Серова Марина. Осыпь меня золотом

   Ильичев, как мне показалось, вздохнул с облегчением: он тоже явно не горел желанием участвовать в личных разборках с конкурентами. И тут же поймал на себе испытующий взгляд Бабурина, который тяжело вперился в него. Ильичев завозился на стуле и посмотрел на меня.
   – Позвольте мне вмешаться, – твердо произнесла я. – Прежде чем ехать разбираться с «Атлантом», я считаю необходимым побеседовать с самой Кристиной. Тогда уже можно будет проанализировать ее показания, понять, говорит она правду или нет, и сделать соответствующие выводы.
   Бабурин недоверчиво и не очень дружелюбно смотрел на меня. Я уже хотела было представиться сама, дабы пресечь его скепсис, но тут неожиданно выступил Куропаткин:
   – Ты послушай ее, Леша, она дело говорит. Личный телохранитель Вовы, прошу любить и жаловать.
   Бабурин как-то неодобрительно посмотрел на Ильичева, потом выдавил из себя:
   – Очень приятно.
   – Евгения Максимовна, – мило улыбнулась я, глядя на туповатое лицо Бабурина. – Так что, составите мне компанию и проводите домой к Елене Константиновне?
   – Я нет, – сразу же ответил Куропаткин. – Думаю, что вы там без меня отлично справитесь, тем более что у меня с этими бабенками всегда беседа не клеилась. – Как я поняла, он имел в виду Елену Темникову и ее дочь.
   – Тогда едем! – произнес Бабурин и стал подниматься со стула.
   Ильичев, которому разговор с Кристиной казался куда более приятной перспективой, чем разбирательства с конкурентами, последовал его примеру. Мы все трое вышли в прихожую, сопровождаемые хозяином дома. Когда Николай Иванович запирал за нами дверь, рукав его рубашки приподнялся, и я увидела на его загорелом запястье татуировку – выколотые буквы, образующие слово ЗОЛОТО. Значение этой зоновской наколки было мне знакомо – «Запомни, однажды люди оставят тебя одного»…

Глава вторая

   Темникова проживала в центре города, в одном из совсем недавно выстроенных домов, и занимала там квартиру из трех просторных комнат. К моему удивлению, Бабурин достал из кармана ключ от домофона и, спокойно открыв дверь, прошествовал в подъезд. Однако, когда мы поднялись на восьмой этаж, он позвонил в квартиру Темниковой. Послышались осторожные шаги, Елена Константиновна долго вглядывалась в глазок, тихо шурша за дверью, пока Бабурин наконец не выдержал и громко не провозгласил:
   – Да мы это, мы, не боись!
   Темникова тут же открыла дверь. Похоже, в компании своих коллег-мужчин она чувствовала себя куда увереннее. Для начала она провела нас в большую квадратную кухню, где мы расселись за столом, а Елена налила воды в кофеварку. Никакой подруги-психолога к нашему приезду уже не наблюдалось.
   – Как ваша дочь? – спросила я.
   – Спасибо, вроде бы более-менее, – кивнула Елена. – Она сейчас в своей комнате, музыку слушает. Хотя я уговаривала ее поспать, даже дала успокоительное. И сама немного выпила.
   От Темниковой исходил слабый запах алкоголя, и я подумала, что она приняла не только успокоительное. Впрочем, в такой ситуации это было простительно, да к тому же меня не касалось.
   – Мы бы хотели с ней побеседовать, – продолжила я.
   – Зачем? – тут же насторожилась Темникова, бросая быстрый взгляд на Бабурина, а затем на Ильичева.
   – Затем, чтобы разобраться, что произошло, и понять, что делать дальше, – терпеливо пояснила я.
   – Но я же вам все рассказала! – вскричала Темникова.
   – Но вы же сами признали, что многого не выяснили у дочери, да и вам было не до подробностей, – напомнила я. – И потом, Кристина в любом случае расскажет все точнее.
   – Ну, я не знаю… – пробормотала Темникова, растерянно поглядывая на своих компаньонов. – Стоит ли ее беспокоить, она подавлена, расстроена.
   – Зови! – только и сказал Бабурин, и Темникова, вздохнув, вышла из кухни.
   Вернулась она довольно быстро, а следом за ней с недовольным лицом шла девушка, по виду которой сложно было определить, представительницей какого пола она являлась. У нее были абсолютно прямые жгуче-черные волосы. Косая рваная челка через все лицо, полностью закрывающая левый глаз. Возле носа блестела бусинка пирсинга. Глаза густо обведены черно-розовыми кругами. Одета она была тоже в подобных тонах: черная футболка, черные узкие джинсы с ярко-розовым ремнем из кожзаменителя. На футболке – приколотое розовое сердечко. Фигура ее была худой и нескладной, она еще не перешагнула порог, за которым оставался подросток и появлялась женщина.
   «Девочка, видимо, относит себя к представителям субкультуры эмо, – отметила я про себя. – Эмоциональные выбросы, экзальтированность, протест против действительности, одиночество и непонимание, чаще мнимое…Что ж, вполне характерно для ее возраста».
   Девчонка окинула всех собравшихся враждебным взглядом, плюхнулась на стул и сразу же потянулась к вазе с фруктами. Достав из нее мандарин, она принялась меланхолично счищать с него кожуру.
   – Привет, Кристина, – улыбнулась я ей.
   – Здрас-сте, – безразлично процедила девушка.
   – Мы приехали, чтобы тебе помочь, – взяла я инициативу в свои руки, поскольку мужчины помалкивали, а мать уже, наверное, переговорила с Кристиной не один раз.
   – В чем? – не меняя интонаций и не поднимая головы, спросила Кристина.
   – Мама рассказала нам о том, что с тобой случилось утром. Мы хотели бы услышать твой рассказ.
   Кристина подняла голову на мать.
   – Зачем ты привлекаешь к этому посторонних? – резко спросила она, отодвигая очищенный мандарин.
   – Кристина, Евгения Максимовна не посторонняя! Она нанята для охраны нашего концерна и для защиты лично нас! – как можно убедительнее произнесла Темникова.
   Это было большим преувеличением, я была нанята лично Ильичевым и лично для его охраны и настояла на разговоре с Кристиной только потому, что все происшествия с компаньонами Владимира Николаевича и их родными могли иметь к нему непосредственное отношение. Но подобная интерпретация сейчас была более значима в глазах Кристины.
   – А остальные? – Кристина недвусмысленно кивнула в сторону Ильичева и Бабурина.
   – Кристина, ну как ты не понимаешь! – повысила голос мать. – Мы же все связаны одним делом! И если страдает кто-то один, под угрозой находится и другой! Где гарантия, что завтра не пострадает, например, Алексей Федорович?
   И она показала на Бабурина.
   «Вот было бы здорово!» – явственно прочиталось в глазах Кристины.
   «Интересно, она просто так всех терпеть не может, без разбора? Или только знакомых матери мужского пола? Интересно, она воспитывается отцом? Елена замужем? И если да, то родной ли это отец Кристины или отчим? И где в таком случае родной?» – промелькнули у меня в голове сразу несколько мыслей, ответы на которые я решила узнать позже у Ильичева или кого-то еще из хорошо знающих Темникову людей.
   – Ты это… – подал голос сам Бабурин. – Не дури, говори давай!
   – А вы здесь не командуйте! – с ненавистью в голосе процедила Кристина.
   – Кристина, я все-таки прошу тебя вспомнить, что произошло, – снова вступила я.
   – Ничего я не хочу вспоминать! – упрямо сказала девчонка. – И вообще… Я устала, я перепугалась, я вся на нервах! – неожиданно высоким, тонким голосом прокричала она. И тут же, понизив его до нормальной высоты, спросила, капризно растягивая слова: – Ма-ам, можно я не пойду завтра в школу?
   – Это еще почему? – нахмурилась Елена.
   Кристина красноречиво посмотрела на мать, и та, поняв, вспыхнула, однако не спешила с ответом.
   – Ты хочешь повторения, да? – Голос Кристины снова пошел по нарастающей. – Тебе на меня совсем наплевать, да?
   – Кристина, что ты такое говоришь? – воскликнула мать. – Хочешь – оставайся дома, я не против! Только уроки учи!
   Кристина поморщилась.
   – Кстати… – вдруг прищурилась мать. – А почему ты сегодня так рано возвращалась из школы?
   – Почему рано? – не смутилась Кристина. – Нормально!
   – Ты позвонила мне в одиннадцать! – стояла на своем мать. – А вы заканчиваете в два!
   – У нас трех уроков не было, нас отпустили, – сказала Кристина.
   – А вчера? – подозрительно скосилась на нее мать. – Вчера я звонила тебе в час, а ты уже сидела дома!
   – Вчера тоже отпустили, – не моргнув глазом, ответила дочь. – Учебный год только начался, еще не всех учителей набрали. Никто не хочет в эту долбаную школу идти за копейки гробиться!
   – Я вот в лицей позвоню… – пригрозила Елена Константиновна, но как-то не очень уверенно.
   – Звони, – равнодушно пожала плечами Кристина, по одной отправляя в рот мандариновые дольки.
   – По-моему, мы теряем время, – не выдержал наконец Ильичев, посмотрев на часы.
   – Кристина! – уже резче сказала Темникова.
   – Ничего я при них говорить не буду! – заартачилась девчонка, надув губы.
   – Кристина, если хочешь, пойдем с тобой в комнату, и ты все расскажешь мне одной, – предложила я.
   Кристина посмотрела на меня и неожиданно легко согласилась:
   – Ладно, пойдемте!
   Я сделала успокаивающий жест в сторону Елены Константиновны и проследовала за девчонкой в ее комнату. Типичная нора типичного современного подростка. Легкий бардак, на стенах плакаты, изображающие бесполых музыкантов с выражением лица либо глубоко несчастным, либо восторженно-идиотским. Кроме того, несколько фотографий полуобнаженных обнимающихся и целующихся отнюдь не по-детски девушек. Кристины, правда, среди них не было. Компьютер, музыкальный центр. Незаправленная постель, на которой свалены в кучу несколько черно-розовых предметов гардероба – Кристина хранила верность одной цветовой гамме.
   Она сгребла свое барахло в сторону и с ногами забралась на кровать, предложив мне устроиться на стуле у компьютерного стола. Сама же нажала кнопку на музыкальном центре, и из колонок полилась какая-то слезливая песенка, исполняемая жиденьким тенорком гомосексуального тембра. Я не стала просить выключить музыку, дабы не обострять ситуацию, и сказала:
   – Давай сразу к делу – так мы быстрее закончим. В общих чертах я ситуацию знаю, поэтому давай подробности. Сколько было парней?
   – Четверо, – чуть подумав, ответила Кристина.
   – И ты никого из них не знаешь?
   – Нет. Хотя они и были в шлемах, но я уверена, что раньше их не видела.
   – А что за мотоциклы? Описать сможешь?
   – Ой, нет, я совсем в этом не разбираюсь! – расширила глаза Кристина. – Красные и синие – это все, что могу сказать.
   – Где они на тебя напали?
   – На подходе к детскому парку.
   – Стоп, а почему там? – удивилась я. – Твой дом в другой стороне.
   – Ну потому что мы там стрелку забили с друзьями, – снова капризным голосом пояснила Кристина. – Я не собиралась пока идти домой!
   – Ладно, хорошо, что дальше? Они подъехали неожиданно? Или следили от самого лицея?
   – Не знаю, я этого не заметила, – призналась Кристина. – Я в наушниках была, по сторонам не смотрела. Я же не знала, что они на меня наедут!
   – Они что-то говорили тебе?
   – Да! Только не сразу. Сперва они ездили вокруг меня, делая вид, что сейчас наедут мне на ноги! И при этом мерзко гоготали!
   – А ты что?
   – Я им сказала – вы что делаете, дебилы? Но их это не остановило, наоборот, они еще больше раззадорились. Подъезжали совсем близко, теснили к бордюру. А дальше – забор. Я к нему уже почти приклеилась. И, как назло, вокруг никого не оказалось! Машины, правда, были, но они все мимо проезжали.
   – Ты не пыталась кричать? – спросила я.
   – Что кричать? «Помогите»? – Она скептически посмотрела на меня.
   – Ну хотя бы что-нибудь.
   – Я просто громко говорила, чтобы они отстали!
   – Но на них же это не действовало! Нужно было кричать громче, бежать, звать на помощь! В парке всегда есть люди, да и вокруг большие жилые дома, остановка рядом! К тому же все это происходило среди бела дня! И нечего стесняться просить о помощи, ничего постыдного в этом нет – ты же понимаешь, что одной тебе с ними не справиться.
   – Не знаю… Я на самом деле очень испугалась… – жалобно призналась Кристина.
   – И чем же все закончилось?
   – Один из них подъехал совсем близко, протянул руку к моему лицу и сжал его. Потом усмехнулся так мерзко и говорит: «Хорошенькая у тебя попка! Ты маме передай, чтобы лучше тебя берегла!» После этого они все заржали и уехали очень быстро.
   – Кристина, он точно так сказал? Насчет мамы? – быстро уточнила я.
   – Конечно, точно! Вы что думаете, я вру? – обиделась Кристина.
   – А что, это невозможно? – иронично спросила я. – Насчет школы-то ты же соврала.
   Я пристально посмотрела ей в лицо, с улыбкой на дне глаз. Однако Кристина уловила ее и тоже улыбнулась.
   – Подумаешь! – проворчала она. – Пару уроков прогуляла, ничего страшного! Да в этом лицее вообще учиться невозможно, одна муштра! По десять задач задают каждый день по одной только физике! Это мамаша меня туда сунула, моего согласия даже не спросила! Ей главное – престиж! А на меня наплевать! Я же ей говорила, что не хочу там учиться! А она мне – зато в экономический гарантированно попадешь! А я не хочу в ее вонючий экономический!
   – А куда ты хочешь? – спросила я.
   – Я хочу быть певицей, – заявила Кристина.
   Теперь я тщательно подавила улыбку.
   – Ну, для этого, наверное, нужно заниматься?
   – Так я и занимаюсь! У нас есть своя группа! Только мамаша не разрешает у нас дома играть, а студии у нас нет. И денег не дает.
   – А ты уроки поменьше прогуливай, она, глядишь, и отнесется посерьезнее к твоему увлечению, – посоветовала я. – И деньги на студию выделит, и на экономическом не будет настаивать.
   Кристина скептически покривила губами, словно хотела сказать: «Очень я в этом сомневаюсь!»
   – Слушай, Кристина, – попросила я. – Ты не принесешь мне чего-нибудь попить, а? Селедки с утра наелась – во рту все пересохло. И я уже скоро перестану тебя мучить.
   Кристина пожала плечами и вышла из комнаты. Я быстро прошлась по карманам брошенных ею на кровати вещей, но ничего, кроме денежной мелочи, жвачки и оберток от конфет, не обнаружила. Тогда я один за другим выдвинула ящики компьютерного стола и в нижнем из них обнаружила кое-что интересное…
   Небольшой пузыречек с круглыми беловатыми таблетками я быстро сунула в карман, собираясь потом определить его содержимое. Больше я никуда заглядывать не стала – времени было в обрез. Кристина вскоре появилась на пороге комнаты с большим стаканом сока в руках. Поблагодарив ее, я выпила весь стакан, хотя никакой селедки с утра не ела и вообще не имела такой привычки.
   – Спасибо, Кристина. У меня к тебе, собственно, остался только один вопрос: у тебя есть какие-нибудь проблемы?
   – В смысле? – воззрилась на меня девчонка.
   – В смысле, не может вся эта заваруха с мотоциклистами быть направлена на тебя лично? А не на твою маму и не на концерн «Эвита»? Может быть, есть какие-то недоброжелатели лично у тебя?
   Кристина задумалась, и лицо ее постепенно принимало мрачное выражение. Я не торопила ее, давая возможность хорошенько все взвесить.
   – Нет, – все-таки ответила она. – Никаких недоброжелателей у меня нет!
   – И никто больше в последнее время ничего от тебя не требовал?
   – Нет, – резко ответила Кристина. – Только мамаша! Которая требует, чтобы я училась и подчинялась ее дурацким правилам!
   Я не стала комментировать это заявление, еще раз поблагодарила девчонку и вернулась в кухню.
   – Ну? – сразу же вскочила с места Темникова, а мужчины перевели на меня вопросительные взгляды.
   – Да, в сущности, ничего нового, – усаживаясь на стул, поведала я. – За исключением одной детали: эти малолетние болваны просили Кристину передать маме, чтобы лучше ее берегла. Вам она говорила об этом?
   – Не-ет, – потрясенно протянула Темникова. – Но что… Что это значит? Они пытались сказать мне, что в следующий раз что-нибудь сделают с Кристиной?
   – Возможно, они сказали это просто так, к слову. И совсем не имеют в виду конкретно вас, – сказала я.
   – Да «Атлант» это! – с железобетонной уверенностью повторил свою версию Бабурин. – Ясное дело! И на Елену мотоциклист пытался наехать, помните?
   Он обвел всех присутствующих взглядом и продолжил:
   – И зря Куропаткин не хочет с ним разобраться! Они же щенки трусливые – с бабой да девчонкой связались!
   – Возможно, вы и правы, – задумчиво сказала я. – Если только она вообще говорит правду.
   – Что вы имеете в виду? – насторожилась Темникова.
   – Ну, она же явно соврала насчет школы, – заметила я. – А уж то, что в одном из лучших лицеев не укомплектован штат учителей – вообще бред. Где гарантия, что в своих «показаниях» она честна? Ваша дочь вообще часто вам врет?
   – Нет, но… – Темникова была в замешательстве. – Она, конечно, не примерная ученица и может иногда прогулять школу, но ведь это же совсем другое!
   И посмотрела на Ильичева с Бабуриным, словно ища у них поддержки. Те сидели с мрачным видом молча, не решаясь что-либо комментировать. Я же постоянно помнила про флакончик с белыми таблетками, лежавший у меня в кармане джинсов. В том, что эти пилюльки не от головной боли, у меня практически не было сомнений. А люди, принимающие наркотики, как известно, могут сочинить что угодно. В том, что Кристина – девчонка взбалмошная и с неуравновешенной психикой, мне и так было ясно из общения с ней. Но что стоит за ее ложью, если допустить, что она все выдумала?
   – Елена Константиновна, у меня сложилось впечатление, что ваша дочь испытывает к вам… как бы это выразиться… не совсем теплые чувства, – все-таки заставила я себя сказать правду. – Я не знаю причин этого, но советовала бы вам хорошенько задуматься на эту тему.
   Темникова совсем растерялась, но постаралась взять себя в руки.
   – С чего вы это взяли? – с вызовом спросила она.
   – Из разговора с ней. У нее какие-то обиды на вас, и, мне кажется, она может сознательно делать то, что причинит вам боль.
   Темникова отвела глаза. В них блеснули слезы.
   – Вы знаете друзей вашей дочери? С кем она общается? Как проводит свободное время? – забросала я ее вопросами.
   – Конечно, я знаю, у нее есть подруга Наташа, еще Жанна… Они вместе играют в какой-то группе, кажется.
   – А вы часто видите ее друзей? Знаете, чем они занимаются, пока вас нет?
   – Я работаю! – произнесла Темникова, защищаясь. – С утра до ночи! Чтобы ее же обеспечивать всем необходимым! Знаете, какие запросы у нынешней молодежи? А помогать мне некому – я вдова!
   Бабурин медленно поднял взгляд и уперся им в Темникову.
   – В молодежной полубогемной среде распространены всякие пороки, которые девочкам ее возраста могут казаться жутко модными и крутыми, – продолжала я. – Бисексуальность, например, наркотики…
   – Да что вы! – всплеснула руками Елена Константиновна. – Какая бисексуальность, она же еще совсем ребенок! Вы, наверное, насмотрелись этих фотографий в ее комнате, вот вам и взбрело в голову! Уверяю вас, это все просто игра! Кристина абсолютно нормальная девочка, просто у нее переходный возраст, вот она и пытается выделиться! А про наркотики я даже говорить не хочу! Я специально отдала ее в этот лицей, потому что там наркоты нет по определению! Требования жесткие – отчисляют мгновенно!
   Я подавила вздох. Мне не хотелось сейчас публично показывать найденный в столе у Кристины пузыречек.
   – К тому же она представительница эмо, – продолжала убеждать, кажется, саму себя Елена Константиновна. – А для них свойственно вести здоровый образ жизни. То есть никакого алкоголя и сигарет, не говоря уже о наркотиках! Я сама читала статью в Интернете, мне же небезразлично, чем живет моя дочь!
   И снова я подавила вздох, поражаясь материнской наивности. Зато свое мнение счел нужным высказать Бабурин,
   – Ты ее совсем разбаловала! – жестко произнес он. – Разбаловала и забросила одновременно! Откупаешься дорогими игрушками, шмотками, уроки разрешаешь прогуливать! А что она в это время делает – ты ни сном ни духом!
   – Алексей, ты забываешься! – повысила голос Елена. – Я вообще-то выполняю свои материнские обязанности.
   Бабурин замолчал на некоторое время, потом произнес:
   – Значит, так! С «Атлантом» я сам разберусь. Сейчас поеду кое-куда, пробью тему. А ты ее никуда не пускай. И в лицей этот гребаный тоже.
   – Но как же, ты же сам говоришь, что… – начала было Темникова испуганно, но Бабурин жестом остановил ее:
   – Пусть на домашнее обучение переходит! Спокойнее будет всем! И не кричи, что денег нет, – на это найдутся! Сегодня пусть дома сидит, и завтра тоже. Будет кобениться – позвонишь мне, я сам с ней поговорю. Все. Мне пора.
   И он поднялся из-за стола.
   – Думаю, Владимир Николаевич, нам тоже пора, – обратилась я к Ильичеву. – Я уже выяснила все, что хотела.
   – Да, – Ильичев с готовностью отодвинул свой стул. – Поехали.
   Темникова стояла в прихожей подавленная. Она вяло поблагодарила нас и попрощалась. На улице мы расселись по своим машинам и разъехались в разные стороны. Ильичев сидел задумчивый и не очень веселый.
   – Что голову повесили? – спросила я.
   – Вообще-то я согласен с Алексеем, – разжал губы Ильичев. – И с вами.
   – В чем? – поинтересовалась я.
   – Дело в том, что Кристина, как вы правильно заметили, девочка сложная. Мне всегда было тяжело с ней общаться, хотя это случалось нечасто. Она совершенно не похожа на мою собственную дочь. Хотя они почти ровесницы, и у нее тоже этот пресловутый переходный возраст, но все не столь критично. С Аней вполне можно договориться, и она никогда не врет так беспардонно и не хамит взрослым людям.
   – Елена Константиновна тоже идеализирует собственную дочь, – с иронией заметила я.
   – Я понимаю, что вы думаете обо мне, – согласно кивнул Ильичев. – Но моя жена много занималась Аней и продолжает это делать. Я даже настоял, чтобы она не работала, поскольку считаю, что роль матери – главная для женщины.
   – Это похвально, что вы берете обеспечение семьи на свои плечи, – сказала я. – Но у Елены Константиновны, как я понимаю, такой каменной стены нет. Она же вдова.
   Ильичев как-то неопределенно поиграл бровями, отвернулся к окну и пробормотал:
   – Ну, процентов прибыли от концерна ей бы вполне хватило. Не на роскошную жизнь, может быть, но на вполне приличную.
   – Кстати, вы позвонили домработнице? – спросила я, желая свернуть тему отцов и детей.
   – Нет, – растерянно ответил Ильичев. – Мне, собственно, было некогда. Но я могу это сделать прямо сейчас.
   – Вот сделайте, пожалуйста, – ворчливо попросила я. – А то, знаете, уже пообедать не мешало бы. Я, кстати, намереваюсь это сделать прямо сейчас, благо кафе в этом месте на каждом шагу. Предлагаю присоединиться.
   – С удовольствием, – обрадованно согласился Ильичев, который, как я поняла, тоже уже был не прочь утолить голод.
   Мы остановились возле кафе «Ананас», неизвестно по какой причине носившего такое название, и прошли внутрь. Однако не успели мы сделать заказ, как у Ильичева запищал сотовый телефон. Достав его, он произнес:
   – Да, Николай Иванович. Мы уже переговорили!
   Я поняла, что звонит Куропаткин. По мере продолжения разговора я наблюдала, как выражение лица Ильичева сменяется на удивленное, а затем тревожное. Собственно, говорил один Куропаткин, а Ильичев лишь слушал. Только под конец он произнес одно слово: «Хорошо», после чего убрал сотовый в карман.
   – Это Куропаткин, – пояснил он мне. – Просит срочно приехать. У него что-то случилось.
   – Что именно, он не сказал? – поинтересовалась я.
   – Нет. Но по его тону я понял, что он сильно расстроен. Придется ехать.
   – Хорошо, – вздохнула я, хотя ничего приятного в подобной перспективе не видела. – Он дома?
   – Да, дома, – подтвердил Ильичев, с сожалением откладывая меню в сторону – видимо, он уже тоже размечтался о вкусном и сытном обеде, который теперь откладывался на неопределенное время.
   Мы молча покинули кафе, сели в «Тойоту» и отправились в Ягодную Поляну. Уже останавливаясь возле ворот, я почувствовала неладное. Что-то изменилось с момента моего первого визита сюда, случившегося всего несколько часов назад, и изменилось кардинально, к тому же непоправимо.
   Ситуация стала понятна в следующий момент, когда я безбоязненно открыла ворота и прошла во двор. Внутри была тишина. Именно это меня и насторожило. И тишина была мертвой. В полном смысле этого слова. Хвостатая охрана Куропаткина больше не бегала по двору, и от увиденной картины мне стало не по себе…
   Все шестеро красавцев-кавказцев, еще утром бодро бегавшие по зеленой траве двора и казавшиеся воплощением здоровья, сейчас безжизненно лежали на земле… Шесть собачьих трупов, в нескольких метрах друг от друга. Сам хозяин сидел на крыльце и тянул «беломорину». Судя по окуркам под ногами, это была папироса где-то второго десятка. Услышав наши шаги, Николай Иванович поднял глаза. Взгляд его был пронизан такой тоской, которую я не могла в нем заподозрить. Он молча смотрел на нас, словно приглашая разделить личную драму. Ничего еще не понимающий Ильичев топтался позади меня, удивленно озираясь по сторонам.
   – Сядь, Вова, – хрипловато произнес Куропаткин.
   Ильичев послушно присел рядом с ним на крыльцо. Куропаткин молча достал из-за спины стоявшую на крыльце бутылку и разлил ее содержимое по пластиковым стаканам, протянув один из них Ильичеву. Он молча поднял свой и залпом опрокинул, приглашая Ильичева сделать то же самое. Владимир Николаевич осторожно поднес стакан к губам, запах спирта резанул ему ноздри, он невольно сморщился. Потом, пересилив себя, все-таки влил в себя водку, и Куропаткин так же молча поднес ему миску с солеными огурцами.