Севела Эфраим. Муж как все мужья

   Ципора. Дов, миленький! Ну не надо принимать все так близко к сердцу. Ты прошел четыре войны, переживешь и визит моей тети.
   Дов (закатив глаза). Боже! За что ты караешь меня? Ни одного дня не могу прожить спокойно! То наши арабские двоюродные братья сунут мне бомбу под задницу, то твоя тетя сваливается мне на голову. Нет! Я покину эту страну к чертовой матери!
   Ципора. Ты уже сорок лет покидаешь эту страну.
   Дов. И покину! Всему есть предел! Приедет твоя тетя и я должен буду стоять на задних лапках перед ней. В моем собственном доме!
   Ципора. Ты не совсем справедлив. Эту квартиру нам бы не осилить, если бы она нам не помогла.
   Дов. И теперь до самой смерти она будет бесцеремонно влезать в мою личную жизнь, разрушать мою семью. Нашептывать тебе, что я плохой муж, что я не умею делать деньги и содержать свою семью, что я бабник и изменяю тебе с каждой встречной.
   Ципора с нежностью смотрит на разбушевавшегося мужа.
   Ципора. Чье мнение тебе важно? Мое или ее? А мое тебе известно. Лучшего мужа, чем ты, нет на всем белом свете. Ты самый преданный и любящий муж, о каком только может мечтать женщина.
   Она подошла к нему, обняла и поцеловала.
   Дов (выпуская пары). Да брось ты… Тоже скажешь… лучший муж на земле… Таких, как я…
   Ципора. Таких нет… и никогда не будет. Может быть, только твой сын, если пойдет в тебя.
   Младший сын. Что такое бабник? И как это понимать — изменять с каждой встречной?
   Дов. Спроси твоего раввина… на уроке Торы. А это, чтоб не задавал глупых вопросов.
   Дов шлепнул сына по лицу.
   Ципора. Зачем ты срываешь зло на ребенке? Не его вина, что к нам приезжает тетя из Америки. Мы как-нибудь переживем и это. Ну, что поделаешь? Она так любит Израиль.
   Дов. Если уж она так любит Израиль, то могла бы остановиться в самом дорогом отеле и платить в твердой американской валюте. И оставлять чаевые, как водится у приличных людей. Эти доллары помогут укрепить страну, которую она так любит. А что делает она? Она останавливается у нас, садится нам на голову, чтоб, Боже упаси, не потратить лишний доллар, и превращает нашу жизнь в форменный ад. И добьется, что меня хватит кондрашка. А, как ты знаешь, я — солдат. В резерве. Следовательно, она не только не помогает нашей стране, а, наоборот, ослабляет обороноспособность Израиля.
   Ципора (смеясь). Послушать тебя, так моя бедная тетя опаснее террориста.
   Дов. По сравнению « твоей тетей весь арабский террор — детский лепет.
   Ципора. Ладно. Давайте посмотрим, когда этот «террорист» прибывает. Надо будет встретить ее в аэропорту. (Читает телеграмму.) Нью-Йорк — Тель-Авив. Рейс Эл-Аль 475. Надо звонить в аэропорт, узнать, когда этот рейс прибывает. Может быть, мы уже опоздали и бедная тетя дожидается нас на чемоданах.
   Дочь вскакивает из-за стола, заглядывает в телефонную книгу и набирает номер.
   Дочь. Линия занята.
   Дов. Набирай. Еще и еще. Может быть, к вечеру линия освободится. В Израиле один аэропорт и четыре миллиона евреев, которые больше всего на свете любят висеть на телефоне. Сумасшедший дом!
   Младший сын. Но тебе же нравится здесь.
   Дов. Ципора! Ты слышала? Мой сын назвал меня сумасшедшим!
   Ципора. Оставь его в покое. (Дочери.) Ну, ты пробилась?
   Дочь. Все еще занято.
   Дов (сыну, назидательно). Да, Израиль — сумасшедший дом. Но это мой дом. И другого у меня нет.
   Ципора. Дай им спокойно позавтракать. Они опоздают в школу.
   Дов. А что им мешает? Пусть едят на здоровье. (Младшему сыну.) Вынь палец из носа. Я тебе говорю, Альберт Эйнштейн. Если я еще раз увижу у любого из вас палец в носу, я вырву этот палец с корнем. Вы меня поняли? Боже милостивый! Мы — мудрейший народ, давший миру Священное писание, десять заповедей, на которых стоит вся цивилизация, ковыряем в носу, как дикари, и не сгораем от стыда. Половина Израиля не может вытащить свои пальцы из своих носов. Даже на глазах у иностранцев. И всякий раз я сгораю от стыда.
   Дочь (кладя на аппарат телефонную трубку). Самолет прибывает в 7.30. Завтра.
   Ципора. Слава Богу! Мы успеем ее встретить. Ведите себя, дети, прилично. Порадуйте нашу тетю.
   Младший сын. Надеюсь, она едет не с пустыми руками?
   Дов (шлепнув его по затылку). Ты — циник, Барух Спиноза.
   Дов отставил недопитую чашку кофе, закурил сигарету, пустил струйку дыма из волосатых ноздрей и с нежностью посмотрел на склоненные головы детей, поспешно завершающих завтрак. Лицо его смягчилось, и от избытка чувств он запустил свой палец глубоко в ноздрю и стал сладостно ковырять в носу.

20. Экстерьер.
Улица Тель-Авива.
(День)

   Дов с семейством на прогулке. Останавливаются у киоска, заказывают соки. Продавец выжимает сок из грейпфрута, апельсина, киви и моркови. Эту смесь пьет только Дов, а жена и дети предпочитают сок только из одного фрукта. И все они пьют через соломинки из высоких стаканов и с достоинством оглядывают прохожих. Семья отдыхает. Семья наслаждается отдыхом.
   А тем временем, нарушая покой, по улице движется шумная демонстрация с плакатами. На всех транспарантах надпись: «Вернем оккупированные территории арабам в обмен на мир между нашими народами».
   Дов. Вот за что я люблю наш Израиль — за демократизм. Ты можешь орать все, что тебе вздумается. Хочешь биться головой об стену? Ради бога! На здоровье! Только стену не сломай! Она ведь чья-то собственность.
   Ципора. Ая решительно против демократии.
   Дети (наперебой). Ты, мама? Против демократии?
   Ципора. Против! Вашему отцу хоть бы на время заткнули рот… и он бы не молол столько глупостей.
   Дов (не обидевшись). И это еще раз доказывает, что ты всего лишь женщина. И ничего больше. А мы, мужчины, — политики. Вот, к примеру, смотри, глупая женщина. Что требуют эти демократы? Они страстно желают мира нашей стране. И я на все сто процентов на их стороне. Более того! Я немедленно присоединяюсь к ним.
   Ципора. Ты с ума сошел! В кои-то веки семья выбралась погулять…
   Дов. Дети! За мной! Пусть ваша мать беспечно прогуливается и пялит глаза на витрины. А мы идем бороться за мир!
   Схватив детей за руки, он устремляется в толпу демонстрантов. Ципора, оставив недопитым свой сок, бросается за ними. А Дов уже размахивает взятым у кого-то плакатом и вместе с детьми скандирует лозунги.
   Ципора (стараясь не отстать от Дова). Ох, идиот! Ох, полоумный! Наказал меня господь мужем…
   В это время другая колонна демонстрантов, двигаясь в противоположном направлении, поравнялась с ними. Они тоже кричат. Но абсолютно иное. Дов читает их плакаты, перестает выкрикивать лозунги, призывающие к миру с арабами, и, растерянный, останавливает детей, тоже читающих плакаты, на которых написано: «Не уступим ни пяди нашей земли! Она пропитана кровью!»
   Дов. Ты знаешь, Ципора, и они правы. Скажу больше того: правы на все сто процентов. Не уступим ни пяди. Это — земля наших предков. Ципора! Я — с ними! И пусть правительство попробует не услышать наш голос! Такое правительство будет сметено гневом народа!
   Он сунул кому-то плакат, который держал в руке, и бросился в толпу новых демонстрантов. Дети поспешили за ним. Во весь голос Дов выкрикивает новые лозунги.

21. Интерьер.
Аптека.
(День)

   В маленькой уютной аптеке за прилавком — прехорошенькая аптекарша. Покупателей нет. Один лишь Рома да старушка, получившая лекарство и подслеповато направляющаяся к выходу. Рома же ничего не покупает, а лишь разглядывает витрину изнутри, стоя спиной к аптекарше.
   Аптекарша. Могу я вам помочь?
   Рома (кинув на нее робкий затуманенный взгляд). Нот, нет. Не извольте беспокоиться…
   Аптекарша. Но вы у нас уже не первый раз и… ничего не покупаете.
   Рома. Я могу и купить что-нибудь… если вы настаиваете.
   Аптекарша. Я не настаиваю. Зачем покупать медикаменты, если в них, слава богу, нет нужды? Но, с другой стороны, какой вам интерес рассматривать витрины? Хотите купить аптеку?
   Рома. Что вы, что вы! Где взять столько денег? Я — иммигрант.
   Аптекарша. Из России?
   Рома. А как вы угадали?
   Аптекарша. Тут большого ума не нужно. Мои родители оттуда же.
   Рома. Слушайте… как хорошо.
   Аптекарша. А чего хорошего?
   Рома. Вы говорите по-русски.
   Аптекарша. В этой стране каждый второй говорит по-русски. Особенно — неприличные слова.
   Рома. И ваш муж говорит по-русски?
   Аптекарша. Нет. Он из Аргентины. Выдумаете, что в испанском языке нет ругательств? Слава богу, он все время в поездках, закупает товар.
   Рома. Это прекрасно!
   Аптекарша. Что тут прекрасного? Моя молодость проходит в постоянных разлуках. Я ведь не камень. Да, так что же вас привлекает в моей аптеке, когда у вас нет нужды в лекарствах?
   Рома. Есть нужда… Я хожу сюда не просто так.
   Аптекарша. Какое же вам лекарство нужно? Может быть, у меня в аптеке его нет?
   Рома. Есть!
   Аптекарша. Я вас поняла. Больше ни слова. Мой муж возвращается завтра.
   Рома уныло поник.
   Аптекарша. Но снова улетает. Он жутко ревнивый. Сумасшедшая кровь. Место свидания — на вашей совести. И чтоб было соблюдено абсолютное инкогнито. Моя честь — в ваших руках.

22. Экстерьер.
Кафе на тротуаре.
(Вечер)

   За одним из столиков сидит знакомая нам компания: Дов, Рома и еще один грузчик. Усатый. Как обычно, они что-то попивают и разглядывают прохожих. Предпочтительнее — женщин.
   Дов. Сегодня я угощаю. У меня — праздник.
   Приятель. Как можно сегодня веселиться?! Весь Израиль в трауре. Вы что, радио не слушаете? Арабы захватили наш пассажирский самолет.
   Дов (ему в тон). Летевший рейсом Нью-Йорк — Тель-Авив.
   Приятель. И грозятся убить всех пассажиров, если мы не выполним их требования.
   Дов. Ты думаешь, только у тебя есть радио?
   Приятель. Тем более… Не вижу повода веселиться.
   Дов. Этим рейсом летит к нам в гости тетя моей жены… И не долетела. Арабы заставили самолет приземлиться в Африке.
   Приятель (Роме). А ты чему улыбаешься?
   Рома. Этим же самолетом из Америки возвращалась моя теща… Анна Ивановна… имеющая к евреям лишь то отношение, что ее дочь еще в Москве вышла замуж за меня.

23. Экстерьер.
Израильский самолет застыл на фоне африканских пальм.

 

24. Интерьер.
Салон самолета.

   Самолет полон евреев. Много хасидов. По проходу с автоматами в руках прохаживаются два арабских террориста Анна Ивановна и тетя Ципоры сидят рядышком.
   Тетя. Представляю, как обрадуется муженек мое племянницы…
   Анна Ивановна. А уж мой-то зятек — на седьмом небе.

25. Экстерьер.
Кафе на тротуаре.
(Вечер)

   Троица американских туристов — средних лет пара и их дочь — облюбовали соседний столик с Довом.
   Американский папа. Мы можем присесть рядом с вами?
   Дов. Столик не занят.
   Американцы рассаживаются, изучают меню.
   Папа (Дову и его друзьям). Вы — израильтяне?
   Рома. Конечно. А кто же еще?
   Дов (критически оглядев туристов). И евреи к тому же. Такие же, как вы. С той лишь разницей, что мы потеем тут, а вы — в Америке.
   Дочь. Совершенно верно. Как вы догадались?
   Дов. А чего тут догадываться? Биография еврея написана на его носу.
   Мать. Израиль — чудесная страна. Потрясающе! Я здесь отдыхаю душой.
   Усатый. А что, Америка хуже?
   Отец. Построить такую страну… на песке… в пустыне. Мы гордимся вами. Скажу больше: мы завидуем вам.
   Дов (перебивая его). Простите, ваша дочь замужем?
   Отец. — Еще нет. А почему это вас интересует?
   Дов. У меня есть идея. Пусть выйдет замуж в Израиле. У меня даже есть жених для нее. Гляньте на него! (Он кивком показал на своего усатого друга.) Прекрасный парень, а? Бывший парашютист, а нынче — грузчик. Очень нужная людям профессия. Устанавливает холодильники в квартирах. Семья с голоду не умрет. А у вас какая профессия?
   Папа. Я… я — владелец фабрики.
   Дов (искренне огорченный). Мезальянс. Никакой из меня сват. Мы — рабочий класс, а вы — фабрикант. Плохо. Придется вам оставаться страдать в Америке. С вашей фабрикой.
   Все смеются. Американец хлопает Дова по плечу. Дов подзывает официанта, помогает американцам сделать заказ. Потом они выпивают вместе. Даже поют.
   Папа (смотрит на часы). Спасибо за компанию. Мы чудесно провели время. Где официант? Нам пора. Я хочу рассчитаться.
   Дов. Не беспокойтесь. Уже заплачено.
   Папа. Почему? Мы заказывали. Я хочу заплатить. Это немалых денег стоит.
   Дов. Мы тут дома, а вы в гостях. Израильский шекель, конечно, не американский доллар, но тоже деньги. Считайте, что мы вас угостили.
   Мать (в восторге). Какие люди! В Америке вы таких не встретите.
   Рома. Вы таких в Израиле тоже не встретите. Он здесь один такой…
   Папа. Мы перед вами в долгу. У вас вечер свободный? Мы собираемся на концерт. Могу я вас пригласить за компанию?

26. Интерьер.
Концертный зал.

   Американская семья со своими гостями заняла ложу. Дов с Ромой и Усатым не успели переодеться и среди нарядной туристской публики, заполнившей партер, выглядели бы весьма одиозно, если бы не укрылись в ложе за бархатным барьером, откуда видны лишь их головы.
   На сцене — трое молодых людей и три девушки в армейской униформе и темных очках. Они играют на гитарах, поют и танцуют. И зал захлебывается от восторга, вторя их ритмичным движениям и рукоплеща в такт мелодии. Американский папаша от избытка чувств ткнул Дова локтем в бок.
   Папа. Слушай! Мы — воистину великий народ!
   Дов (покровительственно). А кто в этом сомневался! Ребенку ясно. Даже если у него родители антисемиты.
   Папа. Подумать только! Простые солдаты и такие артисты! А какие красавцы! Только зачем им очки? Я хочу заглянуть в их прелестные глаза!
   Под ритмичные ликующие аплодисменты зала артисты завершают свой номер и кланяются публике. А дальше произошло такое, что смыло улыбки с лиц и рукоплескания. Публика в шоке прилипла к своим местам.
   Все шестеро молодых артистов сделали солдатский, как по команде, поворот направо, построились в шеренгу и, положив каждый руки впереди стоящему на плечо, тронулись за кулисы, осторожно ступая, как это делают слепые.
   Папа. Боже! Они — слепые! Все шестеро слепы!
   Дов. А что такого? Последствия последней войны. И слепым тоже надо жить.
   Мертвая тишина сковала зал. Погасли улыбки, заблестели слезы в глазах.
   А уход слепых со сцены продолжается мучительно долго.
   Дов смотрит на пристыженную, пришибленную аудиторию, на бриллианты, словно поблекшие в ушах и на шеях дам, и на его губах проступает улыбка, улыбка превосходства.

27. Интерьер.
В автомобиле.
(Ночь)

   Роскошный американский «Кадиллак» скользит по уснувшей улице с дорогими виллами за оградами из пальм. В машине — американская семья и Дов.
   Папа (Дову). Как я полагаю, вы не живете в одной из этих вилл?
   Дов. Почему нет? Вот как раз эта вилла — моя! Угловая!
   Папа. Вы шутите.
   Дов. Нет, это — моя вилла. Недавно купил. Не каждый беден в Израиле. Остановитесь здесь, пожалуйста. Я выйду.
   Он с достоинством попрощался с американцами и вылез из автомобиля. Машина ушла, оставив его на тротуаре. Он озирается на незнакомые дома. И увидел на балконе угловой виллы даму в халате.
   Дама. Добрый вечер! А что вы делаете у нас в такой поздний час?
   Дов. Секрет. А мы с вами знакомы?
   Дама. Он еще спрашивает! А кто у меня устанавливал холодильник? Не помните? А я вас не забыла.
   Дов. Конечно… И я вас помню…
   Дама. Так что вы стоите? Поднимайтесь ко мне.
   Дов. Среди ночи?
   Дама. Посмотреть холодильник никогда не поздно. Надо бы его подрегулировать. Вы же не спите. И я не сплю. Я одна-одинешенька во всем доме.
   Американский «Кадиллак» развернулся и проехал мимо Дова, уверенно входившего в дом.

28. Интерьер.
Вилла.
(Ночь)

   Крупная дама с заметными усиками на верхней губе впускает Дова и сразу же заключает его в могучие объятия. Дов. Подожди, подожди. Дай дух перевести…
   Дама (не выпуская его из объятий). Я слишком долго ждала. Думала, ты меня совсем забыл. Но нет, вспомнил.
   Дов сидит на краю широченной кровати и нехотя раздевается. Дама демонстрирует ему чудесную ночную рубашку, растянув на раскинутых руках.
   Дов. Это не мой размер.
   Дама. Прямо сердце болит. Прислали из Парижа такую прелесть. И — на тебе/ Мала/ Катастрофически мала/ Можно с ума сойти/ Дов. Дай-ка. Ох, хороша/ Слушай, у меня идея/ Уступи эту штуку мне. А я подарю своей жене. Идет? Это будет высшая справедливость.

29. Интерьер.
Квартира Дова.
(Ночь)

   Ципора и дети в ночных рубашках окружили телевизор — диктор сообщает последние известия о захваченном арабами самолете. Ципора плачет. Дети старательно изображают печаль.
   Мальчик. А где так поздно отец?
   Ципора. За отца можешь не волноваться. Что будет с бедной тетей?!

30. Интерьер.
Кухня в чьей-то квартире.
(День)

   Семья толпится в кухне. Моложавая, не без шарма, женщина и ее двое детей с уважением наблюдают, как Дов ловко устанавливает новый холодильник.
   Дов (требовательным тоном, не оглядываясь). Отвертку!
   Женщина с готовностью бросается к его сумке с инструментами и подает ему отвертку.
   Дов. Плоскогубцы!
   Дети мигом бросаются выполнять его требование. Семейство любуется Довом, а он то и дело останавливает на хозяйке свой наметанный глаз.
   Дов. Мне любопытно, где ваш муж? Почему его нет дома, когда привезли холодильник? Это мужское дело — проследить, чтоб работа была сделана как надо, а не лишь бы как.
   Женщина (не поднимая глаз). Вы не сделаете работу плохо.
   Дов. Это почему же?
   Женщина. Потому что у вас лицо порядочного человека… джентльмена.
   Дов. Как вы наблюдательны. А если это только видимость… Чтобы притупить бдительность.
   Женщина. Ну что вы! Я в людях разбираюсь.
   Дов. Ладно. Иногда и женщины говорят дело. Но все же меня интересует, где ваш муж?
   Женщина. Где может быть здоровый, не совсем старый мужчина в этой стране?
   Дов. Все ясно! Я сам недавно отбухал месяц на военной службе. Но вот дети почему не в школе?
   Женщина. Им очень хотелось посмотреть, как вы будете устанавливать новый холодильник.
   Дов. Нехорошо! Место детей — в школе. (Обращается к детям.) Надеюсь, завтра вы не пропустите занятий?
   Дети. Не пропустим!
   Дов. А то ведь как получается? Стоит отцу отлучиться, и они уже творят, что хотят. Ох, дети, дети. Горе с вами. Ладно. Бегите на улицу, нечего слушать, о чем взрослые болтают.
   Дети убегают, а Дов, закрыв за ними дверь, приближается к женщине, вгоняя ее в краску.
   Дов. Завтра я еще загляну.
   Женщина (смущенно). Зачем? Разве вы не закончили работу?
   Дов. Холодильник работает как часы. Можете поло— житься на меня. Но никому не помешает, если я еще раз все проверю… в действии. Ради женщины, такой, как вы, покопаться еще раз в холодильнике, не составит для меня труда, а, напротив, доставит удовольствие. Так что завтра утром ждите. Будете ждать?
   Женщина (после долгого молчания). Буду… И детей отправлю в школу…

31. Интерьер.
Спальня в доме Дова.
(Ночь)

   Свет ночника еле озаряет лежащих на большой кровати Дова и Ципору. Дов пытается обнять ее, но она отталкивает его, ударив локтем по лбу. Дов потирает ушибленное место.
   Ципора. У меня нет больше сил… каждую ночь выносить твои приставания. Ты не можешь спокойно лежать рядом с женщиной. Ну хоть одну ночь без этого! Сделай перерыв. Ты же меня в гроб загонишь.
   Дов. Я люблю тебя. Как в первую ночь двадцать лет назад.
   Ципора. Посмотри на свою седую бороду. Я молю бога, чтоб нашлась такая женщина, которая хоть бы на одну ночь отвлекла тебя от меня.
   Дов. Бог такую женщину еще не создал. Я — однолюб.

32. Интерьер. Другая кухня.
(День)

   Большой холодильник лежит на боку. Дов работает в пустой кухне. Из соседней комнаты доносятся голоса, переходящие в женский плач.
   Дов вскакивает с пола, распахивает дверь. В гостиной плачут две женщины и девочка. Старшая женщина, давясь слезами, отвечает на немой вопрос Дова.
   Женщина. Вы не слушали радио? Сын наших соседей убит. Такой мальчик! Уже кончал службу в армии. Его ждали домой через неделю.
   Женщины, всхлипывая, поспешили на лестничную площадку. На лестнице толпятся плачущие люди.
   Из спальни бесшумно появился двухлетний малыш.
   Мальчик. Где мама? Почему все плачут?
   Дов берет мальчика на руки, нежно прижимает маленькую головку к своей бороде, пытается что-то сказать, но слезы не дают ему вымолвить ни слова.

33. Экстерьер.
Лоджия в квартире Дова.
(Вечер)

   Дов, его семья и несколько гостей сидят за столом на открытой лоджии. Они поют хором, слегка фальшивя, но с душой. Расчувствовавшийся Дов обнимает жену за талию, пока она разливает по чашкам чай. Всем уютно и хорошо. На других балконах и лоджиях тоже сияют огни. Люди ужинают, слышны песни разных стран, откуда съехались в Израиль со всех концов света эти люди. И все это напоминает международный фестиваль.
   На тротуаре, под лоджией Дова, виден в свете уличного фонаря полицейский. Он смотрит на часы и задирает голову.
   Полицейский. Все! Тихо! Людям время спать.
   Песня обрывается. Дов перегибается через перила и приветливо машет полицейскому.
   Дов (оборачиваясь к своим гостям). Полицейский — тоже человек. Ему скучно на дежурстве, тянет потрепаться с людьми. Вот за что я люблю Израиль! Даже полицейский здесь — еврей. А что может сделать еврей другому еврею?
   Он нарочно роняет через перила кожуру от банана, и та приземляется точно на голову полицейскому. Тот взрывается ругательствами и грозит Дову кулаком. Дов бросает целый банан, и полицейский ловит его обеими руками.
   Дов. Ну, что я вам говорил? Где еще такое возможно? Только в Израиле. Он — полицейский, но не антисемит.
   В лоджии снова запевают песню, и Дов перекрывает своим баритоном остальные голоса. На других балконах тоже оживает музыка.
   Полицейский внизу за обе щеки уплетает банан.

34. Экстерьер.
Пляж.
(День)

   Панорама отелей-небоскребов на набережной Тель-Авива, а между ними и синим морем — золотой пляж, густо усеянный телами загорающих. Среди них — наслаждающиеся свиданием Рома и аптекарша. Они лежат на спинах рядышком, жмурясь от счастья и касаясь пальцами друг друга.
   Аптекарша. Ты уверен, что твои уехали?
   Рома. Дорогая, я что, сам себе враг? Я их проводил. А теща — за океаном. Вернемся с пляжа — нас ждет шикарный ужин, приготовленный моими руками… Букеты цветов… райская музыка… Ты любишь русскую музыку?
   Аптекарша. Я люблю все, что ты любишь. Я тебя люблю.
   Рома. И я тебя. Хоть мы еще ни разу не были вместе.
   Аптекарша. Эта ночь будет нашей. Я сгораю от нетерпения.
   Рома. Ия…
   Загоравший рядом мужчина прерывает их воркование.
   Мужчина. Послушайте, голубки. Во-первых, сбавьте тон. Я даже возбудился от вашего воркования. А во-вторых, у вас есть шанс не дождаться ночи и не отведать кушаний, приготовленных этим влюбленным джентльменом. Тут прошли два араба и оставили в песке сумку.
   Аптекарша. А какое нам дело до этой сумки?
   Мужчина. А такое, что там что-то тикает. Я, в отличие от вас, не оглох от любви.
   Рома. Ну и что, что тикает?
   Мужчина. А то, что в сумке — бомба с часовым механизмом.
   Стоило мужчине это произнести, как паника охватила пляж и полуодетые люди ринулись подальше от злополучного места.
   Голоса. Полиция! Звоните в полицию!
   Опустел край пляжа у воды, а толпа полукругом теснится на безопасном расстоянии от места, где синеет на желтом песке сумка.
   И вдруг из толпы выбегает крохотная голая девчушка и направляется к сумке.
   Девочка. Моя кукла! Там моя кукла!
   Кукла, действительно, лежит невдалеке от синей сумки, и девочка на глазах у застывших от ужаса людей шаг за шагом приближается к ней.
   Рома, как верный рыцарь, попрощался взглядом со своей возлюбленной и на виду у ахнувшей толпы ринулся вслед за ребенком. В нескольких шагах от сумки он ее догнал девочку, схватил ее на руки и даже куклу успел прихватить, а затем осторожно, на цыпочках, зашагал обратно.
   Толпа встретила его аплодисментами. Мать девочки повисла у него на шее.
   Оказавшийся на пляже, полуодетый, журналист сунул к губам Ромы микрофон для интервью. И Рома, с трудом переводя дух от пережитой опасности, не преминул сообщить, что он — русский еврей, а они, русские евреи, так воспитаны, что любой на его месте сделал бы то же самое.
   У людей увлажнились глаза от восхищения русскими евреями.
   Тем временем явилась полиция и обезвредила сумку. В ней оказались обыкновенные бананы и большой будильник, кстати, российского производства.
   Рома (удивленно). — Это же моя сумка… И мой будильник! Как я забыл?
   Мужчина, первым поднявший панику, подошел к Роме и натянул ему панаму на нос.
   Мужчина. Если каждый русский еврей такой же рассеянный поц, нам в этой стране скучать не придется.

35. Интерьер.
Лестничная площадка.
(Вечер)

   Рома, с огромным букетом в руках, пытается, не уронив цветов, открыть ключами дверь своей квартиры. Из квартиры напротив высунула голову любопытная соседка.