Страница:
– У тебя было слишком мало времени, чтобы поговорить с Гуляевой, – прочавкал Иванов набитым ртом. – В тюрьму к ней тебя не пустят, ты не адвокат, а все эти корочки частных сыщиков для нас – филькина грамота. А я имел с ней долгий разговор, даже имею протокол допроса.
Дальше догадаться было несложно.
– Сколько ты хочешь за информацию? – спросил я Иванова.
– Постой, – поморщился он. – Я за всю жизнь не взял ни одной взятки. Поэтому, наверное, и нахожусь в дерьме. Бывало, бандиты пытались купить у меня информацию. Иногда запугивали. Зато теперь знают, что со мной такие фокусы не проходят. У нас же с тобой другой случай. Я оказываю тебе дружескую услугу, ты даешь скромное вознаграждение. По рукам?
За копию протокола допроса я заплатил ему пятьдесят долларов из денег Вальки Гуляевой. По тому, как ожили его глаза и разгладилась унылая складка губ, мне стало ясно, что он не рассчитывал на столь щедрое вознаграждение. И очень скоро я понял почему. В протоколе не было ровным счетом ничего, что бы заинтересовало меня. О мальчике вопросов не задавалось вообще.
– Она говорит, что у нее есть алиби, – комментировал Иванов, а я почему-то думал, будто ему самому неудобно за тот товар, который он мне по-дружески всучил. – Якобы в ту самую ночь, когда убили деда, она была с клиентом. Зовут Миша, симпатичный, на вид лет тридцать. Подцепила его в районе вокзала, он сам из Москвы, был командирован в наш город. Говорил, всего на сутки. Сам понимаешь, это сказки про белого бычка. Никто мифического Мишу в Москве искать не станет. Начали работать с ее постоянной клиентурой, ужасный сброд, каждый в отказ и у всех алиби. Пытаемся найти сутенера, того самого мужика, который отлупил деда в подъезде по внучкиной просьбе.
Это место я самостоятельно нашел в протоколе допроса.
Следователь. Чем была вызвана эта просьба?
Подозреваемая. Я тогда клиента при бабках подцепила, привела к себе. Он мужик щедрый, в кабак сводил, обещал хорошо заплатить поверх тех башлей, что я сутенеру отстегиваю. Сам от жены гуляет. Дед как раз в ночную ушел. А соседи нас видели, деду позвонили, что я опять… Дед взял – и в ноль-два, дал наш адрес, будто вооруженный налет. Группа захвата, дверь с петель, нас на пол. Клиент вне себя, что, если жена узнает? Разумеется, не заплатил.
Следователь. Это именно тогда вы угрожали деду?
Подозреваемая. Вроде как.
Следователь. Вспомните, что вы говорили.
Подозреваемая. Ну… я тогда не в себе была… Что ненавижу… Что хочу, чтобы… Да и чего вы привязались?! Вам уже без меня доложили…
Следователь. А потом подговорили сутенера.
Подозреваемая. Не помню. Может, и подговорила… Но лишь для того, чтобы припугнуть, ударить там пару раз…
Я сплюнул на пол от нахлынувшей злости. Моя клиентка была либо полной дурой, либо настолько подавлена всем происходящим, что ее больше не интересовало будущее и она сознательно затягивала петлю на своей шее. Я сложил листы и передал их Иванову.
– Ты ее серьезно собираешься закрыть? – спросил я.
– А что валандаться? – вполне искренне удивился следователь. – Начальство давит, требует показатели. Конечно, есть здесь некие странности. Орудие убийства, к примеру. Никаких следов пальцев, но девка могла быть в перчатках. Еще анонимный телефонный звонок. Голос мужской, но, чувствуется, сильно измененный. Сообщил, где тот самый нож мы обнаружим. Согласен, притянуто, но это все тонкости.
– А мальчик?
– Ничего про это не знаю.
– И ты еще спрашиваешь, почему я забил на вашу службу?
Я выпил, не предлагая ему. Следователь мстительно смотрел куда-то мимо меня.
– Презираешь, – выдавил он. – Желаешь остаться честным. И не запачкаться в дерьме. Не удастся. С этого и надо было начинать, Галкин. А я, дурак, хотел по-человечески. Мы выяснили, кому Мишуков звонил незадолго до смерти. Всего один звоночек. И это был ты.
Я ждал подобного, однако рассчитывал, что сказано мне это будет не по-пьяни, а на официальном допросе, с торжествующей улыбкой, с трогательной демонстрацией наручников, с милым приглашением в заждавшуюся меня камеру.
– Чего на это нафантазируешь? – зло ухмыльнулся Иванов.
Мне незачем было врать. Я выложил, при каких обстоятельствах познакомился с дедом и его внучкой, и даже сослался на свидетеля, любовника-неудачника, за которым следил весь тот день. Следователь хмуро выслушал меня.
– Зачем же Мишуков звонил тебе?
– Просил опохмелить.
– А ты?
– Сказал, что на мели, и завалился спать.
Он никак не отреагировал. Хотя должен был распушить хвост, ткнуть мне в морду убийственные показания свидетеля, затаившегося за окном второго этажа. Или дежурный воспитатель на самом деле ничего не видел, или с какой-то целью утаивал правду.
Дальше мы пили не чокаясь, в абсолютном молчании. Как он ушел, я не помнил.
Часть вторая
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Дальше догадаться было несложно.
– Сколько ты хочешь за информацию? – спросил я Иванова.
– Постой, – поморщился он. – Я за всю жизнь не взял ни одной взятки. Поэтому, наверное, и нахожусь в дерьме. Бывало, бандиты пытались купить у меня информацию. Иногда запугивали. Зато теперь знают, что со мной такие фокусы не проходят. У нас же с тобой другой случай. Я оказываю тебе дружескую услугу, ты даешь скромное вознаграждение. По рукам?
За копию протокола допроса я заплатил ему пятьдесят долларов из денег Вальки Гуляевой. По тому, как ожили его глаза и разгладилась унылая складка губ, мне стало ясно, что он не рассчитывал на столь щедрое вознаграждение. И очень скоро я понял почему. В протоколе не было ровным счетом ничего, что бы заинтересовало меня. О мальчике вопросов не задавалось вообще.
– Она говорит, что у нее есть алиби, – комментировал Иванов, а я почему-то думал, будто ему самому неудобно за тот товар, который он мне по-дружески всучил. – Якобы в ту самую ночь, когда убили деда, она была с клиентом. Зовут Миша, симпатичный, на вид лет тридцать. Подцепила его в районе вокзала, он сам из Москвы, был командирован в наш город. Говорил, всего на сутки. Сам понимаешь, это сказки про белого бычка. Никто мифического Мишу в Москве искать не станет. Начали работать с ее постоянной клиентурой, ужасный сброд, каждый в отказ и у всех алиби. Пытаемся найти сутенера, того самого мужика, который отлупил деда в подъезде по внучкиной просьбе.
Это место я самостоятельно нашел в протоколе допроса.
Следователь. Чем была вызвана эта просьба?
Подозреваемая. Я тогда клиента при бабках подцепила, привела к себе. Он мужик щедрый, в кабак сводил, обещал хорошо заплатить поверх тех башлей, что я сутенеру отстегиваю. Сам от жены гуляет. Дед как раз в ночную ушел. А соседи нас видели, деду позвонили, что я опять… Дед взял – и в ноль-два, дал наш адрес, будто вооруженный налет. Группа захвата, дверь с петель, нас на пол. Клиент вне себя, что, если жена узнает? Разумеется, не заплатил.
Следователь. Это именно тогда вы угрожали деду?
Подозреваемая. Вроде как.
Следователь. Вспомните, что вы говорили.
Подозреваемая. Ну… я тогда не в себе была… Что ненавижу… Что хочу, чтобы… Да и чего вы привязались?! Вам уже без меня доложили…
Следователь. А потом подговорили сутенера.
Подозреваемая. Не помню. Может, и подговорила… Но лишь для того, чтобы припугнуть, ударить там пару раз…
Я сплюнул на пол от нахлынувшей злости. Моя клиентка была либо полной дурой, либо настолько подавлена всем происходящим, что ее больше не интересовало будущее и она сознательно затягивала петлю на своей шее. Я сложил листы и передал их Иванову.
– Ты ее серьезно собираешься закрыть? – спросил я.
– А что валандаться? – вполне искренне удивился следователь. – Начальство давит, требует показатели. Конечно, есть здесь некие странности. Орудие убийства, к примеру. Никаких следов пальцев, но девка могла быть в перчатках. Еще анонимный телефонный звонок. Голос мужской, но, чувствуется, сильно измененный. Сообщил, где тот самый нож мы обнаружим. Согласен, притянуто, но это все тонкости.
– А мальчик?
– Ничего про это не знаю.
– И ты еще спрашиваешь, почему я забил на вашу службу?
Я выпил, не предлагая ему. Следователь мстительно смотрел куда-то мимо меня.
– Презираешь, – выдавил он. – Желаешь остаться честным. И не запачкаться в дерьме. Не удастся. С этого и надо было начинать, Галкин. А я, дурак, хотел по-человечески. Мы выяснили, кому Мишуков звонил незадолго до смерти. Всего один звоночек. И это был ты.
Я ждал подобного, однако рассчитывал, что сказано мне это будет не по-пьяни, а на официальном допросе, с торжествующей улыбкой, с трогательной демонстрацией наручников, с милым приглашением в заждавшуюся меня камеру.
– Чего на это нафантазируешь? – зло ухмыльнулся Иванов.
Мне незачем было врать. Я выложил, при каких обстоятельствах познакомился с дедом и его внучкой, и даже сослался на свидетеля, любовника-неудачника, за которым следил весь тот день. Следователь хмуро выслушал меня.
– Зачем же Мишуков звонил тебе?
– Просил опохмелить.
– А ты?
– Сказал, что на мели, и завалился спать.
Он никак не отреагировал. Хотя должен был распушить хвост, ткнуть мне в морду убийственные показания свидетеля, затаившегося за окном второго этажа. Или дежурный воспитатель на самом деле ничего не видел, или с какой-то целью утаивал правду.
Дальше мы пили не чокаясь, в абсолютном молчании. Как он ушел, я не помнил.
Часть вторая
ВСЕ ПОДРУЖКИ ПО ПАРАМ…
Глава 1
НЕ ЖДАЛИ
Новый день ничем не отличается от предыдущего. Солнце лишь изредка выказывает свой мутновато-желтый лик и вновь окутывается рыхлыми медузообразными тучками. Дороги по-прежнему черны и скользки. А я вхожу в этот мир с неизменно мерзким чувством похмелья.
Потом освобождаю желудок, скрючившись над унитазом, принимаю контрастный душ, бреюсь и чищу зубы. На водку я не могу смотреть без содрогания и борюсь с недугом, прибегнув к употреблению шипучего американского средства, которое, если верить инструкции и навязчивой рекламе, должно спасать в подобных случаях. Однако заморские разработчики вряд ли даже помышляли обо всей глубине и тяжести чисто русской расплаты за веселье. Лишь залив в себя остатки вчерашней водки, я почувствовал себя человеком. До такой степени, что тусклое осеннее утро показалось мне вдруг каким-то торжественным, праздничным.
Нужный мне дом находился минутах в двадцати ходьбы. Выстроенный в грозные времена изничтожавших друг друга наркомов, дом этот до сих пор смотрелся величественно и неприступно. В подъезде – холод, полумрак и влажность расстрельных подвалов. На двери в квартиру – начищенная до блеска медная табличка с гравировкой:
– Вы уж извините за неудобство, в прихожей перегорела лампочка. – Красивый голос удалялся от меня, словно устремляясь в какой-то длинный черный туннель. – Проходите в гостиную, к свету. Только прошу, будьте осторожней.
Я разулся и двинулся на голос, держась за простирающиеся вдоль стен книжные шкафы. В конце туннеля брезжил слабый свет, и вскоре я оказался в большой комнате.
Массивная старомодная мебель, представленная здесь как на аукционном торге, делала гостиную вовсе мрачной. Шторы задернуты, освещение исходило от старой люстры, запыленные плафоны которой нависали над большим круглым столом подобно гроздям незрелой рябины. Тамара Ивановна стояла посреди зала, опершись одной рукой о добротную дубовую поверхность стола, и в ее осанке, умении держать себя безошибочно угадывался человек, полжизни находящийся за кафедрой, на обозрении многих десятков глаз. У нее были тонкие, очень правильные черты лица, в рисунке губ, форме носа, изгибе бровей ощущались породистость и врожденная интеллигентность, и все же лицо казалось каким-то застывшим, нарисованным. Красиво уложенные темные волосы имели вкрапления тонких седых нитей. Ей было лет пятьдесят, может, немногим больше, но я не мог поверить, что она жила одна в этом сумрачном склепе, годном разве что для дряхлого старика. Наверняка жив еще И.Г. Белецкий (отец?), какой-нибудь заслуженный и высокочтимый деятель науки.
– Боюсь, что если вы кого-то и ждали, то это не меня, – произнес я, призвав на помощь всю свою тактичность.
– Почему же? – проговорила она спокойным голосом. – Меня часто навещают мои бывшие студенты. И в университете, и на дому. Дайте время вспомнить, в каком году вы заканчивали.
Тут впервые женщина улыбнулась, и в глазах ее появилось тепло: сейчас она думала о том, что наполняло ее жизнь и что являлось ее смыслом. А я невольно подумал о Зое Алексеевне Стрелковой, в жизни которой не осталось ни смысла, ни отрадных воспоминаний.
– Нет, – разуверил я Тамару Ивановну. – Я никогда не был вашим студентом и тем не менее имею разговор к вам. Я пришел относительно Лены Стрелковой.
Я не мог ошибиться: услышав имя своей бывшей студентки, женщина вздрогнула, а уже в следующую минуту тяжело опустилась на стул. Но она не была напугана. Так переносят душевную боль, вдруг напомнившую о себе. Нет слов. Нет слез. Нет ничего в окружающем мире. Потому что слова сказаны, слезы выплаканы, а мир меркнет перед тьмой смерти. Есть только боль, неуемная и бесконечная. Так не играют. Настоящую боль сыграть нельзя. И моя рука, потянувшаяся за лицензией, остановилась на полпути. Я вдруг очень отчетливо представил себе чувства этой женщины и понял, насколько мелочными, пустяковыми, даже кощунственными покажутся ей интересы какого-то частного сыщика. Вряд ли я отдавал себе отчет, произнося свою следующую фразу:
– Меня зовут Евгений Галкин. Может, Лена ничего не говорила вам обо мне, но мы… познакомились незадолго до ее смерти…
Тамара Ивановна смотрела на меня и в то же время куда-то в пустоту. Под ее померкшим взглядом меня пронзила странная болезненная мысль: сколько же я потерял, что не знал Лену Стрелкову и не мог испытать к ней никаких чувств?
– Сядьте, – сказала Тамара Ивановна каким-то чужим голосом, и я подчинился. – Почему вы пришли ко мне? Зачем?
– Я понимаю, что это глупо, – ответил я. – Особенно сейчас, когда Лены нет. Но я слишком мало знал о ней при жизни. В ней была тайна, которую я тогда не смог разгадать. И эта тайна до сих пор не дает мне покоя. Однажды Лена что-то говорила мне о вас, и я подумал, что вы знали ее больше. Вот и все.
Белецкая долго молчала. А потом воспоминания всколыхнулись в ней, и были они безоблачными и светлыми, и в глазах женщины затеплился огонек жизни.
– Пожалуй, меня можно осуждать, ведь педагог не должен иметь учеников-любимчиков, – говорила Тамара Ивановна. – Но с Леной был особый случай. Я преподавала русскую литературу как раз на Ленином курсе. Правда, они не были филологами и не выражали большого рвения в моем предмете, однако Лена… Она прекрасно читала стихи… Есенин, Ходасевич, Северянин, Белый… Вообще любила Серебряный век… У нее был такой чистый голос, что трогало до слез. И самое удивительное, ей вроде бы никто не прививал любви к прекрасному. Она совершенствовалась сама, пропуская каждую строчку, каждое слово через сердце и душу…
– У меня сложилось впечатление, что вы с Леной были очень близки, – сказал я, подгадав момент, когда Тамара Ивановна остановится, чтобы передохнуть. – Не рассказывала ли она вам, как жила в последнее время?
Женщина посмотрела на меня несколько странно, одновременно с укором и печалью, будто я вынуждаю ее говорить о чем-то, отчего сам буду страдать.
– Лишь до определенной степени, – отозвалась она довольно сухо. – Вы мужчина, которому Лена… насколько я поняла… была небезразлична, и вас, разумеется, интересует, был ли у нее любовник. Да, любовник, – повторила Тамара Ивановна вполне обыденно, чего, признаться, услышать от нее я не ожидал. И продолжала: – Ничего постыдного в этом слове нет, я просто называю вещи своими именами. Лена не была замужем, но она красивая молодая женщина и соответственно не собиралась жить затворницей. Но нормальные люди не афишируют столь интимные вещи. Если она и была с кем-то откровенна на эту тему, то не со мной.
В этот момент дверь смежной комнаты отворилась, и в гостиную вступил высокий подтянутый старик, одетый по-домашнему. Взлохматив седую гриву широкой узловатой ладонью, он вонзил в меня цепкий взгляд из-под шевелящихся мохнатых бровей. В остальном же его костистое вытянутое лицо оставалось неподвижно.
– Что здесь произошло? – обратился он суровым тоном к Тамаре Ивановне.
Я подозревал, что сейчас стану свидетелем сцены, когда престарелый отец отчитывает свою тоже уже немолодую дочь, и скромно отодвинулся в угол комнаты, приняв позу стороннего наблюдателя.
– Во-первых, Кеша, ты для начала мог бы поздороваться с гостем, а уже потом выяснять, что произошло, – невозмутимо ответила женщина.
Старик проигнорировал первое замечание и повторил свой вопрос.
– Этот человек пришел поговорить о Лене Стрелковой, – сказала Тамара Ивановна.
Седовласый Кеша решительно рубанул рукой воздух.
– Черт знает что, Тома! Сколько раз я просил тебя не впускать в дом посторонних. А вам, молодой человек, вовсе не следовало говорить с моей женой, для нее это слишком большая травма. Могли бы обсудить все со мной, раз вы из милиции.
«С женой?! Значит, муж», – пронеслось у меня в голове. А в груди разливалось чувство чудно́й необъяснимой тоски: «Неужели такая чувствительная натура может жить с таким хамом?!»
– Я не из милиции, – все же бесстрастно ответил я.
– Раз так, вам вообще нечего делать в нашем доме, – услышал в ответ.
– Если вы настаиваете, я уйду.
– Но сначала объясните, что вам было надо.
– Успокойся, Кеша, – вступилась Тамара Ивановна. Она не выглядела ни виноватой, ни напуганной. – Этот человек был знаком с Леной.
Суровый старик расхохотался. Смех его был совсем не старческий и совсем не добрый.
– Ха! Тайный воздыхатель! Что еще за новость?! Что за чушь?! Откуда он взялся?! Извините, откуда вы взялись, молодой человек?!
– А что, я вам чем-то не угодил? – спросил я резко, что несколько сбило со старика спесь.
– При чем здесь я?! – выкрикнул он. – Все дело в Лене. Сейчас на свете осталось слишком мало порядочных людей. А она уже обожглась в жизни.
– И ушла из нее, – прибавил я.
– Ушла? – Он поперхнулся и отошел в дальний неосвещенный угол комнаты. – Да, нелепый несчастный случай.
– Но если так, – заикнулся я, – что бы вы ни сказали… уже не сделаете ей хуже…
– Действительно, Кеш… – произнесла Тамара Ивановна.
Если сначала, как мне казалось, ее тяготило общение со мной, то теперь, при появлении мужа, она, напротив, нуждалась в моем обществе. Или в обществе любого другого человека.
– А по какому такому закону я должен что-то рассказывать постороннему?! – продолжал кипятиться старик. – У него не написано на лбу, кто он такой! И Лена о нем никогда ничего не говорила!
– У Лены тоже могли быть свои секреты, – спокойно и серьезно возразила Тамара Ивановна. – Мы тоже когда-то были молоды…
– То было другое время, – ворчливо отозвался хозяин, но становилось ясно, что сопротивление его сломлено. – Раз это так угодно моей жене, мы расскажем вам о прошлом Лены. Только не позволим, чтобы вы стали копаться в грязном белье.
На это предупреждение я отвечал, что подобное мне самому будет неприятно, с чем, однако, мысленно был не согласен, ведь в том самом копании и заключалась моя работа.
Потом освобождаю желудок, скрючившись над унитазом, принимаю контрастный душ, бреюсь и чищу зубы. На водку я не могу смотреть без содрогания и борюсь с недугом, прибегнув к употреблению шипучего американского средства, которое, если верить инструкции и навязчивой рекламе, должно спасать в подобных случаях. Однако заморские разработчики вряд ли даже помышляли обо всей глубине и тяжести чисто русской расплаты за веселье. Лишь залив в себя остатки вчерашней водки, я почувствовал себя человеком. До такой степени, что тусклое осеннее утро показалось мне вдруг каким-то торжественным, праздничным.
Нужный мне дом находился минутах в двадцати ходьбы. Выстроенный в грозные времена изничтожавших друг друга наркомов, дом этот до сих пор смотрелся величественно и неприступно. В подъезде – холод, полумрак и влажность расстрельных подвалов. На двери в квартиру – начищенная до блеска медная табличка с гравировкой:
ИННОКЕНТИЙ ГЕОРГИЕВИЧ БЕЛЕЦКИЙЯ гадаю, кем же он приходится Тамаре Ивановне: отцом, братом или мужем? Надавливаю кнопку звонка и слышу, как где-то в глубине квартиры он оборачивается будоражащим дребезгом. Почти сразу дверь открывается, и приглушенный, но хорошо поставленный женский голос просит войти. В прихожей оказывается даже темнее, чем в подъезде, и я почти не вижу хозяйку, едва улавливаю тускловатое свечение серебряной броши на ее шуршащем платье.
– Вы уж извините за неудобство, в прихожей перегорела лампочка. – Красивый голос удалялся от меня, словно устремляясь в какой-то длинный черный туннель. – Проходите в гостиную, к свету. Только прошу, будьте осторожней.
Я разулся и двинулся на голос, держась за простирающиеся вдоль стен книжные шкафы. В конце туннеля брезжил слабый свет, и вскоре я оказался в большой комнате.
Массивная старомодная мебель, представленная здесь как на аукционном торге, делала гостиную вовсе мрачной. Шторы задернуты, освещение исходило от старой люстры, запыленные плафоны которой нависали над большим круглым столом подобно гроздям незрелой рябины. Тамара Ивановна стояла посреди зала, опершись одной рукой о добротную дубовую поверхность стола, и в ее осанке, умении держать себя безошибочно угадывался человек, полжизни находящийся за кафедрой, на обозрении многих десятков глаз. У нее были тонкие, очень правильные черты лица, в рисунке губ, форме носа, изгибе бровей ощущались породистость и врожденная интеллигентность, и все же лицо казалось каким-то застывшим, нарисованным. Красиво уложенные темные волосы имели вкрапления тонких седых нитей. Ей было лет пятьдесят, может, немногим больше, но я не мог поверить, что она жила одна в этом сумрачном склепе, годном разве что для дряхлого старика. Наверняка жив еще И.Г. Белецкий (отец?), какой-нибудь заслуженный и высокочтимый деятель науки.
– Боюсь, что если вы кого-то и ждали, то это не меня, – произнес я, призвав на помощь всю свою тактичность.
– Почему же? – проговорила она спокойным голосом. – Меня часто навещают мои бывшие студенты. И в университете, и на дому. Дайте время вспомнить, в каком году вы заканчивали.
Тут впервые женщина улыбнулась, и в глазах ее появилось тепло: сейчас она думала о том, что наполняло ее жизнь и что являлось ее смыслом. А я невольно подумал о Зое Алексеевне Стрелковой, в жизни которой не осталось ни смысла, ни отрадных воспоминаний.
– Нет, – разуверил я Тамару Ивановну. – Я никогда не был вашим студентом и тем не менее имею разговор к вам. Я пришел относительно Лены Стрелковой.
Я не мог ошибиться: услышав имя своей бывшей студентки, женщина вздрогнула, а уже в следующую минуту тяжело опустилась на стул. Но она не была напугана. Так переносят душевную боль, вдруг напомнившую о себе. Нет слов. Нет слез. Нет ничего в окружающем мире. Потому что слова сказаны, слезы выплаканы, а мир меркнет перед тьмой смерти. Есть только боль, неуемная и бесконечная. Так не играют. Настоящую боль сыграть нельзя. И моя рука, потянувшаяся за лицензией, остановилась на полпути. Я вдруг очень отчетливо представил себе чувства этой женщины и понял, насколько мелочными, пустяковыми, даже кощунственными покажутся ей интересы какого-то частного сыщика. Вряд ли я отдавал себе отчет, произнося свою следующую фразу:
– Меня зовут Евгений Галкин. Может, Лена ничего не говорила вам обо мне, но мы… познакомились незадолго до ее смерти…
Тамара Ивановна смотрела на меня и в то же время куда-то в пустоту. Под ее померкшим взглядом меня пронзила странная болезненная мысль: сколько же я потерял, что не знал Лену Стрелкову и не мог испытать к ней никаких чувств?
– Сядьте, – сказала Тамара Ивановна каким-то чужим голосом, и я подчинился. – Почему вы пришли ко мне? Зачем?
– Я понимаю, что это глупо, – ответил я. – Особенно сейчас, когда Лены нет. Но я слишком мало знал о ней при жизни. В ней была тайна, которую я тогда не смог разгадать. И эта тайна до сих пор не дает мне покоя. Однажды Лена что-то говорила мне о вас, и я подумал, что вы знали ее больше. Вот и все.
Белецкая долго молчала. А потом воспоминания всколыхнулись в ней, и были они безоблачными и светлыми, и в глазах женщины затеплился огонек жизни.
– Пожалуй, меня можно осуждать, ведь педагог не должен иметь учеников-любимчиков, – говорила Тамара Ивановна. – Но с Леной был особый случай. Я преподавала русскую литературу как раз на Ленином курсе. Правда, они не были филологами и не выражали большого рвения в моем предмете, однако Лена… Она прекрасно читала стихи… Есенин, Ходасевич, Северянин, Белый… Вообще любила Серебряный век… У нее был такой чистый голос, что трогало до слез. И самое удивительное, ей вроде бы никто не прививал любви к прекрасному. Она совершенствовалась сама, пропуская каждую строчку, каждое слово через сердце и душу…
– У меня сложилось впечатление, что вы с Леной были очень близки, – сказал я, подгадав момент, когда Тамара Ивановна остановится, чтобы передохнуть. – Не рассказывала ли она вам, как жила в последнее время?
Женщина посмотрела на меня несколько странно, одновременно с укором и печалью, будто я вынуждаю ее говорить о чем-то, отчего сам буду страдать.
– Лишь до определенной степени, – отозвалась она довольно сухо. – Вы мужчина, которому Лена… насколько я поняла… была небезразлична, и вас, разумеется, интересует, был ли у нее любовник. Да, любовник, – повторила Тамара Ивановна вполне обыденно, чего, признаться, услышать от нее я не ожидал. И продолжала: – Ничего постыдного в этом слове нет, я просто называю вещи своими именами. Лена не была замужем, но она красивая молодая женщина и соответственно не собиралась жить затворницей. Но нормальные люди не афишируют столь интимные вещи. Если она и была с кем-то откровенна на эту тему, то не со мной.
В этот момент дверь смежной комнаты отворилась, и в гостиную вступил высокий подтянутый старик, одетый по-домашнему. Взлохматив седую гриву широкой узловатой ладонью, он вонзил в меня цепкий взгляд из-под шевелящихся мохнатых бровей. В остальном же его костистое вытянутое лицо оставалось неподвижно.
– Что здесь произошло? – обратился он суровым тоном к Тамаре Ивановне.
Я подозревал, что сейчас стану свидетелем сцены, когда престарелый отец отчитывает свою тоже уже немолодую дочь, и скромно отодвинулся в угол комнаты, приняв позу стороннего наблюдателя.
– Во-первых, Кеша, ты для начала мог бы поздороваться с гостем, а уже потом выяснять, что произошло, – невозмутимо ответила женщина.
Старик проигнорировал первое замечание и повторил свой вопрос.
– Этот человек пришел поговорить о Лене Стрелковой, – сказала Тамара Ивановна.
Седовласый Кеша решительно рубанул рукой воздух.
– Черт знает что, Тома! Сколько раз я просил тебя не впускать в дом посторонних. А вам, молодой человек, вовсе не следовало говорить с моей женой, для нее это слишком большая травма. Могли бы обсудить все со мной, раз вы из милиции.
«С женой?! Значит, муж», – пронеслось у меня в голове. А в груди разливалось чувство чудно́й необъяснимой тоски: «Неужели такая чувствительная натура может жить с таким хамом?!»
– Я не из милиции, – все же бесстрастно ответил я.
– Раз так, вам вообще нечего делать в нашем доме, – услышал в ответ.
– Если вы настаиваете, я уйду.
– Но сначала объясните, что вам было надо.
– Успокойся, Кеша, – вступилась Тамара Ивановна. Она не выглядела ни виноватой, ни напуганной. – Этот человек был знаком с Леной.
Суровый старик расхохотался. Смех его был совсем не старческий и совсем не добрый.
– Ха! Тайный воздыхатель! Что еще за новость?! Что за чушь?! Откуда он взялся?! Извините, откуда вы взялись, молодой человек?!
– А что, я вам чем-то не угодил? – спросил я резко, что несколько сбило со старика спесь.
– При чем здесь я?! – выкрикнул он. – Все дело в Лене. Сейчас на свете осталось слишком мало порядочных людей. А она уже обожглась в жизни.
– И ушла из нее, – прибавил я.
– Ушла? – Он поперхнулся и отошел в дальний неосвещенный угол комнаты. – Да, нелепый несчастный случай.
– Но если так, – заикнулся я, – что бы вы ни сказали… уже не сделаете ей хуже…
– Действительно, Кеш… – произнесла Тамара Ивановна.
Если сначала, как мне казалось, ее тяготило общение со мной, то теперь, при появлении мужа, она, напротив, нуждалась в моем обществе. Или в обществе любого другого человека.
– А по какому такому закону я должен что-то рассказывать постороннему?! – продолжал кипятиться старик. – У него не написано на лбу, кто он такой! И Лена о нем никогда ничего не говорила!
– У Лены тоже могли быть свои секреты, – спокойно и серьезно возразила Тамара Ивановна. – Мы тоже когда-то были молоды…
– То было другое время, – ворчливо отозвался хозяин, но становилось ясно, что сопротивление его сломлено. – Раз это так угодно моей жене, мы расскажем вам о прошлом Лены. Только не позволим, чтобы вы стали копаться в грязном белье.
На это предупреждение я отвечал, что подобное мне самому будет неприятно, с чем, однако, мысленно был не согласен, ведь в том самом копании и заключалась моя работа.
Глава 2
БЛИЖНИЙ КРУГ
Университет был закончен девять лет назад. Как сложилась судьба выпускников этого курса, Тамара Ивановна не знает, но о тех, кто был близок Лене, слышала много. Было в девушке что-то, что притягивало людей: чистая светлая красота, открытость, искренность, доброжелательность, честность, какие-то неземные качества, чуждые для этого мира. Ее парень, Александр Солонков, грубовато-простодушный, как студент весьма посредственный, держал себя с Леной скорее как старший брат и опекун, нежели любовник (и немудрено, сказывалась десятилетняя разница в возрасте); она же ластилась к нему точно кошка и отдавалась вся, без остатка. И не подумайте, что у нее не было девичьей гордости, просто она так любила и любить по-другому не могла. И Александр ценил ее чувства и отвечал тем же, только более сдержанно. А еще любил он лес, дальние походы, сопряженные с ними трудности, наваристую, приготовленную на костре похлебку, песни под гитару до утра и грубую физическую работу.
Когда они окончили университет и дело полным ходом шло к законному супружеству, словно кошка между ними пробежала, случился разрыв. Даже поверить в это было трудно, настолько представлялись они неделимой парой, а все разговоры на тему их расставания – злыми шутками, но лишь одна Лена знала, как все серьезно. Произнесла могильным шепотом: «Все, конец», ничего более не объяснив; и в истериках не билась, и в петлю не лезла, и в воду не бросалась, и таблетками не травилась, понимала, что не только себя убьет, но и того, кого в себе носит. Александр исчез, однако никогда она его не попрекала и вспоминала с благодарностью.
Вздохнув, Тамара Ивановна обращается ко мне:
– Вы слышали о Светлане и Олеге Пастушковых?
– Лишь то, что отражается в светской хронике, – отвечаю я.
– Они тоже учились вместе с Леной и были достаточно дружны, – говорит она.
Светлана Пастушкова – красавица, в свои девятнадцать – двадцать выглядевшая настоящей женщиной, сводившей с ума и сопляков, и солидных мужчин. Учеба на истфаке ей была почти ни к чему. Ей уже тогда светила карьера манекенщицы, но при всем при этом она не была безмозглой размалеванной куклой, как, что греха таить, подавляющая часть особей вышеупомянутого женского племени. В жизни разбиралась лучше, чем большинство дам и мужей, умудренных опытом, да и учеба ей давалась легко, шутя. По характеру – взбалмошна, вспыльчива, но отходчива, беззлобна и добра. Окончила университет, как пощелкала семечки, не прибегая к блату, заполучила красный диплом, но не пошла работать по специальности. Зато вышла замуж за кузена.
Об Олеге Пастушкове теперь слышат даже глухие. Наряду с мэром – один из влиятельнейших людей города, прикупивший его со всеми потрохами: магазинами, кинотеатрами, ресторанами и обслугой этих мест. А было время – он помимо основных занятий упорно изучал компьютер, посещал курсы английского языка, засиживался в библиотеке, зарываясь в пухлые справочники по экономике и бизнесу, и даже, во что сейчас поверить совсем невозможно, являлся капитаном университетского клуба веселых и находчивых.
Будущее Олега было безоблачным. Багаж несомненно полезных знаний и предусмотрительно распахнутые отцом ворота в мир большого бизнеса.
Но кто же остался за бортом в этой жизни, так и не ощутив ее маленьких радостей?
– Маша Заступина, – печально отвечала Тамара Ивановна. – Скромная, старательная, аккуратная… Но… Может, она выбрала просто не то, к чему лежало ее сердце. Учеба у нас не дала ей возможности как-то раскрыться, самовыразиться… И потом ее жизнь складывалась не гладко. Это нам рассказывала Лена. Маша сразу после университета вышла замуж, родила сына, вскоре развелась, вышла замуж повторно, родила дочку, и вновь брак оказался неудачным. Нам искренне жаль ее. У этой девочки была чистая душа, но, наверное, к ней надо что-то еще…
Однако муж Тамары Ивановны даже не пытался выказать какого-либо сочувствия к судьбе Маши Заступиной. Его рука, напоминающая клешню краба, жестко стиснула мне локоть. Я не успел опомниться, как оказался на лестничной клетке, с ботинками под мышкой, ведомый по-молодецки сноровистым и сильным стариком Кешей. Скрип вставной челюсти сопровождал мое бесцеремонное выдворение.
– Вам больше нечего делать здесь, молодой человек. А моей жене необходим отдых, покой… С нее хватит ваших сказок…
Чуть ли не кубарем я скатился по крутой темной лестнице на пролет вниз.
– Подождите! – донесся до меня короткий, как удар хлыста, окрик хозяина.
– Это вы мне, Иннокентий Георгиевич? – Я уже догадался, с кем имею дело, хотя представиться мне не посчитали нужным.
– Да, вам, – отрезал старик и продолжал мстительным шепотом: – Раз Лена для вас так много значила… знали ли вы, что у нее был ребенок?
– Знал, – ответил я сухо.
– А то, что его отец недавно появился в городе и искал их?
– А вот этого…
– Кажется, он сидел, – мрачно произнес Белецкий, – и совсем опустился. Он не хотел заходить к нам домой и поджидал меня у подъезда. Это было незадолго до смерти Лены.
– Что его интересовало?! – выкрикнул я.
– Ее нынешний адрес.
– А вы?
– Дал, – очень тихо проговорил Иннокентий Георгиевич. – Какой-никакой, но он был отец, и Лена его до сих пор любила. Томе, разумеется, я ничего не сказал.
– Почему же сказали мне?
Он сделал шаг в квартиру:
– Предупредить. Хорошо, что ваши дорожки не пересеклись.
– Ленин сын… – заторопился я. – Вам известно, что он сбежал из детдома?
Лязгнула металлическая дверь, щелкнули собачки замков. Но мне и так стало ясно: престарелый муж Тамары Ивановны знал об этом деле гораздо больше, чем сказал мне.
Когда они окончили университет и дело полным ходом шло к законному супружеству, словно кошка между ними пробежала, случился разрыв. Даже поверить в это было трудно, настолько представлялись они неделимой парой, а все разговоры на тему их расставания – злыми шутками, но лишь одна Лена знала, как все серьезно. Произнесла могильным шепотом: «Все, конец», ничего более не объяснив; и в истериках не билась, и в петлю не лезла, и в воду не бросалась, и таблетками не травилась, понимала, что не только себя убьет, но и того, кого в себе носит. Александр исчез, однако никогда она его не попрекала и вспоминала с благодарностью.
Вздохнув, Тамара Ивановна обращается ко мне:
– Вы слышали о Светлане и Олеге Пастушковых?
– Лишь то, что отражается в светской хронике, – отвечаю я.
– Они тоже учились вместе с Леной и были достаточно дружны, – говорит она.
Светлана Пастушкова – красавица, в свои девятнадцать – двадцать выглядевшая настоящей женщиной, сводившей с ума и сопляков, и солидных мужчин. Учеба на истфаке ей была почти ни к чему. Ей уже тогда светила карьера манекенщицы, но при всем при этом она не была безмозглой размалеванной куклой, как, что греха таить, подавляющая часть особей вышеупомянутого женского племени. В жизни разбиралась лучше, чем большинство дам и мужей, умудренных опытом, да и учеба ей давалась легко, шутя. По характеру – взбалмошна, вспыльчива, но отходчива, беззлобна и добра. Окончила университет, как пощелкала семечки, не прибегая к блату, заполучила красный диплом, но не пошла работать по специальности. Зато вышла замуж за кузена.
Об Олеге Пастушкове теперь слышат даже глухие. Наряду с мэром – один из влиятельнейших людей города, прикупивший его со всеми потрохами: магазинами, кинотеатрами, ресторанами и обслугой этих мест. А было время – он помимо основных занятий упорно изучал компьютер, посещал курсы английского языка, засиживался в библиотеке, зарываясь в пухлые справочники по экономике и бизнесу, и даже, во что сейчас поверить совсем невозможно, являлся капитаном университетского клуба веселых и находчивых.
Будущее Олега было безоблачным. Багаж несомненно полезных знаний и предусмотрительно распахнутые отцом ворота в мир большого бизнеса.
Но кто же остался за бортом в этой жизни, так и не ощутив ее маленьких радостей?
– Маша Заступина, – печально отвечала Тамара Ивановна. – Скромная, старательная, аккуратная… Но… Может, она выбрала просто не то, к чему лежало ее сердце. Учеба у нас не дала ей возможности как-то раскрыться, самовыразиться… И потом ее жизнь складывалась не гладко. Это нам рассказывала Лена. Маша сразу после университета вышла замуж, родила сына, вскоре развелась, вышла замуж повторно, родила дочку, и вновь брак оказался неудачным. Нам искренне жаль ее. У этой девочки была чистая душа, но, наверное, к ней надо что-то еще…
Однако муж Тамары Ивановны даже не пытался выказать какого-либо сочувствия к судьбе Маши Заступиной. Его рука, напоминающая клешню краба, жестко стиснула мне локоть. Я не успел опомниться, как оказался на лестничной клетке, с ботинками под мышкой, ведомый по-молодецки сноровистым и сильным стариком Кешей. Скрип вставной челюсти сопровождал мое бесцеремонное выдворение.
– Вам больше нечего делать здесь, молодой человек. А моей жене необходим отдых, покой… С нее хватит ваших сказок…
Чуть ли не кубарем я скатился по крутой темной лестнице на пролет вниз.
– Подождите! – донесся до меня короткий, как удар хлыста, окрик хозяина.
– Это вы мне, Иннокентий Георгиевич? – Я уже догадался, с кем имею дело, хотя представиться мне не посчитали нужным.
– Да, вам, – отрезал старик и продолжал мстительным шепотом: – Раз Лена для вас так много значила… знали ли вы, что у нее был ребенок?
– Знал, – ответил я сухо.
– А то, что его отец недавно появился в городе и искал их?
– А вот этого…
– Кажется, он сидел, – мрачно произнес Белецкий, – и совсем опустился. Он не хотел заходить к нам домой и поджидал меня у подъезда. Это было незадолго до смерти Лены.
– Что его интересовало?! – выкрикнул я.
– Ее нынешний адрес.
– А вы?
– Дал, – очень тихо проговорил Иннокентий Георгиевич. – Какой-никакой, но он был отец, и Лена его до сих пор любила. Томе, разумеется, я ничего не сказал.
– Почему же сказали мне?
Он сделал шаг в квартиру:
– Предупредить. Хорошо, что ваши дорожки не пересеклись.
– Ленин сын… – заторопился я. – Вам известно, что он сбежал из детдома?
Лязгнула металлическая дверь, щелкнули собачки замков. Но мне и так стало ясно: престарелый муж Тамары Ивановны знал об этом деле гораздо больше, чем сказал мне.
Глава 3
ВИЗИТ ЧЕЛОВЕКА
Я зашел в свой офис и теперь, сидя за столом, листал пухлый телефонный справочник. Вдруг я почувствовал слабый ветерок, повеявший в отворенную дверь, а в следующее мгновение мне на плечо легла чья-то тяжелая рука.
– Отвлекись, братан, – обратились ко мне.
Я отложил книгу и поднял взгляд.
Меня навестил рослый мужчина лет сорока, одетый в черные широкие джинсы и грубую кожаную куртку, до белизны вытертую на локтях. Ворот его водолазки, скрывающий шею и доходящий до щетинистого подбородка, был замусолен, лицо обветренное, с белесым налетом, мощный нос скошен книзу, коротко стриженные волосы седы на висках. Жизнь потрепала его на славу, о чем догадываешься сразу же, стоит заглянуть в его видавшие виды, потухшие глаза. Мешки под ними, несомненно, от частого употребления.
– Базар есть, братан, – сказал он мне.
– Присядь, – ответил я ему в тон, – и вываливай.
Он замолчал, видимо не ожидавший, что к его блатным агрессивным манерам я отнесусь со спокойствием удава.
– Евгений Галкин, частный детектив, – пробормотал он. – Любопытно.
– Что же здесь любопытного?
– Да так, ерунда.
– Зачем же зашел?
– Пустяки, проходил мимо.
– Как хоть тебя зовут?
– ЧЕЛОВЕК. Это звучит гордо, – наконец представился незнакомец и спросил внезапно: – Ты Вальку Гуляеву знаешь?
Я предпочел промолчать. Он нервно заерзал, зашарил мутными глазами по потолку и стенам.
– Я это вот к чему, братан, – сказал незваный гость. – Я тот самый парень, который стриг с нее бабки и делал крышу. И старика я тогда учил в подъезде – не хрена мусоров вызывать и клиентов отпугивать. Но вот гасить его я не подписывался, я не мокрушник какой-нибудь, а вор честный.
– Расскажи это следователю, мне-то какое дело? – пожал плечами я.
– Да плевал я на следователя! – взорвался незнакомец по имени Человек. – Валька – баба, ее промурыжат и отпустят. Ясное дело, убить ей не под силу. А меня как возьмут, так на совесть колоть будут. У меня уже три ходки было, отношение, сам понимаешь, какое. Что я им в камере докажу?!
– А что ты хочешь от меня? – спросил я с ленцой в голосе.
Человек окончательно выходил из себя.
– Будто не въезжаешь?! Я хочу найти того козла, который зарезал старика, расколоть его и сдать легавым. Тогда я и свою шкуру спасу, и Вальку из мусорни вытащу. Мне все-таки с ней работать, других шлюх у меня нет. Вот ты, сыщик, и помоги, а уж я приплачусь!
– Это лишнее, – ответил я. – Она мне сама заплатила за то же самое. Будь добр сказать, как ты на меня вышел?
Мое естественное любопытство неожиданно приперло его к стене. Незнакомец ошарашенно вылупился на меня, скрипнул щербатыми, почерневшими от чифира зубами.
– Будешь много знать, будешь плохо спать. Или вообще ласты завернешь, – мрачно поведал он.
Сказать, что я совсем не испугался, было бы неправдой, но удирать от каждой гавкающей шавки – увольте. Хотел встать, приблизиться вплотную к незваному гостю, широко улыбнуться, а потом – ногой по голени, коленом в пах и вышвырнуть обмякшее тело головой вперед из кабинета… Поленился двигаться. Наверное, переработал. Или недостаточно похмелился. Или мне нестерпимо захотелось, чтобы этот воняющий гуталином и дешевым табаком малый как можно скорее убрался восвояси. Причем без физического воздействия с моей стороны.
– Ищи, – устало сказал я. – А найдешь, раскалывай. Я думаю, это сделал некто Александр Солонков, бывший уголовник.
– Чем ему не угодил старик?
– Просто помешал. У Солонкова в детдоме находился сын, вот и взыграли отцовские чувства. Решил самостоятельно заняться воспитанием.
Сутенер хмуро взглянул на меня, как-то весь подобрался и вдруг захохотал.
– Ну ты даешь, братан! Корчишь из себя валенка, а дела щелкаешь как орешки. Раз он сидел, я его точно достану. Вперед ментов. Те еще не в курсе, да?! Ладно, бывай, за мной не заржавеет, сочтемся!
В порыве благодарственных чувств он встряхнул меня за плечи. Несмотря на три судимости, у него были чистые руки. Только одна-единственная татуировка между большим и указательным пальцами: МИЛА.
– Отвлекись, братан, – обратились ко мне.
Я отложил книгу и поднял взгляд.
Меня навестил рослый мужчина лет сорока, одетый в черные широкие джинсы и грубую кожаную куртку, до белизны вытертую на локтях. Ворот его водолазки, скрывающий шею и доходящий до щетинистого подбородка, был замусолен, лицо обветренное, с белесым налетом, мощный нос скошен книзу, коротко стриженные волосы седы на висках. Жизнь потрепала его на славу, о чем догадываешься сразу же, стоит заглянуть в его видавшие виды, потухшие глаза. Мешки под ними, несомненно, от частого употребления.
– Базар есть, братан, – сказал он мне.
– Присядь, – ответил я ему в тон, – и вываливай.
Он замолчал, видимо не ожидавший, что к его блатным агрессивным манерам я отнесусь со спокойствием удава.
– Евгений Галкин, частный детектив, – пробормотал он. – Любопытно.
– Что же здесь любопытного?
– Да так, ерунда.
– Зачем же зашел?
– Пустяки, проходил мимо.
– Как хоть тебя зовут?
– ЧЕЛОВЕК. Это звучит гордо, – наконец представился незнакомец и спросил внезапно: – Ты Вальку Гуляеву знаешь?
Я предпочел промолчать. Он нервно заерзал, зашарил мутными глазами по потолку и стенам.
– Я это вот к чему, братан, – сказал незваный гость. – Я тот самый парень, который стриг с нее бабки и делал крышу. И старика я тогда учил в подъезде – не хрена мусоров вызывать и клиентов отпугивать. Но вот гасить его я не подписывался, я не мокрушник какой-нибудь, а вор честный.
– Расскажи это следователю, мне-то какое дело? – пожал плечами я.
– Да плевал я на следователя! – взорвался незнакомец по имени Человек. – Валька – баба, ее промурыжат и отпустят. Ясное дело, убить ей не под силу. А меня как возьмут, так на совесть колоть будут. У меня уже три ходки было, отношение, сам понимаешь, какое. Что я им в камере докажу?!
– А что ты хочешь от меня? – спросил я с ленцой в голосе.
Человек окончательно выходил из себя.
– Будто не въезжаешь?! Я хочу найти того козла, который зарезал старика, расколоть его и сдать легавым. Тогда я и свою шкуру спасу, и Вальку из мусорни вытащу. Мне все-таки с ней работать, других шлюх у меня нет. Вот ты, сыщик, и помоги, а уж я приплачусь!
– Это лишнее, – ответил я. – Она мне сама заплатила за то же самое. Будь добр сказать, как ты на меня вышел?
Мое естественное любопытство неожиданно приперло его к стене. Незнакомец ошарашенно вылупился на меня, скрипнул щербатыми, почерневшими от чифира зубами.
– Будешь много знать, будешь плохо спать. Или вообще ласты завернешь, – мрачно поведал он.
Сказать, что я совсем не испугался, было бы неправдой, но удирать от каждой гавкающей шавки – увольте. Хотел встать, приблизиться вплотную к незваному гостю, широко улыбнуться, а потом – ногой по голени, коленом в пах и вышвырнуть обмякшее тело головой вперед из кабинета… Поленился двигаться. Наверное, переработал. Или недостаточно похмелился. Или мне нестерпимо захотелось, чтобы этот воняющий гуталином и дешевым табаком малый как можно скорее убрался восвояси. Причем без физического воздействия с моей стороны.
– Ищи, – устало сказал я. – А найдешь, раскалывай. Я думаю, это сделал некто Александр Солонков, бывший уголовник.
– Чем ему не угодил старик?
– Просто помешал. У Солонкова в детдоме находился сын, вот и взыграли отцовские чувства. Решил самостоятельно заняться воспитанием.
Сутенер хмуро взглянул на меня, как-то весь подобрался и вдруг захохотал.
– Ну ты даешь, братан! Корчишь из себя валенка, а дела щелкаешь как орешки. Раз он сидел, я его точно достану. Вперед ментов. Те еще не в курсе, да?! Ладно, бывай, за мной не заржавеет, сочтемся!
В порыве благодарственных чувств он встряхнул меня за плечи. Несмотря на три судимости, у него были чистые руки. Только одна-единственная татуировка между большим и указательным пальцами: МИЛА.
Глава 4
НАСЛЕДНИЦА
В справочнике телефонных абонентов значились три человека с фамилией Заступины. Правда, никто из них не обладал инициалом М. Удачи я добился с третьего раза.