Константин Сергиенко
Дни поздней осени
(Дневник Маши Молчановой)
ОТ АВТОРА
Несколько лет назад я поехал к приятелю за город. Стояла холодная поздняя осень. Мы гуляли по лесу, растерялись, и я побрел к дому один. Несмотря на холод, листва еще крепко держалась на ветках, в осеннем лесу было торжественно и красиво.
Я приближался к поляне и увидел на ней костерок, кто-то сидел на поваленном дереве рядом. Путь мой лежал через поляну, и я решил не сворачивать. Может, удастся погреть руки и перекинуться словом, тем более что я заплутал.
Я подошел и увидел девочку. Она сидела, уткнув голову в колени. Не успел я сказать приветственных слов, как девочка метнула на меня испуганный взгляд, вскочила и убежала.
Посетовав на неудачу, я протянул руки к костру и увидел, что там дымится тетрадка. Что-то призывное было в этих развернутых и занявшихся было страницах. Я спас из огня тетрадку и в тот же вечер начал читать, а написано в ней было немало.
Меня поразила и даже несколько смутила рассказанная там история. До сих пор не знаю, как к ней относиться. Если все это правда, то где искать объяснение целому ряду загадок? Начатый как простой дневник, рассказ мало-помалу превращался в историю таинственной любви. Я решил дописать обгоревшие страницы, что-то добавить и что-то убрать. Так получилась целая книга.
Я дал ей название, изменил имена героев и кое-какие обстоятельства. Но то основное, о чем поведал истинный автор, оставил неприкосновенным.
21 мая. Понедельник
Вот и лето пришло, мы переехали на дачу. И тут я нашла тебя, мой старый дневник. Как я давно не писала! Дневник пролежал на даче всю зиму, я полистала страницы, они такие холодные! В них сохранился мороз.
Интересно читать, что было с тобой год назад. Но сколько здесь глупостей! Неужели я была такая наивная! Теперь стану писать серьезней. Здравствуй, мой старый дневник! В тебе еще много места. Эту тетрадь подарил мне дедушка. Она совсем не школьная, бумага здесь белая, без линеек, обложка твердая, голубого цвета. Не так уж много успела я исписать за прошлое лето.
Почему я веду дневник? Не знаю сама. Быть может, потому, что нет у меня друга, которому можно все рассказать. А рассказать иногда так хочется. Ладно, посмотрим. Хватит ли еще терпения? Ведь целую зиму не писала ни строчки.
22.30. Сегодня был переезд, и все так устали. Пишу, лежа в постели, поэтому почерк плохой. До завтра!
Интересно читать, что было с тобой год назад. Но сколько здесь глупостей! Неужели я была такая наивная! Теперь стану писать серьезней. Здравствуй, мой старый дневник! В тебе еще много места. Эту тетрадь подарил мне дедушка. Она совсем не школьная, бумага здесь белая, без линеек, обложка твердая, голубого цвета. Не так уж много успела я исписать за прошлое лето.
Почему я веду дневник? Не знаю сама. Быть может, потому, что нет у меня друга, которому можно все рассказать. А рассказать иногда так хочется. Ладно, посмотрим. Хватит ли еще терпения? Ведь целую зиму не писала ни строчки.
22.30. Сегодня был переезд, и все так устали. Пишу, лежа в постели, поэтому почерк плохой. До завтра!
22 мая. Вторник
С утра пошла осматривать наши угодья. Все так ли с прошлого лета? Нет, не так. В заборе появился еще один лаз, видно, кто-то наведывался зимой. Жалко, тут нет зверей, а то приятно было бы представить, что косолапый мишка или серый волчок приходили полакомиться вареньем. Увы, варенье целехонько, а кованый подсвечник из дедушкиной комнаты бесследно исчез.
Зато сохранился старый дырявый мячик, который я надела на обломанный сук. Издали кажется, что на дереве растет невиданный плод.
Я забралась в самый угол участка и посидела на любимой скамейке. Эту скамейку мы с Аней затащили сюда в прошлом году и тут судачили обо всем, чтобы взрослым было не слышно.
Поглядела через забор на Черную дачу. Так мы с Аней называем дом на соседнем участке. Он заброшен, никто в поселке не знает, кому принадлежит дача. Хозяин не то умер, не то далеко уехал. Печально смотреть на Черную дачу. Ставни слегка прикрыты, но не заколочены, все кругом заросло высокой травой и малинником. Прошлым летом я наведывалась туда за голубыми цветами дельфиниума.
Потом был веселый и шумный день. Приехал дедушка с тетей Тусей, пришли Костычевы, и началось чаепитие с разговорами. Дедушка, как всегда, рассказывал много историй, Костычевы смеялись, а папа вдруг углубился в чтение книги, за что получил выговор от мамы. Это характерно для папы. Иной раз он с жаром говорит, иной раз замолкает, слова из него не вытянешь.
В десять часов нас с Аней услали спать. Пишу при свете настольной лампы с бронзовым купидоном, абажур в ней очень ветхий.
Да, надо рассказать про нашу дачу. В ней два этажа. Сначала большая терраса, где пьют чай и обедают. Из нее коридор с выходом в сад. Направо стеклянные двери столовой, налево две комнаты. В первой живут папа с мамой, вторая принадлежит дедушке. Когда его нет, папа занимает комнату под кабинет. Из коридора деревянная лестница наверх. Тут еще две комнаты и терраса. В одной комнате Аня, в другой я, а на террасе любят спать гости. Она вся под огромной мохнатой елью, поэтому ее называют «еловой».
Участок у нас большой и хороший. Здесь много деревьев, елки и сосны. Повсюду выступают корни. Мы спотыкаемся, падаем и шлифуем их своими коленями. Когда-то перед домом была разбита клумба, теперь же цветов на ней нет и клумба называется «бывшей». Есть стол и беседка, порядочно покосившиеся. Мама пытается добиться от папы, чтоб он их поправил, но папа слишком занят своими делами.
Я очень люблю нашу дачу. Интересно, что будет нынешним летом? Я все ожидаю необычного. В сентябре мне исполнится шестнадцать, я стану совсем взрослая. Пора бы чему-то приключиться, пора! Слишком тихо живу, все считают меня молчуньей, замкнутым человеком. И только ты, мой дневник, знаешь, как я люблю иногда поговорить.
Зато сохранился старый дырявый мячик, который я надела на обломанный сук. Издали кажется, что на дереве растет невиданный плод.
Я забралась в самый угол участка и посидела на любимой скамейке. Эту скамейку мы с Аней затащили сюда в прошлом году и тут судачили обо всем, чтобы взрослым было не слышно.
Поглядела через забор на Черную дачу. Так мы с Аней называем дом на соседнем участке. Он заброшен, никто в поселке не знает, кому принадлежит дача. Хозяин не то умер, не то далеко уехал. Печально смотреть на Черную дачу. Ставни слегка прикрыты, но не заколочены, все кругом заросло высокой травой и малинником. Прошлым летом я наведывалась туда за голубыми цветами дельфиниума.
Потом был веселый и шумный день. Приехал дедушка с тетей Тусей, пришли Костычевы, и началось чаепитие с разговорами. Дедушка, как всегда, рассказывал много историй, Костычевы смеялись, а папа вдруг углубился в чтение книги, за что получил выговор от мамы. Это характерно для папы. Иной раз он с жаром говорит, иной раз замолкает, слова из него не вытянешь.
В десять часов нас с Аней услали спать. Пишу при свете настольной лампы с бронзовым купидоном, абажур в ней очень ветхий.
Да, надо рассказать про нашу дачу. В ней два этажа. Сначала большая терраса, где пьют чай и обедают. Из нее коридор с выходом в сад. Направо стеклянные двери столовой, налево две комнаты. В первой живут папа с мамой, вторая принадлежит дедушке. Когда его нет, папа занимает комнату под кабинет. Из коридора деревянная лестница наверх. Тут еще две комнаты и терраса. В одной комнате Аня, в другой я, а на террасе любят спать гости. Она вся под огромной мохнатой елью, поэтому ее называют «еловой».
Участок у нас большой и хороший. Здесь много деревьев, елки и сосны. Повсюду выступают корни. Мы спотыкаемся, падаем и шлифуем их своими коленями. Когда-то перед домом была разбита клумба, теперь же цветов на ней нет и клумба называется «бывшей». Есть стол и беседка, порядочно покосившиеся. Мама пытается добиться от папы, чтоб он их поправил, но папа слишком занят своими делами.
Я очень люблю нашу дачу. Интересно, что будет нынешним летом? Я все ожидаю необычного. В сентябре мне исполнится шестнадцать, я стану совсем взрослая. Пора бы чему-то приключиться, пора! Слишком тихо живу, все считают меня молчуньей, замкнутым человеком. И только ты, мой дневник, знаешь, как я люблю иногда поговорить.
23 мая. Среда
Май — замечательный месяц, кругом все зеленое, свежее! Весной так хорошо себя чувствую, меня не донимает уныние, которое посещает в зимние дни. Настроение всегда отличное, сердце полно ожидания. Весною я всех люблю, даже Лямина из 9-го «А», который строит мне рожи и говорит гадости.
Все лето я на подъеме, но к осени начинается спад. Я становлюсь невозможной, дома двух слов не скажу за день. Слава Богу, до осени еще так далеко!
Хорошо, что в этом году меня освободили от практики, да и сочинение удалось написать пораньше. Все эти весенние головные боли! Домашние обеспокоены, они считают, что за лето я должна хорошо отдохнуть и окрепнуть.
16.30. Все разошлись кто куда, Аня побежала к подружкам. У меня же подружек нет, вот я и стала крутиться перед зеркалом. Стащила у папы сигарету, зажгла и пустила целую струю дыма. Ужас! Вот бы мама увидела. А ничего я смотрюсь с сигаретой. Как в модном журнале.
Стала кланяться сама себе и говорить: «Здравствуйте, любезная Мария Андреевна, как поживаете?» Выходило весьма изящно.
Так я себе понравилась, так развеселилась, что вышла на улицу и гордо прошлась мимо дач. Но хоть бы один человек попался! Хоть бы заметил кто! Только какой-то мальчишка промчался на велосипеде с сумасшедшим криком.
22.00. К вечеру еще ходила на волейбольную площадку, центр «культурной жизни» поселка, и там простояла глупо, глядя, как отчаянно лупят по мячу игроки. Никто на меня даже не взглянул. Ладно, не привыкать. Хотя я знаю, что в классе кой-кому нравлюсь. Например, Атарову и Панкову.
Все лето я на подъеме, но к осени начинается спад. Я становлюсь невозможной, дома двух слов не скажу за день. Слава Богу, до осени еще так далеко!
Хорошо, что в этом году меня освободили от практики, да и сочинение удалось написать пораньше. Все эти весенние головные боли! Домашние обеспокоены, они считают, что за лето я должна хорошо отдохнуть и окрепнуть.
16.30. Все разошлись кто куда, Аня побежала к подружкам. У меня же подружек нет, вот я и стала крутиться перед зеркалом. Стащила у папы сигарету, зажгла и пустила целую струю дыма. Ужас! Вот бы мама увидела. А ничего я смотрюсь с сигаретой. Как в модном журнале.
Стала кланяться сама себе и говорить: «Здравствуйте, любезная Мария Андреевна, как поживаете?» Выходило весьма изящно.
Так я себе понравилась, так развеселилась, что вышла на улицу и гордо прошлась мимо дач. Но хоть бы один человек попался! Хоть бы заметил кто! Только какой-то мальчишка промчался на велосипеде с сумасшедшим криком.
22.00. К вечеру еще ходила на волейбольную площадку, центр «культурной жизни» поселка, и там простояла глупо, глядя, как отчаянно лупят по мячу игроки. Никто на меня даже не взглянул. Ладно, не привыкать. Хотя я знаю, что в классе кой-кому нравлюсь. Например, Атарову и Панкову.
24 мая. Четверг
Хочу описать своих родственников. С сестрички начну. Она на два года моложе, характер совсем другой. Общительная, очень неровная. Легко обижается и быстро отходит. Мы дружим с Аней, хотя, конечно, она еще маленькая. Ей и в голову не приходят те мысли, которые посещают меня. Ане нравится Дима Костычев, сын искусствоведа Костычева. Их дача недалеко от нашей.
Теперь дедушка. Весьма примечательный человек. Он историк, специалист по Средним векам. Дедушка преподает в университете, у него много трудов. С дедушкой всегда интересно, он может рассказывать без конца. В Москве к нам часто приходят его знакомые и тоже рассказывают. Дедушку любят студенты.
Папа — человек своеобразный. Вообще он довольно замкнутый, но иногда загорается идеей и некоторое время ходит как в угаре, только об этом и говорит. Папа литературовед, изучает Пушкина. Несколько дней назад он вдруг разбудил маму ночью и стал объяснять, что открыл новое стихотворение Пушкина. Мама терпеливо слушала, а потом уснула. Папа дуется на нее до сих пор.
Мама преподает английский на филфаке. У нее много забот по дому. Мы с Аней не очень-то помогаем, и маме приходится готовить на всех, следить за чистотой.
Может быть, рассказать еще про тетю Тусю, сестру дедушки? Весьма необычная особа. Говорили, что у нее был когда-то бурный роман, но она не вышла замуж только потому, что не хотела расставаться с дедушкой. А дедушка взял да и сам женился, и тетя Туся на некоторое время куда-то пропала. Когда жена дедушки умерла, тетя Туся появилась снова и большую часть времени проводит у нас.
Все на сегодня. Пока!
Теперь дедушка. Весьма примечательный человек. Он историк, специалист по Средним векам. Дедушка преподает в университете, у него много трудов. С дедушкой всегда интересно, он может рассказывать без конца. В Москве к нам часто приходят его знакомые и тоже рассказывают. Дедушку любят студенты.
Папа — человек своеобразный. Вообще он довольно замкнутый, но иногда загорается идеей и некоторое время ходит как в угаре, только об этом и говорит. Папа литературовед, изучает Пушкина. Несколько дней назад он вдруг разбудил маму ночью и стал объяснять, что открыл новое стихотворение Пушкина. Мама терпеливо слушала, а потом уснула. Папа дуется на нее до сих пор.
Мама преподает английский на филфаке. У нее много забот по дому. Мы с Аней не очень-то помогаем, и маме приходится готовить на всех, следить за чистотой.
Может быть, рассказать еще про тетю Тусю, сестру дедушки? Весьма необычная особа. Говорили, что у нее был когда-то бурный роман, но она не вышла замуж только потому, что не хотела расставаться с дедушкой. А дедушка взял да и сам женился, и тетя Туся на некоторое время куда-то пропала. Когда жена дедушки умерла, тетя Туся появилась снова и большую часть времени проводит у нас.
Все на сегодня. Пока!
25 мая. Пятница
Вчера улеглась и сказала себе: «Пятница, пятница, кто любит, тот приснится». Приснились сразу Атаров, Панков и почему-то Дима Костычев. С четверга на пятницу, как известно, снятся вещие сны. Посмотрим, что в этом сне окажется вещим.
Сегодня дождливый день, а мы с Аней сидим дома. Я переводила своего «англичанина». У меня уже полтетрадки исписано, добралась до второй главы, а всего их двадцать две, много еще работы. Книга замечательная, вот только автор неизвестен, обложка и титульный лист потеряны.
Переведу несколько строк и смотрю в окно. Небо серое, низкое. Моросит. Иногда сбоку заглянет ветка и тут же исчезнет. Ветер. Птицы так быстро проскальзывают мимо окон, что оно как бы вздрагивает.
Сейчас три часа дня. То в дневник пишу, то в тетрадку для переводов. Внезапно решила спросить у «англичанина», скоро ли я влюблюсь. Загадала страницу и строчку, но вышло всего одно слово «never», ужасное слово «никогда». Я так расстроилась! Обедать зовут...
20.30. Прояснилось небо, налилось перламутровым светом, и так красиво стало! Среди облаков обозначился какой-то кораблик, но никуда не поплыл, а застыл на месте. После дождя сад и дача стоят как глянцевые, нежная зелень и вечерний свет. Я открыла окно, сорвала мокрый лист, в нем отразилось закатное небо. Сердце сжимается от предчувствия. Неужто я буду счастлива? Конечно, мне и сейчас хорошо. Люблю свой дом, родителей, дедушку, не представляю себя без них. Но хочется и другого. Чего? Толком не знаю сама...
Переведу несколько строк и смотрю в окно. Небо серое, низкое. Моросит. Иногда сбоку заглянет ветка и тут же исчезнет. Ветер. Птицы так быстро проскальзывают мимо окон, что оно как бы вздрагивает.
Сейчас три часа дня. То в дневник пишу, то в тетрадку для переводов. Внезапно решила спросить у «англичанина», скоро ли я влюблюсь. Загадала страницу и строчку, но вышло всего одно слово «never», ужасное слово «никогда». Я так расстроилась! Обедать зовут...
20.30. Прояснилось небо, налилось перламутровым светом, и так красиво стало! Среди облаков обозначился какой-то кораблик, но никуда не поплыл, а застыл на месте. После дождя сад и дача стоят как глянцевые, нежная зелень и вечерний свет. Я открыла окно, сорвала мокрый лист, в нем отразилось закатное небо. Сердце сжимается от предчувствия. Неужто я буду счастлива? Конечно, мне и сейчас хорошо. Люблю свой дом, родителей, дедушку, не представляю себя без них. Но хочется и другого. Чего? Толком не знаю сама...
26 мая. Суббота
Исправно пишу, каждый день! Пишу и словно разговариваю с кем-то, а это всего лишь бумага.
Сегодня были в лесу, я поймала майского жука. С нами ходил Дима Костычев, и с Аней творилось бог знает что. Язвила, всех задевала. Дима очень неглупый. Он интересный собеседник.
У моего «англичанина» есть глава, которая мне особенно нравится. Там девочка Джил, героиня книги, забредает в глухой сад. Посреди сада заброшенный дом. Джил проникает в дом, бродит по комнатам, воображает встречу с незнакомцем. Написано таинственно и красиво. Я отчего-то вспомнила Черную дачу. Мы с Аней только вокруг да около ходили, но внутрь попасть не пытались. Вдруг там так же интересно, как в доме Джил?
Перед сном зашла Аня и внезапно назвала меня легкомысленной. Щеки ее пылали странным негодованием. Мне-то понятно, в чем дело. В лесу Дима Костычев все время ходил со мной рядом. Я посмеялась про себя, но и взгрустнула. Неужели Аня может ко мне ревновать?
Спокойной ночи, дневник!
Сегодня были в лесу, я поймала майского жука. С нами ходил Дима Костычев, и с Аней творилось бог знает что. Язвила, всех задевала. Дима очень неглупый. Он интересный собеседник.
У моего «англичанина» есть глава, которая мне особенно нравится. Там девочка Джил, героиня книги, забредает в глухой сад. Посреди сада заброшенный дом. Джил проникает в дом, бродит по комнатам, воображает встречу с незнакомцем. Написано таинственно и красиво. Я отчего-то вспомнила Черную дачу. Мы с Аней только вокруг да около ходили, но внутрь попасть не пытались. Вдруг там так же интересно, как в доме Джил?
Перед сном зашла Аня и внезапно назвала меня легкомысленной. Щеки ее пылали странным негодованием. Мне-то понятно, в чем дело. В лесу Дима Костычев все время ходил со мной рядом. Я посмеялась про себя, но и взгрустнула. Неужели Аня может ко мне ревновать?
Спокойной ночи, дневник!
27 мая. Воскресенье
Я так возбуждена, мне так неприятно! Сегодня произошел странный разговор с Костычевым. Я встретилась с ним случайно: пошла к пруду добыть камышей. И тут сидел Дима. Просто сидел на краю пруда, вид у него был печальный.
Кажется, он не слишком обрадовался, увидев меня, скорее растерялся. Но мне хотелось с ним поговорить, а может, и пококетничать. Ведь там, в лесу, он явно оказывал мне предпочтение. Но Дима сразу сказал:
— У нас с тобой не может быть ничего общего. Тогда растерялась я и спросила:
— Что ты имеешь в виду?
— У тебя слишком благополучная жизнь, — ответил Дима.
Я потребовала объяснений, но он бормотал невразумительное о даче, дедушкиных книжках.
— Но у вас тоже дача, — сказала я.
— Совсем не такая.
— Твой папа тоже написал книжку.
— Он давно ничего не пишет, — мрачно сказал Дима.
Я что-то слышала о неприятностях в семье Костычевых, но при мне об этом не очень-то говорили.
— Жалко, что не пишет, — сказала я.
— Надеюсь, ты не станешь об этом распространяться, — сказал Дима.
Меня возмутил его тон. Вот уж не ожидала! А я-то, глупая, хотела кокетничать.
— Зачем же ты тогда сказал? — спросила я. Он молчал, а потом внезапно ответил:
— Ты мне нравишься.
— И мое благополучие тебе мешает?
— Я заранее знаю твой путь, — сказал Дима. — Ты окончишь десятый класс, поступишь в университет. Тебя будут хвалить и в конце концов пошлют в заграничную командировку.
— Что же в этом плохого? — спросила я.
— Все будет исходить не от тебя, а от деда, Петра Александровича Домбровского.
Нет, как он смел такое сказать! Неужто я стою так мало, что без опеки не обойдусь? Пришла домой и стала вытаскивать тетрадки с переводами, конспектами разных книг. Их накопилось не так уж мало.
Я так распалилась, что села за инструмент.
— Не поздно? — спросила мама.
— Мне хочется! — Я открыла ноктюрны Шопена.
Играла и представляла, что Костычев прячется в саду под окном, слышит игру и завидует. Должно быть, это красиво, когда звуки ноктюрна льются из окна в темный сад.
Но мама развеяла мои красивые мечтания. Она сказала, что я совсем разучилась играть. Я хлопнула крышкой и ушла к себе. В конце концов, можно ли хорошо играть на таком инструменте? Мы взяли его в прокате, даже крышка до конца не закрывается, левая педаль не работает.
22.30. Сейчас в постели лежу и немножко меня лихорадит. Хочется пойти и пересказать кому-нибудь разговор с Костычевым. Пожаловаться, что ли. Но знаю, что никому не скажу. Так уж повелось издавна: о серьезном могу говорить только с собой. С Аней все больше о пустяках, с мамой о школе и об отметках, с дедушкой о прочитанных книгах, с папой почти ни о чем. Нет у меня верного друга. Только ты, мой дневник.
Засыпая, вспомнила его грустный взгляд и слова: «Ты мне нравишься». Ага! В том-то и дело, Костычев! Ты просто хотел задеть меня за живое.
А он симпатичный. Высокий лоб и красивые каштановые волосы.
Кажется, он не слишком обрадовался, увидев меня, скорее растерялся. Но мне хотелось с ним поговорить, а может, и пококетничать. Ведь там, в лесу, он явно оказывал мне предпочтение. Но Дима сразу сказал:
— У нас с тобой не может быть ничего общего. Тогда растерялась я и спросила:
— Что ты имеешь в виду?
— У тебя слишком благополучная жизнь, — ответил Дима.
Я потребовала объяснений, но он бормотал невразумительное о даче, дедушкиных книжках.
— Но у вас тоже дача, — сказала я.
— Совсем не такая.
— Твой папа тоже написал книжку.
— Он давно ничего не пишет, — мрачно сказал Дима.
Я что-то слышала о неприятностях в семье Костычевых, но при мне об этом не очень-то говорили.
— Жалко, что не пишет, — сказала я.
— Надеюсь, ты не станешь об этом распространяться, — сказал Дима.
Меня возмутил его тон. Вот уж не ожидала! А я-то, глупая, хотела кокетничать.
— Зачем же ты тогда сказал? — спросила я. Он молчал, а потом внезапно ответил:
— Ты мне нравишься.
— И мое благополучие тебе мешает?
— Я заранее знаю твой путь, — сказал Дима. — Ты окончишь десятый класс, поступишь в университет. Тебя будут хвалить и в конце концов пошлют в заграничную командировку.
— Что же в этом плохого? — спросила я.
— Все будет исходить не от тебя, а от деда, Петра Александровича Домбровского.
Нет, как он смел такое сказать! Неужто я стою так мало, что без опеки не обойдусь? Пришла домой и стала вытаскивать тетрадки с переводами, конспектами разных книг. Их накопилось не так уж мало.
Я так распалилась, что села за инструмент.
— Не поздно? — спросила мама.
— Мне хочется! — Я открыла ноктюрны Шопена.
Играла и представляла, что Костычев прячется в саду под окном, слышит игру и завидует. Должно быть, это красиво, когда звуки ноктюрна льются из окна в темный сад.
Но мама развеяла мои красивые мечтания. Она сказала, что я совсем разучилась играть. Я хлопнула крышкой и ушла к себе. В конце концов, можно ли хорошо играть на таком инструменте? Мы взяли его в прокате, даже крышка до конца не закрывается, левая педаль не работает.
22.30. Сейчас в постели лежу и немножко меня лихорадит. Хочется пойти и пересказать кому-нибудь разговор с Костычевым. Пожаловаться, что ли. Но знаю, что никому не скажу. Так уж повелось издавна: о серьезном могу говорить только с собой. С Аней все больше о пустяках, с мамой о школе и об отметках, с дедушкой о прочитанных книгах, с папой почти ни о чем. Нет у меня верного друга. Только ты, мой дневник.
Засыпая, вспомнила его грустный взгляд и слова: «Ты мне нравишься». Ага! В том-то и дело, Костычев! Ты просто хотел задеть меня за живое.
А он симпатичный. Высокий лоб и красивые каштановые волосы.
28 мая. Понедельник
Мне грустно, и дождик идет. Писать не хочется.
29 мая. Вторник
Вчера неважно себя чувствовала, а сегодня снова взяла ручку. Дима Костычев извинился!
Они приходили с отцом. Дима все в пол смотрел, потом отец его с дедушкой ушли в кабинет, а мы остались в гостиной.
Дима молчал, молчала и я. Но вид у него был виноватый. Наконец пробурчал:
— Я был не прав. Извини.
Я милостиво приняла извинения и не стала допытываться, что послужило причиной вчерашней выходки.
Приятно провели вечер. Прибежала с улицы Аня, я попыталась усадить ее за инструмент, но она отказалась.
Чаевничали. Дедушка и Костычев-старший были в хорошем настроении, оба шутили. Папа же к чаю совсем не вышел. «Заработался», — сказала мама.
Все вместе пошли провожать дедушку на электричку, ему завтра в университет. Дни становятся длиннее, в девять часов светло. Даже сейчас, когда пишу, за окном вскрикивают пичуги и кажется, не совсем еще стемнело. Мне хочется выйти в сад.
Да, так я и сделала. Тихонько, скрип-скрип, сошла по деревянной лестнице, открыла дверь и постояла на крыльце. Как тиха и свежа майская ночь! Месяц еще такой некрепкий, прозрачный, а к осени, знаю, он будет тяжелый, сияющий, драгоценный!
Я шла тихонько меж темных деревьев и совсем не боялась, но внезапно что-то зацепило мой рукав. Это был можжевеловый куст, притаившийся у забора. Мой можжевеловый куст со своим тревожным лекарственным запахом. За этим кустом таится лазейка на Черную дачу. Я посмотрела туда, и темный силуэт дома показался мне очень таинственным. Я даже отодвинула планку в заборе, но не решилась пролезть. Да и зачем? Кто знает, что делается на этом участке ночью.
Пишу все это вернувшись. Поздно уже, спать пора!
Они приходили с отцом. Дима все в пол смотрел, потом отец его с дедушкой ушли в кабинет, а мы остались в гостиной.
Дима молчал, молчала и я. Но вид у него был виноватый. Наконец пробурчал:
— Я был не прав. Извини.
Я милостиво приняла извинения и не стала допытываться, что послужило причиной вчерашней выходки.
Приятно провели вечер. Прибежала с улицы Аня, я попыталась усадить ее за инструмент, но она отказалась.
Чаевничали. Дедушка и Костычев-старший были в хорошем настроении, оба шутили. Папа же к чаю совсем не вышел. «Заработался», — сказала мама.
Все вместе пошли провожать дедушку на электричку, ему завтра в университет. Дни становятся длиннее, в девять часов светло. Даже сейчас, когда пишу, за окном вскрикивают пичуги и кажется, не совсем еще стемнело. Мне хочется выйти в сад.
Да, так я и сделала. Тихонько, скрип-скрип, сошла по деревянной лестнице, открыла дверь и постояла на крыльце. Как тиха и свежа майская ночь! Месяц еще такой некрепкий, прозрачный, а к осени, знаю, он будет тяжелый, сияющий, драгоценный!
Я шла тихонько меж темных деревьев и совсем не боялась, но внезапно что-то зацепило мой рукав. Это был можжевеловый куст, притаившийся у забора. Мой можжевеловый куст со своим тревожным лекарственным запахом. За этим кустом таится лазейка на Черную дачу. Я посмотрела туда, и темный силуэт дома показался мне очень таинственным. Я даже отодвинула планку в заборе, но не решилась пролезть. Да и зачем? Кто знает, что делается на этом участке ночью.
Пишу все это вернувшись. Поздно уже, спать пора!
30 мая. Среда
Поехали с мамой в Москву за подарком Ане, скоро у нее день рождения. Я надела белые брюки, коричневый свитерок и вельветовую куртку. Но куртку пришлось в городе снять. Жарко!
Зашли домой. Как я люблю наш переулок! Он весь зеленый, на нем целых три посольства. Где-то видела строчку: «Посольских переулков тишина». Люблю подходить к нашей двери и читать медную табличку «А. Домбровский». Это еще от дедушкиного отца осталось, он был врачом.
В квартире тихо и пусто. Дедушка в университете, тетя Туся ушла к подружкам, у нее масса подружек, таких же чудных, как она. Я приняла душ, а когда в ванную ушла мама, взяла телефон и принялась обзванивать одноклассников.
Тщетно! Только Панкова застала. Он отчего-то смутился и мямлил невразумительное. И этот человек мне снится с первого класса! Да, да, Виталий Панков, ничем не примечательный школьник, в прошлом сосед мой по парте.
Пригласила его на дачу, он обещал приехать. Какая я храбрая по телефону! В школе разговариваю с мальчишками только тогда, когда подойдут сами. Вот исполнится мне шестнадцать, вернусь с дачи взрослая, поумневшая, тогда и займусь вами, дорогие одноклассники!
Где-то Сережа Атаров пропадает? Хочу его видеть.
По дороге к метро миновала дом Пушкина на Арбате. Его реставрируют, говорят, здесь будет музей. Пушкин! Я часто о нем думаю, представляю себя на балу в Дворянском собрании. Он подходит ко мне и приглашает на танец. Сердце замирает! Ах, если б время повернуло вспять и перенесло меня в ту пору!
23.00. В постели на даче. Взяла томик Пушкина, открыла наугад. Стихотворение «Цветок»:
Зашли домой. Как я люблю наш переулок! Он весь зеленый, на нем целых три посольства. Где-то видела строчку: «Посольских переулков тишина». Люблю подходить к нашей двери и читать медную табличку «А. Домбровский». Это еще от дедушкиного отца осталось, он был врачом.
В квартире тихо и пусто. Дедушка в университете, тетя Туся ушла к подружкам, у нее масса подружек, таких же чудных, как она. Я приняла душ, а когда в ванную ушла мама, взяла телефон и принялась обзванивать одноклассников.
Тщетно! Только Панкова застала. Он отчего-то смутился и мямлил невразумительное. И этот человек мне снится с первого класса! Да, да, Виталий Панков, ничем не примечательный школьник, в прошлом сосед мой по парте.
Пригласила его на дачу, он обещал приехать. Какая я храбрая по телефону! В школе разговариваю с мальчишками только тогда, когда подойдут сами. Вот исполнится мне шестнадцать, вернусь с дачи взрослая, поумневшая, тогда и займусь вами, дорогие одноклассники!
Где-то Сережа Атаров пропадает? Хочу его видеть.
По дороге к метро миновала дом Пушкина на Арбате. Его реставрируют, говорят, здесь будет музей. Пушкин! Я часто о нем думаю, представляю себя на балу в Дворянском собрании. Он подходит ко мне и приглашает на танец. Сердце замирает! Ах, если б время повернуло вспять и перенесло меня в ту пору!
23.00. В постели на даче. Взяла томик Пушкина, открыла наугад. Стихотворение «Цветок»:
Цветок засохший, безуханный,
Забытый в книге вижу я;
И вот уже мечтою странной
Душа наполнилась моя...
31 мая. Четверг
Сегодня мы с Аней набрались храбрости и пошли в гости к Костычевым. Нас встретила Вера Петровна, Димина мама. Как мне показалось, глаза ее были заплаканы, тем не менее она приняла нас радушно и напоила чаем. Тут и Дима пришел с купания.
Он очень обрадовался, хотя у себя дома выглядел неловко. Все время что-то задевал, свалил со стола чашку. Мы пошли в сад на качели. Здесь Дима так раскачал Аню, что ей стало нехорошо. Дима испугался, принес воды, но Аня, поджав губы, отвергла его помощь.
Ходили на волейбольную площадку, и тут Дима внезапно вступил в игру. Оказывается, он неплохо играет! Высоко прыгает, сильно бьет и падает за мячом.
Аня опять посматривала на меня строго, с тем нехорошим выражением лица, которое иногда у нее бывает. Опущенная голова и тяжелый взгляд исподлобья. Вероятно, и сегодня она чувствовала недостаток внимания с Диминой стороны. Но что тут поделаешь?
А я что-то часто стала вспоминать перед сном этого Костычева.
Он очень обрадовался, хотя у себя дома выглядел неловко. Все время что-то задевал, свалил со стола чашку. Мы пошли в сад на качели. Здесь Дима так раскачал Аню, что ей стало нехорошо. Дима испугался, принес воды, но Аня, поджав губы, отвергла его помощь.
Ходили на волейбольную площадку, и тут Дима внезапно вступил в игру. Оказывается, он неплохо играет! Высоко прыгает, сильно бьет и падает за мячом.
Аня опять посматривала на меня строго, с тем нехорошим выражением лица, которое иногда у нее бывает. Опущенная голова и тяжелый взгляд исподлобья. Вероятно, и сегодня она чувствовала недостаток внимания с Диминой стороны. Но что тут поделаешь?
А я что-то часто стала вспоминать перед сном этого Костычева.
1 июня. Пятница
Здравствуй, лето! День такой замечательный! Небо синее до прохлады, хотя в нем жаркое солнце. Ходили купаться, а потом дошли до соснового бора в одних купальниках. Вода была на удивление тепла, как в разгар лета. Над нами прыгали белки. Мне удалось проследить за одной, и, несмотря на то, что она переметывалась с сосны на сосну, ее полет смотрелся гладким скольжением по невидимой струне.
Аня сегодня на меня не дуется, мы щебетали о каких-то пустяках. Мама была в хорошем настроении, папа даже шутил. Словом, лето! Все хорошо!
А вечером испытала момент настоящего счастья. Солнце легло за сосны, но еще проходило сквозь них и полого стелилось по комнате. Люблю этот вечерний свет! В нем есть что-то нарядное, свечное. Я сидела за переводом своего «англичанина», окно было открыто в сад. В него струилась волна запахов свежей зелени, хвои, цветов. Перевод у меня хорошо получался. На удивление, это было место, когда Джил гуляет по вечернему саду: «Солнце наполнило пространство меж деревьями золотым маревом». Марево было и в нашем саду, в моей комнате. Оранжевым светом горела штора. На портрет Пушкина легло теплое свечение, и Пушкин посмотрел на меня так ласково. Мама внизу о чем-то разговаривала с папой, а ведь они говорят так редко. И тут еще раздались звуки фортепиано. Аня играла баркаролу. Так хорошо играла! Что еще нужно для счастья? Сердце мое наполнилось блаженством. Я подошла к окну, вдохнула весь этот вечерний воздух, настоянный солнцем, и прошептала: «Хоть бы вовеки так было! Хоть бы вовеки так было!..»
Аня сегодня на меня не дуется, мы щебетали о каких-то пустяках. Мама была в хорошем настроении, папа даже шутил. Словом, лето! Все хорошо!
А вечером испытала момент настоящего счастья. Солнце легло за сосны, но еще проходило сквозь них и полого стелилось по комнате. Люблю этот вечерний свет! В нем есть что-то нарядное, свечное. Я сидела за переводом своего «англичанина», окно было открыто в сад. В него струилась волна запахов свежей зелени, хвои, цветов. Перевод у меня хорошо получался. На удивление, это было место, когда Джил гуляет по вечернему саду: «Солнце наполнило пространство меж деревьями золотым маревом». Марево было и в нашем саду, в моей комнате. Оранжевым светом горела штора. На портрет Пушкина легло теплое свечение, и Пушкин посмотрел на меня так ласково. Мама внизу о чем-то разговаривала с папой, а ведь они говорят так редко. И тут еще раздались звуки фортепиано. Аня играла баркаролу. Так хорошо играла! Что еще нужно для счастья? Сердце мое наполнилось блаженством. Я подошла к окну, вдохнула весь этот вечерний воздух, настоянный солнцем, и прошептала: «Хоть бы вовеки так было! Хоть бы вовеки так было!..»
2 июня. Суббота
Я решила сделать все, чтобы Дима Костычев заинтересовался Аней. В конце концов, сестричка моя этого достойна. Она умна и хороша собой. Умнее меня во всяком случае.
Я вышла на улицу с желанием встретить Диму, а он тут как тут, прохаживается вдоль забора. Мы поздоровались. Мне не пришлось задавать пустых вопросов, чтоб завязать беседу, он сам предложил сходить за камышами.
— У Ани скоро день рождения, — сообщила я. — Ты приглашен.
— Вот как? — сказал он. — Я думал, меня пригласит сама Аня.
Я заверила, что так и будет. Стала нахваливать Аню. Она умна, хорошо знает искусство, историю...
— А ты разве не знаешь искусство? — внезапно прервал он.
Я смешалась.
Мы пришли к заводи и стали ломать камыши. Жалко, с собой не было ножика. Дима порезал палец. Я хотела перевязать, но он опустил палец над кувшинкой, и несколько капель крови скользнуло в белую чашечку. Дима сорвал кувшинку и протянул мне.
— Возьми на память.
Ничего себе подарок!
— Ты мог бы стать донором, — сказала я.
— Если тебе потребуется переливание, вся моя кровь в твоем распоряжении, — ответил он.
Так я и несла кувшинку до дома, а там поставила в стакан. Капли крови свернулись и побурели, но по-прежнему приковывали мой взор.
Я нашла Аню и вручила ей камыши.
— Это тебе от Костычева. Я пригласила его на день рождения.
Аня обмерла.
— А может, я не собиралась его приглашать!
Она просто упрямилась. Мне ничего не стоило убедить ее, что Костычева пригласить все-таки надо. В конце концов она согласилась и ушла, счастливая, в свою комнату.
Читала перед сном «Великого Гетсби». Такой чудный роман! Тушу свет, спокойной ночи...
...Опять зажгла лампу, не могу уснуть. Только закрою глаза, как перед ними вспыхивают белые лепестки кувшинки и нестерпимо красные капли. Аж больно! Что за наваждение...
Я вышла на улицу с желанием встретить Диму, а он тут как тут, прохаживается вдоль забора. Мы поздоровались. Мне не пришлось задавать пустых вопросов, чтоб завязать беседу, он сам предложил сходить за камышами.
— У Ани скоро день рождения, — сообщила я. — Ты приглашен.
— Вот как? — сказал он. — Я думал, меня пригласит сама Аня.
Я заверила, что так и будет. Стала нахваливать Аню. Она умна, хорошо знает искусство, историю...
— А ты разве не знаешь искусство? — внезапно прервал он.
Я смешалась.
Мы пришли к заводи и стали ломать камыши. Жалко, с собой не было ножика. Дима порезал палец. Я хотела перевязать, но он опустил палец над кувшинкой, и несколько капель крови скользнуло в белую чашечку. Дима сорвал кувшинку и протянул мне.
— Возьми на память.
Ничего себе подарок!
— Ты мог бы стать донором, — сказала я.
— Если тебе потребуется переливание, вся моя кровь в твоем распоряжении, — ответил он.
Так я и несла кувшинку до дома, а там поставила в стакан. Капли крови свернулись и побурели, но по-прежнему приковывали мой взор.
Я нашла Аню и вручила ей камыши.
— Это тебе от Костычева. Я пригласила его на день рождения.
Аня обмерла.
— А может, я не собиралась его приглашать!
Она просто упрямилась. Мне ничего не стоило убедить ее, что Костычева пригласить все-таки надо. В конце концов она согласилась и ушла, счастливая, в свою комнату.
Читала перед сном «Великого Гетсби». Такой чудный роман! Тушу свет, спокойной ночи...
...Опять зажгла лампу, не могу уснуть. Только закрою глаза, как перед ними вспыхивают белые лепестки кувшинки и нестерпимо красные капли. Аж больно! Что за наваждение...
3 июня. Воскресенье
Утро. Еще не умывалась, а спешу поделиться с тобой, мой дневник. Ночью спала ужасно. Всё эти красные капли на белом фоне. А потом мне приснилось, что вновь зажгла лампу и стала ходить по комнате. Казалось, что Костычев там, в саду, рука его кровоточит и он зовет. Стащила салфетку с тумбочки и тихо, не одеваясь, спустилась в сад. Крадусь, и мне стыдно, что не одета. Но, впрочем, в саду темно, а надо спешить, кровь льется по Диминой руке.
Бегу по саду, вернее, хочу бежать. Ноги как ватные, ищу Диму, а его нет. Вон, кажется, силуэт мелькнул на той стороне за забором. Дима на Черной даче! Как страшно. Я продираюсь сквозь забор, рвется рубашка. Бегу к темному дому. Птицы кричат тоскливо. Открыта дверь, на пороге лунный прострел, а дальше жуткая темнота. Боюсь войти, только зову: «Дима, Дима» — и слышу, как из глубины дома начинают приближаться тяжелые, вовсе не Димины шаги. Сердце сжалось от ужаса. Я проснулась в поту.
Какой странный сон! Я совершенно выбита из колеи. Теперь не смогу смотреть на Костычева просто. Ему хорошо, он не знает, что снился мне с окровавленной рукой, не знает, что я бежала в сад и звала его: «Дима, Дима!» Хоть сны не имеют отношения к жизни, мой сон как бы вместился в Диму и изменил его облик. Целое утро об этом думаю. Что делать? Ладно, пойду пить кофе.
15.30. Аня ушла в лес с мамой, а я осталась дома, сославшись на недомогание. Читала опять Фицджеральда. До чего жалко Гетсби! Этот человек стал жертвой великой любви. Но хорошо хоть погиб в тот момент, когда не знал, что его предали. Романтическая книга.
Пошла на участок и бродила меж сосен. Вот мой можжевеловый куст. Папа сказал, что можжевельник находится под охраной государства. И правда, в нашем лесу я его не встречала.
За можжевеловым кустом скамейка и лаз на Черную дачу. Я ведь недаром осталась дома. Тянет к этому месту. Сижу и пишу на скамейке. Сейчас положу тетрадь, а сама наведаюсь на ту сторону. Присмотри за порядком, дневник.
16.00. Я уже дома! Примчалась как угорелая, сердце так и стучит. Вот что случилось. Я положила дневник, отодвинула планку в заборе и очутилась «на той стороне». Тихонько пошла, раздвигая малинник. Вот Черная дача. Чем-то внезапно пахнуло от дома, по спине пробежал озноб. Вспомнился сон и то ощущение.
Я подходила ближе и ближе. Все почему-то казалось странным. Стало боязно, беспокойно. Тем не менее обошла дом, приблизилась к крыльцу и замерла на месте! Дверь, всегда заколоченная, была открыта! И в ней стояла та же чернота, как во сне.
Я повернулась и, не помня себя, помчалась назад. Порвала платье. Опять как во сне. Сейчас сижу в комнате, нашла в кладовке старый бинокль и пытаюсь разглядеть сквозь листву Черную дачу. Но тщетно, только конек крыши виден.
Неужто туда забрались грабители? Хотела сказать папе, но сразу представила его ответ: «Какое тебе дело до этой дачи?»
Все бы ничего, и любое можно представить. Но ведь эта открытая дверь мне приснилась!
Бегу по саду, вернее, хочу бежать. Ноги как ватные, ищу Диму, а его нет. Вон, кажется, силуэт мелькнул на той стороне за забором. Дима на Черной даче! Как страшно. Я продираюсь сквозь забор, рвется рубашка. Бегу к темному дому. Птицы кричат тоскливо. Открыта дверь, на пороге лунный прострел, а дальше жуткая темнота. Боюсь войти, только зову: «Дима, Дима» — и слышу, как из глубины дома начинают приближаться тяжелые, вовсе не Димины шаги. Сердце сжалось от ужаса. Я проснулась в поту.
Какой странный сон! Я совершенно выбита из колеи. Теперь не смогу смотреть на Костычева просто. Ему хорошо, он не знает, что снился мне с окровавленной рукой, не знает, что я бежала в сад и звала его: «Дима, Дима!» Хоть сны не имеют отношения к жизни, мой сон как бы вместился в Диму и изменил его облик. Целое утро об этом думаю. Что делать? Ладно, пойду пить кофе.
15.30. Аня ушла в лес с мамой, а я осталась дома, сославшись на недомогание. Читала опять Фицджеральда. До чего жалко Гетсби! Этот человек стал жертвой великой любви. Но хорошо хоть погиб в тот момент, когда не знал, что его предали. Романтическая книга.
Пошла на участок и бродила меж сосен. Вот мой можжевеловый куст. Папа сказал, что можжевельник находится под охраной государства. И правда, в нашем лесу я его не встречала.
За можжевеловым кустом скамейка и лаз на Черную дачу. Я ведь недаром осталась дома. Тянет к этому месту. Сижу и пишу на скамейке. Сейчас положу тетрадь, а сама наведаюсь на ту сторону. Присмотри за порядком, дневник.
16.00. Я уже дома! Примчалась как угорелая, сердце так и стучит. Вот что случилось. Я положила дневник, отодвинула планку в заборе и очутилась «на той стороне». Тихонько пошла, раздвигая малинник. Вот Черная дача. Чем-то внезапно пахнуло от дома, по спине пробежал озноб. Вспомнился сон и то ощущение.
Я подходила ближе и ближе. Все почему-то казалось странным. Стало боязно, беспокойно. Тем не менее обошла дом, приблизилась к крыльцу и замерла на месте! Дверь, всегда заколоченная, была открыта! И в ней стояла та же чернота, как во сне.
Я повернулась и, не помня себя, помчалась назад. Порвала платье. Опять как во сне. Сейчас сижу в комнате, нашла в кладовке старый бинокль и пытаюсь разглядеть сквозь листву Черную дачу. Но тщетно, только конек крыши виден.
Неужто туда забрались грабители? Хотела сказать папе, но сразу представила его ответ: «Какое тебе дело до этой дачи?»
Все бы ничего, и любое можно представить. Но ведь эта открытая дверь мне приснилась!