Серова Марина. В духе времени

   — Голокопытенко Влади… — машинально начал он, но тут же осекся и воззрился на меня, заговорив с весьма ощутимым пиететом: — Охотникова? Значит, это вы расследовали дело, о котором я сейчас так подробно рассказывал?
   — Совершенно верно, — сказала я. — Меня попросил один мой знакомый, который, кстати, и синтезировал тот самый злополучный препарат. Только он ничего не знал, его формулу использовали без его ведома — через его научного руководителя, который оказался еще тем типом.
   — Знакомый? — почему-то с подозрением спросил Голокопытенко. — М-м… а как его звали?
   — Почему звали? Его и сейчас так зовут, он вроде как жив и здоров. Докукин, Николай. Кстати, недавно он, кажется, защитил докторскую диссертацию и стал самым молодым доктором наук в нашей области. Ему тридцать три года. Очень талантливый молодой человек.
   — Правильно, — откликнулся Голокопытенко, — Докукин фигурировал в том деле с «нечистой силой». А вы, значит, и есть Охотникова?
   — Да, я и есть Охотникова. Он — Докукин, а я — Охотникова.
   — А он Докукин, — машинально повторил Голокопытенко, чем вызвал на моем лице ироническую улыбку, — именно. Вы, значит, его хорошо знаете?
   — Да уж куда лучше, — кивнула я. — Он мой старый знакомый, практически с детства. Правда, в последнее время что-то мы с ним не общаемся, он не звонит, не пишет. Кстати, он даже руку и сердце мне предлагал. Розы дарил. Как раз за месяц до описанного вами случая с «нечистой силой».
   Говоря это, я едва не рассмеялась, потому что Николай Николаевич Докукин, при всей трагической нелепости его персоны, вызывал у меня сугубо иронические ассоциации.
   Однажды этот чудный индивид явился ко мне рано утром в воскресенье, когда я крепко спала. Проклиная все на свете, я двинулась к входной двери и, открыв, недоуменно замерла на пороге.
   Первое, что я увидела, был просто чудовищный по размеру букет алых роз. Правда, стоит сказать, что розы были несколько вялые и, по всей видимости, были всучены принесшему их мне незваному и раннему гостю каким-то ушлым продавцом, вознамерившимся впаять подгулявший просроченный товар особо тупому покупателю. И это, без сомнения, торговцу удалось. Самого гостя не было видно до тех пор, пока букет не дернулся в сторону, отчего половина его с легким издевательским шелестом осыпалась на пол.
   Коля Докукин — маленький, довольно низенький мужчина с нелепо торчащими во все стороны редкими белесыми волосами и простеньким личиком неотесанного деревенского увальня, которого неизвестно зачем угораздило дорваться до города. У него подслеповатые водянисто-голубенькие глазки за стеклами круглых очков, широко, по-детски открытые и периодически выдающие серии конвульсивных частых-частых морганий. Более того, Коля Докукин является счастливым обладателем непомерно длинного, немного горбатого и изрядно скошенного набок носа с шевелящимися ноздрями. Иногда упомянутый нос крутится во все стороны, отчего его счастливый обладатель начинает сильно смахивать на обнюхивающую углы и стены крысу.
   Таким я его и увидела рядом с розами. На затылке этого милого индивида в тот момент лихо — a la «собака на заборе» — сидел котелкообразный головной убор, вероятно, скопированный со шлема знаменитого идальго Дон Кихота Ламанчского. Зрелище было еще то!
   Когда я открыла дверь и остолбенело уставилась на почтившее меня визитом чудо в перьях, оно втянуло ноздрями аромат подсохших роз и чихнуло так, что остаток букета рухнул прямо к моим ногам, а очки соскочили на кончик носа нежданного гостя.
   — Здравствуй, Коля, — потерянно сказала я. — Ты что… на кладбище собирался, что ли?
   — Почему на кладбище? — отозвался он в ответ на мою действительно нелепую фразу. Николай Николаевич имел ту отличительную особенность, что в его обществе все почему-то тотчас же начинали нести редкостную чушь, которая за минуту до того и в голову прийти не могла.
   — Ну, розы вот… — сказала я.
   — Розы — тебе.
   — Да… м-м-м…. ну спасибо. Спасибо. Проходи.
   — Ага. Я уже это… прохожу. Да.
   По всей видимости, Николай Николаевич в то утро пробудился невероятно рано, потому что сейчас был при полном параде. По крайней мере, для него это был полный парад и полный отпад. Поскольку во все оставшиеся разы я видела его исключительно в одежках эпохи развитого социализма, как то — болоньевая куртка или же плащик из серии «мышь серая» и облезлые ботиночки типа «прощай, молодость» в придачу.
   Сейчас же он был в новом костюме-тройке, который сидел на его нескладной фигуре несколько мешковато, но тем не менее довольно сносно. Да и легкое пальто, которое он, войдя, нахлобучил на вешалку так, что та едва не рухнула, было довольно приличным и, по всей видимости, не самым дешевым. Кроме того, Коля оказался тщательно выбрит, а до того щеголял с некой бородкой, имеющей весьма отдаленное внешнее сходство с тем, что традиционно растет у мужчин на подбородке и скорее напоминавшей метелку или изрядно измочаленный бинтик. От Коли пахло парфюмом, хотя и не очень дорогим, но все-таки сносным, а вообще-то обычно мой ранний визитер распространял вокруг себя ароматы химлаборатории, в которой, собственно, и работал.
   Внешний вид гостя — это еще были цветочки. Ягодки ждали меня впереди. Коля выглядел очень хитро, а когда я впустила его в комнату — к счастью, тетушки не было, — то он и вовсе меня потряс. Рассказываю все честно, как было. Короче, Николай Николаевич выписал такой словесный пируэт в сочетании со столь удивительным набором телодвижений, что мне едва не стало дурно. По крайней мере, дар речи я потеряла на минуту как минимум. Так вот — он встал передо мной на одно колено, при этом вляпавшись в грязную лужицу, натекшую с его собственных ботинок, и торжественно, отчего его крысиная мордочка приобрела прямо-таки апокалиптическую важность, произнес:
   — Евгения Василь… в-в-в… Евгения Максимовна, я долго, очень долго… со вчерашнего вечера, размышлял над этим решением и наконец… уф-ф-ф!.. и наконец пришел к выводу, что этого… такого… одним словом, я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж! — выпалил он и, в высшей степени довольный тем, что ему удалось-таки произнести сакраментальную фразу, уставился на меня прищуренными подслеповатыми глазками.
   Пораженная оказанной мне великой честью, я оперлась на стену и некоторое время бессмысленно смотрела на скромно ухмыляющуюся докукинскую физиономию. Когда же ко мне вернулся дар речи, первое, что мне удалось из себя выдавить, было растерянно-неопределенное:
   — М-м-м… эта-та… спасибо, Коля, только… а чего это ты вдруг? Я имею в виду, что несколько неожиданно, да и вообще… Словом, Николай Николаевич, я должна подумать.
   Понятно, что ни о чем думать я и не собиралась. Решение было вполне очевидным, но я должна была выдержать паузу, чтобы не огорчать моего эксцентричного гостя ну совсем уж молниеносным отказом. Я ведь знала его достаточно давно, и знала всегда с хорошей стороны, хотя никогда не воспринимала как мужчину.
   Я спросила для того, чтобы выиграть время и хотя бы ненадолго перевести разговор в другую плоскость:
   — Коля, а как твоя работа?
   Маневр не возымел должного успеха: по всей видимости, Докукин был поглощен только тем, с чем явился.
   — Работа… — рассеянно сказал он. — А, так… ничего, да. Так что, Женя, насчет моего главного вопроса?
   — Како… а, ну да, — нехотя выговорила я. — Ну да, конечно.
   Я пыталась сосредоточиться и молчала в поисках подходящих слов. Наконец, придав своему голосу как можно больше проникновенности, мягкости и сочувствия, заговорила:
   — Ты понимаешь, Коля, то, что ты сказал, было настолько неожиданно и спонтанно, что я…
   — А-а, тебе надо подумать? — радостно вклинился он в мою ответную речь и взмахнул рукой, отчего едва не разбил стеклянную поверхность изящного журнального столика.
   Я с легкой досадой улыбнулась:
   — Не перебивай. Так вот, Коля… я рада, что ты так хорошо и искренне ко мне относишься… м-м-м… Ты очень добрый и хороший человек, ты мой хороший друг… но понимаешь, Коля, ты пытаешься выйти на совсем иной уровень отношений, а для этого я должна относиться к тебе совсем по-иному. И не куксись, Докукин. Ты уж прости, Колечка, но я не могу принять твоего предложения. Все должно быть совсем по-другому.
   Он обиженно отвернулся, и я не удержалась от смеха — настолько нелепо и трогательно выглядела его длинноносая очкастая физиономия.
   — Нет… Женя… — пробормотал он. — То есть… ты меня выгоняешь?
   — Я тебя выгоняю? Да ты что, Коля! — недоуменно отозвалась я. — Я тебя никуда не выгоняю. И не надо делать лица Гая Юлия Цезаря на последнем заседании сената: «И ты, Брут…». Лучше пойдем-ка завтракать… ты, наверное, еще не ел, если так рано поднялся?
   — Не ел, — пробормотал он. — Только вот кактус откусил… показалось, что это яблоко.
   Только тут я заметила, что губы Николая Николаевича в нескольких местах слегка надколоты и чуть припухли.
   — Чудо ты морское, — проговорила я и, схватив его за рукав, буквально поволокла в кухню.
   Так оно и было — вплоть до мельчайшего слова и жеста. И, честно говоря, эту своеобразную сцену я храню в памяти достаточно бережно. Кстати, я не стала говорить Коле, чтобы не обидеть еще больше, о том, что роз он мне подарил ровно двадцать штук. Как покойнице.

Глава 3

   Голокопытенко проговорил:
   — Понятно. То есть… директор цирка вызывал вас вовсе не затем, зачем я подумал.
   — Ну уж конечно, не затем! Ведь вы, кажется, приняли меня за даму из элитарного эскорт-агентства…
   — Значит, вы будете на него работать?
   Я неопределенно повела плечами, словно давая этим жестом понять: может, буду, а может, и не буду, но в любом случае не твое это дело, лейтенант.
   — Знаете, тут слишком много народу, — сказал лейтенант. — Я знаю одно место, где всегда тихо. Это рядом с нашим отделом.
   — КПЗ, что ли?
   — Да нет, — и глазом не моргнув, отозвался он. — Столовая при цирке. Туда мало кто ходит. Разве только Ваня Грозный там сейчас сидит.
   — Кто? — протянула я.
   — Ваня Грозный. Это карлик из шоу. Забавный, кстати, человек. Он не умеет писать, зато говорит на восьми языках. Вот такой типаж. Если бы не пил, цены б ему не было.
   Я кивнула:
   — Ну хорошо, пойдемте к вашему Ване Грозному. Если уж вы говорите, что больше там никого нет и никто на ушах сидеть не будет.

* * *

   Столовая, о которой говорил Голокопытенко, в самом деле оказалась чрезвычайно безлюдным местом. Наверно, тому способствовала вывеска «Закрыто», косо висевшая на двери поверх второй вывески, столь же категоричной: «Переучет». Но лейтенанта Голокопытенко не смущали подобные мелочи. Он открыл дверь и, обернувшись ко мне, произнес:
   — Тот же Ваня Грозный рассказывал мне, что когда они были на гастролях в Израиле, а там постреливали да взрывали, то евреи, из наших, российских, вывешивали на двери таблички: «Все ушли на фронт. Будем через час». Кстати, его нет, — сказал Голокопытенко, окидывая взглядом шеренги пустых столиков.
   — Кого?
   — Вани. Ну да ладно, без него даже лучше. А то он как напьется, то такую чушь начинает пороть, что мало не покажется.
   — Куда пресси, пьянь… ви-ы-ышь, написано — закрррыто? — донесся рев из-за стойки, и следом оттуда вынырнула кудлатая рыжая голова со съезжающимися на переносицу щедро-синими глазами. — По-русски написано же…
   — Опять нажрался, — сурово сказал Голокопытенко. — Твое место где? У ящиков. Ты грузчик, а опять из себя бармена разыгрываешь. Где буфетчик? Романыч, говорю, где?
   Наконец появился буфетчик. Нам был отведен столик и поданы вкусные блинчики с мясом и сметаной, а также чай с вареньем. От водки Голокопытенко отказался даже решительнее, чем я.
   Мы сидели за угловым столиком. Окно рядом закрывала тяжелая темная портьера, и шум вечернего города доносился в виде слипшихся, с трудом различимых шепотков. Где-то в глубине подсобных помещений столовой буфетчик Романыч распекал не в меру ретивого рыжего грузчика, поминая его родню и делая упор на матушку.
   Более укромное место найти в самом деле было трудно.
   — Занятно. У вас тут, я так понимаю, кредит доверия, — сказала я.
   — Что-то вроде того. Цирковые — ребята хорошие, только беспутные. Мы уж по соседству смотрим сквозь пальцы на их выходки, а они тоже нам как могут помогают. Мы вот в их столовую ходим…
   — Ясно.
   — Вы уж простите, что я к вам пристал с этой «Дивой», — выговорил Голокопытенко. — Просто я отвечаю за расследование по исчезновению тигра. — Я едва не фыркнула от смеха, услышав последнюю фразу. — И взял, значит, на заметку самого директора, хотя он клянется и божится, что с громадным удовольствием вернул бы животное, просто не знает и ума не приложит, где его искать и кто мог похитить огромного хищника из запертой клетки, да так, что никто и не заметил. Так вот, — продолжал лейтенант, — я человек въедливый и занудный и ни от кого особенно это не скрываю. И раз я взялся за дело, пусть оно даже провисает, то считаю: нужно рассматривать ситуацию со всех ниточек, со всех концов. Понимаете? А этот Нуньес-Гарсиа, черти б его драли со всей его фамилией, толком ничего не говорит, только шарахается в какие-то никому не нужные мелочи.
   Тут я мысленно согласилась с лейтенантом.
   — Все ребята из нашего отдела сейчас брошены на отработку убийства Троянова — авторитета по кличке Тройной. Милый человек, — отрекомендовал почившего Голокопытенко, прожевывая блинчик с мясом, щедро политый сметаной. — Я с ним не знаком лично, но нескольких лиц из его банды знаю. Например, Вадьку Архипова. Он на водочном комбинате Троянова работает… как это у них называется… Корпоративным менеджером, во! А по-нашему — кладовщиком: он товар отпускает, накладные оформляет. Таких даже в ад не берут, потому что они и адский инвентарь — котлы и сковороды — начнут воровать, мясом поджаренных грешников торговать, выдавая его за телятину. Вадик Архипов — жулье невероятное! Хм, корпоративный менеджер… Был у меня один знакомый профессор, доктор наук, еще молодой к тому же, типа вот вашего Докукина. Когда его сократили, он нанялся в дворники, а чтоб марку не ронять, повесил себе на грудь бейдж: «Трунов Сергей Сергеевич, профессор, доктор исторических наук. Дизайнер экстерьера». Кстати, кто такой экстерьер? Собака, что ли?
   Я разулыбалась во весь рот, еще пока Голокопытенко рассказывал о содержании бейджа, а когда он задал свои вопросы, и вовсе рассмеялась.
   — Нет, лейтенант, не собака. Экстерьер — это то, что находится снаружи, в отличие от интерьера — объединяющего все, что находится внутри. В нашем случае «дизайнер экстерьера» — это и есть дворник. Он ведь подметает двор или там чистит снег. Выходит, правильно ваш профессор написал. Лейтенант, я хотела у вас спросить, как вас зовут? Вы начали было представляться, да что-то умолкли. От сияния моего величия, наверное.
   — Я же сказал.
   — Вы сказали: «Голокопытенко Влади…» Владимир? Владислав? Владилен, может быть? У меня был один знакомый — то ли осетин, то ли лезгин, — так его вообще Владикавказ звали.
   — Володя я. Владимир Голокопытенко, лейтенант Волжского РОВД города Тарасова, если официально. Так вот, я говорил про то, что наш отдел брошен на расследование тройного убийства. Трех человек то есть. А главное в этом тройном убийстве — убийство Тройного, то есть Троянова Павла Петровича.
   — Да вы мастер каламбура, Володя!
   — Калом… бура… м-м-м. Да. Понятно. Вы, Женя, наверное, в курсе, что, кроме Тройного, убили еще двоих: Кабаргина, начальника охраны Троянова, а еще девицу как раз из эскорт-агентства «Дива», некую Вику. Викторию Алексееву. Кстати, «Диву» держит Троянов. То есть держал. Не повезло девушке — попала под раздачу… — Голокопытенко сделал паузу, крупным глотком ополовинив стакан с чаем.
   Я уже несколько вошла в ритм повествования лейтенанта Голокопытенко и потому не стала пришпоривать его очередным «почему?» и «что, простите?», а просто последовала его примеру и отхлебнула чаю. В самом деле, он для столовой был куда как недурен.
   — Теперь перейдем к директору цирка, — продолжил лейтенант. — Федор Николаевич утверждает, что в квартире, когда в нее залезли, он был вдвоем с коллегой, а на дачу ездил один, в компании с вином и мясом. Компания, конечно, отличная, сам бы от такой не отказался, но зарплата не всегда позволяет…
   «А взяток ты, лейтенант, не берешь, — подумала я, — оттого и носишь фамилию Голокопытенко, а не, скажем, Мохнатолапенко…»
   — Но мне показалось, что директор врет. Я обследовал его квартиру, в которой они пили с дрессировщиком Павловым. Так вот, пили они из трех — понимаете? — бокалов. Более того, пили старое коллекционное вино, так что в бокалах остался осадок. Во всех трех. Я не думаю, что Гарсиа и его собутыльнику пришла в голову блажь разлить вино непременно по трем бокалам, хотя их самих было двое.
   — А бригада строителей? — спросила я скептически.
   — Эти не пили. Я хотел сказать, что они из хозяйской тары и хозяйское же вино не пили, у них свои стаканчики и свои бутылки. Я уже опрашивал их. Строители говорят, что видели в квартире только одного Гарсию. Закончив часть работы и приготовившись ко сну, они выпили на троих бутылку водки и уснули. Ни о каких винах и бокалах речи быть не может. Далее. Нуньес-Гарсиа, то есть Лаптев, поехал на дачу… Он ведь рассказывал вам об этом, так?
   — Да.
   — Поехал якобы один. Да вот только неувязочка вышла с его рассказом. Гарсиа уехал после двенадцати. А после двенадцати каждая машина, проезжающая через Тарасовский мост на левый берег Волги, останавливается инспекторами центрального КПП, расположенного перед мостом. Работают до пяти инспекторов, и не заметить автомобиль они не могли. Я опросил дежуривших в ту ночь гаишников. Один из них показал, что останавливал синюю «восьмерку», в которой сидел Федор Николаевич. Инспектор его по фото опознал.
   — И что?
   — А ничего. Проверил он у него документы, да и отпустил. Но в том-то все и дело, что директор наш был не один. На сиденье рядом с ним сидела этакая красотуля. Инспектор бы мог на пассажира не обратить внимания, только там была, как он сказал, та-акая, что закачаешься.
   — Вы хотите сказать, Володя, что это была проститутка?
   — А кто же? Дочь, жена, любовница? О первой известно, что ее сейчас в городе нет, жена Лаптева давно умерла, а если бы у него была любовница, то об этом даже последняя цирковая лошадь знала бы. В цирке такие секреты долго не держатся, их быстро на растерзание общественности отдают. Это я уж хорошо знаю.
   — От Вани Грозного? — улыбнулась я.
   — И от уборщика Чернова, который следит за тиграми, убирает у них в клетках и кормит животных. Я с ним уже в процессе расследования свел знакомство. Хороший дядька, только пьет много. Да на такой работе как не запьешь! Кстати, говорят, что в цирке больше всего квасят клоуны. Некоторые на арену без грима выходят. Нос и так красный, как запретный сигнал светофора.