Страница:
Марина Серова
Гормон счастья
Пролог
— Ну что, говорят, что приезжает этот… хозяин.
— Который?
— Ну, Лозовский. Роман Альбертович. Который не только олигарх, но и губернатор. Начальник тундры.
— М-м-м… тундры. Да там не только тундра, но еще и нефть, и газ, и золото, и алмазы.
— Вот то-то и оно — алмазы. Босс мрачный ходит. Думает, что неспроста все это. Он же договорился с иностранцами, из ЮАР, что многим может не понравиться. Вот такие дела.
Этот диалог происходил на застекленной тонированным бронебойным стеклом террасе просторной загородной виллы, принадлежавшей Александру Емельяновичу Войнаровскому, генеральному директору ПО «Диамант-DB». Проще говоря, главе второго по значению в России производителя бриллиантов, завода — огранщика алмазов, в советское время носившего стандартное наименование «Кристалл», а ныне получившего звучное иностранное имя, в котором за латинской аббревиатурой DB скрывались инициалы партнера — знаменитой южноафриканской алмазной монополии «Де Бирс».
Александр Емельянович, совершенно по заслугам и удельному весу в экономике Тарасовской области, считался одной из наиболее значимых фигур в районе. Быть может, второй — после губернатора. А если подумать, то и первой — до губернатора. Версии были разные, но деловая, финансовая и промышленная элита губернии и страны в целом сходились в мнении, что именно Александр Емельянович представляет наиболее реальную альтернативу губернатору области на грядущих выборах и располагает значительными экономическими рычагами для привлечения иностранных инвестиций, необходимых сейчас как воздух.
Те, кто вел разговор на террасе, были сотрудниками службы безопасности гендиректора «Диаманта». Войнаровский выехал из своей квартиры в Тарасове на виллу, и эти двое, постоянно находившиеся в летний сезон в загородной резиденции Александра Емельяновича, пребывали, как говорится, в режиме постоянной боевой готовности: на столе перед ними не только стояли чашки с кофе, но и красовались пистолет-пулемет «узи», а также «АКМ-У» и «ТТ» плюс три обоймы ко всем перечисленным видам оружия. Полный боевой арсенал.
— Толстопуз звонил сегодня Емельянычу. Я краем уха слышал, как он с ним разговаривал.
— Какой толстопуз?
— Как какой? Губернатор наш драгоценный, естессно.
— И что?
— Да вроде как скоро будет встреча с Лозовским. Толстопуз, Емельяныч и Лозовский будут инвестиции обсуждать.
— Поня-а-атно. А Емельяныч-то наш, кажется, с телками наехал. Пацаны вроде отгрузили парочку дамочек.
— Не знаю, брехать не буду. Вообще-то Емельяныч у нас примерного поведения. Типа жена, дети. Он же тебе не Леша Курбатый, у которого ты три года назад терся.
— А, вспомнил… Леша-то уж года полтора как греется.
— Где, на шконке?
— Что?
— В тюряге, я спрашиваю?
— Нет, не в тюрьме. На сковороде в аду. Его ж взорвали месяца три назад вместе с офисом.
— Да? Ну ладно. А, кстати, Вася… Монтера-то вызвали? У нас же фонарь на входе полетел, и распределительный щиток надо посмотреть. Да еще прожектор сдох. Все сразу, как снег на голову. Босс сегодня ругался, он машину поцарапал. Сказал, что уволит всех к чертовой матери, если не исправим.
Вася, толстогубый здоровяк с массивным загривком борца-тяжеловеса и смехотворно маленькими ушами, покосился на своего напарника и буркнул:
— Сам бы пошел да починил. Тут все-таки секретный объект.
— Секретный объект, секретный объект… — передразнил его тот. — Это дача-то — секретный объект? Никак от своего гэбэшного базара отойти не можешь? Так вызвал ты монтера или нет?
— Вызвал. Успокойся.
В этот момент в дверь позвонили. Василий поморщился и, подойдя к массивной металлической двери, глянул в видоискатель камеры наружного наблюдения, потом перевел взгляд на монитор, на котором виднелся фрагмент ограды, окружавшей виллу.
— Василь, открывай! — послышался из усилителя веселый голос. — Я тут спеца привел!
— Какого еще спеца?
— Инженера человеческих душ, е-мое! — хохотнули за дверью. — Ну как какого… освещение чинить. Ведь, кажется, босс сказал тебе, что уволит… сам понимаешь, в каком направлении.
Вася щелкнул замком и толкнул дверь. Та бесшумно раскрылась, и в проеме возникли две фигуры. Одна — огромная, от которой и исходило непрестанное хихиканье, фырканье и смешки. Водитель босса, кажется, уже «закинулся» своим любимым кокаином, рассчитывая на то, что хозяин явно не собирался никуда выезжать до утра. Вторая фигура была поменьше, аккуратная, подтянутая.
Здоровяк толкнул второго внутрь террасы и сказал:
— Получайте в полное ваше распоряжение. А я пошел. У меня там сто баксов на кону стоит.
— Знал бы Алексан Емельяныч, что его шофер коксом балуется, в два счета бы уволил! — выговорил ему второй охранник, которого звали Николаем.
Василий посмотрел на «спеца» и подозрительно спросил:
— А почему Семенов не приехал?
— Что? — недоуменно переспросил тот и глянул на охранника из-под козырька черной «рибоковской» кепки сощуренными темными глазами. — А, Семенов? Так у него жена рожает. Не слыхали?
— Слыхали… — откликнулся Николай и продолжил недовольно: — А что это от тебя, братец, водярой несет? У вас, у монтеров, принято так, что ли, — пить перед выполнением работы?
«Спец» буркнул что-то нечленораздельное.
— Да она ж вроде на пятом месяце, — сказал Вася, с некоторым опозданием отреагировав на фразу о жене монтера Семенова. Но Николай рассмеялся, допил свой кофе и проговорил:
— А у нее модернизация, как у компьютеров. Она сменила медленную беременность на быструю. И графическую память нарастила, чтоб было что мужу показать.
Василий не разбирался в компьютерах, поэтому прослушал сомнительную шутку напарника с совершенно невозмутимым видом и сказал:
— Ну, если не Семенов, так мы тебя просветим. Мало ли что… Ну-ка, Коля, перекинь сюда металлоискатель.
— Да вы че, мужики? — недоуменно произнес монтер, прикрывая рот, чтобы его снова не обвинили в пристрастии к алкоголю. — Давно не слушали, как ваш металлоискатель пищит. У меня ж тут инструменты и все такое…
— Ничего, — сказал Василий, бесцеремонно разворачивая специалиста к себе спиной и толкая к стене. — Не парься, хлопец, не в бане. Расчет получишь хороший, так что не болтай и делай, что говорят. Ну-ка, посмотрим, что тут у нас за баклан…
Он обыскал «баклана» по полной программе. Сначала выпотрошил чемоданчик с набором инструментов, потом проверил «спеца», заставив его даже снять ремень с железной пряжкой. В общем действовал по тупому, но безошибочному алгоритму: на каждом допускаемом внутрь виллы Александра Емельяновича Войнаровского не должно быть металла вообще. Монтер не сопротивлялся, но, кажется, был немного озадачен.
— Все чисто, — сказал Василий наконец.
— Да конечно, чисто, — ухмыльнулся Николай. — Что он тебе, чеченский террорист, что ли?
— Не знаю, кто он там такой, но я его в первый раз вижу. Чеченского террориста я бы обыскивал не очень тщательно, потому что и так знал бы, что можно от него ожидать.
Неуклюжая претензия Василия на юмор вызвала на лице монтера кривую усмешку, но он никак не отреагировал на шутку охранника, тяжелую, будто железобетонный блок, и просто спросил:
— Где тут распределительный щиток? Я смотрю, у вас серьезно с электричеством, целая система стоит, и…
— Не беги впереди паровоза, — перебил его Василий, беря со стола «узи», — сейчас вместе к нему пойдем. Тебя как зовут-то хоть, а, хлопец?
— А как хочешь, так и зови, — с легкой обидой в голосе отозвался монтер. — Ты уже и так меня как только не титулуешь: и «баклан», и «хлопец», и принадлежность к чеченским террористам шьешь.
Вася недоуменно взглянул на него и пожал широченными плечами:
— Ну ты, я вижу, любишь в баньке помыться… Говорил же тебе — не парься! Не послушал… Как хочешь называть, говоришь? Буду тогда кликать тебя Кузьмой, если такой обидчивый.
— А хозяин-то у вас где? — спросил новоиспеченный Кузьма, собирая инструменты.
Василий медленно повернул голову и тяжело посмотрел на него подозрительно поблескивающими маленькими глазками, облизнул толстые губы и спросил:
— А тебе-то что?
— Да так. У меня брат на его заводе работает. Я ему сегодня сказал, к кому еду на дачу. Не поверил.
— И пусть не верит, — сказал Вася. — Ладно, хватит болтать, Кузьма. Идем уже.
Они прошли в дом, спустились в просторный полуподвал, где находились распределительный электрощиток, головной узел сигнализации и пульт управления механизмами, расположенными в подземном гараже на пять машин. Первым шел монтер, вторым — подозрительный охранник Василий.
Монтер открыл щиток, окинул его коротким взглядом и проговорил:
— Ничего не понимаю… Я, Вася, в школе плохо учился. Ты знаешь закон Ома?
— Закон Ома? — недоуменно переспросил Василий. — Ты что такое несешь?
— Я? Несу? — откликнулся как-то по-особенному монтер и продолжил еще более странно: — Несет Красная Шапочка. Могу даже подсказать, что именно. Пирожки больной бабушке.
После его слов по лицу Василия волнами и вертикальными морщинами, трансформирующимися в горизонтальные, тяжело, как асфальтоукладочный каток, прокатилось недоумение. Нет, Василий вовсе не был катастрофическим тугодумом или бритоголовым дебилом из разряда «гоблин классический обыкновенный» — таких в службу безопасности бриллиантового короля Александра Войнаровского не брали. Просто до него не сразу дошло, как буквально на глазах переменился монтер. Глаза «Кузьмы», до того обиженно опущенные к полу, теперь смотрели из-под козырька кепки весело, остро и холодно, а движения потеряли нарочитую скованность, и охраннику почудилось, что перед ним другой человек, вовсе не тот, кого он так опрометчиво поименовал Кузьмой.
— Ладно… Где там у нас отвертка? Буду смотреть щиток, — добродушно сказал «Кузьма», почуяв перемену в сопровождающем его охраннике, и посмотрел на чемоданчик с инструментами, стоявший у ног Василия. — Сам, что ли, инструменты мне подавать будешь? Тогда дай отвертку, пора за дело браться…
Василий не спешил исполнять его просьбу. Он сначала вставил в «узи» новую обойму, очевидно, сочтя, что в старой осталось не так много патронов, и только потом порылся в сундучке, вытащил и протянул электрических дел мастеру отвертку, спросив:
— Эту?
— Да, подойдет, — отозвался тот. И задал вопрос, снова прозвучавший странно: — А что, Василий, зрение у тебя хорошее?
— Не жалуюсь, — угрюмо ответил охранник.
— А не видишь ли ты в таком случае мою почтенную матушку?
Василий озадаченно шмыгнул носом и сердито рявкнул:
— Ты работать будешь или пургу гнать, мать твою?
— Вот о ней-то и речь, — ничуть не смутившись грубой отповедью охранника, сказал монтер и взял из рук Василия отвертку. — О матушке достопочтенного Кузьмы. У тебя, видно, со зрением что-то не то, если ты ее не видишь. И вообще — ничего-то ты не видишь, Вася.
В Василии внезапно поднялась волна слепого, безотчетного гнева. И только когда он заглянул в холодные глаза «Кузьмы», то понял, что гнев замешан на страхе. Страх, не спросив позволения, не трогая защитных барьеров, просочился в его грудную клетку, как вода в утлый челн, и затопил.
Лицо Василия перекосилось, он начал поднимать вверх ствол «узи», повинуясь внезапному импульсу, пронизавшему его с головы до ног, но в то же самое мгновение — нет, в долю мгновения! — «монтер» выбросил вперед руку. Не ту, на которую смотрел Василий и в которой была зажата отвертка, а левую. И вонзил указательный палец в глаз Василия.
Это произошло столь молниеносно, что охранник, не без основания полагавший, что у него отличная и натренированная реакция, не успел даже дернуться. А уж тем более парировать удар. Дикая боль вошла в его голову вместе с этим, словно железным, пальцем «монтера». Василий разодрал рот, чтобы высвободить бешеный крик боли, но тут «Кузьма» ударил правой рукой. Снизу вверх, отверткой в нижнюю челюсть.
«Узи» выпал из рук охранника на бетонный пол, а сам он еще некоторое время стоял, окаменев от чудовищной боли, которую не могло вместить его огромное тело. В следующую секунду «монтер» выдернул свой палец из изуродованного глаза Василия, и секьюрити Войнаровского упал. Плашмя, всем телом.
А «монтер» посмотрел на свой окровавленный палец и, обращаясь к Василию, как будто тот еще мог его слышать, задумчиво произнес:
— Наверно, вот это и называется: показать кузькину мать. То бишь мать достопочтенного Кузьмы…
Потом он вытер руку о рубашку мертвого Василия, поправил кепку и направился к лестнице, по которой три минуты назад вошел в полуподвал.
Мало того, что он изменил жене, так эти сексуальные экзерсисы все равно не смогли прогнать недавно возникшее неприятное чувство тревоги. Вернее — тревожного ожидания чего-то…
Но, собственно, почему — чего-то? Ожидания визита Романа Лозовского, самого, наверно, влиятельного олигарха России на данный момент, в Тарасов. Александр Емельянович знал, что должен состояться не очень приятный разговор, который будет касаться, конечно же, нового статуса «Диаманта». Александр Емельянович понимал, что в последнее время он ходит по лезвию ножа. Что за то, чем он занимался в последнее время, в России в принципе убивают. Причем убивают показательно, для науки другим. Чтобы, так сказать, неповадно было…
Но тут его размышления были прерваны.
Девицы взяли его под руки и буквально поволокли в джакузи. Войнаровский не особенно сопротивлялся. Чего ему сопротивляться, не в СИЗО же волокут бравые омоновские ребята, а в джакузи две пьяненькие красотки, на которых из одежды, помимо волос на голове, больше ничего и нет. Ах да… у одной на ноге золотой браслетик поблескивает.
Войнаровский обозначил на лице широкую довольную улыбку и уже через несколько секунд бухнулся в тепловатую, словно обволакивающую воду. М-да… хорошо. А что, собственно, он так волнуется из-за визита новоиспеченного губернатора-олигарха? В конце концов, Роман Альбертович ему не кум, не сват и уж тем более не начальник. И денег Войнаровский ему не должен, как не должен их никому. Ему самому должны.
Александр Емельянович повернул голову и крикнул:
— Эй, Грибов, принеси-ка нам сюда шампанского пару бутылочек!
Красотки запищали и начали восторженно тискать гендиректора «Диаманта». Верно, мысль Войнаровского пришлась им по вкусу. Холодное шампанское в джакузи с миллионером — это же мечта каждой дуры, которая способна выговорить слово «джакузи» и может отличить шампанское от самогона-первача.
Через минуту охранник Грибов поставил возле нежащегося между двумя прелестницами босса ведерко с двумя бутылками шампанского и три бокала. Александр Емельянович сам взял открывать: раскрутил сеточку, потом энергично встряхнул бутылку — и… пробка с грохотом вылетела, впечатавшись в потолок, а из горлышка хлынула пенящаяся струя.
Девицы завизжали.
Грибов передернул плечами и удалился.
Александр Емельянович сделался весел. Как же это раньше ему не пришла в голову такая простая и гениальная мысль: чтобы поднять настроение, надо выпить! И побольше!
Войнаровский редко пил что-либо, кроме чая и кофе. Но ведь и жене он изменял, можно сказать, раз в столетие. Так что если уж пускаться в смертный грех прелюбодеяния, так почему же не отяготить душу еще одним грехом — грехом пьянства? Который, кстати, куда более невинен, потому как в число смертных не входит.
Шампанское кончилось быстро. Фотомодельные девицы, которые и до того трезвостью не страдали, еще больше захмелели и потребовали еще выпить.
— Нет, — решительно сказал Александр Емельянович, — хватит глотать французскую шипучку! Водочки надо выпить! По-нашему, по-русски…
— Во-о-одки! — визгливым петушиным фальцетом выкрикнула одна из девиц и полезла целоваться с Александром Емельяновичем, а вторая и вовсе водрузилась на Войнаровского с ногами, и перед его глазами угрожающе качнулся ее довольно внушительный бюст.
Ну что ж, пришла в голову гендиректора мысль, с водкой-то можно и повременить.
Он потянул красотку на себя и тут увидел, что ее глаза, до того полубессмысленные и пьяненькие, устремленные куда-то через его плечо, приняли недоуменно-недовольное выражение: дескать, какого черта?
Войнаровский и сам услышал за спиной какое-то движение. Он хотел было повернуть голову и сказать, чтобы Грибов, кроме которого никто тут появиться не мог, убирался к чертовой матери и не входил без предварительного вызова. Но не успел.
— Водки выпить? — вдруг прозвучал за спиной тихий голос. — А не хочешь ли выпить коктейль… Знаешь, какой…
Александр Емельянович вздрогнул, начал поворачивать голову, но тут увидел, как черты сидящей на нем девушки исказились детским обвальным ужасом, а губы ее искривились беззвучным криком, и… на Войнаровского обрушилась тьма. Безболезненно, безвозвратно отсеклись все звуки, перед глазами мелькнула багровая рябь, мгновенно соткавшаяся в плотную, как театральный занавес, пелену. Александр Емельянович успел ощутить в задней части шеи, у основания черепа, что-то холодное, но в следующую долю секунды этот холод словно взорвался и залил Войнаровского, как волна накрывает с головой незадачливого купальщика.
Девица свалилась с Войнаровского в воду и подняла глаза на того, чей голос только что прозвучал. Вторая девица, онемев от ужаса, упала на спину, повернув голову в сторону Александра Емельяновича и не отрывая глаз от его шеи, из которой торчало что-то прозрачное, продолговатое. Войнаровский запрокинулся на спину, и по прозрачному предмету, проникшему в его мозг, стекла маленькая струйка крови.
Убийца шагнул к глядящей на него девушке, опустился возле нее на корточки, положил руку на ее грудь и глянул прямо в глаза. Она вжалась затылком в край ванны, словно взгляд убийцы давил на нее, как многокилограммовый гнет, и тут ей показалось, что на нее смотрит не человек. Глаза мужчины были пусты и не одухотворены жизнью, как будто принадлежали мраморной или ледяной скульптуре. По крайней мере, девушке так почудилось.
Рука, лежавшая на ее обнаженной груди, была холодной, как лед.
— Вот и Юля так же лежала…
Девушка поняла, что этот мерный, хрипловатый, негромкий голос, роняющий слова, как свеча роняет капли воска, принадлежит убийце. Больше некому.
И потеряла сознание.
— Который?
— Ну, Лозовский. Роман Альбертович. Который не только олигарх, но и губернатор. Начальник тундры.
— М-м-м… тундры. Да там не только тундра, но еще и нефть, и газ, и золото, и алмазы.
— Вот то-то и оно — алмазы. Босс мрачный ходит. Думает, что неспроста все это. Он же договорился с иностранцами, из ЮАР, что многим может не понравиться. Вот такие дела.
Этот диалог происходил на застекленной тонированным бронебойным стеклом террасе просторной загородной виллы, принадлежавшей Александру Емельяновичу Войнаровскому, генеральному директору ПО «Диамант-DB». Проще говоря, главе второго по значению в России производителя бриллиантов, завода — огранщика алмазов, в советское время носившего стандартное наименование «Кристалл», а ныне получившего звучное иностранное имя, в котором за латинской аббревиатурой DB скрывались инициалы партнера — знаменитой южноафриканской алмазной монополии «Де Бирс».
Александр Емельянович, совершенно по заслугам и удельному весу в экономике Тарасовской области, считался одной из наиболее значимых фигур в районе. Быть может, второй — после губернатора. А если подумать, то и первой — до губернатора. Версии были разные, но деловая, финансовая и промышленная элита губернии и страны в целом сходились в мнении, что именно Александр Емельянович представляет наиболее реальную альтернативу губернатору области на грядущих выборах и располагает значительными экономическими рычагами для привлечения иностранных инвестиций, необходимых сейчас как воздух.
Те, кто вел разговор на террасе, были сотрудниками службы безопасности гендиректора «Диаманта». Войнаровский выехал из своей квартиры в Тарасове на виллу, и эти двое, постоянно находившиеся в летний сезон в загородной резиденции Александра Емельяновича, пребывали, как говорится, в режиме постоянной боевой готовности: на столе перед ними не только стояли чашки с кофе, но и красовались пистолет-пулемет «узи», а также «АКМ-У» и «ТТ» плюс три обоймы ко всем перечисленным видам оружия. Полный боевой арсенал.
— Толстопуз звонил сегодня Емельянычу. Я краем уха слышал, как он с ним разговаривал.
— Какой толстопуз?
— Как какой? Губернатор наш драгоценный, естессно.
— И что?
— Да вроде как скоро будет встреча с Лозовским. Толстопуз, Емельяныч и Лозовский будут инвестиции обсуждать.
— Поня-а-атно. А Емельяныч-то наш, кажется, с телками наехал. Пацаны вроде отгрузили парочку дамочек.
— Не знаю, брехать не буду. Вообще-то Емельяныч у нас примерного поведения. Типа жена, дети. Он же тебе не Леша Курбатый, у которого ты три года назад терся.
— А, вспомнил… Леша-то уж года полтора как греется.
— Где, на шконке?
— Что?
— В тюряге, я спрашиваю?
— Нет, не в тюрьме. На сковороде в аду. Его ж взорвали месяца три назад вместе с офисом.
— Да? Ну ладно. А, кстати, Вася… Монтера-то вызвали? У нас же фонарь на входе полетел, и распределительный щиток надо посмотреть. Да еще прожектор сдох. Все сразу, как снег на голову. Босс сегодня ругался, он машину поцарапал. Сказал, что уволит всех к чертовой матери, если не исправим.
Вася, толстогубый здоровяк с массивным загривком борца-тяжеловеса и смехотворно маленькими ушами, покосился на своего напарника и буркнул:
— Сам бы пошел да починил. Тут все-таки секретный объект.
— Секретный объект, секретный объект… — передразнил его тот. — Это дача-то — секретный объект? Никак от своего гэбэшного базара отойти не можешь? Так вызвал ты монтера или нет?
— Вызвал. Успокойся.
В этот момент в дверь позвонили. Василий поморщился и, подойдя к массивной металлической двери, глянул в видоискатель камеры наружного наблюдения, потом перевел взгляд на монитор, на котором виднелся фрагмент ограды, окружавшей виллу.
— Василь, открывай! — послышался из усилителя веселый голос. — Я тут спеца привел!
— Какого еще спеца?
— Инженера человеческих душ, е-мое! — хохотнули за дверью. — Ну как какого… освещение чинить. Ведь, кажется, босс сказал тебе, что уволит… сам понимаешь, в каком направлении.
Вася щелкнул замком и толкнул дверь. Та бесшумно раскрылась, и в проеме возникли две фигуры. Одна — огромная, от которой и исходило непрестанное хихиканье, фырканье и смешки. Водитель босса, кажется, уже «закинулся» своим любимым кокаином, рассчитывая на то, что хозяин явно не собирался никуда выезжать до утра. Вторая фигура была поменьше, аккуратная, подтянутая.
Здоровяк толкнул второго внутрь террасы и сказал:
— Получайте в полное ваше распоряжение. А я пошел. У меня там сто баксов на кону стоит.
— Знал бы Алексан Емельяныч, что его шофер коксом балуется, в два счета бы уволил! — выговорил ему второй охранник, которого звали Николаем.
Василий посмотрел на «спеца» и подозрительно спросил:
— А почему Семенов не приехал?
— Что? — недоуменно переспросил тот и глянул на охранника из-под козырька черной «рибоковской» кепки сощуренными темными глазами. — А, Семенов? Так у него жена рожает. Не слыхали?
— Слыхали… — откликнулся Николай и продолжил недовольно: — А что это от тебя, братец, водярой несет? У вас, у монтеров, принято так, что ли, — пить перед выполнением работы?
«Спец» буркнул что-то нечленораздельное.
— Да она ж вроде на пятом месяце, — сказал Вася, с некоторым опозданием отреагировав на фразу о жене монтера Семенова. Но Николай рассмеялся, допил свой кофе и проговорил:
— А у нее модернизация, как у компьютеров. Она сменила медленную беременность на быструю. И графическую память нарастила, чтоб было что мужу показать.
Василий не разбирался в компьютерах, поэтому прослушал сомнительную шутку напарника с совершенно невозмутимым видом и сказал:
— Ну, если не Семенов, так мы тебя просветим. Мало ли что… Ну-ка, Коля, перекинь сюда металлоискатель.
— Да вы че, мужики? — недоуменно произнес монтер, прикрывая рот, чтобы его снова не обвинили в пристрастии к алкоголю. — Давно не слушали, как ваш металлоискатель пищит. У меня ж тут инструменты и все такое…
— Ничего, — сказал Василий, бесцеремонно разворачивая специалиста к себе спиной и толкая к стене. — Не парься, хлопец, не в бане. Расчет получишь хороший, так что не болтай и делай, что говорят. Ну-ка, посмотрим, что тут у нас за баклан…
Он обыскал «баклана» по полной программе. Сначала выпотрошил чемоданчик с набором инструментов, потом проверил «спеца», заставив его даже снять ремень с железной пряжкой. В общем действовал по тупому, но безошибочному алгоритму: на каждом допускаемом внутрь виллы Александра Емельяновича Войнаровского не должно быть металла вообще. Монтер не сопротивлялся, но, кажется, был немного озадачен.
— Все чисто, — сказал Василий наконец.
— Да конечно, чисто, — ухмыльнулся Николай. — Что он тебе, чеченский террорист, что ли?
— Не знаю, кто он там такой, но я его в первый раз вижу. Чеченского террориста я бы обыскивал не очень тщательно, потому что и так знал бы, что можно от него ожидать.
Неуклюжая претензия Василия на юмор вызвала на лице монтера кривую усмешку, но он никак не отреагировал на шутку охранника, тяжелую, будто железобетонный блок, и просто спросил:
— Где тут распределительный щиток? Я смотрю, у вас серьезно с электричеством, целая система стоит, и…
— Не беги впереди паровоза, — перебил его Василий, беря со стола «узи», — сейчас вместе к нему пойдем. Тебя как зовут-то хоть, а, хлопец?
— А как хочешь, так и зови, — с легкой обидой в голосе отозвался монтер. — Ты уже и так меня как только не титулуешь: и «баклан», и «хлопец», и принадлежность к чеченским террористам шьешь.
Вася недоуменно взглянул на него и пожал широченными плечами:
— Ну ты, я вижу, любишь в баньке помыться… Говорил же тебе — не парься! Не послушал… Как хочешь называть, говоришь? Буду тогда кликать тебя Кузьмой, если такой обидчивый.
— А хозяин-то у вас где? — спросил новоиспеченный Кузьма, собирая инструменты.
Василий медленно повернул голову и тяжело посмотрел на него подозрительно поблескивающими маленькими глазками, облизнул толстые губы и спросил:
— А тебе-то что?
— Да так. У меня брат на его заводе работает. Я ему сегодня сказал, к кому еду на дачу. Не поверил.
— И пусть не верит, — сказал Вася. — Ладно, хватит болтать, Кузьма. Идем уже.
Они прошли в дом, спустились в просторный полуподвал, где находились распределительный электрощиток, головной узел сигнализации и пульт управления механизмами, расположенными в подземном гараже на пять машин. Первым шел монтер, вторым — подозрительный охранник Василий.
Монтер открыл щиток, окинул его коротким взглядом и проговорил:
— Ничего не понимаю… Я, Вася, в школе плохо учился. Ты знаешь закон Ома?
— Закон Ома? — недоуменно переспросил Василий. — Ты что такое несешь?
— Я? Несу? — откликнулся как-то по-особенному монтер и продолжил еще более странно: — Несет Красная Шапочка. Могу даже подсказать, что именно. Пирожки больной бабушке.
После его слов по лицу Василия волнами и вертикальными морщинами, трансформирующимися в горизонтальные, тяжело, как асфальтоукладочный каток, прокатилось недоумение. Нет, Василий вовсе не был катастрофическим тугодумом или бритоголовым дебилом из разряда «гоблин классический обыкновенный» — таких в службу безопасности бриллиантового короля Александра Войнаровского не брали. Просто до него не сразу дошло, как буквально на глазах переменился монтер. Глаза «Кузьмы», до того обиженно опущенные к полу, теперь смотрели из-под козырька кепки весело, остро и холодно, а движения потеряли нарочитую скованность, и охраннику почудилось, что перед ним другой человек, вовсе не тот, кого он так опрометчиво поименовал Кузьмой.
— Ладно… Где там у нас отвертка? Буду смотреть щиток, — добродушно сказал «Кузьма», почуяв перемену в сопровождающем его охраннике, и посмотрел на чемоданчик с инструментами, стоявший у ног Василия. — Сам, что ли, инструменты мне подавать будешь? Тогда дай отвертку, пора за дело браться…
Василий не спешил исполнять его просьбу. Он сначала вставил в «узи» новую обойму, очевидно, сочтя, что в старой осталось не так много патронов, и только потом порылся в сундучке, вытащил и протянул электрических дел мастеру отвертку, спросив:
— Эту?
— Да, подойдет, — отозвался тот. И задал вопрос, снова прозвучавший странно: — А что, Василий, зрение у тебя хорошее?
— Не жалуюсь, — угрюмо ответил охранник.
— А не видишь ли ты в таком случае мою почтенную матушку?
Василий озадаченно шмыгнул носом и сердито рявкнул:
— Ты работать будешь или пургу гнать, мать твою?
— Вот о ней-то и речь, — ничуть не смутившись грубой отповедью охранника, сказал монтер и взял из рук Василия отвертку. — О матушке достопочтенного Кузьмы. У тебя, видно, со зрением что-то не то, если ты ее не видишь. И вообще — ничего-то ты не видишь, Вася.
В Василии внезапно поднялась волна слепого, безотчетного гнева. И только когда он заглянул в холодные глаза «Кузьмы», то понял, что гнев замешан на страхе. Страх, не спросив позволения, не трогая защитных барьеров, просочился в его грудную клетку, как вода в утлый челн, и затопил.
Лицо Василия перекосилось, он начал поднимать вверх ствол «узи», повинуясь внезапному импульсу, пронизавшему его с головы до ног, но в то же самое мгновение — нет, в долю мгновения! — «монтер» выбросил вперед руку. Не ту, на которую смотрел Василий и в которой была зажата отвертка, а левую. И вонзил указательный палец в глаз Василия.
Это произошло столь молниеносно, что охранник, не без основания полагавший, что у него отличная и натренированная реакция, не успел даже дернуться. А уж тем более парировать удар. Дикая боль вошла в его голову вместе с этим, словно железным, пальцем «монтера». Василий разодрал рот, чтобы высвободить бешеный крик боли, но тут «Кузьма» ударил правой рукой. Снизу вверх, отверткой в нижнюю челюсть.
«Узи» выпал из рук охранника на бетонный пол, а сам он еще некоторое время стоял, окаменев от чудовищной боли, которую не могло вместить его огромное тело. В следующую секунду «монтер» выдернул свой палец из изуродованного глаза Василия, и секьюрити Войнаровского упал. Плашмя, всем телом.
А «монтер» посмотрел на свой окровавленный палец и, обращаясь к Василию, как будто тот еще мог его слышать, задумчиво произнес:
— Наверно, вот это и называется: показать кузькину мать. То бишь мать достопочтенного Кузьмы…
Потом он вытер руку о рубашку мертвого Василия, поправил кепку и направился к лестнице, по которой три минуты назад вошел в полуподвал.
* * *
Александр Емельянович Войнаровский пребывал в отвратительном настроении. Мало того, что он только что впервые за последние пять лет изменил жене, да еще сразу с двумя пустоголовыми девицами из модельного агентства, принадлежащего его компаньону. Конечно, Войнаровский знал, что фотомодель — это человеческий индивидуум женского полу, капризного, манерно-утонченного и показно-загадочного характера, с совершенным телом и с совершенным же… отсутствием мозгов. Но не до такой же степени!Мало того, что он изменил жене, так эти сексуальные экзерсисы все равно не смогли прогнать недавно возникшее неприятное чувство тревоги. Вернее — тревожного ожидания чего-то…
Но, собственно, почему — чего-то? Ожидания визита Романа Лозовского, самого, наверно, влиятельного олигарха России на данный момент, в Тарасов. Александр Емельянович знал, что должен состояться не очень приятный разговор, который будет касаться, конечно же, нового статуса «Диаманта». Александр Емельянович понимал, что в последнее время он ходит по лезвию ножа. Что за то, чем он занимался в последнее время, в России в принципе убивают. Причем убивают показательно, для науки другим. Чтобы, так сказать, неповадно было…
Но тут его размышления были прерваны.
Девицы взяли его под руки и буквально поволокли в джакузи. Войнаровский не особенно сопротивлялся. Чего ему сопротивляться, не в СИЗО же волокут бравые омоновские ребята, а в джакузи две пьяненькие красотки, на которых из одежды, помимо волос на голове, больше ничего и нет. Ах да… у одной на ноге золотой браслетик поблескивает.
Войнаровский обозначил на лице широкую довольную улыбку и уже через несколько секунд бухнулся в тепловатую, словно обволакивающую воду. М-да… хорошо. А что, собственно, он так волнуется из-за визита новоиспеченного губернатора-олигарха? В конце концов, Роман Альбертович ему не кум, не сват и уж тем более не начальник. И денег Войнаровский ему не должен, как не должен их никому. Ему самому должны.
Александр Емельянович повернул голову и крикнул:
— Эй, Грибов, принеси-ка нам сюда шампанского пару бутылочек!
Красотки запищали и начали восторженно тискать гендиректора «Диаманта». Верно, мысль Войнаровского пришлась им по вкусу. Холодное шампанское в джакузи с миллионером — это же мечта каждой дуры, которая способна выговорить слово «джакузи» и может отличить шампанское от самогона-первача.
Через минуту охранник Грибов поставил возле нежащегося между двумя прелестницами босса ведерко с двумя бутылками шампанского и три бокала. Александр Емельянович сам взял открывать: раскрутил сеточку, потом энергично встряхнул бутылку — и… пробка с грохотом вылетела, впечатавшись в потолок, а из горлышка хлынула пенящаяся струя.
Девицы завизжали.
Грибов передернул плечами и удалился.
Александр Емельянович сделался весел. Как же это раньше ему не пришла в голову такая простая и гениальная мысль: чтобы поднять настроение, надо выпить! И побольше!
Войнаровский редко пил что-либо, кроме чая и кофе. Но ведь и жене он изменял, можно сказать, раз в столетие. Так что если уж пускаться в смертный грех прелюбодеяния, так почему же не отяготить душу еще одним грехом — грехом пьянства? Который, кстати, куда более невинен, потому как в число смертных не входит.
Шампанское кончилось быстро. Фотомодельные девицы, которые и до того трезвостью не страдали, еще больше захмелели и потребовали еще выпить.
— Нет, — решительно сказал Александр Емельянович, — хватит глотать французскую шипучку! Водочки надо выпить! По-нашему, по-русски…
— Во-о-одки! — визгливым петушиным фальцетом выкрикнула одна из девиц и полезла целоваться с Александром Емельяновичем, а вторая и вовсе водрузилась на Войнаровского с ногами, и перед его глазами угрожающе качнулся ее довольно внушительный бюст.
Ну что ж, пришла в голову гендиректора мысль, с водкой-то можно и повременить.
Он потянул красотку на себя и тут увидел, что ее глаза, до того полубессмысленные и пьяненькие, устремленные куда-то через его плечо, приняли недоуменно-недовольное выражение: дескать, какого черта?
Войнаровский и сам услышал за спиной какое-то движение. Он хотел было повернуть голову и сказать, чтобы Грибов, кроме которого никто тут появиться не мог, убирался к чертовой матери и не входил без предварительного вызова. Но не успел.
— Водки выпить? — вдруг прозвучал за спиной тихий голос. — А не хочешь ли выпить коктейль… Знаешь, какой…
Александр Емельянович вздрогнул, начал поворачивать голову, но тут увидел, как черты сидящей на нем девушки исказились детским обвальным ужасом, а губы ее искривились беззвучным криком, и… на Войнаровского обрушилась тьма. Безболезненно, безвозвратно отсеклись все звуки, перед глазами мелькнула багровая рябь, мгновенно соткавшаяся в плотную, как театральный занавес, пелену. Александр Емельянович успел ощутить в задней части шеи, у основания черепа, что-то холодное, но в следующую долю секунды этот холод словно взорвался и залил Войнаровского, как волна накрывает с головой незадачливого купальщика.
Девица свалилась с Войнаровского в воду и подняла глаза на того, чей голос только что прозвучал. Вторая девица, онемев от ужаса, упала на спину, повернув голову в сторону Александра Емельяновича и не отрывая глаз от его шеи, из которой торчало что-то прозрачное, продолговатое. Войнаровский запрокинулся на спину, и по прозрачному предмету, проникшему в его мозг, стекла маленькая струйка крови.
Убийца шагнул к глядящей на него девушке, опустился возле нее на корточки, положил руку на ее грудь и глянул прямо в глаза. Она вжалась затылком в край ванны, словно взгляд убийцы давил на нее, как многокилограммовый гнет, и тут ей показалось, что на нее смотрит не человек. Глаза мужчины были пусты и не одухотворены жизнью, как будто принадлежали мраморной или ледяной скульптуре. По крайней мере, девушке так почудилось.
Рука, лежавшая на ее обнаженной груди, была холодной, как лед.
— Вот и Юля так же лежала…
Девушка поняла, что этот мерный, хрипловатый, негромкий голос, роняющий слова, как свеча роняет капли воска, принадлежит убийце. Больше некому.
И потеряла сознание.
Глава 1
Ночь как ночь. Звезды проступили на черном бархате неба, как зловеще блистающие кончики игл, пронизавшие ткань. В открытом окне вырастал полуобглоданный лик луны, казавшийся особенно четким в неожиданно холодном для июньской ночи воздухе. Яркий свет ночного светила сделал контрастными тени деревьев и домов, тяжело придавившие раскинувшуюся за оградой моего дома дорогу.
Окно было открыто, но спать не хотелось. Холодный ночной ветер струился в окно, дергал занавеску, обливал кожу и посылал по спине — туда-обратно, как руки неопытного массажиста, — упругие потоки мурашек.
В голову лезли всякие глупости. То сквозь приглушенный расстоянием собачий лай, дергающийся там, в пустом лунном пространстве ночи, продирался гул самолетных турбин, хотя никаких самолетов не было и быть не могло. То перед глазами вставала добродушная физиономия лабрадора с дикой кличкой Либерзон — пса, которого завели мои соседи. То в углах комнаты появлялись неясные фигуры недавно виденных мною, но уже умерших людей.
Бессонница была крайне редким явлением в моей жизни, но если уж приходила, то начинала бесчинствовать по полной программе. Она мучительно смыкала мои веки, но не давала успокоиться и отключиться мозгу, будила бредовые шумы, шепотки, всхлипы и гулы, которые бродили то ли внутри меня самой, то ли врывались извне — понять, угадать их источник и местонахождение не представлялось возможным. Как в калейдоскопе, сменялись картинки перед мысленным взором, то нечеткие, тусклые, как при замедленной съемке, то лихорадочные, яркие, разухабистые, как цыганская свадьба. Или как зарево зашедшегося в диком танце пожара, хохочущего, гудящего и свивающегося густыми, туго спеленутыми огненными клубами. Вот-вот. И сравнения подобны образам, рожденным бессонницей.
Нервы… Нервы, Юлия Сергеевна. Наверно, правы те, кто говорит, что нельзя долго состоять на такой нервной, ответственной и опасной работе, как у меня. Нельзя всю жизнь пить шампанское и есть острые блюда — настанет время для диетической минералочки и безвкусной фруктовой кашки-размазни.
Но несмотря на бессонницу — явление редкое, просто от переутомления, — жаловаться на жизнь и, в частности, на работу у меня нет никакого резона.
Числясь юрисконсультом тарасовского губернатора, за это лето я еще ни разу не выполняла своих действительных обязанностей — обязанностей агента с кодовым именем Багира. Справедливости ради надо сказать, что лето только началось. Но все равно: были периоды времени, когда задания и наводки из Центра сыпались как из рога изобилия, и не было возможности даже отметиться, то есть показаться на месте своей номинальной работы — в здании администрации Тарасовской области. Губернатор входил в мое положение, но все равно приходилось оформлять фиктивные отпуска, отгулы и все такое. Отчетность, знаете ли.
А сейчас случилось затишье. Надеюсь, не перед бурей. Я исправно посещала свое рабочее место, даже получила премию за какую-то удачно проведенную консультацию. Центр же и Гром — мой прямой и единственный начальник генерал Суров — упорно молчали. Значит, работы для меня не было никакой.
Вот с этого момента и начала посещать меня бессонница. Спокойная жизнь не давала моему организму того, к чему он давно и прочно привык, — выплеска адреналина. Ведь, по сути, острые ощущения — это химическая реакция, протекающая в мозгу и в той или иной степени затрагивающая весь организм. При нехватке того или иного ингредиента реакция не может идти нормальным путем, и привычное функционирование организма нарушается. Человеку, привыкшему к насыщенной работе, изобилующей острыми ощущениями, опасностями и критическими ситуациями, не обойтись без них, как, например, альпинисту — без тяжести альпенштока в руке, без отвесной скалы перед глазами и ледяного ветра в спину.
В общем, все по принципу: «лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал».
Я усмехнулась, вспомнив, как в народе, интересующемся политикой, исказили эту ставшую поговоркой цитату из Высоцкого в свете последней выборной президентской кампании в США: «лучше Гор могут быть только Буши». Ну конечно. В рафинированной Америке теплично-дендрариевый сладкоголосый Буш-джуниор — самое то для президента, а у нас бы он мигом загнулся, как тропическая пальма на Крайнем Севере.
Я перевернулась с боку на бок и наткнулась взглядом на настенные часы. Они показывали без десяти три ночи. Странно… Легла целую вечность тому назад, а еще даже трех нет! Неужели вся ночь будет вот так медленно и ущербно ковылять, как страус с перебитой ногой? Черт возьми, да тогда переждать ее будет посложнее, чем тот артобстрел прямой наводкой, под который мы попали в Боснии несколько лет назад.
Еще раз перевернувшись на другой бок, я закрыла глаза. Может, все-таки засну?
Но тут почему-то вспомнился сосед, Дима Кульков. Хозяин того самого лабрадора по кличке Либерзон. Господин Кульков как-то зашел в гости вместе со своей прекрасной половиной, моей тезкой Юлией, и принес бутылочку коньяка, которую мы распили за задушевной беседой. Кульков был весел, рассказывал истории из жизни вперемешку с еврейскими анекдотами, потом заявил, что решил податься в шоу-бизнес и организовать собственную команду.
Я молча слушала его прекраснодушные удалые прожекты и изредка улыбалась. Под конец Кульков заявил, что российская большая музыка давно заждалась его, Димы, пришествия, и попросил под это дело у меня взаймы три тысячи рублей. Мне было предельно ясно, что означенная сумма предназначается отнюдь не на подъем российского музыкального искусства, но физиономия соседа была такой умильной, что я не удержалась и дала просимые деньги. Хотя сильно сомневалась, что когда-нибудь увижу их обратно.
Кульков растрогался и заявил, что я не могу идти ни в какое сравнение со всеми прочими его соседями.
— Жлобы еще те! — безапелляционно изрек он. — Как говорится, снега зимой не выпросишь и радиоактивных отходов в ядерную зиму не вывезешь. Уроды!
— Дима, ну что за выражения, — поспешно осадила моя тезка, его жена Юля.
— А, ну да… мр-р-рм-м… — Это, по всей видимости, господин Кульков промурлыкал что-то из своего музыкального творчества. — Спасибо, Юля, — это он адресовал уже не жене, а мне, причем тут же добавил: — С первыми же деньгами отдам.
Я фактически была уверена, что у него не будет ни первых, ни последних денег, а если что-то и будет, то пойдет на «богоугодные» дела, как он именовал пирушки с друзьями, которые только тогда и были друзьями, когда у господина Кулькова водились деньги. Но я продолжала благосклонно слушать его излияния.
Окно было открыто, но спать не хотелось. Холодный ночной ветер струился в окно, дергал занавеску, обливал кожу и посылал по спине — туда-обратно, как руки неопытного массажиста, — упругие потоки мурашек.
В голову лезли всякие глупости. То сквозь приглушенный расстоянием собачий лай, дергающийся там, в пустом лунном пространстве ночи, продирался гул самолетных турбин, хотя никаких самолетов не было и быть не могло. То перед глазами вставала добродушная физиономия лабрадора с дикой кличкой Либерзон — пса, которого завели мои соседи. То в углах комнаты появлялись неясные фигуры недавно виденных мною, но уже умерших людей.
Бессонница была крайне редким явлением в моей жизни, но если уж приходила, то начинала бесчинствовать по полной программе. Она мучительно смыкала мои веки, но не давала успокоиться и отключиться мозгу, будила бредовые шумы, шепотки, всхлипы и гулы, которые бродили то ли внутри меня самой, то ли врывались извне — понять, угадать их источник и местонахождение не представлялось возможным. Как в калейдоскопе, сменялись картинки перед мысленным взором, то нечеткие, тусклые, как при замедленной съемке, то лихорадочные, яркие, разухабистые, как цыганская свадьба. Или как зарево зашедшегося в диком танце пожара, хохочущего, гудящего и свивающегося густыми, туго спеленутыми огненными клубами. Вот-вот. И сравнения подобны образам, рожденным бессонницей.
Нервы… Нервы, Юлия Сергеевна. Наверно, правы те, кто говорит, что нельзя долго состоять на такой нервной, ответственной и опасной работе, как у меня. Нельзя всю жизнь пить шампанское и есть острые блюда — настанет время для диетической минералочки и безвкусной фруктовой кашки-размазни.
Но несмотря на бессонницу — явление редкое, просто от переутомления, — жаловаться на жизнь и, в частности, на работу у меня нет никакого резона.
Числясь юрисконсультом тарасовского губернатора, за это лето я еще ни разу не выполняла своих действительных обязанностей — обязанностей агента с кодовым именем Багира. Справедливости ради надо сказать, что лето только началось. Но все равно: были периоды времени, когда задания и наводки из Центра сыпались как из рога изобилия, и не было возможности даже отметиться, то есть показаться на месте своей номинальной работы — в здании администрации Тарасовской области. Губернатор входил в мое положение, но все равно приходилось оформлять фиктивные отпуска, отгулы и все такое. Отчетность, знаете ли.
А сейчас случилось затишье. Надеюсь, не перед бурей. Я исправно посещала свое рабочее место, даже получила премию за какую-то удачно проведенную консультацию. Центр же и Гром — мой прямой и единственный начальник генерал Суров — упорно молчали. Значит, работы для меня не было никакой.
Вот с этого момента и начала посещать меня бессонница. Спокойная жизнь не давала моему организму того, к чему он давно и прочно привык, — выплеска адреналина. Ведь, по сути, острые ощущения — это химическая реакция, протекающая в мозгу и в той или иной степени затрагивающая весь организм. При нехватке того или иного ингредиента реакция не может идти нормальным путем, и привычное функционирование организма нарушается. Человеку, привыкшему к насыщенной работе, изобилующей острыми ощущениями, опасностями и критическими ситуациями, не обойтись без них, как, например, альпинисту — без тяжести альпенштока в руке, без отвесной скалы перед глазами и ледяного ветра в спину.
В общем, все по принципу: «лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал».
Я усмехнулась, вспомнив, как в народе, интересующемся политикой, исказили эту ставшую поговоркой цитату из Высоцкого в свете последней выборной президентской кампании в США: «лучше Гор могут быть только Буши». Ну конечно. В рафинированной Америке теплично-дендрариевый сладкоголосый Буш-джуниор — самое то для президента, а у нас бы он мигом загнулся, как тропическая пальма на Крайнем Севере.
Я перевернулась с боку на бок и наткнулась взглядом на настенные часы. Они показывали без десяти три ночи. Странно… Легла целую вечность тому назад, а еще даже трех нет! Неужели вся ночь будет вот так медленно и ущербно ковылять, как страус с перебитой ногой? Черт возьми, да тогда переждать ее будет посложнее, чем тот артобстрел прямой наводкой, под который мы попали в Боснии несколько лет назад.
Еще раз перевернувшись на другой бок, я закрыла глаза. Может, все-таки засну?
Но тут почему-то вспомнился сосед, Дима Кульков. Хозяин того самого лабрадора по кличке Либерзон. Господин Кульков как-то зашел в гости вместе со своей прекрасной половиной, моей тезкой Юлией, и принес бутылочку коньяка, которую мы распили за задушевной беседой. Кульков был весел, рассказывал истории из жизни вперемешку с еврейскими анекдотами, потом заявил, что решил податься в шоу-бизнес и организовать собственную команду.
Я молча слушала его прекраснодушные удалые прожекты и изредка улыбалась. Под конец Кульков заявил, что российская большая музыка давно заждалась его, Димы, пришествия, и попросил под это дело у меня взаймы три тысячи рублей. Мне было предельно ясно, что означенная сумма предназначается отнюдь не на подъем российского музыкального искусства, но физиономия соседа была такой умильной, что я не удержалась и дала просимые деньги. Хотя сильно сомневалась, что когда-нибудь увижу их обратно.
Кульков растрогался и заявил, что я не могу идти ни в какое сравнение со всеми прочими его соседями.
— Жлобы еще те! — безапелляционно изрек он. — Как говорится, снега зимой не выпросишь и радиоактивных отходов в ядерную зиму не вывезешь. Уроды!
— Дима, ну что за выражения, — поспешно осадила моя тезка, его жена Юля.
— А, ну да… мр-р-рм-м… — Это, по всей видимости, господин Кульков промурлыкал что-то из своего музыкального творчества. — Спасибо, Юля, — это он адресовал уже не жене, а мне, причем тут же добавил: — С первыми же деньгами отдам.
Я фактически была уверена, что у него не будет ни первых, ни последних денег, а если что-то и будет, то пойдет на «богоугодные» дела, как он именовал пирушки с друзьями, которые только тогда и были друзьями, когда у господина Кулькова водились деньги. Но я продолжала благосклонно слушать его излияния.