Бриг, который они сейчас преследовали, не торопился сдаваться. Не раз гремела длинная девятифунтовая носовая пушка [4] «Неустанного»: в неспокойном море трудно точно прицелиться в спешащий, надеясь на чудо, бриг.
— Отлично, — сказал Пелью. — Он сам напрашивается. Ну так получай.
Наводчики погонных орудий сменили цель и стреляли теперь по самому кораблю, а не по его курсу.
— Да не в корпус же, черт побери, — заорал Пелью. (Один снаряд поразил бриг в опасной близости от ватерлинии) — По мачтам!
Следующий выстрел случайно или благодаря хорошему расчету был куда удачнее. Борги фор-марса-рея разлетелись, зарифленный парус полетел вниз, рей накренился, корабль привелся к ветру. «Неустанный» лег в дрейф рядом с ним, готовый дать бортовой залп. При этой угрозе флаг пополз вниз.
— Что за бриг? — крикнул Пелью в рупор.
— «Мари Галант» из Бордо, — переводил офицер рядом с Пелью ответ французского капитана. — Двадцать четыре дня как из Нового Орлеана с грузом риса.
— Рис! — сказал Пелью. — Вернемся домой, я его продам за кругленькую сумму. Водоизмещение тонн двести. Команда не больше двенадцати. Понадобится четыре человека призовой команды и мичман.
Он огляделся, как бы ища вдохновения перед следующим приказом.
— Мистер Хорнблауэр!
— Здесь, сэр!
— Возьмите четверых из команды тендера и высаживайтесь на бриг. Мистер Соме даст вам наши координаты. Отведите судно в любой английский порт, какой сможете, там доложите о себе и ждите указаний.
— Есть, сэр.
Хорнблауэр находился на боевом посту у правой шканцевой карронады — потому, наверное, и привлек внимание Пелью. На боку у него был кортик, за поясом — пистолет. Думать надо было быстро, так как Пелью заметно нервничал. Корабль подготовлен к бою, значит его рундук служит частью операционного стола, оттуда ничего не достать — придется отправляться как есть. Тендер лавировал возле кормы «Неустанного». Хорнблауэр подбежал к борту и окликнул его, стараясь чтобы голос звучал как можно взрослее. По команде лейтенанта тендер повернулся носом к фрегату.
— Вот ваши широта и долгота, мистер Хорнблауэр, — сказал штурман мистер Соме, протягивая листок бумаги.
— Спасибо. — Хорнблауэр сунул листок в карман. Он неуклюже перелез на бизань-руслень и поглядел вниз на тендер. Сильно качало, оба корабля одновременно почти зарывались носом в море. Просвет между ними был ужасающе велик. Бородатый матрос на носу тендера с трудом зацепился за бизань-руслень длинным багром. Хорнблауэр секунду колебался — он хорошо знал свою неловкость. Вся книжная премудрость бесполезна, когда надо прыгать с корабля в шлюпку. Но прыгать было надо: сзади кипел от нетерпения Пелью, команда шлюпки, да и всего корабля смотрела на Хорнблауэра. Лучше прыгнуть и убиться, лучше прыгнуть и сделать из себя посмешище, но нельзя задерживать судно. Ждать — хуже всего, прыгнуть — какая-то надежда. Быть может по команде Пелью рулевой «Неустанного» дал носу корабля немного приподняться над водой. Диагональная волна прошла под кормой «Неустанного», так что нос тендера поднялся как раз в тот момент, когда корма корабля немного опустилась. Хорнблауэр собрался с духом и прыгнул. Ноги его коснулись планширя. Он на секунду задержался, качаясь, но тут бородатый матрос ухватил его за сюртук, так что вместо того, чтобы полететь назад, он упал вперед. Даже крепкая матросская рука не смогла его удержать. Он полетел вверх ногами на гребцов второй банки, врезался в них, чуть не потерял сознание от удара о мощные плечи и с трудом встал.
— Извините, — пробормотал он матросам, смягчившим его падение.
— Ничего, сэр, — сказал ближайший — настоящий морской волк, татуированный и с косичкой. — Вы совсем легонький.
Командующий тендером лейтенант смотрел на него с кормы.
— Я попрошу вас направиться к бригу, сэр, — сказал Хорнблауэр. Лейтенант скомандовал тендеру развернуться. Хорнблауэр тем временем пробирался на корму.
К приятному изумлению он не встретил ухмылок или плохо скрываемой насмешки. Высаживаться на маленькую шлюпку с большого фрегата непросто даже в спокойном море — возможно, каждый из команды хоть раз да летал головой вперед, а не в традициях флота (как понимали эти традиции на «Неустанном») смеяться над теми, кто старается по мере сил.
— Вы принимаете бриг? — спросил лейтенант.
— Да, сэр. Капитан велел мне взять четырех ваших матросов.
— Тогда вам лучше взять марсовых, — произнес лейтенант, оглядывая такелаж брига. Фор-марса-рей опасно накренился, а кливер-фал ослаб настолько, что парус громко хлопал на ветру. — Вы знаете, кого взять, или мне для вас выбрать?
— Буду премного обязан, сэр.
Лейтенант выкрикнул четыре имени, четыре человека откликнулись.
— Не давайте им спиртного, и все будет в порядке, — сказал лейтенант. — Следите за французской командой. Если провороните, не успеете глазом моргнуть, как они захватят судно, и вы окажетесь во французской тюрьме.
— Есть, сэр, — сказал Хорнблауэр.
Тендер качался рядом с бригом, вода пенилась между двумя судами. Татуированный моряк быстро поторговался с соседом по банке и сунул в карман пачку табаку — подобно Хорнблауэру, матросы оставляли свои пожитки на корабле. Он прыгнул на грот-руслень, за ним другой. Они остановились и поджидали, пока Хорнблауэр проберется по качающейся шлюпке. Он задержался на передней банке, осторожно балансируя. Грот-руслень брига был куда ниже бизань-русленя «Неустанного», но в этот раз надо было прыгать вверх. Один из матросов поддержал Хорнблауэра под руку.
— Подождите, сэр, — сказал он. — Приготовьтесь. Теперь прыгайте, сэр.
Хорнблауэр, подобравшись как лягушка, бросил свое тело на грот-руслень, ухватился руками за ванты, но ноги скользнули, бриг накренился, и он очутился по пояс в воде, выпуская из рук ванты. Тут поджидавшие его матросы ухватили его под мышки и втащили на борт. Два другие матроса последовали за ним. Хорнблауэр повел свою команду по палубе.
Первый же человек, которого он увидел, сидел на крышке люка, запрокинув голову и припав губами к бутылке, чье донышко указывало вертикально вверх. Вокруг люка сгрудилось еще несколько человек, бутылок тоже было несколько: одна переходила из рук в руки. Когда Хорнблауэр подходил, корабль накренился, и пустая бутылка прокатилась мимо его ног в шпигат. Еще один француз, с развевающимися белесыми волосами, встал для приветствия, постоял немного, собираясь с духом, словно тщился сообщить что-то чрезвычайно важное и никак не находил нужных слов.
— Годдэм инглиш, — выдавал он наконец и, удовольствовавшись сказанным, плюхнулся на крышку люка, потом повалился плашмя и пристроился спать, уронив голову на руки.
— Они неплохо провели время, сэр, клянусь Богом, — произнес матрос рядом с Хорнблауэром.
— Нам бы так, — сказал другой.
Рядом с крышкой люка стоял ящик, на четверть заполненный тщательно запечатанными бутылками. Матрос вынул одну и принялся с любопытством разглядывать. Хорнблауэру не надо было вспоминать предупреждение лейтенанта — за короткое пребывание в вербовочном отряде он сам имел возможность наблюдать склонность британских моряков к пьянству. Если позволить, через час его отряд будет пьянее французов. Хорнблауэру представилась жуткая картина: он с покалеченным судном и пьяной командой дрейфует в Бискайском заливе.
— Ну-ка поставь, — сказал он. От волнения его семнадцатилетний голос дал петуха, как у четырнадцатилетнего, и матрос заколебался, держа бутылку в руках.
— Поставь ее, слышал? — произнес Хорнблауэр в отчаянии. Это его первое независимое командование: необычные условия и возбуждение подстегнули его живой темперамент, в то же время рассудок подсказывал, что если не послушаются сейчас, не будут слушаться и дальше. Пистолет был у него за поясом, и он положил руку на рукоять. Сомнительно, чтобы он его вытащил и выстрелил (даже если бы порох не намок, как горько подумал он, вспоминая об этом позже), но матрос, с сожалением взглянув на бутылку, поставил ее на место. Инцидент исчерпан, надо действовать дальше.
— Отведите их на бак, — приказал он, — и заприте в носовой каюте.
— Есть, сэр.
Почти все французы могли идти, их погнали перед собой, но четырех пришлось тащить за шиворот.
— Вставать, мусыо, — сказал один из матросов. — Сюда ходить.
Он, очевидно, полагал, что так иностранцам будет понятнее, Приветствовавший их француз проснулся, и, поняв, что его тащат на бак, вырвался и повернулся к Хорнблауэру.
— Я есть офицер, — он указал на себя. — Я с ними не ходить.
— Уберите его! — сказал Хорнблауэр. Не хватало ему только спорить о пустяках.
Он подтащил ящик к борту корабля и выбросил бутылки в море. Видимо, это было какое-то особое вино, и французы решили его выпить, чтоб не досталось англичанам. Хорнблауэру это было безразлично: британский моряк может напиться как казенным ромом, так и марочным кларетом. Он закончил раньше, чем последний француз скрылся в носовой каюте; осталось еще время оглядеться. Он осматривал разрушения, причиненные выстрелом, но свист ветра и непрерывное хлопанье кливера мешали думать спокойно. Все паруса повисли, бриг подпрыгивал, наклоняясь кормой, пока оставленный без присмотра руль не разворачивал его, тогда он терял ветер и резко останавливался, как заартачившаяся лошадь. Математический ум Хорнблауэра приобрел уже немалый опыт по балансу косых парусов на хорошо управляемом судне. Здесь равновесие было нарушено, и Хорнблауэр принялся за задачу о приложении сил к плоской поверхности.
Тут вернулись его матросы. Одно, по крайней мере, было ясно: опасно нависший фор-марса-рей может в любой момент оторваться и натворить бед. Корабль надо правильно положить в дрейф, и Хорнблауэр уже догадывался, как это сделать. Он сформулировал команду как раз вовремя, чтобы никто не заметил его колебаний.
— Брасопить задние реи к левому борту, — скомандовал он. — К брасам, ребята.
Матросы послушались, Хорнблауэр бросился к рулю. Он несколько раз стоял у руля, осваивая морскую науку под руководством Пелью, но уверенности в себе так и не приобрел. Рукояти показались рукам совсем чужими — он на пробу робко повернул штурвал. Но все оказалось просто. С развернутыми задними реями бриг сразу пошел лучше, рукояти штурвала подсказывали чутким пальцам, корабль вновь стал логичной конструкцией. Мозг Хорнблауэра завершил решение задачи о действии руля одновременно с чувствами, решившими ее эмпирически. В этих условиях руль можно спокойно принайтовить. Он опустил стропку на рукоять и отошел от руля. «Мари Галант» шла гладко.
Итак, моряки не усомнились в его компетентности, но, разглядывая перепутанный клубок на стеньге, Хорнблауэр не имел ни малейшего представления, что с ним делать. Однако его подчиненные — опытные моряки, возможно, они десятки раз исправляли подобные повреждения. Первое (и единственное), что надо сделать, это довериться их опыту.
— Кто из вас самый бывалый моряк? — он старался говорить короче, чтобы не дрожал голос.
— Мэтьюз, сэр, — сказал кто-то наконец, указывая большим пальцем на татуированного матроса с косичкой, того самого, на которого Хорнблауэр свалился в тендере.
— Очень хорошо. Я назначаю вас старшиной, Мэтьюз. Приступайте сейчас же и уберите это безобразие на носу.
Момент был для Хорнблауэра критический, но Мэтьюз спокойно козырнул.
— Есть, сэр, — сказал он, как будто, так и надо.
— Сначала займитесь кливером, пока он совсем не измочалился, — сказал Хорнблауэр, заметно осмелев.
— Есть, сэр.
— Ну давайте.
Матросы отправились на нос, а Хорнблауэр на корму. Он вынул подзорную трубу из стропки на полуюте и оглядел горизонт. Видны были несколько кораблей. Ближайшие, которые он мог разглядеть, были призами. Они под всеми парусами, какие могли нести, спешили в Англию. Дальше по ветру видны были марсели «Неустанного», преследующего остатки конвоя. Медленных и неповоротливых он уже настиг, и каждая следующая добыча отнимала все больше времени. Скоро бриг останется один в открытом море, в трех сотнях миль от Англии. Три сотни миль — два дня пути при попутном ветре. Но что если ветер переменится?
Он положил трубу. Матросы трудились на корме, а он спустился вниз и осмотрел офицерские каюты: две одноместные (видимо, для капитана и помощника), двухместная для боцмана и кока (или плотника). Он нашел кладовую над ахтерпиком, опознав ее по разнообразным припасам; дверь моталась из стороны в сторону, связка ключей торчала в замке. Теряя все, французский капитан вынес ящик вина и не потрудился даже закрыть дверь. Хорнблауэр запер замок и опустил ключи в карман. На него внезапно нахлынуло одиночество — неизбежное одиночество командира. Он поднялся на палубу. При виде его Мэтьюз заспешил на корму и козырнул.
— Простите, сэр, но нам понадобятся гардели, чтобы снова подвесить этот рей.
— Очень хорошо.
— У нас рук не хватает, сэр. Можно мне нескольких мусью взять?
— Если вы с ними управитесь. И если кто-нибудь из них достаточно трезв.
— Небось управлюсь, сэр. Что с трезвыми, что с пьяными.
— Очень хорошо. Приступайте.
В этот-то момент Хорнблауэр с горьким отвращением к себе вспомнил, что порох в его пистолете наверняка отсырел. Какой позор хвататься за пистолет, не перезаряженный после кульбита в маленькой лодке! Пока Мэтьюз шел на нос, Хорнблауэр опрометью бросился вниз. В капитанской каюте он видел ящик с пистолетами, фляжку с порохом и мешочек пуль. Он зарядил оба пистолета, а в свой заново насыпал пороху на полку, как раз к тому времени, когда из носовой каюты, подталкивая французов, появились матросы. Хорнблауэр расположился на полуюте, широко расставил ноги, сложил руки за спиной и попытался принять уверенный и независимый вид. После часа тяжелой работы гардели приняли вес рея и паруса. Рей был подвешен, парус поставлен.
Когда работа приближалась к концу, Хорнблауэр очнулся и вспомнил, что сейчас надо будет указывать курс. Он снова бросился вниз, достал карты, измерители и параллельные линейки. Из кармана он извлек мятый клочок бумаги с координатами, который так небрежно сунул в карман в преддверии более неотложной задачи — перебраться с «Неустанного» в тендер. Хорнблауэр с огорчением подумал, как непочтительно обошелся тогда с этим клочком бумаги. Он начал осознавать, что хотя флотская жизнь и представляется переходом из крайности в крайность, на самом деле она — одна сплошная крайность, так что, даже разбираясь с одной чрезвычайной ситуацией, нужно продумывать, как поступить в следующей. Он склонился над картой, рассчитывая местоположение и прокладывая курс. Ему стало неуютно при мысли о том, что это не упражнение под ободряющим руководством мистера Сомса, а вопрос его жизни и репутации. Он проверил выкладки, выбрал курс и записал его на бумажке, чтобы не забыть.
Так что когда фор-марса-рей подвесили на место, пленных загнали в носовую каюту и Мэтьюз вопросительно посмотрел на Хорнблауэра, ожидая дальнейших приказаний, тот был готов их отдать.
— Мы пойдем на фордевинд, — сказал он. — Мэтьюз, поставьте кого-нибудь к рулю.
Сам он стал к брасам. Ветер был умеренный, и Хорнблауэр чувствовал, что под этими парусами его люди смогут вести корабль.
— Какой курс, сэр? — спросил рулевой, и Хорнблауэр полез в карман за листком бумаги.
— Норд-ост-тень-норд, — прочелон.
— Есть норд-ост-тень-норд, сэр, — отвечал рулевой, и «Мари Галант» устремилась к Англии.
Спускалась ночь, и по всему горизонту не было видно ни одного корабля. Хорнблауэр знал, что они сразу за горизонтом, но мысль эта не скрашивала его одиночества. Столько надо делать, столько помнить, и вся ответственность ложиться на его неокрепшие плечи. Пленных надо задраить в носовой каюте, поставить вахту, даже простая задача найти кремень и огниво, чтобы зажечь нактоузный фонарь, требовала внимания. Поставить на носу впередсмотрящего — пусть заодно присматривает за пленными; другой матрос у руля. Двое пусть поспят, сколько смогут — ставить и убирать любой парус придется авралом. Скудный ужин — вода из бачка и сухари из кладовой. Постоянно следить за погодой. Хорнблауэр в темноте мерил шагами палубу.
А вы почему не спите, сэр? — спросил рулевой.
— Я лягу позже, Хантер, — отвечал Хорнблауэр, стараясь не подать виду, что это просто не пришло ему в голову.
Он понимал, что совет разумный и попытался ему последовать. Спустившись вниз, он бросился на капитанскую койку, но заснуть, конечно, не смог. Когда он услышал, как впередсмотрящий орет в люк, чтобы двое других матросов (они спали в соседней каюте) сменили первых на вахте, то не удержался, встал и вышел на палубу посмотреть, все ли в порядке. Убедившись, что на Мэтьюза можно положиться, Хорнблауэр заставил себя спуститься вниз, но не успел лечь, как новая мысль бросила его в дрожь. Он вскочил на ноги, все его самодовольство улетучилось, сменившись крайней озабоченностью. Он бросился на палубу и направился к Мэтьюзу, сидевшему на корточках у недгедсов.
— Ничего не сделано, чтобы проверить, не набирает ли корабль воды, — он быстро подбирал слова, чтобы не обвинить Мэтьюза, и, одновременно, в целях поддержания дисциплины, не брать вину на себя.
— Верно, сэр, — отвечал Мэтьюз.
— Один из выстрелов «Неустанного» попал в бриг, продолжал Хорнблауэр. — Насколько он повредил судно?
— Точно не знаю, сэр, — отвечал Мэтьюз. — Я был тогда на тендере.
— Надо будет посмотреть, как только рассветет, — сказал Хорнблауэр. — А сейчас хорошо бы замерить уровень воды в льяле.
Сказано было смело. В течение краткого обучения на «Неустанном» Хорнблауэр узнал обо всем понемногу, поработав по очереди с начальником каждого подразделения. Однажды он вместе с плотником замерял высоту воды в льяле — вопрос, сможет ли он найти его на чужом корабле и прозондировать.
— Есть, сэр, — без колебаний отвечал Мэтьюз и зашагал к кормовой помпе. — Вам понадобится свет, сэр. Я сейчас принесу.
Он принес фонарь и осветил лотлинь, висевший возле помпы, так что Хорнблауэр сразу его признал. Сняв лотлинь, Хорнблауэр вставил тяжелый трехфутовый стержень в отверстие льяла и вовремя вспомнил вынуть его и убедиться, что он сухой. Потом он спустил линь, вытравливая понемногу, пока стержень ни стукнул глухо о днище корабля. Он вытащил линь, Мэтьюз приподнял фонарь. Хорнблауэр с замиранием сердца поднес к свету стержень.
— Ни капли, сэр, — сказал Мэтьюз, — сухой, как вчерашняя кружка.
Хорнблауэр был приятно удивлен. Всякий корабль немного да течет — даже на «Неустанном» помпы работали ежедневно. Он не знал, следует ли считать эту сухость явлением удивительным или из ряда вон выходящим. Ему хотелось выглядеть многозначительным и непроницаемым.
— Гм, — само пришло нужное слово. — Очень хорошо, Мэтьюз. Сверните линь обратно.
Мысль, что «Мари Галант» не набирает воды, помогла бы ему заснуть, если бы ветер резко не переменился и не усилился сразу же по его возвращении в каюту. Неприятные новости принес Мэтьюз, спустившийся вниз и забарабанивший в дверь.
— Мы не сможем держать этот курс, сэр, — заключил он свой рассказ. — И ветер становится порывистым.
— Очень хорошо, сейчас поднимусь. Зовите всех наверх, — сказал Хорнблауэр с резкостью, которую можно было бы объяснить внезапным пробуждением, если бы она не была попыткой скрыть внутреннее волнение.
С такой маленькой командой Хорнблауэр не решался и в малой мере позволить погоде застать себя врасплох. Он вскоре убедился, что все надо делать загодя. Ему пришлось встать к рулю, пока четыре матроса взяли марсели в рифы и все надежно принайтовили. Это заняло полночи, и к концу работы стало окончательно ясно, что ветер дует с севера и «Мари Галант» не может больше идти на норд-норд-ост. Хорнблауэр оставил руль и спустился к картам. Те лишь подтвердили его пессимистические расчеты: этим галсом они не пройдут Уэссан на ветре. При такой нехватке матросов он не мог идти вперед в надежде, что ветер переменится: все, что он читал и слышал, предупреждало об опасности подветренного берега. Оставалось поворачивать. С тяжелым сердцем он вернулся на палубу.
— Поворот через фордевинд! — Он старался подражать голосу мистера Болтона, третьего лейтенанта на «Неустанном».
Они благополучно повернули бриг и пошли правым галсом, держась круто к ветру. Теперь они без сомнения удалялись от опасных берегов Франции, но при этом уходили и от родных берегов. Никакой надежды за два дня добраться до Англии. Никакой надежды Хорнблауэру поспать этой ночью.
За год до поступления на флот Хорнблауэр брал уроки у нищего французского эмигранта: французский язык, музыка, танцы.
Вскоре несчастный эмигрант обнаружил у своего питомца полное отсутствие слуха и полную неспособность к танцам. Чтобы оправдать свою плату, он решил сосредоточиться на языке. Большая часть пройденного накрепко осела в цепкой памяти Хорнблауэра. Он никогда не думал, что это ему когда-нибудь пригодится, однако, оказалось совсем наоборот. На заре французский капитан потребовал разговора. Он немного говорил по-английски, но Хорнблауэр (стоило ему преодолеть робость и выдавить несколько неуверенных слов) к приятному изумлению обнаружил, что по-французски они могут объясняться лучше.
Капитан жадно попил из бачка. Он был, естественно, не брит и после двенадцати часов в задраенной носовой каюте, куда его втолкнули мертвецки пьяным, выглядел плачевно.
— Мои люди голодны, — сказал капитан.
Мои тоже, — отвечал Хорнблауэр. — Я тоже.
Говоря по-французски, трудно не жестикулировать. Он указал рукой на своих матросов, потом постучал себя в грудь.
— У меня есть кок, — сказал капитан.
Потребовалось время, чтобы обговорить условия перемирия. Французам разрешается выйти на палубу, кок на всех приготовит обед, на то время, что эти послабления допущены, французы обязуются не принимать попыток к захвату корабля.
— Хорошо, — сказал, наконец, капитан, и как только Хорнблауэр отдал необходимые приказания и французов выпустили, оживленно принялся обсуждать с коком предстоящий обед. Вскоре над камбузом поднялся веселый дымок.
Лишь тогда капитан взглянул на серое небо, на зарифленные марсели, посмотрел на нактоуз и компас.
— Встречный ветер для курса на Англию, — заметилон.
—Да, — кратко отвечал Хорнблауэр. Он не хотел, чтобы француз догадался об его отчаянии и трепете.
Капитан внимательно прислушался к движениям судна у них под ногами.
— Что-то она тяжело идет, вам не кажется? — спросил он.
— Возможно, — отвечал Хорнблауэр. «Мари Галант» была ему незнакома, как, впрочем, и любой другой корабль, поэтому он не имел своего мнения, но и невежества обнаруживать не хотел.
— Она не течет? — спросил капитан.
— Воды нет, — отвечал Хорнблауэр.
— А! — сказал капитан. — Но в льяле воды и не будет. Мы же рис везем, вы должны помнить.
— Да, — сказал Хорнблауэр.
В тот момент, когда до него дошел смысл сказанного, он с трудом мог сохранить невозмутимый вид. Рис впитывает каждую каплю воды, проникшую в корабль, так что обнаружить течь, замеряя уровень воды в льяле, невозможно — но каждая капля уменьшает плавучесть корабля.
— Один выстрел с вашего проклятого фрегата попал нам в корпус, — сказал капитан. — Вы, конечно, осмотрели повреждение?
— Конечно, — смело соврал Хорнблауэр. Однако, как только ему удалось поговорить с Мэтьюзом, тот сразу нахмурился.
— Куда попало ядро, сэр? — спросил он.
— Куда-то с левой стороны, ближе к носу. — Они с Мэтьюзом свесили головы через борт.
— Ничего не видать, сэр, — сказал Мэтьюз, — спустите меня за борт на булине, может, я что увижу, сэр.
Хорнблауэр готов был уже согласиться, но передумал.
— Я сам спущусь за борт, — сказал он.
Ему некогда было разбираться, что его к этому побудило. Отчасти он хотел видеть собственными глазами, отчасти — твердо усвоил, что нельзя отдавать приказ, который не готов выполнить сам; но главное, он хотел наказать себя за преступное упущение. Мэтьюз и Карсон обвязали его булинем и спустили за борт. Хорнблауэр повис рядом с бортом над пенящимся морем. Корабль накренился, и море поднялось навстречу — он в момент промок до нитки. Когда корабль наклонялся, Хорнблауэр отшатывался от борта и тут же с размаху врезался в него. Матросы, державшие линь, медленно двигались к корме, давая ему возможность внимательно осмотреть весь борт над ватерлинией. Пробоины нигде не было. Об этом Хорнблауэр и сообщил Мэтьюзу, втащившему его на палубу.
— Видать она под ватерлинией, сэр. — Мэтьюз сказал вслух то, о чем Хорнблауэр думал. — Вы уверены, что ядро попало, сэр?
— Да, уверен, — резко отвечал Хорнблауэр. Волнение, недостаток сна и чувство вины до предела напрягли его нервы: он мог или говорить резко, или разрыдаться. Но он уже знал, что делать дальше — он решился еще тогда, когда они втаскивали его на борт.
— Мы положим ее в дрейф на другой галс и попробуем снова, — сказал он.
На другом галсе судно накренится на другую сторону и пробоина, если она есть, будет не так глубоко под водой. Хорнблауэр стоял, ожидая, пока корабль развернется; с него ручьями текла вода. Ветер был холодный и резкий, но он дрожал не от холода, а от волнения. Крен корабля помог ему крепче уцепиться за борт. Матросы вытравливали веревку, пока ноги его не заскребли о наросшие на борт ракушки. Так они пошли к корме, волоча его вдоль борта. Сразу за фок-мачтой он обнаружил, что искал.
— Отлично, — сказал Пелью. — Он сам напрашивается. Ну так получай.
Наводчики погонных орудий сменили цель и стреляли теперь по самому кораблю, а не по его курсу.
— Да не в корпус же, черт побери, — заорал Пелью. (Один снаряд поразил бриг в опасной близости от ватерлинии) — По мачтам!
Следующий выстрел случайно или благодаря хорошему расчету был куда удачнее. Борги фор-марса-рея разлетелись, зарифленный парус полетел вниз, рей накренился, корабль привелся к ветру. «Неустанный» лег в дрейф рядом с ним, готовый дать бортовой залп. При этой угрозе флаг пополз вниз.
— Что за бриг? — крикнул Пелью в рупор.
— «Мари Галант» из Бордо, — переводил офицер рядом с Пелью ответ французского капитана. — Двадцать четыре дня как из Нового Орлеана с грузом риса.
— Рис! — сказал Пелью. — Вернемся домой, я его продам за кругленькую сумму. Водоизмещение тонн двести. Команда не больше двенадцати. Понадобится четыре человека призовой команды и мичман.
Он огляделся, как бы ища вдохновения перед следующим приказом.
— Мистер Хорнблауэр!
— Здесь, сэр!
— Возьмите четверых из команды тендера и высаживайтесь на бриг. Мистер Соме даст вам наши координаты. Отведите судно в любой английский порт, какой сможете, там доложите о себе и ждите указаний.
— Есть, сэр.
Хорнблауэр находился на боевом посту у правой шканцевой карронады — потому, наверное, и привлек внимание Пелью. На боку у него был кортик, за поясом — пистолет. Думать надо было быстро, так как Пелью заметно нервничал. Корабль подготовлен к бою, значит его рундук служит частью операционного стола, оттуда ничего не достать — придется отправляться как есть. Тендер лавировал возле кормы «Неустанного». Хорнблауэр подбежал к борту и окликнул его, стараясь чтобы голос звучал как можно взрослее. По команде лейтенанта тендер повернулся носом к фрегату.
— Вот ваши широта и долгота, мистер Хорнблауэр, — сказал штурман мистер Соме, протягивая листок бумаги.
— Спасибо. — Хорнблауэр сунул листок в карман. Он неуклюже перелез на бизань-руслень и поглядел вниз на тендер. Сильно качало, оба корабля одновременно почти зарывались носом в море. Просвет между ними был ужасающе велик. Бородатый матрос на носу тендера с трудом зацепился за бизань-руслень длинным багром. Хорнблауэр секунду колебался — он хорошо знал свою неловкость. Вся книжная премудрость бесполезна, когда надо прыгать с корабля в шлюпку. Но прыгать было надо: сзади кипел от нетерпения Пелью, команда шлюпки, да и всего корабля смотрела на Хорнблауэра. Лучше прыгнуть и убиться, лучше прыгнуть и сделать из себя посмешище, но нельзя задерживать судно. Ждать — хуже всего, прыгнуть — какая-то надежда. Быть может по команде Пелью рулевой «Неустанного» дал носу корабля немного приподняться над водой. Диагональная волна прошла под кормой «Неустанного», так что нос тендера поднялся как раз в тот момент, когда корма корабля немного опустилась. Хорнблауэр собрался с духом и прыгнул. Ноги его коснулись планширя. Он на секунду задержался, качаясь, но тут бородатый матрос ухватил его за сюртук, так что вместо того, чтобы полететь назад, он упал вперед. Даже крепкая матросская рука не смогла его удержать. Он полетел вверх ногами на гребцов второй банки, врезался в них, чуть не потерял сознание от удара о мощные плечи и с трудом встал.
— Извините, — пробормотал он матросам, смягчившим его падение.
— Ничего, сэр, — сказал ближайший — настоящий морской волк, татуированный и с косичкой. — Вы совсем легонький.
Командующий тендером лейтенант смотрел на него с кормы.
— Я попрошу вас направиться к бригу, сэр, — сказал Хорнблауэр. Лейтенант скомандовал тендеру развернуться. Хорнблауэр тем временем пробирался на корму.
К приятному изумлению он не встретил ухмылок или плохо скрываемой насмешки. Высаживаться на маленькую шлюпку с большого фрегата непросто даже в спокойном море — возможно, каждый из команды хоть раз да летал головой вперед, а не в традициях флота (как понимали эти традиции на «Неустанном») смеяться над теми, кто старается по мере сил.
— Вы принимаете бриг? — спросил лейтенант.
— Да, сэр. Капитан велел мне взять четырех ваших матросов.
— Тогда вам лучше взять марсовых, — произнес лейтенант, оглядывая такелаж брига. Фор-марса-рей опасно накренился, а кливер-фал ослаб настолько, что парус громко хлопал на ветру. — Вы знаете, кого взять, или мне для вас выбрать?
— Буду премного обязан, сэр.
Лейтенант выкрикнул четыре имени, четыре человека откликнулись.
— Не давайте им спиртного, и все будет в порядке, — сказал лейтенант. — Следите за французской командой. Если провороните, не успеете глазом моргнуть, как они захватят судно, и вы окажетесь во французской тюрьме.
— Есть, сэр, — сказал Хорнблауэр.
Тендер качался рядом с бригом, вода пенилась между двумя судами. Татуированный моряк быстро поторговался с соседом по банке и сунул в карман пачку табаку — подобно Хорнблауэру, матросы оставляли свои пожитки на корабле. Он прыгнул на грот-руслень, за ним другой. Они остановились и поджидали, пока Хорнблауэр проберется по качающейся шлюпке. Он задержался на передней банке, осторожно балансируя. Грот-руслень брига был куда ниже бизань-русленя «Неустанного», но в этот раз надо было прыгать вверх. Один из матросов поддержал Хорнблауэра под руку.
— Подождите, сэр, — сказал он. — Приготовьтесь. Теперь прыгайте, сэр.
Хорнблауэр, подобравшись как лягушка, бросил свое тело на грот-руслень, ухватился руками за ванты, но ноги скользнули, бриг накренился, и он очутился по пояс в воде, выпуская из рук ванты. Тут поджидавшие его матросы ухватили его под мышки и втащили на борт. Два другие матроса последовали за ним. Хорнблауэр повел свою команду по палубе.
Первый же человек, которого он увидел, сидел на крышке люка, запрокинув голову и припав губами к бутылке, чье донышко указывало вертикально вверх. Вокруг люка сгрудилось еще несколько человек, бутылок тоже было несколько: одна переходила из рук в руки. Когда Хорнблауэр подходил, корабль накренился, и пустая бутылка прокатилась мимо его ног в шпигат. Еще один француз, с развевающимися белесыми волосами, встал для приветствия, постоял немного, собираясь с духом, словно тщился сообщить что-то чрезвычайно важное и никак не находил нужных слов.
— Годдэм инглиш, — выдавал он наконец и, удовольствовавшись сказанным, плюхнулся на крышку люка, потом повалился плашмя и пристроился спать, уронив голову на руки.
— Они неплохо провели время, сэр, клянусь Богом, — произнес матрос рядом с Хорнблауэром.
— Нам бы так, — сказал другой.
Рядом с крышкой люка стоял ящик, на четверть заполненный тщательно запечатанными бутылками. Матрос вынул одну и принялся с любопытством разглядывать. Хорнблауэру не надо было вспоминать предупреждение лейтенанта — за короткое пребывание в вербовочном отряде он сам имел возможность наблюдать склонность британских моряков к пьянству. Если позволить, через час его отряд будет пьянее французов. Хорнблауэру представилась жуткая картина: он с покалеченным судном и пьяной командой дрейфует в Бискайском заливе.
— Ну-ка поставь, — сказал он. От волнения его семнадцатилетний голос дал петуха, как у четырнадцатилетнего, и матрос заколебался, держа бутылку в руках.
— Поставь ее, слышал? — произнес Хорнблауэр в отчаянии. Это его первое независимое командование: необычные условия и возбуждение подстегнули его живой темперамент, в то же время рассудок подсказывал, что если не послушаются сейчас, не будут слушаться и дальше. Пистолет был у него за поясом, и он положил руку на рукоять. Сомнительно, чтобы он его вытащил и выстрелил (даже если бы порох не намок, как горько подумал он, вспоминая об этом позже), но матрос, с сожалением взглянув на бутылку, поставил ее на место. Инцидент исчерпан, надо действовать дальше.
— Отведите их на бак, — приказал он, — и заприте в носовой каюте.
— Есть, сэр.
Почти все французы могли идти, их погнали перед собой, но четырех пришлось тащить за шиворот.
— Вставать, мусыо, — сказал один из матросов. — Сюда ходить.
Он, очевидно, полагал, что так иностранцам будет понятнее, Приветствовавший их француз проснулся, и, поняв, что его тащат на бак, вырвался и повернулся к Хорнблауэру.
— Я есть офицер, — он указал на себя. — Я с ними не ходить.
— Уберите его! — сказал Хорнблауэр. Не хватало ему только спорить о пустяках.
Он подтащил ящик к борту корабля и выбросил бутылки в море. Видимо, это было какое-то особое вино, и французы решили его выпить, чтоб не досталось англичанам. Хорнблауэру это было безразлично: британский моряк может напиться как казенным ромом, так и марочным кларетом. Он закончил раньше, чем последний француз скрылся в носовой каюте; осталось еще время оглядеться. Он осматривал разрушения, причиненные выстрелом, но свист ветра и непрерывное хлопанье кливера мешали думать спокойно. Все паруса повисли, бриг подпрыгивал, наклоняясь кормой, пока оставленный без присмотра руль не разворачивал его, тогда он терял ветер и резко останавливался, как заартачившаяся лошадь. Математический ум Хорнблауэра приобрел уже немалый опыт по балансу косых парусов на хорошо управляемом судне. Здесь равновесие было нарушено, и Хорнблауэр принялся за задачу о приложении сил к плоской поверхности.
Тут вернулись его матросы. Одно, по крайней мере, было ясно: опасно нависший фор-марса-рей может в любой момент оторваться и натворить бед. Корабль надо правильно положить в дрейф, и Хорнблауэр уже догадывался, как это сделать. Он сформулировал команду как раз вовремя, чтобы никто не заметил его колебаний.
— Брасопить задние реи к левому борту, — скомандовал он. — К брасам, ребята.
Матросы послушались, Хорнблауэр бросился к рулю. Он несколько раз стоял у руля, осваивая морскую науку под руководством Пелью, но уверенности в себе так и не приобрел. Рукояти показались рукам совсем чужими — он на пробу робко повернул штурвал. Но все оказалось просто. С развернутыми задними реями бриг сразу пошел лучше, рукояти штурвала подсказывали чутким пальцам, корабль вновь стал логичной конструкцией. Мозг Хорнблауэра завершил решение задачи о действии руля одновременно с чувствами, решившими ее эмпирически. В этих условиях руль можно спокойно принайтовить. Он опустил стропку на рукоять и отошел от руля. «Мари Галант» шла гладко.
Итак, моряки не усомнились в его компетентности, но, разглядывая перепутанный клубок на стеньге, Хорнблауэр не имел ни малейшего представления, что с ним делать. Однако его подчиненные — опытные моряки, возможно, они десятки раз исправляли подобные повреждения. Первое (и единственное), что надо сделать, это довериться их опыту.
— Кто из вас самый бывалый моряк? — он старался говорить короче, чтобы не дрожал голос.
— Мэтьюз, сэр, — сказал кто-то наконец, указывая большим пальцем на татуированного матроса с косичкой, того самого, на которого Хорнблауэр свалился в тендере.
— Очень хорошо. Я назначаю вас старшиной, Мэтьюз. Приступайте сейчас же и уберите это безобразие на носу.
Момент был для Хорнблауэра критический, но Мэтьюз спокойно козырнул.
— Есть, сэр, — сказал он, как будто, так и надо.
— Сначала займитесь кливером, пока он совсем не измочалился, — сказал Хорнблауэр, заметно осмелев.
— Есть, сэр.
— Ну давайте.
Матросы отправились на нос, а Хорнблауэр на корму. Он вынул подзорную трубу из стропки на полуюте и оглядел горизонт. Видны были несколько кораблей. Ближайшие, которые он мог разглядеть, были призами. Они под всеми парусами, какие могли нести, спешили в Англию. Дальше по ветру видны были марсели «Неустанного», преследующего остатки конвоя. Медленных и неповоротливых он уже настиг, и каждая следующая добыча отнимала все больше времени. Скоро бриг останется один в открытом море, в трех сотнях миль от Англии. Три сотни миль — два дня пути при попутном ветре. Но что если ветер переменится?
Он положил трубу. Матросы трудились на корме, а он спустился вниз и осмотрел офицерские каюты: две одноместные (видимо, для капитана и помощника), двухместная для боцмана и кока (или плотника). Он нашел кладовую над ахтерпиком, опознав ее по разнообразным припасам; дверь моталась из стороны в сторону, связка ключей торчала в замке. Теряя все, французский капитан вынес ящик вина и не потрудился даже закрыть дверь. Хорнблауэр запер замок и опустил ключи в карман. На него внезапно нахлынуло одиночество — неизбежное одиночество командира. Он поднялся на палубу. При виде его Мэтьюз заспешил на корму и козырнул.
— Простите, сэр, но нам понадобятся гардели, чтобы снова подвесить этот рей.
— Очень хорошо.
— У нас рук не хватает, сэр. Можно мне нескольких мусью взять?
— Если вы с ними управитесь. И если кто-нибудь из них достаточно трезв.
— Небось управлюсь, сэр. Что с трезвыми, что с пьяными.
— Очень хорошо. Приступайте.
В этот-то момент Хорнблауэр с горьким отвращением к себе вспомнил, что порох в его пистолете наверняка отсырел. Какой позор хвататься за пистолет, не перезаряженный после кульбита в маленькой лодке! Пока Мэтьюз шел на нос, Хорнблауэр опрометью бросился вниз. В капитанской каюте он видел ящик с пистолетами, фляжку с порохом и мешочек пуль. Он зарядил оба пистолета, а в свой заново насыпал пороху на полку, как раз к тому времени, когда из носовой каюты, подталкивая французов, появились матросы. Хорнблауэр расположился на полуюте, широко расставил ноги, сложил руки за спиной и попытался принять уверенный и независимый вид. После часа тяжелой работы гардели приняли вес рея и паруса. Рей был подвешен, парус поставлен.
Когда работа приближалась к концу, Хорнблауэр очнулся и вспомнил, что сейчас надо будет указывать курс. Он снова бросился вниз, достал карты, измерители и параллельные линейки. Из кармана он извлек мятый клочок бумаги с координатами, который так небрежно сунул в карман в преддверии более неотложной задачи — перебраться с «Неустанного» в тендер. Хорнблауэр с огорчением подумал, как непочтительно обошелся тогда с этим клочком бумаги. Он начал осознавать, что хотя флотская жизнь и представляется переходом из крайности в крайность, на самом деле она — одна сплошная крайность, так что, даже разбираясь с одной чрезвычайной ситуацией, нужно продумывать, как поступить в следующей. Он склонился над картой, рассчитывая местоположение и прокладывая курс. Ему стало неуютно при мысли о том, что это не упражнение под ободряющим руководством мистера Сомса, а вопрос его жизни и репутации. Он проверил выкладки, выбрал курс и записал его на бумажке, чтобы не забыть.
Так что когда фор-марса-рей подвесили на место, пленных загнали в носовую каюту и Мэтьюз вопросительно посмотрел на Хорнблауэра, ожидая дальнейших приказаний, тот был готов их отдать.
— Мы пойдем на фордевинд, — сказал он. — Мэтьюз, поставьте кого-нибудь к рулю.
Сам он стал к брасам. Ветер был умеренный, и Хорнблауэр чувствовал, что под этими парусами его люди смогут вести корабль.
— Какой курс, сэр? — спросил рулевой, и Хорнблауэр полез в карман за листком бумаги.
— Норд-ост-тень-норд, — прочелон.
— Есть норд-ост-тень-норд, сэр, — отвечал рулевой, и «Мари Галант» устремилась к Англии.
Спускалась ночь, и по всему горизонту не было видно ни одного корабля. Хорнблауэр знал, что они сразу за горизонтом, но мысль эта не скрашивала его одиночества. Столько надо делать, столько помнить, и вся ответственность ложиться на его неокрепшие плечи. Пленных надо задраить в носовой каюте, поставить вахту, даже простая задача найти кремень и огниво, чтобы зажечь нактоузный фонарь, требовала внимания. Поставить на носу впередсмотрящего — пусть заодно присматривает за пленными; другой матрос у руля. Двое пусть поспят, сколько смогут — ставить и убирать любой парус придется авралом. Скудный ужин — вода из бачка и сухари из кладовой. Постоянно следить за погодой. Хорнблауэр в темноте мерил шагами палубу.
А вы почему не спите, сэр? — спросил рулевой.
— Я лягу позже, Хантер, — отвечал Хорнблауэр, стараясь не подать виду, что это просто не пришло ему в голову.
Он понимал, что совет разумный и попытался ему последовать. Спустившись вниз, он бросился на капитанскую койку, но заснуть, конечно, не смог. Когда он услышал, как впередсмотрящий орет в люк, чтобы двое других матросов (они спали в соседней каюте) сменили первых на вахте, то не удержался, встал и вышел на палубу посмотреть, все ли в порядке. Убедившись, что на Мэтьюза можно положиться, Хорнблауэр заставил себя спуститься вниз, но не успел лечь, как новая мысль бросила его в дрожь. Он вскочил на ноги, все его самодовольство улетучилось, сменившись крайней озабоченностью. Он бросился на палубу и направился к Мэтьюзу, сидевшему на корточках у недгедсов.
— Ничего не сделано, чтобы проверить, не набирает ли корабль воды, — он быстро подбирал слова, чтобы не обвинить Мэтьюза, и, одновременно, в целях поддержания дисциплины, не брать вину на себя.
— Верно, сэр, — отвечал Мэтьюз.
— Один из выстрелов «Неустанного» попал в бриг, продолжал Хорнблауэр. — Насколько он повредил судно?
— Точно не знаю, сэр, — отвечал Мэтьюз. — Я был тогда на тендере.
— Надо будет посмотреть, как только рассветет, — сказал Хорнблауэр. — А сейчас хорошо бы замерить уровень воды в льяле.
Сказано было смело. В течение краткого обучения на «Неустанном» Хорнблауэр узнал обо всем понемногу, поработав по очереди с начальником каждого подразделения. Однажды он вместе с плотником замерял высоту воды в льяле — вопрос, сможет ли он найти его на чужом корабле и прозондировать.
— Есть, сэр, — без колебаний отвечал Мэтьюз и зашагал к кормовой помпе. — Вам понадобится свет, сэр. Я сейчас принесу.
Он принес фонарь и осветил лотлинь, висевший возле помпы, так что Хорнблауэр сразу его признал. Сняв лотлинь, Хорнблауэр вставил тяжелый трехфутовый стержень в отверстие льяла и вовремя вспомнил вынуть его и убедиться, что он сухой. Потом он спустил линь, вытравливая понемногу, пока стержень ни стукнул глухо о днище корабля. Он вытащил линь, Мэтьюз приподнял фонарь. Хорнблауэр с замиранием сердца поднес к свету стержень.
— Ни капли, сэр, — сказал Мэтьюз, — сухой, как вчерашняя кружка.
Хорнблауэр был приятно удивлен. Всякий корабль немного да течет — даже на «Неустанном» помпы работали ежедневно. Он не знал, следует ли считать эту сухость явлением удивительным или из ряда вон выходящим. Ему хотелось выглядеть многозначительным и непроницаемым.
— Гм, — само пришло нужное слово. — Очень хорошо, Мэтьюз. Сверните линь обратно.
Мысль, что «Мари Галант» не набирает воды, помогла бы ему заснуть, если бы ветер резко не переменился и не усилился сразу же по его возвращении в каюту. Неприятные новости принес Мэтьюз, спустившийся вниз и забарабанивший в дверь.
— Мы не сможем держать этот курс, сэр, — заключил он свой рассказ. — И ветер становится порывистым.
— Очень хорошо, сейчас поднимусь. Зовите всех наверх, — сказал Хорнблауэр с резкостью, которую можно было бы объяснить внезапным пробуждением, если бы она не была попыткой скрыть внутреннее волнение.
С такой маленькой командой Хорнблауэр не решался и в малой мере позволить погоде застать себя врасплох. Он вскоре убедился, что все надо делать загодя. Ему пришлось встать к рулю, пока четыре матроса взяли марсели в рифы и все надежно принайтовили. Это заняло полночи, и к концу работы стало окончательно ясно, что ветер дует с севера и «Мари Галант» не может больше идти на норд-норд-ост. Хорнблауэр оставил руль и спустился к картам. Те лишь подтвердили его пессимистические расчеты: этим галсом они не пройдут Уэссан на ветре. При такой нехватке матросов он не мог идти вперед в надежде, что ветер переменится: все, что он читал и слышал, предупреждало об опасности подветренного берега. Оставалось поворачивать. С тяжелым сердцем он вернулся на палубу.
— Поворот через фордевинд! — Он старался подражать голосу мистера Болтона, третьего лейтенанта на «Неустанном».
Они благополучно повернули бриг и пошли правым галсом, держась круто к ветру. Теперь они без сомнения удалялись от опасных берегов Франции, но при этом уходили и от родных берегов. Никакой надежды за два дня добраться до Англии. Никакой надежды Хорнблауэру поспать этой ночью.
За год до поступления на флот Хорнблауэр брал уроки у нищего французского эмигранта: французский язык, музыка, танцы.
Вскоре несчастный эмигрант обнаружил у своего питомца полное отсутствие слуха и полную неспособность к танцам. Чтобы оправдать свою плату, он решил сосредоточиться на языке. Большая часть пройденного накрепко осела в цепкой памяти Хорнблауэра. Он никогда не думал, что это ему когда-нибудь пригодится, однако, оказалось совсем наоборот. На заре французский капитан потребовал разговора. Он немного говорил по-английски, но Хорнблауэр (стоило ему преодолеть робость и выдавить несколько неуверенных слов) к приятному изумлению обнаружил, что по-французски они могут объясняться лучше.
Капитан жадно попил из бачка. Он был, естественно, не брит и после двенадцати часов в задраенной носовой каюте, куда его втолкнули мертвецки пьяным, выглядел плачевно.
— Мои люди голодны, — сказал капитан.
Мои тоже, — отвечал Хорнблауэр. — Я тоже.
Говоря по-французски, трудно не жестикулировать. Он указал рукой на своих матросов, потом постучал себя в грудь.
— У меня есть кок, — сказал капитан.
Потребовалось время, чтобы обговорить условия перемирия. Французам разрешается выйти на палубу, кок на всех приготовит обед, на то время, что эти послабления допущены, французы обязуются не принимать попыток к захвату корабля.
— Хорошо, — сказал, наконец, капитан, и как только Хорнблауэр отдал необходимые приказания и французов выпустили, оживленно принялся обсуждать с коком предстоящий обед. Вскоре над камбузом поднялся веселый дымок.
Лишь тогда капитан взглянул на серое небо, на зарифленные марсели, посмотрел на нактоуз и компас.
— Встречный ветер для курса на Англию, — заметилон.
—Да, — кратко отвечал Хорнблауэр. Он не хотел, чтобы француз догадался об его отчаянии и трепете.
Капитан внимательно прислушался к движениям судна у них под ногами.
— Что-то она тяжело идет, вам не кажется? — спросил он.
— Возможно, — отвечал Хорнблауэр. «Мари Галант» была ему незнакома, как, впрочем, и любой другой корабль, поэтому он не имел своего мнения, но и невежества обнаруживать не хотел.
— Она не течет? — спросил капитан.
— Воды нет, — отвечал Хорнблауэр.
— А! — сказал капитан. — Но в льяле воды и не будет. Мы же рис везем, вы должны помнить.
— Да, — сказал Хорнблауэр.
В тот момент, когда до него дошел смысл сказанного, он с трудом мог сохранить невозмутимый вид. Рис впитывает каждую каплю воды, проникшую в корабль, так что обнаружить течь, замеряя уровень воды в льяле, невозможно — но каждая капля уменьшает плавучесть корабля.
— Один выстрел с вашего проклятого фрегата попал нам в корпус, — сказал капитан. — Вы, конечно, осмотрели повреждение?
— Конечно, — смело соврал Хорнблауэр. Однако, как только ему удалось поговорить с Мэтьюзом, тот сразу нахмурился.
— Куда попало ядро, сэр? — спросил он.
— Куда-то с левой стороны, ближе к носу. — Они с Мэтьюзом свесили головы через борт.
— Ничего не видать, сэр, — сказал Мэтьюз, — спустите меня за борт на булине, может, я что увижу, сэр.
Хорнблауэр готов был уже согласиться, но передумал.
— Я сам спущусь за борт, — сказал он.
Ему некогда было разбираться, что его к этому побудило. Отчасти он хотел видеть собственными глазами, отчасти — твердо усвоил, что нельзя отдавать приказ, который не готов выполнить сам; но главное, он хотел наказать себя за преступное упущение. Мэтьюз и Карсон обвязали его булинем и спустили за борт. Хорнблауэр повис рядом с бортом над пенящимся морем. Корабль накренился, и море поднялось навстречу — он в момент промок до нитки. Когда корабль наклонялся, Хорнблауэр отшатывался от борта и тут же с размаху врезался в него. Матросы, державшие линь, медленно двигались к корме, давая ему возможность внимательно осмотреть весь борт над ватерлинией. Пробоины нигде не было. Об этом Хорнблауэр и сообщил Мэтьюзу, втащившему его на палубу.
— Видать она под ватерлинией, сэр. — Мэтьюз сказал вслух то, о чем Хорнблауэр думал. — Вы уверены, что ядро попало, сэр?
— Да, уверен, — резко отвечал Хорнблауэр. Волнение, недостаток сна и чувство вины до предела напрягли его нервы: он мог или говорить резко, или разрыдаться. Но он уже знал, что делать дальше — он решился еще тогда, когда они втаскивали его на борт.
— Мы положим ее в дрейф на другой галс и попробуем снова, — сказал он.
На другом галсе судно накренится на другую сторону и пробоина, если она есть, будет не так глубоко под водой. Хорнблауэр стоял, ожидая, пока корабль развернется; с него ручьями текла вода. Ветер был холодный и резкий, но он дрожал не от холода, а от волнения. Крен корабля помог ему крепче уцепиться за борт. Матросы вытравливали веревку, пока ноги его не заскребли о наросшие на борт ракушки. Так они пошли к корме, волоча его вдоль борта. Сразу за фок-мачтой он обнаружил, что искал.