Страница:
Пётр Фёдорович Северов
В Русской Америке
На больших вертелах жарилась свежая оленина. Огромные деревянные блюда медленно переходили по кругу из рук в руки. Артельный повар Афанасий, весёлый здоровенный детина с багровым шрамом на щеке, едва поспевал добавлять угощения: жареную рыбу, ржаные лепёшки, морошку и другие ягоды, дикий чеснок и лук…
Кадьяки угощались степенно, неторопливо, не желая показывать, что голодны. Впрочем, сладкие лепёшки тотчас исчезали с блюд, — для многих из островитян это лакомство было новинкой.
А когда Шелихов подал знак и Афанасий налил по чашке рома, русская и кадьякская песни слились в одну, и предводитель островного племени, — косматый раскрашенный старик, — спросил с улыбкой:
— Смотри, Шелих, наши люди, как братья… Ты не угрожал нам ни оружием, ни огнём, ты пришёл к нам как родной…
— Это потому, Ингалак, что оба мы, — и я, и ты, — хотим, чтобы наши люди были счастливы, — ответил Шелихов.
Вождь наклонил седую голову.
— Я верю тебе, Шелих: ты хочешь моим людям добра. Потому сорок моих молодых воинов с таким желанием уходят с тобой в далёкую Россию. Скажи им слово — и они пойдут с тобой на смерть. Ты можешь быть спокоен, начальник, за русских, что останутся здесь, на берегу. Кадьяки скорее умрут все до одного, но не дадут твоих людей в обиду.
— О, я спокоен, друг мой Ингалак! Я возвращусь через год, и со мною приедут сорок твоих отважных юношей. За это время они станут плотниками, каменщиками, моряками, научатся читать книги, в которых собрана мудрость всех людей… Я привезу сюда ещё русских, и мы построим вместе большие каменные дома, проложим дорогу, возведём мосты… И твоя родина, Ингалак, станет могущественной и богатой.
Они сидели рядом на пёстром коврике, разостланном у костра, молодой русский начальник и седой кадьякский вождь, и оба думали в эти минуты о далёкой России, куда, лишь задует попутный ветер, умчится белокрылый русский корабль.
Только вчера, когда была закончена погрузка и шкипер сказал, что галиот готов к отправке в далёкий путь, Шелихов свободно вздохнул: наконец-то он снова увидит родную русскую землю! А вот теперь почему-то вдруг стало грустно и жаль расставаться с этими неприветливыми берегами, где за короткое время довелось ему так много пережить…
Видно, труд, что отдаёт человек земле, навсегда роднит его с этой землёю. Радостно было Шелихову смотреть на малый стройный посёлок, видневшийся за прочным частоколом. Эти дома и бревенчатый частокол он строил вместе с мастеровыми. Сколько было сдвинуто и взорвано здесь скал, сколько раскорчёвано пней! Спорилась работа, быстро вырастали строения, рубленные стройные дома с резными наличниками на окнах, напоминавшие далёкую Русь…
А вечерами, когда мастеровые дружной артелью собирались у костров и неприметно начиналась, росла, а потом гремела над побережьем удалая русская песня, Шелихову не раз казалось, что стоит лишь подняться на ближнюю скалу, и взору откроются с детства знакомые курские степи.
Как будто этот дружный мастеровой народ привёз сюда, на далёкий и почти ещё неведомый миру остров Кадьяк, уверенность, силу, дыхание родины. Уже наполнились светлые горницы домовитым теплом и покоем, и как-то ласковей стала эта земля, впервые вспаханная и засеянная золотыми зёрнами курской ржи.
Ещё не так давно пророчили Шелихову верную гибель на этой земле. В Охотске даже бывалые мореходы сомневались, чтоб малому отряду промышленников удалось обосноваться на диком берегу, среди неизвестных племён.
Теперь же перед ним спокойно мерцал огнями первый русский посёлок на Кадьяке. Чернели вытащенные на берег байдары зверобоев, на длинных перекладинах сушились сети. И тёмный лес, поднявшийся за частоколом, был полон глубокой тишины.
Давно уже не слышалось в этом лесу ни посвиста стрелы, ни грозного воинственного клича. Зато от зари до зари звенели здесь плотничьи топоры и пилы. И уже можно было видеть в русской строительной артели смуглых, черноволосых подмастерьев из островитян.
Щелихов знал, что это самая радостная из всех его побед. Намного приумножились силы первых русских поселенцев здесь, на северных берегах Америки, когда жители острова сменили копьё и меч на плуг, на заступ, молоток…
Дружная песня как будто подтверждала, что смелые планы и надежды свершились. Шелихов слушал эту песню и думал, как он снова возвратится на Кадьяк. Приедут с ним сотни мастеровых, золотоискателей, зверобоев, и вырастут на не обжитой ещё земле новые села, загорятся по всему побережью маяки, задымят на склонах гор фабричные трубы… И весь этот огромный нетронутый край — Аляска — станет заокеанским продолжением России…
Колокол пробил одиннадцать часов, прощальный ужин был ещё в разгаре, когда со сторожевой вышки донёсся крик караульного:
— Вижу корабль!..
Смолкли песни, говор, звон посуды. Шелихов и вождь кадьяков одновременно поднялись с ковра.
Далеко в лунном свечении океана медленно плыл скошенный чёрный парус неизвестного корабля…
— Я узнаю его, — негромко сказал Ингалак, наклонившись к Шелихову. — Три мачты… низкая посадка корпуса… приподнятый нос… Это чёрный капитан. Разве он знает о том, что ты собрался в дорогу?.. Он никогда не является к добру.
Шелихов усмехнулся.
— Вот кто это!.. Ну что ж, Ингалак, он сможет проверить нашу дружбу.
Вождь резко выпрямился и поднял руку.
— Не торопись, Ингалак, — остановил его Шелихов. — Пусть наши люди веселятся. Какой-то неведомый бродяга не смеет прерывать их веселья.
Он обернулся к дежурному по охране посёлка.
— Передайте на галиот: быть готовым к бою. Береговым канонирам тоже не дремать.
И, проходя вдоль цепи костров, глядя в сосредоточенные лица промышленных людей и кадьяков, уже весело спросил:
— Что же вы, други, приутихли? Разве мы не на своей земле? Всякого гостя пугаться не следует.
Все ответили дружным, радостным криком. Великан Афанасий, смеясь, ударил шапкой о землю:
— Да с нашим Григорием Ивановичем не страшны ни молния ни гром!
Но Шелихов только казался беспечным Через две-три минуты, незаметно оставив пирушку, он уже шёл к берегу, чтобы проверить, передана ли команда и готов ли к бою галиот.
А у костров опять гремела радостная, широкая, удалая русская песня…
— Я расскажу тебе новость, Ингалак, — негромко молвил Шелихов, присаживаясь рядом с вождём кадьяков и показывая ему стрелу. — Она прилетела из ночи. Но тот человек, я знаю, не хотел меня убить…
Ингалак взглянул на стрелу и, казалось, нисколько не удивился.
— Её послал человек из племени тлинкитов. Такие длинные стрелы делают только у них.
— Что это значит? — спросил Шелихов. — Война?..
— О нет! — возразил Ингалак, спокойно раскуривая трубку. — Ты же знаешь, когда объявляют войну, стрелу окрашивают кровью. Там, у тлинкитов, у тебя, Шелих, есть верный друг. Он предупреждает тебя об опасности. Быть может, он пришёл бы и открыто, но побоялся нас: у кадьяков с тлинкитами нет дружбы. Мне жаль, что ты не увидал этого человека, а теперь его, конечно, не догнать…
И они одновременно посмотрели на море, где постепенно приближался скошенный парус корабля.
Григорий Шелихов и его спутники — моряки, строители, звероловы — прибыли на остров Кадьяк в 1784 году.
Уже не впервые русские корабли появлялись в этих суровых широтах. После знаменитых путешественников Чирикова и Беринга тобольский крестьянин Емельян Басов, мореходы Неводчиков и Башмаков и купец Андриан Толстых побывали на Алеутской гряде и нанесли её на карту.
Корабли купцов Бечевина, Дружинина, Шилова, капитанов Креницына и Левашова не раз достигали Алеутских островов и Аляски, а на суровом гористом Кадьяке посадский Степан Глотов зимовал задолго до Шелихова — в 1762 — 1763 годах.
Однако и во время Шелихова в сведениях об этих далёких землях трудно было отличить выдумку от правды. Путь из Охотска на дальний сказочный Кадьяк попрежнему был рискован и суров. И если очертания Аляски уже были положены русскими мореходами на карту, то о человеческом мире этого огромного края в то время никто ещё не рассказывал.
Большинство русских промышленников уходило на Аляску за шкурами котика и песца. Шелихов же, хоть и он был торговым человеком, отдал лучшие годы своей жизни изучению далёкого неведомого края. Он был из тех простых русских людей, для которых будущее родины превыше всего.
Может быть потому, что его поход на Кадьяк был предприятием рискованным и отважным, многие считали начальника экспедиции потомственным моряком…
Но в детстве своём Шелихов если и видел море, то только на картинках. Он родился и вырос в бедной мещанской семье в малом степном городишке Рыльске, Курской губернии, и первое, что запомнилось с детства, — это шумная сутолока базара.
Рыльск торговал хлебом, пенькой и косами, которые привозились из Австрии. Купцы рассказывали об этой стране так, будто она была совсем рядом. Мальчик, когда приходилось ему слушать эти рассказы, с жадностью ловил каждое слово.
Пьяный дьячок кое-как обучил Григория грамоте, и в десять лет он уже стоял за прилавком в маленькой бакалейной лавчонке отца, терпеливо ожидая покупателей.
В безнадёжном торговом «деле» отца, в скуке унылой лавчонки единственной радостью Григория были старые, рваные книги, купленные отцом для обёртки. Он мог их читать и перечитывать целыми днями, — этому скромному развлечению сына старший Шелихов не мешал.
Ещё тогда с пожелтевших измятых страниц удивлённому взору мальчика открылась далёкая сказочная Сибирь…
В городе Иркутске, который был в то время узлом сибирских дорог, славились богатством магазины купца Ивана Голикова. Сюда приезжали торговые люди из самой Москвы. Кроме всех прочих товаров, Голиков торговал мехами, добытыми на далёких океанских островах, в полярной тундре, на Камчатке… Прибыли купца быстро росли, и он уже избавился от компаньонов, — самому вернее подсчитывать барыши.
Но как-то ранним утром в контору к Голикову вдруг постучался непрошенный компаньон. Совсем ещё молодой, бедно одетый, он начал рассказывать купцу о каких-то далёких землях, куда немедленно следует снарядить корабли.
Голиков разглядывал его с любопытством: одежонка приношенная, сапоги в пыли, компаньон-то, как видно, шёл пешком! Какими же капиталами он располагал, если извозчика не смог нанять?..
Купец не любил околичностей и спросил прямо:
— Сколько десятков тысяч у тебя найдётся?
Юноша смущённо опустил глаза.
— Насчёт тысяч у меня плохо. Сказать по правде, нет ни одной.
Голиков расхохотался.
— Ну что ж, молодой человек, я подожду. Как только заведутся тысячи, наведайся. Может быть, мы и поладим…
Он удивился спокойной уверенности этого парня.
— Конечно, поладим, — сказал юноша. — А пока нельзя ли устроиться приказчиком к вам в магазин?
О дальнем морском походе в то утро они не договорились. Но Шелихов получил место за прилавком.
Уже в первые дни его службы и молодые и старые приказчики насторожились: этот паренёк из Рыльска не играл в карты, не ходил в кабачок, целыми вечерами просиживал за книгами и, нередко случалось, приносил их даже в магазин. Чему он учился? Какие науки стремился познать?
Потом вдруг мелкий мирок чиновников потрясла неожиданная новость: Шелихов женился. Первая красавица Иркутска, богатая купчиха Наталья отказала всем женихам и пошла за приказчика.
Сколько здесь было и догадок и пересудов! А Шелихов взял расчёт и вместе с женой уехал в Охотск.
Через шесть лет его снова увидели в Иркутске. Он пришёл в контору к Голикову, поздоровался и весело спросил:
— Так что же, хозяин, продолжим наш разговор? Тысячи у меня имеются, а планы мои, пожалуй, дороже тысяч…
— Ретив! — удивлённо воскликнул Голиков. — И как ещё ретив! Ладно, выкладывай свои фантазии…
Впрочем, купец вскоре понял, что Шелихов далеко не фантазер.
— Как вы добываете товар? — спрашивал он у Голикова с усмешкой. — Собрались три-четыре купца, снарядили судно да наняли артель. Судно возвратилось, поделили товар, и точка. Нет больше компании. А потом снова ищи удачного компаньона и опять принимайся строить судно… Нет, это не по-хозяйски. Если уж добывать зверя на Аляске, значит, постоянно его добывать. Русские селения в той далёкой стране построить, с туземными племенами дружбу завести. Что они видели, эти племена, от европейцев? Разбой да грабёж. Кто же не возненавидит разбойников? Или я хлебом-солью тебя встречу, если ты грабить меня пришёл? А если доказать туземцам, что ты пришёл трудиться, и все племена от этого только пользу получат, — они сами помощниками станут…
Голиков понял, какое огромное дело задумал бывший его «ученый приказчик». Русские селения на Аляске, на островах, постоянная добыча зверя! Миллионные барыши!
— Ладно, — молвил он в раздумье. — А кто будет в ответе за весь поход?
— Я, — сказал Шелихов. — Я сам пойду на Кадьяк. И жена со мною. Мы вместе и в радости, и в риске, и в беде…
Голиков встал и протянул ему руку:
— Дело!
Три корабля строились на берегу Охотского моря, в устье небольшой речонки, где вырос целый городок мастеровых.
Шелихов сам наблюдал за строительством кораблей, вникая в каждую мелочь, стараясь выиграть время. С особой строгостью отбирал он матросов и будущих поселенцев на Кадьяке: в таком отважном походе не только здоровьем, но и характерами люди должны быть сильны…
Он был доволен своим отрядом: видавшие виды моряки, сибирские охотники, мастеровые сразу соединились в одну семью, крепкую, дружную в работе.
Наступил долгожданный день, и корабли вышли в море.
Курильские острова… Камчатка… Штормовой океан… Скалистые безлюдные Командоры… Тяжёлый и суровый путь.
А потом на океан надвинулся густой туман, и вскоре засвистели пурги… Нужно было готовиться к зимовке или возвращаться в Петропавловск, на Камчатку.
Но нет, Шелихов не повернёт обратно. В это большое дело вложена вся его жизнь, здесь уж не может быть ни минуты колебаний.
Только в следующем году, после суровой зимовки на острове Беринга, после голодовок, болезней, неустанных работ по спасению кораблей небольшой отряд Шелихова высадился на Кадьяке.
И ещё в те минуты, когда лодка, отчалив от галиота, приближалась к отмели, где-то с берега, из тёмного леса, донеслась первая людская «весть»: густо окрашенная кровью стрела вонзилась в борт лодки…
Это была угроза, вызов, объявление войны…
Дремучий молчаливый лес высился на берегу, а дальше до самого поднебесья вставали горы, тоже сплошь покрытые лесами. В этих дебрях таился неведомый враг…
Шелихов и не ждал радушной встречи. Он знал, что племена Аляски, Кадьяка и Алеутских островов были вынуждены защищаться от участившихся нападений приплывавших издалека белых людей. Мореходы рассказывали о страшной кровавой резне, какую учинили на этом побережье южнее Кадьяка испанские и английские пираты и купцы.
Как же уверить туземцев, что он не грабитель, не пират? Для этого потребуется немало времени и усилий. Возможно, будут и сражения. Сам он, конечно, не станет нападать. Но, если уж придётся защищаться, — эти бывалые люди сумеют за себя постоять…
И впервые в девственном лесу Кадьяка дружно зазвенели пилы и топоры, и вековые кедры со стоном склонили долу свои вершины.
На расчищенной площадке русские промышленные люди первым делом воздвигли высокий и прочный частокол с дозорными башнями по углам. Это была маленькая крепость, за стенами которой одновременно началось строительство посёлка.
Лес попрежнему оставался таинственным и глухим, только непроглядно тёмными ночами из чащи иногда доносился то заливистый свист, то заунывный крик, то насмешливый хохот…
Нападение произошло в ранний, предутренний час, когда над хмурыми лесистыми горами Кадьяка едва посветлело небо.
В кустарнике у сторожевых вышек внезапно послышался шум и треск, на дозорные башни полетели десятки стрел. Глухо вскрикнул и повис на перилах пронзённый в грудь дозорный одного из постов. Но на другой вышке тотчас тревожно загудел колокол и гулко громыхнуло ружьё…
А лес уже наполнился криком и свистом, чуткое эхо подхватывало и повторяло неистовые вопли кадьяков, идущих на штурм. Казалось, тысячи воинов лавиной устремились на малый посёлок. В воздухе, словно ракеты, замелькали стрелы с пучками горящей травы.
…В ту ночь Шелихов не уснул ни на минуту. Вечером он долго сидел в чистой просторной горнице, пахнущей свежим тесом, и разбирал травы, собранные промышленными людьми на побережье. Григорий Иванович решил произвести опись трав, деревьев, минералов, птиц, зверей и рыб этого края, чтобы знать точно, какие богатства таятся на Кадьякской земле.
Ему приходилось здесь быть геологом и ботаником, ихтиологом и географом, постичь многие другие науки. Ещё находясь в Иркутске, он выписал из Москвы несколько десятков специальных книг, и теперь, сверяясь по справочникам, записывал замысловатые латинские названия трав.
Наталья Алексеевна спала в соседней комнате и не слышала ни призывного звона колокола, ни выстрела, ни нарастающего гула голосов.
Григорий Иванович решил не тревожить жену. Он взял пистолет и выбежал из дому.
На малой площадке толпились поднявшиеся по первому сигналу, вооружённые ружьями, копьями и топорами широкоплечие бородатые сибиряки.
Шелихов приказал открыть ворота и повёл в атаку бывалых своих людей…
…К полудню отряд возвратился в посёлок. Он не только отбил нападение, но и рассеял неприятельское воинство по лесным трущобам и взял пленных. Теперь эти пленные несли пятерых своих раненых товарищей и захваченные промышленными людьми трофеи: луки, стрелы, копья, топоры. Среди трофеев оказалось и ружьё английского образца, но как оно попало к предводителю племени, Шелихов дознаться не смог.
В отряде промышленных тоже были раненые, но в большинстве не тяжело. Лишь двое из них шли, опираясь на плечи товарищей. Эти двое ворчали всю дорогу:
Другой отзывался с негодованием:
— Этак воевать, братцы, только диких смешить. Надобно, чтоб страху они набрались, чтоб не повадно было в другой-то раз…
Кто-то утешал потерпевших:
— Ты погоди, однако, в посёлке строгий учиним над ними суд…
Но Шелихов и не думал наказывать пленных. Он выдал им по пачке табаку, по отрезу пёстрого ситца, раненых приказал обмыть, перевязать и накормить, и лекарь, вздыхая и морщась, принялся исполнять это распоряжение.
Возможно, кадьяки подумали, что таков у бородатых людей странный обычай перед казнью. Жадно они курили табак и кутались в пёстрые отрезы, в напряжённом молчании следя за каждым движением русского начальника.
Когда он поднял несколько луков и копий и двинулся к ним, пленные лишь сдвинулись в тесную группу и, не дыша, опустили головы…
Дальнейшее их потрясло и совершенно сбило с толку. Русский начальник возвратил им оружие, легонько похлопал каждого по плечу, а потом сам широко распахнул ворота.
Они отходили к воротам, медленно пятясь, все ещё не уверенные в своём счастье, в том, что будут жить. За воротами и в лесу не оказалось засады, и для них, привыкших к жестокости победителей, наверное, в те минуты впервые открылся иной, благородный человеческий мир…
В течение целого месяца ни на берегу, ни в горах, ни в лесу не было замечено ни одного туземца. За этот месяц раненые кадьяки поправились и встали на ноги. Они уже знали три-четыре десятка русских слов. Шелихов и несколько промышленных тоже изучали язык кадьяков и уже могли объясниться с пленными.
Как-то под вечер в селение русских прибыл сам предводитель племени.
Это был рослый, костлявый, исполосованный шрамами старик. Опираясь на копьё, словно на посох, не взглянув на дозорных, он прошёл в ворота.
Шелихову тотчас же доложили о появлении неизвестного старика, и Григорий Иванович вышел ему навстречу.
— Пусть солнце ярче освещает твою дорогу! — проговорил Шелихов по-кадьякски.
Покрытое татуировкой лицо старика удивлённо дрогнуло.
— Ты знаешь наш язык?!. — воскликнул гость. — Пусть время твоей охоты будет всегда счастливым… Кто ты?
— Я русский начальник на Кадьяке.
Старик наклонил голову:
— Мы знаем друг друга. Это я напал на тебя ровно луну назад. Я — Ингалак. Племя моё — самое отважное на побережье.
— Я вижу, твоя рука уверенно держит копьё, — сказал Шелихов. — А твои глаза, наверное, хорошо видят и ночью…
Ингалак выше поднял голову и расправил плечи.
— Я пришёл спросить, почему ты отпустил здоровых и наказываешь тех, кто уже наказан ранами в бою?
Шелихов засмеялся.
— Можно ли наказать волка мясом или тюленя рыбой? Посмотри на своих пятерых воинов, сейчас они водят палочками по бумаге и уже рисуют те знаки, по которым можно читать мысль. Скоро они смогут читать книги и узнают, какой большой мир и что им следует делать, чтобы ваше племя жило богато и счастливо…
Он подвёл Ингалака к дому. Тот заглянул в открытое окно, припал к подоконнику и несколько минут оставался неподвижным. Потом, обернувшись к Шелихову, он проговорил изумленно:
— Да, это правда, — они водят палочками по бумаге и произносят ваши слова… Но зачем нужно тебе, чтобы кадьяки знали ваш язык? А если они научатся читать ваши книги, разве это сделает тебя сильнее?
Шелихов слушал его с интересом. У предводителя племени был острый и развитый ум. Словно опережая мысли русского начальника, старый воин продолжал увлечённо:
— Когда наши люди узнают книги, они, быть может, захотят одеть такую же, как на тебе, одежду, жить в таких же больших домах. А потом они скажут, что ваши длинные ружья вернее стрелы или копья. Кто же даст им здесь все это: и одежду, и ружья, и такие дома?
— У тебя очень много вопросов, Ингалак, — остановил его Шелихов. — Но разве ты не знаешь, что и ружья, и одежда — все делается руками человека? Или руки твоих людей слабы? Им нужно лишь передать умение, и они смогут и ковать железо, и строить. Мы, русские, научим вас этому. Мы хотим жить с вами в мире и дружбе.
Старый Ингалак задумался.
— Значит, вы приехали не для того, чтобы убивать нас, жечь наши жилища, отбирать песцовые и котиковые шкуры?
— Нет, Ингалак, мы приехали трудиться, охотиться, изучать эту землю. Здесь много, очень много богатств. Их хватит и для нас, и для твоего народа. Их будет достаточно и для других племен.
— Я слышу, ты говоришь правду, — молвил Ингалак, внимательно глядя в глаза Шелихову. — У тебя нет нужды обманывать меня: ведь я здесь один, а вокруг твои люди, и тебе ничего не стоило бы…
— Будь спокоен, Ингалак, — улыбнулся Шелихов. — Не зная меня, ты решился прийти сюда один. Ты человек отважный и честный, а мы уважаем таких людей. Я отпускаю твоих воинов — их раны уже зарубцевались. Пусть эти воины расскажут всем кадьякам, что встретили здесь не врагов, а друзей, и пусть приходят к нам в любое время.
Кадьяки ушли со своим старым предводителем, унося щедрые подарки Шелихова: отрезы ситца, курительные трубки, табак, ножи…
Ни у бывших пленников, ни у Ингалака Шелихов не допытывался больше, откуда у них появилось ружьё английского образца. Он решил, что узнает об этом позже. Если ружьё попало к ним случайно, — особого значения этот факт не имел. Если же кто-то снабжал островитян новейшим оружием для борьбы против русских поселенцев, — нужно было узнать, чья это злобная затея, разыскать негодяя и наказать…
Проходили дни, уже миновало две недели, но никто из кадьяков вблизи посёлка не появлялся. Промысел морского зверя попрежнему был очень успешен: на складах вырастали кипы драгоценных мехов. Такого количества отборных котиковых шкур не видывал ни иркутский богач Голиков, ни владельцы лучших московских пушных магазинов. А Шелихов, казалось, и не замечал этого огромного богатства. Камень, разысканный им где-то в русле ручья, взволновал его куда больше, чем добыча зверя. В этом камне он обнаружил медь. Позже он увидел на острове превосходный точильный камень. В разных районах огромного острова были найдены кристаллы хрусталя, гончарная глина, несколько крупинок золота. Все эти находки были для Шелихова самыми драгоценными приобретениями.
Карта Кадьяка с каждым днём все больше прояснялась. Не только линия берега, направление рек и горных кряжей получали здесь чёткие очертания, — на карте уже можно было прочесть, какие ценности хранятся в нетронутых недрах острова, где расположены самые богатые массивы строительного леса, где находятся луговые долины, заросшие кормовыми травами… На этих лугах Григорий Иванович словно видел уже бесчисленные тучные стада, в лесных дебрях, казалось, слышал гул лесопилок, над залежами руд и минералов чудились ему разрезы карьеров и вышки шахт…