Сергей Зверев. Наследник чемпиона

Сергей Зверев
Наследник чемпиона

Пролог

   Двое сидят на низкой, старенькой, на первый взгляд, готовой в любой момент развалиться, лавочке. На самом деле она стоит у первого подъезда этого дома в кривом состоянии вот уже без малого сорок лет. И никто не может сказать точно, сколько она простоит здесь еще. Они сидят на лавочке второй час, большей частью молча. Она еще пытается выправить положение, постоянно начиная разговор с одного и того же. Спасти положение может лишь свадьба, это лучший из всех имеющихся сейчас способов остаться вместе. Все было бы хорошо, будь он хоть чуть-чуть сговорчивее, но он сидит, сложив руки на коленях так, словно они онемели. Она не узнает его, потому что точно знает – Артур Мальков самый веселый парень в Ордынске! Артура, конечно, можно понять. Мама говорит, что в его семье большая проблема, и даже просит не общаться с ним, но разве Маша может не общаться с человеком, вместе с которым, если верить той же маме, лежала на соседних кроватках в роддоме?
   – Так ты не ответил, – настаивает она.
   – Я ответил, – ему упрямства тоже не занимать.
   Есть в кого.
   – Ты женишься на мне? Тогда ты будешь в нашей семье. Маме ты нравишься, хоть она и относится к вам с опаской, папе не очень, но это не страшно. У нас главная – мама.
   Хочется плакать, но он не может себе этого позволить.
   – Ты поживешь у нас, а после мы, конечно, поженимся, – не унимается Мария. – И все будет хорошо.
   Но он точно знает, что хорошо уже не будет никогда. Никогда.
   – Почему ты плачешь? – согнувшись пополам, она вглядывается в его глаза.
   – Это ветер…
   Приняв ответ, она успокаивается и, выпрямившись, начинает снова растирать колени. Конечно, не плачет. Чтобы Артур, да заплакал… А ветер сегодня действительно сильный. Отец говорил, что из-за него ушла на дно вся рыба и теперь вряд ли удастся порыбачить с товарищами из области.
   Маша никак не может понять, зачем, когда отец говорит о людях, он обязательно добавляет – «товарищ». Ну вот как бы она выглядела, если бы к Артуру постоянно обращалась – «послушай, товарищ Артур»? Зачем говорить, если и так ясно, что он – товарищ?
   – Пойдем вечером к Орде? Ветер уляжется, можно будет опять попробовать лодку отвязать или просто посидеть…
   Вечером… Артур не знает, что будет вечером. Он чувствует, что вечера уже не будет. Этот день будет тянуться вечно, и ничем хорошим уже не закончится.
   – Я пойду домой.
   Соскочив с лавки, он поправил брючины над ботинками и тоскливым взглядом посмотрел в сторону подъезда.
   – Туда нельзя!.. – испуганно прокричала, стараясь заглушить свой голос, Маша и попыталась схватить его за рукав. – Там плохо…
   Артур это знал, но пошел. Лучше уж сгорать от неожиданно навалившегося горя там, чем мучиться от неизвестности на лавочке.
   Он шел к подъезду, чувствуя в груди, под горлом, раскаленный кусок свинца. Хотелось плакать, но позволить себе этого он не мог. Отец всегда говорит, что никогда не нужно ничего бояться и ни у кого ничего не просить.
   Между тем ноги не шли, и, чтобы подниматься по пахнущей летней прохладой лестнице, ему приходилось совершать над собой насилие. Ботинки цеплялись за ступени, и он уже дважды едва не упал. Все было в это утро необычно, отлично от остальных дней. Обычно тихая квартира на втором этаже их двухэтажного кирпичного дома сегодняшним днем превратилась в эпицентр разноголосого шума. Сначала был стук в дверь, потом чужой говор, похожий на тот, которым разговаривают грузчики в магазине на Коммунистической, потом этот говор усилился, и им заполнилась вся квартира. Зачем-то пришли соседи, хотя их никто не звал, но больше всего Артуру были неприятны эти четверо, что стали сразу вести себя не так, как гости, а так, как будто именно они хозяева в этом доме.
   Поднявшись на этаж, Артур заставил себя поднять глаза и как следует рассмотреть открывшуюся его взору картину. Дверь распахнута настежь и, судя по всему – тот же говор, топот и движения – народу там почти битком.
   Его заметили сразу же, едва он перешагнул порог, разделяющий коридор и комнату. Какой-то усатый хмырь в сером помятом костюме тут же вперил в него свой голубой взгляд и прокричал:
   – Я же просил, чтобы ребенка убрали! Пусть его заберут к себе соседи, а там разберемся! Кстати, сколько вашему сыну лет, гражданин Мальков?
   – Шесть, – сказал отец и посмотрел на Артура.
   И тут Артур не выдержал.
   Он еще никогда не видел отца в таком унизительном положении. На его руках были надеты наручники, и теперь он курил, держа папиросу в обеих руках. Он сидел на табурете посреди комнаты, словно нашкодивший во время занятий воспитанник детского сада в кабинете директора Николая Ивановича. Его плечи были опущены книзу, и всегда уверенный в себе, он даже не потянулся к сыну, чтобы оградить его от такого обращения. Артур смотрел в глаза отца и видел в них туман. Наверное, папа зевнул. Так всегда бывает – зевнешь, а потом никак не можешь спастись от слез, которые лезут из глаз вопреки всем желаниям. Почему отец сидит, словно побитый кот, не встает, как это бывало не раз, и не заставляет этих четверых закрыть свои рты и извиниться?!
   Что-то изменилось в жизни.
   Он тихо завыл. Так воет собачонка, выброшенная на улицу бессердечными хозяевами, позабытая и обиженная.
   – Я же сказал – уберите ребенка! Заберите его отсюда кто-нибудь! Определимся с отцом, потом о нем позаботимся! Да заберите же его!!
   Артур заплакал еще громче.
   – Сынок, не плачь…
   – Можно, мы его к себе заберем? – послышался голос соседки.
   – Заберите к себе, заберите к чертовой матери – куда хотите заберите, только не мешайте работать! – окрысился «серый».
   – Пойдем, Артурка…
   Отмахнувшись от окутавших его рук соседки, тети Гали, Артур бросился к отцу.
   – Ччерт! – прошипел «помятый» и схватил мальчишку за шиворот.
   – Не трогай пацана! – махнув соединенными вместе руками, отец заграбастал Артура и прижал к себе.
   – Да что это такое происходит?! – изумился «мятый».
   С силой, так, что на рубашке Артура затрещала фланель, он оторвал его от отца и отбросил в сторону.
   – Ах ты…
   Ну, вот наконец-то отец превращается в самого себя! Сейчас он поднимется со стула и исправит ситуацию. Не может того быть, чтобы этот сон так долго длился. И отец на самом деле встал.
   Артуру вовсе не было больно, когда он, пролетев около двух метров, врезался в сервант и ударился о его ножку головой. Он не замечал боли и оскорбления! Отец встал, его отец, с которым никто доселе в Ордынке не разговаривал так, как разговаривали эти четверо во главе с «мятым».
   Вскочив, отец размахнулся обеими руками и неудобно, но изо всех сил врезал этому «мятому» по голове. Хрюкнув, как потревоженный боров, тот наклонил туловище вперед и быстро помчался в сторону трюмо. Протаранив головой толстое зеркало, он рухнул грудью на тумбу и хрюкнул еще раз.
   Но отец не стал больше никого бить. Он лишь слегка присел, заслоняя лицо и живот руками от тех, кто бил его руками и пинал в углу комнаты. Получалось у отца плохо. Едва он закрывал соединенными руками живот, он тут же получал по лицу удары, от которых кровь крупными брызгами разлеталась по недавно крашенной батарее…
   Чья кровь?..
   Тяжело дыша, Артур сидел на полу и пытался понять – чья кровь? Не может быть, чтобы папина. Этого просто не может быть. В Ордынке никто не смеет не только ударить его, но и замахнуться. Плюнуть в его сторону, косо посмотреть… рукой махнуть – и то никто не смел!..
   …Закрывал лицо – тут же раздавались хлопающие удары по открывшемуся месту.
   Это папу бьют! – дошло до Артура…
   Увидев, как дважды «помятый», стряхнув со своего лица впившиеся под кожу мелкие серебряные осколки, присоединился к трем, напавшим на отца, Артур дико закричал и вскочил на ноги.
   Молоток лежал рядом – утром отец прибивал к потолку в коридоре какую-то доску. «Антресоль» – как смешно обозвал доску отец. Он отложил молоток в сторону, когда раздался этот проклятый стук в дверь и гомон на площадке. И сейчас это был первый предмет, который попался на глаза Артуру.
   Смахнув его с тумбочки и даже не почувствовав его тяжести, Артур приблизился к «помятому» в тот момент, когда он, схватив отца за волосы, с остервенением, четко рассчитывая каждый удар, бил в склонившуюся под ним кровавую маску…
   Дук!..
   Молоток отскочил, как от тугого папиного боксерского мешка. Соскользнув с руки, он отлетел в угол и, опершись рукояткой о стену, замер, как солдатик.
   Все происходило для Артура как во сне. Нереальными были события, оживленными казались предметы. И даже этот молоток, отлетевший в угол комнаты так, словно его притянул магнит.
   – Господи…
   – Боже мой…
   Артура била крупная, как при прошлогодней лихорадке, дрожь. Слишком много потрясений для шестилетнего организма в одно летнее утро. Он стоял, растопырив пальцы рук, дышал, как при истеричном рыдании, и смотрел на то, как из черепа сползающего на пол «мятого» выбегает кровь. Она бежала, как ручеек, к которому однажды весной отец возил Артура. Ручей был далеко, за тридцать километров от Ордынки, и мама тогда была поведением папы недовольна, но он все равно повез. И сейчас Артур видел ту же картину: маленькая речка, для которой нет преград. Только тогда она не была такой красной. Этим утром все красно…
   Значит, на паркете все-таки не папина кровь…
   – Держи сосунка! – сквозь сон услышал Артур изумленный визг. – Он Воропаева свалил! Звоните в «Скорую»! У кого в подъезде телефон?!
   – Сука, Мальков, ты и за свои дела ответишь, и за щенка своего! – продолжал сквозь пелену тумана слышать Артур.
   Казалось, что в комнате повисла несуществующая в реальной жизни жижа, в которой расплываются не только изображения, но и звуки. Он видел широко раскрываемый рот товарища «мятого», видел среди его настоящих желтых зубов один ненастоящий – золотой, он видел это искаженное гневом лицо прямо перед собой, но доносившиеся до его слуха слова двигались откуда-то сзади. С той стороны, где стояла соседка – тетя Галя, и остальные соседи…
   Отец и «мятый» лежали чуть поодаль друг от друга, но мальчишка видел их лица так, словно они прижимались друг к другу щеками. Лицо «мятого» было залито густой черной кровью, она продолжала литься и литься, заползая в ноздри и рот. Безвольные пухлые губы принимали этот неудержимый поток жидкости без возмущений. Все правильно… Той весной трещина в земле так же жадно принимала талую воду.
   Лицо отца было еще страшнее: оба глаза заплыли, как два переспелых, раздавленных помидора. Он вспомнил, как отец, когда была жива мать, а Артур совсем маленький – еще не умел читать – баловался с мамой на даче. Они, собирая помидоры, вдруг стали хохотать, как сумасшедшие, и бросаться переспелыми, непригодными для засолки плодами. Как давно это было… Тогда, когда еще была жива мама. Мать с отцом любили друг друга, любили и его, Артура. Поэтому досталось помидором и ему. Было смешно смотреть на отца, когда он смеялся, обнимая мать, и с его щеки сползали густые красные волокна… Это было смешно.
   А сейчас папа лежал на полу с кровавыми, раздавленными на лице помидорами и что-то шептал. Пелена перед глазами мешала Артуру видеть и слышать. О чем шептал разбитыми в кровь губами отец? Наверное, он шептал мальчишке то же, что говорил давным-давно, на даче, матери. Артур, тогда, когда еще не умел читать, это слышал. «Я тебя люблю», – шептал матери отец…
   Не в силах смотреть на эту страшную картину, Артур на негнущихся ногах сделал два шага в сторону «мятого», наклонился и вытянул из-под его задравшейся штанины кролика.
   Кто-то в этой квартире должен остаться не униженным. Пусть это будет кролик, раз невозможно остановить этих троих, выламывающих руки отцу…
   Артур снова всхлипнул. Взял кролика за лапу, опустил до пола, снова посмотрел на отца. Тот уже ничего не шептал, просто лежал, положив щеку на пол, и прерывисто дышал.
   Пол перевернулся, Артур потерял сознание…
   …и очнулся в пахнущем сырым бельем помещении.
   Вверху был треснутый ровно посередине потолок. Он был тщательно выбелен, однако то тут, то там виднелись странные, словно иней, кристаллические пятна. Артур повертел головой. Справа и слева – по пустой, аккуратно заправленной кровати.
   Тяжело задышав, Артур подскочил на кровати и услышал скрип пружин. Этот звук пронзил его мозг и заставил память расставить все события по порядку.
   Вчера били отца. Его били четверо дядек, которые…
   Артур всхлипнул и надул губу. Отец не велел плакать, поэтому он, поймав себя на лихорадочном выдохе, медленно выпустил воздух через ноздри. Звук получился каким-то свистящим, потому что некому было заставить его с вечера как следует высморкаться.
   Отца били четверо дядек… которые пришли к ним в квартиру. Тот, «мятый», постоянно вытирающий пот со лба, протянул отцу какую-то бумагу и прошел в квартиру, как в свой гараж. Во дворе у соседа по кличке Лихоман есть деревянный гараж, так вот он входит в свой гараж точно так же, как «мятый» зашел в их с отцом квартиру.
   Пока отец читал, он взял с тумбочки мамину фотографию, посмотрел и бросил на столик лицом вверх. Артур тогда подошел, ударился боком в «мятого», чтобы тот отодвинулся в сторону – так всегда делал его отец, когда ему кто-нибудь дерзил на улице, поднял рамку и поставил фотографию так, как она стояла до прихода этих дядек.
   Вот тогда «мятый» и возненавидел Артура. Толкнул мальчишку в сторону дверей и рявкнул:
   – Выведите его отсюда к едреной фене! Без него дел хватает! Ерошев, позвони, пусть сюда инспектор по малолеткам приедет! Этого шкета куда-то отправлять все равно придется…
   Это последнее, что слышал Артур. Его хотела увести в свою квартиру тетя Галя, но он вырвался и выбежал на улицу, где и встретил Машку. Странно, но она словно знала, что тот выйдет. Сидела на лавке и сразу увидела Артура, махнула рукой.
   Где отец? Не может быть, чтобы он, не разобравшись с этими дядьками, оставил его одного так надолго. Конечно, ему придется потратить несколько часов для того, чтобы полечить раны на лице, но…
   Но он никогда не оставлял его у чужих людей так надолго. Артур помнил, как однажды они с отцом, когда уже не было матери, но он еще не научился читать, попали в аварию, и Артур оказался в больнице. И отец пришел к нему уже через полчаса, хотя все вокруг говорили, что у Виктора Малькова, его отца, сломаны три ребра и вывихнута рука. И все смотрели на отца с уважением. Вот так. А тут…
   Он просто не имел права оставить его одного на ночь в чужом доме. Хотя на дом это похоже мало. Скорее – снова больница.
   Мальчишка соскочил с кровати и подошел к окну. Очень интересная картина. За решеткой – частокол из деревьев, а за ним – высокая стена. Настолько высокая, что даже папа, наверное, через нее не переберется.
   А за спиной – снова шаги.
   Не желая нервировать тетку, Артур вздохнул и забрался под одеяло.
   На этот раз она была не одна. Опять четверо. Один самый высокий, в белом халате и с бородкой, похожей на белую ладошку, еще дядька с серьезным взглядом, в какой-то форме под хрустящим халатом и пожилая женщина. И тетка, тоже в белом халате, которая уже приходила не раз. Только теперь уже без подноса и этого неприятного взгляда. И первое, что она сделала, подошла к кровати и подоткнула под его бок одеяло.
   Артур от этого прикосновения напрягся, как перед ударом отца на тренировке. Напрягся и не смог расслабиться даже тогда, когда та отошла, освобождая место главным посетителям.
   То, что они главные, Артур понял с их первых слов.
   – Шок миновал? Зрачки, реакция?
   – В норме. Внутримышечно… орально… димедрол и… ноль пять…
   Спрашивал Штырь с козлиной бородкой, отвечала тетка. Хмырь в непонятной форме прижимал к груди кожаную папку и молчал. По его бегающему взгляду Артур понял, что про «димедроли-орально» для него тоже непонятно, как и для него. Какие димедроли? Артур хочет, чтобы пришел отец, поднял его с этой ужасной, похожей на раскладушку, кровати и унес домой! Вот и все димедро…
   Он прислушивался к разговору и пытался понять, когда окажется дома. Тогда, когда он лежал с лихорадкой в больнице – давно, когда еще не умел читать – ему удавалось ловко сбивать с градусника температуру, прятать таблетки и делать спиной так, чтобы отваливались банки. Через неделю его выписали. И тогда он тоже слушал врачей и мысленно вычислял, когда снова вернется домой. От мамы, правда, за банки попало – сиделка проговорилась…
   – Кто его родители? – спросил Штырь, повернувшись к Форменному.
   Артур увидел, как тот поморщился и стал расстегивать свою коричневую папку. Неужели тетка и ему дала тех таблеток?
   – Видите ли, доктор… Мне все равно придется его увезти.
   – Я вас спросил, кто его родители, – напомнил Штырь.
   – Мать – Малькова Инна Андреевна, пятьдесят четвертого года рождения. В позапрошлом году ее… – Покосившись на Артура, который, услышав имя матери, напрягся, как перед прыжком, он отвернулся к Штырю. Отвернулся, однако до шепота не снизошел. – В позапрошлом году она подверглась уличному нападению. Трое приезжих сняли с нее серьги, кольца и забрали сумочку. Ну, деньги там, документы. Хотели ее… Не далась. Убили.
   КОГО УБИЛИ?!!
   У Артура задрожала нижняя губа – кого убили?!!
   Маму?! Что он врет?!!
   – Мама умерла!.. Она на небе сейчас! Смотрит, чтобы я не баловался…
   Артур стал крутить головой в поисках тех, кто мог бы это подтвердить.
   – Мама умерла… Она на небе… У папы спросите! – Это – Штырю, чтобы он не слишком доверял Форменному.
   Но папы рядом не было, а развивать тему неба никто не собирался. Пожилая женщина зачем-то наклонила лицо к полу и, закрывая очки ладонью, стала водить пальцами по лбу. Тетка смотрела на папку Форменного стеклянными глазами и тоже молчала…
   – Кем она работала? – тихо спросил Штырь.
   – Музыке в музыкальной школе учила.
   – Чему же еще в музыкальной школе учить можно? А что с отцом?
   Форменный опять поморщился, только теперь еще сильнее.
   – Отец – Мальков Виктор Александрович. Гордость наша… Заслуженный мастер спорта СССР по боксу. Чемпион мира и Европы… Через два месяца после смерти жены Мальков в составе сборной поехал на чемпионат Европы во Францию. Все удивлялись, как так можно – через два месяца-то? Тренеры его останавливали, мол, отойди душой и телом, приди в себя, восстанови моральную и физическую форму… Вы знаете, как он пил после гибели своей жены? Вы просто не представляете, как пил. Члены сборной его спасли, вытянули из пучины безумия. Знаете, это не по-советски… Ехать на чемпионат мира, защищать честь страны и так в итоге выступить. Нечего и рассуждать о том, что он все бои проиграл, а вместе с ним по очкам и вся команда. Ну, скажите, зачем нужно было во Францию лететь сразу после того, как на тебя горе свалилось? – Майор облизнул сухие губы и поискал глазами поддержки. – И знаете, доктор, как теперь выяснилось… Как можно было советскому человеку так низко пасть? Хотя понятно – заграница, валюта…
   – Простите, а куда можно упасть ниже уровня чемпиона мира? – уточнил Штырь.
   – Я что-то не понял…
   – Заграница людей портит, – объяснил доктору правовую неясность вопроса Форменный. – Мальков два раза был в Италии, был на Кубе, в Польше. Полтора года назад приехал из Штатов. Четыре месяца назад вернулся, как я уже говорил, из Франции. Вчера при обыске валюту нашли – крупная сумма… И в рублях тоже… Уголовно наказуемое деяние, товарищ доктор. А по нашим законам – довольно серьезное.
   – Да, да, конечно…
   Штырь встал, сунул руки в карманы халата и вялой походкой прошел к окну. Что его там может заинтересовать? Деревья, деревья, деревья и виднеющийся кусок стены?
   – И на этом основании вы хотите забрать у ребенка единственного родного ему человека, а отца лишить сына?
   – Крайне странно слышать это от вас, доктор… Это тяжкое преступление, профессор. И потом, ребенок сейчас окажется в детском доме, а для подрастающего молодого человека это гораздо лучше, чем остаться с таким отцом.
   – Да, конечно… – повторил, как заведенный, Штырь. – Но у нас в законодательстве есть ведь какие-то сноски, послабления, прощение, в конце концов. Вы понимаете, майор, о чем я говорю? Мальков – отец мальчика. И других родственников нет!
   Артур совершенно ничего не понимал, но голову к Форменному повернул – тот-то понимает?
   – Видите ли, доктор… Вчерашнее посещение квартиры Малькова никак не связано с обнаруженными дензнаками чужих государств. Наличие в адресе подозреваемого валюты есть следствие обыска, а не его причина. Идя к Малькову, наши люди надеялись найти там нечто другое. А о долларах никто даже не помышлял. Это лишь подтверждение того, что следствие шло верной дорогой.
   – Как-то не удается мне в ходе вашего рассказа мысли по полочкам разложить…
   – Штырь вперил в Форменного суровый взгляд.
   Артур потянул на себя одеяло. Ему было страшно, но он слушал…
   – Я объясню, – Форменный покусал ус и откинулся на спинку стула. – Хотя и не обязан этого делать. Но раз уж тут присутствует представитель райисполкома… Три месяца назад в Зеленограде был обнаружен труп. Мужчина тридцати пяти лет был забит до смерти. Причем руками и до такого состояния, что опознание тела родными затянулось на четверть часа. Через два месяца в Новосибирске произошел странный случай. Человек упал с крыши. Знаете, такое иногда бывает. Просыпается человек поутру, смотрит, вместо рук – пара крыльев. Надо проверить. А как? Конечно, прыгнуть с крыши.
   В данной ситуации первоначальная версия – несчастный случай…
   Форменный помолчал и, позабыв, где находится, вынул из внутреннего кармана пачку сигарет «Новость». Артур узнал эти сигареты. После того, как мама ушла на небо, мальчишка не раз видел такие же сигареты на тумбочке в папиной комнате. Однако потом он почему-то курил только «Беломор». Папиросы Артуру не нравились…
   Спохватившись, Форменный поджал губы под усами и вернул пачку на место.
   – Знаете, при таком положении вещей становится просто страшно за третьего.
   – Какого третьего? – Штырь нахмурился еще сильнее и сейчас походил на злобного старикана из «В гостях у сказки». – Вы о чем?
   – Я о том, что после убийства Мальковой нами были установлены личности тех троих, кто совершил на нее нападение.
   – И что? – не унимался Штырь.
   – Забитый кулаками в Зеленограде и прыгнувший из окна в Новосибирске – это двое из тех троих…
   Пожилая женщина убрала от лица руку и уставилась на Форменного таким взглядом, что Артур растерялся. Так Маргарита Петровна, учитель арифметики, обычно смотрит на двоечника Ваську Баскакова…
   Артур перевел взгляд. Лучше бы не переводил. Картинка еще хуже. На лице старикана выступили красные пятна.
   Интересно, что происходит в этой палате? Пришел бы, что ли, папа, да растолковал все, как он умеет это делать…
   – А… он подтвердил?..
   «Так, еще одна загадка, – подумал мальчишка. – Кто – он, и что он должен был подтвердить? Взрослеть не стоит. Взрослые – странные люди. Они задают одни вопросы, получают на них другие ответы, а потом, не желая казаться глупыми, продолжают разговор в третьем направлении. Все равно что «димедроли-глюкозы»: все слышно, а ничего не понятно. Как вчера, дома. Золотой зуб виднеется впереди, а речь слышится сзади. Как это связать? А-а-а, пусть дальше болтают. Отец придет и все объяснит».
   – Вы хотите сказать – признался? – уточнил Форменный и захлопнул папку. – Доктор, скажите мне как врач… Если человек болен шизофренией, разве он признается в этом? Ему наверняка известно, что его тут же ограничат в свободе, правах…
   – Разница в том, что шизофреник не знает о том, что он шизофреник, – перебил Форменного Штырь.
   Но тот имел особое мнение.
   – Тяга к преступлениям – это тоже болезнь, доктор. Попробуйте сейчас спросить его – знает ли он то, что совершил преступление…
   – А вы спрашивали? – Казалось, Штырь уже успокоился. Движения его были опять ленивы и расчетливы. – И что он ответил?
   Майор до ответа не опустился. Лишь кивнул в сторону сидящего с открытым ртом Артура.
   – Переодевайся!
   Мальчишка повертел головой. Куда? Одежда вот она – в руках тетки, но куда собираться, если нет отца?!
   – Никаких переодеваний, – отрезал Штырь.
   – Доктор, вы… – выпрямился Форменный.
   – Да, я доктор. Вы правильно заметили. И доктор находит, что состояние ребенка недостаточно удовлетворительно для того, чтобы его не только помещать в детский дом, но даже транспортировать. Можете на меня пожаловаться.
   – Знаете, это первое, что я сделаю, если вы будете упорствовать, – заверил Форменный. – Надеюсь, вы понимаете, что он совершил убийство?
   Кто?..
   – А вы спросите его об этом, – как-то ядовито предложил Форменному Штырь. – Задайте ему вопрос: «Зачем ты это сделал?» Тут-то и выяснятся причины, подвигшие неразвитую личность взять в руки оружие. Историю болезни этого ребенка я знаю очень хорошо.
   Форменный долго смотрел в лицо старику, а потом выдавил:
   – Вы очень, очень странный человек, доктор. Очень странный.
   – Вот только не надо этого… – Штырь поморщился и отмахнулся от злого майора так, как обычно отмахивается дед Филька от Артура и Машки, когда они просят отвязать от причала лодку. – Не надо… За связь с английской разведкой сорок лет назад я уже расплатился. Амнистировали за два месяца до звонка, то бишь до освобождения. А так – все, как у людей. Десять лет «без права переписки». Так что оставьте… Ребенок будет здесь на обследовании столько, сколько я, как врач, сочту нужным. Знаете, мой авторитет столь велик, что ни один из докторов области, зная, что ребенок находился у меня, не примет его без моих личных рекомендаций к лечению. А ничего подписывать я не собираюсь. Раз так, то вряд ли кто-то из моих благоразумных коллег возьмется лечить Малькова Артура, не имея на руках диагноза, мною поставленного. Можете идти и докладывать свои сомнения относительно моих странностей руководству.