Страница:
Так что Управление «С» небезупречно.
Сегодня неприятных проблем нет – документы получены отличные, супружеская пара нелегалов докладывает о получении «железных» легализационных документов. Все в порядке, жизнь идет своим чередом.
Еще нет и полудня, а за окном темнеет, капли барабанят по подоконнику, по стеклам, то ли дождик, то ли снег, холодный ветер задувает в приоткрытое окно. Надо включать свет над столом…
– Что для Крючкова?
Рапорт о повышении пенсии престарелой вдове нелегала, сейчас она получает ничтожно мало, и на эти деньги прожить невозможно. Пара рапортов о выводе нелегалов на постоянное оседание, о зачислении нелегалов на действительную воинскую службу – все это прерогатива председателя.
Отчет об учениях подразделения спецназначения. Оно предназначено для действий в особых условиях за рубежом, а недавно потренировалось на особо охраняемых советских объектах, куда, казалось бы, и муха не пролетит. Отчет вызывает сложные чувства. Наши ребята просто молодцы: случись это в реальных условиях, объект или любая его часть были бы уничтожены. С шумом или без шума – это по выбору. Но что же это за охрана и система безопасности? Ведь Чернобыль-то еще у всех в памяти. Представляю, как рассердится Крючков и какой «втык» ожидает начальника областного управления, где расположены объекты. Неприятно навлекать гнев начальства на приличного человека, однако дружба дружбой, а служба службой.
Дроздов просит поощрить участников учений. Я – «за» и подписываю отчет.
Пожалуй, я поторопился, отметив, что сегодня неприятностей нет. Длинное письмо нелегала в проявленной тайнописи на русском языке. Для удобства начальства текст перепечатан на машинке. Судя по мелким опечаткам и сбоям, машинистке это письмо не доверили и стучал по клавишам одним пальцем работник, ведущий дело нелегала.
Дроздов смотрит на меня, на его лице нет привычной улыбки. Читаю: «…Предательство социализма… развал нашего государства… бездумные уступки Западу… предали союзников… непонятно, чем руководствуются в Кремле; люди ЦРУ в советских верхах… разлагается КГБ… куда смотрите все вы?» И спокойное: «Невыносимо тяжело наблюдать все, что происходит в нашем Отечестве. Но вы можете быть уверены, что я выполню свой долг до конца».
– Так что будем делать, Юрий Иванович? Председателю это письмо пошлем, пусть почитает, может быть, что-то Горбачеву процитирует… Нелегала надо успокоить: еще ничто не потеряно, наша работа нужна Родине, ну и так далее, потеплее. Но что же будем делать, дорогой товарищ генерал? Куда мы катимся? Куда нас, как стадо баранов, ведут? Почему игнорируют нашу информацию – Крючков докладывает наверх, а там она бесследно растворяется?
Наивные вопросы. Ответ, кажется, ясен, но его страшно сформулировать даже для себя. Не может начальник разведки признать, что он вместе с десятками миллионов подпал под обаяние самовлюбленных, корыстных шарлатанов, что его подвела многолетняя привычка подчиняться и верить начальству, не подвергать сомнению его мудрость и честность.
Может быть, обычный страх, осторожность служивого человека его подвели? Не высовывайся, не рискуй – все равно ничего не изменишь, а неприятности наживешь. А может ли начальник разведки взбунтоваться против законной власти? Ведь за ним тысячи людей, можно ли играть их судьбой? Короче говоря, ищет начальник оправдания своему малодушию, прячется за служебную дисциплину, за чувство ответственности, боится правде в глаза посмотреть… А может быть, правды-то он и не видит?
Дроздов взрывается гневной тирадой – передо мной не руководитель нелегальной разведки, а офицер-фронтовик, до глубины души уязвленный унижением своего Отечества. Мне понятно все, что он говорит сдавленным, дрожащим от ярости голосом. У него нет главного – ответа на вопрос «что же делать?».
И у меня его нет. Надо работать, жить, надеяться, что пройдет это наваждение, пройдет с нашей помощью… И не верить кремлевским свистунам… Топить совесть в текучке, в бумагах, в обсуждениях, совещаниях, замыкаться в привычном оперативном мирке, где все обыденно и знакомо, где слова «вербовка», «перевербовка», «подстава», «контрразведка», «деза», «жесткая проверка» не несут зловещего смысла, это жаргон мастеровых. «Мы-де честно выполняли свой долг».
Расстаемся с Дроздовым взбудораженными и неудовлетворенными. Неладно, смутно на душе. Ну хоть посветлело бы за окном, хоть перестала бы сыпать какая-то холодная гадость. Не с неба – сверху, в такую погоду кажется, что неба больше нет.
Что дальше? Узкий длинный листок подсказывает: пора пригласить заместителя начальника ПГУ Калягина. Он просил принять его сегодня.
(Ненавижу фразу: «Можно к вам записаться на прием?»
Не могу понять, то ли мои подчиненные таким образом потихоньку надо мной измываются, то ли в разведке вошли в моду аппаратные манеры. Что я, зубной врач? Скажи, что есть дело, а я скажу, когда можно зайти!)
Калягин идет со своего четвертого этажа ко мне на третий.
Можно встать со стула, потянуться, размять ноги. От многочасового ежедневного сидения начинает побаливать спина. Рядом с моим письменным столом стоит высокая конторка – удобное приспособление для того, чтобы читать и писать стоя. Когда-то я увидел это сооружение в кабинете маршала Ахромеева и позаимствовал идею. Конторка напоминает трибуну, и мои злоязычные подчиненные, конечно, не удерживаются: «Шеф построил трибуну и сам себе говорит речи!» Да, такое время – все говорят речи и в потоках слов тонут немногие мысли…
Что у Николая Егоровича? Начальник отдела собирается в плановую командировку. Дело полезное, начальники должны знать свои резидентуры не только по отчетам. Он собирается провести контрольную встречу с агентом в Джакарте? Прекрасно, давно пора это сделать – агент хороший, а отдача от него что-то маловата. Надо разобраться…
Справка о работе по японским объектам в странах Юго-Восточной Азии. Не впечатляет – много суеты, есть оперативные заделы и желание показать положение лучше, чем оно есть на самом деле, то есть попытка втереть начальству очки, но делается это корректно.
– Предупреди, Николай Егорыч, начальника отдела, что сразу после его возвращения из командировки поговорим у меня о работе с японцами. Говорить будем конкретно.
– Хорошо, отдел надо встряхнуть…
Встряхнем, конечно. Устроим, как говорится, накачку руководству отдела, оно разошлет грозно-деловые указания в резидентуры, встрепенутся резиденты, разберут состояние дел у каждого работника – машина прибавит обороты. Разведке нужна агентура. Приобретать ее становится все труднее, и причина отнюдь не в недостатке рвения или умения. Это отдельный разговор.
Документы к беседе с резидентом в К. Он возвращается из отпуска к месту службы, и разговор с ним состоится завтра. Резидент надежд не оправдывает. Под его началом всего два работника да шифровальщик, но сам он, человек опытный и, казалось бы, хорошо подготовленный, активности не проявляет. Кто же должен работать, как не резиденты? Это не канцелярский и не декоративный, а самый боевой пост, резиденту все карты в руки – высокая должность по прикрытию, самостоятельность, опыт. Как ни печально, многие резиденты предпочитают отсиживаться в кабинетах, давать указания работникам, сидеть до поздней ночи над бумагами. Те, что поглупее, еще ввязываются в посольские или торгпредские дела, усиленно занимаются «работой по советской колонии» под видом ее контрразведывательного обеспечения.
– Давай поговорим с ним завтра после обеда. А может, оставить его в Москве, все равно проку не будет?
– Н-да-а, – сомневается Николай Егорович, – отругать его как следует надо, а оставлять в Москве – едва ли. Готовой замены нет, разговоры всякие начнутся, то да се… Пусть еще на годок съездит, мы тем временем замену подберем. Есть на примете отличный парень, на будущий год вполне созреет для резидента.
Вообще-то я глубоко убежден, что вакантное место лучше пустого человека. Все мои заместители, начальники подразделений с этим вполне согласны. «Конечно, вакансия есть не просит, денег ей платить не надо, беспокойств, в отличие от никудышного работника, не причиняет…»
Все это теория. Тот же самый начальник отдела, который только что горячо высказывался в пользу жесткой кадровой политики, может пытаться просунуть в командировку человека, уже побывавшего за границей и не проявившего себя ничем хорошим. Пропустим его, а потом будем жаловаться, что у Петрова или Сидорова дело не идет, выяснять, кто направил его на боевую работу, кто просмотрел. Никто не просмотрел – просто есть вакансия и есть работник, подходящий для нее по чисто формальным признакам. Если к тому же он ухитрился чем-то удружить лично начальству, тем лучше. (Кстати, удивительно, как многие плохие или посредственные работники умеют хорошо решать житейские проблемы!) Да и начальники ловчат. Узнает один, что коллега ищет, скажем, журналиста с французским языком, а у него давно уже такой всем в отделе нервы перепортил амбициозностью и бестолковостью. Случай представился – журналиста сплавили, дали ему приличную характеристику, и пусть теперь с ним в другом отделе мучаются.
Вот и сейчас… По делу и в назидание другим надо бы оставить резидента в Москве и отправить его куда-нибудь подальше от оперативной работы. Такие уголки в службе есть. Но кого послать? Можно ли оставить, хотя и маленькую, резидентуру без начальника? А этот дела не сделает, но и не навредит. Черт с ним, пусть едет, но шкуру с него снимем – час стыда за год красивой жизни, как говаривал Василий Иосифович Старцев, в чей отдел я пришел 27 лет назад.
У Николая Егоровича все. Собираясь уходить, спрашивает: «Как там Наджиб?» Он долго работал в Кабуле, прекрасно знаком со всеми афганскими лидерами и принимал участие в их судьбе. Сидящий уже три года в Москве Бабрак Кармаль не может спокойно слышать имени Калягина. Он уверен, что именно Калягин с послом Табеевым организовали его смещение в 1986 году. Кармаль не прав, но разубедить его невозможно. Николай Егорович переживает за Наджибуллу, часто вспоминает бурные годы в Кабуле, ночную пальбу на улицах, разрывы эрэсов, долгие беседы с афганцами – и «нашими», и душманами. Словечко «душман» – враг – ушло в прошлое, теперь мы почтительно говорим об «оппозиционных силах».
Поговорили об Афганистане, пришли к выводу, что у Наджиба есть шанс выстоять, если мы не подведем.
А между тем раздаются телефонные звонки, и на них надо отвечать. Шифровальщик приносит очередную партию телеграмм, помощник напоминает о предстоящем совещании и уточняет состав участников. Все это и есть та самая текучка, которая отвлекает человека от серьезных мыслей, но позволяет сетовать на перегрузки.
Телеграммы интересные, спокойные и не требующие немедленных действий. На информационное сообщение ложится резолюция: «Тов. Хренову В. М. – лично, к рассылке». Телеграммой должен заняться лично начальник управления, поскольку речь идет о конфиденциальном послании главы иностранного государства Горбачеву. Глава не очень доверяет чиновникам и своего, и советского МИД, не афиширует доверительных отношений с Кремлем и использует для обмена мнениями тайный канал КГБ. В разведке об этом канале осведомлены четыре человека в Центре и резидент на месте. Хренов заглянет ко мне, и мы вместе сформулируем предложения касательно ответа Президента СССР на это послание так, чтобы президент мог сказать по телефону Крючкову лишь несколько слов: «Там этот, как его… Давайте ответ, я согласен». Если не подготовить сразу проект ответа, то дело безнадежно затянется, а то и вообще забудется, и нам придется выяснять в аппарате президента, кто занимается ответом да когда он будет. Некогда четкая канцелярская машина начинает давать сбои.
Обычный набор оперативных телеграмм: прошла встреча… руководство дружественной разведки приглашает посетить… совпосол просит информировать вас лично… и т. п. Очень краткие резолюции: «Пр. переговорить», «Обсудим», «Подготовьте совместные с тов. … предложения». Иногда приходится писать длиннее. Осмотрительные люди многословных резолюций избегают.
Жизнь переменчива, оперативные ситуации – тем более. Проходит время, вертит человек в руках бумагу и недоумевает: «Почерк мой и подпись моя. Как я мог такую чушь написать?» Так что не злоупотребляйте пером: сказанная глупость быстрее забывается.
Пронзительный звонок – председатель! Переключаю остальные телефоны на дежурного, поднимаю трубку. Голос Крючкова задумчив, говорит не спеша. Понятно: разобрался с первой волной утренних дел, образовался десяток свободных минут, и их надо использовать с толком. Председатель никогда не тратит времени зря, не позволяет себе передохнуть.
– Прочитал письмо нелегала. Как вы думаете, он прав?
– Думаю, что прав, и думаю, что очень неплохо было бы показать это письмо Михаилу Сергеевичу.
– Попробуем… А вы думаете, для него это будет новостью?
– Владимир Александрович! Пусть развлекает Горбачева новостями кто-нибудь другой. Ведь надо что-то делать, мы же всем миром катимся под откос…
– Да-а, – тянет председатель, – что-то делать надо… Как настроения в разведке?
Настроения в разведке Крючкову прекрасно известны, может быть, даже лучше, чем ее начальнику. Кратко докладываю, что народ обеспокоен, рассчитывает на решительные действия руководства, хотя вера в Горбачева стремительно тает. Дисциплину в коллективе поддерживаем, но…
– Вы сами знаете, случаи предательства могут быть еще. В трубке слышен отдаленный переливчатый сигнал прямого телефона Горбачев – Крючков.
– Михаил Сергеевич звонит. Пока!
Крючков никогда не допускает ни одного слова, которое можно было бы истолковать как проявление нелояльности в отношении Горбачева. И тем не менее мне кажется, что он начал разочаровываться в нашем лидере. Какие силы давят на Горбачева, меж какими огнями лавирует Крючков, какие многослойные интриги плетутся в Кремле и на Старой площади – можно только догадываться. Это высшие сферы, там играют без правил.
Время к обеду. Реже звонят телефоны, люди потянулись в столовые. Взглянем на газеты, они стали злее, скандальнее и легковеснее.
Только что прошел очередной пленум ЦК КПСС. Я был там в числе приглашенных, слушал раздраженных и растерянных людей, видел обозленное лицо генерального секретаря. С докладом выступал Ивашко, неведомо за какие достоинства возведенный в ранг заместителя генсека в критический для партии час. Неужели он воплощает идею гуманного и демократического социализма? А может быть, именно его имел в виду Горбачев, сказав недавно: «Быть сегодня коммунистом означает прежде всего быть последовательным демократом, ставя превыше всего ценности общечеловеческие». Эта фраза запомнилась намертво и преследует меня к месту и не к месту.
Так что же поведал пленуму, стране и миру Ивашко? Вот что: «Температура нашего давно и серьезно больного общества достигла критической отметки. Сокращаются объемы производства, идет цепная реакция распада хозяйственных связей, ухудшается дисциплина. Тотальный дефицит, спекуляция, рост цен изо дня в день отравляют существование советских людей… Наглеет преступный мир, терроризирующий население. Не затихают очаги межнациональных распрей и конфликтов. Продолжается поляризация политических сил, активизируются антисоциалистические течения, множатся попытки оттеснить КПСС на задворки общественной жизни. В общественное сознание настойчиво внедряется «образ врага» в лице КПСС. Все это в совокупности накалило социальную напряженность до опасных пределов». Помечаю этот пассаж зелеными чернилами. Машинистка перенесет его на плотную карточку, и он пойдет в мой личный архив. Вот такие дела, а мы еще думаем произвести на Михаила Сергеевича впечатление письмом какого-то нелегала. Горбачев кое-кому жалуется на нехватку информации. Что ему еще нужно: огненные знаки на стене? хвостатую комету? или Буш должен сказать: «Что-то неладно в вашем королевстве, дорогой Майкл», чтобы он очнулся?
«Правду» читать неинтересно. Она напоминает курицу с отрубленной головой: мечется, панически хлопает крыльями и – о русское чудо! – истерически кудахчет. Всеобщая и дружная потеря равновесия, кого куда несет! «Демократическую» прессу продолжает негласно контролировать ближайший сподвижник президента академик (кстати, где его научные труды?) Александр Николаевич Яковлев. Здесь голоса громче, хор дружнее. «Московские новости», «Огонек» брызжут ядом, разоблачая коммунистов, коммунизм, «проклятые черные десятилетия», взахлеб разоблачают КГБ, льют лицемерную слезу о наказанных предателях, носятся с ренегатами, как черт с писаной торбой. Гордиевский, Карпович, Калугин, Королев – вот они, истинные герои… Просматриваю «Геральд трибюн», «Тайм», «Ньюс уик» – и там мелькают имена тех же героев и те же разоблачения, но тон публикаций более сух и деловит. Журналисты на Западе лучше зарабатывают и спокойнее смотрят в будущее.
Вспыхивает огонек на пульте прямой связи. Хренов: «Доклад готов. Может Михаил Аркадьевич зайти?» – «Да, пожалуйста».
Информаторы докладывают материалы, которые должны пойти за подписью начальника разведки председателю, а от него президенту, премьеру, министрам трижды в день. Срочные сообщения докладываются немедленно. С утренним докладом и документами особой важности приходит начальник Управления «РИ», в других случаях – его заместители. Этот порядок складывался годами и редко нарушается. Если начальник ПГУ находится в своем кабинете на Лубянке, в положенное время документы представляются ему там. Поток информации не иссякает.
Михаил Аркадьевич Михайлов молод, скромен. Он недавно занял руководящий пост в управлении и еще не вполне к нему привык. Михайлов долго специализировался на странах Восточной Европы и, без преувеличения, стал выдающимся экспертом по этому региону. Сейчас он осваивает более широкую проблематику. Это надо делать поскорее, ибо, видимо, ему придется занять место Хренова.
Справка по разоруженческим проблемам для председателя.
– Отправьте ее нарочным, она должна быть у Владимира Александровича после обеда. И вот еще что надо сделать не мешкая: поручите проработать экономическую сторону разоружения и конверсии. У меня такое впечатление, что экономика затрещит от разоруженческих расходов, а наша сторона берет на себя обязательства, даже не задумываясь, во что это обойдется.
– Срок? Дня три потребуется, над этой темой уже работают.
– Хорошо, но не затягивайте.
Телеграммы: подробное изложение заседания Экономического комитета НАТО, предмет обсуждения – состояние советской экономики; канцлер Коль высказывается в своем близком окружении о перспективах германо-советских отношений; американский план ужесточения блокады Кубы, советский фактор уже в расчет не принимается; приготовления Ирака к войне, о нигерийском долге Советскому Союзу – платить не собираются; Каддафи о внешней политике Горбачева.
Записи о ходе экономической реформы в Польше. Документ полезный. Надежда на то, что наши лидеры будут учиться на чужих ошибках, сохраняется. Нельзя же, в самом деле, пытаться совершить самим все мыслимые ошибки. Записка о последних поставках американских вооружений Израилю пойдет министру обороны Язову, материал о состоянии мирового рынка зерновых – премьеру Рыжкову.
– Скажите Хренову, что его документы я еще не посмотрел, верну попозже.
– Есть! Очередной доклад в обычное время?
Я не скрываю своих симпатий к Михаилу Аркадьевичу – он испытан в сложнейших ситуациях (в разведке они случаются не только в «поле», но и в Центре), на него можно положиться, как на каменную стену.
Уходит Михайлов, заходит мой помощник Юрий Иванович Новиков.
– Вам упаковочка от резидента.
– Та-ак… Что еще за упаковочка?
Увесистая коробка в плотной коричневой бумаге. Содержимое легко угадывается – сигареты, кофе, пара бутылок виски или коньяка. Сам такие посылал, только не начальству, а приятелям.
– Отдайте эту коробку начальнику 18-го отдела, и пусть она у него лежит, пока не приедет резидент. А если что неясно, может позвонить мне и спросить…
Юрий Иванович не удивлен. Время от времени начальнику разведки поступают «знаки внимания» и тут же возвращаются отправителям. Бывает, присылают фрукты. Чтобы добро не пропадало, они отдаются в буфет или раздаются дежурным. Слух об этом разносится быстро, и тем не менее кто-нибудь да попробует начальника на устойчивость.
Надвигается обед, за ним совещание руководства Главного управления. Это около 20 человек – заместители начальника ПГУ, начальники управлений, служб и секретарь партийного комитета. От служебных дел партком фактически отстранен, но сегодня речь будет идти о той проблеме, которой должны заниматься и партийная организация, и все мы, – моральном состоянии коллектива и мерах противодействия пропагандистской кампании, ведущейся в Советском Союзе против Комитета госбезопасности и разведки. Положение обостряется – за рубежом все более чувствительные удары нашей Службе наносит противник, в своем Отечестве со всех сторон клюют газеты и телевидение, нагромождаются горы былей и небылиц. Люди нервничают. Слабые уходят из Службы – нет худа без добра. Но горе в том, что начинают колебаться и сильные, чужая рука дотягивается до нас в нашем собственном доме.
На днях проводил совещание Крючков. Надо информировать о нем руководителей разведки и использовать какие-то установки председателя в обсуждении нашего предмета. Листаю записи: «Кризис общества и государства.
Стержень нашей работы – не допустить разрушения Союза. Разжигание национальной розни – это тягчайшее преступление. Необходимо внимательно рассмотреть кадровую политику комитета, в органах госбезопасности должны работать представители всех советских национальностей».
Здесь я что-то вспоминаю и нажимаю на кнопку прямой связи с начальником Управления кадров.
– Анатолий Александрович, помните, я просил вас подобрать двух-трех евреев для работы в ПГУ? Нашли?
– Ищем, но никак не подберем. Все попадаются какие-то, у кого родственники в Израиле или США. Хотя ребята есть толковые.
– Прошу вас, подтолкните исполнителей…
В ПГУ долго работал еврей Соломон Меерович К. С его уходом на пенсию возникла пустота в нашем национальном составе.
Читаю дальше. Записки отрывочны, это не стенограмма, но суть ясна: «Правовая система государства очень несовершенна, многие недавно принятые законы на практике не действуют. Совершенно очевидно, что во многом мы забежали вперед. Нам не избежать перехода к рыночным отношениям, но если бездумно ворвемся в рынок, то погибнем окончательно. Сейчас необходимо стабилизировать и экономическое, и политическое положение. Разъединить эти две задачи невозможно… В экономике придется наводить порядок командными методами, потребуется время, чтобы восстановить хозяйственные связи в рамках плановой системы.
Бороться за выполнение всеми закона – хорошего или плохого, но закона. В случае необходимости применять силу, адекватную масштабам нарушения.
Развертывается кампания, целью которой является ликвидация КГБ как политического фактора. Мы должны отвечать на это гласностью. Принятие закона об органах госбезопасности тормозится, его обсуждение в Верховном Совете пойдет непросто. Комитету нужна современная правовая база, и нам следует активнее доводить свою точку зрения до депутатского корпуса, работать со средствами массовой информации.
Госбезопасность не может оставаться в стороне от борьбы с организованной преступностью. Общество с надеждой смотрит на нас, и необходимо усилить это направление работы за счет других участков. Дело дошло до того, что «теневики» командуют властью.
В стране идет ожесточенная борьба за власть, нельзя просмотреть скатывания отдельных организаций к насильственным методам.
Исполнительность, ответственность, дисциплина – вот на чем мы стоим…»
Все совершенно верно. Эту позицию я разделяю полностью. Нам нужен закон и еще нужнее конкретные результаты в борьбе с преступностью. Разведка, противодействие шпионажу интересуют, но не волнуют народ. Его душат преступники, и народ многое простит тем, кто сможет его защитить от криминальной волны. Способен ли комитет это сделать? Не уверен. Преступность приняла такой размах, что остановить ее можно только чрезвычайными мерами на основе чрезвычайных законов. Власть растеряна и не сможет пойти на это. Власть напугана «демократами», расшатывающими остатки порядка во имя будущего правового государства. И может ли сам комитет работать эффективно?
Сегодня неприятных проблем нет – документы получены отличные, супружеская пара нелегалов докладывает о получении «железных» легализационных документов. Все в порядке, жизнь идет своим чередом.
Еще нет и полудня, а за окном темнеет, капли барабанят по подоконнику, по стеклам, то ли дождик, то ли снег, холодный ветер задувает в приоткрытое окно. Надо включать свет над столом…
– Что для Крючкова?
Рапорт о повышении пенсии престарелой вдове нелегала, сейчас она получает ничтожно мало, и на эти деньги прожить невозможно. Пара рапортов о выводе нелегалов на постоянное оседание, о зачислении нелегалов на действительную воинскую службу – все это прерогатива председателя.
Отчет об учениях подразделения спецназначения. Оно предназначено для действий в особых условиях за рубежом, а недавно потренировалось на особо охраняемых советских объектах, куда, казалось бы, и муха не пролетит. Отчет вызывает сложные чувства. Наши ребята просто молодцы: случись это в реальных условиях, объект или любая его часть были бы уничтожены. С шумом или без шума – это по выбору. Но что же это за охрана и система безопасности? Ведь Чернобыль-то еще у всех в памяти. Представляю, как рассердится Крючков и какой «втык» ожидает начальника областного управления, где расположены объекты. Неприятно навлекать гнев начальства на приличного человека, однако дружба дружбой, а служба службой.
Дроздов просит поощрить участников учений. Я – «за» и подписываю отчет.
Пожалуй, я поторопился, отметив, что сегодня неприятностей нет. Длинное письмо нелегала в проявленной тайнописи на русском языке. Для удобства начальства текст перепечатан на машинке. Судя по мелким опечаткам и сбоям, машинистке это письмо не доверили и стучал по клавишам одним пальцем работник, ведущий дело нелегала.
Дроздов смотрит на меня, на его лице нет привычной улыбки. Читаю: «…Предательство социализма… развал нашего государства… бездумные уступки Западу… предали союзников… непонятно, чем руководствуются в Кремле; люди ЦРУ в советских верхах… разлагается КГБ… куда смотрите все вы?» И спокойное: «Невыносимо тяжело наблюдать все, что происходит в нашем Отечестве. Но вы можете быть уверены, что я выполню свой долг до конца».
– Так что будем делать, Юрий Иванович? Председателю это письмо пошлем, пусть почитает, может быть, что-то Горбачеву процитирует… Нелегала надо успокоить: еще ничто не потеряно, наша работа нужна Родине, ну и так далее, потеплее. Но что же будем делать, дорогой товарищ генерал? Куда мы катимся? Куда нас, как стадо баранов, ведут? Почему игнорируют нашу информацию – Крючков докладывает наверх, а там она бесследно растворяется?
Наивные вопросы. Ответ, кажется, ясен, но его страшно сформулировать даже для себя. Не может начальник разведки признать, что он вместе с десятками миллионов подпал под обаяние самовлюбленных, корыстных шарлатанов, что его подвела многолетняя привычка подчиняться и верить начальству, не подвергать сомнению его мудрость и честность.
Может быть, обычный страх, осторожность служивого человека его подвели? Не высовывайся, не рискуй – все равно ничего не изменишь, а неприятности наживешь. А может ли начальник разведки взбунтоваться против законной власти? Ведь за ним тысячи людей, можно ли играть их судьбой? Короче говоря, ищет начальник оправдания своему малодушию, прячется за служебную дисциплину, за чувство ответственности, боится правде в глаза посмотреть… А может быть, правды-то он и не видит?
Дроздов взрывается гневной тирадой – передо мной не руководитель нелегальной разведки, а офицер-фронтовик, до глубины души уязвленный унижением своего Отечества. Мне понятно все, что он говорит сдавленным, дрожащим от ярости голосом. У него нет главного – ответа на вопрос «что же делать?».
И у меня его нет. Надо работать, жить, надеяться, что пройдет это наваждение, пройдет с нашей помощью… И не верить кремлевским свистунам… Топить совесть в текучке, в бумагах, в обсуждениях, совещаниях, замыкаться в привычном оперативном мирке, где все обыденно и знакомо, где слова «вербовка», «перевербовка», «подстава», «контрразведка», «деза», «жесткая проверка» не несут зловещего смысла, это жаргон мастеровых. «Мы-де честно выполняли свой долг».
Расстаемся с Дроздовым взбудораженными и неудовлетворенными. Неладно, смутно на душе. Ну хоть посветлело бы за окном, хоть перестала бы сыпать какая-то холодная гадость. Не с неба – сверху, в такую погоду кажется, что неба больше нет.
Что дальше? Узкий длинный листок подсказывает: пора пригласить заместителя начальника ПГУ Калягина. Он просил принять его сегодня.
(Ненавижу фразу: «Можно к вам записаться на прием?»
Не могу понять, то ли мои подчиненные таким образом потихоньку надо мной измываются, то ли в разведке вошли в моду аппаратные манеры. Что я, зубной врач? Скажи, что есть дело, а я скажу, когда можно зайти!)
Калягин идет со своего четвертого этажа ко мне на третий.
Можно встать со стула, потянуться, размять ноги. От многочасового ежедневного сидения начинает побаливать спина. Рядом с моим письменным столом стоит высокая конторка – удобное приспособление для того, чтобы читать и писать стоя. Когда-то я увидел это сооружение в кабинете маршала Ахромеева и позаимствовал идею. Конторка напоминает трибуну, и мои злоязычные подчиненные, конечно, не удерживаются: «Шеф построил трибуну и сам себе говорит речи!» Да, такое время – все говорят речи и в потоках слов тонут немногие мысли…
Что у Николая Егоровича? Начальник отдела собирается в плановую командировку. Дело полезное, начальники должны знать свои резидентуры не только по отчетам. Он собирается провести контрольную встречу с агентом в Джакарте? Прекрасно, давно пора это сделать – агент хороший, а отдача от него что-то маловата. Надо разобраться…
Справка о работе по японским объектам в странах Юго-Восточной Азии. Не впечатляет – много суеты, есть оперативные заделы и желание показать положение лучше, чем оно есть на самом деле, то есть попытка втереть начальству очки, но делается это корректно.
– Предупреди, Николай Егорыч, начальника отдела, что сразу после его возвращения из командировки поговорим у меня о работе с японцами. Говорить будем конкретно.
– Хорошо, отдел надо встряхнуть…
Встряхнем, конечно. Устроим, как говорится, накачку руководству отдела, оно разошлет грозно-деловые указания в резидентуры, встрепенутся резиденты, разберут состояние дел у каждого работника – машина прибавит обороты. Разведке нужна агентура. Приобретать ее становится все труднее, и причина отнюдь не в недостатке рвения или умения. Это отдельный разговор.
Документы к беседе с резидентом в К. Он возвращается из отпуска к месту службы, и разговор с ним состоится завтра. Резидент надежд не оправдывает. Под его началом всего два работника да шифровальщик, но сам он, человек опытный и, казалось бы, хорошо подготовленный, активности не проявляет. Кто же должен работать, как не резиденты? Это не канцелярский и не декоративный, а самый боевой пост, резиденту все карты в руки – высокая должность по прикрытию, самостоятельность, опыт. Как ни печально, многие резиденты предпочитают отсиживаться в кабинетах, давать указания работникам, сидеть до поздней ночи над бумагами. Те, что поглупее, еще ввязываются в посольские или торгпредские дела, усиленно занимаются «работой по советской колонии» под видом ее контрразведывательного обеспечения.
– Давай поговорим с ним завтра после обеда. А может, оставить его в Москве, все равно проку не будет?
– Н-да-а, – сомневается Николай Егорович, – отругать его как следует надо, а оставлять в Москве – едва ли. Готовой замены нет, разговоры всякие начнутся, то да се… Пусть еще на годок съездит, мы тем временем замену подберем. Есть на примете отличный парень, на будущий год вполне созреет для резидента.
Вообще-то я глубоко убежден, что вакантное место лучше пустого человека. Все мои заместители, начальники подразделений с этим вполне согласны. «Конечно, вакансия есть не просит, денег ей платить не надо, беспокойств, в отличие от никудышного работника, не причиняет…»
Все это теория. Тот же самый начальник отдела, который только что горячо высказывался в пользу жесткой кадровой политики, может пытаться просунуть в командировку человека, уже побывавшего за границей и не проявившего себя ничем хорошим. Пропустим его, а потом будем жаловаться, что у Петрова или Сидорова дело не идет, выяснять, кто направил его на боевую работу, кто просмотрел. Никто не просмотрел – просто есть вакансия и есть работник, подходящий для нее по чисто формальным признакам. Если к тому же он ухитрился чем-то удружить лично начальству, тем лучше. (Кстати, удивительно, как многие плохие или посредственные работники умеют хорошо решать житейские проблемы!) Да и начальники ловчат. Узнает один, что коллега ищет, скажем, журналиста с французским языком, а у него давно уже такой всем в отделе нервы перепортил амбициозностью и бестолковостью. Случай представился – журналиста сплавили, дали ему приличную характеристику, и пусть теперь с ним в другом отделе мучаются.
Вот и сейчас… По делу и в назидание другим надо бы оставить резидента в Москве и отправить его куда-нибудь подальше от оперативной работы. Такие уголки в службе есть. Но кого послать? Можно ли оставить, хотя и маленькую, резидентуру без начальника? А этот дела не сделает, но и не навредит. Черт с ним, пусть едет, но шкуру с него снимем – час стыда за год красивой жизни, как говаривал Василий Иосифович Старцев, в чей отдел я пришел 27 лет назад.
У Николая Егоровича все. Собираясь уходить, спрашивает: «Как там Наджиб?» Он долго работал в Кабуле, прекрасно знаком со всеми афганскими лидерами и принимал участие в их судьбе. Сидящий уже три года в Москве Бабрак Кармаль не может спокойно слышать имени Калягина. Он уверен, что именно Калягин с послом Табеевым организовали его смещение в 1986 году. Кармаль не прав, но разубедить его невозможно. Николай Егорович переживает за Наджибуллу, часто вспоминает бурные годы в Кабуле, ночную пальбу на улицах, разрывы эрэсов, долгие беседы с афганцами – и «нашими», и душманами. Словечко «душман» – враг – ушло в прошлое, теперь мы почтительно говорим об «оппозиционных силах».
Поговорили об Афганистане, пришли к выводу, что у Наджиба есть шанс выстоять, если мы не подведем.
А между тем раздаются телефонные звонки, и на них надо отвечать. Шифровальщик приносит очередную партию телеграмм, помощник напоминает о предстоящем совещании и уточняет состав участников. Все это и есть та самая текучка, которая отвлекает человека от серьезных мыслей, но позволяет сетовать на перегрузки.
Телеграммы интересные, спокойные и не требующие немедленных действий. На информационное сообщение ложится резолюция: «Тов. Хренову В. М. – лично, к рассылке». Телеграммой должен заняться лично начальник управления, поскольку речь идет о конфиденциальном послании главы иностранного государства Горбачеву. Глава не очень доверяет чиновникам и своего, и советского МИД, не афиширует доверительных отношений с Кремлем и использует для обмена мнениями тайный канал КГБ. В разведке об этом канале осведомлены четыре человека в Центре и резидент на месте. Хренов заглянет ко мне, и мы вместе сформулируем предложения касательно ответа Президента СССР на это послание так, чтобы президент мог сказать по телефону Крючкову лишь несколько слов: «Там этот, как его… Давайте ответ, я согласен». Если не подготовить сразу проект ответа, то дело безнадежно затянется, а то и вообще забудется, и нам придется выяснять в аппарате президента, кто занимается ответом да когда он будет. Некогда четкая канцелярская машина начинает давать сбои.
Обычный набор оперативных телеграмм: прошла встреча… руководство дружественной разведки приглашает посетить… совпосол просит информировать вас лично… и т. п. Очень краткие резолюции: «Пр. переговорить», «Обсудим», «Подготовьте совместные с тов. … предложения». Иногда приходится писать длиннее. Осмотрительные люди многословных резолюций избегают.
Жизнь переменчива, оперативные ситуации – тем более. Проходит время, вертит человек в руках бумагу и недоумевает: «Почерк мой и подпись моя. Как я мог такую чушь написать?» Так что не злоупотребляйте пером: сказанная глупость быстрее забывается.
Пронзительный звонок – председатель! Переключаю остальные телефоны на дежурного, поднимаю трубку. Голос Крючкова задумчив, говорит не спеша. Понятно: разобрался с первой волной утренних дел, образовался десяток свободных минут, и их надо использовать с толком. Председатель никогда не тратит времени зря, не позволяет себе передохнуть.
– Прочитал письмо нелегала. Как вы думаете, он прав?
– Думаю, что прав, и думаю, что очень неплохо было бы показать это письмо Михаилу Сергеевичу.
– Попробуем… А вы думаете, для него это будет новостью?
– Владимир Александрович! Пусть развлекает Горбачева новостями кто-нибудь другой. Ведь надо что-то делать, мы же всем миром катимся под откос…
– Да-а, – тянет председатель, – что-то делать надо… Как настроения в разведке?
Настроения в разведке Крючкову прекрасно известны, может быть, даже лучше, чем ее начальнику. Кратко докладываю, что народ обеспокоен, рассчитывает на решительные действия руководства, хотя вера в Горбачева стремительно тает. Дисциплину в коллективе поддерживаем, но…
– Вы сами знаете, случаи предательства могут быть еще. В трубке слышен отдаленный переливчатый сигнал прямого телефона Горбачев – Крючков.
– Михаил Сергеевич звонит. Пока!
Крючков никогда не допускает ни одного слова, которое можно было бы истолковать как проявление нелояльности в отношении Горбачева. И тем не менее мне кажется, что он начал разочаровываться в нашем лидере. Какие силы давят на Горбачева, меж какими огнями лавирует Крючков, какие многослойные интриги плетутся в Кремле и на Старой площади – можно только догадываться. Это высшие сферы, там играют без правил.
Время к обеду. Реже звонят телефоны, люди потянулись в столовые. Взглянем на газеты, они стали злее, скандальнее и легковеснее.
Только что прошел очередной пленум ЦК КПСС. Я был там в числе приглашенных, слушал раздраженных и растерянных людей, видел обозленное лицо генерального секретаря. С докладом выступал Ивашко, неведомо за какие достоинства возведенный в ранг заместителя генсека в критический для партии час. Неужели он воплощает идею гуманного и демократического социализма? А может быть, именно его имел в виду Горбачев, сказав недавно: «Быть сегодня коммунистом означает прежде всего быть последовательным демократом, ставя превыше всего ценности общечеловеческие». Эта фраза запомнилась намертво и преследует меня к месту и не к месту.
Так что же поведал пленуму, стране и миру Ивашко? Вот что: «Температура нашего давно и серьезно больного общества достигла критической отметки. Сокращаются объемы производства, идет цепная реакция распада хозяйственных связей, ухудшается дисциплина. Тотальный дефицит, спекуляция, рост цен изо дня в день отравляют существование советских людей… Наглеет преступный мир, терроризирующий население. Не затихают очаги межнациональных распрей и конфликтов. Продолжается поляризация политических сил, активизируются антисоциалистические течения, множатся попытки оттеснить КПСС на задворки общественной жизни. В общественное сознание настойчиво внедряется «образ врага» в лице КПСС. Все это в совокупности накалило социальную напряженность до опасных пределов». Помечаю этот пассаж зелеными чернилами. Машинистка перенесет его на плотную карточку, и он пойдет в мой личный архив. Вот такие дела, а мы еще думаем произвести на Михаила Сергеевича впечатление письмом какого-то нелегала. Горбачев кое-кому жалуется на нехватку информации. Что ему еще нужно: огненные знаки на стене? хвостатую комету? или Буш должен сказать: «Что-то неладно в вашем королевстве, дорогой Майкл», чтобы он очнулся?
«Правду» читать неинтересно. Она напоминает курицу с отрубленной головой: мечется, панически хлопает крыльями и – о русское чудо! – истерически кудахчет. Всеобщая и дружная потеря равновесия, кого куда несет! «Демократическую» прессу продолжает негласно контролировать ближайший сподвижник президента академик (кстати, где его научные труды?) Александр Николаевич Яковлев. Здесь голоса громче, хор дружнее. «Московские новости», «Огонек» брызжут ядом, разоблачая коммунистов, коммунизм, «проклятые черные десятилетия», взахлеб разоблачают КГБ, льют лицемерную слезу о наказанных предателях, носятся с ренегатами, как черт с писаной торбой. Гордиевский, Карпович, Калугин, Королев – вот они, истинные герои… Просматриваю «Геральд трибюн», «Тайм», «Ньюс уик» – и там мелькают имена тех же героев и те же разоблачения, но тон публикаций более сух и деловит. Журналисты на Западе лучше зарабатывают и спокойнее смотрят в будущее.
Вспыхивает огонек на пульте прямой связи. Хренов: «Доклад готов. Может Михаил Аркадьевич зайти?» – «Да, пожалуйста».
Информаторы докладывают материалы, которые должны пойти за подписью начальника разведки председателю, а от него президенту, премьеру, министрам трижды в день. Срочные сообщения докладываются немедленно. С утренним докладом и документами особой важности приходит начальник Управления «РИ», в других случаях – его заместители. Этот порядок складывался годами и редко нарушается. Если начальник ПГУ находится в своем кабинете на Лубянке, в положенное время документы представляются ему там. Поток информации не иссякает.
Михаил Аркадьевич Михайлов молод, скромен. Он недавно занял руководящий пост в управлении и еще не вполне к нему привык. Михайлов долго специализировался на странах Восточной Европы и, без преувеличения, стал выдающимся экспертом по этому региону. Сейчас он осваивает более широкую проблематику. Это надо делать поскорее, ибо, видимо, ему придется занять место Хренова.
Справка по разоруженческим проблемам для председателя.
– Отправьте ее нарочным, она должна быть у Владимира Александровича после обеда. И вот еще что надо сделать не мешкая: поручите проработать экономическую сторону разоружения и конверсии. У меня такое впечатление, что экономика затрещит от разоруженческих расходов, а наша сторона берет на себя обязательства, даже не задумываясь, во что это обойдется.
– Срок? Дня три потребуется, над этой темой уже работают.
– Хорошо, но не затягивайте.
Телеграммы: подробное изложение заседания Экономического комитета НАТО, предмет обсуждения – состояние советской экономики; канцлер Коль высказывается в своем близком окружении о перспективах германо-советских отношений; американский план ужесточения блокады Кубы, советский фактор уже в расчет не принимается; приготовления Ирака к войне, о нигерийском долге Советскому Союзу – платить не собираются; Каддафи о внешней политике Горбачева.
Записи о ходе экономической реформы в Польше. Документ полезный. Надежда на то, что наши лидеры будут учиться на чужих ошибках, сохраняется. Нельзя же, в самом деле, пытаться совершить самим все мыслимые ошибки. Записка о последних поставках американских вооружений Израилю пойдет министру обороны Язову, материал о состоянии мирового рынка зерновых – премьеру Рыжкову.
– Скажите Хренову, что его документы я еще не посмотрел, верну попозже.
– Есть! Очередной доклад в обычное время?
Я не скрываю своих симпатий к Михаилу Аркадьевичу – он испытан в сложнейших ситуациях (в разведке они случаются не только в «поле», но и в Центре), на него можно положиться, как на каменную стену.
Уходит Михайлов, заходит мой помощник Юрий Иванович Новиков.
– Вам упаковочка от резидента.
– Та-ак… Что еще за упаковочка?
Увесистая коробка в плотной коричневой бумаге. Содержимое легко угадывается – сигареты, кофе, пара бутылок виски или коньяка. Сам такие посылал, только не начальству, а приятелям.
– Отдайте эту коробку начальнику 18-го отдела, и пусть она у него лежит, пока не приедет резидент. А если что неясно, может позвонить мне и спросить…
Юрий Иванович не удивлен. Время от времени начальнику разведки поступают «знаки внимания» и тут же возвращаются отправителям. Бывает, присылают фрукты. Чтобы добро не пропадало, они отдаются в буфет или раздаются дежурным. Слух об этом разносится быстро, и тем не менее кто-нибудь да попробует начальника на устойчивость.
Надвигается обед, за ним совещание руководства Главного управления. Это около 20 человек – заместители начальника ПГУ, начальники управлений, служб и секретарь партийного комитета. От служебных дел партком фактически отстранен, но сегодня речь будет идти о той проблеме, которой должны заниматься и партийная организация, и все мы, – моральном состоянии коллектива и мерах противодействия пропагандистской кампании, ведущейся в Советском Союзе против Комитета госбезопасности и разведки. Положение обостряется – за рубежом все более чувствительные удары нашей Службе наносит противник, в своем Отечестве со всех сторон клюют газеты и телевидение, нагромождаются горы былей и небылиц. Люди нервничают. Слабые уходят из Службы – нет худа без добра. Но горе в том, что начинают колебаться и сильные, чужая рука дотягивается до нас в нашем собственном доме.
На днях проводил совещание Крючков. Надо информировать о нем руководителей разведки и использовать какие-то установки председателя в обсуждении нашего предмета. Листаю записи: «Кризис общества и государства.
Стержень нашей работы – не допустить разрушения Союза. Разжигание национальной розни – это тягчайшее преступление. Необходимо внимательно рассмотреть кадровую политику комитета, в органах госбезопасности должны работать представители всех советских национальностей».
Здесь я что-то вспоминаю и нажимаю на кнопку прямой связи с начальником Управления кадров.
– Анатолий Александрович, помните, я просил вас подобрать двух-трех евреев для работы в ПГУ? Нашли?
– Ищем, но никак не подберем. Все попадаются какие-то, у кого родственники в Израиле или США. Хотя ребята есть толковые.
– Прошу вас, подтолкните исполнителей…
В ПГУ долго работал еврей Соломон Меерович К. С его уходом на пенсию возникла пустота в нашем национальном составе.
Читаю дальше. Записки отрывочны, это не стенограмма, но суть ясна: «Правовая система государства очень несовершенна, многие недавно принятые законы на практике не действуют. Совершенно очевидно, что во многом мы забежали вперед. Нам не избежать перехода к рыночным отношениям, но если бездумно ворвемся в рынок, то погибнем окончательно. Сейчас необходимо стабилизировать и экономическое, и политическое положение. Разъединить эти две задачи невозможно… В экономике придется наводить порядок командными методами, потребуется время, чтобы восстановить хозяйственные связи в рамках плановой системы.
Бороться за выполнение всеми закона – хорошего или плохого, но закона. В случае необходимости применять силу, адекватную масштабам нарушения.
Развертывается кампания, целью которой является ликвидация КГБ как политического фактора. Мы должны отвечать на это гласностью. Принятие закона об органах госбезопасности тормозится, его обсуждение в Верховном Совете пойдет непросто. Комитету нужна современная правовая база, и нам следует активнее доводить свою точку зрения до депутатского корпуса, работать со средствами массовой информации.
Госбезопасность не может оставаться в стороне от борьбы с организованной преступностью. Общество с надеждой смотрит на нас, и необходимо усилить это направление работы за счет других участков. Дело дошло до того, что «теневики» командуют властью.
В стране идет ожесточенная борьба за власть, нельзя просмотреть скатывания отдельных организаций к насильственным методам.
Исполнительность, ответственность, дисциплина – вот на чем мы стоим…»
Все совершенно верно. Эту позицию я разделяю полностью. Нам нужен закон и еще нужнее конкретные результаты в борьбе с преступностью. Разведка, противодействие шпионажу интересуют, но не волнуют народ. Его душат преступники, и народ многое простит тем, кто сможет его защитить от криминальной волны. Способен ли комитет это сделать? Не уверен. Преступность приняла такой размах, что остановить ее можно только чрезвычайными мерами на основе чрезвычайных законов. Власть растеряна и не сможет пойти на это. Власть напугана «демократами», расшатывающими остатки порядка во имя будущего правового государства. И может ли сам комитет работать эффективно?