Страница:
Сегодня Лариса действительно опаздывала: обычно приходила на 15–20 минут позже положенного, и выловить и уличить ее было затруднительно; но чуть более этого времени — и она пробиралась по коридорам клиники, как по раскаленным углям. Вот она проскочила охранника, холл, повернула в вестибюль и — е-мое! — услышала вдогонку хриплый бас именно того, из-за кого и шла, крадучись.
Это был завхоз — пятидесятипятилетний дядька с внушительным животом, отвисшими щеками с багровым
оттенком, и маленькими заплывшими глазками. Ладони у него были белые и маленькие, как и сами ручки в целом, отрафинированные длительным, — если не потомственным, бездельем. Так же и в ботинках угадывались ступни ног, удивляющие своей малостью, несоразмерной с куполообразным животом, отяжелевшими щеками, покатым лысым черепом; ножки, созданные преодолевать путь из кабинета в автомобиль, из автомобиля в кресло перед телевизором. Зато голос завхоза гремел и властвовал — это был развитый инструмент власти. Сам завхоз для пущей важности и увесистости еще больше раздувался и ширился в животе и лице. И голос его, подобно рабочему инструменту трудяги, творил словесные опусы, рвал, метал, пиявкой влезал в душу подчиненного или, как боец на ринге, примеривался и так и сяк, меняя тональность, напор, силу, мастерски используя продвинутый сленг, элементы высокой поэтики, чтобы подчинить своей воле ошарашенного слушателя.
Лариса ускоренным шагом дошла до гардеробной и скакнула за дверь. Басистый голос завхоза следовал за ней. Завхоз широко распахнул дверь гардеробной и шагнул в раздевалку.
— Ой! — взвизгнули молодые женщины, отвернулись и постарались спрятаться за дверцы шкафчиков для одежды. — Иван Львович! Почему без стука? Мы переодеваемся.
— Переодеваетесь!? Вы полчаса назад должны были это сделать и двадцать минут с ведрами и тряпками заниматься уборкой… хмм… трусики какие у тебя интересные, Ксюша: цветочки, как на полянке в майские деньки, цвет какой-то необычный.
— Как вам не стыдно, Иван Львович! — ответила возмущенно Ксюша, не зная, куда деться от наглых глаз. Ее шкафчик стоял как раз напротив двери; оставалось разве что залезть внутрь. — Не успели зайти, как разглядели нижнее белье.
— А под трусиками еще интереснее! — со смехом сказала Лариса и вышла навстречу завхозу, точно отдавая себя на заклание. — У вас женщина есть? — живо поинтересовалась Лариса. — Может быть, вам, гражданин начальник, сделать эротический массаж?.. Шваброй по члену! Ха-ха-ха! Можно прямо сейчас. Смелее, господин завхоз. Расстегивайте штанишки!
— Чокнутая, — в замешательстве пробормотал завхоз и попятился.
— Ага! Хотите выйти. Давайте выйдем, чтобы девушек не смущать, — и Лариса с гордо расправленными плечами прошла в вестибюль.
— Вы понимаете, что нарушаете трудовой распорядок дня? — грозно вопросил завхоз, быстро пришедший в себя.
— Слова-то какие: «трудовой распорядок», скажите еще: «Шаг влево, шаг вправо — равнозначен побегу. Расстрелять и растоптать на месте». Не понимаю я «трудовой распорядок». Что в восемь часов начну я мыть полы, что в девять — полы от этого чище не станут.
— У нас не какая-нибудь шарашкина контора, куда приходят, когда хочется и работают, как хочется. Здесь не позволяется работать спустя рукава и систематически нарушать трудовую дисциплину.
— Оеей! Да если бы вы сами не опоздали — и меня не поймали бы.
— Это не ваше дело. У меня свой начальник, которому я обязан давать отчет.
— Понятно. Мы — никто. Нас можно шпынять и гонять, как хочется. Мы — поломойки, которых не отличишь от тряпки в помойном ведре.
— Не переводите стрелки в другую сторону. Вам делают справедливое замечание. Я вижу, одних устных замечаний мало. Пишите объяснительную, почему опоздали, а я, скорее всего, премию вам скорректирую.
— Хорошо, напишу, — спокойно сказала Лариса и поинтересовалась вскользь: — Про ваш комплимент писать?
— Какой еще комплимент?
— Как же! Вы сделали комплимент Ксюше, что у нее красивые трусики! — Лариса хохотнула. — Обязательно отмечу этот интересный факт!
— Почему вы дверь не закрываете на защелку, когда переодеваетесь? — грозно вопросил уязвленный завхоз.
— Стучать надо прежде, как в женскую гардеробную заходить.
— Я буду ходатайствовать за дисциплинарное взыскание с лишением премии за месяц! — кипел от негодования завхоз.
— Давайте, лишайте. С нашей копеечной зарплаты только премии и срезать, — спокойно ответила гордая девушка.
— Не нравится работа — увольняйтесь. Желающих много к нам наняться.
— А это уже мое дело, сама как-нибудь разберусь, — Лариса резко повернулась, быстро зашла в гардеробную и с оглушительным треском закрыла за собой дверь на защелку.
— Объяснительную! — успел гаркнуть вслед завхоз.
— Да пошел ты, дубина толстомордая, — сказала негромко Лариса. Она редко позволяла себе оскорбительные словечки. Если уж получалось само собой, то так, чтобы не касались они ушей, кому адресованы. Сбивать себя на ругань, брань, склоки было не в ее правилах — это сор, издержки, бесполезная трата сил.
— Премии лишит, — доложила она женщинам. — И так жить не на что. Ну, я ему сделаю кое-что. Он меня попомнит. Какую бы гадость ему, девчонки, сделать?..
Тамара — худосочная, бледная, с едва обозначившимися бедрами и грудью и, между тем, большими карими глазами — брякнула:
— В суд подадим. За домогательство!
— Это ты про что? — удивилась Лариса. — Про Ксюшины трусики?
— Нет. Помнишь, как-то он у нас здесь сидел больше часа и спрашивал, допытывался: что такое куннилин-гус… куни захотелось сделать! Ффу!
— Пустое, — махнула рукой Лариса.
В чем-то они были похожи, Лариса и Тамара. Обе хрупкие и легкие, одного роста, тонкие губы, острые черты лица, быстрые движения, — чаще нервные, изломанные. У Тамары чуть больше плавных линий в фигуре, чуть красивее глаза и чуть больше основательного в семейном укладе. У Тамары есть положительный муж, не пьющий и не гулящий, но с невысокой зарплатой. У Ларисы — нет такового. Вернее, был, да сплыл.
Она рано вышла замуж. Уже будучи на сносях, пережила длительное беспробудное пьянство муженька, который был намного старше ее. Когда полупьяный-полупохмельный непотребный муж валялся на диване в забытье и прострации, она искала любовь на стороне. Искала именно любовь, — яркую, острую, раздирающую унылую серость неудачного брака и, как ни странно, примеряющую с опостылевшим мужем. Примерял сам поиск и многочисленные находки, оставлявшие чудесные ощущения и воспоминания… Потом, после пяти лет загулов, муж разом бросил пить, закодировался. И вот он, трезвый и положительный, готовит обед и ужин для юной жены, убирается в квартире, таскает тяжелые сумки из магазина. А Ларисе стало вдруг тошно — она сердцем ощущала, что любви нет.
Когда распрекрасный муженек месяцами и годами был дружен с алкоголем, в сердце жила слабая надежда, что когда-нибудь он очухается, бросит пить и придет время настоящей любви. За все упущенные годы они наверстают в самой яркой огромной любви. Оказывается — нет. Никакого чувства, возвышающего и окрыляющего, в холодеющем сердце не отмечалось. Спать без любви даже с мужем было омерзительно. Лариса вернулась к маме и своей дочке. Мама взяла на воспитание внучку еще при выписке Ларисы из роддома, — та была семнадцатилетней новоиспеченной мамашей, которой было недосуг исполнять трудные обязанности по вскармливанию грудного ребенка, когда в наличии шалый ветер в голове и взрослый муж, срывающийся в затяжные загулы. Лариса устроилась работать реализатором в один из многочисленных продуктовых ларьков, и худо-бедно стали жить они втроем, пока не случилась страшная беда, снова перевернувшая ее жизнь…
Тамара заворожено постигала перипетии судьбы Ларисы, сама же решиться не могла разорвать со скучным мужем ради какой-то призрачной эфемерной любви, каких-то неоднозначных чувств, ощущений. Иногда она призадумывалась: так ли развита ее чувственность, можно ли усилить ощущения? Однако благоразумное чувство медленно укрепляющегося семейного достатка: собственная доля в квартире, верный муж, вкалывающий на двух работах, хорошенькая дочка, подержанная иномарка — остерегали ее от шальных поветрий в голове.
Третий и последний член их маленькой бригады уборщиков — Ксюша. Она лет на чуток постарше своих напарниц. Уже два раза была замужем, у нее двое детей от разных мужей. И теперь готовилась к вступлению в третий брак.
Со вторым мужем она еще не закончила бракоразводный процесс, и пока они жили вместе: Ксюша, двое детей, второй муж официальный и третий муж гражданский. Второго мужа Ксюша искренне презирала и удивлялась, как могла выйти за такого замуж: лентяй, пьяница, тряпка. В своей комнатушке, которую Ксюша ему отвела на период завершения раздела имущества, он либо спал, либо бездельничал, либо с несказанным блаженством тихо пил-запивался, равнодушно наблюдая, как у бывшей жены развивается новый роман. А новый кавалер любвеобильной Ксюши — разведенный молодой мужчина — поселившись у них, заполучил сразу два удовольствия: жгучую ненасытную женщину и удобного не утаиваемого собутыльника под боком. Разумеется, Ксюша судорожно искала варианты обмена квартиры, дабы удалить подальше бывшего и оградить от его пагубного влияния нового, пока еще гражданского мужа.
— Томка, чайник ставь! Я же торт принесла! Совсем из-за этого толстопуза забыла, — спохватилась Лариса.
— Опять на завтрак купила торт? — с легкой укоризной полюбопытствовала Ксюша.
— И на завтрак, и на обед! Ха-ха-ха!
— Ты — безалаберная. Как можно целый день есть один торт? Я, вот, суп принесла. Борщ с галушками.
— Фи! Борщ! Да с утра — не хочу! Вообще не люблю суп.
— В чайнике почти кипяток. Как включу, сразу закипит, — уведомила Тома.
— Замечательно. Схожу-ка я покурю.
— Поела бы сначала, — попробовала урезонить Ксюша.
— Я для аппетита покурю. Потом кофе и торт, потом снова покурю.
— Ну и ну! У тебя здоровья через край, видимо, — удивилась Ксюша.
— А то! Ха-ха-ха!
Для завтраков и обедов в гардеробной стоял обшарпанный письменный стол. Официально (Правилами внутреннего трудового распорядка) запрещалось в гардеробной пользоваться нагревательными приборами. Между тем, в часы, отведенные на обед, отсюда в коридор прорывались дразнящие аппетит запахи разогреваемой пищи. Кроме электроплитки, микроволновки и чайника, случись пожарная инспекция, можно было обнаружить и электробигуди, и наоборот — электрораспрямитель волос, утюг, декоративную лампу собственноручно кем-то и когда-то сделанную невесть из каких не сертифицированных материалов, магнитолу, радиоприемник, ворох зарядных устройств и т. п. и т. д. Ответственным за противопожарное состояние помещений и пожарную безопасность в целом был завхоз.
— Следующий торт куплю с клубникой, — сказала, облизываясь, Лариса. — Или суфле? Нет сначала с клубникой.
— Ты, Тома, чего не ешь? Попробуй юблинчиков. Вчера напекла. Ешь, не стесняйся, — говорила участливо Ксюша худосочной бледной напарнице. — Правда, чуть соды переложила.
— А ты уксус добавляешь? — вдруг живо поинтересовалась Тома.
— Нет. А зачем?
— Я добавляю. Никак не могу понять, почему блины прилипают… Может, и не надо уксус, но меня свекровь этому научила.
— Ты ей уксусу налей! — едко заметила Лариса. — Разбавленного, естественно, лишь бы язычок прижег. Ха-юбха-ха!.. Шутка. Не делай так никогда!
Раздался громкий стук в дверь.
— Блин, влипли, девчонки! Опять завхоз. Опять начнет парить: время десятый час, а вы все чаи распиваете, — не на шутку испугалась Ксюша, да и Тома стала еще бледнее.
— Мне плевать. Я объяснительную пишу, — с редким философским спокойствием нехотя обмолвилась Лариса, смакуя при этом кофе.
— Ты же еще и полслова не написала? Где бумага, ручка? — удивилась Ксюша.
— Я должна обдумать, как правильно написать. Орфографию и синтаксис вспомнить. Я ведь кроме эсэ- мэсок ничего не пишу. Институтов я не заканчивала. Я и запятые не знаю точно — где ставить. Не посоветоваться ли с адвокатом о содержании объяснительной? Вот чего думаю еще… ха-ха-ха!
— Девчонки, давайте быстренько со стола убираем. Скажем: шьем тряпку для пола, — хлопотала Ксюша.
— Шейте, а я буду кофе допивать.
Ксюша вытащила из шкафа полутораметровый в ширину рулон мешковины, положила на пол и быстро отмотала метр-другой. Тома направилась к входной двери. Открыла ее и облегченно вздохнула.
— Иван, это ты! Напугал нас до смерти, — с укоризной сказала Ксюша.
— Ванька! Хрен ты лысый, чего стучишься, как завхоз? — дополнила Лариса.
— Девчонки, чайку бы чашечку. Сушняк во рту и муть в голове… че набросились-то, как бешеные? Закрылись че? — быстрым говором выпалил Иван-Ванька, слесарь-сантехник, он же электрик. Это был среднего роста паренек, широкий в покатых плечах, с крепкими волосатыми руками, с модной татуировкой, аляповатым простецким лицом и лысой, по моде выбритой головой.
— Закрылись, потому что переодеваемся. Так велено нам завхозом! — резюмировала Лариса и пригласила опешившего паренька: — Да ты заходи: переодеться всегда успеем!
— Ты у нас чаю выпил на целую тысячу! Когда в кафешку поведешь? — игриво спросила Ксюша.
— Да хоть сейчас, только я весь поистратился: купил сноуборд, костюм к нему, ботинки и т. д. — на тысячу зеленых потянуло!
— Зачем тебе сноуборд, Ваня? Купил бы санки, да с горы ледяной. Сноуборд?! Полгода на него работать.
— Нет! Сноуборд — это кайф, это шик! На целую неделю ощущений хватает. Хочу теперь горный велосипед на лето купить. Двадцать одна скорость в нем.
— Коробка передач, должно быть, автоматическая? — нарочито серьезно полюбопытствовала Лариса. — Мама, не горюй!
— Не-а! Ручная… Какая еще коробка? Че подкалываешь!? Вот, смотри-ка, — Ваня вытащил сотовый телефон Nokia последней модели. — Кому что загрузить: музыка, картинки, мультики? Налетай, подешевело!
Он стал демонстрировать приколы и прибамбасы своего сотика. Лариса живо придвинулись к Ване, примериваясь, что бы скачать в свой не менее крутой телефон — изящную дорогую раскладушку Моторола. У Томы также загорелись глаза.
— Ксюш, давай и тебе закачаю. Музон есть классный. Как раз для тебя. Трое в лодке, не считая прошлых.
— Ты, Ванек, сам доподкалываешься. Что поделаешь, если мне хронически не везет с мужиками?!.. А телефончик у меня простенький, туда и закачивать некуда.
— А че не купишь как у нас?
— На такой телефон мне два месяца работать. У меня дети, их кормить, обувать, одевать надо.
— В кредит возьми, можно и на два года оформить.
— Я уже плачу целых два кредита: холодильник двухкамерный и мебель брала. Да и для чего мне телефон по цене хорошего телевизора? Звонить он лучше не станет.
— Ну, как знаешь. Тома, смотри, мультяшка какая есть или сигналы: смех прикольный, последний хит убойной группы.
— У меня чего-то телефон глючит. Не пойму ничего, — растерянно сказала Тома.
— Ты не так делаешь, — Лариса в очередной раз стала объяснять, как правильно раскрывать папки и файлы, приемы навигации.
Тома чрезвычайно внимательно слушала. Тем временем Ваня осушил чашку чая размером в пивную кружку и заскреб в затылке.
— Че-то засиделся я у вас, — простодушно отметил он. — Мне главврач сказал установить дожиматель на дверь в коридоре… ну, доводчик двери. Я к завхозу за дожимателем, а он мне говорит: нет у меня его, есть резина; возьми, вырежи полосу и прибей к двери. Я че? Подобрал резину в подсобке. Ну, так и сделал. Так меня сейчас главврач в пух разнес! Про какую-то эстетику баял. Дескать, красивая импортная дверь и на ней резина с рваными краями. Я че?.. Что дали, то и прибил. Наверно, он сейчас завхоза и в глаз, и в бровь тянет. Что, дескать, как в плохом колхозе — пофигизм сплошной. Одному лень подобрать что нужно, другой, не задумываясь, прибивает, что ни попадя. Скажут — и резинку от трусов прибьет. Интересно, о чем тогда завхоз думает?
— В том-то и дело, что ни о чем. Или о том, чтобы ему не мешали спать в кабинете. В понедельник от него перегаром разит за версту. Во вторник — чем-то вроде корвалола-валерьянки. К четвергу, вроде как, в себя приходит. Шастать начинает по этажам, по туалетам. Проверяет качество уборки. В пятницу веселый ходит, зараза, а после обеда уже норовит домой удрать, — толковала Лариса. — Я его повадки изучила!
— Девочки, давайте выходим работать. Время — десять часов. До обеда опять не успеем кабинеты помыть, — урезонила Ксюша, спохватившись при упоминании завхоза.
— Пойдемте, — согласилась Лариса. — Ванька, уматывай за новой цивильной резинкой; от своих трусов резинки не дадим. Ха-ха-ха!.. Переодеться, Ванюша, надо.
— Девочки, а порошок стиральный кончился, что ли? — спросила недоуменно Тома, также засобиравшись на выход. — Ведь на прошлой неделе получали.
— Я домой взяла половину, — призналась Ксюша без тени смущения.
— Как же теперь мыть?! Завхоз всегда заглядывает в ведро, когда проходит мимо, — кладу ли я порошок.
— Вон, в банке еще немного пемолюкса осталось. Ты бросай его по чуть-чуть.
— Пемолюксом я раковины мою.
— Да чего их мыть, водой ополоснула — и так пойдет!
— Нет, Тома права, — вступилась Лариса. — Давайте, если и таскать домой чего-либо, так поровну. Помнишь, осенью ты все почти перчатки унесла в огород свой, картошку что ли копать. А мы потом чуть ли не голыми руками целую неделю пол мыли.
— Ну, бывает, просчиталась: хапнула лишка. Ладненько, я же не против. Просто раньше об этом разговору не было. А я вот считаю, что половину нашего порошка, мыла, туалетной бумаги, что по нормам нам положено, забирает себе завхоз. У него семья еще больше чем у меня, и друзей, говорят, не меряно. У кого бы узнать, сколько вообще нам положено? Может быть, у главврача поинтересоваться? Давайте ему нажалуемся на завхоза. Порошком нас не обеспечивает, тряпки гнилые. Мы их шьем, шьем — он говорит чаи распиваем, лодыря гоняем.
— Точно! Я напишу в объяснительной: опоздала потому, что зашла купить стирального порошка, которым нас не обеспечивает завхоз. А без порошка качественно и производительно сделать уборку затруднительно. Ха- ха-ха!
Прикидывал в уме и на пальцах, потому что прежде предстояло убедить хозяина стать действительно хозяином: крепким, основательным, просвещенным. Не гнаться за высокой прибылью, но иметь устойчивый, хорошо налаженный бизнес, иметь лицо, равно репутацию ответственного коммерсанта среднего класса. И потом, концептуально подготовив собственника, предоставить полный расклад: сколько, как и когда.
Пока они, — их бизнес платной медицинской услуги, на плаву, так как расположены на бойком месте: в двух шагах от центра, рядом транспортные и пешеходные развязки, одна из городских площадей, обилие магазинов, выросших разом бок о бок. И любому, кого донимает зубная боль, кто растерял зубы по тем или иным причинам, сплоченная медицинская команда готова реально и конкретно продемонстрировать преимущества платной медицины как своеобразное и надежное капитальное вложение в собственное здоровье.
И что немаловажно, еще в советское время это здание изначально было выстроено как поликлиника. Представляло собой двухэтажное кирпичное сооружение, построенное с немецкой основательностью. Как гласит история города, это одно из зданий, выстроенных немецкими военнопленными — солдатами гитлеровского вермахта, вознамерившимися перестроить мир, — под дулом сталинских чекистов.
Ими был выстроен целый городской квартал, отличавшейся от последующих построек именно немецкой основательностью с элементами готического стиля. По прошествии шестидесяти лет эксплуатации на здании не было ни одной трещинки, словно это был исторический памятник практичного и крепкого немецкого уклада жизни здесь, в уральской глубинке, куда никогда не ступала вражеская нога. Торцом здание выходило на оживленный центральный проспект и метров на сто простиралось в тенистый переулок с высоченными полувековыми рябинами и стройными липами.
В окно кабинета Игоря Михайловича заглядывали ветви рябины. Зеленые листья были похожи на сильно прореженную гроздь винограда сорта «дамские пальчики». Ранней весной, когда солнце мощным потоком встряхивала оцепенение, ветви в строго симметрично порядке выбрасывали точки роста, из которых вытягивались резные листочки. Нежная зелень с приходом полноценного лета темнела, сквозь нее уже просвечивала нежная зелень тугих гроздьев ягод. Калейдоскоп красок рябины менял обрамление окон кабинета в течение всего года и в течение рабочего дня. Осень оставляла на долгую зиму невыразимые ощущения сгорающих листьев, которые порой разом, один за другим, как в сказочном сне, летели вниз, точно желая своей сочной багряной акварелью нарядить напоследок и землю-матушку. На темно-коричневых ветвях оставались рубиновые гроздья сладко-горьких ягод. Вслед за этим, по мере укрепления стужи, из лесов перекочевывали стайки симпатичных снегирей. Эти милые птички долгую зиму радовали глаза. Они — округлые, пушистые, неторопливые — как новогодние шары на праздничной елке, алели на заснеженных рябинах. Быстрыми взмахами маленьких крыльев перелетали с ветки на ветку, изумленно и чуть жалобно попискивая на мягкой приятной ноте.
Есть люди, которые только своим присутствием преображают окружающее к лучшему. И как будто они, на первый взгляд, ничего особенного и не вносят из реальных предметов: все то же самое, но установлено чуть не так, в какой-то неуловимой взаимосвязи с высшей красотой. Неизъяснимое тепло легкой волной плещется вокруг, и каждый входящий в этот, все-таки, особенный мир на мгновение застывает пораженный чем-то новым, чему не находит слов.
Таков был Игорь Михайлович. Его рабочий кабинет, говоря современным языком, мог бы стать пособием по некоему подобию фэншуя, причем ни одной книги по фэншую он не прочитал. Быть может, благодаря этому любой переступивший порог начинал мыслить чуть по-другому. Даже владелец клиники с обостренным вниманием пробовал постигнуть иную реальность, обосновавшуюся в его стенах.
Игорь Михайлович никогда не готовился к встрече фактического хозяина: никаких подтасовок, никакого замыливания глаз — строго по существу и в том виде, как оно есть. Вся его готовность заключалась в надлежащем исполнении своих обязанностей. Строгий самоконтроль. Если хозяин и осаживал, то в другом — в неумном стремлении главврача сделать лучше.
Когда главный врач лицезрел владельца клиники, пытался разрешить некий физиономический казус. А именно: что меняет лица? Дело в том, что он хорошо знал владельца клиники. Мир тесен! Когда-то будущий хозяин был обыкновенным инженером по охране труда крупного предприятия, которое по известной, накатанной схеме успешно разделили на части, перепродали и обогатились. В ряды держателей контрольного пакета акций затесался каким-то образом и инженер по охране труда. Разом оброс деньгами, выгодно продав свой кусок завода, и стал состоятельным бизнесменом, новым русским буржуйчиком.
И враз стройная гибкая фигура шустрого инженера стала матереть. Шея сравнялась с головой, скулы расширились, рельефно обозначив всегда напряженные желваки. Щеки раздулись, как у гигантского хомяка, и голова стала похожа на усеченный конус. Словно напрочь снесло мозги, словно произведена тотальная чистка, усекновение ненужного. В первую очередь коснувшееся лишних секторов мозга, отвечающих за нечто высокое и гуманное… за совесть, что ли. Второе изменение — это прогрессирующее ожирение вследствие ежедневных перееданий и сладкого безделья. Огромный живот — как копилка удовольствия от кулинарных изысков. Вечно приподнятое элитными алкогольными напитками настроение. Платный секс с живыми сексуальными игрушками. В глазах почившего инженера Гоши и обращенного в барчука Георгия Вадимовича появилось дремучее выражение первобытного человекоподобного чудища с огромной физической массой и куцей черепной коробкой.
Как только время перевалило за полдень, массив Георгия Вадимовича живой карикатурой человека-горы ввалился в кабинет Игоря Михайловича. Короткое рукопожатие было более похоже на запрещенный прием в силовой борьбе, осаждающий партнера на место ниже себя, на колени. Но силы в руках Игоря Михайловича было больше, поэтому здесь этот прием не срабатывал.
— Ты че, все еще лыжами занимаешься? Никак не могу до боли сжать твою руку… хоть бы поддался, ведь я твой босс, патрон, — сказал полушутя Георгий Вадимович.
— Точно так. Лыжами, как и прочей физрой[3], занимаюсь и поныне.
Это был завхоз — пятидесятипятилетний дядька с внушительным животом, отвисшими щеками с багровым
оттенком, и маленькими заплывшими глазками. Ладони у него были белые и маленькие, как и сами ручки в целом, отрафинированные длительным, — если не потомственным, бездельем. Так же и в ботинках угадывались ступни ног, удивляющие своей малостью, несоразмерной с куполообразным животом, отяжелевшими щеками, покатым лысым черепом; ножки, созданные преодолевать путь из кабинета в автомобиль, из автомобиля в кресло перед телевизором. Зато голос завхоза гремел и властвовал — это был развитый инструмент власти. Сам завхоз для пущей важности и увесистости еще больше раздувался и ширился в животе и лице. И голос его, подобно рабочему инструменту трудяги, творил словесные опусы, рвал, метал, пиявкой влезал в душу подчиненного или, как боец на ринге, примеривался и так и сяк, меняя тональность, напор, силу, мастерски используя продвинутый сленг, элементы высокой поэтики, чтобы подчинить своей воле ошарашенного слушателя.
Лариса ускоренным шагом дошла до гардеробной и скакнула за дверь. Басистый голос завхоза следовал за ней. Завхоз широко распахнул дверь гардеробной и шагнул в раздевалку.
— Ой! — взвизгнули молодые женщины, отвернулись и постарались спрятаться за дверцы шкафчиков для одежды. — Иван Львович! Почему без стука? Мы переодеваемся.
— Переодеваетесь!? Вы полчаса назад должны были это сделать и двадцать минут с ведрами и тряпками заниматься уборкой… хмм… трусики какие у тебя интересные, Ксюша: цветочки, как на полянке в майские деньки, цвет какой-то необычный.
— Как вам не стыдно, Иван Львович! — ответила возмущенно Ксюша, не зная, куда деться от наглых глаз. Ее шкафчик стоял как раз напротив двери; оставалось разве что залезть внутрь. — Не успели зайти, как разглядели нижнее белье.
— А под трусиками еще интереснее! — со смехом сказала Лариса и вышла навстречу завхозу, точно отдавая себя на заклание. — У вас женщина есть? — живо поинтересовалась Лариса. — Может быть, вам, гражданин начальник, сделать эротический массаж?.. Шваброй по члену! Ха-ха-ха! Можно прямо сейчас. Смелее, господин завхоз. Расстегивайте штанишки!
— Чокнутая, — в замешательстве пробормотал завхоз и попятился.
— Ага! Хотите выйти. Давайте выйдем, чтобы девушек не смущать, — и Лариса с гордо расправленными плечами прошла в вестибюль.
— Вы понимаете, что нарушаете трудовой распорядок дня? — грозно вопросил завхоз, быстро пришедший в себя.
— Слова-то какие: «трудовой распорядок», скажите еще: «Шаг влево, шаг вправо — равнозначен побегу. Расстрелять и растоптать на месте». Не понимаю я «трудовой распорядок». Что в восемь часов начну я мыть полы, что в девять — полы от этого чище не станут.
— У нас не какая-нибудь шарашкина контора, куда приходят, когда хочется и работают, как хочется. Здесь не позволяется работать спустя рукава и систематически нарушать трудовую дисциплину.
— Оеей! Да если бы вы сами не опоздали — и меня не поймали бы.
— Это не ваше дело. У меня свой начальник, которому я обязан давать отчет.
— Понятно. Мы — никто. Нас можно шпынять и гонять, как хочется. Мы — поломойки, которых не отличишь от тряпки в помойном ведре.
— Не переводите стрелки в другую сторону. Вам делают справедливое замечание. Я вижу, одних устных замечаний мало. Пишите объяснительную, почему опоздали, а я, скорее всего, премию вам скорректирую.
— Хорошо, напишу, — спокойно сказала Лариса и поинтересовалась вскользь: — Про ваш комплимент писать?
— Какой еще комплимент?
— Как же! Вы сделали комплимент Ксюше, что у нее красивые трусики! — Лариса хохотнула. — Обязательно отмечу этот интересный факт!
— Почему вы дверь не закрываете на защелку, когда переодеваетесь? — грозно вопросил уязвленный завхоз.
— Стучать надо прежде, как в женскую гардеробную заходить.
— Я буду ходатайствовать за дисциплинарное взыскание с лишением премии за месяц! — кипел от негодования завхоз.
— Давайте, лишайте. С нашей копеечной зарплаты только премии и срезать, — спокойно ответила гордая девушка.
— Не нравится работа — увольняйтесь. Желающих много к нам наняться.
— А это уже мое дело, сама как-нибудь разберусь, — Лариса резко повернулась, быстро зашла в гардеробную и с оглушительным треском закрыла за собой дверь на защелку.
— Объяснительную! — успел гаркнуть вслед завхоз.
— Да пошел ты, дубина толстомордая, — сказала негромко Лариса. Она редко позволяла себе оскорбительные словечки. Если уж получалось само собой, то так, чтобы не касались они ушей, кому адресованы. Сбивать себя на ругань, брань, склоки было не в ее правилах — это сор, издержки, бесполезная трата сил.
— Премии лишит, — доложила она женщинам. — И так жить не на что. Ну, я ему сделаю кое-что. Он меня попомнит. Какую бы гадость ему, девчонки, сделать?..
Тамара — худосочная, бледная, с едва обозначившимися бедрами и грудью и, между тем, большими карими глазами — брякнула:
— В суд подадим. За домогательство!
— Это ты про что? — удивилась Лариса. — Про Ксюшины трусики?
— Нет. Помнишь, как-то он у нас здесь сидел больше часа и спрашивал, допытывался: что такое куннилин-гус… куни захотелось сделать! Ффу!
— Пустое, — махнула рукой Лариса.
В чем-то они были похожи, Лариса и Тамара. Обе хрупкие и легкие, одного роста, тонкие губы, острые черты лица, быстрые движения, — чаще нервные, изломанные. У Тамары чуть больше плавных линий в фигуре, чуть красивее глаза и чуть больше основательного в семейном укладе. У Тамары есть положительный муж, не пьющий и не гулящий, но с невысокой зарплатой. У Ларисы — нет такового. Вернее, был, да сплыл.
Она рано вышла замуж. Уже будучи на сносях, пережила длительное беспробудное пьянство муженька, который был намного старше ее. Когда полупьяный-полупохмельный непотребный муж валялся на диване в забытье и прострации, она искала любовь на стороне. Искала именно любовь, — яркую, острую, раздирающую унылую серость неудачного брака и, как ни странно, примеряющую с опостылевшим мужем. Примерял сам поиск и многочисленные находки, оставлявшие чудесные ощущения и воспоминания… Потом, после пяти лет загулов, муж разом бросил пить, закодировался. И вот он, трезвый и положительный, готовит обед и ужин для юной жены, убирается в квартире, таскает тяжелые сумки из магазина. А Ларисе стало вдруг тошно — она сердцем ощущала, что любви нет.
Когда распрекрасный муженек месяцами и годами был дружен с алкоголем, в сердце жила слабая надежда, что когда-нибудь он очухается, бросит пить и придет время настоящей любви. За все упущенные годы они наверстают в самой яркой огромной любви. Оказывается — нет. Никакого чувства, возвышающего и окрыляющего, в холодеющем сердце не отмечалось. Спать без любви даже с мужем было омерзительно. Лариса вернулась к маме и своей дочке. Мама взяла на воспитание внучку еще при выписке Ларисы из роддома, — та была семнадцатилетней новоиспеченной мамашей, которой было недосуг исполнять трудные обязанности по вскармливанию грудного ребенка, когда в наличии шалый ветер в голове и взрослый муж, срывающийся в затяжные загулы. Лариса устроилась работать реализатором в один из многочисленных продуктовых ларьков, и худо-бедно стали жить они втроем, пока не случилась страшная беда, снова перевернувшая ее жизнь…
Тамара заворожено постигала перипетии судьбы Ларисы, сама же решиться не могла разорвать со скучным мужем ради какой-то призрачной эфемерной любви, каких-то неоднозначных чувств, ощущений. Иногда она призадумывалась: так ли развита ее чувственность, можно ли усилить ощущения? Однако благоразумное чувство медленно укрепляющегося семейного достатка: собственная доля в квартире, верный муж, вкалывающий на двух работах, хорошенькая дочка, подержанная иномарка — остерегали ее от шальных поветрий в голове.
Третий и последний член их маленькой бригады уборщиков — Ксюша. Она лет на чуток постарше своих напарниц. Уже два раза была замужем, у нее двое детей от разных мужей. И теперь готовилась к вступлению в третий брак.
Со вторым мужем она еще не закончила бракоразводный процесс, и пока они жили вместе: Ксюша, двое детей, второй муж официальный и третий муж гражданский. Второго мужа Ксюша искренне презирала и удивлялась, как могла выйти за такого замуж: лентяй, пьяница, тряпка. В своей комнатушке, которую Ксюша ему отвела на период завершения раздела имущества, он либо спал, либо бездельничал, либо с несказанным блаженством тихо пил-запивался, равнодушно наблюдая, как у бывшей жены развивается новый роман. А новый кавалер любвеобильной Ксюши — разведенный молодой мужчина — поселившись у них, заполучил сразу два удовольствия: жгучую ненасытную женщину и удобного не утаиваемого собутыльника под боком. Разумеется, Ксюша судорожно искала варианты обмена квартиры, дабы удалить подальше бывшего и оградить от его пагубного влияния нового, пока еще гражданского мужа.
— Томка, чайник ставь! Я же торт принесла! Совсем из-за этого толстопуза забыла, — спохватилась Лариса.
— Опять на завтрак купила торт? — с легкой укоризной полюбопытствовала Ксюша.
— И на завтрак, и на обед! Ха-ха-ха!
— Ты — безалаберная. Как можно целый день есть один торт? Я, вот, суп принесла. Борщ с галушками.
— Фи! Борщ! Да с утра — не хочу! Вообще не люблю суп.
— В чайнике почти кипяток. Как включу, сразу закипит, — уведомила Тома.
— Замечательно. Схожу-ка я покурю.
— Поела бы сначала, — попробовала урезонить Ксюша.
— Я для аппетита покурю. Потом кофе и торт, потом снова покурю.
— Ну и ну! У тебя здоровья через край, видимо, — удивилась Ксюша.
— А то! Ха-ха-ха!
Для завтраков и обедов в гардеробной стоял обшарпанный письменный стол. Официально (Правилами внутреннего трудового распорядка) запрещалось в гардеробной пользоваться нагревательными приборами. Между тем, в часы, отведенные на обед, отсюда в коридор прорывались дразнящие аппетит запахи разогреваемой пищи. Кроме электроплитки, микроволновки и чайника, случись пожарная инспекция, можно было обнаружить и электробигуди, и наоборот — электрораспрямитель волос, утюг, декоративную лампу собственноручно кем-то и когда-то сделанную невесть из каких не сертифицированных материалов, магнитолу, радиоприемник, ворох зарядных устройств и т. п. и т. д. Ответственным за противопожарное состояние помещений и пожарную безопасность в целом был завхоз.
— Следующий торт куплю с клубникой, — сказала, облизываясь, Лариса. — Или суфле? Нет сначала с клубникой.
— Ты, Тома, чего не ешь? Попробуй юблинчиков. Вчера напекла. Ешь, не стесняйся, — говорила участливо Ксюша худосочной бледной напарнице. — Правда, чуть соды переложила.
— А ты уксус добавляешь? — вдруг живо поинтересовалась Тома.
— Нет. А зачем?
— Я добавляю. Никак не могу понять, почему блины прилипают… Может, и не надо уксус, но меня свекровь этому научила.
— Ты ей уксусу налей! — едко заметила Лариса. — Разбавленного, естественно, лишь бы язычок прижег. Ха-юбха-ха!.. Шутка. Не делай так никогда!
Раздался громкий стук в дверь.
— Блин, влипли, девчонки! Опять завхоз. Опять начнет парить: время десятый час, а вы все чаи распиваете, — не на шутку испугалась Ксюша, да и Тома стала еще бледнее.
— Мне плевать. Я объяснительную пишу, — с редким философским спокойствием нехотя обмолвилась Лариса, смакуя при этом кофе.
— Ты же еще и полслова не написала? Где бумага, ручка? — удивилась Ксюша.
— Я должна обдумать, как правильно написать. Орфографию и синтаксис вспомнить. Я ведь кроме эсэ- мэсок ничего не пишу. Институтов я не заканчивала. Я и запятые не знаю точно — где ставить. Не посоветоваться ли с адвокатом о содержании объяснительной? Вот чего думаю еще… ха-ха-ха!
— Девчонки, давайте быстренько со стола убираем. Скажем: шьем тряпку для пола, — хлопотала Ксюша.
— Шейте, а я буду кофе допивать.
Ксюша вытащила из шкафа полутораметровый в ширину рулон мешковины, положила на пол и быстро отмотала метр-другой. Тома направилась к входной двери. Открыла ее и облегченно вздохнула.
— Иван, это ты! Напугал нас до смерти, — с укоризной сказала Ксюша.
— Ванька! Хрен ты лысый, чего стучишься, как завхоз? — дополнила Лариса.
— Девчонки, чайку бы чашечку. Сушняк во рту и муть в голове… че набросились-то, как бешеные? Закрылись че? — быстрым говором выпалил Иван-Ванька, слесарь-сантехник, он же электрик. Это был среднего роста паренек, широкий в покатых плечах, с крепкими волосатыми руками, с модной татуировкой, аляповатым простецким лицом и лысой, по моде выбритой головой.
— Закрылись, потому что переодеваемся. Так велено нам завхозом! — резюмировала Лариса и пригласила опешившего паренька: — Да ты заходи: переодеться всегда успеем!
— Ты у нас чаю выпил на целую тысячу! Когда в кафешку поведешь? — игриво спросила Ксюша.
— Да хоть сейчас, только я весь поистратился: купил сноуборд, костюм к нему, ботинки и т. д. — на тысячу зеленых потянуло!
— Зачем тебе сноуборд, Ваня? Купил бы санки, да с горы ледяной. Сноуборд?! Полгода на него работать.
— Нет! Сноуборд — это кайф, это шик! На целую неделю ощущений хватает. Хочу теперь горный велосипед на лето купить. Двадцать одна скорость в нем.
— Коробка передач, должно быть, автоматическая? — нарочито серьезно полюбопытствовала Лариса. — Мама, не горюй!
— Не-а! Ручная… Какая еще коробка? Че подкалываешь!? Вот, смотри-ка, — Ваня вытащил сотовый телефон Nokia последней модели. — Кому что загрузить: музыка, картинки, мультики? Налетай, подешевело!
Он стал демонстрировать приколы и прибамбасы своего сотика. Лариса живо придвинулись к Ване, примериваясь, что бы скачать в свой не менее крутой телефон — изящную дорогую раскладушку Моторола. У Томы также загорелись глаза.
— Ксюш, давай и тебе закачаю. Музон есть классный. Как раз для тебя. Трое в лодке, не считая прошлых.
— Ты, Ванек, сам доподкалываешься. Что поделаешь, если мне хронически не везет с мужиками?!.. А телефончик у меня простенький, туда и закачивать некуда.
— А че не купишь как у нас?
— На такой телефон мне два месяца работать. У меня дети, их кормить, обувать, одевать надо.
— В кредит возьми, можно и на два года оформить.
— Я уже плачу целых два кредита: холодильник двухкамерный и мебель брала. Да и для чего мне телефон по цене хорошего телевизора? Звонить он лучше не станет.
— Ну, как знаешь. Тома, смотри, мультяшка какая есть или сигналы: смех прикольный, последний хит убойной группы.
— У меня чего-то телефон глючит. Не пойму ничего, — растерянно сказала Тома.
— Ты не так делаешь, — Лариса в очередной раз стала объяснять, как правильно раскрывать папки и файлы, приемы навигации.
Тома чрезвычайно внимательно слушала. Тем временем Ваня осушил чашку чая размером в пивную кружку и заскреб в затылке.
— Че-то засиделся я у вас, — простодушно отметил он. — Мне главврач сказал установить дожиматель на дверь в коридоре… ну, доводчик двери. Я к завхозу за дожимателем, а он мне говорит: нет у меня его, есть резина; возьми, вырежи полосу и прибей к двери. Я че? Подобрал резину в подсобке. Ну, так и сделал. Так меня сейчас главврач в пух разнес! Про какую-то эстетику баял. Дескать, красивая импортная дверь и на ней резина с рваными краями. Я че?.. Что дали, то и прибил. Наверно, он сейчас завхоза и в глаз, и в бровь тянет. Что, дескать, как в плохом колхозе — пофигизм сплошной. Одному лень подобрать что нужно, другой, не задумываясь, прибивает, что ни попадя. Скажут — и резинку от трусов прибьет. Интересно, о чем тогда завхоз думает?
— В том-то и дело, что ни о чем. Или о том, чтобы ему не мешали спать в кабинете. В понедельник от него перегаром разит за версту. Во вторник — чем-то вроде корвалола-валерьянки. К четвергу, вроде как, в себя приходит. Шастать начинает по этажам, по туалетам. Проверяет качество уборки. В пятницу веселый ходит, зараза, а после обеда уже норовит домой удрать, — толковала Лариса. — Я его повадки изучила!
— Девочки, давайте выходим работать. Время — десять часов. До обеда опять не успеем кабинеты помыть, — урезонила Ксюша, спохватившись при упоминании завхоза.
— Пойдемте, — согласилась Лариса. — Ванька, уматывай за новой цивильной резинкой; от своих трусов резинки не дадим. Ха-ха-ха!.. Переодеться, Ванюша, надо.
— Девочки, а порошок стиральный кончился, что ли? — спросила недоуменно Тома, также засобиравшись на выход. — Ведь на прошлой неделе получали.
— Я домой взяла половину, — призналась Ксюша без тени смущения.
— Как же теперь мыть?! Завхоз всегда заглядывает в ведро, когда проходит мимо, — кладу ли я порошок.
— Вон, в банке еще немного пемолюкса осталось. Ты бросай его по чуть-чуть.
— Пемолюксом я раковины мою.
— Да чего их мыть, водой ополоснула — и так пойдет!
— Нет, Тома права, — вступилась Лариса. — Давайте, если и таскать домой чего-либо, так поровну. Помнишь, осенью ты все почти перчатки унесла в огород свой, картошку что ли копать. А мы потом чуть ли не голыми руками целую неделю пол мыли.
— Ну, бывает, просчиталась: хапнула лишка. Ладненько, я же не против. Просто раньше об этом разговору не было. А я вот считаю, что половину нашего порошка, мыла, туалетной бумаги, что по нормам нам положено, забирает себе завхоз. У него семья еще больше чем у меня, и друзей, говорят, не меряно. У кого бы узнать, сколько вообще нам положено? Может быть, у главврача поинтересоваться? Давайте ему нажалуемся на завхоза. Порошком нас не обеспечивает, тряпки гнилые. Мы их шьем, шьем — он говорит чаи распиваем, лодыря гоняем.
— Точно! Я напишу в объяснительной: опоздала потому, что зашла купить стирального порошка, которым нас не обеспечивает завхоз. А без порошка качественно и производительно сделать уборку затруднительно. Ха- ха-ха!
Чистая прибыль в пересчете на здравый смысл
Игорь Михайлович, главный врач, просматривал прайс-листы на стоматологическое оборудование и прикидывал в уме, какую сумму в долларах следует запросить у единственного инвестора частной клиники и, одновременно, ее незадачливого владельца.Прикидывал в уме и на пальцах, потому что прежде предстояло убедить хозяина стать действительно хозяином: крепким, основательным, просвещенным. Не гнаться за высокой прибылью, но иметь устойчивый, хорошо налаженный бизнес, иметь лицо, равно репутацию ответственного коммерсанта среднего класса. И потом, концептуально подготовив собственника, предоставить полный расклад: сколько, как и когда.
Пока они, — их бизнес платной медицинской услуги, на плаву, так как расположены на бойком месте: в двух шагах от центра, рядом транспортные и пешеходные развязки, одна из городских площадей, обилие магазинов, выросших разом бок о бок. И любому, кого донимает зубная боль, кто растерял зубы по тем или иным причинам, сплоченная медицинская команда готова реально и конкретно продемонстрировать преимущества платной медицины как своеобразное и надежное капитальное вложение в собственное здоровье.
И что немаловажно, еще в советское время это здание изначально было выстроено как поликлиника. Представляло собой двухэтажное кирпичное сооружение, построенное с немецкой основательностью. Как гласит история города, это одно из зданий, выстроенных немецкими военнопленными — солдатами гитлеровского вермахта, вознамерившимися перестроить мир, — под дулом сталинских чекистов.
Ими был выстроен целый городской квартал, отличавшейся от последующих построек именно немецкой основательностью с элементами готического стиля. По прошествии шестидесяти лет эксплуатации на здании не было ни одной трещинки, словно это был исторический памятник практичного и крепкого немецкого уклада жизни здесь, в уральской глубинке, куда никогда не ступала вражеская нога. Торцом здание выходило на оживленный центральный проспект и метров на сто простиралось в тенистый переулок с высоченными полувековыми рябинами и стройными липами.
В окно кабинета Игоря Михайловича заглядывали ветви рябины. Зеленые листья были похожи на сильно прореженную гроздь винограда сорта «дамские пальчики». Ранней весной, когда солнце мощным потоком встряхивала оцепенение, ветви в строго симметрично порядке выбрасывали точки роста, из которых вытягивались резные листочки. Нежная зелень с приходом полноценного лета темнела, сквозь нее уже просвечивала нежная зелень тугих гроздьев ягод. Калейдоскоп красок рябины менял обрамление окон кабинета в течение всего года и в течение рабочего дня. Осень оставляла на долгую зиму невыразимые ощущения сгорающих листьев, которые порой разом, один за другим, как в сказочном сне, летели вниз, точно желая своей сочной багряной акварелью нарядить напоследок и землю-матушку. На темно-коричневых ветвях оставались рубиновые гроздья сладко-горьких ягод. Вслед за этим, по мере укрепления стужи, из лесов перекочевывали стайки симпатичных снегирей. Эти милые птички долгую зиму радовали глаза. Они — округлые, пушистые, неторопливые — как новогодние шары на праздничной елке, алели на заснеженных рябинах. Быстрыми взмахами маленьких крыльев перелетали с ветки на ветку, изумленно и чуть жалобно попискивая на мягкой приятной ноте.
Есть люди, которые только своим присутствием преображают окружающее к лучшему. И как будто они, на первый взгляд, ничего особенного и не вносят из реальных предметов: все то же самое, но установлено чуть не так, в какой-то неуловимой взаимосвязи с высшей красотой. Неизъяснимое тепло легкой волной плещется вокруг, и каждый входящий в этот, все-таки, особенный мир на мгновение застывает пораженный чем-то новым, чему не находит слов.
Таков был Игорь Михайлович. Его рабочий кабинет, говоря современным языком, мог бы стать пособием по некоему подобию фэншуя, причем ни одной книги по фэншую он не прочитал. Быть может, благодаря этому любой переступивший порог начинал мыслить чуть по-другому. Даже владелец клиники с обостренным вниманием пробовал постигнуть иную реальность, обосновавшуюся в его стенах.
Игорь Михайлович никогда не готовился к встрече фактического хозяина: никаких подтасовок, никакого замыливания глаз — строго по существу и в том виде, как оно есть. Вся его готовность заключалась в надлежащем исполнении своих обязанностей. Строгий самоконтроль. Если хозяин и осаживал, то в другом — в неумном стремлении главврача сделать лучше.
Когда главный врач лицезрел владельца клиники, пытался разрешить некий физиономический казус. А именно: что меняет лица? Дело в том, что он хорошо знал владельца клиники. Мир тесен! Когда-то будущий хозяин был обыкновенным инженером по охране труда крупного предприятия, которое по известной, накатанной схеме успешно разделили на части, перепродали и обогатились. В ряды держателей контрольного пакета акций затесался каким-то образом и инженер по охране труда. Разом оброс деньгами, выгодно продав свой кусок завода, и стал состоятельным бизнесменом, новым русским буржуйчиком.
И враз стройная гибкая фигура шустрого инженера стала матереть. Шея сравнялась с головой, скулы расширились, рельефно обозначив всегда напряженные желваки. Щеки раздулись, как у гигантского хомяка, и голова стала похожа на усеченный конус. Словно напрочь снесло мозги, словно произведена тотальная чистка, усекновение ненужного. В первую очередь коснувшееся лишних секторов мозга, отвечающих за нечто высокое и гуманное… за совесть, что ли. Второе изменение — это прогрессирующее ожирение вследствие ежедневных перееданий и сладкого безделья. Огромный живот — как копилка удовольствия от кулинарных изысков. Вечно приподнятое элитными алкогольными напитками настроение. Платный секс с живыми сексуальными игрушками. В глазах почившего инженера Гоши и обращенного в барчука Георгия Вадимовича появилось дремучее выражение первобытного человекоподобного чудища с огромной физической массой и куцей черепной коробкой.
Как только время перевалило за полдень, массив Георгия Вадимовича живой карикатурой человека-горы ввалился в кабинет Игоря Михайловича. Короткое рукопожатие было более похоже на запрещенный прием в силовой борьбе, осаждающий партнера на место ниже себя, на колени. Но силы в руках Игоря Михайловича было больше, поэтому здесь этот прием не срабатывал.
— Ты че, все еще лыжами занимаешься? Никак не могу до боли сжать твою руку… хоть бы поддался, ведь я твой босс, патрон, — сказал полушутя Георгий Вадимович.
— Точно так. Лыжами, как и прочей физрой[3], занимаюсь и поныне.