Сергиевская Ирина. Великий закон доктора Строптизиуса

   Но вперед, мой друг Михель! Я чувствую, как перо твое крепнет и мужает!
   ОПИСАНИЕ ЛУЧШЕГО МОЕГО ПОКРОВИТЕЛЯ КНЯЗЯ ВОЛЬДЕМАРА ПРОХЛАДНОГО
   Я не знаю человека, который превосходил бы веселостью нрава, шутливостью и изысканной простотой помыслов блестящего Вольдемара Прохладного, галантного героя Санкт-Питербурхских балов и доблестного рубаку на полях сражений. За свою яркую жизнь он имел пятьдесят три дуэли, из коих пятьдесят кончились весьма плачевно для недругов князя. Считаю своим долгом упомянуть об исторической дуэли сего доблестного мужа с графом Василием Оскромным. Оскромный был уничтожен достойным князем метким выстрелом из-за угла в спину.
   Мой нежный возраст и природное уважение к женскому полу не позволяют мне упомянуть о других победах князя, на совсем иных полях сражений. Но если вы представите гибкую, стройную фигуру князя в красном мундире с прекрасными пуговицами, в лаковых сапогах с острыми носами и звонкими шпорами, то вы поймете причину женской слабости.
   - За нами, Прохладными, всегда неслась Победа! - часто говаривает мой покровитель, усмехаясь в свои пышные усы.
   ОПИСАНИЕ МОЕГО ВТОРОГО ПОКРОВИТЕЛЯ СЕМЕНА СЕМЕНОВА
   Сей муж весьма и весьма немногословен, что изобличает в нем натуру пылкую, страстную и склонную к глубоким привязанностям, ум почти государственный. Я бы пожелал ему лишь заимствовать некоторую толику игривости князя Вольдемара и велеречивости герра Доктора.
   Если вы нарисуете в своем воображении гибкую фигурку в длинном, до пят, гороховом пальто, маленькие, как бы веревочные усики, лукавый взор, средне оттопыренные уши, то перед вами, как живой, предстанет Семен Семенов.
   - Ох, Михель, дурья башка, не знаешь ты, как тяжела царская служба! частенько вспоминает он. - Не смыкая глаз! Не щадя ног! За веру - царя отечество!
   ОПИСАНИЕ МОЕГО ПОКРОВИТЕЛЯ, ПИИТЫ ИГОРЯ ПЫШКИНА-ПУСТОЦВЕТА
   Нарисуй себе читатель, если у тебя достанет воображения, гибкую, колеблющуюся фигуру в лиловой бархатной блузе, украшенной большим траурным бантом. Представь себе длинные, лиловые волосы, обрамляющие бледное, тронутое отчаянием лицо. На сем лице вообрази себе, если дерзнешь, длинные глаза, обведенные траурной же каймой. Нарисуй на щеке пииты траурный крестик, выкрась ему губы фиолетовой краской, и перед тобой, как живой, предстанет Игорь Пустоцвет. Натура, несомненно, богато одаренная, но загубившая себя пристрастием к вину и запятнавшая себя пороками, перечислить которые не дает мне природная отроческая стыдливость.
   - О, Смерть, я твой! - частенько поговаривает Пустоцвет, разводя зрачки в разные стороны.
   ОПИСАНИЕ ПОКРОВИТЕЛЯ МИХАИЛА ИВАНОВИЧА ШАНДАЛОВА
   Характер его, не скрою, тяжел для окружающих. Мужем сим порой овладевает угрюмость. В хорошие же его минуты один лишь Прохладный может сравниться с ним в игривости разговора.
   Любовь к Мельпомене и Терпсихоре толкнула его в свое время на создание домашнего театра. И сейчас он частенько, забываясь, любит кричать:
   - Пляши, Мотька! Засеку! Медведю отдам! В солдаты забрею!
   Михаил Шандалов несколько тучен, что не скрывает его гибкости, приобретенной им еще в ранней юности, во время службы при дворе. Приятнейший человек!..
   ...Но брось перо, Михель! Неужели ты не слышишь, что пришел недавний знакомец герра Строптизиуса, герр Пауль? Он, наверно, опять принес нам что-нибудь вкусненькое. Беги, Михель, иначе Твой добрейший покровитель Вольдемар Прохладный съест твою порцию! Может быть, нам принесли конфет?..
   Это было царское угощение (дичь с яблоками), о читатель! Как всегда уступив свою порцию Вольдемару, гордый самоотречением, продолжаю Записки. Итак, с недавних пор частым гостем наших вечеров стал некий герр Пауль, человек немногословный, что обличает в нем натуру ловкую и властолюбивую. Герр Пауль частенько уединяется в портшезе с Учителем и тихим шепотом убеждает его в чем-то. Никак не мог удовлетворить мучающее меня любопытство, ибо каждый раз, как герр Пауль начинал свои таинственные беседы, герр Строптизиус отсылал своего Михеля величественной, но, признаться, приевшейся отговоркой:
   - Ступай, ничтожество, поищи философский камень.
   К ужасу своему, я сделал неожиданное открытие - герр Строптизиус (мужайся, мой друг Михель) герр Строптизиус боится сего Пауля! (чего, к чести своей, никак не могу сказать о себе).
   О, мой снисходительный читатель, не хочу тебе лгать - сегодня я посмел ослушаться Великого Герра. Мысленно послав к черту философский камень вкупе с эликсиром вечной молодости (ну их, надоели!), я жестами отозвал Proshcku с Antoshckoi, дав им понять, что нынче вечером буду охранять тайны и портшез Герра сам. А они могут пойти спать. Безответные мавры послушались моего приказа. Благодаря сей маленькой уловке я услышал странный разговор. Запишу его как запомнил и суди, читатель, обо всем сам. Видимо, это была середина беседы. Герр Пауль быль очень расстроен и, сложив руки как бы перед образом Пречистой Девы, почти плача, сказал моему учителю:
   - Мы с тобой, профессор, оба ученые. Я - академик в нашем свете. Ты среди привидениев первый заведующий. Орел.
   - Да, я заведующий. Мы давно на "ты" с Природой. Но мы - ученые разных формаций, герр Пауль. За мной блестящее, ошеломляющее прошлое, перед вами же, дитя мое, неизвестное, туманное будущее...
   Тут Пауль учтиво похлопал Герра по плечу и, высосав до дна бутылку с какой-то жидкостью, жарко продолжил:
   - У меня академики - во где! - он показал кулак. - Скрутил я их! Но каждую минуту глаз да глаз нужен. Вот, к примеру, включаю недавно радио. мама моя, чего натворили! Я аж за голову взялся. Слушай, профессор, не падай: Вселенная-то дырявая! Прошляпили... Физики-шизики мои в космосе дырки обнаружили! Оттуда и лезет к нам всякая нечисть. Засуха... Недород... Дискриминация... Ботинок вот который месяц починить не могу... Хожу, как последняя собака!..
   Тут, о читатель, Пауль качнулся, упал на грудь Герра и захрапел.
   Я быстро убежал в свой уголок и пожалел молодого академика. Как-то тягостно стало у меня на сердце. Он заронил в мою душу смятение. Все ли так плохо в нынешней науке, как говорит герр Строптизиус? Ведь обнаружили вот дырки во Вселенной! Я часто смотрел в звездное небо и никаких дырок там не замечал. Может быть, плохо смотрел? А если посмотреть еще раз? А если посмотреть поближе? Влезть на какую-нибудь колокольню? Или сделать громадные очки, одеть их на нос и тщательно осмотреть все мироздание? Ах, как меня заинтересовали эти дырки! Боюсь говорить о своих сомнениях Герру. Он, как всегда, прикажет высечь меня.
   Но не пора ли отложить перо, Михель? Неужели ты не чувствуешь, что сон смежает твои веки? Покойной ночи, друг. А с тобой, читатель, мы расстаемся на время.
   ВИТА
   С раннего детства Вита Морошкина презирала мещанство. Родители не понимали Виту. Конфликт с ними разрешился просто - ей купили однокомнатную кооперативную квартиру. Уже три года Морошкина жила так, как ей хотелось: спала, не раздеваясь; зимой, несмотря на отопление - иногда в шубе, питалась исключительно сыром рокфором, мятным драже и растворимым кофе, но зато много, хорошо, со вкусом курила.
   Несмотря на кажущуюся безалаберность, у Морошкиной был твердый распорядок дня. Нашутившись во время работы, она в такси ехала домой и, выпив кофе, усаживалась в кресле у окна. Настроив морской бинокль с восьмикратным увеличением, она рассматривала, что происходит в доме напротив. Пополнив запас впечатлений, Вита включала телевизор и ложилась порассуждать вслух сама с собой:
   - Ты работай, телевизор, работай. Меня ты можешь не стесняться. Что там такое показывают? Боже ты мой, опять ракета в космосе! Ладно, ракета, лети! Ишь разогналась! А я вот сейчас телевизор выключу и ты, душка, исчезнешь. Ты ведь, милая, существуешь только в моем сознании...
   Вита лениво потягивалась, подкладывала под голову вторую подушку и мурлыкала:
   - "Мир не существовал, пока он мною не создан был..." Какое-то там дальше трам-пам-пам-пам... Старался старик, писал... И в конце - просто прелесть: "Иду, восторга полный! Предо мною свет впереди, мрак - за моей спиною!" Ну, прелесть!
   Часто она развлекала себя большими, сложными, хорошо продуманными телефонными розыгрышами: в хорошую погоду приятно было заставить человека просидеть у телефона весь воскресный день. В дождь и слякоть ничего не было радостнее, чем знать, что жертва мокнет в самом неприятном месте, например, на пляже в Зеленогорске. Но и это приедалось ей! Надо было черпать где-то силы, чтобы продолжать жить. Тогда Морошкина вытирала пыль в комнате, чисто умывалась, одевала вечернее платье, драгоценности и беседовала с умными людьми, каковыми она считала известных писателей, актеров и исторических деятелей. Спасительный иконостасик, составленный из портретов этих людей, занимал целую стену ее комнаты. Здесь были: Жан Марэ, Александр Блок, Леонардо да Винчи, Лоренс Оливье, Вилли Шекспир, Буонапарте на Аркольском мосту и Джоконда.
   - Почему мне плохо? Ответьте вот вы, Александр Александрович, допытывалась Вита. - Такое настроение, просто жить не хочется! У вас это тоже бывало, Александр Александрович... Вот сидишь и спрашиваешь себя: зачем, зачем жить?! А секунды уходят... мир стареет... Вы отдаляетесь от нас, Александр Александрович... Ну, объясните, в чем загадка времени? Не можете?
   Блок увиливал от прямого ответа. Он как-то туманно и печально смотрел на Морошкину.
   - Молчи-и-те... По вечерам над ресторанами... Вечерний воздух (или весенний?) как-то там глух... Тоска... А ну вас, Александр Александрович! Скучный вы! Надменный.
   Морошкина затягивалась сигаретой и пускала дым в гордое лицо Бонапарта.
   - Гер-р-ро-ой!... Ур-р-а-а, ваше императорское величество! Взнуздаем Вселеннную!... Покажем всем кузькину мать!... Везучий вы человек, Буонапарте. Знаменитый.
   Морошкина замечала, что прямо на нее смотрит Шекспир. Взгляд великого драматурга всегда раздражал Виту.
   - Не смотри, не смотри на меня, Вилли! Тебя вообще, как такового, может быть, и не было! Уже все знают, что ты был безграмотный и порочный человек! Это, кажется, ты написал: "Быть или не быть?" Незачем было стараться. Враки, Вилли! Не верю ни в тебя, ни в твои писания! Принц Датский...
   Вита хватала телефонную трубку, набирала первый попавшийся знакомый номер и спрашивала Васеньку, Аскольда или Александра Васильевича.
   - Сколько трупов в пьесе Вилли Шекспира "Гамлет"? Не знаешь? Не помнишь? - Морошкина фыркала, подмигивала Вилли. - Ну, привет!
   Она бросала трубку и, разводя руками, вызывающе констатировала:
   - Не созвучны вы нашей эпохе, уважаемый титан Ренессанса! Плохо вас читают. Невнимательно.
   Похоже, Вилли огорчался. Морошкина, довольная произведенным впечатлением, снимала длинные сережки, кольца, браслет и залезала в постель в вечернем платье. Назло. Уже из-под одеяла она сонно грозила кулачком Джоконде:
   - Я не мещанка, чтобы трястись над каким-то там платьем! Пусть мнется. Привет всей компании!
   Навестив Трофимчука, Вита поздно вернулась домой. Она приняла душ, поклевала рокфор и залезла под плед. Было около двенадцати часов ночи. Глухо урчала вода в батареях парового отопления. Отвратительный ветер бесновался где-то за окном. Спать Морошкиной почему-то не хотелось. Она, наоборот, ощутила странное желание встать и куда-то идти. Вита боролась с собой долго, но в конце концов оделась и, не понимая, зачем она это делает, пошла на улицу. На морозе ее удивление собственному поступку прошло. Вита надела варежки и деловито, быстро зашагала в неизвестном ей направлении.
   Из-за снегопада не было видно домов. И города не было. Была только кружевная пелена вокруг и мягкие кочки под ногами.
   - Мир не существовал, пока он мною не создан бы-ыл... - спотыкаясь, бормотала Морошкина.
   Вскоре она непроизвольно остановилась. Бескрайнее снежное поле открылось ей. Низко плыла луна, хрупкая, как яичная скорлупа.
   - Сюда! - позвал тонкий голос.
   Вита послушно направилась к тонкому сугробу. Из норы ей протянули руку. Она подала свою и пропала в сугробе.
   В темноте Морошкина добровольно отдала свои вещи - шубу, сапоги, шапку, - в чьи-то руки и взамен получила странный костюм.
   - Мир не существова-ал, пока мной не создан был... - монотонно пела Вита, послушно натягивая белые чулки, штаны до колен и какой-то шелковый не то пиджак, не то полупальто.
   Ее вытащили на свет. Вита блаженно улыбнулась. Хотелось лечь. Чьи-то руки оправили на ней костюм и нахлобучили на голову пудреный паричок с косицей.
   - Спать хочу, - по-детски сморщилась Вита и улеглась на земляной пол.
   ПАРЕНИЕ ДУХА
   В это же время Павел Петрович Трофимчук сидел в комнате своей любовницы, Евдокии Никитичны. Она была на двадцать лет старше Паши и он ласково называл ее "мамуля".
   Познакомились они полгода назад. В то летнее воскресенье Трофимчуку не везло. Никто не купил у него ни одного искусственного цветка - люди предпочитали покупать живые. С одним рублем в кармане Павел, крепко держа в руке деревянный чемодан, забрел в "Гастроном". С горя хотелось выпить. Паша был горд и проситься третьим в компанию алкоголиков не желал. Слезы наворачивались на глаза от злобы. Молодой, красивый, но никому не нужный Трофимчук простоял два часа, сверля ненавидящим взглядом дебелую продавщицу винно-водочного отдела и надеясь на чудо. Чемодан оттягивал руку. Волосы взмокли под полотняной кепкой. Продавщица Дуся кидала в его сторону заинтересованные взгляды - ярость всегда делала Пашу особенно привлекательным. За пять минут до закрытия "Гастронома" Трофимчук почувствовал, что умирает: душа горела! Он разлепил пересохшие губы, дернул веком и негромко сказал Дуське:
   - Ну что, мамаша, уставилась? Веди к себе, что ли.
   Евдокия Никитична была добрая женщина. Она кормила Пашу, обстирывала его, выдавала деньги и обряжала в большие старомодные костюмы покойного мужа. Ей хотелось верить, что Павел Петрович когда-нибудь женится на своей "мамуле". Он казался ей таким нежным и беззащитным! Глядя на мягкое девичье лицо Трофимчука, она вздыхала:
   - Как бы жизнь не поломала тебя, Павел Петрович...
   Трофимчук сидел за столом в серых габардиновых брюках и белой рубахе на выпуск. Он был бос. Мокрая его одежда висела на батарее. Евдокия Никитична штопала ему носки. Перед Трофимчуком стояла бутылка водки и стакан. Закусывать Паша не любил. Он пил, не пьянея, только глаза из синих делались белыми, а губы краснели.
   - Мне, мамуля, ничего для себя не нужно, - медленно, тяжело проговорил Паша.
   - Устал ты очень, Павел Петрович. Молчишь все последнее время. Взял бы отпуск, отдохнул!
   - Не время мне отдыхать, Евдокия Никитична. Сказал бы я тебе, если бы поумнее была, тайну одну. А так... - он махнул мягкой рукой.
   - А ты скажи, скажи! Может, я тебе что и посоветую. Муж покойный Василий Карпыч всегда советовался.
   Трофимчук медленно улыбнулся красными губами. Блеснули белые крупные зубы.
   - Живешь ты, Евдокия Никитична, как телка в хлеву. Не знаешь ничего, кроме выручки. Да куда тебе больше знать. Деревенская баба... Дура...
   Евдокия Никитична всплакнула:
   - Стара я для тебя, сама знаю... Не мучь ты меня, Павел Петрович! Сразу скажи: "Не ровня ты мне, Дуся. Другую себе нашел. Помоложе". Нашел ведь, Паша? Угадала?
   Трофимчук положил руки на стол ладонями вниз и всхлипнул:
   - Добрая ты. Жалеешь меня, как собаку. Спасибо. Но не такая ты женщина, Дуся, о которой я мечтаю. А мечтаю я, Дуся, об Лиле. Сам ей имя выдумал. Белая такая. Ангельская. С картины "Неравный брак". Все во мне переворачивается, как подумаю, что ангелочка этого за старика отдают!
   - Да о чем ты, Паша? - удивилась Дуся.
   - Куда тебе, дуре, понять. Скоро, скоро, мамаша, все по-моему будет. Силы мне помогают. Привидения. Колдуна одного скрутил. Во он у меня где! Я ему, главное, виду не показываю, что верю в него. Колдунов, главное, не бояться. Главное, вид сделать, что не верую, мол, ни в бога, ни в черта.
   - Проспись, Пашенька... Тебе на работу завтра...
   - Мне бы у старика секрет вызнать. Заговорит он у меня, собака. Даром я их кормлю, что-ли! Привидения, а пожрать любят, к дефициту тянутся, Дуся. Ох как тянутся, доложу я тебе! Вот пришлось мне мебель продать. Цветы по ночам клею, пальцы проволокой изранил. Пух голубиный для цветов крашу. Главное, маманя, голубков-то жалко! А что поделаешь...
   Лицо Трофимчука было как снег. Шевелилось только яркое пятнышко губ.
   - Пойду по земле. Во дворцах жить буду. Никто не остановит. Некому будет. И правильно. Не собака ведь я. Нет. Не собака! Человек. И бессмертие дам, и смерть.
   - Да что ты, Павел Петрович, про смерть говоришь! Тебе бы жить да жить! Молодой, красавец, умный! Образованный, десятилетку кончил! Получить много будешь, машину купишь!
   Трофимчук опять получил:
   - А мне, Евдокия Никитична, мамуля моя дорогая, и деньги-то только для одного нужны. Памятник человеку одному поставить. Поэту. Сереге. Из золота. Над речкой. А вокруг - березки... Тонкие такие... Беленькие... На зебру похожи... С полосками...
   Он закрыл глаза и с мукой затянул:
   - Не жалею, не зову, не пла-а-чу-у-у... Все пройдет, как с белых яблонь дым...
   Трофимчук замолк, опрокинул в себя стакан водки. По нежному белому горлу прошла судорога. Он грохнул стакан об пол и мягко вскочил, притопнул босой ногой, шлепнул себя по груди и коленкам. Тяжело поднялась со стула Евдокия Никитична, тучной лебедью поплыла в пляске, напевая мотив "Цыганочки". Трофимчук пошел за ней вприсядку, медленно выбрасывая босые ноги в широких штанах.
   - И-эх, мамуля! Глядишь, и женюсь! Буду я вроде Христа, а ты при мне как бы жена!
   - Паша ты мой, Паша! - игриво хохотала Евдокия Никитична.
   За окном в черный колодец двора сыпал снег. Зажигался свет в окнах. Дети шли в школу.
   Будущий властелин Вселенной плясал "Цыганочку".
   ВЕЧЕР ВОСПОМИНАНИЙ
   Вите снился странный сон: как будто она - маленькая дрессированная обезьянка в матросском костюмчике, и ее заставляют бегать по арене цирка. Вита пытается протестовать, но ей говорят: "Вы не человек. У вас хвост". Вита возмущенно дернулась во сне и открыла глаза.
   Пахло кислой гнилью. С дощатого потолка спускалась паутина. Что-то шуршало в полумраке. Вита поднялась и села.
   - Это что такое? - ледяным голосом спросила она.
   Вокруг нее на корточках застыли трое "дружков" Трофимчука: Каннибальских, Вампирский и Кадавров. Они сочувственно-слезливо смотрели на Виту и качали головами.
   - Не понимаю, - сухо сказала она. - Что здесь происходит?
   Каннибальских горько вздохнул, снял каракулевую шапку. Лысина Каннибальских блеснула, как озеро в тайге. Он захрустел пальцами.
   - А мы сами понимаем?! Жили, как люди! Работали! Имели человеческие фамилии: Иванов, Петров, Сидоров!
   Вампирский и Кадавров плаксиво хрюкнули.
   - Представьте, девушка: человек работает врачом. Тэрапевтом. Иногда (подчеркиваю - не всегда!) берет взятки. Но, девушка, в нашем учреждении брали и Фадеев, Сергеев, Хельманюк! Почему же я здесь, а они там?! Мне говорят: ты - седьмое поколение. Я резонно возражаю: почему я должен отвечать за своих предков? Мало ли, что они там натворили! Почему Хельманюк живет припеваючи, а я тут страдаю с подонками общества?!
   - Вы - шизофреники, - догадалась Вита.
   Вампирский протянул к ней руки:
   - Не говорите, не говорите так, девушка! А то мы совсем потеряем веру в себя!
   В лице вампирского было что-то ишачье, покорное судьбе. Он оттопырил нижнюю губу и заплакал:
   - Диплом у меня горит... В Академии художеств учился... Был как все. Подумаешь, иконками приторговывал. Дух времени!
   - Эх, барышня, - махнул трясущейся рукой Кадавров, - вас-то за что? Мы, понятно, дрянь. На меня клейма ставить негде - ворюга. Об одном только молюсь - чтоб за все, за все ответить перед нашим честным судом! Хорошо в суде - тут я, на скамеечке, а тут прокуроры сидят... А со мной рядом, Кадавров мечтательно чмокнул, - конвой!
   - Граждане, - развела руками Вита, - причем тут я? Хотите отвечать за свое грязное прошлое - идите в милицию. Там вас с удовольствием выслушают.
   - Ха-ха-ха-ха-ха! - горько завыла троица.
   Каннибальских крикнул:
   - Не знает нас милиция! Не верит! Никто в нас не верит! Автобусы сквозь нас проезжают! И в фамилии наши не верят! Можно ли с фамилией Каннибальских работать тэрапевтом?!
   - Или искусствоведом?! - прорыдал Вампирский.
   - Нельзя, - согласилась Вита. - Но, граждане, зачем вы меня притащили сюда и одели в этот чудовищный костюм?
   - Ох, и не спрашивайте, девушка! - взмолился Каннибальских. - Горе у нас. Человека потеряли, Михеля. Сбежал, щенок! Кого ж нам теперь презирать? Выше кого нам быть?! Усыхаем мы без него! И старик, начальник наш, усыхает!
   - Сворачиваемся, - прогнусил Шура-Амадей. - За что, господи, за что?! Целый день унизить некого!
   - На тебя вся надежда, барышня, - протянул к Вите корявые руки Вилли Кадавров. - Побудь здесь заместо Михеля, а то мы на нет совсем сойдем!
   - Спокойно, граждане, спокойно, - попросила Вита. - Не надо бредить всем сразу. Отвечайте вы, - она указала пальцем на Каннибальских. - Где моя шуба, шапка и сапоги?
   - Миленькая барышня, Михель вы наш, Пашку благодарите Трофимчука. Пашка нас всех скрутил! Не угодили вы ему чем-то, вот сюда и попали вместо Михеля.
   - Ну что вам стоит, Михель, умница моя, побыть здесь?! Я вам сам потом десять шуб куплю, только останьтесь!
   Вилли сказал Вите:
   - Ты, барышня, меня послушай. Эти, - он указал на Каннибальских и Вампирского, - от горя в уме тронулись. А мне не привыкать. Мы все тут дрянь. Сама понимаешь, не такая уж дрянь невидаль, но вся заковыка в том, что мы дрянь седьмого поколения. Поэтому и прозрачные стали. Соображаешь?
   Тут Шура Петров, он же Вампирский Амадей, всплеснул руками и ахнул:
   - Господи, неужели и прадедушка был спекулянтом?! Кошмар какой-то!
   Вилли успокаивающе похлопал его по плечу:
   - И прапрапрадедушка и прапрапрапрадедушка. Так-то, кореш. Ничего даром не проходит.
   Каннибальских закричал как безумный:
   - Неужели наука бессильна против этого явления?! Хоть бы комиссию какую создали! Опыты провели бы! Ведь Трофимчук обещал нашу жалобу в Академию наук отнести!
   Вита поднялась с пола.
   - Ну вот что, голубчики. Я тут вас сейчас всех расшвыряю, растопчу и отведу в милицию.
   - Ха-ха-ха! Отведите! Попробуйте! Только на вашем месте надо вести себя скромнее. Здесь с нескромными такое делают, такое!...
   - Я позову на помощь!
   - Гарри Удодов тоже звал на помощь! Вон в том ящике лежит то, что от него осталось. Порубили! Аристократ рубил, князь Прохладный, а Семенов-филер за ноги держал. Вы еще со всеми познакомитесь!
   - Милиция! На помощь!!! - рявкнула Вита. Дурацкий паричок ее съехал на бок. Косица стала дыбом.
   - Не возвышай голоса, Михель, позор мой! Будь выдержан, поросенок! совсем близко проговорил какой-то старичок.
   Вита шарахнулась и стукнулась головой о грязный ящик. Она увидела, что поодаль, окруженный серым туманом, стоит портшез. Два жирных мавра в пестрых тюрбанах застыли по обе стороны его. Из портшеза выглянуло лукаво сморщенное личико полупрозрачного старичка. Вита изумилась:
   - А вы-то здесь откуда, наваждение?
   - Ты становишься дерзок, Михель. Я прикажу высечь тебя, несносный!
   - Я - Вита!
   - Ты - Михель, - убежденно сказал старичок и раскрыл табакерку. Он прищурил обезьяньи глазки и сладенько начал: Давно я не воспитывал тебя, маленькая бестия. Поди сюда. Я дам тебе подзатыльник, я выкручу тебе ухо. Это меня ободрит. Я ведь чуть было не усох без тебя, пакостник! Ты хочешь убить своего учителя, коварный! Этому ли я учил тебя четыреста лет, тупоумная головешка?!
   - Дедуля, вы пьяный. Проспитесь, - воинственно подступила к Строптизиусу Вита.
   - Сядь за пяльцы. Бездельник, триста лет ты вышиваешь мой портрет бледными шелками! Сядь здесь, у моих ног. Я буду унижать тебя. Это вольет в меня новые силы. Главное - не смей ни в чем противуречить мне, противный. Я держал в страхе царей! Помнишь, ничтожество, эту историйку с царем Иоанном?
   - Товарищи, почему мы все молчим? Почему мы терпим это издевательство?! - воззвала к деревянному потолку сарая Вита.
   - Правил на Москве государь один крикливый, Иоанн, - снова завелся Строптизиус. - Груб был, дерзок. Бывало, посохом колачивал пребольно... Непотребные пляски любил... Я же фанатически наукам предан был! Не выходил из кельи! Тогда и совершил открытие, - старичок чихнул. - А царю Иоанну время помирать пришло. Тут-то он и вспомнил Строптизиуса! Холоп за мной приходит, пес Басманов-младшенький: "Помпон Окафусович, так мол, и так. Царь-батюшка челом бьет - дай ему бессмертие!" "Не проси, Феденька, ответствовал я. - Вспомни, как бил меня великий государь сафьяновым сапожком, немчурой называл, ужом заморским!" Так и помер царь-батюшка, старичок еще раз чихнул.
   - Товарищи! - вознегодовала Вита. - Это же чистейшей воды вранье! Басманова-младшего к тому времени уже давно казнили!
   Из-за портшеза старичка вышел полупрозрачный гусар с пышными усами, картинно облокотился о портшез и вкрадчиво произнес:
   - Ой, как выдеру!
   Вита вспомнила ужасную судьбу Гарри Удодова и скуксилась на ящике. Каннибальских, Вампирский и Кадавров задрожали в углах. Каннибальских шепнул Вите:
   - Молчите, молчите! Сейчас они все появятся! Семенова бойтесь! Семенов - сволочь! В Третьем отделении работал! Провокатором!
   Вокруг портшеза расселась на ящиках компания странных призрачных личностей. Юноша в лиловой блузе с развращенным лицом выдавил:
   - Давно мы не слышали предсмертных хрипов...
   Тучный человек, закутанный в простыню, закинул ногу на ногу и бархатисто произнес: