Шавельский Георгий. Воспоминания последнего Протопресвитера Русской Армии и Флота (Том 1)

   Православной миссии среди Галицийских униатов в то время могло быть только одно дело: не обличая униатской веры, не пытаясь пока воссоединить униатов, всеми способами показывать им, - {167} особенно оставшимся без своих священников, бежавших в глубь Австрии, - красоту и теплоту православия: совершая для них службы, исполняя все требы, бескорыстно всем и для всех служа, а для этого пославши туда самых лучших - испытанных и образованных своих священников. При таком характере нашей работы униаты, может быть, поверили бы нам, привыкли бы к нам, а, может быть, и полюбили бы нас и незаметно слились бы с нами. При ином - одни нас возненавидят, другие, поверив нам, будут под угрозой мести со стороны австрийцев, которые, если территория с воссоединенными снова перейдет в их руки, не пожалеют для "изменников" пуль и виселиц. Но такая миссия для наших церковных деятелей казалась прежде всего скучной и необещающей лавров, а затем она представлялась и канонически недопустимой. Совершать богослужение, требы для еще не присоединенных к православию униатов, венчать их, крестить их детей, хоронить их и т. д. - от этой мысли содрогнутся и теперь такие "столпы" православия, а тогдашние вдохновители воссоединительного Галицийского дела, как митр. Антоний (Храповицкий) и другие. Что обстановка, совершенно исключительная, требовала, чтобы икономия церковная разрешала в данном случае действовать, считаясь не с буквой, а с духом, не с формою, а с высшей правдой и христианской любовью, - это тогда не было ни понято, ни принято во внимание. Вместо мудрости, воссоединители вложили в дело настойчивость, решительность и уставную законность, по всей вероятности, не учитывая всех тех последствий, к которым должно было привести дело их "святой ревности".
   Прибыв в Ставку, я показал великому князю статью "Колокола" и при этом изложил свой взгляд на дело. Верховный тотчас пригласил к себе начальника Штаба, и я, в присутствии последнего, повторил свой доклад. Наша беседа кончилась тем, что великий князь приказал заготовить от его имени телеграмму на имя Государя, - {168} просить высочайшего повеления о немедленном приостановлении всяких воссоединительных действий в Галиции.
   Телеграмма за подписью Верховного была послана в тот же день, а через несколько дней был получен ответ Государя, что он повелел архиеп. Евлогию прекратить воссоединительную работу.
   Но... "апостольские" труды неудачных сотрудников архиеп. Евлогия и после этого продолжались...
   Как это могло быть, когда последовало совершенно определенное высочайшее повеление? Отвечаю на этот вопрос сообщением изучавшего в 1916 году по документам канцелярии обер-прокурора Св. Синода и по синодальным дело Галицийского воссоединения, профессора Киевской Духовной Академии, прот Ф. И. Титова. Он рассказывал мне, что он там видел высочайшую телеграмму, повелевавшую прекратить воссоединение в Галиции. Тут же на телеграмме была пометка, что Канцелярия спрашивала у обер-прокурора Св. Синода: какие принять меры в виду такого повеления Государя. И тут же стоял ответ обер-прокурора: "Приобщить к делу"... Коротко и ясно. Возможно, что обер-прокурор, получив высочайшее повеление приостановить воссоединительные действия, вошел к Государю с особым докладом, и Государь разрешил ему продолжать воссоединения. Может быть, пользовавшийся благоволением царицы обер-прокурор В. К. Саблер при ее помощи добился этого.
   Чтобы не прерывать нити рассказа, я продолжаю речь об этом деле.
   Время шло, шли и воссоединения. Ни в каком случае нельзя заподозревать ни чистоты намерений, ни ревности о благе церкви у стоявшего во главе воссоединительного дела архиеп. Евлогия. Но, в то же время, нельзя не признать, что он в этом предприятии проявил как будто совсем несвойственные ему нечуткость и близорукость.
   Получив синодальное повеление заняться {169} воссоединительным делом в Галиции, архиеп. Евлогий оставил свою огромную епархию и поселился во Львове. В Галиции уже работал целый полк его сподвижников, огромный процент которых составляли иеромонахи Почаевской Лавры, полуграмотные, невоспитанные, невежественные. И они должны были заменить обращаемым в православие униатам их прежних священников, которые почти все имели университетский диплом и блестящую практическую выучку, в направлении и совершенствовании которой Галицийский униатский митр. Шептицкий был большой мастер.
   Как бы для большего неуспеха в работе, этих новоявленных противоуниатских миссионеров сразу же поставили в самое несносное материальное положение. Как рассказывал мне настоятель штабной церкви при нашем генерал-губернаторе в Галиции, протоиерей Венедикт Туркевич, им не назначали никакого определенного жалования; вместо жалованья, архиеп. Евлогий, имевший в своем распоряжении аванс из Синода, выдавал им от времени до времени по 10-15 руб. на человека. Такие деньги составляли тогда слишком незначительную сумму. Поэтому помощники архиеп. Евлогия обыкновенно влачили самое жалкое существование и по временам, когда Владыка на очень долгое время, - а это было обыкновенным явлением, - оставлял их без новой подачки, вынуждены были питаться почти подаянием. Тому же прот. Туркевичу всё время приходилось из сострадания кормить того или другого монаха-"миссионера", издержавшего евлогийскую субсидию и жившего затем в течение долгого времени без гроша в кармане. Всё это было так примитивно-мелочно, непродуманно. И, конечно, всё это не могло служить к славе православной церкви...
   По-видимому, Верховный больше не беспокоил Государя по делу о воссоединении. Я же после сентябрьского доклада не напоминал о деле, считая, что сами военные {170} власти должны были понять и по достоинству оценить его.
   В конце октября или в начале ноября 1914 г. в Ставку приезжал архиеп. Евлогий. Он имел продолжительный разговор с начальником Штаба, беседовал с великим князем. О содержании этих бесед мне неизвестно: я не пытался узнать, а мне не сообщили о них. Судя же по тому, что обращение великого князя с архиепископом Евлогием во время завтрака было очень сдержанным, я понял, что архиеп. Евлогий сочувствия в Ставке не встретил. В беседе со мною архиепископ не проронил ни одного слова о воссоединении. Я, с своей стороны, не счел удобным начинать разговор о деле, касающемся ближе всего архиепископа.
   В конце ноября в Ставку приехал обер-прокурор Св. Синода В. К. Саблер. Я встретил его на вокзале. Поздоровавшись со мной троекратным воздушным лобзанием (Саблер так здоровался со всеми духовными лицами: он не подносил своих губ к щекам здоровавшегося ближе, чем на четверть аршина, но трижды чмокал губами. Это у него означало троекратное лобзание!), он сразу залепетал:
   - Ах, о. протопресвитер, я всю дорогу читал вашу книгу о воссоединении... Как интересно, как интересно!
   И жизненно, главное - жизненно. Я большую половину книги прочитал за дорогу...
   Я решил перевести разговор на современное воссоединение. Но лишь только я начал говорить о множестве ошибок и разных эксцессах, которые были допущены при Белорусском воссоединении, и которых теперь, в военную пору, на театре военных действий можно и должно избегать и для безопасности воссоединеняемых, и для блага Церкви, он меня сразу перебил:
   - Ах, о. протопресвитер, у меня к вам большая просьба: поддержите меня перед великим князем {171} Николаем Николаевичем. Во Львове, знаете, на горе, на чудном месте, у собора св. Юра резиденция митрополита, ряд отличных домов... Нам бы, хоть бы два-три домика дали... реквизировали. Я буду просить об этом Верховного, а вы мне помогите.
   Я ответил молчанием на эту просьбу.
   На другой день, посетив Саблера в его вагоне, стоявшем вблизи от великокняжеского поезда, я снова заговорил о Галицийском воссоединении. Саблер быстро перевел речь на другой предмет. Ясно мне стало, что мой взгляд на дело Саблеру известен и совершенно расходится с его взглядом и желаниями. Ему нужны были громкие цифры воссоединенных и "домики" во Львове; я же по истории Белорусского воссоединения знал действительную цену громких цифр, не верил в прочность приобретения Львовских "домиков" и сильно опасался за возможность катастрофы этого воссоединительного предприятия. Не стану распространяться о том, что всё это дело по своей конструкции представлялось мне совершенно несвоевременным и несерьезным, роняющим престиж великой церкви, от лица которой оно производилось...
   Больше я не пытался заговаривать, убедившись в бесполезности своих попыток.
   В Ставке Саблера приняли довольно немилостиво. Он был приглашен и к завтраку, и к обеду, но посажен не рядом с великим князем, как сажали других почтенных министров, а за другим столом. И за завтраком, и за обедом Верховный не обратился к нему ни с одним словом. Всё это было очень симптоматично.
   О чем беседовал Саблер наедине с великим князем и с начальником Штаба, не знаю. Но уехал он из Ставки недовольный: никаких домов ему не дали. А о приезде его и о нем самом потом в Ставке вспоминали с усмешкой.
   Из писем от своих петроградских друзей я знал, {172} что архиеп. Евлогий в своих воссоединительных действиях вдохновляется другим, талантливым, но иногда плохо разбирающимся в обстоятельствах, архиеп. Антонием и всецело поддерживается и руководится своеобразным ревнителем православия В. К. Саблером. Но архиепископ Евлогий и не подозревал, до какой степени доходила попечительность о нем Саблера. Последний, между прочим, командировал в помощь Евлогию, в качестве секретаря по униатским делам, чиновника своей канцелярии П. Д. Овсянкина, человека очень сердечного, отзывчивого, доброго, еще более услужливого, но выработавшего довольно своеобразный взгляд на порядочность в человеческих отношениях.
   В Петрограде, среди бумаг, у меня остался большой том копий (Оригиналы хранились в архиве канцелярии обер-прокурора Св. Синода.) писем-донесений г. Овсянкина обер-прокурору Св. Синода, В. К. Саблеру, о действиях архиеп. Евлогия в Галиции, любезно предоставленный мне тем же проф. прот. Ф. И. Титовым.
   В своих донесениях, аккуратно посылавшихся раз-два в неделю, Овсянкин самым тщательным образом, до мельчайших подробностей, описывал своему патрону всё, касающееся не только общественной деятельности, но и частной жизни архиеп. Евлогия: когда тот ложится спать и встает, что и когда ест и пьет, кто y него бывает, о чем он говорит, даже что думает, как действует по униатским делам и пр. и пр. Если бы только архиеп. Евлогий знал, каким оригинальным попечением окружил
   его "добрый" Владимир Карлович, и каким милым сотрудником его был г. Овсянкин!
   1-2 февраля 1915 года я провел во Львове, где виделся с генерал-губернатором Галиции, графом Г. А. Бобринским. От Овсянкина и других я узнал, что архиеп. Евлогий очень доволен результатами {173} воссоединения, давшими ему несколько десятков униатских приходов. Числа были в его пользу и, на его взгляд, говорили о большом успехе. Так точно во время Белорусского воссоединения в 1834 г. думал Полоцкий еп. Смарагд, когда хвастался обер-прокурору Св. Синода: "Мы присоединили 34 униатских прихода!" А умный и дальновидный Литовский архиеп. Иосиф Семашко по этому поводу замечал: "Мы присоединили 34 прихода! Гораздо лучше было бы не присоединять ни одного прихода!".
   Овсянкин тоже, пожалуй, был доволен успехами воссоединения, но осуждал вялость и нераспорядительность архиеп. Евлогия.
   Генерал-губернатор гр. Бобринский, которого я еще с японской войны знал за человека весьма воспитанного и сдержанного, в совсем непривычном для него тоне, почти с раздражением говорил о "вредной политике" архиеп. Евлогия, своими воссоединениями волновавшего население и в большей части его вызывавшего озлобление, особенно, в тех случаях, когда униатские церкви отбирались у униатов и отдавались православным, т. е. воссоединившимся. Гр. Бобринский считал работу архиепископа Евлогия вредной для русского дела, опасной для местного населения.
   Священником штабной церкви генерал-губернатора Галиции в то время был, как я уже говорил, кандидат богословия, прот. В. И. Туркевич, раньше служивший членом Духовного правления нашей Северо-американской епархии. В общем, осуждая всё начинание архиепископа Евлогия, как несвоевременное, прот. Туркевич в особенности не одобрял привлечения к работе в Галиции невежественных иеромонахов, а также скупости архиеп. Евлогия, дрожавшего за каждую копейку и державшего своих помощников на каких-то нищенских, случайных подачках, на подножном, можно сказать, корму.
   1-го вечером и 2-го февраля утром я совершал богослужение в большой униатской Львовской {174} церкви (кажется, Св. Николая). За богослужениями храм был переполнен молящимися, главным образом - униатами. Мужчины и женщины подходили ко мне под благословение, принимали на всенощной помазание елеем, причем все целовали мне руку.
   У меня тогда явилась мысль: значит, они не делают различия между мною и своими священниками; значит, они считают, что мы одно с ними по вере, что мы им - свои. Зачем же мы хотим подчеркивать торжественно и всенародно, что они для нас чужие, что мы совсем другое, чем они? Зачем мы толкаем их на непосильный, может быть, для многих из них вопрос: если мы не одно с ними, то что же такое мы? Зачем, требуя обрядовой формальности - отречения от папы и filioque, т. е. от догматов, которые для них и непонятны и безразличны, зачем мы подвергаем их возможности невероятных опасностей? Ужель для того только, чтобы выполнить букву в данном случае мертвого закона? Тяжело, больно было на душе.
   Из Львова я направился на позиции осаждавшей Перемышль нашей армии. Там я виделся с командующим армией генералом Селивановым и с множеством военных священников. Как и гр. Бобринский, все они отрицательно относились к производившемуся воссоединению. Некоторые при этом рассказывали о насилиях над нежелавшими присоединяться униатами, делавшихся некоторыми нашими "миссионерами" при участии "ревнителей" - чинов полиции. Тут же они просили у меня указаний, как им поступать, когда оставшиеся без священников, убежавших или погибших, униаты просят их совершать богослужение, исполнять требы и пр.
   На обратном пути, во Львове, я виделся с преосвященным Трифоном (викарий Моск. еп.), исполнявшим тогда обязанности штабного священника в VII армии.
   Он также отрицательно относился к политике архиеп. Евлогия.
   {175} Вернувшись в Ставку, я доложил Верховному о впечатлениях своей поездки, не умолчав и о воссоединениях. Великий князь беспомощно пожал плечами:
   - Что я могу сделать? Вы же знаете: я просил Государя, Государь обещал. Я отлично понимаю, что от их воссоединений, кроме неприятностей и осложнений, ничего нет. Обождем еще.
   По поводу же заявленной военными священниками просьбы я 17-го или 18-го февраля обратился в Св. Синод с таким рапортом:
   "Военные священники просят у меня указаний, как им поступать, когда оставшиеся без своих священников Галицийские униаты обращаются к ним с просьбами о совершении треб и богослужения. Если отказывать униатам в их просьбах, то они пойдут к римско-католическим ксендзам, после чего навсегда будут потеряны для православия; если же требовать от них торжественного присоединения и торжественно присоединять их к православной церкви, то, в случае обратного занятия австрийцами галицийской территории, воссоединенные будут обвинены в государственной измене и подвергнутся казни. Так как основные пункты, отличающие унию от православия - догматы о filioque и о главенстве папы - для простого униатского народа - пустой звук, и так как простецы-униаты считают себя заодно с православными, то не следует ли самый факт обращения их к православному священнику считать за воссоединение и без шуму и всяких предварительных торжественных формальностей не отказывать им, при отсутствии у них своего священника, ни в совершении богослужения, ни в исполнении треб. Прошу дать мне соответствующие указания".
   Ответа на рапорт я не получил. В ноябре 1915 года, когда я был присутствующим в Св. Синоде, во время одного из вечерних заседаний Синода я увидел на столе большое дело о Галицийском {176} воссоединении. Взяв его, я разыскал свой рапорт. Мой рапорт был пришит к делу. На левой стороне его рукою Управляющего Канцелярией Св. Синода была сделана приписка: "Г. обер-прокурор приказал настоящего рапорта Св. Синоду не докладывать". Г. синодальный прокурор всё мог...
   В начале апреля в Ставке стало известно, что Государь посетит Львов и Перемышль. Верховный был против этой поездки, - это я слышал из уст самого Верховного, - опасаясь, между прочим, покушения на жизнь Государя. Другие находили поездку преждевременной, так как еще нельзя было считать Галицию прочно закрепленной за нами. Кажется, сам Государь настоял на поездке.
   4-го апреля Верховный поручил мне заблаговременно выехать во Львов, чтобы к царскому приезду наладить церковную сторону встречи.
   - А то напутают. Бог весть, как. Передайте архиепископу Евлогию мою просьбу, - добавил великий князь, - чтобы встречная речь его была коротка и не касалась политических вопросов.
   Накануне приезда Государя я прибыл во Львов и прежде всего направился к архиеп. Евлогию. Беседа наша была очень согласной, пока мы устанавливали разные подробности церемониала встречи, но архиепископ обиделся, когда я передал ему просьбу великого князя.
   - Как же это можно, чтобы речь была короткой?.. Разве можно тут обойти политику? Разве не могу я, например, сказать: "Ты вступаешь сюда как державный хозяин этой земли?" - волновался архиепископ.
   - Я думаю, - ответил я, - что нельзя так сказать, так как война еще не кончена и никому, кроме Бога, не известно, будет ли наш Государь хозяином этой земли. Пока она - только временно занятая нашими войсками.
   - Ну как же это? - настаивал архиепископ.
   {176} - Я вам передал просьбу великого князя, а дальше, владыка, ваше дело, - ответил я.
   Государь прибыл во Львов в 5 ч. вечера. Духовенство и масса народа долго ждали его в храме. При встрече Государя архиеп. Евлогий произнес длинную, политическую речь. Государь слушал спокойно. Великий князь всё время волновался, кусая губы, переминаясь с ноги на ногу, по временам как-то странно взглядывая на меня.
   В 8-м часу вечера в великолепном дворце наместника Галиции был очень многолюдный обед: из духовенства были приглашены архиеп. Евлогий и я.
   Архиепископ Евлогий прибыл во дворец в приподнятом настроении, волнуясь, должен ли он ехать в Перемышль для встречи Государя.
   - Я спрошу у великого князя, - предложил я ему и направился к стоящему недалеко от нас Верховному. Великий князь нервничал.
   - Встреча хороша, но речь-то? - обратился он ко мне прежде, чем я успел сказать ему слово.
   - Я передал архиепископу Евлогию просьбу вашего высочества, - сказал я.
   - Верю, но разве можно что-либо с ним сделать? - ответил мне великий князь.
   - Архиепископ Евлогий недоумевает: нужно ли ему ехать в Перемышль для встречи Государя, - обратился я.
   - Нечего ему там делать. Вы встретите, - был ответ великого князя.
   По пути в Перемышль Государь задержался на смотру VIII армии. После смотра командующий армией генерал Брусилов был пожалован званием генерал-адъютанта. Рассказывали, что, принимая от Государя генерал-адъютантские погоны и аксельбанты, Брусилов на глазах у всех поцеловал руку Государя.
   {178} В Перемышле, после встречи Государя, также был парадный обед в крепостном военном собрании. Общее внимание тут привлекала преждевременно заготовленная для памятника "победителю" статуя коменданта крепости Перемышль генерала Кусманека.
   На другой день Государь с великим князем и большой свитой осматривал форты крепости Перемышль, а затем на автомобиле отбыл во Львов и в тот же день поездом - из Львова обратно в Россию.
   Утром 12-го апреля оба поезда, царский и великокняжеский, остановились на ст. Броды. Было воскресенье. Я с доктором великого князя Маламой отправились к литургии в униатскую церковь. Церковь в общем имела совсем православный вид: трехярусный иконостас, нашего письма иконы. Служил православный русский священник; пели по-униатски; большинство песнопений пелись всей церковью. Меня особенно удивили песнопения:
   "Ангел вопияше" и "Отче наш", исполненные всей церковью особым вычурным напевом чрезвычайно красиво и стройно. Многие из молящихся, особенно женщины, стояли с молитвенниками, по которым следили за богослужением. Церковь была полна народу. Порядок был образцовый. Вся обстановка службы создавала торжественное молитвенное настроение.
   - И наши хотят еще учить их, когда нам надо от них учиться? обратился ко мне доктор, когда мы выходили из церкви.
   На паперти храма мы остановились.
   - Где же ваш униатский священник? - спросил я у одной средних лет женщины.
   - Тикае до Вены, - отвечала она.
   - Что ж, вы привыкли к новому священнику?
   - А чего не привыкнуть?
   - Да он же не похож на вашего прежнего: он с длинными волосами, бородой и в рясе.
   {179} - Так что ж? Наш, як папа, а этот як Христос...
   - Кого же они - Евлогий и др. - присоединяют? Зачем, от чего присоединяют? - волновался доктор, давно возмущавшийся воссоединительными операциями архиепископа Евлогия. Я молчал.
   Когда мы подходили к поездам, там на площадке около них стояли: Государь, беседовавший с великим князем Петром Николаевичем, а невдалеке от него великий князь Николай Николаевич с свитским генералом Б. М. Петрово-Соловово, только что вернувшимся из поездки по Галиции. Великий князь, увидев меня, подозвал к себе.
   - Вы говорили с Петрово-Соловово? - спросил он меня.
   - Нет, ваше высочество. После возвращения Б. М. из поездки я только сейчас его вижу, - ответил я.
   - Удивительно! Петрово-Соловово объехал всю Галицию и везде интересовался ходом воссоединения. Теперь он рассказывает мне о воссоединении точь-в-точь то, что вы уже не раз мне докладывали. Вот что... Сейчас я скажу Государю, чтобы он поговорил с вами. Вы ему скажите всю правду.
   Сказав это, великий князь быстро повернулся и подошел к Государю. Минуты через две великий князь позвал меня. Я подошел.
   - Вот, ваше величество, о. Георгий пусть доложит вам, - сказал великий князь.
   - Пойдемте, - обратился ко мне Государь. Мы вдвоем пошли по перрону вокзала.
   - Скажите мне откровенно ваше мнение о воссоединении униатов в Галиции, - сказал мне Государь.
   Я начал с того, что я раньше научно изучил униатский вопрос и, поэтому, мне, может быть, лучше, чем другим, видны ошибки и промахи в этом деле. Дальше я подробно разъяснил Государю, что и на родной {180} территории и в мирное время такие ошибки приводили к бунтам и вооруженным столкновениям и что тем более они опасны теперь - в военное время, и совсем нежелательны в виду международных отношений, так как союзники наши французы и италианцы - католики. Затем я постарался раскрыть, в чем именно ошибочно производящееся воссоединение: тактически оно ведется неправильно; по настоящей военной поре оно совсем не своевременно; для воссоединяемых крайне опасно, ввиду возможности перехода территории опять в руки австрийцев; для церкви оно может оказаться бесславным. Сказал я Государю и о том, что, насколько мне известно, и верховное командование, и военачальники, и духовенство военное с еп. Трифоном во главе, и гражданская власть края - в лице генерал-губернатора единодушно считают происходящее воссоединение и несвоевременным, и опасным. Я говорил с жаром, с увлечением. Государь напряженно слушал меня. Мы несколько раз взад и вперед прошлись по перрону.
   - Что же, по-вашему надо сделать? - спросил меня Государь, когда я кончил свою речь.
   - Архиепископ Евлогий достойнейший человек, но в данном случае он взял неверный курс, которого он не хочет изменить, так как, кажется, он крепко верит в правоту принятого им направления. Его поэтому надо вернуть в Волынскую епархию, которая, кстати, очень нуждается в личном присутствии своего архипастыря, а униатское дело поручить другому, - ответил я.
   - Кому же? - спросил Государь.
   - Я не смею указывать определенное лицо. Но, может быть, с этим делом справился бы трудящийся теперь в армии, тут в Галиции, еп. Трифон. Он ориентирован в местной обстановке и, по моему мнению, держится совершенно правильного взгляда на здешнее унианство, - ответил я.
   - Отлично! Заряженный вашим докладом, я поеду {181} в Петроград и там сделаю, как сказали вы, - были последние слова Государя. На этом мы расстались.
   От Государя я подошел к Верховному, который в это время разговаривал с генералом Г. А. Бобринским, генерал-губернатором Галиции. Я подробно рассказал о беседе с царем. "Отлично!" - сказал великий князь, а граф Бобринский чуть не со слезами обнял меня. "Вы разрешили самый тяжелый и запутанный вопрос в Галицийском управлении", - сказал он мне.