское Величество! Пострадал при спасении аглицкого посланника от неизвестных злоумышленников, в знак благодарности вручившего сии пистоли за мгновение до смерти!
– Не ори так, братец, совсем оглушил. И объясни – как же ты англичанина спасал, коли тот помер? Он, кстати, точно помер?
– Не извольте сомневаться, государь, мертвее не бывает. Его собственный секретарь и зарезал, сразу после того, как покончил с собою, не выдержав угрызений нечистой совести.
– Чего?!
– Виноват, Ваше Императорское Величество, конечно же, перед тем.
Смотрит честными глазами. Ну чисто агнец, только что заваливший и живьем съевший матерого волчару. Casus belli ходячий… Хотя что, собственно, изменилось? У короля много – так, кажется, говорят? И не думаю, что при наличии живого посла англичане отказались бы от намерений проучить северных варваров.
– Вас кто видел?
Взгляд прапорщика из уставного мигом стал осмысленным. Но что-то мнется, не решаясь говорить.
– Ну же?
– Разве мы бы посмели без приказа, Ваше Императорское Величество? Добром же хотели, деньги даже приготовили… А они на стук в дверь сразу стрелять начали – троих насмерть да двое ранены. Ну вот и разозлились ребята…
– А ты?
– И я разозлился. Виноват, государь!
– О вине после.
Оживился, неправильно поняв знакомое слово. Оно и верно, без стакана не разобраться в случившемся. Но попробуем. Итак, что мы имеем? А имеем неизбежную войну с Англией, страшно недовольной моим замирением с Бонапартием. Зачем я это сделал? Интересный вопрос, ответа на который память не дает – не иначе, встал в те поры с левой ноги или просто захотелось досадить памяти покойной мамаши. Очень уж она негодовала, когда французы последовали ее примеру и укокошили законного монарха, укоротив его на голову. Огорчилась намеком?
– Далее сказывай.
Акимов, обманутый в ожиданиях, тяжело вздохнул и взмахнул рукой. По его знаку четверо рослых солдат с натугой поднесли ближе здоровенный ларец, почти что сундук, с висящими печатями.
– Вот прихватили…
– Что это?
– Не могу знать! Только…
– Ну?
– Кабы каверзы какой не было. А ну как порох внутри?
– А фитиль где и кто поджигать будет?
– А я бы пару пистолетов закрепил, и всех делов! – Потом спохватился: – Виноват, Ваше Императорское Величество!
Не верю. Ни этой плутовской морде не верю, ни в то, что англичанин решил обезопасить содержимое таким хитроумным способом.
– Тащите в мои покои да найдите кого-нибудь, кто открыть сможет.
Специалиста пришлось ждать долго, часа четыре. За это время успел изучить ларец снаружи до мельчайших подробностей, еще раз плотно позавтракать, подписать два десятка указов, касающихся конфискации имущества заговорщиков, отменить полсотни старых распоряжений и даже переодеться, сменив дурацкий немецкий мундир на нормальное одеяние. И почему раньше так не ходил? Молодой был, наверное, и глупый. А сейчас? Сейчас же из зеркала смотрел бравый казак неопределенного, но более чем среднего возраста, курносый, с лысиной ото лба и до макушки, да еще и небритый. Какая-то паскудная чахлая растительность топорщилась на подбородке редкими клочками, а будущие усы представляли собой более печальное зрелище. Срамота!
– Простите за задержку, Ваше Императорское Величество! – Явившийся Акимов вытолкнул вперед себя какого-то пожилого мужика. – Вот, механика привез.
Я еще раз бросил взгляд в зеркало и досадливо поморщился. Да, лучше и не сравнивать, а то от зависти разлитие желчи в организме случится – у привезенного специалиста борода чуть ли не до пояса дотягивает. И чернее воронова крыла, хоть владельцу ее всяко не меньше шестидесяти.
– К вашим услугам, Ваше Императорское Величество! – со степенностью и достоинством поклонился он.
– Врет, – громким шепотом прокомментировал Акимов. – Еле перехватить успел – уже и манатки собирал, намереваясь скрыться.
– Я не скрывался! – Механик запустил руку куда-то под бороду, видимо, во внутренний карман кафтана, и достал скрученную в трубочку бумагу. – Имел предписание…
– Дай сюда, – бесцеремонно, как и полагается самодурственному самодержцу, забираю документ. – Что у нас там?
Ага, вот… Не далее как перед Рождеством я самолично отставил господина Кулибина от места в Академии наук и повелел выматываться из славного города Санкт-Петербурга ко всем чертям собачьим. Нет, формулировка помягче, конечно, но смысл именно таков. А за что? Вот этого в бумаге не указано, просто предписывалось отбыть в Нижний Новгород, в Подновскую Слободу, и сидеть там до особого на то распоряжения. Лихо… ладно еще в Сибирь земляка не законопатил.
Земляка? А ведь точно! Там, в виденном мною будущем, я родился в Подновье. Или только буду рожден? Впрочем, неважно… Но хорошо помню и место, где стоял когда-то его дом, и школу, построенную заботами и хлопотами Ивана Петровича. Вот забавно – церкви в слободе нет и не было никогда, а школа есть.
– Ну и стоило так горячиться, господин Кулибин? – Бумага летит в растопленный по случаю холодной погоды камин.
– Так ведь приказ, Ваше Императорское Величество? – Тон более вопросительный, чем оправдывающийся.
– И что с того? А самому немного подумать? Коварный враг, пробравшийся к самому подножию престола, способен на любую подлость, дабы ослабить Государство Российское! В том числе и подобным образом – удаляя светлые головы, способствующие укреплению и процветанию державы. Но сейчас, когда заговор изменников раскрыт и обезглавлен – да, обезглавлен! – не время лелеять старые обиды и верить клевете.
А ведь проникся Иван Петрович серьезностью текущего момента, даже пытается встать во фрунт, копируя манеры бравого гвардейского прапорщика. И одновременно польщен званием светлой головы.
– Акимов!
– Я здесь, Ваше Императорское Величество!
– Передай полковнику Бенкендорфу, чтобы виновный в подложном приказе граф Пален был непременно найден, арестован и наказан.
– Так ведь убит!
– Кто, Бенкендорф?
– Никак нет, граф Пален.
– Хм… ну мало ли в России графов Паленов?
Наконец-то до прапорщика доходит смысл моего подмигивания, и он с готовностью восклицает:
– Будет сделано, Ваше Императорское Величество! Дело государственное! Непременно подвергнем мерзавца арестованию! Разрешите исполнять?
– Ступай, братец. Да, и еще… распорядись там насчет… – Красноречивый жест понятен без дополнительных уточнений.
– Сию же минуту, государь!
Наврал, дверь распахнулась только через три минуты, и дежурный офицер торжественно провозгласил:
– Наркомовская чарка Его Императорского Величества!
Хм, и когда я успел такое ляпнуть? И вот поди ж ты, услышали и ввели в обиход.
– Заноси, – киваю и показываю на стол. – Только в следующий раз так не кричи, царя заикой сделаешь.
Лакеи, первыми уловившие новые веяния моды, все до одного сменили ливреи на вышитые рубахи, полосатые штаны и смазанные сапоги, немилосердно воняющие дегтем, и стали похожими на половых из трактиров моего будущего детства. Приходилось бывать с отцом на ярмарке у Макария, насмотрелся. И то, что они принесли на серебряных подносах, вполне соответствовало внешнему виду. Их и моему.
– Поставили? Все, проваливайте.