Шекспир Уильям. Двенадцатая ночь, или Что угодно

   У двух людей! Как в зеркале волшебном!
 

Себастьян

 
   Антонио, Антонио, мой друг!
   Как я считал минуты, как терзался
   С тех пор, как ты бог весть куда пропал!
 

Антонио

 
   Вы — Себастьян?
 

Себастьян

 
   Ты не уверен в этом?
 

Антонио

 
   Но как же вы могли так раздвоиться?
   Две половинки яблока различней,
   Чем вы. Скажите, кто же Себастьян?
 

Оливия

 
   Невероятно!
 

Себастьян

 
   Там не я ль стою?
   Нет брата у меня, и я не бог,
   Чтоб сразу быть двумя. Мою сестру
   Слепые волны жадно поглотили.
   Во имя неба, кто же вы такой?
   Где ваша родина? Кто ваш отец?
 

Виола

 
   Отец мой — Себастьян из Мессалина,
   И брата звали тоже Себастьян, —
   Увы, он смерть нашел в могиле водной.
   Коль призраки в людской одежде ходят, —
   Вы — дух и нас пугать пришли.
 

Себастьян

 
   Я дух,
   Но в том обличье низменном, в котором
   На этот свет из чрева был рожден.
   Ах, если бы вы женщиною были,
   Я зарыдал бы и воскликнул: "Здравствуй,
   Виола, погребенная в волнах!"
 

Виола

 
   Пятном родимым, помню, был отмечен
   Лоб моего отца.
 

Себастьян

 
   И моего.
 

Виола

 
   И умер он в тот день, когда Виоле
   Исполнилось тринадцать.
 

Себастьян

 
   Неизгладимое воспоминанье!
   Земной свой путь окончил он в тот день,
   Когда сестре тринадцать лет минуло.
 

Виола

 
   Хотя мешает нам отдаться счастью
   Лишь мой наряд, не мне принадлежащий, —
   Не обнимай меня и не целуй,
   Пока приметы времени и места
   Не подтвердят тебе, что я — Виола.
   Я к капитану отведу тебя:
   Он спрятал девичью мою одежду
   И к государю мне потом помог
   На службу поступить. С тех пор мой жребий
   От герцога зависел и графини.
 

Себастьян

   (Оливии)
   Как видите, графиня, вы ошиблись,
   Но промах ваш теперь судьбой исправлен;
   Вы с девушкой хотели обвенчаться
   И этого по-своему достигли:
   Вам достается девственник в мужья.
 

Герцог

 
   Вы смущены? Супруг ваш знатен родом.
   Ну, что же, если мне мой взор не лжет,
   Найду и я в крушенье этом счастье.
   (Виоле.)
   Мой мальчик, ты твердил мне много раз,
   Что я тебе милей всех женщин в мире.
 

Виола

 
   И в этом снова сотни клятв я дам
   И сохраню их в сердце так же прочно,
   Как прочно свод небес в себе хранит
   Огонь, что день от ночи отделяет.
 

Герцог

 
   Дай руку мне. Хочу тебя увидеть
   В наряде женском.
 

Виола

 
   Он у капитана,
   Который спас меня. Но капитан
   Сидит сейчас в тюрьме из-за доноса
   Мальволио, дворецкого графини.
 

Оливия

 
   Он будет выпущен. — Позвать немедля
   Мальволио. — Ах, я совсем забыла:
   Бедняга помешался, говорят.
 
   Возвращаются шут с письмом и Фабиан.
 
   Смешались у меня самой все чувства,
   И вовсе позабыла я о нем.
   Скажи, что с ним сейчас?
 

Шут

 
   Что ж, госпожа, он отбрыкивается от сатаны, как может. Вот написал вам письмо, и мне бы следовало передать его утром, да ведь послание помешанного — не проповедь, с ним можно и повременить.
 

Оливия

 
   Вскрой и прочти его.
 

Шут

 
   Да укрепит вас своим примером дурак, чьими устами глаголет помешанный. (Читает.) «Клянусь богом, сударыня…»
 

Оливия

 
   Да что с тобой? В своем ли ты уме?
 

Шут

 
   Я-то в своем, да он сбрендил. Если ваша милость желает, чтобы оно было прочитано так, как задумано, вы дозволите мне провопить его.
 

Оливия

 
   Читай как полагается.
 

Шут

 
   Я и стараюсь, мадонна: чтобы это читать как полагается, надо читать именно так. Воспарите же мыслью и преклоните ухо, моя властительница.
 

Оливия

   (Фабиану)
   Нет, лучше ты читай.
 

Фабиан

   (читает)
   "Клянусь богом, сударыня, вы оскорбили меня, и скоро все узнают об этом. Вы заперли меня в темноте и поручили вашему пьянчуге-дядюшке надзирать за мной, хотя я не больше сумасшедший, чем вы сами. Я сохранил ваше собственноручное письмо, побудившее меня принять вид, в котором я перед вами предстал, и не сомневаюсь, что с помощью этого письма добьюсь полного признания моей правоты и полного вашего посрамления. Думайте обо мне, что хотите. Я выражаюсь не совсем почтительно, потому что глубоко оскорблен.
   Подвергшийся безумному обхождению Мальволио".
 

Оливия

 
   Записка в самом деле от него?
 

Шут

 
   Да, госпожа.
 

Герцог

 
   Я в ней безумия не замечаю.
 

Оливия

 
   Пойди за ним сейчас же, Фабиан.
 
   Фабиан уходит.
 
   Мой государь, коль вы согласны видеть
   Во мне свою сестру, а не супругу,
   Мы в этом доме две счастливых свадьбы
   Отпразднуем в один и тот же день.
 

Герцог

 
   Я с радостью приемлю приглашенье.
   (Виоле.)
   Ваш господин освобождает вас.
   Но вы так долго службу мне несли,
   Столь несовместную с девичьим нравом
   И с вашим благородным воспитаньем,
   Меня своим властителем считая,
   Что вот моя рука: отныне вы
   Становитесь владычицей владыки.
 

Оливия

 
   А мне сестрою.
 
   Возвращается Фабиан с Мальволио.
 

Герцог

 
   Это — ваш безумец?
 

Оливия

 
   Да, государь. — Мальволио, ну как ты?
 

Мальволио

 
   Сударыня, я вами оскорблен,
   Жестоко оскорблен.
 

Оливия

 
   Помилуй, чем же?
 

Мальволио

 
   Я оскорблен, графиня. Вот письмо, —
   Его писали вы, не отрекайтесь.
   Печать, и почерк, и слова, и мысли —
   Все ваше, это каждый подтвердит.
   Так объясните мне, во имя чести,
   Зачем вы, намекая на любовь,
   Велели мне носить подвязки накрест,
   И желтые чулки, и улыбаться,
   И сэра Тоби презирать, и слуг?
   Зачем, когда, надеждой окрыленный,
   Исполнил я все ваши повеленья,
   Вы заперли меня в кромешной тьме,
   Священника прислали и меня
   На посмеянье отдали? Скажите,
   Зачем понадобилось это вам?
 

Оливия

 
   Увы, Мальволио, но этот почерк
   Не мой, хотя и очень схож с моим;
   Письмо написано рукой Марии.
   Она-то и сказала мне о том,
   Что ты безумен. Вдруг приходишь ты.
   Одетый, как указано в записке,
   Все время улыбаешься… Послушай,
   С тобой сыграли очень злую шутку,
   Но мы узнаем имена виновных,
   И будешь ты судьею и истцом
   В своем же деле.
 

Фабиан

 
   Госпожа моя,
   Дозвольте мне покаяться — в надежде,
   Что брань, и препирательства, и ссоры
   Не запятнают праздничных часов,
   Которым я свидетель. Эту шутку
   Придумали мы вместе с вашим дядей,
   Чтоб наказать Мальволио за спесь.
   Письмо по приказанью сэра Тоби
   Своей рукой Мария написала, —
   За это Тоби обвенчался с ней.
   В ответ на эту каверзу смешную
   Мальволио не должен был бы злиться,
   Особенно же если честно взвесить
   Взаимные обиды.
 

Оливия

 
   В какую западню попал бедняга!
 

Шут

 
   Итак, «одни рождаются великими, другие достигают величия, к третьим оно приходит». Сударь, я принимал участие в этой интерлюдии — играл роль некоего сэра Топаса, но это не суть важно. «Клянусь небом, шут, я не помешанный!» Помните, сударь? «И чего вы, сударыня, смеетесь шуткам этого пустоголового мерзавца? Когда вы не улыбаетесь, он и двух слов связать не может». Вот так-то круговорот времен несет с собой отмщение.
 

Мальволио

 
   Я рассчитаюсь с вашей низкой сворой!
   (Уходит.)

Оливия

 
   Он в самом деле оскорблен жестоко.
 

Герцог

 
   Догнать его и к мировой склонить.
   Он должен рассказать о капитане,
   А там блаженные настанут дни,
   И свяжут нас торжественные узы. —
   Сестра моя, до той поры мы будем
   У вас в гостях. — Цезарио, пойдем.
   В наряде этом для меня вы мальчик.
   Потом передо мной предстанет дева, —
   Моей души любовь и королева.
 
   Все, кроме шута, уходят.
 

Шут

   (поет)
   Когда я был и глуп и мал —
   И дождь, и град, и ветер, —
   Я всех смешил и развлекал,
   А дождь лил каждый вечер.
   Когда я достиг разумных лет —
   И дождь, и град, и ветер, —
   Наделал соседям я много бед,
   А дождь лил каждый вечер.
   Когда я ввел жену в свой дом —
   И дождь, и град, и ветер, —
   Пошло все в доме кувырком,
   А дождь лил каждый вечер.
   Когда я стал и стар и хил —
   И дождь, и град, и ветер, —
   Я эль с утра до ночи пил,
   А дождь лил каждый вечер.
   Был создан мир бог весть когда —
   И дождь, и град, и ветер, —
   Но мы сюда вас ждем, господа,
   И смешить хотим каждый вечер.
   (Уходит.)

«ДВЕНАДЦАТАЯ НОЧЬ, ИЛИ ЧТО УГОДНО»

   Сохранились сведения, что эта комедия игралась в 1602 году в юридической корпорации Мидл-Темпль. Из этого не следует, однако, что она была новой пьесой. Э. К. Чемберс датирует ее 1599-1600 годами. В последнее время все чаще высказывают мнение, что имя одного из главных героев было дано Шекспиром в честь итальянца Орсино, герцога Браччиано, посетившего Лондон в 1600-1601 годах. Таким образом, мнения сходятся на том, что комедию следует отнести к 1600 году. При этом ее считают последней из жизнерадостных комедий великого драматурга.
   При жизни Шекспира комедия в печати не появлялась и впервые была опубликована в фолио 1623 года. Основная линия действия (Оливия — Орсино — Виола) заимствована из книги Барнеби Рича «Прощание с военной профессией» (1581), но сюжет имел долгую историю до Рича: сначала он появился в итальянской комедии «Перепутанные» (1531), затем в одной из новелл Банделло (1554), от него перешел к французу Бельфоре и уже отсюда попал в Англию. Но заимствованной была только романтическая линия сюжета. Мальволио, сэр Тоби Белч, Мария, сэр Эндрю Эгьючик — создания Шекспира. Впрочем, и вся романтическая история тоже по-своему осмыслена Шекспиром.
   Название является случайным. Двенадцатая ночь после рождества была концом зимних праздников, и она отмечалась особенно бурным весельем. К такому случаю и была приурочена комедия, для которой Шекспир не искал названия, предложив публике считать ее «чем угодно». Критика, однако, приписала названию более значительный смысл. Двенадцатая ночь рождественских праздников была как бы прощанием с весельем. Если верить принятой хронологии творчества Шекспира, то его комедия оказалась «прощанием с веселостью» и для самого драматурга. После «Двенадцатой ночи» появляются «мрачные комедии» и великие трагедии Шекспира, ни одной веселой комедии он уже больше не создаст.
   Итак, Шекспир прощается с веселостью. Кажется, он и в самом деле исчерпал все источники комизма и теперь, создавая эту комедию, повторяет в новой комбинации многое из того, с чем мы уже встречались в его прежних произведениях. Комическая путаница из-за сходства близнецов составляла основу сюжета его первой «Комедии ошибок». Девушка, переодетая в мужской наряд, была в «Двух веронцах», «Венецианском купце» и «Как вам это понравится». Такой персонаж как сэр Тоби Белч сродни Фальстафу, а Эндрю Эгьючик — Слендеру из «Виндзорских насмешниц».
   Новым вариантом старого комедийного мотива Шекспира является и тема обманчивости чувств, играющая такую важную роль в «Двенадцатой ночи». Первый намек на это был в «Комедии ошибок», где мы видели Люциану, ошеломленную тем, что Антифол Сиракузский, которого она принимает за его брата, объясняется ей в любви. Еще более развит мотив обманчивости чувств в «Сне в летнюю ночь»: здесь Елена, сначала отвергнутая своим возлюбленным, потом сама отворачивается от него под воздействием колдовских чар. Но самым ярким проявлением ослепленности под влиянием любовных чар был, конечно, знаменитый эпизод, в котором царица эльфов Титания ласкает ткача Основу, украшенного ослиной головой. В «Двенадцатой ночи» обман чувств характерен для Орсино и Оливии.
   Наконец, как и в ряде других комедий, действие «Двенадцатой ночи» происходит в обстановке несколько нереальной. Чувства героев являются вполне земными, и сами они — существа из плоти и крови, но мир, в котором они живут, — это сказочная для англичан шекспировского времени Иллирия. Красивое название страны, расположенной на восточном побережье Адриатического моря, звучало тогда так же экзотично, как теперь. Весть об этом далеком крае донесли до Англии моряки, прибывавшие в Лондон со всех концов света. Шекспир любил выбирать для своих комедий сказочные, экзотические места действия. Иллирия, Сицилия, Богемия — эти названия звучали для публики шекспировского театра романтически, и для романтических историй он выбирал страны с такими загадочно заманчивыми названиями.
   Нужно было это и для данной комедии, для веселой романтической сказки, которую хотел поведать публике Шекспир. Ведь его «Двенадцатая ночь» изображает то, что не часто случается в жизни, и если бывает, то только там, где происходит действие всех сказок, а оно, как правило, там, куда мы никогда не попадем.
   В прекрасной Иллирии живут даже более беззаботно, чем в Арденнском лесу. Здесь не трудятся, не воюют и только иногда охотятся. Главное же занятие населения — любовь и развлечения. Этим занимаются все — от герцога до слуг. Правитель этой сказочной страны делами своего государства не озабочен. У Орсино более важное занятие: он влюблен и услаждает душу мечтами о своей прекрасной возлюбленной, слушая музыку.
   В эту страну любви и веселых шуток попадает юная Виола сразу же после кораблекрушения, во время которого она потеряла единственного близкого человека, брата Себастьяна, как две капли воды похожего на нее лицом. И стоит ей оказаться на берегу Иллирии, как ее сразу охватывает особая атмосфера этой сказочной страны. Отважная девушка любит приключения, и раз судьба забросила ее сюда, она готова пойти навстречу любым неожиданностям. Переодевшись в мужское платье, она поступает музыкантом ко двору герцога. Ее маскарад — и средство самозащиты, обычное в те времена, когда женщина должна была скрывать свою слабость, и проявление свойственного героине авантюризма, и своего рода «розыгрыш», шутка, породившая неожиданные для нее осложнения. И, конечно же, она сразу влюбляется, не только потому, что молода, но и потому, что попала в атмосферу двора, напоенного мечтаниями Орсино о прекрасной любви. В него она и влюбляется, и эта любовь оказывается для нее источником мучительных переживаний.
   Прелесть ее юной музыкальной души мгновенно завоевывает Виоле нежное расположение Орсино, чувствующего, что из всех окружающих его паж Цезарио, как назвала себя Виола, лучше всего способен понять его чувства. Но для герцога она — мужчина, и, хотя ренессансные нравы поощряли платоническую страсть между людьми одного пола, о чем свидетельствуют «Сонеты» самого же Шекспира, Виола жаждет любви иной. Но ей присуща самоотверженность. Ее любовь не эгоистична. Для нее будет горьким счастьем, если она сумеет добиться расположения к Орсино со стороны любимой им Оливии. Хотя аналогия не является полной, но строй чувств Виолы находит некоторое соответствие в тех же «Сонетах» Шекспира, лирический герой которых тоже испытал горькое удовлетворение в том, что два прекрасных существа, дорогих для него, полюбили друг друга. Так или иначе, Виола самоотверженно борется за то, чтобы Оливия ответила на чувство Орсино взаимностью. Она умеет так красиво говорить о любви, что добивается неожиданного результата: Оливия влюбляется в переодетую девушку. И здесь начинается комедия обманчивости чувств, которую так любил изображать Шекспир.
   Из трех романтических героев комедии Виола единственная обладает не только горячим сердцем, но и ясным умом. Ей одной видна и вся запутанность ситуации, возникшей из-за ее переодевания. Она принадлежит к числу тех шекспировских героинь, чья прекрасная женственность сочетается с устойчивостью чувств, беспредельной верностью, глубиной сердечных переживаний.
   Орсино обладает иным душевным складом. Он, как и Ромео до встречи с Джульеттой, не столько любит предмет своих воздыхании, сколько влюблен в любовь. Его молодая душа открылась для большого чувства, но его любовь — это как бы любование красотой переживаний, связанных с этим чувством. Недаром ему так нужна музыка. Она и питает и успокаивает его взволнованные эмоции. Чувства его тонки, и прежние мужественные развлечения, вроде охоты, теперь не доставляют ему удовольствия. Общение с Цезарио дает ему гораздо больше, ибо в нежной душе пажа он находит созвучие своим переживаниям. Он даже сам не сознает, насколько важна для него эта дружба. Когда в финале комедии оказывается, что Цезарио — девушка, Орсино не приходится перестраивать свое отношение к этому юному существу, которое он уже раньше полюбил за то, что оно так хорошо понимало его чувства. Поэтому для него открытие подлинной личности Виолы является радостью, и он мгновенно отдает ей всю свою жаждущую взаимности любовь.
   Если вся жизнь Орсино проходит в ожидании большой любви, способной заполнить его сердце, то с Оливией мы знакомимся тогда, когда она, вопреки природе, решила отказать себе во всех радостях жизни. Пережив большое горе, утрату отца и брата, Оливия хотела уйти от суеты мира, закрыть доступ привязанностям, лишение которых причиняет страдание. Но душой она молода и, подобно Орсино и Виоле, тоже созрела для любви. Ее решимости вести отшельнический образ жизни не хватает надолго. Как только появляется Цезарио, в ней пробуждается сначала любопытство, а затем страсть. Натура волевая, она готова теперь презреть все и обязательную женскую скромность, и неравенство положения (Цезарио, хотя «он» и дворянин, все же ниже ее по званию). И теперь она добивается взаимности с той энергией, какую Виола-Цезарио проявляла для того, чтобы завоевать ее сердце для Орсино.
   Мы смеемся, наблюдая перипетии этой забавной истории, но каким чистым и прекрасным является этот смех! Нам известно, что Оливия ошибается, но смеемся мы не над ней, а над причудами юных сердец, ослепленных избытком кипящих в них чувств. Чувства эти прекрасны и благородны. В них проявляются лучшие душевные способности человека, но и это лучшее, оказывается, может поставить в смешное положение того, кто лишен возможности узнать, что представляет собой тот или та, на кого направлено сердечное чувство.
   С Оливией происходит примерно то же, что и с Орсино в конце комедии. Встретив брата Виолы, Себастьяна, она принимает его за полюбившегося ей пажа и, дойдя до предела страсти, предлагает ему немедленно венчаться. Случай свел ее сначала с Виолой, душевные качества которой увлекли воображение юной графини. Она полюбила Цезарио-Виолу не за внешность, а за мужество, характер, настойчивость и поэтичность души. А затем случай же произвел подмену: Оливия встретила Себастьяна, не только лицом, но и другими качествами схожего с сестрой. Он смело пошел навстречу неожиданно обрушившемуся на него потоку страсти Оливии и, подхваченный им, нежданно-негаданно в один миг обрел счастье, которого другие ищут всю жизнь и далеко не всегда находят. Так бывает только в сказках, по ведь перед нами именно сказка о том, как люди ищут счастья в любви, и о том, как оно приходит к ним совсем не так, как они его ожидали. Орсино добивался Оливии, а счастье нашел в Виоле; Оливия жаждала взаимности Цезарио-Виолы, а обрела ее у Себастьяна; Виола страдала, не питая надежд на счастье, но оно неожиданно само пришло к ней; Себастьян искал сестру, а нашел возлюбленную и жену.
   То, что происходит в кругу Орсино — Оливии — Виолы — Себастьяна, является высокой комедией, комедией чистых и прекрасных чувств. Все они люди большого душевного благородства, может быть, даже слишком прекрасные для реального мира, но идеальный душевный склад таких людей и вносит в жизнь истинную красоту. Искусство, стремящееся к тому, чтобы поднять человека до подлинных высот гуманности, истины и красоты, избирает таких героев, чтобы через них раскрыть, на что способен человек в своих лучших проявлениях.
   Но это не та бесплотная идеальность, которая лишает художественное изображение убедительности, а высокая духовная настроенность, сочетающаяся с изумительным проникновением в действительные свойства человеческого сердца. Вот почему Шекспир остается реалистом и тогда, когда погружается в мир романтики. И поэтому же во всей этой милой сказке, где красивые чувства ставят людей в смешные положения, мы ощущаем несомненную жизненную правду.
   Рядом с этим миром высоких чувств — иной, более земной мир, где человек предстает не в столь изящном виде, но все же не лишен черт по-своему симпатичных. Это мир сэра Тоби Белча и Марии. Они — центр его, как центром мира красивых чувств является Виола.
   Сэр Тоби Белч совсем не иллирийский житель. У него не только имя английское. Он типичный «пожиратель бифштексов» и такой же любитель веселых попоек, как сэр Джон Фальстаф. Остроумия у него поменьше, чем у славного рыцаря, но разгульную жизнь он любит не меньше его и хорошей шутке тоже знает цену.
   Как и Фальстаф, сэр Тоби считает, что рожден для веселья и беззаботной жизни. Но при рождении ему не достались средства для этого. Он обедневший дворянин и вынужден жить милостями своей племянницы Оливии. Впрочем, его нисколько не смущает положение приживалы, ибо, как и Фальстаф, о существовании морали он даже смутно не подозревает. Было бы лишь что поесть, а главное, выпить! Надо, однако, отдать должное его изобретательности: у него есть и свой источник доходов, помимо харча, получаемого в доме богатой племянницы. Он занимается ремеслом, которое в Лондоне шекспировских времен называлось «ловлей кроликов» — обиранием наивных провинциалов, приезжавших в столицу. Роберт Грин, недруг Шекспира, в нескольких памфлетах описал приемы этого вида городской «охоты».
   Сэру Тоби удалось подцепить такого «кролика» — это провинциальный щеголь сэр Эндрю Эгьючик, приехавший в Лондон — простите, в Иллирию, — чтобы себя показать, людей посмотреть и заодно подыскать богатую невесту. Сэр Тоби взялся сосватать ему Оливию. Воздыхания сэра Эндрю по Оливии — забавная пародия на ухаживания Орсино. Конечно, сэр Тоби ни на миг не обманывался насчет возможности женить этого простачка на Оливии. Обманывался сэр Эндрю, и этот обман стоил ему дорогонько. Сэр Тоби ест и пьет на его счет, облегчая кошелек простоватого провинциала. Мы встретим впоследствии у Шекспира еще одну такую ситуацию — в «Отелло» (Яго и Родриго), но там она кончится для простака трагично. Но Тоби не Яго, не злодей, а веселый бонвиван, и Эндрю отделывается потерей кошелька и лошади да несколькими ушибами от Себастьяна.
   Под стать пожилому ветрогону сэру Тоби озорная Мария. Она мастерица на выдумки, которыми потешает себя и других. Ей хочется женить на себе сэра Тоби: это сравняло бы ее с госпожой, которой она прислуживает. Впрочем, расчетливость она проявляет не столько в этом, сколько в забавных проделках, увлекающих ее гораздо больше матримониальных планов. Завлечь сэра Тоби в сети брака — нелегкое дело, ибо он не из тех мужчин, которые добровольно расстаются со свободой бражничать и веселиться. Если уж ему и придет в голову жениться, то разве что на такой озорной девчонке, как Мария, которая сама неистощима на веселые проделки.
   Нельзя сказать, что круг сэра Тоби — это дно жизни, ее подонки. Конечно, респектабельностью здесь даже не пахнет, но это не мир зла. Если романтические герои комедии живут в царстве любви, то компания сэра Тоби живет в царстве веселья, и только ханжи да пуритане откажут этому миру в моральном праве на существование. Правда, люди этого мира сами о морали не помышляют, но для нравственного здоровья человечества смех и веселье необходимы, и в этом оправдание веселых домочадцев графини Оливии.
   Есть у этих людей враг — дворецкий Мальволио. Положение он занимает невысокое, но окружающим может принести достаточно вреда. Он враг не только им, но и приятной жизни вообще. Мальволио — сухой, чопорный, суровый человек, и есть в нем нечто пуританское. Он охотно поддерживает Оливию в ее стремлении соблюдать траур и жить, отгородившись от сует жизни. С неудовольствием смотрит он на благосклонность Оливии к Цезарио. Его возмущает уже одно то, что люди хотят и могут веселиться, предаваться развлечениям и любить. Сам он имеет одну страсть — честолюбие. Положение дворецкого дает ему малую, но ощутимую власть над домочадцами Оливии. Правда, они весьма непокорны и ему постоянно приходится воевать с ними, но он не теряет надежды укротить их.
   Веселая компания сэра Тоби решает проучить Мальволио. Как это сделать, придумывает хохотушка Мария. Этот эпизод слишком известен, и нет нужды пересказывать его. Остановимся на характере его.
   Поначалу розыгрыш, заставляющий Мальволио поверить, что Оливия влюблена в него, кажется просто смешным и безобидным. Постепенно, однако, шутники доходят до того, что издеваются над Мальволио не без ожесточения и злости. Современному читателю и особенно зрителю шутка начинает казаться слишком грубой и жестокой, и она уже не доставляет удовольствия. Но не следует забывать, что сэр Тоби и его компания — люди в самом деле грубоватые, любящие на английский манер самые беспощадные «практические шутки» — розыгрыши, от которых человек может иногда серьезно пострадать. Публика шекспировского театра, для которой и казни были интересным зрелищем, смотрела на подобные шутки иначе, чем мы. Одна из шуток — появление шута в облачении священника и исповедь Мальволио (IV, 2)представляет собой пародию на католическую обрядность (над католицизмом в протестантской Англии разрешалось потешаться).