Страница:
Серлинг Род
Люди, где вы
Род Серлинг
ЛЮДИ, ГДЕ ВЫ?..
Ощущение, которое он испытывал, нельзя было сравнить ни с чем, что он знал до сих пор. Он проснулся, но тем не менее никак не мог вспомнить, что засыпал. И он вовсе не лежал в постели. Он шел, шагал по дороге, по черному асфальту шоссе, разделенному посредине яркой белой полосой. Он остановился, взглянул на синее небо, на жаркий диск утреннего солнца. Затем осмотрелся - мирный сельский пейзаж лежал вокруг него, высокие, одетые буйной летней листвой деревья двумя шеренгами окаймляли шоссе. За их строем золотом зрелой пшеницы струились поля. Похоже на Огайо, подумалось ему. А может быть, на Индиану. Или на северную часть штата Нью-Йорк. Внезапно до него дошло значение этих прозвучавших в его мозгу названий: Огайо, Индиана, Нью-Йорк. Ему пришло на мысль, что он не знает, где находится. И тотчас - снова - он не знает и того, кто он сам! Он наклонил голову и взглянул на себя, на свое тело, пробежал пальцами по зеленой ткани комбинезона, присел и потрогал свои тяжелые высокие ботинки, пощупал застежку "молнию", бежавшую от горла до самого низа. Он потрогал свое лицо, а потом волосы. Инвентарный список, не больше. Попытка собрать в одно вещи, которые все же помнятся. Знакомство с миром кончиками пальцев. Он провел рукой и ощутил небритый подбородок, нос, его горбинку, не слишком густые брови, коротко подстриженные волосы на голове. Не под "нуль", не наголо, но очень коротко подстриженные. Он молод. Во всяком случае, достаточно молод. И чувствует себя хорошо. Чувствует себя здоровым... Ничто не тревожило его. Он мало что понимал, но вовсе не был испуган. Он отошел к обочине, вытащил из кармана сигарету и закурил. Так он стоял, прислонившись к стволу, в тени одного из огромных дубов, выстроившихся вдоль шоссе, и думал: я не знаю, кто я такой. Не знаю, где я. Но сейчас лето, я где-то за городом, и, похоже на то, у меня память отшибло или еще что-нибудь в этом роде. Он затянулся - глубоко, с наслаждением. Вынув сигарету изо рта, он взглянул на этот белый столбик, зажатый в его пальцах. Длинная, с фильтром. В памяти всплыла фраза: У сигареты "Уинстон" вкус такой, как у никакой другой". Потом - "В сигаретах "Малборо" есть все, что может вам понравиться". И еще одна - "Вы стали курить больше, но получаете все меньше удовольствия?".. Это начало рекламы сигарет "Кэмел", подумал он, таких сигарет, что ради того, чтобы их купить, не жалко и милю отшагать. Он улыбнулся и тотчас же громко расхохотался. Вот ведь сила рекламы! Он стоит здесь, не зная ни имени своего, ни того, где он, но табачная поэзия двадцатого века тем не менее уверенно пробилась через китайскую стену амнезии7. Он оборвал смех и задумался. Сигареты и эти рекламные сентенции означали Америку. Вот, значит, он кто - американец. Щелчком он отбросил сигарету и двинулся дальше. Через несколько сот ярдов послышались звуки музыки - они доносились откуда-то из-за поворота, что был впереди. Громкое пение труб. Хороших труб. Трубы сопровождал барабан, но чистое соло трубы вдруг вырвалось, прозвенело и затихло серией коротких стонов. Свинг. Вот что это такое, и он снова осознал смысл слова-символа, все, что оно означало для него. Свинг... Эту мелодию он мог отнести к совершенно определенному времени. Тридцатые годы. Но это было давно. Он же был в пятидесятых. Пусть, подумал он, пусть набираются факты. У него возникло такое ощущение, будто он - центральный рисунок разрезной картинки-загадки, а все остальные части мало-помалу начинают собираться вокруг него, составляя изображение, где уже можно было кое-что разобрать. И странно, подумал он, какой строго определенный составлялся рисунок. Он почему-то знал теперь, что сейчас 1959 год. Знал наверняка. Тысяча девятьсот пятьдесят девятый. Пройдя поворот, он понял, откуда доносилась эта музыка, и тотчас же снова быстро собрал в уме все, что ему стало известно. Он американец, где-то в возрасте между двадцатью и тридцатью, стоит лето, и вот он здесь. Перед ним был придорожный ресторанчик, небольшой, коробкой, сборный домик с табличкой "Открыто" на двери. Музыка доносилась как раз из этой двери. Он вошел внутрь и тотчас почувствовал, что попал в знакомую обстановку. Ему приходилось прежде бывать в подобных местах, это-то он знал определенно. Длинная стойка, уставленная бутылочками кетчупа и зажимами для бумажных салфеток; черного цвета стена сзади, на которой висели написанные от руки меню-объявления; есть сандвичи, такие-то и такие-то супы, пирог "Новинка" и еще с дюжину других. Здесь же была наклеена парочка больших плакатов: девушки в купальных костюмах поднимают бутылки с кока-колой. В дальнем конце комнаты стоял, как он догадался, автоматический проигрыватель; оттуда-то и слышна была музыка. Он прошел вдоль всей стойки, крутнув по пути пару круглых табуретов. Открытая дверь за стойкой вела в кухню с большой ресторанной плитой. Кофейник внушительных размеров захлебывался на плите торопливым фырканьем. Булькающие звуки шипящего кофе тоже были знакомы и настраивали на безмятежный лад, распространяя аромат завтрака, создавая атмосферу ясного, доброго утра. Молодой человек улыбнулся, будто увидел старого друга, или, что еще лучше, ощутил его присутствие. Он уселся на самый крайний табурет так, чтобы видеть кухню, полки, уставленные консервными банками, большой холодильник с двумя дверцами, деревянный разделочный стол, дверь во двор, затянутую кисеей. Он поднял глаза на стенные надписи. Сандвич по-денверски. Сандвич с котлеткой. С сыром. Яичница с ветчиной. И снова ему пришло в голову, что вот он, уже в который раз, не задумываясь, отождествляет знакомые ему, без всякого сомнения, слова с тем смыслом, который они таят в себе. Ну что такое, к примеру, этот сандвич по-денверски? И что такое пирог "Новинка"? Он спрашивал себя и вслед за вопросом в уме тотчас возникал образ, и ему даже казалось, что и вкус. Странная мысль поразила его, что он словно ребенок, взрослеющий фантастически ускоренными, прямо-таки реактивными темпами. Музыка из автомата в углу прервала его рассуждения своим бесцеремонным и громким натиском. - Это что - нужно, чтобы было так громко? - крикнул он в раскрытую дверь кухни. Молчание. Только музыка, и больше ни звука. Он повысил голос: - Вы слышите? И снова не последовало ответа. Тогда он подошел к музыкальному ящику, отодвинул его на несколько сантиметров от стены, на ощупь отыскал внизу маленькую рукоятку регулятора громкости и повернул ее. Музыка словно отдалилась, и в комнате тотчас стало тише и как будто даже уютнее. Он снова придвинул автомат к стене и вернулся на свое место. Взяв со стойки меню, отпечатанное на плотном картоне, - оно было прислонено к зажиму с салфетками, - молодой человек стал внимательно читать его, время от времени поглядывая в раскрытую дверь кухни. Ему видны были золотистые бока четырех пирогов, румянившихся за стеклом духовки, и он снова ощутил это острое чувство соприкосновения с чем-то знакомым, даже дружественным, с чем-то таким, что находило отклик в его душе. - Я, пожалуй, съем яичницу с ветчиной, - снова крикнул он в кухню. - Яйца не нужно сильно прожаривать, а ветчину порежьте помельче... И снова из кухни ни голоса, ни движения. - Я увидел надпись, что здесь у вас неподалеку какой-то городок. Как он называется?.. Кофе бурлил в большом эмалированном кофейнике, в воздух подымался пар. Легкий сквозняк двигал раму с натянутой на ней кисеей, прозрачная эта дверь поскрипывала - несколько сантиметров туда, несколько обратно; мурлыкал потихоньку проигрыватель. По мере того как у молодого человека разыгрывался аппетит, он стал ощущать и легкие уколы раздражения. - Эй! - позвал он. - Я вас, кажется, спрашиваю! Как называется этот город, здесь неподалеку? Он помедлил немного и, снова не дождавшись ответа, поднялся, обогнул стойку и вошел в кухню. Там никого не было. Он пересек кухню, подошел к кисейной двери, толкнул ее и вышел во двор. Это был просторный задний двор, покрытый гравием, совершенно пустынный, если не считать нескольких мусорных урн, выстроенных в ряд; одна урна опрокинулась, усеяв землю вокруг консервными банками, коричневой пылью высохшей кофейной гущи, скорлупой от яиц; тут же валялось несколько коробок из-под кукурузных и рисовых хлопьев, печенья и крекеров, плетенки, в которых перевозят апельсины, сломанное, почти без спиц, колесо, три или четыре кипы старых газет. Он хотел было уже вернуться в дом, как вдруг что-то приковало его к месту. Он снова взглянул на урны. Чего-то здесь не хватало. Какой-то мелочи, без которой было нельзя. Он не знал, чего именно. Казалось, еще мгновение, и стрелки неведомого механизма, тикающего в его мозгу, сойдясь, дадут разумный и точный ответ, но этого не случилось. Что-то на дворе было не так, а он не мог вспомнить, что именно. Это породило слабое беспокойство, но он внутренне отмахнулся от него до поры до времени. Он вернулся в кухню, подошел к кофейнику, опять ощутив его горячий аромат, поднял и перенес его на разделочный стол. Потом отыскал кружку и налил себе кофе, оперся спиной о стол и стоял так, потягивая горячий напиток, наслаждаясь им, вспоминая его. Потом вышел в соседнюю комнату и из широкой стеклянной вазы выбрал себе большущую пышку. Возвратившись с ней на кухню, он прислонился к косяку двери, чтобы держать в поле зрения сразу обе комнаты. Он медленно жевал пышку, глотал кофе и размышлял. Хозяин этой забегаловки, думал он, либо занялся чем-то в подвале, либо его жене приспело время рожать и он помчался к ней. А может быть, парень вдруг заболел. Может, с ним случился инфаркт или что-нибудь в этом роде. Надо, пожалуй, взглянуть - где здесь дверь в подвал. Взгляд его упал на кассовый аппарат за стойкой. Разлюли-малина для жулика - бери не хочу! Или ешь бесплатно. Или еще что-нибудь. Он запустил руку в карман комбинезона и выгреб пригоршню мелочи с долларовой бумажкой. - Американские деньги, - сказал он вслух. - Тогда все ясно. Тут уж никаких сомнений быть не может. Я точно - американец. Так... Две по полдоллара... Четвертак... Десятицентовик... Четыре центовика и доллар бумажкой. Точно американские деньги. Он снова прошел в кухню, переводя взгляд с полки на полку, разглядывая коробки и банки со знакомыми названиями. Вот банки с кэмпбелловским консервированным супом. Это, кажется, тот самый суп, которого пятьдесят семь сортов? И снова его стала сверлить мысль - кто он и где он. Он задумался над несвязанными между собой, непоследовательными мыслями и образами, что роились в его мозгу; над тем, что вот ему известно, оказывается, про музыку; над разговорными выражениями, которые он использует, над меню, которое он прочел и превосходно понял. Яичница, рубленая ветчина - это все были вещи, образ которых, даже запах и вкус были ему знакомы... Целая шеренга вопросов выстроилась перед ним. Кто же он, все-таки? Какого черта он здесь делает? И где это "здесь"? И почему? Почему - вот это очень важный вопрос. Почему он внезапно проснулся на дороге, не зная, кто он? И почему нет никого в этом ресторанчике? Где его владелец, или повар или тот, кто обслуживает клиентов? Почему их нет?.. И снова зашевелился тихий червячок того беспокойства, которое впервые кольнуло его там, во дворе. Он прожевал остатки пышки, запил последним глотком кофе и вышел в соседнюю комнату. Еще раз обогнул стойку, хлопнув четверть доллара на ее гладкую поверхность. У выхода оглянулся и снова внимательным взглядом обвел помещение. Черт его совсем побери, но все выглядело так нормально, естественно, по-настоящему! - слова, и само это место, и запах, и вид всего этого... Он взялся за ручку и, потянув, отворил дверь. Он уже ступил, было, через порог, как вдруг его поразила одна мысль. Внезапно он осознал, что именно смутило его, когда он смотрел на урны для мусора. Он вышел под жаркое утреннее солнце с тенью беспокойства в душе. Теперь он знал, чего там не хватало, в этом дворе ресторанчика, и мысль захлестнула его волной мрачного холодного предчувствия, которого он не испытывал до сих пор. Что-то темное сформировалось и утвердилось в мозгу, и мурашки побежали по коже. Что-то, чего нельзя было понять. Что-то, лежащее за гранью нормального. За символикой слов, за реальностью логики, что поддерживала его, отвечала на его вопросы, служила связующим звеном с действительностью. Там не было мух... Он зашел за угол дома, чтобы снова заглянуть на задний двор с его шеренгой мусорных урн. Мух не было. Была тишина и ни намека на какое-либо движение. Он медленно двинулся к шоссе, точно теперь зная, что здесь кругом неладно. Деревья были настоящие, настоящее было и шоссе и ресторанчик со всем, что в нем есть. Запах кофе был настоящий, и вкус пышки, и на коробках в кухне были настоящие, правильные названия, и кока-кола в бутылке настоящая и стоит десять центов. Все было в порядке, все было всамделишное и все на своем месте. Но во всем этом не было жизни! Вот чего не хватало деятельности! С этой мыслью он ступил на шоссе и двинулся по нему мимо указателя с надписью: "Карсвилл, 1 миля".
Он вошел в город и город распростерся перед ним - аккуратный и симпатичный. Неширокая главная улица огибала парк, который, таким образом, был в центре всего. В этом парке, ближе к одной его стороне возвышалось большое школьное здание. На кольцевой главной улице выстроились в ряд магазинчики, за кинотеатром снова шли лавки и, наконец, виднелся полицейский участок. Еще подальше высилась церковь, позади нее тянулась улица особняков, а в доме на углу помещалась аптека. Был книжный магазин, магазин верхней одежды, бакалейная лавка, на тротуаре перед которой торчала небольшая стойка с надписью: "Остановка автобуса". Мирный и словно умытый, городок дремал в потоках яркого утреннего света и был абсолютно тих. Ниоткуда не доносилось ни звука. Он зашагал по тротуару, заглядывая в витрины. Все магазинчики были открыты. В булочной на полках лежали свежие пирожные и булочки. В книжном объявлялась специальная распродажа. Рекламный щит над входом в кинотеатр обещал фильм про летчиков. Трехэтажное здание было занято конторами адвоката, нотариуса и фирмой по торговле недвижимостью. Еще подальше стояла стеклянная будка общественного телефона, а за ней универсальный магазин; въезд во двор был закрыт с улицы воротами из металлической сетки. И снова он задумался над этим странным явлением. Было все, что полагается иметь городу, - магазины, парк, автобусная остановка, полным-полно работы, и не было людей. Ни души вокруг. Он прислонился к стене здания банка и осмотрел улицу из конца в конец, словно надеясь, что если на нее посмотреть достаточно пристально, то что-нибудь шевельнется. ...Девушку он увидел, когда взгляд его остановился на сетчатых воротах грузового въезда во двор универсального магазина, прямо напротив. Во дворе стоял грузовик и она сидела в его кабине, это было ясно, как божий день, первое живое существо, которое ему встретилось. Сердце у него заколотилось, как заячий хвостик, когда он торопливо ступил с тротуара и бросился к ней. На середине улицы он остановился, чувствуя как у него вспотели ладони. Ему не терпелось сломя голову помчаться к грузовику и в то же время, не теряя даром даже секунды, хотелось прямо отсюда выплеснуть ей все свои вопросы. Он попытался придать голосу этакую непринужденность и даже заставил себя улыбнуться: - Эй, мисс! Мисс, послушайте! - он почувствовал, что против воли голос срывается на крик, и снова сделал над собой усилие, чтобы ввести его в рамки разговорных интонаций. - Мисс, не могли бы вы мне помочь? Не могли бы вы сказать, куда все подевались? Похоже на то, что ни одной живой души нет вокруг! Буквально... ни души!.. Теперь он двигался к ней через улицу непринужденной, как он полагал, походкой, обратив внимание, что девушка продолжала смотреть из своей кабины прямо на него. Он ступил на другую сторону улицы, остановился в нескольких шагах от ворот и снова улыбнулся ей. - Это же с ума можно сойти, - сказал он. - Сумасшествие, маскарад какой-то! Когда я сегодня утром проснулся... - он сделал паузу и задумался. - Ну, не совсем так, чтобы проснулся, - сказал он, - я просто, словно бы, вдруг обнаружил, что иду по шоссе... Он ступил на тротуар и через приоткрытые ворота прошел прямо к кабине грузовика со стороны места для пассажира. Девушка больше не смотрела на него. Она глядела прямо перед собой через ветровое стекло, и ему виден был ее профиль. Красавица. Блондинка с длинными волосами. Но бледная. Он попытался было вспомнить, где он встречал уже такие вот черты лица полное спокойствие без всякого выражения. Спокойное лицо. Это верно. Но даже больше, чем спокойное, - бездушное. - Послушайте, мисс, - обратился он к ней. - Я не хочу вам навязываться, но должен же быть здесь кто-то, кто может сказать мне... Он взялся за ручку и открыл дверцу, и язык у него прилип к гортани, потому что тело девушки упало на него и вниз, мимо его расширившихся, пораженных смятением глаз наземь, ударившись об асфальт с громким, почти металлическим стуком. Он ошеломленно уставился на ее поднятое к небу лицо и только тут до него дошел смысл надписи на борту грузовика: "Резник. Манекены для витрин". Он снова взглянул на ее лицо - безжизненное, с деревянным выражением, с раскрашенными щеками и ртом, с застывшей полуулыбкой, с глазами, которые были широко открыты и молчали. С глазами, которые были не больше чем два пятна на лице куклы... До него дошел юмор положения. Он улыбнулся, почесал небритый свой подбородок, затем медленно опустился - спиной по борту грузовика, пока не сел на асфальт рядом с поверженной девушкой, лежавшей, устремив незрячий свой взгляд в синее небо и на жаркий солнечный диск. Он легонько толкнул локтем ее твердую деревянную руку, подмигнул ей и прищелкнул языком: - Прости меня, детка, но у меня и в мыслях не было так с тобой поступить. Честно говоря... - он снова толкнул ее локтем, - меня всегда влекло к таким вот тихоням, как ты... - Он протянул руку, чтобы ущипнуть неподатливую щеку, и снова засмеялся: - Понимаешь, что я хочу сказать, а, детка? Он поднял куклу и бережно посадил ее в кабину грузовика, оправив ей юбку на коленях. Потом захлопнул дверцу, повернулся и сделал несколько бесцельных шагов в сторону. За сетчатыми воротами лежала кольцевая главная улица, окружавшая парк. Он подошел к решетке и снова осмотрел улицу из конца в конец, не пропустив ни одного магазинчика, глядя на все с той же сосредоточенностью, словно она все-таки могла помочь ему найти признаки жизни. Но улица лежала перед ним пустынная, в магазинчиках не было ни души, и ничто не нарушало мертвого молчания дня. Он обогнул грузовик, подошел к служебному входу в универсальный магазин и заглянул в темный холл, где штабелями, один на другом лежали обнаженные манекены. Вид их пробудил у него воспоминания о второй мировой войне, о фотографиях гор человеческих тел в газовых камерах гитлеровских концентрационных лагерей. Сходство больно ударило по нервам, и он поспешил снова выйти на грузовой двор. Уже оттуда он закричал в раскрытую дверь: - Эй! Есть там кто-нибудь? Вы слышите меня? Он снова подошел к грузовику и заглянул в кабину. В замке зажигания не было ключа. Он улыбнулся безжизненному лицу куклы: - Как насчет ключа, детка? Ты, конечно, не знаешь, где он, верно ведь? Кукла упрямо смотрела прямо перед собой через ветровое стекло... Именно в этот момент он услышал звук. Первый звук с тех пор, как он вышел ив придорожного ресторанчика. Сначала он даже не понял, что это такое. Звук не соотносился ни с чем, что уже было ему известно. Затем он вспомнил, что это такое. Звонил телефон. Он побежал к воротам, наткнулся на сетку, пальцы его судорожно схватились за проволочные ячейки, а глаза лихорадочно шарили по улице, пока он не увидел того, что искал. Это была застекленная будка телефона напротив, в нескольких метрах от парка. Телефон все еще звонил. Он вырвался из ворот и помчался через улицу. Задыхаясь, толкнул стеклянную дверь и едва не оторвал телефон, когда схватил трубку. Носком ноги он пнул дверь и она закрылась за ним. - Алло! Алло! - он в отчаянии затряс трубку. - Алло! Станция? Станция! Телефон молчал. Он помедлил, затем яростно швырнул трубку на рычаг. Вытащил из нагрудного кармана комбинезона десятицентовую монету, сунул ее в щель и подождал. И наконец, услышал первый человеческий голос бесцветный, приторно вежливый голос телефонистки: - Номер, который вы набрали, - сказал голос, - в списке абонентов не значится. Теперь молодой человек рассердился. Он закричал в трубку: - Да вы что там все - с ума посходили? Я никакого номера не набирал!.. - Проверьте набираемый вами номер и, пожалуйста, аккуратнее поворачивайте диск... - Я не набирал номера, станция! Телефон зазвонил и я ответил... - он снова начал трясти трубку. - Станция! Послушайте меня, прошу вас! Мне только надо узнать, где это я? Вы меня поняли? Я просто хочу выяснить, где я и куда подевались люди... Станция, пожалуйста, послушайте... И снова раздался голос телефонистки - безличный, словно с другой планеты: - Номер, который вы набрали, в списке абонентов не значится. Проверьте набираемый вами номер и, пожалуйста, аккуратнее поворачивайте диск. Наступила длинная пауза, и тот же голос сказал: - Это запись! Молодой человек медленно положил трубку. Вся тишина города за тонким стеклом будки навалилась теперь на него, и он почти с ужасом подумал о мертвом безмолвии над деревьями, крышами и мостовыми, безмолвии, которое только на миг было прервано словами: "Это запись!" Все, все было здесь записью. Звук, отпечатанный на воске. Образы на полотне. Декорации, расставленные по сцене. Все очень эффектно. Но вот голос - это уже просто грязная шутка... Ну ладно - неживые вещи, беспризорные кофейники, манекены, лавки; он мог посмотреть на них, подивиться и уйти. Но человеческий голос - ему до отчаяния хотелось, чтобы этот голос принадлежал живому человеку из плоти и крови. Это нечестно, что голос был сам по себе. Нарушенное обещание... Этот голос заронил зерно страха в его мозг и рассердил его. На цепи висела телефонная книжка. Он схватил ее, раскрыл, едва не разорвав, и начал пробегать глазами страницу за страницей. Имена рябили в глазах. Абель. Бейкер. Ботсфорд. Карстэйры. Кэйтеры. Сипида... - Так где же, где же вы, люди? - закричал он. - Где вы пропадаете? Где вы все живете? Только в этой паршивой книге? Снова он перелистал ее страницы. Демисен. Фарверы. Грэннигэны. И так далее - до человека по фамилии Зателли, который жил на Северной Передней улице и чье имя начиналось с буквы А... Молодой человек выронил книгу. Она закачалась на своей цепи. Медленно-медленно он поднял голову и уставился на пустую улицу. - Послушайте-ка, парни, - мягко сказал он. - А кто же присматривает за магазинами? - Стеклянные витрины молча глядели на него. - Кто присматривает за всеми этими магазинами?.. Он медленно повернулся, положил ладонь на ручку и толкнул дверь. Дверь не подалась. Он снова толкнул. Дверь даже не дрогнула. У него возникло чувство, что все, что происходит с ним, - это какой-то розыгрыш. Очень большой, сложный и ужасно несмешной розыгрыш. Он толкнул дверь еще сильнее, навалился на нее плечом, но она по-прежнему не сдвинулась ни на миллиметр. - Ну ладно! - закричал он. - Ладно! Это очень смешная шутка. Очень смешная! Я обожаю ваш городишко. Я обожаю чувство юмора! Но теперь это уже больше не смешно! Понимаете? Теперь это грязно! Какой это умник запер меня здесь?! - Он принялся пинать, толкать, выдавливать дверь, пока ручейки пота не побежали по его лицу. Он закрыл глаза и на минутку прислонился к стеклу передохнуть и вдруг, взглянув вниз, увидел, что дверные петли торчат в его сторону. Он тихонько потянул ручку, и дверь тотчас распахнулась - немного погнутая, но она распахнулась! Он толкал ее, вместо того чтобы потянуть на себя! Потянуть - и все. Он почувствовал, что ему следует либо засмеяться, либо извиниться перед чем-то или кем-то, но, само собой, извиняться здесь было не перед кем... Он ступил в ослепительный солнечный свет и пошел через парк к зданию, перед которым висел большой стеклянный шар с надписью: "Полиция". Он шел к зданию и улыбался. Держи курс на закон и порядок, подумал он. Больше даже, чем просто закон и порядок - здравомыслие! Может быть, здесь-то как раз он его и найдет. Если ребенку случится потеряться, мать всегда объяснит ему потом, что нужно подойти к доброму полисмену и назвать свое имя. Что ж, теперь он и есть ребенок, потерявшийся ребенок, и в мире не осталось больше никого, к кому он может обратиться. А что касается имени, то... кому-то придется сообщить это имя ему самому. В участке было сумрачно и прохладно, большая комната делилась пополам барьером, за которым стоял стол сержанта, стул, а у дальней стены - место радиста с микрофоном и ультракоротковолновым приемопередатчиком. Решетчатая дверь направо вела в блок камер. Через калиточку в середине барьера он прошел на другую половину к микрофону, взял его в руки, осмотрел, затем ни с того ни с сего, словно это требовалось от него - тоже принять участие во всем этом розыгрыше, сказал официальным "полицейским" голосом: - Вызываю все патрульные автомобили! Вызываю все патрульные автомобили! Неизвестный шатается вокруг участка! Чрезвычайно подозрительный парень. Возможно, хочет... - Голос его дрогнул: над столом сержанта к потолку лениво подымалась струйка дыма. Он медленно положил микрофон и подошел к столу. Большая, на четверть уже выкуренная сигара лежала в пепельнице и дымила. Он поднял ее, затем положил на место, испытывая напряжение, страх, ощущение, что кто-то постоянно подглядывает и подслушивает. Он даже резко обернулся, точно хотел застать кого-то за этим занятием. Комната была пуста. Он отворил решетчатую дверь - она громко заскрипела и вошел в блок камер. Камер было восемь, по четыре с каждой стороны, и все они были пусты. Через решетку последней камеры с правой стороны виднелся умывальник. Из крана бежала вода. Горячая вода - он видел пар. На полочке над раковиной лежала бритва, вся в каплях воды, и кисточка для бритья, полная пены. Он на секунду прикрыл глаза, потому что это уже было слишком. Это уже было такое... Покажите мне домовых, подумал он, или привидения, или каких-нибудь чудовищ. Покажите мне мертвецов, вышагивающих, как на параде. Пусть резкие и дикие звуки похоронного рожка раздвинут эту мертвенную тишину утра, я не боюсь ничего, только перестаньте пугать меня преувеличенной естественностью вещей! Не подсовывайте мне сигарных окурков в пепельницах и воду, льющуюся из крана, и покрытые пеной кисточки для бритья! Они-то как раз способны потрясти человека больше, чем появление призрака... Он медленно вошел в камеру, приблизился к раковине умывальника, протянул дрожащую руку и дотронулся до пены на кисточке. Пена была настоящая. Теплая на ощупь. Она пахла мылом. Вода потихоньку лилась в раковину. На бритве была надпись: "Жиллет", и ему вспомнилась почему-то серия передач "Вокруг света" по телевидению и футболисты нью-йоркской команды "Гиганты", выигрывающие четыре - ноль у "Кливлендских Индейцев". Но боже мой, это было, должно быть, лет десять назад! А может быть, в прошлом году? Или, возможно, этого вообще еще не было? Потому что теперь у него не стало никакой базы для отсчета, никакой отправной точки, ни даты, ни времени, ни места, на которые он мог бы опереться... Он не услышал скрипа двери в камеру, которая медленно закрывалась за ним, до тех пор, пока не увидел на стене ее черную тень, приближающуюся сантиметр за сантиметром, медленно и неотвратимо. У него вырвалось рыдание, и он стремглав бросился к двери, успев протиснуться в остававшуюся щель, прежде чем дверь затворилась. Какую-то секунду он постоял, прислонившись к ней, переводя дыхание, затем, пятясь, отошел и оперся о решетку противоположной камеры, пристально глядя через неширокий коридор на закрытую и запертую на замок дверь, словно это было какое-то смертоносное животное. Что-то толкнуло его, что надо бежать. Бежать. Бежать, не жалея ног! Наружу! Быстро! Подальше отсюда! Словно кто-то нашептывал ему команду. Это слабеющий в неравной схватке мозг отдавал свой приказ сражаться сражаться до последнего патрона! Мозг изнемогал от кошмара, от гнетущего его страха. Инстинкты молили о безопасности и спасении. Быстро, быстро отсюда! Беги! Беги! Беги! Он уже был снаружи, на солнце, мчался через улицу, споткнулся о кромку тротуара, исцарапался о живую изгородь, когда врезался в нее. Перебравшись через кусты, он кинулся дальше, в парк, и все бежал, бежал, бежал... Перед ним выросло школьное здание со скульптурой перед фронтоном. Инерция движения вынесла его на ступени постамента, и только здесь он пришел в себя, обнимая металлическую ногу какого-то застывшего в героической позе мужа науки, погибшего в 1911 году: бронзовый, он возвышался темным силуэтом на фоне яркого синего неба... Молодой человек заплакал. Он одним взглядом вобрал в себя все эти магазины, кинотеатр, наконец, статую и всю эту неимоверную тишину и закричал сквозь слезы: - Люди, где же вы? Пожалуйста, богом вас молю, скажите мне... люди, где вы?..
ЛЮДИ, ГДЕ ВЫ?..
Ощущение, которое он испытывал, нельзя было сравнить ни с чем, что он знал до сих пор. Он проснулся, но тем не менее никак не мог вспомнить, что засыпал. И он вовсе не лежал в постели. Он шел, шагал по дороге, по черному асфальту шоссе, разделенному посредине яркой белой полосой. Он остановился, взглянул на синее небо, на жаркий диск утреннего солнца. Затем осмотрелся - мирный сельский пейзаж лежал вокруг него, высокие, одетые буйной летней листвой деревья двумя шеренгами окаймляли шоссе. За их строем золотом зрелой пшеницы струились поля. Похоже на Огайо, подумалось ему. А может быть, на Индиану. Или на северную часть штата Нью-Йорк. Внезапно до него дошло значение этих прозвучавших в его мозгу названий: Огайо, Индиана, Нью-Йорк. Ему пришло на мысль, что он не знает, где находится. И тотчас - снова - он не знает и того, кто он сам! Он наклонил голову и взглянул на себя, на свое тело, пробежал пальцами по зеленой ткани комбинезона, присел и потрогал свои тяжелые высокие ботинки, пощупал застежку "молнию", бежавшую от горла до самого низа. Он потрогал свое лицо, а потом волосы. Инвентарный список, не больше. Попытка собрать в одно вещи, которые все же помнятся. Знакомство с миром кончиками пальцев. Он провел рукой и ощутил небритый подбородок, нос, его горбинку, не слишком густые брови, коротко подстриженные волосы на голове. Не под "нуль", не наголо, но очень коротко подстриженные. Он молод. Во всяком случае, достаточно молод. И чувствует себя хорошо. Чувствует себя здоровым... Ничто не тревожило его. Он мало что понимал, но вовсе не был испуган. Он отошел к обочине, вытащил из кармана сигарету и закурил. Так он стоял, прислонившись к стволу, в тени одного из огромных дубов, выстроившихся вдоль шоссе, и думал: я не знаю, кто я такой. Не знаю, где я. Но сейчас лето, я где-то за городом, и, похоже на то, у меня память отшибло или еще что-нибудь в этом роде. Он затянулся - глубоко, с наслаждением. Вынув сигарету изо рта, он взглянул на этот белый столбик, зажатый в его пальцах. Длинная, с фильтром. В памяти всплыла фраза: У сигареты "Уинстон" вкус такой, как у никакой другой". Потом - "В сигаретах "Малборо" есть все, что может вам понравиться". И еще одна - "Вы стали курить больше, но получаете все меньше удовольствия?".. Это начало рекламы сигарет "Кэмел", подумал он, таких сигарет, что ради того, чтобы их купить, не жалко и милю отшагать. Он улыбнулся и тотчас же громко расхохотался. Вот ведь сила рекламы! Он стоит здесь, не зная ни имени своего, ни того, где он, но табачная поэзия двадцатого века тем не менее уверенно пробилась через китайскую стену амнезии7. Он оборвал смех и задумался. Сигареты и эти рекламные сентенции означали Америку. Вот, значит, он кто - американец. Щелчком он отбросил сигарету и двинулся дальше. Через несколько сот ярдов послышались звуки музыки - они доносились откуда-то из-за поворота, что был впереди. Громкое пение труб. Хороших труб. Трубы сопровождал барабан, но чистое соло трубы вдруг вырвалось, прозвенело и затихло серией коротких стонов. Свинг. Вот что это такое, и он снова осознал смысл слова-символа, все, что оно означало для него. Свинг... Эту мелодию он мог отнести к совершенно определенному времени. Тридцатые годы. Но это было давно. Он же был в пятидесятых. Пусть, подумал он, пусть набираются факты. У него возникло такое ощущение, будто он - центральный рисунок разрезной картинки-загадки, а все остальные части мало-помалу начинают собираться вокруг него, составляя изображение, где уже можно было кое-что разобрать. И странно, подумал он, какой строго определенный составлялся рисунок. Он почему-то знал теперь, что сейчас 1959 год. Знал наверняка. Тысяча девятьсот пятьдесят девятый. Пройдя поворот, он понял, откуда доносилась эта музыка, и тотчас же снова быстро собрал в уме все, что ему стало известно. Он американец, где-то в возрасте между двадцатью и тридцатью, стоит лето, и вот он здесь. Перед ним был придорожный ресторанчик, небольшой, коробкой, сборный домик с табличкой "Открыто" на двери. Музыка доносилась как раз из этой двери. Он вошел внутрь и тотчас почувствовал, что попал в знакомую обстановку. Ему приходилось прежде бывать в подобных местах, это-то он знал определенно. Длинная стойка, уставленная бутылочками кетчупа и зажимами для бумажных салфеток; черного цвета стена сзади, на которой висели написанные от руки меню-объявления; есть сандвичи, такие-то и такие-то супы, пирог "Новинка" и еще с дюжину других. Здесь же была наклеена парочка больших плакатов: девушки в купальных костюмах поднимают бутылки с кока-колой. В дальнем конце комнаты стоял, как он догадался, автоматический проигрыватель; оттуда-то и слышна была музыка. Он прошел вдоль всей стойки, крутнув по пути пару круглых табуретов. Открытая дверь за стойкой вела в кухню с большой ресторанной плитой. Кофейник внушительных размеров захлебывался на плите торопливым фырканьем. Булькающие звуки шипящего кофе тоже были знакомы и настраивали на безмятежный лад, распространяя аромат завтрака, создавая атмосферу ясного, доброго утра. Молодой человек улыбнулся, будто увидел старого друга, или, что еще лучше, ощутил его присутствие. Он уселся на самый крайний табурет так, чтобы видеть кухню, полки, уставленные консервными банками, большой холодильник с двумя дверцами, деревянный разделочный стол, дверь во двор, затянутую кисеей. Он поднял глаза на стенные надписи. Сандвич по-денверски. Сандвич с котлеткой. С сыром. Яичница с ветчиной. И снова ему пришло в голову, что вот он, уже в который раз, не задумываясь, отождествляет знакомые ему, без всякого сомнения, слова с тем смыслом, который они таят в себе. Ну что такое, к примеру, этот сандвич по-денверски? И что такое пирог "Новинка"? Он спрашивал себя и вслед за вопросом в уме тотчас возникал образ, и ему даже казалось, что и вкус. Странная мысль поразила его, что он словно ребенок, взрослеющий фантастически ускоренными, прямо-таки реактивными темпами. Музыка из автомата в углу прервала его рассуждения своим бесцеремонным и громким натиском. - Это что - нужно, чтобы было так громко? - крикнул он в раскрытую дверь кухни. Молчание. Только музыка, и больше ни звука. Он повысил голос: - Вы слышите? И снова не последовало ответа. Тогда он подошел к музыкальному ящику, отодвинул его на несколько сантиметров от стены, на ощупь отыскал внизу маленькую рукоятку регулятора громкости и повернул ее. Музыка словно отдалилась, и в комнате тотчас стало тише и как будто даже уютнее. Он снова придвинул автомат к стене и вернулся на свое место. Взяв со стойки меню, отпечатанное на плотном картоне, - оно было прислонено к зажиму с салфетками, - молодой человек стал внимательно читать его, время от времени поглядывая в раскрытую дверь кухни. Ему видны были золотистые бока четырех пирогов, румянившихся за стеклом духовки, и он снова ощутил это острое чувство соприкосновения с чем-то знакомым, даже дружественным, с чем-то таким, что находило отклик в его душе. - Я, пожалуй, съем яичницу с ветчиной, - снова крикнул он в кухню. - Яйца не нужно сильно прожаривать, а ветчину порежьте помельче... И снова из кухни ни голоса, ни движения. - Я увидел надпись, что здесь у вас неподалеку какой-то городок. Как он называется?.. Кофе бурлил в большом эмалированном кофейнике, в воздух подымался пар. Легкий сквозняк двигал раму с натянутой на ней кисеей, прозрачная эта дверь поскрипывала - несколько сантиметров туда, несколько обратно; мурлыкал потихоньку проигрыватель. По мере того как у молодого человека разыгрывался аппетит, он стал ощущать и легкие уколы раздражения. - Эй! - позвал он. - Я вас, кажется, спрашиваю! Как называется этот город, здесь неподалеку? Он помедлил немного и, снова не дождавшись ответа, поднялся, обогнул стойку и вошел в кухню. Там никого не было. Он пересек кухню, подошел к кисейной двери, толкнул ее и вышел во двор. Это был просторный задний двор, покрытый гравием, совершенно пустынный, если не считать нескольких мусорных урн, выстроенных в ряд; одна урна опрокинулась, усеяв землю вокруг консервными банками, коричневой пылью высохшей кофейной гущи, скорлупой от яиц; тут же валялось несколько коробок из-под кукурузных и рисовых хлопьев, печенья и крекеров, плетенки, в которых перевозят апельсины, сломанное, почти без спиц, колесо, три или четыре кипы старых газет. Он хотел было уже вернуться в дом, как вдруг что-то приковало его к месту. Он снова взглянул на урны. Чего-то здесь не хватало. Какой-то мелочи, без которой было нельзя. Он не знал, чего именно. Казалось, еще мгновение, и стрелки неведомого механизма, тикающего в его мозгу, сойдясь, дадут разумный и точный ответ, но этого не случилось. Что-то на дворе было не так, а он не мог вспомнить, что именно. Это породило слабое беспокойство, но он внутренне отмахнулся от него до поры до времени. Он вернулся в кухню, подошел к кофейнику, опять ощутив его горячий аромат, поднял и перенес его на разделочный стол. Потом отыскал кружку и налил себе кофе, оперся спиной о стол и стоял так, потягивая горячий напиток, наслаждаясь им, вспоминая его. Потом вышел в соседнюю комнату и из широкой стеклянной вазы выбрал себе большущую пышку. Возвратившись с ней на кухню, он прислонился к косяку двери, чтобы держать в поле зрения сразу обе комнаты. Он медленно жевал пышку, глотал кофе и размышлял. Хозяин этой забегаловки, думал он, либо занялся чем-то в подвале, либо его жене приспело время рожать и он помчался к ней. А может быть, парень вдруг заболел. Может, с ним случился инфаркт или что-нибудь в этом роде. Надо, пожалуй, взглянуть - где здесь дверь в подвал. Взгляд его упал на кассовый аппарат за стойкой. Разлюли-малина для жулика - бери не хочу! Или ешь бесплатно. Или еще что-нибудь. Он запустил руку в карман комбинезона и выгреб пригоршню мелочи с долларовой бумажкой. - Американские деньги, - сказал он вслух. - Тогда все ясно. Тут уж никаких сомнений быть не может. Я точно - американец. Так... Две по полдоллара... Четвертак... Десятицентовик... Четыре центовика и доллар бумажкой. Точно американские деньги. Он снова прошел в кухню, переводя взгляд с полки на полку, разглядывая коробки и банки со знакомыми названиями. Вот банки с кэмпбелловским консервированным супом. Это, кажется, тот самый суп, которого пятьдесят семь сортов? И снова его стала сверлить мысль - кто он и где он. Он задумался над несвязанными между собой, непоследовательными мыслями и образами, что роились в его мозгу; над тем, что вот ему известно, оказывается, про музыку; над разговорными выражениями, которые он использует, над меню, которое он прочел и превосходно понял. Яичница, рубленая ветчина - это все были вещи, образ которых, даже запах и вкус были ему знакомы... Целая шеренга вопросов выстроилась перед ним. Кто же он, все-таки? Какого черта он здесь делает? И где это "здесь"? И почему? Почему - вот это очень важный вопрос. Почему он внезапно проснулся на дороге, не зная, кто он? И почему нет никого в этом ресторанчике? Где его владелец, или повар или тот, кто обслуживает клиентов? Почему их нет?.. И снова зашевелился тихий червячок того беспокойства, которое впервые кольнуло его там, во дворе. Он прожевал остатки пышки, запил последним глотком кофе и вышел в соседнюю комнату. Еще раз обогнул стойку, хлопнув четверть доллара на ее гладкую поверхность. У выхода оглянулся и снова внимательным взглядом обвел помещение. Черт его совсем побери, но все выглядело так нормально, естественно, по-настоящему! - слова, и само это место, и запах, и вид всего этого... Он взялся за ручку и, потянув, отворил дверь. Он уже ступил, было, через порог, как вдруг его поразила одна мысль. Внезапно он осознал, что именно смутило его, когда он смотрел на урны для мусора. Он вышел под жаркое утреннее солнце с тенью беспокойства в душе. Теперь он знал, чего там не хватало, в этом дворе ресторанчика, и мысль захлестнула его волной мрачного холодного предчувствия, которого он не испытывал до сих пор. Что-то темное сформировалось и утвердилось в мозгу, и мурашки побежали по коже. Что-то, чего нельзя было понять. Что-то, лежащее за гранью нормального. За символикой слов, за реальностью логики, что поддерживала его, отвечала на его вопросы, служила связующим звеном с действительностью. Там не было мух... Он зашел за угол дома, чтобы снова заглянуть на задний двор с его шеренгой мусорных урн. Мух не было. Была тишина и ни намека на какое-либо движение. Он медленно двинулся к шоссе, точно теперь зная, что здесь кругом неладно. Деревья были настоящие, настоящее было и шоссе и ресторанчик со всем, что в нем есть. Запах кофе был настоящий, и вкус пышки, и на коробках в кухне были настоящие, правильные названия, и кока-кола в бутылке настоящая и стоит десять центов. Все было в порядке, все было всамделишное и все на своем месте. Но во всем этом не было жизни! Вот чего не хватало деятельности! С этой мыслью он ступил на шоссе и двинулся по нему мимо указателя с надписью: "Карсвилл, 1 миля".
Он вошел в город и город распростерся перед ним - аккуратный и симпатичный. Неширокая главная улица огибала парк, который, таким образом, был в центре всего. В этом парке, ближе к одной его стороне возвышалось большое школьное здание. На кольцевой главной улице выстроились в ряд магазинчики, за кинотеатром снова шли лавки и, наконец, виднелся полицейский участок. Еще подальше высилась церковь, позади нее тянулась улица особняков, а в доме на углу помещалась аптека. Был книжный магазин, магазин верхней одежды, бакалейная лавка, на тротуаре перед которой торчала небольшая стойка с надписью: "Остановка автобуса". Мирный и словно умытый, городок дремал в потоках яркого утреннего света и был абсолютно тих. Ниоткуда не доносилось ни звука. Он зашагал по тротуару, заглядывая в витрины. Все магазинчики были открыты. В булочной на полках лежали свежие пирожные и булочки. В книжном объявлялась специальная распродажа. Рекламный щит над входом в кинотеатр обещал фильм про летчиков. Трехэтажное здание было занято конторами адвоката, нотариуса и фирмой по торговле недвижимостью. Еще подальше стояла стеклянная будка общественного телефона, а за ней универсальный магазин; въезд во двор был закрыт с улицы воротами из металлической сетки. И снова он задумался над этим странным явлением. Было все, что полагается иметь городу, - магазины, парк, автобусная остановка, полным-полно работы, и не было людей. Ни души вокруг. Он прислонился к стене здания банка и осмотрел улицу из конца в конец, словно надеясь, что если на нее посмотреть достаточно пристально, то что-нибудь шевельнется. ...Девушку он увидел, когда взгляд его остановился на сетчатых воротах грузового въезда во двор универсального магазина, прямо напротив. Во дворе стоял грузовик и она сидела в его кабине, это было ясно, как божий день, первое живое существо, которое ему встретилось. Сердце у него заколотилось, как заячий хвостик, когда он торопливо ступил с тротуара и бросился к ней. На середине улицы он остановился, чувствуя как у него вспотели ладони. Ему не терпелось сломя голову помчаться к грузовику и в то же время, не теряя даром даже секунды, хотелось прямо отсюда выплеснуть ей все свои вопросы. Он попытался придать голосу этакую непринужденность и даже заставил себя улыбнуться: - Эй, мисс! Мисс, послушайте! - он почувствовал, что против воли голос срывается на крик, и снова сделал над собой усилие, чтобы ввести его в рамки разговорных интонаций. - Мисс, не могли бы вы мне помочь? Не могли бы вы сказать, куда все подевались? Похоже на то, что ни одной живой души нет вокруг! Буквально... ни души!.. Теперь он двигался к ней через улицу непринужденной, как он полагал, походкой, обратив внимание, что девушка продолжала смотреть из своей кабины прямо на него. Он ступил на другую сторону улицы, остановился в нескольких шагах от ворот и снова улыбнулся ей. - Это же с ума можно сойти, - сказал он. - Сумасшествие, маскарад какой-то! Когда я сегодня утром проснулся... - он сделал паузу и задумался. - Ну, не совсем так, чтобы проснулся, - сказал он, - я просто, словно бы, вдруг обнаружил, что иду по шоссе... Он ступил на тротуар и через приоткрытые ворота прошел прямо к кабине грузовика со стороны места для пассажира. Девушка больше не смотрела на него. Она глядела прямо перед собой через ветровое стекло, и ему виден был ее профиль. Красавица. Блондинка с длинными волосами. Но бледная. Он попытался было вспомнить, где он встречал уже такие вот черты лица полное спокойствие без всякого выражения. Спокойное лицо. Это верно. Но даже больше, чем спокойное, - бездушное. - Послушайте, мисс, - обратился он к ней. - Я не хочу вам навязываться, но должен же быть здесь кто-то, кто может сказать мне... Он взялся за ручку и открыл дверцу, и язык у него прилип к гортани, потому что тело девушки упало на него и вниз, мимо его расширившихся, пораженных смятением глаз наземь, ударившись об асфальт с громким, почти металлическим стуком. Он ошеломленно уставился на ее поднятое к небу лицо и только тут до него дошел смысл надписи на борту грузовика: "Резник. Манекены для витрин". Он снова взглянул на ее лицо - безжизненное, с деревянным выражением, с раскрашенными щеками и ртом, с застывшей полуулыбкой, с глазами, которые были широко открыты и молчали. С глазами, которые были не больше чем два пятна на лице куклы... До него дошел юмор положения. Он улыбнулся, почесал небритый свой подбородок, затем медленно опустился - спиной по борту грузовика, пока не сел на асфальт рядом с поверженной девушкой, лежавшей, устремив незрячий свой взгляд в синее небо и на жаркий солнечный диск. Он легонько толкнул локтем ее твердую деревянную руку, подмигнул ей и прищелкнул языком: - Прости меня, детка, но у меня и в мыслях не было так с тобой поступить. Честно говоря... - он снова толкнул ее локтем, - меня всегда влекло к таким вот тихоням, как ты... - Он протянул руку, чтобы ущипнуть неподатливую щеку, и снова засмеялся: - Понимаешь, что я хочу сказать, а, детка? Он поднял куклу и бережно посадил ее в кабину грузовика, оправив ей юбку на коленях. Потом захлопнул дверцу, повернулся и сделал несколько бесцельных шагов в сторону. За сетчатыми воротами лежала кольцевая главная улица, окружавшая парк. Он подошел к решетке и снова осмотрел улицу из конца в конец, не пропустив ни одного магазинчика, глядя на все с той же сосредоточенностью, словно она все-таки могла помочь ему найти признаки жизни. Но улица лежала перед ним пустынная, в магазинчиках не было ни души, и ничто не нарушало мертвого молчания дня. Он обогнул грузовик, подошел к служебному входу в универсальный магазин и заглянул в темный холл, где штабелями, один на другом лежали обнаженные манекены. Вид их пробудил у него воспоминания о второй мировой войне, о фотографиях гор человеческих тел в газовых камерах гитлеровских концентрационных лагерей. Сходство больно ударило по нервам, и он поспешил снова выйти на грузовой двор. Уже оттуда он закричал в раскрытую дверь: - Эй! Есть там кто-нибудь? Вы слышите меня? Он снова подошел к грузовику и заглянул в кабину. В замке зажигания не было ключа. Он улыбнулся безжизненному лицу куклы: - Как насчет ключа, детка? Ты, конечно, не знаешь, где он, верно ведь? Кукла упрямо смотрела прямо перед собой через ветровое стекло... Именно в этот момент он услышал звук. Первый звук с тех пор, как он вышел ив придорожного ресторанчика. Сначала он даже не понял, что это такое. Звук не соотносился ни с чем, что уже было ему известно. Затем он вспомнил, что это такое. Звонил телефон. Он побежал к воротам, наткнулся на сетку, пальцы его судорожно схватились за проволочные ячейки, а глаза лихорадочно шарили по улице, пока он не увидел того, что искал. Это была застекленная будка телефона напротив, в нескольких метрах от парка. Телефон все еще звонил. Он вырвался из ворот и помчался через улицу. Задыхаясь, толкнул стеклянную дверь и едва не оторвал телефон, когда схватил трубку. Носком ноги он пнул дверь и она закрылась за ним. - Алло! Алло! - он в отчаянии затряс трубку. - Алло! Станция? Станция! Телефон молчал. Он помедлил, затем яростно швырнул трубку на рычаг. Вытащил из нагрудного кармана комбинезона десятицентовую монету, сунул ее в щель и подождал. И наконец, услышал первый человеческий голос бесцветный, приторно вежливый голос телефонистки: - Номер, который вы набрали, - сказал голос, - в списке абонентов не значится. Теперь молодой человек рассердился. Он закричал в трубку: - Да вы что там все - с ума посходили? Я никакого номера не набирал!.. - Проверьте набираемый вами номер и, пожалуйста, аккуратнее поворачивайте диск... - Я не набирал номера, станция! Телефон зазвонил и я ответил... - он снова начал трясти трубку. - Станция! Послушайте меня, прошу вас! Мне только надо узнать, где это я? Вы меня поняли? Я просто хочу выяснить, где я и куда подевались люди... Станция, пожалуйста, послушайте... И снова раздался голос телефонистки - безличный, словно с другой планеты: - Номер, который вы набрали, в списке абонентов не значится. Проверьте набираемый вами номер и, пожалуйста, аккуратнее поворачивайте диск. Наступила длинная пауза, и тот же голос сказал: - Это запись! Молодой человек медленно положил трубку. Вся тишина города за тонким стеклом будки навалилась теперь на него, и он почти с ужасом подумал о мертвом безмолвии над деревьями, крышами и мостовыми, безмолвии, которое только на миг было прервано словами: "Это запись!" Все, все было здесь записью. Звук, отпечатанный на воске. Образы на полотне. Декорации, расставленные по сцене. Все очень эффектно. Но вот голос - это уже просто грязная шутка... Ну ладно - неживые вещи, беспризорные кофейники, манекены, лавки; он мог посмотреть на них, подивиться и уйти. Но человеческий голос - ему до отчаяния хотелось, чтобы этот голос принадлежал живому человеку из плоти и крови. Это нечестно, что голос был сам по себе. Нарушенное обещание... Этот голос заронил зерно страха в его мозг и рассердил его. На цепи висела телефонная книжка. Он схватил ее, раскрыл, едва не разорвав, и начал пробегать глазами страницу за страницей. Имена рябили в глазах. Абель. Бейкер. Ботсфорд. Карстэйры. Кэйтеры. Сипида... - Так где же, где же вы, люди? - закричал он. - Где вы пропадаете? Где вы все живете? Только в этой паршивой книге? Снова он перелистал ее страницы. Демисен. Фарверы. Грэннигэны. И так далее - до человека по фамилии Зателли, который жил на Северной Передней улице и чье имя начиналось с буквы А... Молодой человек выронил книгу. Она закачалась на своей цепи. Медленно-медленно он поднял голову и уставился на пустую улицу. - Послушайте-ка, парни, - мягко сказал он. - А кто же присматривает за магазинами? - Стеклянные витрины молча глядели на него. - Кто присматривает за всеми этими магазинами?.. Он медленно повернулся, положил ладонь на ручку и толкнул дверь. Дверь не подалась. Он снова толкнул. Дверь даже не дрогнула. У него возникло чувство, что все, что происходит с ним, - это какой-то розыгрыш. Очень большой, сложный и ужасно несмешной розыгрыш. Он толкнул дверь еще сильнее, навалился на нее плечом, но она по-прежнему не сдвинулась ни на миллиметр. - Ну ладно! - закричал он. - Ладно! Это очень смешная шутка. Очень смешная! Я обожаю ваш городишко. Я обожаю чувство юмора! Но теперь это уже больше не смешно! Понимаете? Теперь это грязно! Какой это умник запер меня здесь?! - Он принялся пинать, толкать, выдавливать дверь, пока ручейки пота не побежали по его лицу. Он закрыл глаза и на минутку прислонился к стеклу передохнуть и вдруг, взглянув вниз, увидел, что дверные петли торчат в его сторону. Он тихонько потянул ручку, и дверь тотчас распахнулась - немного погнутая, но она распахнулась! Он толкал ее, вместо того чтобы потянуть на себя! Потянуть - и все. Он почувствовал, что ему следует либо засмеяться, либо извиниться перед чем-то или кем-то, но, само собой, извиняться здесь было не перед кем... Он ступил в ослепительный солнечный свет и пошел через парк к зданию, перед которым висел большой стеклянный шар с надписью: "Полиция". Он шел к зданию и улыбался. Держи курс на закон и порядок, подумал он. Больше даже, чем просто закон и порядок - здравомыслие! Может быть, здесь-то как раз он его и найдет. Если ребенку случится потеряться, мать всегда объяснит ему потом, что нужно подойти к доброму полисмену и назвать свое имя. Что ж, теперь он и есть ребенок, потерявшийся ребенок, и в мире не осталось больше никого, к кому он может обратиться. А что касается имени, то... кому-то придется сообщить это имя ему самому. В участке было сумрачно и прохладно, большая комната делилась пополам барьером, за которым стоял стол сержанта, стул, а у дальней стены - место радиста с микрофоном и ультракоротковолновым приемопередатчиком. Решетчатая дверь направо вела в блок камер. Через калиточку в середине барьера он прошел на другую половину к микрофону, взял его в руки, осмотрел, затем ни с того ни с сего, словно это требовалось от него - тоже принять участие во всем этом розыгрыше, сказал официальным "полицейским" голосом: - Вызываю все патрульные автомобили! Вызываю все патрульные автомобили! Неизвестный шатается вокруг участка! Чрезвычайно подозрительный парень. Возможно, хочет... - Голос его дрогнул: над столом сержанта к потолку лениво подымалась струйка дыма. Он медленно положил микрофон и подошел к столу. Большая, на четверть уже выкуренная сигара лежала в пепельнице и дымила. Он поднял ее, затем положил на место, испытывая напряжение, страх, ощущение, что кто-то постоянно подглядывает и подслушивает. Он даже резко обернулся, точно хотел застать кого-то за этим занятием. Комната была пуста. Он отворил решетчатую дверь - она громко заскрипела и вошел в блок камер. Камер было восемь, по четыре с каждой стороны, и все они были пусты. Через решетку последней камеры с правой стороны виднелся умывальник. Из крана бежала вода. Горячая вода - он видел пар. На полочке над раковиной лежала бритва, вся в каплях воды, и кисточка для бритья, полная пены. Он на секунду прикрыл глаза, потому что это уже было слишком. Это уже было такое... Покажите мне домовых, подумал он, или привидения, или каких-нибудь чудовищ. Покажите мне мертвецов, вышагивающих, как на параде. Пусть резкие и дикие звуки похоронного рожка раздвинут эту мертвенную тишину утра, я не боюсь ничего, только перестаньте пугать меня преувеличенной естественностью вещей! Не подсовывайте мне сигарных окурков в пепельницах и воду, льющуюся из крана, и покрытые пеной кисточки для бритья! Они-то как раз способны потрясти человека больше, чем появление призрака... Он медленно вошел в камеру, приблизился к раковине умывальника, протянул дрожащую руку и дотронулся до пены на кисточке. Пена была настоящая. Теплая на ощупь. Она пахла мылом. Вода потихоньку лилась в раковину. На бритве была надпись: "Жиллет", и ему вспомнилась почему-то серия передач "Вокруг света" по телевидению и футболисты нью-йоркской команды "Гиганты", выигрывающие четыре - ноль у "Кливлендских Индейцев". Но боже мой, это было, должно быть, лет десять назад! А может быть, в прошлом году? Или, возможно, этого вообще еще не было? Потому что теперь у него не стало никакой базы для отсчета, никакой отправной точки, ни даты, ни времени, ни места, на которые он мог бы опереться... Он не услышал скрипа двери в камеру, которая медленно закрывалась за ним, до тех пор, пока не увидел на стене ее черную тень, приближающуюся сантиметр за сантиметром, медленно и неотвратимо. У него вырвалось рыдание, и он стремглав бросился к двери, успев протиснуться в остававшуюся щель, прежде чем дверь затворилась. Какую-то секунду он постоял, прислонившись к ней, переводя дыхание, затем, пятясь, отошел и оперся о решетку противоположной камеры, пристально глядя через неширокий коридор на закрытую и запертую на замок дверь, словно это было какое-то смертоносное животное. Что-то толкнуло его, что надо бежать. Бежать. Бежать, не жалея ног! Наружу! Быстро! Подальше отсюда! Словно кто-то нашептывал ему команду. Это слабеющий в неравной схватке мозг отдавал свой приказ сражаться сражаться до последнего патрона! Мозг изнемогал от кошмара, от гнетущего его страха. Инстинкты молили о безопасности и спасении. Быстро, быстро отсюда! Беги! Беги! Беги! Он уже был снаружи, на солнце, мчался через улицу, споткнулся о кромку тротуара, исцарапался о живую изгородь, когда врезался в нее. Перебравшись через кусты, он кинулся дальше, в парк, и все бежал, бежал, бежал... Перед ним выросло школьное здание со скульптурой перед фронтоном. Инерция движения вынесла его на ступени постамента, и только здесь он пришел в себя, обнимая металлическую ногу какого-то застывшего в героической позе мужа науки, погибшего в 1911 году: бронзовый, он возвышался темным силуэтом на фоне яркого синего неба... Молодой человек заплакал. Он одним взглядом вобрал в себя все эти магазины, кинотеатр, наконец, статую и всю эту неимоверную тишину и закричал сквозь слезы: - Люди, где же вы? Пожалуйста, богом вас молю, скажите мне... люди, где вы?..