Страница:
Губернаторша расцеловала ее в обе щечки, а его превосходительство, привстав, приложился к ручке. Поп благословил ее, осенив крестом. Изнемогая от счастливого волнения, вся зардевшись юным румянцем, барышня поплыла по паркету назад, сопровождаемая вежливыми завистливыми аплодисментами.
И тогда возник тучный, с апоплексической шеей мосье Тартаковский. Он выкатился из-за колонны на своих коротеньких ножках под руку с задыхающейся супругой. Они оба склонились в глубоком поклоне, насколько позволила одышка.
В публике сделалось смятение: дамы наморщили свои прелестные носики, мужчины недоуменно вскинули брови. Отдуваясь и сопя, мосье Тартаковский порылся в недрах своего обширного сюртука, извлек кошелек, из него — сторублевую хрустящую ассигнацию и, победоносно взглянув на холеных гостей, двумя пальцами положил на поднос.
Жена губернатора удивленно приподняла бровь.
Губернаторша(кисло). Браво.
Мадам Тартаковская поспешно протянула губернатору свою, унизанную кольцами, руку для поцелуя, но он, должно быть, по старости, не разглядел ее порыва.
Мосье Тартаковский извлек из кошелька еще одну ассигнацию, поразмыслив, добавил вторую и положил на поднос, прихлопнув все три ассигнации ладошкой.
Тартаковский. Для наших страждущих братьев во Христе.
И всхлипнул, сдерживая обуревающие его чувства.
Поп вознес крест для благословения над лысой головой еврея, но, поразмыслив, безмолвно вернул крест на свою грудь.
Губернаторша (стараясь загладить неловкость). Благодарю вас, господин Тартаковский, наш христианский Бог, непременно примет во внимание вашу щедрость и великодушие. А пока, исполнив свой долг, можете вернуться на свое место.
Оркестр на хорах грянул туш.
Но супруги Тартаковские так и не вернулись на свое место. Ибо из-за кресла губернатора выросла высокая мужская фигура, в ладно сидящем на нем вечернем костюме, и женская, в черном домино.
Беня и Соня, а это были они, приветливо улыбнулись публике по левую сторону зала, а затем по правую. После чего Беня обратился к публике как можно галантней, но с неистребимым еврейским акцентом.
Беня. Дамы и господа! Высокоуважаемая публика! Зачем нервничать? Зачем портить свою кровь? Бал продолжается, дамы и господа!
Оркестр захлебнулся и умолк на полуноте.
Публика застыла. Мужчины, сидевшие в креслах, вскочили на ноги.
Крепкие, элегантно одетые фигуры с прикрытыми черными масками лицами появились в разных концах бального зала. Очень вежливо, они лишь легким касанием пальцев, вернули гостей в кресла. Беня, тоже в маске, продолжает свою речь, белозубо улыбаясь своим слушателям.
Беня. Бал продолжается, дамы и господа, в пользу осиротевших детишек, которых очень и очень много в нашей Одессе. Но, многоуважаемые дамы и господа, почему вы упустили из виду маленьких еврейских сироток? Один Бог знает, на сколько их больше в Одессе, чем христианских сирот, ибо так уж вышло, что в Одессе обитает куда больше евреев, чем православных. Они тоже хотят ням-ням, то есть, попросту говоря, хотят кушать. Так что будет справедливо, если вы что-нибудь уделите и для них. Во имя Христа и нашего еврейского Бога.
Один из гостей, в эполетах и орденах, бросив свою даму, ринулся к выходу, плечом высадил запертые двери и… застыл столбом.
Как многоцветные статуи, вытянулись в одну линию вдоль мраморной стены гостиной ливрейные лакеи, как змеями, опутанные кольцами веревок с ног до головы, с выпученными глазами и заткнутыми кляпами в разинутых ртах. Шеф жандармов тоже связан, и его сабля и револьвер аккуратно сложены у хромовых сапог, как знак капитуляции.
Беглец в эполетах, пятясь задом и цепляясь сапогами за болтающуюся на боку саблю, вернулся в зал, уныло позванивая дрожащими шпорами.
Беня Крик указал пальцем на Тартаковского.
Беня. Как гость еврейского происхождения, я полагаю, банкир Тартаковский будет первым, кто проявит щедрость.
Тартаковский беспомощно глянул на губернатора, совсем утонувшего в кресле, открыл непослушной рукой кошелек и протянул Королю ассигнацию.
Беня. Ай-яй-яй… Стыд и позор, мосье Тартаковский. Я покраснел до корней волос. Триста рублей для православных сирот и лишь пятьдесят у вас нашлось для своих, еврейских. Я унижен и оскорблен, мосье Тартаковский, за нашу нацию, к которой никто из этих людей не пылает любовью, и вы вашим поступком только добавили поленьев в костер антисемитизма.
С этими словами Беня Крик легко отобрал из руки Тартаковского кошелек.
Тартаковскому ничего не оставалось, как задушенным голосом воззвать.
Тартаковский(шепотом). Помогите.
Люди Короля вежливо снимают драгоценности с рук и шей у дам, деньги и часы у мужчин.
Беня. Да, дамы и господа! Помогите… еврейским сироткам. Можно наличными, можно перстнями и колечками… не откажемся и от браслетов и колье. Как люди воспитанные, вы не станете вульгарно противиться.
И тогда возник тучный, с апоплексической шеей мосье Тартаковский. Он выкатился из-за колонны на своих коротеньких ножках под руку с задыхающейся супругой. Они оба склонились в глубоком поклоне, насколько позволила одышка.
В публике сделалось смятение: дамы наморщили свои прелестные носики, мужчины недоуменно вскинули брови. Отдуваясь и сопя, мосье Тартаковский порылся в недрах своего обширного сюртука, извлек кошелек, из него — сторублевую хрустящую ассигнацию и, победоносно взглянув на холеных гостей, двумя пальцами положил на поднос.
Жена губернатора удивленно приподняла бровь.
Губернаторша(кисло). Браво.
Мадам Тартаковская поспешно протянула губернатору свою, унизанную кольцами, руку для поцелуя, но он, должно быть, по старости, не разглядел ее порыва.
Мосье Тартаковский извлек из кошелька еще одну ассигнацию, поразмыслив, добавил вторую и положил на поднос, прихлопнув все три ассигнации ладошкой.
Тартаковский. Для наших страждущих братьев во Христе.
И всхлипнул, сдерживая обуревающие его чувства.
Поп вознес крест для благословения над лысой головой еврея, но, поразмыслив, безмолвно вернул крест на свою грудь.
Губернаторша (стараясь загладить неловкость). Благодарю вас, господин Тартаковский, наш христианский Бог, непременно примет во внимание вашу щедрость и великодушие. А пока, исполнив свой долг, можете вернуться на свое место.
Оркестр на хорах грянул туш.
Но супруги Тартаковские так и не вернулись на свое место. Ибо из-за кресла губернатора выросла высокая мужская фигура, в ладно сидящем на нем вечернем костюме, и женская, в черном домино.
Беня и Соня, а это были они, приветливо улыбнулись публике по левую сторону зала, а затем по правую. После чего Беня обратился к публике как можно галантней, но с неистребимым еврейским акцентом.
Беня. Дамы и господа! Высокоуважаемая публика! Зачем нервничать? Зачем портить свою кровь? Бал продолжается, дамы и господа!
Оркестр захлебнулся и умолк на полуноте.
Публика застыла. Мужчины, сидевшие в креслах, вскочили на ноги.
Крепкие, элегантно одетые фигуры с прикрытыми черными масками лицами появились в разных концах бального зала. Очень вежливо, они лишь легким касанием пальцев, вернули гостей в кресла. Беня, тоже в маске, продолжает свою речь, белозубо улыбаясь своим слушателям.
Беня. Бал продолжается, дамы и господа, в пользу осиротевших детишек, которых очень и очень много в нашей Одессе. Но, многоуважаемые дамы и господа, почему вы упустили из виду маленьких еврейских сироток? Один Бог знает, на сколько их больше в Одессе, чем христианских сирот, ибо так уж вышло, что в Одессе обитает куда больше евреев, чем православных. Они тоже хотят ням-ням, то есть, попросту говоря, хотят кушать. Так что будет справедливо, если вы что-нибудь уделите и для них. Во имя Христа и нашего еврейского Бога.
Один из гостей, в эполетах и орденах, бросив свою даму, ринулся к выходу, плечом высадил запертые двери и… застыл столбом.
Как многоцветные статуи, вытянулись в одну линию вдоль мраморной стены гостиной ливрейные лакеи, как змеями, опутанные кольцами веревок с ног до головы, с выпученными глазами и заткнутыми кляпами в разинутых ртах. Шеф жандармов тоже связан, и его сабля и револьвер аккуратно сложены у хромовых сапог, как знак капитуляции.
Беглец в эполетах, пятясь задом и цепляясь сапогами за болтающуюся на боку саблю, вернулся в зал, уныло позванивая дрожащими шпорами.
Беня Крик указал пальцем на Тартаковского.
Беня. Как гость еврейского происхождения, я полагаю, банкир Тартаковский будет первым, кто проявит щедрость.
Тартаковский беспомощно глянул на губернатора, совсем утонувшего в кресле, открыл непослушной рукой кошелек и протянул Королю ассигнацию.
Беня. Ай-яй-яй… Стыд и позор, мосье Тартаковский. Я покраснел до корней волос. Триста рублей для православных сирот и лишь пятьдесят у вас нашлось для своих, еврейских. Я унижен и оскорблен, мосье Тартаковский, за нашу нацию, к которой никто из этих людей не пылает любовью, и вы вашим поступком только добавили поленьев в костер антисемитизма.
С этими словами Беня Крик легко отобрал из руки Тартаковского кошелек.
Тартаковскому ничего не оставалось, как задушенным голосом воззвать.
Тартаковский(шепотом). Помогите.
Люди Короля вежливо снимают драгоценности с рук и шей у дам, деньги и часы у мужчин.
Беня. Да, дамы и господа! Помогите… еврейским сироткам. Можно наличными, можно перстнями и колечками… не откажемся и от браслетов и колье. Как люди воспитанные, вы не станете вульгарно противиться.
19. Экстерьер.
Улица в предместье Одессы.
(Рассвет)
Патруль из пяти вооруженных казаков остановил взмыленных лошадей на перекрестке, закрыв проезд по улице.
20. Экстерьер.
Другая улица.
(Рассвет)
Другая улица. Казаки и здесь. Спешившись с коней, они укрылись за углами домов, высунув по направлению к середине пустынной мостовой дула винтовок.
21. Экстерьер.
Третья улица.
(Уже почти светло)
Верховой офицер отдает казакам приказ. Офицер. Чтоб мышь не проскочила! Взять живыми или мертвыми!
22. Экстерьер.
Улицы Одессы.
(Раннее утро)
Три коляски, запряженные тройками горячих лошадей, на галопе несутся по улицам Одессы, распугивая редких прохожих. Тесно набившись в первый и последний экипажи, разместились те самые крепкие молодые люди, что очистили от лишних драгоценностей гостей на губернаторском балу. В тех же фраках, но без масок на лицах. Они вовсю играют на духовых инструментах. Как заправские музыканты и в окнах домов, мимо которых они пролетают, раздвигаются занавески и возникают сонные мятые лица обывателей, поднятых из своих постелей музыкальным гвалтом.
В средней коляске — Беня и Соня. Сумка и корзинка с награбленным добром у их ног. Соня — в белой фате. Беня — с белой розой в петлице фрака. Кони —в разноцветных лентах, вьющихся на упряжи. С пьяными песнями и свистом свадебный кортеж проносится по улицам.
Три верховых жандарма пересекли им путь. Три тройки замедлили скачку. Жандармы поравнялись с Беней и отдали ему честь, не отрывая от него влюбленных взглядов. Это явно его люди. Соня показала им пальцем занять места впереди кавалькады и жандармы послушно направили своих коней в голову процессии. Сейчас тройки мчатся с конным эскортом жандармов.
Казачий разъезд с саблями наголо перекрыл им путь. Жандармы не останавливаясь несутся на сабли. Один из них лишь успел гаркнуть во всю глотку.
Жандарм. Свадьба генерала Мищенко! Прочь с дороги!
Казаки почтительно расступились, открыв дорогу тройкам.
Соня взглянула на Беню из-под белой вуали фаты.
Соня. Ах, Беня. Это выглядит, как настоящая свадьба. Я даже чувствую себя счастливой.
Беня ответил ей холодным взглядом.
Беня. Не забывайтесь, Соня. Мы — на работе.
Следующий казачий разъезд перегородил им дорогу. Жандармы выхватили из ножен сабли, музыканты в колясках ощетинились дулами револьверов.
Соня, откинув фату, прицелилась в офицера. Он рухнул с коня. Жандармы схлестнулись с казаками.
Другая группа казаков, обнажив сабли, мчится на помощь попавшим в беду товарищам.
И тогда из-за поворота выехал целый обоз груженых сеном возов. Фроим Грач правит первой упряжкой, сидя высоко на сене. Услышав лязг сабель и выстрелы, он хищно повел вокруг своим единственным глазом.
Фроим. Сдается мне, это штучки Бени Крика.
И вынул из-за пазухи револьвер.
Первая тройка промчалась мимо, отстреливаясь от наседающих казаков.
Фроим Грач выстрелом в упор снес с седла казака.
Теперь вторая тройка достигла обоза с сеном. Беня увидел Фроима Грача и когда коляска поравнялась с возом, кучер на миг придержал разгоряченных коней и этого было достаточно, чтобы Беня с Соней, прихватив сумку и корзину с награбленным, прыгнули на ходу из коляски за широкую спину Фроима Грача и зарылись в сено.
А сама опустевшая тройка с одним лишь кучером на передке, рванула вперед, уходя от преследующих ее казаков.
Фроим Грач натянул вожжи и его битюги с мохнатыми ногами повернули воз сена с каменной мостовой в пыльный переулок.
В средней коляске — Беня и Соня. Сумка и корзинка с награбленным добром у их ног. Соня — в белой фате. Беня — с белой розой в петлице фрака. Кони —в разноцветных лентах, вьющихся на упряжи. С пьяными песнями и свистом свадебный кортеж проносится по улицам.
Три верховых жандарма пересекли им путь. Три тройки замедлили скачку. Жандармы поравнялись с Беней и отдали ему честь, не отрывая от него влюбленных взглядов. Это явно его люди. Соня показала им пальцем занять места впереди кавалькады и жандармы послушно направили своих коней в голову процессии. Сейчас тройки мчатся с конным эскортом жандармов.
Казачий разъезд с саблями наголо перекрыл им путь. Жандармы не останавливаясь несутся на сабли. Один из них лишь успел гаркнуть во всю глотку.
Жандарм. Свадьба генерала Мищенко! Прочь с дороги!
Казаки почтительно расступились, открыв дорогу тройкам.
Соня взглянула на Беню из-под белой вуали фаты.
Соня. Ах, Беня. Это выглядит, как настоящая свадьба. Я даже чувствую себя счастливой.
Беня ответил ей холодным взглядом.
Беня. Не забывайтесь, Соня. Мы — на работе.
Следующий казачий разъезд перегородил им дорогу. Жандармы выхватили из ножен сабли, музыканты в колясках ощетинились дулами револьверов.
Соня, откинув фату, прицелилась в офицера. Он рухнул с коня. Жандармы схлестнулись с казаками.
Другая группа казаков, обнажив сабли, мчится на помощь попавшим в беду товарищам.
И тогда из-за поворота выехал целый обоз груженых сеном возов. Фроим Грач правит первой упряжкой, сидя высоко на сене. Услышав лязг сабель и выстрелы, он хищно повел вокруг своим единственным глазом.
Фроим. Сдается мне, это штучки Бени Крика.
И вынул из-за пазухи револьвер.
Первая тройка промчалась мимо, отстреливаясь от наседающих казаков.
Фроим Грач выстрелом в упор снес с седла казака.
Теперь вторая тройка достигла обоза с сеном. Беня увидел Фроима Грача и когда коляска поравнялась с возом, кучер на миг придержал разгоряченных коней и этого было достаточно, чтобы Беня с Соней, прихватив сумку и корзину с награбленным, прыгнули на ходу из коляски за широкую спину Фроима Грача и зарылись в сено.
А сама опустевшая тройка с одним лишь кучером на передке, рванула вперед, уходя от преследующих ее казаков.
Фроим Грач натянул вожжи и его битюги с мохнатыми ногами повернули воз сена с каменной мостовой в пыльный переулок.
23. Экстерьер.
Сельский проселок.
(День)
Груженый сеном воз мягко катит по пыльным колеям проселочной дороги, с двух сторон зажатой полями цветущего подсолнечника. Кругом мирная тишина сельского ландшафта. С крыльями ветряков у самого горизонта.
Соня и Беня широко раскинулись рядышком в сене. На них ложится тень от широких плеч и картуза Фроима Грача. Размякший на природе Беня нежно дотрагивается до Сониных щек и лба, снимая с них прилипшие стебельки засохшей травы. Соня ловит губами его пальцы, целует их.
Беня. Не дури. Мы еще, Соня, на работе.
Фроим(не оборачиваясь). Ты бы лучше оставил Одессу, Беня. Дай Одессе отдохнуть от тебя.
Соня. Не дождешься, старый вор. Одесса-мама не переживет разлуки с Королем.
Фроим. А ты не говори за всю Одессу. Да и ты переживешь, дочка. Время — лучший лекарь. Уходи, Король. Ты слишком далеко зашел.
Соня. А это, отец, не твоей голове забота.
Фроим. Из-за его фокусов нам всем голов не сносить.
Беня. Ты меня выручил, Грач. В нашей добыче и твоя доля.
Фроим. Сколько моя доля?
Беня. Треть.
Фроим. Не много. Дай половину.
Соня. Ты подавишься.
Беня. Я дам тебе половину.
Фроим обернулся. Беня протянул ему сумку. Тот взял и спустил под себя.
Фроим. А куда денешь остальное? У меня будет сохраннее.
Соня и Беня широко раскинулись рядышком в сене. На них ложится тень от широких плеч и картуза Фроима Грача. Размякший на природе Беня нежно дотрагивается до Сониных щек и лба, снимая с них прилипшие стебельки засохшей травы. Соня ловит губами его пальцы, целует их.
Беня. Не дури. Мы еще, Соня, на работе.
Фроим(не оборачиваясь). Ты бы лучше оставил Одессу, Беня. Дай Одессе отдохнуть от тебя.
Соня. Не дождешься, старый вор. Одесса-мама не переживет разлуки с Королем.
Фроим. А ты не говори за всю Одессу. Да и ты переживешь, дочка. Время — лучший лекарь. Уходи, Король. Ты слишком далеко зашел.
Соня. А это, отец, не твоей голове забота.
Фроим. Из-за его фокусов нам всем голов не сносить.
Беня. Ты меня выручил, Грач. В нашей добыче и твоя доля.
Фроим. Сколько моя доля?
Беня. Треть.
Фроим. Не много. Дай половину.
Соня. Ты подавишься.
Беня. Я дам тебе половину.
Фроим обернулся. Беня протянул ему сумку. Тот взял и спустил под себя.
Фроим. А куда денешь остальное? У меня будет сохраннее.
24. Экстерьер.
Сожженное пожаром село.
(День)
Воз въехал в село. Оно выглядит мертвым. На пепелищах торчат к небу задымленные кирпичные печи. Все сгорело. Не только хаты, но и заборы и деревья. Беня и Соня, потрясенные, с высокого воза глядят на черное пепелище. Только маленькая церквушка с крестом на колокольне уцелела от пожара. На каменной мостовой перед церковью сгрудились на коленях несчастные обитатели села, ставшие погорельцами. Бедно одетые женщины, старики, выскочившие из горящих домов, в чем спали. И голые ребятишки. Остатки их скарба, что удалось спасти от огня, лежат тут же на мостовой жалкими кучками.
На ступенях церкви совсем древний поп в черной рясе устремил в небо свою седую бороду, словно прося у Бога защиты.
Перепачканные сажей ребятишки, худые женщины с младенцами на руках окружили воз, плачут. Поп проложил себе дорогу сквозь толпу к возу и смотрит с надеждой на хорошо и богато одетых Беню и Соню.
Поп. Помоги нам, добрый господин. Чем сможешь. Мы — погорельцы. Будем вовек благодарны.
Беня мельком взглянул на Соню, выхватил из сена корзину с драгоценностями и протянул попу. Тот не удержал ее и корзина рухнула наземь, рассыпав вокруг бриллиантовые колье, золотые браслеты и цепочки, кулоны и перстни.
Народ ошалело уставился на свалившееся к их ногам богатство. Поп потерял дар речи и заплакал. Зарыдали женщины, закричали в испуге ребятишки.
Беня. Это — ваше! Хватит на хлеб. И на крышу над головой.
Фроим. Беня,ты — сумасшедший!
Беня, молча, вырвал из-под Фроима сумку и швырнул в толпу. Она раскрылась в воздухе и дождь драгоценностей покрыл толпу.
Фроим. Это моя доля!
Соня. Заткнись. Король не любит шума.
Фроим. Здесь твое приданое, дура!
Поп. Скажи нам твое имя, добрый человек. Мы будем молить Бога за тебя!
Беня. К чему Богу мое имя? Скажи просто: Король. Бог меня знает.
На ступенях церкви совсем древний поп в черной рясе устремил в небо свою седую бороду, словно прося у Бога защиты.
Перепачканные сажей ребятишки, худые женщины с младенцами на руках окружили воз, плачут. Поп проложил себе дорогу сквозь толпу к возу и смотрит с надеждой на хорошо и богато одетых Беню и Соню.
Поп. Помоги нам, добрый господин. Чем сможешь. Мы — погорельцы. Будем вовек благодарны.
Беня мельком взглянул на Соню, выхватил из сена корзину с драгоценностями и протянул попу. Тот не удержал ее и корзина рухнула наземь, рассыпав вокруг бриллиантовые колье, золотые браслеты и цепочки, кулоны и перстни.
Народ ошалело уставился на свалившееся к их ногам богатство. Поп потерял дар речи и заплакал. Зарыдали женщины, закричали в испуге ребятишки.
Беня. Это — ваше! Хватит на хлеб. И на крышу над головой.
Фроим. Беня,ты — сумасшедший!
Беня, молча, вырвал из-под Фроима сумку и швырнул в толпу. Она раскрылась в воздухе и дождь драгоценностей покрыл толпу.
Фроим. Это моя доля!
Соня. Заткнись. Король не любит шума.
Фроим. Здесь твое приданое, дура!
Поп. Скажи нам твое имя, добрый человек. Мы будем молить Бога за тебя!
Беня. К чему Богу мое имя? Скажи просто: Король. Бог меня знает.
25. Экстерьер.
Двор Фроима Грача.
(Утро)
Наемные работники, одетые как крестьяне, распрягают из возов лошадей, уводят их парами в конюшню. От коней разбегаются индейки и куры. Фроим Грач, еще в исподнем, но в сапогах, вышел в закрытую галерею, опоясывающую дом над двором, и единственным, но цепким глазом наблюдает работу своих людей, распрягающих лошадей. Затем переводит взгляд за ворота, где по тротуару лениво прогуливаются двое одинаково одетых людей, в одинаковых шляпах и с тросточками. Они гуляют взад и вперед, не отдаляясь от двора Фроима Грача.
Старшая дочь Фроима, Бася, огромная и рыжеволосая, как отец, заглянула из-за его плеча на улицу и, просияв всеми веснушками, страстно простонала.
Бася. Папаша, посмотрите! Посмотрите на этих кавалеров! Они ищут меня. Я уверена. Какие у них маленькие ножки. Как куколки! Я бы съела эти ножки!
Фроим. Дура! Это полиция. Они пасут мой дом.
Томно прикрыв глаза и шумно дыша распирающими кофту большими, как дыни, грудями, Бася мечтательно пропела.
Бася. Я бы зацеловала их обоих, таких чудных кавалеров.
Цудечкес из внутренних покоев дома откликнулся на Васины страсти.
Начальник таможни. Эге, мосье Грач. Слепому видно: дитя просится на травку.
Фроим, покидая галерею, отмахнулся.
Фроим. Это ее заботы. Меня больше интересуют эти два супчика за воротами. Полицмейстер установил за моим домом наблюдение.
Бася, нервно заплетая перекинутую через грудь медную косу, не отстает от отца.
Бася. Рыжий вор! Мне уже двадцать пять лет! Девушка должна иметь какой-нибудь интерес в ее жизни. Или вы сделаете что-нибудь для меня или я сделаю что-нибудь с собой.
Фроим гаркнул на нее.
Фроим. Уймись, корова! Я куплю тебе мужа! Я сделал достаточно за мою жизнь… и еще столько. Так что любой… будет счастлив наложить лапу на мое богатство. Цудечкес! Вы слышите меня? Я вас вывел на дорогу… я вам дал профессию в руки… Вы найдете мне, Цудечкес, зятя.
Старшая дочь Фроима, Бася, огромная и рыжеволосая, как отец, заглянула из-за его плеча на улицу и, просияв всеми веснушками, страстно простонала.
Бася. Папаша, посмотрите! Посмотрите на этих кавалеров! Они ищут меня. Я уверена. Какие у них маленькие ножки. Как куколки! Я бы съела эти ножки!
Фроим. Дура! Это полиция. Они пасут мой дом.
Томно прикрыв глаза и шумно дыша распирающими кофту большими, как дыни, грудями, Бася мечтательно пропела.
Бася. Я бы зацеловала их обоих, таких чудных кавалеров.
Цудечкес из внутренних покоев дома откликнулся на Васины страсти.
Начальник таможни. Эге, мосье Грач. Слепому видно: дитя просится на травку.
Фроим, покидая галерею, отмахнулся.
Фроим. Это ее заботы. Меня больше интересуют эти два супчика за воротами. Полицмейстер установил за моим домом наблюдение.
Бася, нервно заплетая перекинутую через грудь медную косу, не отстает от отца.
Бася. Рыжий вор! Мне уже двадцать пять лет! Девушка должна иметь какой-нибудь интерес в ее жизни. Или вы сделаете что-нибудь для меня или я сделаю что-нибудь с собой.
Фроим гаркнул на нее.
Фроим. Уймись, корова! Я куплю тебе мужа! Я сделал достаточно за мою жизнь… и еще столько. Так что любой… будет счастлив наложить лапу на мое богатство. Цудечкес! Вы слышите меня? Я вас вывел на дорогу… я вам дал профессию в руки… Вы найдете мне, Цудечкес, зятя.
26. Экстерьер.
Дом Фроима Грача.
(День)
Два еврея пересекают двор, гогочущий гусями, индейками и курами. Мосье Боярский, круглый, упитанный господинчик, одетый с иголочки, по последней моде, и худой длинный, с печальным лицом человек в черном, от пальто до шляпы.
Боярский. Разве так принято одеваться во все черное будучи сватом? Как погребальный служка, прости Господи…
Сват(простуженным в разгар южного лета голосом). Мой дорогой мосье Боярский, вы и я, мы оба живем в Одессе, а в этом городе, вы знаете, как это бывает… Вы идете на свадьбу и возвращаетесь с похорон.
Боярский. Если вы скажете мне, что Молдаванка, куда мы с вами приехали на извозчике, не самое аристократичное место на земле, я не стану с вами спорить.
Сват. Я буду спорить. Самые знаменитые воры Российской империи проживают в Одессе. И поэтому этот город ласково и с уважением называют Одесса-мама. Но лучшие из лучших, элита воровского мира, выбрали своим местом жительства вот этот пригород Одессы — Молдаванку. Так что мы идем к настоящим аристократам. Хоть у них нет титулов. А вы что сами? Барон? Мы все — евреи, мосье Боярский. Положитесь на меня. Я подберу вам прекрасную партию.
Боярский. Разве так принято одеваться во все черное будучи сватом? Как погребальный служка, прости Господи…
Сват(простуженным в разгар южного лета голосом). Мой дорогой мосье Боярский, вы и я, мы оба живем в Одессе, а в этом городе, вы знаете, как это бывает… Вы идете на свадьбу и возвращаетесь с похорон.
Боярский. Если вы скажете мне, что Молдаванка, куда мы с вами приехали на извозчике, не самое аристократичное место на земле, я не стану с вами спорить.
Сват. Я буду спорить. Самые знаменитые воры Российской империи проживают в Одессе. И поэтому этот город ласково и с уважением называют Одесса-мама. Но лучшие из лучших, элита воровского мира, выбрали своим местом жительства вот этот пригород Одессы — Молдаванку. Так что мы идем к настоящим аристократам. Хоть у них нет титулов. А вы что сами? Барон? Мы все — евреи, мосье Боярский. Положитесь на меня. Я подберу вам прекрасную партию.
27. Интерьер.
Дом Фромма Грача.
(День)
Бася, высунувшись в окно, ест глазами приближающихся свата и жениха.
Бася. Какой хорошенький господинчик! Я бы съела его!
Фроим приоделся и причесался для приема гостей.
Фроим. Если бы ты ела поменьше, кто-нибудь может и взял бы тебя. Мало охотников иметь такой кусок мяса.
Бася. Папаша, я вся пошла в вас: и весом, и размером.
Фроим. Лучше бы ты пошла в меня мозгами, а не весом.
Бася. Папаша, вы хотите слишком много. Я —скромная женщина.
Фроим. Вот и жди своего часа. Этот жених не для тебя.
Бася. Не для меня? Рыжий вор! Что вы лопочете? Сколько еще я должна ждать? У меня больше нет терпения!
Фроим(хлопнув в ладоши). Эй, люди! Заприте ее в кладовку, пока я буду иметь разговор со сватом.
Двое нечесаных здоровенных работника сгребли сопротивляющуюся и плюющуюся Басю и с превеликим трудом затолкали ее в кладовку, завалив дубовую дверь бревном. Дверь затрещала под ее ударами, словно необъезженный конь бьет копытом по стене конюшни.
Бася. Какой хорошенький господинчик! Я бы съела его!
Фроим приоделся и причесался для приема гостей.
Фроим. Если бы ты ела поменьше, кто-нибудь может и взял бы тебя. Мало охотников иметь такой кусок мяса.
Бася. Папаша, я вся пошла в вас: и весом, и размером.
Фроим. Лучше бы ты пошла в меня мозгами, а не весом.
Бася. Папаша, вы хотите слишком много. Я —скромная женщина.
Фроим. Вот и жди своего часа. Этот жених не для тебя.
Бася. Не для меня? Рыжий вор! Что вы лопочете? Сколько еще я должна ждать? У меня больше нет терпения!
Фроим(хлопнув в ладоши). Эй, люди! Заприте ее в кладовку, пока я буду иметь разговор со сватом.
Двое нечесаных здоровенных работника сгребли сопротивляющуюся и плюющуюся Басю и с превеликим трудом затолкали ее в кладовку, завалив дубовую дверь бревном. Дверь затрещала под ее ударами, словно необъезженный конь бьет копытом по стене конюшни.
28. Интерьер.
Гостиная в доме Фроима Грача.
(Утро)
Большая гостиная в доме Фроима заставлена мебелью, похожей на хозяина, — старой и громоздкой. Как если бы ее не меняли сто лет!
Над массивным, почерневшим от времени столом, по случаю гостей покрытым расшитым украинским рушником, висит на кованных цепях керосиновая лампа, облепленная мухами. Портрет покойной хозяйки дома, похожей размерами на Басю, а лицом на цыганскую красавицу Соню, смотрит со стены строго, будто напряженно прислушивается, о чем это болтают с ее мужем люди за столом. А люди эти — сват и жених мосье Боярский. Да еще Цудечкес, которого к столу не допустили, и он сидит на табурете у дверей, как бы охраняя вход от посторонних. Из дальней кладовки, откуда рвется запертая невеста, доносятся шум и удары по дереву.
Фроим(не без гордости). Мое добро считается не худшим в Одессе. Оно нажито вот этими трудовыми руками.
Он показал над столом свои руки-клешни и сделал движение, как будто он этими руками кого-то душит.
Фроим. И наш товар мы нашли не на помойке. Девка в самом соку. Слышите, как рвется сюда? Что твоя застоявшаяся кобыла. Но мы ее сюда не пустим до времени. Совет держат мужчины.
Сват, согласно кивая, рвется вставить и свое слово.
Сват. Мы высоко ценим ваше семейство, и у нас и в мыслях нет чего-нибудь дурного про вашу уважаемую дочь… Басю Фроимовну. Я никогда не назову белое черным, как и не скажу, что черное — это белое, но наш товар, глубокоуважаемый мосье Грач, мы тоже не подобрали на улице. Мы, мосье Грач, учились в коммерческом училище… Но еще важнее то, что мы имеем дядю в Америке. Как вы понимаете, это вам не фунт изюму.
Фроим. Вы своими глазами видели завещание американского дяди?
Боярский. Позвольте мне заметить, что мой дядя в Америке еще жив… Но так как ему давно перевалило за восемьдесят… то даже если Всевышний продлит его жизнь до ста двадцати, я все равно имею реальный шанс пережить его.
Фроим. С моей дочерью вы проживете долгую жизнь в окружении множества здоровых и красивых детей. Посмотрите на ее покойную маму. Неплохой товар? Кроме денег, я даю за моей дочерью шестьдесят коров. Не коровы, а быки! Два ведра молока в день получаем от каждой. Вы будете пить свежие сливки сколько влезет и на завтрак, и на обед. И ваши враги лопнут от зависти. Если кто бы то ни было попробует посмотреть на вас косо, он будет иметь дело со мной. Сказано ясно?
Сват. Все ясно, мосье Грач, и нам ни к чему размазывать кашу по столу. Покажите ваш товар. И мы приступим к делу.
Фроим(Цудечкесу). Покажите им наш товар. Цудечкес послушно распахнул двери и робко попятился. На пороге стояла Соня, еще красивее в гневе, который сверкал в ее огненных очах. Жених и сват замерли от восторга. Соня. Который тут жених? Фроим обнял своей лапой Боярского и слегка привлек его к себе.
Фроим. Вот этот молодой человек. Ты будешь иметь мужем не какого-нибудь вора, а человека из приличной семьи с дипломом коммерческого училища. Соня. А он… не боится?
Фроим. Ты же не съешь его… как могла бы сделать твоя сестра Бася.
Соня. Не съем… Мы не людоеды, папаша. Я застрелю его!
Цудечкес, молчаливо прижавшийся к стенке, заломил руки, как старая еврейка, и застонал. Цудечкес. Начинается… Соня, нагнувшись, приподняла подол платья до колена, извлекла из-под резинки револьвер и навела его на Боярского. Боярский нервно захихикал и попятился к раскрытому окну. Соня наступает на него, не сводя револьвера, и Боярский, наткнувшись задом на подоконник, безмолвно вывалился в окно спиной вперед.
Сват ринулся из гостиной и на пороге влетел в страстные объятия Баси, вырвавшейся, наконец, из заточения.
Бася. Я съем тебя! Твои ручки… и твои ножки. О мой жених!
Сват забился в ее медвежьих объятьях, задохнувшись между бугров ее грудей.
Сват. Я — сват. Никакой я не жених. У меня жена! И двенадцать детей! Помогите! Помогите!
Соня громко смеется. Фроим косит своим единственным глазом на револьвер в руках Сони, наведенный теперь на него.
Фроим. Будешь стрелять или не будешь — по-твоему не выйдет. Беня на тебе никогда не женится.
Соня. Почему ты говоришь за Короля?
Фроим. Королю полагается королева, а не воровка с Молдаванки.
Соня. Я — не воровка. Я лишь дочь вора!
Соня навела револьвер на отца, и он, зная ее характер, стал пятиться от нее и оказался у стены, как раз под портретом покойной жены.
Соня. Это мое последнее слово. Или ты выдаешь меня за Короля, или ты отправишься к моей покойной матери.
Для убедительности она выстрелила дважды, положив в стену по одной пуле с каждой стороны от головы отца. Массивный портрет покойной жены сорвался с одного гвоздя и повис, качаясь, на последнем гвозде, над серой всклокоченной головой Фроима Грача.
Фроим. Соня… сейчас я точно знаю, в кого ты пошла. Ты и твоя покойная мать — одного поля ягоды.
Соня. Папа, не действуй мне на нервы. Еще одно слово… и я — сирота.
Фроим. Ша! Успокойся! Я сделаю, что ты хочешь. Но кто даст гарантию, что он захочет тебя?
Над массивным, почерневшим от времени столом, по случаю гостей покрытым расшитым украинским рушником, висит на кованных цепях керосиновая лампа, облепленная мухами. Портрет покойной хозяйки дома, похожей размерами на Басю, а лицом на цыганскую красавицу Соню, смотрит со стены строго, будто напряженно прислушивается, о чем это болтают с ее мужем люди за столом. А люди эти — сват и жених мосье Боярский. Да еще Цудечкес, которого к столу не допустили, и он сидит на табурете у дверей, как бы охраняя вход от посторонних. Из дальней кладовки, откуда рвется запертая невеста, доносятся шум и удары по дереву.
Фроим(не без гордости). Мое добро считается не худшим в Одессе. Оно нажито вот этими трудовыми руками.
Он показал над столом свои руки-клешни и сделал движение, как будто он этими руками кого-то душит.
Фроим. И наш товар мы нашли не на помойке. Девка в самом соку. Слышите, как рвется сюда? Что твоя застоявшаяся кобыла. Но мы ее сюда не пустим до времени. Совет держат мужчины.
Сват, согласно кивая, рвется вставить и свое слово.
Сват. Мы высоко ценим ваше семейство, и у нас и в мыслях нет чего-нибудь дурного про вашу уважаемую дочь… Басю Фроимовну. Я никогда не назову белое черным, как и не скажу, что черное — это белое, но наш товар, глубокоуважаемый мосье Грач, мы тоже не подобрали на улице. Мы, мосье Грач, учились в коммерческом училище… Но еще важнее то, что мы имеем дядю в Америке. Как вы понимаете, это вам не фунт изюму.
Фроим. Вы своими глазами видели завещание американского дяди?
Боярский. Позвольте мне заметить, что мой дядя в Америке еще жив… Но так как ему давно перевалило за восемьдесят… то даже если Всевышний продлит его жизнь до ста двадцати, я все равно имею реальный шанс пережить его.
Фроим. С моей дочерью вы проживете долгую жизнь в окружении множества здоровых и красивых детей. Посмотрите на ее покойную маму. Неплохой товар? Кроме денег, я даю за моей дочерью шестьдесят коров. Не коровы, а быки! Два ведра молока в день получаем от каждой. Вы будете пить свежие сливки сколько влезет и на завтрак, и на обед. И ваши враги лопнут от зависти. Если кто бы то ни было попробует посмотреть на вас косо, он будет иметь дело со мной. Сказано ясно?
Сват. Все ясно, мосье Грач, и нам ни к чему размазывать кашу по столу. Покажите ваш товар. И мы приступим к делу.
Фроим(Цудечкесу). Покажите им наш товар. Цудечкес послушно распахнул двери и робко попятился. На пороге стояла Соня, еще красивее в гневе, который сверкал в ее огненных очах. Жених и сват замерли от восторга. Соня. Который тут жених? Фроим обнял своей лапой Боярского и слегка привлек его к себе.
Фроим. Вот этот молодой человек. Ты будешь иметь мужем не какого-нибудь вора, а человека из приличной семьи с дипломом коммерческого училища. Соня. А он… не боится?
Фроим. Ты же не съешь его… как могла бы сделать твоя сестра Бася.
Соня. Не съем… Мы не людоеды, папаша. Я застрелю его!
Цудечкес, молчаливо прижавшийся к стенке, заломил руки, как старая еврейка, и застонал. Цудечкес. Начинается… Соня, нагнувшись, приподняла подол платья до колена, извлекла из-под резинки револьвер и навела его на Боярского. Боярский нервно захихикал и попятился к раскрытому окну. Соня наступает на него, не сводя револьвера, и Боярский, наткнувшись задом на подоконник, безмолвно вывалился в окно спиной вперед.
Сват ринулся из гостиной и на пороге влетел в страстные объятия Баси, вырвавшейся, наконец, из заточения.
Бася. Я съем тебя! Твои ручки… и твои ножки. О мой жених!
Сват забился в ее медвежьих объятьях, задохнувшись между бугров ее грудей.
Сват. Я — сват. Никакой я не жених. У меня жена! И двенадцать детей! Помогите! Помогите!
Соня громко смеется. Фроим косит своим единственным глазом на револьвер в руках Сони, наведенный теперь на него.
Фроим. Будешь стрелять или не будешь — по-твоему не выйдет. Беня на тебе никогда не женится.
Соня. Почему ты говоришь за Короля?
Фроим. Королю полагается королева, а не воровка с Молдаванки.
Соня. Я — не воровка. Я лишь дочь вора!
Соня навела револьвер на отца, и он, зная ее характер, стал пятиться от нее и оказался у стены, как раз под портретом покойной жены.
Соня. Это мое последнее слово. Или ты выдаешь меня за Короля, или ты отправишься к моей покойной матери.
Для убедительности она выстрелила дважды, положив в стену по одной пуле с каждой стороны от головы отца. Массивный портрет покойной жены сорвался с одного гвоздя и повис, качаясь, на последнем гвозде, над серой всклокоченной головой Фроима Грача.
Фроим. Соня… сейчас я точно знаю, в кого ты пошла. Ты и твоя покойная мать — одного поля ягоды.
Соня. Папа, не действуй мне на нервы. Еще одно слово… и я — сирота.
Фроим. Ша! Успокойся! Я сделаю, что ты хочешь. Но кто даст гарантию, что он захочет тебя?
29. Экстерьер.
Вход в небольшой отель.
(День)
Над входом неказистого двухэтажного домика — вывеска:
ОТЕЛЬ ПАРИЖ
И прямо под ней приписано мелом: Здесь вы можете провести ночь даже днем с самыми шикарными девицами черноморского побережья. Их чистота и ваше здоровье гарантируются мадам Козак, владелицей.
30. Интерьер.
Прихожая отеля.
(День)
Любка Козак, владелица отеля «Париж» — дама крупных габаритов и неопределенного возраста, ничем не отличается от еврейских матрон с Молдаванки: необъятные груди, широченный зад, не уступающий крупу доброго коня молдаванских биндюжников. Вывалив из кофты одну грудь, она кормит своего годовалого наследника. Голый упитанный детеныш, причмокивая, сосет мамину грудь, а она при этом расхаживает по коридору со множеством дверей по сторонам и в голос жалуется Богу. Любка. Боже! У других людей дети в его годы уже жрут водку, а этот босяк будет сосать свою несчастную маму до ста лет… не сглазить бы. Тебе ничего не достанется после того, как я протяну ноги, и пеняй тогда на себя — твоя мама не может отлучиться и сделать честную копейку.
Держа пудового младенца у груди, она достает связку тяжелых ключей из кармана обширной юбки и отпирает, прижимая коленом, одну из многочисленных дверей.
Держа пудового младенца у груди, она достает связку тяжелых ключей из кармана обширной юбки и отпирает, прижимая коленом, одну из многочисленных дверей.
31. Интерьер.
Одна из комнат отеля.
(День)
На большой кровати под треснутым зеркалом, наклонно нависшим над нею, смутно отражается все, что творится под ним: два тела, барахтающиеся под смятой простыней.
Любка. Я дико извиняюсь, мои сладкие.
Две возбужденные головы высовываются из-под простыни. Одна женская, со всклокоченной светлой прической и вздернутым носиком, усыпанным веснушками, другая — мужская, лысая, но с большими усами.
Любка. Настя! Мосье Беня Крик нанес нам визит.
Настя(в восторге). Ах, какой сюрприз!
Любка. А вы, господин, быстренько одевайтесь и сделайте ноги! Мосье Крик не любит шутить!
Лысый пошарил на стуле, где висели его рубашка и штаны, нащупал свое пенсне, водрузил на нос и лишь тогда выразил свое неудовольствие.
Лысый. Простите, я не понимаю. Я уплатил три рубля, чтоб иметь удовольствие, а вы, ужасная женщина, врываетесь без стука в самый интересный момент и отбираете у меня мою маленькую пупочку.
Любка швыряет ему на усы смятую ассигнацию.
Любка. Вот! Бери свои три рубля и подавись ими. Нет, половину удовольствия ты все же получил. Попрошу полтора рубля сдачи! Настя! Поторапливайся! Мы ждем тебя в гостиной. Не натягивай все шмотки на себя. Все равно придется раздеваться.
Любка. Я дико извиняюсь, мои сладкие.
Две возбужденные головы высовываются из-под простыни. Одна женская, со всклокоченной светлой прической и вздернутым носиком, усыпанным веснушками, другая — мужская, лысая, но с большими усами.
Любка. Настя! Мосье Беня Крик нанес нам визит.
Настя(в восторге). Ах, какой сюрприз!
Любка. А вы, господин, быстренько одевайтесь и сделайте ноги! Мосье Крик не любит шутить!
Лысый пошарил на стуле, где висели его рубашка и штаны, нащупал свое пенсне, водрузил на нос и лишь тогда выразил свое неудовольствие.
Лысый. Простите, я не понимаю. Я уплатил три рубля, чтоб иметь удовольствие, а вы, ужасная женщина, врываетесь без стука в самый интересный момент и отбираете у меня мою маленькую пупочку.
Любка швыряет ему на усы смятую ассигнацию.
Любка. Вот! Бери свои три рубля и подавись ими. Нет, половину удовольствия ты все же получил. Попрошу полтора рубля сдачи! Настя! Поторапливайся! Мы ждем тебя в гостиной. Не натягивай все шмотки на себя. Все равно придется раздеваться.
32. Интерьер.
Другая комната.
(День)
Любка Козак, с младенцем, присосавшимся к груди, отпирает другую дверь. В этой комнате, ничем не отличной от предыдущей, кровать еще не разобрана. Немолодой господин, по виду чиновник, сидит на стуле, не сняв шляпы и держа на коленях сложенный зонтик, и жадно разглядывает сочную девицу в черном кружевном белье и чулках, томно и сонно снимающую с себя один за другим предметы туалета.
Любка. Простите меня. Я дико извиняюсь. Вам придется зайти к нам завтра. Наш самый важный гость только что приехал и требует к себе всех наших девушек.
Любка. Простите меня. Я дико извиняюсь. Вам придется зайти к нам завтра. Наш самый важный гость только что приехал и требует к себе всех наших девушек.
33. Интерьер.
Конторка администрации отеля.
(Вечер)
Фроим Грач в сопровождении Цудечкеса пришел в отель поговорить с мадам Козак. Они сидят перед конторкой, а за конторкой с чернильницей и пресс-папье, восседает Любка с уснувшим голым младенцем на руках.
Фроим. Мадам Любка, вы умная женщина. Я пришел к вам, как к собственной матери. Я полагаюсь на вас, мадам Любка. На Бога в первую очередь, а потом на вас.
Фроим. Мадам Любка, вы умная женщина. Я пришел к вам, как к собственной матери. Я полагаюсь на вас, мадам Любка. На Бога в первую очередь, а потом на вас.