Серова Марина. Оранжевая комната

   Белый «Опель Кадет» увозил нас в сторону Набережной. Берестов рассказывал о том, как он познакомился с Анной.
   Она увидела его ранней весной на этюдах – они с группой рисовали старинный особняк на Вольской. Пришла к нему в училище, не хуже, чем я, заглянула в мастерскую. Судя по рассказу Саши, Анна влюбилась в него с первого взгляда. Во вторую встречу она отвезла его к себе на дачу, в поселок Жасминный, и отдалась ему, как может отдаться потерявшая рассудок сорокалетняя женщина, влюбившаяся, быть может, в первый и последний раз в жизни.
   – А ты ее не любил? – спросила осторожно я, в душе почему-то не желая, чтобы он вообще любил кого-нибудь. Такие, как он, должны принадлежать обществу или храниться в музее. Под стеклом. Пуленепробиваемым.
   – Не знаю. Мы с ней словно переболели какой-то болезнью. Я и сам ходил словно чокнутый. Мы с утра до ночи валялись в постели.
   Я представила себе их в постели и словно услышала шорох простыней, жаркое дыхание, влажные звуки и нежные запахи любви. С этой чертовой работой можно превратиться в бесполое существо, одной рукой держащее пистолет, а другой пересчитывающее баксы. Противно.
   – Анна Шубина заплатила мне сегодня утром деньги за то, чтобы я нашла тебя и отобрала принадлежащие ее мужу документы на поставку химического оборудования. Поэтому-то я и оказалась в училище.
   – Но я ничего не брал у нее!
   – Она сказала, что, кроме вас двоих, в квартире никого не было. Вы провели некоторое время в постели, а затем она уснула. Ты оставался рядом, потом ушел, после чего и пропала зеленая папка с документами.
   – Да не брал я никакой папки! – Берестов остановил машину так резко, что я чуть не влепилась в лобовое стекло. – Я просто ушел, и все.
   – А почему ты ушел? Разве ты не мог подождать, пока она проснется? Пусть у тебя не было к этой женщине любви, но уйти вот так, пока она спит, – это же подло. Пóшло.
   – Она утомила меня, – Саша опустил голову. И в это самое время из проезжающей мимо нас машины раздалось несколько выстрелов. Машина исчезла так же внезапно, как и появилась. Сашино плечо было залито кровью, он потерял сознание. Я быстро вышла из машины и протолкнула его на свое, пассажирское место, а сама, сев за руль, резко бросила «Опель» вперед. Пролетев пару кварталов, я заметила впереди черный «мерс» и чуть не вдавила педаль газа в асфальт. Послушная зверь-машина неслась, как на воздушной подушке, мягко и легко. Но нахальный, подмигивающий красным воспаленным глазом светофор позволил «мерсу» раствориться в потоке машин на улице Чернышевского. Когда я вырвалась на шоссе, черный лоснящийся жук уже свернул на Радищевскую и скрылся с моих глаз. Они, что называется, оторвались.
   Я развернула машину и помчалась домой – оказывать помощь раненому.
   С трудом втащила его к себе на второй этаж, заперлась на все замки и, только уложив Сашу на постель, села и перевела дух.
   Спустя пять минут я уже специальным пинцетом извлекла из его плеча пулю. Она засела неглубоко, но крови вышло целое ведро. Так во всяком случае мне показалось, когда я отстирывала его рубашку.
   Сделав перевязку, я села и стала ждать, когда же мой пациент очнется. Но в это время раздался телефонный звонок. Я подняла трубку.
   – Таня Иванова? – услышала я уже знакомый грудной голос. Я почувствовала, как зашевелились волосы на моей голове. Бред продолжался. Королева Анна Вторая дала о себе знать.
   – Как продвигаются наши дела? – спросила она как ни в чем не бывало. Эта призрачная женщина играла какую-то, только ей известную роль, но вот какую, мне нужно было узнать как можно скорее. Она зачем-то выдавала себя за Анну, значит, ей тоже нужен был Берестов с документами. Или же схема происходящего была намного сложнее, и Анна Вторая просто отвлекала меня? Но от кого? От чего? Что еще готовилось на горячей плите преступлений? Кому понадобилось убивать измученную любовью Анну Шубину? Кому она помешала?
   – Дела продвигаются бешеными темпами, – принялась уверять я свою фантастическую клиентку, – Берестова я нашла, но он улизнул в последний момент. Скорее всего он уже за городом или прячется у друзей. Думаю, что ваши документы у него.
   – Ну и прекрасно, – почувствовала я ее удовлетворенную улыбку, – если что – звоните, хорошо?
   Она повесила трубку. А я, достав из кармана своей куртки бирюзовый блокнот Анны Первой, набрала ее номер.
   – Да, я слушаю, – послышался снова грудной, мягкий и знакомый до умопомрачения голос.
   Если вы не можете представить себе, как встают у людей волосы дыбом, посмотрите на модельера Славу Зайцева – вот у него, при взгляде на собственные произведения, волосы почти всегда стоят. Как наэлектризованные. Вот и со мной стало твориться нечто невообразимое.
   Раздался стон. Но не тот, что у нас песней зовется. Это очнулся Саша Берестов. Он открыл глаза и снова застонал.
   – Знаешь, что: хватит разыгрывать тут из себя раненого, пулю я из твоего плеча достала, рану обработала и перевязала. Укол сделала. Не расскажешь, где документы и что вообще произошло в тот день на квартире Шубиных, – засуну пулю обратно в плечо и выкину тебя подыхать на лестничную площадку. Неужели ты не понимаешь, что в твоих же интересах рассказать мне все?
   Он здоровой рукой поправил повлажневшие от пота волосы, тяжело вздохнул и снова закрыл глаза.
   – Если я расскажу, то в меня всадят еще несколько пуль. – Лоб его покрылся испариной, а под глазами залегли круги. – Но только я все равно ничего не брал. Просто я видел, кто брал. Случайно.
   – И кто же?
   – Я не могу сказать.
   – Но почему? Пусть это прозвучит цинично, но ведь Анны-то все равно нет…
   – Именно поэтому и не могу.
   – В таком случае, дружок, ты останешься здесь. Пытать я тебя не буду, ты и так не в лучшей форме, но, когда вернусь, ты сам все расскажешь. Иначе… иначе я сделаю так, что убийство твоей любовницы повесят на тебя. Уж будь спокоен.
   Я не очень надеялась на то, что произнесенные мною слова произведут хоть какой-нибудь эффект, но у меня оставалось мало времени, а дел было по горло.
   Прежде всего мне необходимо было выпить чашку горячего кофе и выкурить сигарету.
   Я по-прежнему решила обходиться без милых сердцу костей, зато, когда была выпита последняя капля кофе, моя рука сама по привычке опрокинула чашку. И я замерла. Дождавшись, когда кофейная гуща примет достаточно неподвижный рисунок, я перевернула чашку и внимательно посмотрела на ее дно. Как ни странно, но я нисколько не удивилась, увидев перед собой миниатюрный, сотворенный из кофейных и почти симметричных разводов театральный занавес. У меня от нетерпения даже ноздри затрепетали.
   Вымыв чашку, я заглянула в спальню к раненому и, сообщив ему о наличии продуктов в холодильнике и микроволновке, поспешно вышла из квартиры.
   Саша Берестов теперь надежно замурован. Он стал моим пленником, и от этой мысли мне было почему-то очень хорошо.

Глава 5
МАРГАРИТА И АЛИСА:
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ

   Сергей Иванович Шубин, находясь на своей даче в Жасминном, замачивал толстые розовые куски свинины в вине «Монастырская изба», время от времени промокал рукавом слезящиеся глаза. Погода стояла прекрасная. Жизнь с каждым днем радовала все больше и больше. В просторной кухне гулял ветерок, прилетевший сюда из сада и теперь весело заигрывавший с пестрыми занавесками. Было тихо до ломоты в ушах. Слава богу, подумал он, что дачный телефон почти никто не знает. Аня не позвонит, он сказал ей, что они с Абросимовым и его замами – Сквозниковым и Трубниковым – засядут за преферанс. А карты – это святое. Карты – это то немногое, что он позволял в своей заполненной делами и заботами жизни. И Аня это понимала. Кроме того, никогда не повредит немного отдохнуть друг от друга. Обычно в те дни, когда он с друзьями собирался поиграть в преферанс, Аня ходила к своей массажистке или приглашала домой подруг. Звонили маникюрше, косметичке и расслаблялись. Женщинам ведь не вино нужно, им подавай торты, пирожные, фрукты. Невинные и, в общем-то, бестолковые существа. Как дети.
   Он любил Анну. По-своему, по-мужски, быть может, несколько грубовато. Супружеский долг свой он исполнял исправно, но скорее из уважения к Ане, чем по зову страсти. Уж больно скована она в постели, к тому же хрупка и нежна до чрезвычайности. А в последнее время и вовсе сдала. Похудела. Авитаминоз, решил Шубин и купил ей на полмиллиона витаминов.
   Мысли о жене были прерваны воробьем, который, залетев в кухню в открытое окно, смешно опустился на стол и вдруг, словно сообразив, куда попал, в одно мгновение вылетел в сад.
   В миску с мясом посыпалась зелень – петрушка, кинза, укроп, – затем шмякнулось полкило густой желтоватой сметаны. Именно от сметаны шашлык приобретает особую сочность и нежную рыжую, дымную корку.
   Прикрыв все это крышкой, Шубин занялся помидорами. Помыл и оставил на большом блюде. Рядом, в глубокой, сплетенной из лозы тарелке, высилась горка оранжевых, с маслянистым блеском, апельсинов. Конфеты и вино лежали в машине. Вспомнив об этом, он вышел из дома и направился к ней. Красный пижонский «Форд» сверкал на солнце.
   Будучи в принципе совестливым человеком, Сергей Иванович старался не думать о том, что он самым бесстыдным образом собирается изменить жене. Он и раньше, конечно, изменял, но это были в основном девочки, с которыми он с друзьями развлекался после преферанса. Не по любви, даже не по страсти, а подчиняясь главным образом веселому, бесшабашному настроению и, что и говорить, самой настоящей похоти. Вот, кстати, о похоти они и затеяли намедни дискуссию. Похоть – что это, хорошо или плохо? Пóшло или нормально? Хорошая тема. Пришли к выводу, что стремление мужчины обладать женщиной вообще – независимо от того, испытываешь ли ты к ней какие-либо другие чувства, кроме сексуальных, – и есть похоть. И что это нормально. Полезно. Прекрасно. Вообще замечательно. Словом, оправдали себя на все сто.
   Но то было с девочками. Сегодня же к нему должна приехать женщина. Необычайно хорошенькая, изящная, интеллигентка, умница и само очарование. Глядя на такую женщину, невозможно не стать сентиментальным.
   Они познакомились две недели назад возле его дома. Шубин вышел из подъезда и заметил, что какая-то очаровательная незнакомка рассматривает его новый автомобиль.
   – Нравится? – спросил он только для того, чтобы заговорить с нею.
   – Не то слово, – ответила она приятным бархатистым голосом и улыбнулась. – Как хорошо быть мужчиной и обладать такими возможностями…
   – Если вы о машине, то что мешает вам купить себе такую игрушку?
   – Да-да, конечно… Но обстоятельства не всегда складываются таким образом, чтобы можно было себе позволить приобрести «Форд». И я, заметьте, не имею в виду деньги. Понимаете, за машиной нужен уход, в ней надо разбираться, а я совершенно не приспособлена к этому… Вот водить, это да. Это так приятно… до головокружения…
   После этих слов Шубин подумал о том, что если у незнакомки кружится голова от езды, то что же с ней происходит в постели? Она, наверное, совсем голову теряет.
   На вид ей было тридцать с небольшим. Высокая, стройная, с волосами цвета августовской соломы. На ней было белое обтягивающее платье, которое прекрасно оттеняло чудесный нежный загар. Она смотрела на него прозрачными голубыми глазами и улыбалась пухлыми розовыми губами. Неповторимое выражение ее лицу придавали темные, вразлет брови. В общем, женщина-мечта. У Шубина даже дух захватило.
   – Хотите, я вас подвезу? – вдруг неожиданно для себя предложил он и галантно поклонился в шутливом менуэте. В этот день у него было прекрасное настроение: документы на поставку оборудования для фирмы «Штольц» были подписаны. Все шло самым лучшим образом. И тут… она.
   – Вообще-то я не сажусь к незнакомым мужчинам, но у вас такая машина, такая… – Она в восхищении сжала кулачки и, как показалось Шубину, даже притопнула. – «Форд» – это класс!
   Он подвез ее в центр и, не удержавшись, пригласил пообедать в частный ресторан, располагавшийся в цокольном этаже соседнего с их офисом дома. Там обычно подавали заказные блюда, и хозяин заведения, Роман Филькин, по средам готовил гуся.
   Они договорились встретиться в три часа. И она пришла. Их обед продлился до самой ночи.
   В ресторане, лишенном дневного света, было мягкое спокойное освещение. Шум шагов официанта поглощали ковры. На столиках в отдельных кабинетах стояли живые цветы – в тот день были сильно пахнувшие лилии, от которых у Шубина немного разболелась голова. Задрапированные красным бархатом кабинки располагали к интимной беседе. Это чувствовалось в самой атмосфере, царящей в этом мирке чревоугодия и прочих мирских радостей.
   После того как был съеден молодой гусь с яблоками и выпито шампанское, Маргарита, так звали женщину, перебралась на колени к Шубину и стала нашептывать ему на ухо такие вещи, от которых он пьянел больше, чем от вина.
   Когда же подали крем в вазочках и клубнику, Марго брала ягоду губами и язычком заталкивала ее в рот Шубину.
   Она исчезла прямо из ресторана. Сказала, что ей нужно в туалет, и пропала.
   А объявилась лишь через три дня, когда Шубину уже начало казаться, что эта восхитительная женщина ему только приснилась.
   Она больше не соглашалась обедать с ним. Они встречались в условленном месте, Марго курила одну сигарету за другой и, покатавшись с полчаса по городу, настаивала, чтобы он отвез ее к Радищевскому музею. Так продолжалось до тех пор, пока Шубин не спросил ее, что она делает в музее.
   – Гнездо у меня там, – ответила она мрачно цитатой из известного детского анекдота.
   – У тебя неприятности? – спросил Шубин. До него вдруг дошло, что его образ жизни, а вернее, уровень жизни, может не совпадать с ее уровнем.
   – Слушай, тебе нужны деньги?
   – Понимаете, дело не только в этом… Здесь в городе… суета, кругом машины, шум, выхлопные газы… Меня это угнетает…
   – У меня с собой пятьсот долларов… Завтра будут еще.
   Она, словно деньги волновали ее меньше всего, спокойно приняла из его рук пачку зеленых и спрятала в сумочку.
   – Я бы хотела куда-нибудь в лес, на природу, – она подняла на него свои огромные, с темными густыми ресницами, глаза, – где мы могли бы побыть вдвоем. Согласитесь, что лежать на залитой соусом и шампанским скатерти в позе препарированной лягушки и чувствовать при этом, кроме мужской силы… взгляд порочного официанта-онаниста…
   Шубин покраснел. Как не краснел никогда. Но и возбудился до пяток.
   – Я все понял… У меня в Жасминном есть дача, вернее, даже дом. Я идиот, мне надо было додуматься до этого самому. В четверг приходи к своему любимому музею, я буду тебя ждать…
   – Нет-нет, я приеду сама. Ты мне только покажи, где это находится…
   И он показал. Они пробыли в Жасминном часа три.
   – Тебе понравилось здесь? – Шубин с нежностью смотрел, как Марго одевается.
   – Дом как дом. Большой, – спокойно ответила она, глядя куда-то в пространство.
   …Она должна была приехать с минуты на минуту. Сергей Иванович стоял у окна и смотрел на дорогу.
   Как-то очень некстати вспомнилась жена. А что, если она вдруг возьмет и приедет на дачу? Просто так, сядет в машину и приедет. От этой мысли ему стало не по себе. Она ведь никогда так не поступала, так почему же он об этом думает? Что может быть проще, чем позвонить и узнать, дома она или нет?
   И вдруг он почувствовал, что ему чего-то не хватает. Вроде бы все как обычно, и, однако, что-то было не так. Последовательность жестов, движений, сопровождающих человека на протяжении всего дня, была все та же: хождение из угла в угол – классика! – пощипывание в нервном ожидании мочки левого уха; приглаживание правой рукой довольно густых для пятидесятилетнего мужчины волос – русых, с алюминиевым блеском; похлопывание себя по карманам. Стоп! Вот оно! Он похлопал себя по левому бедру в том месте, где находился карман, но не услышал характерного позвякивания ключей. Их было так много, что ключ от машины он всегда держал отдельно, в нагрудном кармане рубашки или пиджака. Для удобства, так сказать. Все еще не желая верить в свои смутные подозрения, Сергей Иванович быстро сунул руку в карман, и ему стало плохо: ключей не было. Он моментально проверил остальные карманы – пусто. Выбежал во двор, к машине, порылся в бардачке. Нет. Неужели он потерял всю связку ключей?! Драгоценных ключей?! Его квартира закрывалась замками – и их было немало! – врезанными в две мощные двери: одну – деревянную, другую – металлическую. Что, если Анна вышла и в дом пробрались воры?
   Он сел и попытался сосредоточиться. Весь день он находился в своем офисе, приводил в порядок бумаги, звонил партнерам, прорвался в министерство и, только заручившись поддержкой замминистра, успокоился, расслабился и, сказав секретарше, что больше не вернется, поехал на рынок за мясом и зеленью.
   Алиса? Разве его секретарша Алиса была на месте?
   Он закрыл глаза и напряг память. После звонка в Москву он хотел попросить секретаршу, чтобы она приготовила ему по-быстрому чашку кофе, но… Точно, ее на месте не оказалось. И что же дальше? Он вышел из своего кабинета и прошел по коридору до лифта, покурил и вернулся к себе. А как долго он курил? Из лифта вышла миниатюрная брюнетка в красном брючном костюме и спросила его, где находится женский туалет. Он принялся объяснять, но женщина почему-то сказала, что ничего не поняла и не мог бы он сам ей показать. Шубин подивился тогда еще ее наглости: просить о подобном директора фирмы! Пока он провожал ее до туалета, из лифта кто-то вышел – это он точно слышал – и направился в сторону приемной.
   – Вы извините, конечно, – сказала брюнетка в красном костюме, – но мне кажется, что от вас пахнет женскими духами. Слишком уж приторный запах.
   – А кто вы, собственно, такая и что вы делаете здесь, в моей конторе? Вы к кому-нибудь пришли?
   – Во-первых, не грубите. А во-вторых, разве вы не видите, что я беременна? Женщина в таком положении всегда хочет в туалет. Ребенок давит, понимаете? – И она хмыкнула, окинув его брезгливым взглядом.
   – Куда давит? – не понял Шубин. Его раздражала и сама женщина, и ее костюм, и дурацкая манера разговаривать.
   Она ничего не ответила и зашла в туалет, а он вернулся к лифту и зачем-то закурил еще раз. Зачем? И почему у лифта, неужели нельзя было покурить у себя в кабинете?
   А все это время в его кабинете никого не было. Ключи, которые мешали сидеть развалясь в кресле, он оставил прямо на столе. Но Алиса?..
   Шубин кинулся к телефону и позвонил к себе на работу.
   – Алиса?
   Но в трубке кто-то всхлипывал.
   – Кто там, черт возьми?! Позовите Алису!
   – Сергей Иванович… – он узнал голос своего главбуха, Марины Станиславовны. – Алису… убили. Ее нашли на заднем дворе, ее кто-то сбросил вниз… Вы приедете?
   Шубин, потрясенный таким известием, молча опустил трубку. Липкий пот сделал влажным ладони. Холодок смерти прошелестел в саду за окном.
   Убили Алису? Бред. Может, она сама выпала из окна?
   Закурив, он в волнении набрал номер своего домашнего телефона. Трубку долго не брали, а когда взяли, он почти заорал:
   – Аня? Наконец-то… Ты дома? Представляешь, у меня пропали ключи. Прошу тебя, сиди дома и никуда не выходи. Я сейчас… вернее, нет, не сейчас, позже, а может быть, и завтра приеду, и мы врежем новые замки… Алло? Ты чего молчишь? Ты уже знаешь об Алисе?
   Но на другом конце провода положили трубку. Он перезвонил – длинные гудки.
   И тут он понял, что сегодняшнее свидание не состоится. Что Марго не придет. Он просто почувствовал это.
   И в то же самое мгновение увидел ее. Она подходила к воротам. Спокойная, улыбающаяся. В сиреневом нарядном платье, прижимая к груди сумочку.
   Шубин смотрел на нее, и это несоответствие ее жизнерадостности и того состояния, в котором находился сейчас он сам, обескуражило его. Он уже не мог понять, то ли радоваться ему приходу Марго, то ли – как подсказывал рассудок – объясниться с ней, пока не поздно, и, посадив ее в машину, мчаться в город, к себе в контору, чтобы подробнее узнать обстоятельства смерти своей секретарши. Кроме того, у него пропала связка ключей, а жена – и это уж совсем непонятно! – почему-то не желает с ним разговаривать и бросает трубку.
   Услужливое воображение подсказало, а вернее, нарисовало ему картинку: воры в квартире, а Аня, связанная, с кляпом во рту, испуганно смотрит, как его грабят.
   – Что-то я не чувствую запаха костра, – услышал он уже над самым ухом и очнулся. Маргарита стояла перед ним, сияя, словно майский пион. – Ну же, обними меня! Я тебе не снюсь!
   И она, приблизившись к нему вплотную, обвила руками его за шею и крепко прижала к себе.

Глава 6
СЛАДОСТРАСТНЫЙ ФОТОГРАФ

   – Нет, вам лучше пересесть на диванчик, вот сюда. – Мартин Штраух, фотограф, взял за плечи студентку музыкального училища Лизу Смирнову и подтолкнул к дивану. – Головку немного склоните, плечико оголим, оголим, не стесняйтесь, спинку выпрямим и… улыбнемся!
   Он фотографировал на дому, и весь город знал, что Штраух – мастер своего дела. Разумеется, его посещали не для того, чтобы сфотографироваться на паспорт или военный билет. К нему ходили в основном женщины, чтобы обессмертить свою красоту. Время шло, девочки превращались в девушек, девушки – в женщин, женщины – в увядающих женщин (мягко говоря), а на фотографиях Штрауха все они оставались свежими и молодыми. Он знал, как правильно установить софиты, чтобы лицо получилось матовым, а глаза – блестящими. На снимках, выполненных Штраухом, можно было пересчитать реснички, заметить месяцеподобные светлые кромки на ногтях – до того качественно все было сделано.
   Но еще весь город Маркс знал, что Штраух неравнодушен к женщинам и что если к нему пришла хорошенькая клиентка, то она не уйдет до тех пор, пока он не дотронется до самых сокровенных ее мест. Девственницы краснели, чувствуя, как шестидесятилетний худощавый, с большими навыкате карими глазами фотограф как бы нечаянно касается их груди, как его длинные пальцы поглаживают талию или бедра, а то и вовсе забредают в теплые лабиринты женского тела. Да, всё все знали, но никто не устраивал сцен или скандалов на этот счет. Должно быть, невинным девушкам такое обращение с мужчиной было просто любопытно и щекотало воображение, молодым женщинам был повод поразвлечься, а зрелые дамы так вообще видели в нем мужчину в самом полном смысле этого слова и многие могли бы позволить ему больше, если бы он только намекнул.
   Увы, Штраух был эстетом. Он любил женское тело, но удовольствие находил в том, чтобы смутить клиентку, заставить покраснеть нежные щечки и увидеть тот удивительный блеск в глазах, который заменял ему сокровенный сок женщины в момент интимного прикосновния к мужчине. Быть может, именно поэтому его фотографии были так удачны и словно светились изнутри волшебным светом самой плоти.
   Жена Штрауха умерла, когда ему самому было сорок лет, а его дочери Соне – пять. Он как мог воспитывал ее до совершеннолетия, кормил, одевал, следил за ее занятиями в школе, а когда девочке исполнилось шестнадцать, отдал ее замуж за своего друга, скорняка Исаака Ляйфера, которому давно исполнилось пятьдесят. Маленький городок осудил отца, отдавшего свою юную дочь старику. Но, как ни странно, Исаак и Соня жили спокойно, без ссор и скандалов, хотя и особенной любви между супругами не замечалось. И никто, конечно, не подозревал о том, каким тяжелым испытанием был для Сони этот неравный брак. Исаак старался, чтобы в доме всегда была хорошая еда, чтобы его маленькая жена ни в чем не нуждалась. Он одевал ее как куклу, покупал ей драгоценности и дорогую одежду. Но когда наступала ночь и Соня ложилась в постель, для нее начинался самый настоящий кошмар. Она закрывала глаза, стискивала зубы, сжимала крохотные кулачки и, стараясь не закричать, терпела момент исполнения Ляйфером супружеского долга. Это происходило по нескольку раз за ночь. Не понимая смысл происходящего, поскольку она, как женщина, еще не созрела, Соня в душе презирала мужа и мечтала о его смерти. И однажды осенью, когда за окнами их просторной, богато обставленной квартиры шел дождь со снегом, в комнате было пасмурно и уныло, а в форточку врывался запах мокрой земли и реки, Соня поняла, что так дольше продолжаться не может.
   Исаак лежал на ней вот уже четверть часа, он весь взмок, тяжело дышал, а конца его упражнениям все не было видно.
   И тогда Соня, протянув руку к тумбочке, схватила лежавшую там стальную спицу, с которой тотчас соскользнуло вязание, и хладнокровно вонзила ее в правый глаз мужа. Он застонал так, словно наслаждение, к которому он так отчаянно стремился, обрушилось на его измученное тело. И затих. Возможно, в эти мгновения он испытал наиболее острые – в прямом и переносном смысле – ощущения: смертельную боль в сочетании с оргазмом.
   Соня сбросила его с себя, сразу же перевернула на спину, чтобы из глаза не хлынула кровь, и спокойно ушла в ванную – приводить себя в порядок.
   Когда она вернулась, мертвый Исаак с выражением удивления на лице, лежал на постели, и Соня подумала, как хорошо, что она больше никогда не увидит его, не услышит, не почувствует на себе его прикосновения.
   Она прикрыла убитого простыней и пошла к отцу.
   Штраух в это время фотографировал двух подружек, они хохотали, подмигивая друг другу, и никак не могли усесться на диване таким образом, чтобы обеим попасть в кадр.