Серова Марина. Между двух мужей

   Я потерла виски и резко тряхнула головой, чтобы раз и навсегда изгнать из нее эти дикие и, надо признаться, совершенно ненужные мысли. Не собиралась я заниматься этим делом – еще не хватало! Нехай доблестная милиция ломает себе голову. А я…
   – А я буду спать! – вслух сказала я самой себе и решительно перевернулась на другой бок.

* * *

   На следующий день мне позвонила Илона.
   – Женя… То есть, простите, Евгения Максимовна, – начала она, и я услышала, что голос ее дрожит, хотя женщина изо всех сил старалась сохранять самообладание. – Вы не могли бы… не могли бы со мной встретиться? У меня к вам очень важное дело. Мне нужна помощь. Конечно, вы имеете полное право отказаться, но… Видите ли, Женя… то есть, простите, Евгения Максимовна…
   – Можно просто Женя.
   – …Женя, я хочу попросить у вас совета.
   – Что-что?
   – Вы ведь телохранитель, правда? Ну так вот, мне нужна помощь. Срочно!
   – Вы напуганы тем, что произошло вчера? Смертью вашего брата?
   – Нет… то есть да, смерть брата… но дело в том, Женя… Дело в том, что кто-то… кто-то как будто поставил перед собой цель истребить всю нашу семью!
   – ?!
   – Да. Поверьте, я знаю, о чем говорю! Женя, мы можем встретиться?
   – Приезжайте.
   Она спросила адрес дачи и отключилась. А через час она уже сидела на том самом месте, где совсем недавно сидела Зинаида. И точно так же нервничала, только, конечно, не билась в истерике. Обхватив руками плечи, Илона пыталась унять дрожь, которая то и дело пробегала по ним, будто кто-то периодически пропускал через ее тело электрический ток.
   К счастью, тети Милы в этот час на даче не было. Она поехала навестить Капу.
   – Илона, вы пришли поговорить о своем брате? – спросила я.
   – Нет… то есть не совсем, – она снова поежилась, а потом, сделав горлом движение, как будто пытаясь что-то проглотить, резко выпрямилась в кресле. – Я хотела рассказать вам, Женя, о том, что произошло несколько дней тому назад. Дело в том, что смерть Вадика… она не первая! Я хочу сказать, – Илона резко вскинула голову, – что это не последнее покушение. И… и не последнее убийство.
   – Вот как? Кого же хотели убить еще?
   – Мою дочь.
   – У вас есть дочь?!
   Черт его знает, почему я так удивилась. Почему бы Илоне, в самом деле, не иметь дочери? Но до сих пор образ этой фантастически красивой женщины не монтировался у меня с семейным очагом. Ей бы на подиум…
   – У меня две дочери, – улыбнулась Илона вымученной улыбкой в ответ на мое удивление. – Одна еще совсем девочка, подросток. Собственно говоря, она… но это неважно. А вторая в этом году перешла на второй курс мединститута.
   – Ого! Сколько же вам лет, если не секрет?
   – Тридцать девять. А что?
   – Да нет, ничего. Продолжайте.
   – Да. Так вот… Вчера вечером… возвращаясь с этой… свадьбы… я нашла Марину… полуживой. Понимаете, ее избили, избили до бессознательного состояния!
   – Погодите! Ничего не понимаю! Что значит «я нашла Марину»? Где «нашла»? Дома? На улице?
   – Нет… в подъезде.
   – В вашем подъезде?
   – Нет…
   – Расскажите все толком.
   – Да, я попробую.
   Если изложить эту историю телеграфным стилем, то получится примерно так: Илона рано вышла замуж за человека много старше себя. В этом году они с мужем, ставшим за это время успешным бизнесменом и авторитетным в городе человеком, собираются отпраздновать двадцатилетие совместной жизни. Марина была их старшим ребенком. С детства она дружила с одноклассником, мальчиком «из не очень благополучной семьи», как деликатно выразилась Илона, но демократичные родители не противились этой дружбе: первая любовь, казалось им, – это несерьезно. Этой весной Алешу, так звали юношу, забрали в армию. Марина очень по нему тосковала и часто навещала мать своего возлюбленного, сильно пьющую женщину по имени Антонина, жившую в одной из полусгнивших панельных хрущевок на окраине города.
   Именно туда, в эти трущобы, Илона и пошла искать свою дочь сразу после того, как вернулась со вчерашней свадьбы, закончившейся так страшно.
   Тут я перебила ее:
   – Скажите, что значит «пошла искать»? Во-первых, зачем вообще нужно было искать дочь, ведь вы же знали, куда она ушла? А во-вторых, почему нельзя было сначала просто позвонить?
   – Конечно же, я позвонила! Сразу после того как меня допросили… после… после того, что случилось вчера на свадьбе. Я стала названивать Марине, но она не отвечала. Это было так странно! И потом… тревога! Она меня не покидала. Все время брат стоял перед глазами – то, как он умирал… Мне хотелось, чтобы обе дочери были дома, со мной.
   – А муж?
   – Он в командировке.
   – Так, хорошо, и что же дальше?
   Телефон Марины не отвечал, и Илона, несмотря на поздний час, решила поехать на ее поиски. Оставив машину в единственном освещенном дворе, она пешком пробиралась к нужному строению. Был двенадцатый час ночи, на улицах уже стемнело, а над фонарями как следует поработала местная пацанва с рогатками.
 
   Войдя в искомый подъезд, Илона щелкнула зажигалкой, огляделась по сторонам и повела вокруг себя маленьким пламенем. И тут же почувствовала, что голова у нее закружилась: в полуметре от нее, на полу, из-за закутка, ведущего к подвальной двери, виднелись кровавые пятна и белела чья-то безжизненная рука!
   На крик женщины разом открылись все четыре двери на первом этаже! Люди засуетились, вынесли фонари, зажигалки, затем трое самых крепких с виду мужчин потащили к свету человека, лежавшего у подвальной двери. И прижавшаяся к стене Илона узнала в этом теле Марину…
   Девушка безжизненно повисла на чужих руках, ноги ее почти касались пола. Она была одета в льняной костюм, по которому продолжали расплываться пятна крови, и в легкие туфли из тонкой кожи; когда Марину поднимали, голова ее запрокинулась, длинные волосы соскользнули вниз – и тут присутствующие невольно отшатнулись: все лицо девушки представляло собой сине-лиловую распухшую массу. Марина была так избита, что глаза и губы почти не распознавались на лице, а из разбитого и, по-видимому, сломанного носа сочилась уже не кровь, а бурая сукровица.
   – Она без сознания, – констатировал кто-то из соседей, приложив ладонь к жилке на Марининой шее.
   – «Скорую» уже вызвали, – ответил другой голос.
   До приезда «Скорой» Марину положили на пол, и одна из соседок с опытностью профессиональной медсестры осторожно осмотрела девушку.
   – На первый взгляд ранений и переломов нет, только сильные ушибы… Кровь – это из носа вся, наверное… Кто-то очень долго и методично ее избивал. По лицу, по голове… по груди… Жестокость просто нечеловеческая! – с трудом говорила Илона, стараясь сохранять хотя бы видимость спокойствия. – Вскоре приехала «Скорая», и Марину увезли. Я, конечно, поехала с нею. Сейчас она в больнице. В «травме».
   – Ваша дочь серьезно пострадала?
   – У нее множественные ушибы. Сломан нос. Все это так страшно…
   – Вы не поняли меня, Илона, – я спрашиваю: ее жизнь вне опасности?
   – Травмы не смертельные, если вы именно это имеете в виду. Но, Женя, – тут она взяла меня за руку, и я почувствовала ледяной холод, исходящий из ее пальцев, – Женя, посудите сами, могу ли я быть спокойна?! Вчера убили брата, избили мою дочь… Кто знает, что будет дальше? Я чувствую, как этот ужас кольцом сжимается вокруг нас, просто физически чувствую! И мужа нет! Мне просто не на кого опереться, Женя! Мне страшно!
   – Я понимаю ваше состояние, но…
   – Женя, умоляю, помогите мне!
   Трудно было отказать этой женщине, выкрикнувшей свою отчаянную просьбу с такой внутренней силой. Я приняла решение раньше, чем она выложила передо мной свой последний аргумент:
   – Я вам хорошо заплачу. Мы с мужем – состоятельные люди, поверьте. Я заплачу вам столько, сколько вы назначите сами. Я не торгуюсь!
   – Илона, я не отказываюсь, а просто пытаюсь понять, чего именно вы от меня хотите. Что значит – «помогите»?
   – Вы не могли бы… не могли бы охранять Марину? По ночам?
   – По ночам?
   – Да, днем в больнице дежурить не разрешают. Говорят, это против правил, и еще что-то… Но, я думаю, днем, на глазах у всех, Марину и так никто не тронет. А ночью…
   – Да, я понимаю.
   – Мы уже наняли ей ночную сиделку, но сиделка – это все-таки одно, а телохранитель… Так вы согласны, Женя? Ох, я вам так благодарна! Я так и знала, что вы мне не откажете. Я и в больнице уже обо всем договорилась. Приезжайте туда сегодня, к восьми вечера, ладно? – Илона назвала адрес больницы и поднялась.
   Я ее остановила:
   – У меня к вам еще несколько вопросов. Они достаточно банальны, но задать их необходимо. Итак, вопрос первый: у вашей дочери были враги?
   – О боже, нет! Никогда. Мариша – тихая, замкнутая девочка. У нее и друзей-то, кроме этого мальчика, Алеши, можно сказать, и не было…
   – Что собой представляет это мальчик?
   – Приятный, вежливый юноша. Нам известно, что его мать, Антонина, сильно выпивает. И, кажется, брат его тоже не из очень хорошей компании. Но к самому Алеше у нас претензий нет. Они с Маришей вместе чуть не с первого класса, понимаете? Вот почему бесполезно было запрещать им встречаться. Мы с мужем надеялись только на время. Вот забрали мальчика в армию, а Мариша поступила в институт, и все могло случиться само собой…
   – Случиться – что? Случиться так, что их отношения прекратились бы?
   – Да, конечно. Все-таки понимаете, Мариша и Алеша из разных социальных слоев… Они не пара. По этой причине… вы же понимаете, о чем я, Женя? По этой причине мой муж и я не стали принимать никаких мер, когда Алеше пришла повестка в армию. Хотя Марина очень нас просила.
   – Просила «откупить» его?
   – Ну да, вы же понимаете, что варианты всегда существуют.
   Я хмыкнула. Да уж, варианты существуют всегда. И имя этим вариантам – деньги!
   – Еще я хотела бы спросить вас о вашем брате… Простите, я понимаю, как вам тяжело отвечать на эти вопросы, но если между его убийством и покушением на вашу дочь есть связь…
   – Спрашивайте. Я все понимаю.
   – Вопрос, собственно говоря, тот же самый: у него были враги? Ну, или, так скажем, – недоброжелатели, завистники?
   – В последнее время мы почти не общались. Нет, мы не ссорились, ничего такого, просто так получилось. У меня семья, а он, в сущности, был еще мальчиком. Собственно, виделись-то мы только на семейных праздниках. Даже и не перезванивались почти. Поэтому я ничего не знаю не только о его недругах, но и вообще о тех, с кем брат поддерживал знакомство в последнее время. Хотя, постойте! Как-то раз, весной, кажется, он пришел ко мне на работу. Занял немного денег… И пришел не один. С ним была девчушка, почти девочка, во всяком случае, рост у нее был, как у школьницы, но фигурка на вид крепенькая, сформировавшаяся уже. Черненькая такая девочка, в дутой куртке, с челкой. Они стояли обнявшись – и, кажется, были счастливы, довольны, во всяком случае. Брат представил ее как Сашу. И… и… что же еще… кажется, эта Саша тоже художница? По крайней мере, у меня сложилось о ней такое впечатление, не помню сейчас, почему…
   – Ну вот. Может быть, это очень много значит – а может быть, и ничего. Теперь второе: вы сказали, что брат заходил к вам занимать деньги. И часто это случалось?
   – Да как вам сказать… в общем-то, не очень. Он обладал определенной гордостью и не хотел, чтобы о нем говорили – дескать, живет парень на содержании у богатой сестры. Да и сама я, честно говоря, не особенно поощряла его в этом смысле. То есть я не собиралась снабжать Вадима деньгами постоянно, лишь изредка. И еще, брат сам очень желал добиться признания, стать известным портретистом – господи, детство какое, как будто это возможно в наше время, да еще и рисуя портреты в парке, для первых встречных!
   В уголках ее глаз сверкнула влага, Илона спрятала лицо в ладонях и отвернулась. Помолчав, она сказала сдавленным голосом:
   – Впрочем, сейчас это все уже неважно. Я рада, что мы с вами договорились. Мы ведь договорились, правда, Женя?
   – Да, да. Вечером я приеду в больницу. И знаете, что? Дайте-ка мне адрес этой Антонины.
   – Матери Алеши?
   – Его. Не исключено, что эта женщина может что-то знать. Я к ней съезжу.

* * *

   Я поднялась на нужный этаж и постучала, но на мой стук никто не отозвался.
   Более того – расшатанная перекошенная дверь вообще была слегка приоткрыта. Из темного зева запущенной квартиры на меня пахнуло каким-то резким, неприятным, но странно знакомым запахом. Больше ничего – ни звука, ни скрипа…
   Узкий коридорчик с выщербленными полами.
   Комната – почти без мебели, с грязными обоями, кое-где свисающими рваными полосами.
   Еще комната – точно такая же.
   Кухня. Расшатанный стол, покрытый клеенкой, которую давно не протирали. Два колченогих табурета – ножка одного из них примотана к основанию синей изолентой. Батарея пустых бутылок на столе.
   А в санузле…
   Там я увидела чье-то полное тело в полинявшем сатиновом платье. Тело наполовину перевесилось через край большой чугунной ванны с облупившейся эмалью. Ванна была до самых краев наполнена мутноватой водой – хлюпало даже на полу под ногами, и на давно не беленных стенах проступили влажные пятна.
   Огромные ноги Антонины были неловко подогнуты на скользком полу, ее толстые руки, плечи и голова полностью скрывались под водой. Неровно окрашенные волосы слегка шевелились, как диковинные водоросли, покрытые мелкими пузырьками. Меня затошнило…
   Стиснув зубы, я попыталась вытянуть это тучное тело из ванны, но оно даже не сдвинулось. Тогда я попробовала приподнять только Антонинину голову, обхватив ее руками, и на поверхности воды показалось ее раздутое сизое лицо с открытыми остекленевшими глазами. Мертвая – в этом не было сомнений! – мертвая Антонина смотрела прямо на меня. Руки мои соскользнули с ее плеч, и голова утопленницы с глухим всплеском снова ушла под воду. В руках у меня вдруг оказалась мокрая веревка, свалившаяся с ее мертвой шеи.
   Я вышла в коридор, увидела старенький телефонный аппарат с треснувшим диском, подняла трубку и набрала «ноль два». Потом, подумав не больше секунды, подняла с полу какую-то тряпку и тщательно протерла саму трубку и диск телефона.
   Все…
   Следующие десять минут я просто кружила по городу на своей машине. Собирать в кучу события последних дней и пытаться провести между ними какую-то логическую цепь было делом бессмысленным. И прежде всего потому, что никакой логикой здесь и не пахло.
   Владик отравлен. Марина избита. Антонина убита… Стоп! Между прочим, пока лично еще не установлено, действительно ли Антонину убили. Маловероятно, конечно, но чисто теоретически – могла она спьяну сама свалиться в воду и захлебнуться? Могла. Наклонилась над ванной для чего-то – да хоть воды из крана захотела попить! – и бултых. Таких происшествий с пьющими людьми на памяти опытных следователей больше, чем кажется. «Но! – тут же возразил мне мой внутренний голос. – Только не в этом случае!» Почему? А вот почему: кран с водой был завинчен. А ванна наполнена до краев – когда убийца толкнул Антонину в воду, то, по закону Архимеда, немало жидкости вылилось на пол, там же хлюпало… В самой же ванне ничего, кроме тела, не было: ни там, положим, замоченного белья, ни куска мыла… Значит, воду налили туда специально, в целях убийства. И еще. Неизвестно, какого сложения был убийца, но сила у него отнюдь не богатырская – это уж точно. Потому что он не смог перетащить Антонину в ванну, если так можно выразиться, целиком. Нижняя часть тела убитой оставалась на полу, колени ее подогнулись… А ведь чтобы создать видимость того, что пьянчужка захлебнулась по пьяни, можно было бы раздеть тело и полностью погрузить его в воду, бросить на пол бутылку шампуня, мочалку… Итого: убийца геркулесом не был. Но и совсем слабаком, конечно, тоже: все-таки ворочать такое тело, перетаскивать его из комнаты и пихать в ванну – сила нужна, и немалая.
   И еще. На шее убитой была веревка. Скорее всего, Антонину сначала пытались задушить, а в ванной, полной воды, это сделать крайне трудно. К тому же там не было видно следов борьбы. То, что он ее все-таки не задушил, кстати, лишний раз подтверждает мою версию об отсутствии у душегуба богатырской силы…
   И последнее! Антонина, конечно, знала убийцу и не боялась его, потому что безбоязненно впустила этого человека в квартиру, – это ясно. Совершенно точно, что у убийцы не было ключа от квартиры жертвы. Иначе он запер бы за собой дверь, а она была даже приоткрыта. А ведь замкнутая на ключ дверь, во-первых, усложняет расследование, а во-вторых, отодвигает момент обнаружения трупа – и у убийцы, таким образом, появляется возможность создать себе алиби. Вот так-то!
   «Стоп! – снова возразил мне все тот же внутренний голос. – Но если предположить, что Антонину Протасову и Марину Ильинскую терзал один и тот же человек… если предположить это в качестве рабочей версии, где теория об относительно невеликой силе убийцы выглядит несколько неустойчиво. Потому что со слабым человеком Марина справилась бы».
   Интересно, очень интересно… Звонок. Ага, это мой мобильник.
   – Женя? – услышала я в мобильнике полузадушенный голос тети Милы. – Детка, ты можешь подъехать? Тут такие новости…
   – Куда подъехать?
   – Ну, к Капе…
   К Капе, так к Капе. Хотя, конечно, в этом мало удовольствия.
   Большое зеркало в Капиной прихожей затягивал темный тюль, такие же занавеси виднелась и на других зеркалах. Траурную обстановку довершал почти погребальный полумрак, в который была погружена вся квартира. Единственным источником света служила приподнятая и подколотая булавкой штора в большой комнате – зазор между тканью и окном пропускал небольшую порцию солнечных лучей, каковые и освещали скрючившуюся, сложившуюся почти пополам Капу, лежавшую на диване лицом к стене.
   Плед под ней наполовину съехал на пол, чулки ее собрались в неопрятные мятые складки, с одной ноги свисал разношенный шлепанец, из-под накинутой на голову и плечи старой, вытянутой кофты до нас доносилось тяжкое дыхание, то и дело переходившее в хрипы и мокрый кашель. В комнате, да и во всей квартире, пахло лекарствами и еще чем-то, таким же густым и неприятным, навевающим печальные мысли о человеческих горестях и страданиях.
   Тетя Мила присела на край дивана рядом с подругой и ласковым, но сильным движением развернула Капу лицом к себе. При взгляде на раскисшее, отекшее до почти полной бесформенности лицо Капитолины к моему горлу подступил комок. Ее еще недавно такие живые голубые глазки казались выключенными – в соленой влаге ворочались только желтые белки с расплывшейся точкой зрачка, а седые волосы, некогда покрывавшие Капину головку аккуратными волнами тщательно взбитых локонов и завитушек, теперь были похожи на свалявшуюся паутину. Капитолина подняла голову – кожаные складки под подбородком студенисто заколыхались – и издала глубокий, поскуливающий вздох. На нас повеяло смешанным запахом слез, валокордина и несвежего старческого дыхания.
   – Дорогая, послушай, – негромко сказала тетушка, взяв Капино лицо в свои сухие ладони. – Вот, как я тебе и обещала, приехала Женя. Ты узнаешь Женю? Капа! Покажи ей…
   Капа вдруг стала тяжело, переваливаясь с боку на бок, подниматься и наконец встала, опершись дрожащими руками о столешницу стоявшего у дивана стола. Только тут я заметила лежавший в центре стола небольшой, когда-то сложенный вчетверо, а теперь вновь расправленный тетрадный листок. С почти мистическим ужасом Капа уставилась на загадочную бумажку и, судя по всему, страшилась даже прикоснуться к ней.
   – Никакого убийцы нет, – наконец просипела она, не глядя в нашу сторону. – Никого… нет. Это он сам…
   – Ничего не понимаю! – раздельно, нарочито громко сказала я.
   Тетя Мила решительно протянула руку, схватила записку (Капа вздрогнула и отшатнулась с полувскриком) и через стол протянула ее мне:
   – Вот, прочти! Никакого убийства не было. Вадик, – голос ее сорвался, – покончил с собой. Сам…
   Не веря своим ушам, я наклонилась над листком.
   На уже слегка потертом на сгибах, с синеватыми потеками следов Капиных слез по всей поверхности листке крупными буквами, почерком таким размашистым, что на каждой строчке умещалось всего по два-три слова, был начертан короткий текст:
   «Капа.
   Сегодня я умру. Для тебя, поверь, так будет лучше – для нас обоих. Я не могу продолжать лгать тебе, а этот ужас продолжался бы ежедневно, ежеминутно, и, в конце концов, один из нас сошел бы с ума. Выход ясен: я – мужчина, и я должен покончить с этой жизнью, с собой. Я не возьму ничего, как бы меня об этом ни просили, и никогда тебя больше не потревожу. Постарайся понять меня, хотя бы по-своему. Я всегда тебя любил. Прощай навсегда».
 
   – Где вы это взяли? – спросила я, пребывая в крайней степени изумления.
   – Пришло по почте. – Тетя Мила машинально потянула в сторону концы черной шейной косынки, как будто они душили ее. – Сегодня.
   – По почте?! А конверт? Где он?
   Тетя Мила вяло пожала плечами и передвинула по столу почтовый конверт с двумя черными кружочками печатей. Я осторожно, двумя пальцами прихватила его за треугольный кончик и, прищурив левый глаз, тщательно обследовала со всех сторон.
   – Я так и знала! Почерк на конверте и в письме – разный.
   – Нет, – бесцветным голосом возразила мне Капа. – Это один и тот же почерк, просто в графе «адрес» мало места, и ему пришлось ужиматься, писать несвойственным ему образом. Или, может, Вадик кого-нибудь попросил конверт надписать… Да и какое значение имеет почерк на конверте, господи? Ведь записку-то, записку писал сам Вадик!
   – Это точно?
   – Да. Это его почерк.
   – Н-н-ну, допустим, – с сомнением протянула я. – А когда же его отправили, это письмо?
   – Господи, ну штемпель же есть на конверте! – слабо вскрикнула Капитолина, снова тяжело забралась на диван, отвернулась к стене и укрылась с головой все той же вытянутой кофтой.
   – Ну хорошо, ну ладно, – не сдавалась я, – ну а это что такое, как там? – вот: «Я не возьму ничего, как бы меня об этом ни просили, и никогда тебя больше не потревожу». Что он мог взять с собой на тот свет? Свидетельство о браке?! Наследство? Капину мебель? Капсулу с цианидом? И какой идиот мог его об этом попросить? Что означает вся эта белиберда и почему он намекает на то, что часто врал Капитолине? О чем он ей врал? А?!
   – Я не зна-а-аю! – простонала Капа и опять спустила с дивана ноги в собравшихся гармошкой чулках. Во взгляде, который обессилевшая вдова адресовала по очереди мне и тете Миле, промелькнула злоба: – Не зна-а-аю-ю! Мне все равно! Оставьте меня в поко-ое – все, все!!!
   Я хотела добавить, что версия о самоубийстве – самое нелепое, что можно было бы сказать в отношении смерти молодого Капиного мужа, но тетя Мила приложила палец к губам и с очень строгим лицом указала мне на дверь.

* * *

   Телефон Илоны был отключен – наверное, села батарейка, – поэтому, подъехав к больнице, я не стала терять время на дальнейшие попытки связаться с ней и прямиком прошла в травматологическое отделение, к ее пострадавшей дочери.