«Сатерленд» медленно продвигался вдоль берега, раз за разом гремели орудия правого борта. Команда радостно вопила всякий раз, как ядро настигало кого-нибудь из карабкающихся по склону лилипутов; после неудачного выстрела наступало гробовое молчание. Канонирам полезно своими глазами убедиться, как важно метко целить и точно оценивать расстояние. Обычно от них требовалось лишь перезаряжать и стрелять как можно чаще — когда линейные корабли сходятся борт к борту, меткость уже не нужна.
Теперь, когда его не оглушал грохот бортового залпа, Хорнблауэр слышал после каждого выстрела раскатистое горное эхо, странно искаженное нагретым воздухом. А жарило и впрямь нестерпимо. Наблюдая, как матросы по очереди жадно пьют из лагуна, Хорнблауэр гадал, страдают ли от жажды несчастные итальянцы на каменистых склонах. Сам он пить не хотел — слишком напряженно прислушивался к выкрикам лотового, слишком занят был наблюдениями за стрельбой, за берегом, за ветром.
Кто бы ни командовал сильно побитой полевой батарей дальше на дороге, он свое дело знал. Мичман Сэвидж с фор-салинга криком привлек внимание Хорнблауэра к тому, что три уцелевшие пушки развернули диагонально к дороге и направили на корабль, они выстрелили в тот самый момент, когда Хорнблауэр навел на них подзорную трубу. Ззз-ззз-ззз. Одно ядро пролетело у Хорнблауэра над головой, и в грот-марселе «Сатерленда» образовалась дыра. В то же время треск на баке возвестил, что еще одно ядро попало в цель. Пройдет минут десять, пока «Сатерленд» сможет навести на батарею бортовые пушки.
— Мистер Марш, — сказал Хорнблауэр. — Направьте на батарею погонные орудия правого борта.
— Есть, сэр.
— Продолжайте стрельбу на меткость, мистер Джерард.
— Есть, сэр.
Люди должны превратиться в боевые машины, и для этого, кроме всего прочего, невероятно полезно упражняться в меткости под вражеским обстрелом — никто лучше Хорнблауэра не знал, как велика разница, стреляют по тебе или нет. Он подумал даже, что небольшие потери — один-два человека — в таких обстоятельствах пошли бы команде на пользу, и ужаснулся, поняв: он легкомысленно обрекает на смерть или увечье кого-то из своих людей, а может быть, и себя самого. Нестерпимо легко абстрагироваться от реальной крови и смерти, даже когда воюешь сам. Его матросам кажется, что по склонам бегут в синих мундирах не усталые изнуренные жарою и жаждой люди, что на дороге лежат не изувеченные тела бывших отцов и возлюбленных, а скорее что-то вроде оловянных солдатиков. Невероятно, но сейчас, изнывая от жары, в грохоте пушек, Хорнблауэр вдруг вспомнил леди Барбару и ее сапфировый кулон, вспомнил Марию, уже, наверно, подурневшую от беременности. Он тут же отогнал эти мысли — пока они его занимали, батарея выстрелила еще раз, но результата он не заметил.
Погонные орудия палили по батарее — огонь по крайней мере заставит итальянских канониров понервничать. Тем временем бортовым пушкам стрелять было уже не по кому — солдаты рассеялись по холмам, некоторые взобрались на самую вершину, черные фигурки на фоне синего неба. Офицерам нелегко будет их собрать, и всякий, кто пожелает дезертировать — а «Очерки современной войны в Испании» особо подчеркивало склонность к этому итальянцев — получит сегодня отличную возможность.
Треск и вскрик под палубой возвестили, что команда потеряла по крайней мере одного из тех двух-трех человек, которыми Хорнблауэр готов был пожертвовать. Вскрик был пронзительный, похоже, убило или ранило кого-то из корабельных юнг; Хорнблауэр, сжав зубы, прикидывал, как скоро смогут выстрелить его пушки. За это время неприятель успеет дать еще два залпа; самую малость трудновато их дожидаться. Вот оно: ядра пронеслись над головой, жужжа, словно гигантский рой спешащих за добычей пчел. Очевидно, канониры недооценили, как быстро приближается судно. С треском лопнул грот-стень-фордун, Буш махнул рукой, и матросы полезли сплеснить. Сейчас «Сатерленду» придется развернуться, чтобы обойти мысик и подводный риф.
— Мистер Джерард! Сейчас я поверну оверштаг. Приготовьтесь обстрелять батарею, как только сможете навести пушки.
— Есть, сэр.
Буш послал матросов к брасам. Хукер на баке расставлял людей у шкотов кливера. Руль положили на борт, «Сатерленд» красиво привелся к ветру. Хорнблауэр в подзорную трубу наблюдал за полевой батареей — до нее оставалось меньше четверти мили. Канониры-итальянцы видели, как «Сатерленд» разворачивается, они видели это уже не раз и знали, что за этим последует шквал ядер. Сперва один отбежал от пушек, потом еще несколько опрометью бросились в горы. Другие упали ничком, только офицер остался стоять, ярясь и размахивая руками. «Сатерленд» накренился от отдачи, клубы горького дыма скрыли от глаз батарею. Хорнблауэр не увидел ее и после того, как дым рассеялся, только обломки — разбитые колеса, торчащие вверх оси, разбросанные по земле пушки. Хорошо нацеленный бортовой залп, матросы молодцы, даром что много новичков.
Обогнув риф, Хорнблауэр вновь подвел корабль к берегу. Впереди на дороге можно было видеть хвост пехотной колонны; пока «Сатерленд» разбирался с арьергардом, передовые полки успели выстроиться. Теперь они быстро шли по дороге, окутанные тяжелыми облаками пыли.
— Мистер Буш! Попробуйте их догнать.
— Есть, сэр.
Но «Сатерленд» в бейдевинд еле полз, и всякий раз, как он почти настигал колонну, приходилось огибать очередной мысик. Иногда он подходил к спешащей колонне так близко, что Хорнблауэр в подзорную трубу видел над мундирами белые лица солдат, когда те оборачивались через плечо. Многие отставали — одни сидели на обочине, уронив голову на руки, другие в изнеможении опирались на ружья, не сводя глаз с проходящего мимо корабля, иные ничком лежали там, где подкосила их усталость и жара.
Буш рвал и метал, бегая по кораблю в тщетных попытках выжать из него еще немного скорости. Он послал всех незанятых перетаскивать сетки с ядрами на наветренную сторону, обрасопил паруса с невероятной точностью и ругался на чем свет стоит всякий раз, как расстояние от корабля до колонны увеличивалось.
Однако Хорнблауэр был доволен. Пехотный полк, который понес большие потери, потом, преследуемый неумолимым врагом, несколько миль бежал в панике, десятками теряя изнемогших людей, получит такой мощный удар по самоуважению, что ослабеет, как после недели боевых действий. Еще до того, как они приблизились к береговой батарее в Аренс-де-Мар, он приказал прекратить преследование — не хотел, чтобы бегущий неприятель приободрился, видя, как большие пушки заставляют «Сатерленд» повернуть, огибать же батарею было бы слишком долго, ночь спустилась бы прежде, чем они вернулись к берегу.
— Очень хорошо, мистер Буш. Положите судно на правый галс и закрепите пушки.
«Сатерленд» встал на ровный киль и вновь накренился уже на другом галсе.
— Трижды ура капитану! — крикнул кто-то на главной палубе — если бы Хорнблауэр знал кто, приказал бы наказать. Он пытался призвать к тишине, но голос его тонул в ликующих возгласах. Матросы орали, пока не выдохлись, широкими улыбками приветствуя капитана, который за последние три дня привел их к победе пять раз. Буш тоже улыбался, и Джерард. Малыш Лонгли приплясывал и вопил, напрочь позабыв про офицерское достоинство. Позже, возможно, Хорнблауэр порадуется, вспоминая эти чистосердечные изъявления любви, но сейчас они его только раздражали.
Когда возгласы стихли, слышен стал голос лотового.
— Дна нет! Дна нет!
Он по-прежнему исполнял, что велено, и продолжал бы бросать лот, пока ему не скажут отдохнуть — живой пример флотской дисциплины.
— Немедленно прикажите ему уйти с русленя, мистер Буш! — бросил Хорнблауэр, раздосадованный таким упущением.
— Есть, сэр, — отвечал Буш, убитый своей оплошностью.
Солнце тонуло в багрянце над горами Испании; от буйства красок у Хорнблауэр перехватило дыхание. Теперь, после нескольких часов напряженной умственной работы наступила реакция — он отупел настолько, что даже не ощущал усталости. Однако надо подождать, пока доложит доктор. Сегодня кого-то убило или ранило — Хорнблауэр явственно помнил треск и крики, последовавшие за выстрелом полевой батареи.
Кают-компанейский вестовой подошел и козырнул Джерарду.
— Прошу прощения, сэр, — сказал он. — Том Криб убит.
— Что?
— Убит, сэр. Ядром оторвало башку. Страсть смотреть, сэр.
— Что вы сказали? — вмешался Хорнблауэр. Он не помнил никого по имени Том Криб, кроме чемпиона Англии в тяжелом весе, и не понимал, почему о потерях докладывает кают-компанейский вестовой лейтенанту.
— Том Криб убит, сэр, — пояснил вестовой. — А миссис Сидонс ранило щепкой в… в задницу, прошу прощения, сэр. Вы небось слышали, как она визжала.
— Слышал, — сказал Хорнблауэр.
Он с облегчением осознал, что Том Криб и миссис Сидонс — кают-компанейские свиньи. Последнюю нарекли в честь знаменитой трагической актрисы.
— Она уже оклемалась. Кок приляпал ей на задницу смолы.
Явился доктор и доложил, что потерь не было.
— Только среди свиней, сэр, — добавил Уолш заискивающим тоном человека, который приглашает старшего по званию посмеяться.
— Мне только что об этом доложили, — сказал Хорнблауэр.
Джерард говорил с вестовым.
— Ладно! — объявил он. — Требуху мы зажарим. А филей запеки. И смотри, чтоб получилась хрустящая корочка. Будет подметка, как в прошлый раз, лишу грога. Лук и чеснок есть, да, кстати, и яблок немного осталось. Соус из яблок, лука и чеснока — и заруби себе на носу, Лоутон, никакой гвоздики. Что бы ни говорили другие офицеры, я гвоздики не потерплю. В яблочном пироге — ладно, но не в жареной свинине. Приступай немедленно. Один окорок отнеси унтер-офицерам с моими приветствиями, а другой запечешь и холодным подашь на завтрак.
Говоря, Джерард для большей выразительности щелкал пальцами правой руки по ладони левой, глаза его сверкали. Похоже, когда поблизости нет женщин, Джерард все свободные от пушек мысли устремляет на свой желудок. Человек, у которого в палящий июльский полдень в Средиземном море глаза блестят при мысли о жареной требухе и запеченной свинине, и который с энтузиазмом предвкушает холодный свиной окорок на следующее утро, по справедливости сам должен быть толстым, как боров. Однако Джерард подтянут, элегантен и хорош собой. Хорнблауэр, вспомнив свое намечающееся брюшко, испытал мгновенную зависть.
Полковник Вильена бродил по палубе, как потерянный. Ему явно не терпится заговорить — а Хорнблауэр единственный на борту понимает по-испански. Мало того, как полковник он по чину равен капитану и вправе рассчитывать на его гостеприимство. Хорнблауэр решил, что лучше переесть жареной свинины, чем выслушивать болтовню Вильены.
— Похоже, вы затеваете сегодня вечером пиршество мистер Джерард, — сказал он.
— Да, сэр.
— Не стеснит ли вас мое общество?
— Что вы, сэр. Ничуть, сэр. Мы будем очень рады, если вы окажете нам такую честь, сэр.
Джерард от души обрадовался перспективе принимать капитана. Лицо его осветилось. Хорнблауэр был искренно растроган, несмотря на укоры совести, напоминавшей, из-за чего, собственно, он напросился на обед.
— Благодарю вас, мистер Джерард. Тогда мы с полковником Вильеной будем сегодня вашими гостями.
Если повезет, Вильену посадят далеко, разговаривать с ним не придется.
Тамбур-сержант морской пехоты собрал весь корабельный оркестр — четырех своих трубачей и четырех барабанщиков. Они расхаживали взад и вперед по переходному мостику, оглушительно лупили в барабаны, в то время как трубы бодро выводили веселый мотив. «Могучи наши корабли, И просмолены наши парни…» — неслось к далекому горизонту,
Разухабистые слова и внятные чувства были по душе матросам, хотя любой из них разъярился бы, назови его кто «просмоленным парнем».
Взад-вперед двигались красные мундиры, мерный барабанный бой завораживал, заставляя позабыть про изнуряющую жару. На западе дивно горело закатное небо, хотя на востоке над лиловым морем уже сгущалась ночная тьма.
Теперь, когда его не оглушал грохот бортового залпа, Хорнблауэр слышал после каждого выстрела раскатистое горное эхо, странно искаженное нагретым воздухом. А жарило и впрямь нестерпимо. Наблюдая, как матросы по очереди жадно пьют из лагуна, Хорнблауэр гадал, страдают ли от жажды несчастные итальянцы на каменистых склонах. Сам он пить не хотел — слишком напряженно прислушивался к выкрикам лотового, слишком занят был наблюдениями за стрельбой, за берегом, за ветром.
Кто бы ни командовал сильно побитой полевой батарей дальше на дороге, он свое дело знал. Мичман Сэвидж с фор-салинга криком привлек внимание Хорнблауэра к тому, что три уцелевшие пушки развернули диагонально к дороге и направили на корабль, они выстрелили в тот самый момент, когда Хорнблауэр навел на них подзорную трубу. Ззз-ззз-ззз. Одно ядро пролетело у Хорнблауэра над головой, и в грот-марселе «Сатерленда» образовалась дыра. В то же время треск на баке возвестил, что еще одно ядро попало в цель. Пройдет минут десять, пока «Сатерленд» сможет навести на батарею бортовые пушки.
— Мистер Марш, — сказал Хорнблауэр. — Направьте на батарею погонные орудия правого борта.
— Есть, сэр.
— Продолжайте стрельбу на меткость, мистер Джерард.
— Есть, сэр.
Люди должны превратиться в боевые машины, и для этого, кроме всего прочего, невероятно полезно упражняться в меткости под вражеским обстрелом — никто лучше Хорнблауэра не знал, как велика разница, стреляют по тебе или нет. Он подумал даже, что небольшие потери — один-два человека — в таких обстоятельствах пошли бы команде на пользу, и ужаснулся, поняв: он легкомысленно обрекает на смерть или увечье кого-то из своих людей, а может быть, и себя самого. Нестерпимо легко абстрагироваться от реальной крови и смерти, даже когда воюешь сам. Его матросам кажется, что по склонам бегут в синих мундирах не усталые изнуренные жарою и жаждой люди, что на дороге лежат не изувеченные тела бывших отцов и возлюбленных, а скорее что-то вроде оловянных солдатиков. Невероятно, но сейчас, изнывая от жары, в грохоте пушек, Хорнблауэр вдруг вспомнил леди Барбару и ее сапфировый кулон, вспомнил Марию, уже, наверно, подурневшую от беременности. Он тут же отогнал эти мысли — пока они его занимали, батарея выстрелила еще раз, но результата он не заметил.
Погонные орудия палили по батарее — огонь по крайней мере заставит итальянских канониров понервничать. Тем временем бортовым пушкам стрелять было уже не по кому — солдаты рассеялись по холмам, некоторые взобрались на самую вершину, черные фигурки на фоне синего неба. Офицерам нелегко будет их собрать, и всякий, кто пожелает дезертировать — а «Очерки современной войны в Испании» особо подчеркивало склонность к этому итальянцев — получит сегодня отличную возможность.
Треск и вскрик под палубой возвестили, что команда потеряла по крайней мере одного из тех двух-трех человек, которыми Хорнблауэр готов был пожертвовать. Вскрик был пронзительный, похоже, убило или ранило кого-то из корабельных юнг; Хорнблауэр, сжав зубы, прикидывал, как скоро смогут выстрелить его пушки. За это время неприятель успеет дать еще два залпа; самую малость трудновато их дожидаться. Вот оно: ядра пронеслись над головой, жужжа, словно гигантский рой спешащих за добычей пчел. Очевидно, канониры недооценили, как быстро приближается судно. С треском лопнул грот-стень-фордун, Буш махнул рукой, и матросы полезли сплеснить. Сейчас «Сатерленду» придется развернуться, чтобы обойти мысик и подводный риф.
— Мистер Джерард! Сейчас я поверну оверштаг. Приготовьтесь обстрелять батарею, как только сможете навести пушки.
— Есть, сэр.
Буш послал матросов к брасам. Хукер на баке расставлял людей у шкотов кливера. Руль положили на борт, «Сатерленд» красиво привелся к ветру. Хорнблауэр в подзорную трубу наблюдал за полевой батареей — до нее оставалось меньше четверти мили. Канониры-итальянцы видели, как «Сатерленд» разворачивается, они видели это уже не раз и знали, что за этим последует шквал ядер. Сперва один отбежал от пушек, потом еще несколько опрометью бросились в горы. Другие упали ничком, только офицер остался стоять, ярясь и размахивая руками. «Сатерленд» накренился от отдачи, клубы горького дыма скрыли от глаз батарею. Хорнблауэр не увидел ее и после того, как дым рассеялся, только обломки — разбитые колеса, торчащие вверх оси, разбросанные по земле пушки. Хорошо нацеленный бортовой залп, матросы молодцы, даром что много новичков.
Обогнув риф, Хорнблауэр вновь подвел корабль к берегу. Впереди на дороге можно было видеть хвост пехотной колонны; пока «Сатерленд» разбирался с арьергардом, передовые полки успели выстроиться. Теперь они быстро шли по дороге, окутанные тяжелыми облаками пыли.
— Мистер Буш! Попробуйте их догнать.
— Есть, сэр.
Но «Сатерленд» в бейдевинд еле полз, и всякий раз, как он почти настигал колонну, приходилось огибать очередной мысик. Иногда он подходил к спешащей колонне так близко, что Хорнблауэр в подзорную трубу видел над мундирами белые лица солдат, когда те оборачивались через плечо. Многие отставали — одни сидели на обочине, уронив голову на руки, другие в изнеможении опирались на ружья, не сводя глаз с проходящего мимо корабля, иные ничком лежали там, где подкосила их усталость и жара.
Буш рвал и метал, бегая по кораблю в тщетных попытках выжать из него еще немного скорости. Он послал всех незанятых перетаскивать сетки с ядрами на наветренную сторону, обрасопил паруса с невероятной точностью и ругался на чем свет стоит всякий раз, как расстояние от корабля до колонны увеличивалось.
Однако Хорнблауэр был доволен. Пехотный полк, который понес большие потери, потом, преследуемый неумолимым врагом, несколько миль бежал в панике, десятками теряя изнемогших людей, получит такой мощный удар по самоуважению, что ослабеет, как после недели боевых действий. Еще до того, как они приблизились к береговой батарее в Аренс-де-Мар, он приказал прекратить преследование — не хотел, чтобы бегущий неприятель приободрился, видя, как большие пушки заставляют «Сатерленд» повернуть, огибать же батарею было бы слишком долго, ночь спустилась бы прежде, чем они вернулись к берегу.
— Очень хорошо, мистер Буш. Положите судно на правый галс и закрепите пушки.
«Сатерленд» встал на ровный киль и вновь накренился уже на другом галсе.
— Трижды ура капитану! — крикнул кто-то на главной палубе — если бы Хорнблауэр знал кто, приказал бы наказать. Он пытался призвать к тишине, но голос его тонул в ликующих возгласах. Матросы орали, пока не выдохлись, широкими улыбками приветствуя капитана, который за последние три дня привел их к победе пять раз. Буш тоже улыбался, и Джерард. Малыш Лонгли приплясывал и вопил, напрочь позабыв про офицерское достоинство. Позже, возможно, Хорнблауэр порадуется, вспоминая эти чистосердечные изъявления любви, но сейчас они его только раздражали.
Когда возгласы стихли, слышен стал голос лотового.
— Дна нет! Дна нет!
Он по-прежнему исполнял, что велено, и продолжал бы бросать лот, пока ему не скажут отдохнуть — живой пример флотской дисциплины.
— Немедленно прикажите ему уйти с русленя, мистер Буш! — бросил Хорнблауэр, раздосадованный таким упущением.
— Есть, сэр, — отвечал Буш, убитый своей оплошностью.
Солнце тонуло в багрянце над горами Испании; от буйства красок у Хорнблауэр перехватило дыхание. Теперь, после нескольких часов напряженной умственной работы наступила реакция — он отупел настолько, что даже не ощущал усталости. Однако надо подождать, пока доложит доктор. Сегодня кого-то убило или ранило — Хорнблауэр явственно помнил треск и крики, последовавшие за выстрелом полевой батареи.
Кают-компанейский вестовой подошел и козырнул Джерарду.
— Прошу прощения, сэр, — сказал он. — Том Криб убит.
— Что?
— Убит, сэр. Ядром оторвало башку. Страсть смотреть, сэр.
— Что вы сказали? — вмешался Хорнблауэр. Он не помнил никого по имени Том Криб, кроме чемпиона Англии в тяжелом весе, и не понимал, почему о потерях докладывает кают-компанейский вестовой лейтенанту.
— Том Криб убит, сэр, — пояснил вестовой. — А миссис Сидонс ранило щепкой в… в задницу, прошу прощения, сэр. Вы небось слышали, как она визжала.
— Слышал, — сказал Хорнблауэр.
Он с облегчением осознал, что Том Криб и миссис Сидонс — кают-компанейские свиньи. Последнюю нарекли в честь знаменитой трагической актрисы.
— Она уже оклемалась. Кок приляпал ей на задницу смолы.
Явился доктор и доложил, что потерь не было.
— Только среди свиней, сэр, — добавил Уолш заискивающим тоном человека, который приглашает старшего по званию посмеяться.
— Мне только что об этом доложили, — сказал Хорнблауэр.
Джерард говорил с вестовым.
— Ладно! — объявил он. — Требуху мы зажарим. А филей запеки. И смотри, чтоб получилась хрустящая корочка. Будет подметка, как в прошлый раз, лишу грога. Лук и чеснок есть, да, кстати, и яблок немного осталось. Соус из яблок, лука и чеснока — и заруби себе на носу, Лоутон, никакой гвоздики. Что бы ни говорили другие офицеры, я гвоздики не потерплю. В яблочном пироге — ладно, но не в жареной свинине. Приступай немедленно. Один окорок отнеси унтер-офицерам с моими приветствиями, а другой запечешь и холодным подашь на завтрак.
Говоря, Джерард для большей выразительности щелкал пальцами правой руки по ладони левой, глаза его сверкали. Похоже, когда поблизости нет женщин, Джерард все свободные от пушек мысли устремляет на свой желудок. Человек, у которого в палящий июльский полдень в Средиземном море глаза блестят при мысли о жареной требухе и запеченной свинине, и который с энтузиазмом предвкушает холодный свиной окорок на следующее утро, по справедливости сам должен быть толстым, как боров. Однако Джерард подтянут, элегантен и хорош собой. Хорнблауэр, вспомнив свое намечающееся брюшко, испытал мгновенную зависть.
Полковник Вильена бродил по палубе, как потерянный. Ему явно не терпится заговорить — а Хорнблауэр единственный на борту понимает по-испански. Мало того, как полковник он по чину равен капитану и вправе рассчитывать на его гостеприимство. Хорнблауэр решил, что лучше переесть жареной свинины, чем выслушивать болтовню Вильены.
— Похоже, вы затеваете сегодня вечером пиршество мистер Джерард, — сказал он.
— Да, сэр.
— Не стеснит ли вас мое общество?
— Что вы, сэр. Ничуть, сэр. Мы будем очень рады, если вы окажете нам такую честь, сэр.
Джерард от души обрадовался перспективе принимать капитана. Лицо его осветилось. Хорнблауэр был искренно растроган, несмотря на укоры совести, напоминавшей, из-за чего, собственно, он напросился на обед.
— Благодарю вас, мистер Джерард. Тогда мы с полковником Вильеной будем сегодня вашими гостями.
Если повезет, Вильену посадят далеко, разговаривать с ним не придется.
Тамбур-сержант морской пехоты собрал весь корабельный оркестр — четырех своих трубачей и четырех барабанщиков. Они расхаживали взад и вперед по переходному мостику, оглушительно лупили в барабаны, в то время как трубы бодро выводили веселый мотив. «Могучи наши корабли, И просмолены наши парни…» — неслось к далекому горизонту,
Разухабистые слова и внятные чувства были по душе матросам, хотя любой из них разъярился бы, назови его кто «просмоленным парнем».
Взад-вперед двигались красные мундиры, мерный барабанный бой завораживал, заставляя позабыть про изнуряющую жару. На западе дивно горело закатное небо, хотя на востоке над лиловым морем уже сгущалась ночная тьма.
XV
— Восемь склянок, сэр, — сказал Полвил.
Хорнблауэр вздрогнул и проснулся. Хотя он спал больше часа, ему казалось, что прошло отсилы минут пять. Он лежал на койке в ночной рубашке — ночью так парило, что он сбросил покрывало — голова болела, во рту было гадко. Он ушел спать в полночь, но — спасибо жареной свинине — часа два-три ворочался с боку на бок в одуряющей духоте, а теперь его будят в четыре часа утра, чтоб он успел составить рапорт капитану Болтону или адмиралу. Застонав от усталости, он спустил на палубу ватные ноги. Глаза опухли и слипались — он потер их и почувствовал резь.
Он бы снова застонал, если бы не стоял рядом Полвил, в глазах которого надо выглядеть человеком без слабостей. Вспомнив про это, Хорнблауэр рывком встал, делая вид, будто окончательно проснулся. После того, как он искупался под помпой и побрился, это стало почти правдой, а когда заря забрезжила над мглистым горизонтом, он сел за стол, заточил новое перо, задумчиво облизнул кончик, обмакнул в чернила и начал писать:
Честь имею доложить, что в соответствии с полученными от капитана Болтона приказами, 20-го числа сего месяца я проследовал…
Полвил принес завтрак, и Хорнблауэр потянулся к дымящемуся кофе, надеясь подкрепить уже иссякающие силы. Чтобы освежить в памяти подробности захвата «Амелии», пришлось перелистать вахтенный журнал — за три таких бурных дня многое успело подзабыться. Писать надо было простым языком, без выспренних оборотов и гиббонианских антитез, однако Хорнблауэр избегал употреблять и канцелярские выражения, обычные у других капитанов. Так, перечисляя захваченные возле батареи в Льянце суда, он старательно вывел «поименованные ниже», а не «нижепереименованные» — флотский штамп, вошедший в обращение с легкой руки безграмотных капитанов времен «войны за ухо Дженкинса» [2]. Он вынужден был писать «проследовал» — во флотских донесениях корабли не идут, не плывут, не выходят в море, не поднимают якоря, а исключительно следуют в соответствии с приказами, подобно тому, как и капитаны никогда не советуют, не подсказывают, не рекомендуют, а лишь почтительнейше предполагают. Вот и Хорнблауэр почтительнейше предполагал, что пока французы не восстановят батарею в Льянце, прибрежное сообщение между Францией и Испанией на отрезке от Пор-Вандра до залива Росас будет весьма уязвимо.
Пока он мучительно подбирал слова, чтоб описать вылазку в Этан-де-То возле Сета, в дверь постучали, и на его «войдите» вошел Лонгли.
— Меня послал мистер Джерард, сэр. На правой скуле видна эскадра.
— Флагман там?
— Да, сэр.
— Хорошо. Передайте мистеру Джерарду мои приветствия и попросите его взять курс на эскадру.
— Есть, сэр.
Значит, донесение надо адресовать адмиралу, а не капитану Болтону, и закончить его надо в оставшиеся полчаса. Хорнблауэр обмакнул перо в чернильницу и лихорадочно застрочил, описывая расстрел армии Пино и Леччи на прибрежной дороге между Мальгратом и Аренс-де-Маром. Его самого поразило, когда он подсчитал: итальянцы должны были потерять убитыми и ранеными пятьсот-шестьсот человек, не считая тех, кто сбежал или заблудился. Излагать это надо было осторожно, дабы не попасть под подозрение в похвальбе — провинности, с точки зрения начальства, неизвинимой. Вчера пятьсот или шестьсот человек были убиты или искалечены из-за того лишь, что он — деятельный и предприимчивый офицер. Созерцая мысленным взором вчерашние свои свершения, Хорнблауэр видел их как бы двояко: с одной стороны — трупы, вдовы и сироты, мучения и боль, с другой — неподвижные фигурки в белых штанах, рассыпанные оловянные солдатики, цифры на бумаге. Он проклинал свой аналитический ум, как проклинал жару и лежащий перед ним рапорт. Он даже осознавал отчасти, что теперешнее подавленное состояние духа напрямую связано с недавними успехами.
Он подмахнул донесение и крикнул Полвилу, чтоб принес свечу и натопил воску для печати, пока сам он посыпает свежие чернила песком. От жары пальцы липли к размякшей бумаге. Когда он начал подписывать «контр-адмиралу сэру П. Г. Лейтону, К. Б.» чернила расплылись на влажном листе, как на промокашке. По крайней мере, с донесением покончено. Хорнблауэр поднялся на палубу, где пекло уже невыносимо. Металлический блеск неба, заметный еще вчера, сделался сегодня отчетливее: барометр в каюте падал вот уже три дня. Без сомнения, надвигается шторм, мало того — столь долго ожидаемый шторм будет тем более свирепым. Хорнблауэр повернулся к Джерарду и приказал следить за погодой, а при первых признаках ненастья убавить парусов.
— Есть, сэр, — сказал Джерард.
Два других корабля эскадры покачивались на волнах в отдалении — «Плутон» с тремя рядами орудийных портов и красным военно-морским флагом на крюйс-стеньге, указывающим на присутствие контр-адмирала Красного Флага, «Калигула» в кильватере.
— Позовите мистера Марша салютовать адмиральскому флагу, — приказал Хорнблауэр.
После обмена приветствиями по фалам «Плутона» побегали флажки.
— Позывные «Сатерленда», — читал Винсент. — «Занять позицию в кильватере».
— Подтвердите.
Новая цепочка флажков.
— Позывные «Сатерленда», — снова прочел Винсент. — «Флагман капитану. Явиться на борт и доложить».
— Подтвердите. Мистер Джерард, спустите мою гичку. Где полковник Вильена?
— Не видел его с утра, сэр.
— Эй, мистер Сэвидж, мистер Лонгли. Бегите вниз и вытащите полковника Вильену из постели. Он должен быть здесь одетым к тому времени, как спустят мою гичку.
— Есть, сэр.
Через две с половиной минуты капитанская гичка покачивалась на волнах, а Хорнблауэр сидел на кормовом сиденье. Вильена появился у борта в последнюю секунду и вид имел преплачевный, чему не приходилось удивляться — два бесцеремонных мичмана, не знающие ни слова по-испански, впопыхах выволокли его из постели и кое-как помогли напялить одежду. Кивер сполз набок, доломан был застегнут криво, перевязь и саблю Вильена держал в руках. Нетерпеливые матросы затащили его в шлюпку — никому не хотелось ронять репутацию своего судна, заставляя адмирала ждать из-за какого-то испанца.
Вильена плюхнулся рядом с Хорнблауэром. Он был небрит и встрепан, глаза опухшие, как у Хорнблауэра при пробуждении. Он бормотал и ворчал со сна, осоловело поправлял одежду, а тем временем гичка, подгоняемая усилиями гребцов, стрелой неслась по воде. Только возле флагмана Вильена окончательно продрал глаза и заговорил, но в недолгое оставшееся время Хорнблауэру уже не пришлось изощряться в вежливости. Он надеялся, что адмирал оставит Вильену у себя на корабле, дабы порасспросить о ситуации на берегу.
У борта Хорнблауэра приветствовал капитан Эллиот.
— Рад видеть вас, Хорнблауэр, — сказал он. Хорнблауэр представил Вильену, Эллиот пробормотал нечто невразумительное и в изумлении уставился на яркий мундир и небритые щеки. Когда с формальностями было покончено, Эллиот с явным облегчением вновь заговорил с Хорнблауэром.
— Адмирал у себя в каюте. Прошу сюда, джентльмены.
В каюте кроме адмирала находился его флаг-адъютант молодой Сильвестр, о котором Хорнблауэру приходилось слышать как о способном офицере, хотя и он, разумеется, принадлежал к знати. Сам Лейтон был в то утро неповоротлив и говорил медленно — в жаркой каюте по его полным щекам ручьями катился пот. Они с Сильвестром мужественно постарались приветить Вильену. Оба сносно говорили по-французски, плохо по-итальянски, и, припомнив остатки школьной латыни, кое-как объяснялись на смеси трех языков, но разговор шел туго. С явным облегчением Лейтон повернулся к Хорнблауэру.
— Я хотел бы выслушать ваше донесение, Хорнблауэр.
— Вот оно в письменном виде.
— Спасибо. Но давайте немного послушаем вас самого. Капитан Болтон сказал мне, что вы захватили призы. Где вы были?
Хорнблауэр начал перечислять. Сказать надо было так много, что он смог счастливо опустить обстоятельства, при которых расстался с Ост-Индским конвоем. Он рассказал, как захватил «Амелию» и флотилию мелких судов у Льянцы. Тяжелое лицо адмирала оживилось при вести, что он стал на тысячу фунтов богаче, он сочувственно закивал, когда Хорнблауэр объяснил, что вынужден был сжечь последний трофей — каботажное судно около Сета. Хорнблауэр осторожно предположил, что эскадра могла бы с успехом приглядывать за побережьем между Пор-Вандром и Росасом, где после уничтожения батареи в Льянце негде укрыться французским судам. При этих словах меж адмиральских бровей пролегла чуть заметная морщина, и Хорнблауэр поспешно оставил эту тему. Лейтон явно не любит, чтоб подчиненные ему советовали.
Хорнблауэр торопливо перешел к событиям следующего дня на юго-востоке.
— Минуточку, капитан, — перебил его Лейтон. — Вы хотите сказать, что прошлой ночью двигались на юг?
— Да, сэр.
— Место встречи вы, вероятно, прошли в темноте?
— Да, сэр.
— И вы не потрудились узнать, вернулся ли флагман?
— Я приказал впередсмотрящим наблюдать особо тщательно.
Морщина между бровей Лейтона сделалась отчетливее. Капитаны, особенно на блокадной службе, изрядно досаждают адмиралам тем, что рвутся действовать независимо — хотя бы ради призовых денег — и постоянно изыскивают для этого предлоги. Лейтон явно намеревался пресекать такие попытки в зародыше, мало того, он догадался, что Хорнблауэр, миновав место встречи ночью, действовал с умыслом.
— Я чрезвычайно недоволен вашим поведением, капитан Хорнблауэр. Я уже выговорил капитану Болтону за то, что он вас отпустил, а теперь узнаю, что позапрошлой ночью вы были в десяти милях отсюда. Я затрудняюсь выразить вам степень своего неудовольствия. Так случилось, что до места встречи я добрался утром того же дня, и по вашей милости два линейных корабля Его Величества бездействовали сорок восемь часов, пока вы не соизволили вернуться. Прошу понять, капитан Хорнблауэр, что я глубоко раздосадован, о чем не премину известить в своем рапорте адмирала, командующего Средиземноморским флотом, дабы тот принял какие сочтет нужными меры.
— Да, сэр, — отвечал Хорнблауэр, изображая на лице глубокое раскаяние. Впрочем, он успел рассудить, что трибуналом тут не пахнет — приказы Болтона полностью его оправдывают — и вообще, вряд ли Лейтон осуществит свою угрозу и сообщит адмиралу.
— Прошу продолжать, — сказал Лейтон. Хорнблауэр начал рассказывать про итальянцев. По выражению адмиральского лица он видел, как мало значения тот придает достигнутому моральному воздействию, что ему не хватает воображения представить позорно бегущие от неуязвимого врага полки и то, как скажется это на них в дальнейшем. Когда Хорнблауэр предположил, что итальянцы потеряли не менее пятисот человек, Лейтон заерзал и обменялся с Сильвестром взглядами — он явно не поверил. Хорнблауэр решил воздержаться от замечания, что еще не менее пятисот человек отстали или дезертировали.
— Очень интересно, — сказал Лейтон фальшиво. К счастью, в дверь постучал Эллиот.
— Погода портится, сэр, — сказал он. — Я полагаю, что если капитан Хорнблауэр хочет вернуться на свое судно…
— Да, конечно, — сказал Лейтон, вставая. С палубы Хорнблауэр увидел, что с подветренной стороны горизонт быстро заволакивается черными тучами.
— Еле-еле успеете, — сказал Эллиот, провожая его к шлюпке и поглядывая на небо.
— Да, конечно, — отвечал Хорнблауэр. Он торопился отвалить, пока никто не заметил, что он оставил Вильену — позабытый всеми, тот замешкался на шканцах, не понимая, о чем говорят между собой англичане.
— Весла на воду! — приказал Хорнблауэр, еще не сев и гичка понеслась прочь.
Даже на трехпалубном корабле места маловато, особенно если там разместился адмирал со своим штабом. Чтоб устроить испанского полковника, придется потеснить какого-то несчастного лейтенанта. Хорнблауэр скрепя сердце решил, что не будет переживать из-за неведомого младшего офицера!
Хорнблауэр вздрогнул и проснулся. Хотя он спал больше часа, ему казалось, что прошло отсилы минут пять. Он лежал на койке в ночной рубашке — ночью так парило, что он сбросил покрывало — голова болела, во рту было гадко. Он ушел спать в полночь, но — спасибо жареной свинине — часа два-три ворочался с боку на бок в одуряющей духоте, а теперь его будят в четыре часа утра, чтоб он успел составить рапорт капитану Болтону или адмиралу. Застонав от усталости, он спустил на палубу ватные ноги. Глаза опухли и слипались — он потер их и почувствовал резь.
Он бы снова застонал, если бы не стоял рядом Полвил, в глазах которого надо выглядеть человеком без слабостей. Вспомнив про это, Хорнблауэр рывком встал, делая вид, будто окончательно проснулся. После того, как он искупался под помпой и побрился, это стало почти правдой, а когда заря забрезжила над мглистым горизонтом, он сел за стол, заточил новое перо, задумчиво облизнул кончик, обмакнул в чернила и начал писать:
Честь имею доложить, что в соответствии с полученными от капитана Болтона приказами, 20-го числа сего месяца я проследовал…
Полвил принес завтрак, и Хорнблауэр потянулся к дымящемуся кофе, надеясь подкрепить уже иссякающие силы. Чтобы освежить в памяти подробности захвата «Амелии», пришлось перелистать вахтенный журнал — за три таких бурных дня многое успело подзабыться. Писать надо было простым языком, без выспренних оборотов и гиббонианских антитез, однако Хорнблауэр избегал употреблять и канцелярские выражения, обычные у других капитанов. Так, перечисляя захваченные возле батареи в Льянце суда, он старательно вывел «поименованные ниже», а не «нижепереименованные» — флотский штамп, вошедший в обращение с легкой руки безграмотных капитанов времен «войны за ухо Дженкинса» [2]. Он вынужден был писать «проследовал» — во флотских донесениях корабли не идут, не плывут, не выходят в море, не поднимают якоря, а исключительно следуют в соответствии с приказами, подобно тому, как и капитаны никогда не советуют, не подсказывают, не рекомендуют, а лишь почтительнейше предполагают. Вот и Хорнблауэр почтительнейше предполагал, что пока французы не восстановят батарею в Льянце, прибрежное сообщение между Францией и Испанией на отрезке от Пор-Вандра до залива Росас будет весьма уязвимо.
Пока он мучительно подбирал слова, чтоб описать вылазку в Этан-де-То возле Сета, в дверь постучали, и на его «войдите» вошел Лонгли.
— Меня послал мистер Джерард, сэр. На правой скуле видна эскадра.
— Флагман там?
— Да, сэр.
— Хорошо. Передайте мистеру Джерарду мои приветствия и попросите его взять курс на эскадру.
— Есть, сэр.
Значит, донесение надо адресовать адмиралу, а не капитану Болтону, и закончить его надо в оставшиеся полчаса. Хорнблауэр обмакнул перо в чернильницу и лихорадочно застрочил, описывая расстрел армии Пино и Леччи на прибрежной дороге между Мальгратом и Аренс-де-Маром. Его самого поразило, когда он подсчитал: итальянцы должны были потерять убитыми и ранеными пятьсот-шестьсот человек, не считая тех, кто сбежал или заблудился. Излагать это надо было осторожно, дабы не попасть под подозрение в похвальбе — провинности, с точки зрения начальства, неизвинимой. Вчера пятьсот или шестьсот человек были убиты или искалечены из-за того лишь, что он — деятельный и предприимчивый офицер. Созерцая мысленным взором вчерашние свои свершения, Хорнблауэр видел их как бы двояко: с одной стороны — трупы, вдовы и сироты, мучения и боль, с другой — неподвижные фигурки в белых штанах, рассыпанные оловянные солдатики, цифры на бумаге. Он проклинал свой аналитический ум, как проклинал жару и лежащий перед ним рапорт. Он даже осознавал отчасти, что теперешнее подавленное состояние духа напрямую связано с недавними успехами.
Он подмахнул донесение и крикнул Полвилу, чтоб принес свечу и натопил воску для печати, пока сам он посыпает свежие чернила песком. От жары пальцы липли к размякшей бумаге. Когда он начал подписывать «контр-адмиралу сэру П. Г. Лейтону, К. Б.» чернила расплылись на влажном листе, как на промокашке. По крайней мере, с донесением покончено. Хорнблауэр поднялся на палубу, где пекло уже невыносимо. Металлический блеск неба, заметный еще вчера, сделался сегодня отчетливее: барометр в каюте падал вот уже три дня. Без сомнения, надвигается шторм, мало того — столь долго ожидаемый шторм будет тем более свирепым. Хорнблауэр повернулся к Джерарду и приказал следить за погодой, а при первых признаках ненастья убавить парусов.
— Есть, сэр, — сказал Джерард.
Два других корабля эскадры покачивались на волнах в отдалении — «Плутон» с тремя рядами орудийных портов и красным военно-морским флагом на крюйс-стеньге, указывающим на присутствие контр-адмирала Красного Флага, «Калигула» в кильватере.
— Позовите мистера Марша салютовать адмиральскому флагу, — приказал Хорнблауэр.
После обмена приветствиями по фалам «Плутона» побегали флажки.
— Позывные «Сатерленда», — читал Винсент. — «Занять позицию в кильватере».
— Подтвердите.
Новая цепочка флажков.
— Позывные «Сатерленда», — снова прочел Винсент. — «Флагман капитану. Явиться на борт и доложить».
— Подтвердите. Мистер Джерард, спустите мою гичку. Где полковник Вильена?
— Не видел его с утра, сэр.
— Эй, мистер Сэвидж, мистер Лонгли. Бегите вниз и вытащите полковника Вильену из постели. Он должен быть здесь одетым к тому времени, как спустят мою гичку.
— Есть, сэр.
Через две с половиной минуты капитанская гичка покачивалась на волнах, а Хорнблауэр сидел на кормовом сиденье. Вильена появился у борта в последнюю секунду и вид имел преплачевный, чему не приходилось удивляться — два бесцеремонных мичмана, не знающие ни слова по-испански, впопыхах выволокли его из постели и кое-как помогли напялить одежду. Кивер сполз набок, доломан был застегнут криво, перевязь и саблю Вильена держал в руках. Нетерпеливые матросы затащили его в шлюпку — никому не хотелось ронять репутацию своего судна, заставляя адмирала ждать из-за какого-то испанца.
Вильена плюхнулся рядом с Хорнблауэром. Он был небрит и встрепан, глаза опухшие, как у Хорнблауэра при пробуждении. Он бормотал и ворчал со сна, осоловело поправлял одежду, а тем временем гичка, подгоняемая усилиями гребцов, стрелой неслась по воде. Только возле флагмана Вильена окончательно продрал глаза и заговорил, но в недолгое оставшееся время Хорнблауэру уже не пришлось изощряться в вежливости. Он надеялся, что адмирал оставит Вильену у себя на корабле, дабы порасспросить о ситуации на берегу.
У борта Хорнблауэра приветствовал капитан Эллиот.
— Рад видеть вас, Хорнблауэр, — сказал он. Хорнблауэр представил Вильену, Эллиот пробормотал нечто невразумительное и в изумлении уставился на яркий мундир и небритые щеки. Когда с формальностями было покончено, Эллиот с явным облегчением вновь заговорил с Хорнблауэром.
— Адмирал у себя в каюте. Прошу сюда, джентльмены.
В каюте кроме адмирала находился его флаг-адъютант молодой Сильвестр, о котором Хорнблауэру приходилось слышать как о способном офицере, хотя и он, разумеется, принадлежал к знати. Сам Лейтон был в то утро неповоротлив и говорил медленно — в жаркой каюте по его полным щекам ручьями катился пот. Они с Сильвестром мужественно постарались приветить Вильену. Оба сносно говорили по-французски, плохо по-итальянски, и, припомнив остатки школьной латыни, кое-как объяснялись на смеси трех языков, но разговор шел туго. С явным облегчением Лейтон повернулся к Хорнблауэру.
— Я хотел бы выслушать ваше донесение, Хорнблауэр.
— Вот оно в письменном виде.
— Спасибо. Но давайте немного послушаем вас самого. Капитан Болтон сказал мне, что вы захватили призы. Где вы были?
Хорнблауэр начал перечислять. Сказать надо было так много, что он смог счастливо опустить обстоятельства, при которых расстался с Ост-Индским конвоем. Он рассказал, как захватил «Амелию» и флотилию мелких судов у Льянцы. Тяжелое лицо адмирала оживилось при вести, что он стал на тысячу фунтов богаче, он сочувственно закивал, когда Хорнблауэр объяснил, что вынужден был сжечь последний трофей — каботажное судно около Сета. Хорнблауэр осторожно предположил, что эскадра могла бы с успехом приглядывать за побережьем между Пор-Вандром и Росасом, где после уничтожения батареи в Льянце негде укрыться французским судам. При этих словах меж адмиральских бровей пролегла чуть заметная морщина, и Хорнблауэр поспешно оставил эту тему. Лейтон явно не любит, чтоб подчиненные ему советовали.
Хорнблауэр торопливо перешел к событиям следующего дня на юго-востоке.
— Минуточку, капитан, — перебил его Лейтон. — Вы хотите сказать, что прошлой ночью двигались на юг?
— Да, сэр.
— Место встречи вы, вероятно, прошли в темноте?
— Да, сэр.
— И вы не потрудились узнать, вернулся ли флагман?
— Я приказал впередсмотрящим наблюдать особо тщательно.
Морщина между бровей Лейтона сделалась отчетливее. Капитаны, особенно на блокадной службе, изрядно досаждают адмиралам тем, что рвутся действовать независимо — хотя бы ради призовых денег — и постоянно изыскивают для этого предлоги. Лейтон явно намеревался пресекать такие попытки в зародыше, мало того, он догадался, что Хорнблауэр, миновав место встречи ночью, действовал с умыслом.
— Я чрезвычайно недоволен вашим поведением, капитан Хорнблауэр. Я уже выговорил капитану Болтону за то, что он вас отпустил, а теперь узнаю, что позапрошлой ночью вы были в десяти милях отсюда. Я затрудняюсь выразить вам степень своего неудовольствия. Так случилось, что до места встречи я добрался утром того же дня, и по вашей милости два линейных корабля Его Величества бездействовали сорок восемь часов, пока вы не соизволили вернуться. Прошу понять, капитан Хорнблауэр, что я глубоко раздосадован, о чем не премину известить в своем рапорте адмирала, командующего Средиземноморским флотом, дабы тот принял какие сочтет нужными меры.
— Да, сэр, — отвечал Хорнблауэр, изображая на лице глубокое раскаяние. Впрочем, он успел рассудить, что трибуналом тут не пахнет — приказы Болтона полностью его оправдывают — и вообще, вряд ли Лейтон осуществит свою угрозу и сообщит адмиралу.
— Прошу продолжать, — сказал Лейтон. Хорнблауэр начал рассказывать про итальянцев. По выражению адмиральского лица он видел, как мало значения тот придает достигнутому моральному воздействию, что ему не хватает воображения представить позорно бегущие от неуязвимого врага полки и то, как скажется это на них в дальнейшем. Когда Хорнблауэр предположил, что итальянцы потеряли не менее пятисот человек, Лейтон заерзал и обменялся с Сильвестром взглядами — он явно не поверил. Хорнблауэр решил воздержаться от замечания, что еще не менее пятисот человек отстали или дезертировали.
— Очень интересно, — сказал Лейтон фальшиво. К счастью, в дверь постучал Эллиот.
— Погода портится, сэр, — сказал он. — Я полагаю, что если капитан Хорнблауэр хочет вернуться на свое судно…
— Да, конечно, — сказал Лейтон, вставая. С палубы Хорнблауэр увидел, что с подветренной стороны горизонт быстро заволакивается черными тучами.
— Еле-еле успеете, — сказал Эллиот, провожая его к шлюпке и поглядывая на небо.
— Да, конечно, — отвечал Хорнблауэр. Он торопился отвалить, пока никто не заметил, что он оставил Вильену — позабытый всеми, тот замешкался на шканцах, не понимая, о чем говорят между собой англичане.
— Весла на воду! — приказал Хорнблауэр, еще не сев и гичка понеслась прочь.
Даже на трехпалубном корабле места маловато, особенно если там разместился адмирал со своим штабом. Чтоб устроить испанского полковника, придется потеснить какого-то несчастного лейтенанта. Хорнблауэр скрепя сердце решил, что не будет переживать из-за неведомого младшего офицера!
XVI
Когда Хорнблауэр поднялся на борт «Сатерленда», нагретый воздух был по-прежнему недвижим, хотя вдалеке уже глухо громыхало. Черные тучи заволокли почти все небо, а проглядывающая кое-где голубизна отливала сталью.
— Сейчас налетит, сэр, — сказал Буш, самодовольно поглядывая наверх — по его приказу на «Сатерленде» убрали все паруса, кроме марселей, да и на тех матросы торопливо брали рифы. — А вот с какой стороны, Бог его знает.
Хорнблауэр вытер вспотевший лоб. Парило нестерпимо, стояло безветрие, и «Сатерленд» мучительно кренился на волнах. Громко стучали, задевая друг о друга, блоки.
— Сейчас налетит, сэр, — сказал Буш, самодовольно поглядывая наверх — по его приказу на «Сатерленде» убрали все паруса, кроме марселей, да и на тех матросы торопливо брали рифы. — А вот с какой стороны, Бог его знает.
Хорнблауэр вытер вспотевший лоб. Парило нестерпимо, стояло безветрие, и «Сатерленд» мучительно кренился на волнах. Громко стучали, задевая друг о друга, блоки.