Страница:
— Прошу прощения.
Она думала, что парень азиатского происхождения, стоявший на коленях над стопками бумаг, должен был слышать ее шаги. Но он вздрогнул и так резко обернулся, что едва не свалились очки в тонкой оправе.
— Вам какого черта здесь нужно?
— Поговорить с секретаршей сенатора.
— Простите, пожалуйста. Я не хотел грубить. Такой уж сегодня выдался день.
Парень поднялся на ноги, поправил очки и протянул руку:
— Майкл By, помощник сенатора — в течение трех месяцев.
Холленд приняла извинение.
— Холленд Тайло, секретная служба. Не знаете, где найти секретаршу? Или Джудит Траск?
— Собственно говоря, у него работают... работали две секретарши, — ответил By. — Кэти, которая вечно торчала здесь, пичкают успокоительным в больнице Святого Иоанна. Бриджит, работавшая главным образом по ночам, находится на полпути в Калифорнию. Вылетела сразу же после заупокойной службы. А где может быть Джуди, представления не имею.
Холленд закусила губу:
— Проклятие.
— А в чем дело?
Ответ вертелся на языке, но кое-что заставило Холленд сдержаться. Пока By говорил, она заметила несколько странных деталей. Ковер на полу лежал так, будто его снимали, а потом второпях постелили снова. На ящиках стола с замками виднелось что-то вроде древесной трухи, словно их открывали силой.
Ну и что мне до этого? — упрекнула себя Холленд.
— Слышите? Агент Тайло.
Холленд потрясла головой:
— Прошу прощения.
— Не за что, — ответил By. — Роясь в этом хламе, я чувствую себя кладбищенским вором. Но кроме меня, никого не осталось.
— Что будет со всем этим?
— Бумаги и дискеты заберут в сенатский архив. Мебелью займется хозяйственное управление. Личные вещи передадут адвокатам, те, видимо, отправят их в поместье.
— А материал, над которым работал сенатор, — новая законодательная инициатива или что-то в этом роде?
By поправил пальцем очки:
— Его, видимо, передадут соавторам. Вы ищете что-то конкретное?
Холленд внезапно захотелось уйти. В кабинете было душно и жарко. Все вокруг напоминало о ее промахе. Отдать дискету By, и дело с концом.
Но она не отдала. Не смогла. Дискету Уэстборн доверил ей. Холленд решила, что должна исполнить последний долг перед покойным.
— Спасибо, что просветили, — сказала она. — Созвонюсь с Кэти, когда ей станет лучше.
By пожал плечами:
— Как знаете.
Он провожал взглядом Холленд, пока та пробиралась по приемной. И когда услышал звук закрываемой двери, первым делом задвинул засов. Это надо было сделать раньше. Допустил неосторожность, но ему повезло.
By повернулся. Глаза его сузились, и выражение юношеской наивности на лице сменилось холодным, суровым. Казалось, что в помещении царит беспорядок, но то были следы тщательных, методичных поисков. Став на колени, он отогнул край ковра. Ему поручили искать встроенный сейф или какой-то тайник размером, возможно, с регистрационную карточку и глубиной один-два дюйма. By обыскал уже всю приемную и половину кабинета. Действовал быстро, старательно, ничего не упуская, как полагалось сотруднику ЦРУ.
Однако при всей своей опытности By не мог представить, что предмет его поисков находился какое-то время в нескольких футах. Человек, который платил ему за поиски дискеты в кабинете Уэстборна, не упоминал имени Холленд Тайло.
Войдя с чашкой чая в гостиную, она позвонила в больницу Святого Иоанна. Дежурная медсестра ответила, что Кэтрин Макгроу приходит в себя после обморока, вызванного вестью о смерти Уэстборна. Видимо, ей придется пролежать еще несколько дней.
Холленд положила трубку, глотнула чаю и уставилась на конверт. Решить, как быть дальше с дискетой, можно было только одним способом — просмотреть ее, в сущности, прочесть записи Уэстборна.
Смущенная этой мыслью, Холленд логично рассудила, что дискету не обязательно просматривать всю. Если Уэстборн надиктовал текст, то вскоре будет упомянута чья-то фамилия; если набрал на клавиатуре — то же самое. Тогда она узнает, кто соавтор законопроекта, и отыщет его — или ее.
Холленд пошла в кабинет, включила компьютер с модемом и динамиком, придвинула стул. Распечатала конверт и установила дискету. Если текст устный, она его услышит. Письменный появится на экране.
Оказалось, и то, и другое.
«Дискета номер один. Первая дневниковая запись. Двадцать седьмое сентября тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года. Пятнадцать часов пятнадцать минут. Персонаж — Хьюберт Болдуин, старший сенатор от штата Теннесси, председатель Комиссии по регулированию использования атомной энергии. Дело касается сговора Болдуина с военными о сокрытии, уничтожении и фальсификации определенных документов, относящихся к испытаниям ядерных, химических и бактериологических материалов на ничего не подозревающих войсковых частях и гражданском населении с тысяча девятьсот пятьдесят шестого года по настоящее время».
Голос явно принадлежал Уэстборну. Но запись сделали, когда он был значительно моложе. Холленд знала, кто такой Болдуин. Один из Кардиналов. Он приезжал в тот вечер в Дубки.
После паузы раздался негромкий жесткий смешок. Затем:
«Болдуин напрасно не уничтожил эти бумаги, когда у него была такая возможность. Теперь он примется искать их и не найдет. Интересно, скоро ли сообразит, что к чему, и обратится ко мне?»
От этих слов и беспощадного тона Холленд остолбенела. Господи, что это? Тут, словно в ответ на ее вопрос, вспыхнул монитор.
Записи охватывали двадцатилетний период, начиная с середины пятидесятых. Примерно половина из них принадлежала Болдуину, некоторые документы были написаны от руки; авторы других — различные офицеры из Пентагона вплоть до генерал-майоров.
Эта переписка вызвала у Холленд отвращение и ужас. Содействуя расширению Окриджского центра ядерных исследований в родном штате, Болдуин за два десятилетия превратил его в гигантскую экспериментальную лабораторию для военных нужд. Первое испытание явилось продолжением программы атомных исследований времен второй мировой войны. Установки, которые полагалось полностью или частично демонтировать — как Пентагон обещал конгрессу, — были обновлены, а их численность увеличена. Строились целые больничные корпуса для солдат, подвергшихся на учениях большим — даже смертельным — дозам радиации. Затем эти подопытные кролики проходили различные курсы экспериментального лечения, в подавляющем большинстве случаев бесполезного, но причинявшего мучительные страдания.
Поначалу, как следовало из документов, Болдуин просто шел навстречу тому, что уже начали военные. Но затем появились письма и памятные записки, написанные рукой Болдуина, призывающие военных расширить масштаб и количество испытаний. Сенатор рекомендовал использовать для этих целей осужденных, отбывающих пожизненное заключение в аризонских тюрьмах с максимальной изоляцией, не имеющих надежды на окончание срока или помилование. По его мнению, эти люди могли принести последнюю пользу обществу, работая в каменоломнях в тех местах, где недавно проводились ядерные испытания, — для того, чтобы выяснить, как скоро они погибнут от радиации.
Холленд казалось, что страшнее ничего быть не может, пока она не дошла до следующей части, посвященной тому, как Болдуин содействовал желанию военных испытывать химическое и бактериологическое оружие.
Война в Корее показала, до какой степени малоэффективными могут быть пули и бомбы против вторгшегося противника. Требовались гораздо более действенные, парализующие средства обороны.
В Аризоне, как и во Флориде, проживало много стариков. Но имелось решающее различие: плотность населения Аризоны гораздо ниже. Городки, разделенные милями пустыни, находились вдали от любопытных глаз. С помощью Болдуина, а затем и сенатора Гейлорда Робертсона пентагоновские медики стали просачиваться в интернаты для престарелых и психиатрические лечебницы. Немощных, слабоумных пациентов пичкали множеством препаратов, о существовании которых управлению по контролю за качеством медикаментов не сообщалось. Ничего не подозревающим людям вводились разнообразные штаммы бактерий. Их реакция и сопротивляемость бактериям тщательно контролировались, результаты пристально изучались, повышалась сила воздействия штаммов, чтобы они действовали быстрее; в некоторых случаях — мгновенно.
К тому времени, когда испытания прекратились и программа была свернута, ее жертвами стало более пятнадцати тысяч человек. По плывущим перед глазами кладбищенским спискам Холленд пришла к выводу, что никому не удавалось прожить более нескольких месяцев.
Сенатор Гейлорд Робертсон...
Холленд запрокинула голову, прикрыла глаза и мысленно представила себе иссохшего человека, которого возил санитар в кресле-каталке. Его сын, красивый, надменный, занял после смерти отца его место в сенате. Пол Робертсон, еще один Кардинал...
Поднявшись, Холленд обнаружила, что дрожит. Что происходило в Дубках? Что делал Уэстборн с этой уликой? Собирался разоблачить Болдуина — или Робертсона, если тот унаследовал пороки отца? Может, обоих?
Ей вспомнились подслушанные обрывки разговора:
«Чарльз, ты не можешь так поступить. Это чудовищно!»
«Выбора у вас нет, согласиться придется...»
Холленд стала лихорадочно пытаться вставить эти слова в контекст. Что именно чудовищно? Раскрыл ли Уэстборн тайны Болдуина съехавшимся в Дубки сенаторам? Может, это он угрожал Комитету по этике, а не наоборот? И с чем они должны были «согласиться»?
Вопросы эти вертелись в голове Холленд. Она окунулась в ужас того, что услышала. То были уже не бесплотные, безучастные вестники. Слова надвигались на нее, теснили, проникали под кожу, превращали в сообщницу. Нагоняли страх, даже заставляли трепетать.
Холленд изгнала их из сознания. Перед ее глазами медленно возникла картина. Она снова оказалась в библиотеке Уэстборна. Сенатор сидит за столом, вид у него испуганный, словно его оторвали от какого-то занятия. Перед ним на блокноте две дискеты. Он тянется к правой...
И внезапно передумывает! Рука его замирает, потом берет левую! Он совершает ошибку и отдает мне не ту дискету!
Холленд села на софу и подтянула колени к груди. Содержание дискеты не имеет никакого отношения к законопроекту или законодательной инициативе. Это должно быть на той дискете, которую Уэстборн сунул в карман.
— Он дал мне совсем не ту дискету! — произнесла она вслух в пустой комнате.
Когда голос ее отразился от стен и потолка, она чуть не рассмеялась, как люди, впадающие в истерику.
Холленд потянулась к телефону, но тут ей вспомнилось истерзанное тело Уэстборна. Перед ней встал последний вопрос: может ли кто-нибудь — например, некий секретный отдел военного министерства — пойти на убийство, чтобы этот материал никогда не увидел света?
Из головы не шли привезенные Кокраном сведения. Может, Арлисс Джонсон все еще сомневался, но Шуресс теперь был твердо убежден, что Уэстборна убили не близнецы.
Тогда кто же? И если Крофт узнал об этих фактах, почему молчит?
Шурессу требовалась дополнительная информация. Ради этого он переступил границу дозволенного. Джонсон велел ничего не обсуждать с Уайеттом Смитом. Но не сказал напрямик, что нельзя обращаться куда-то еще. Шуресс понимал слабость оправдания, однако это был единственный способ осуществить задуманное.
Шуресс думал, что, располагая фотографиями и записанным на пленку разговором, Джонсон станет действовать быстро. Но ничего не произошло. Холленд оставалась не у дел, ее не только заранее обвинили, но и осудили. Если удастся разорвать паутину, которой ее опутали обстоятельства, Холленд будет оправдана. А там уже не важно, что скажет или сделает Джонсон.
Раздался долгожданный звонок. Шуресс выслушал, поблагодарил собеседника и потянулся за курткой. Когда взялся за ручку двери, телефон зазвонил опять.
— Фрэнк, это я.
— Послушай, Холленд, я спешу...
— Что-то выяснилось? В связи с Макналти?
Шуресс заколебался. Ему очень хотелось дать Холленд проблеск надежды, но пока что он не имел права ничего сообщить ей. И Шуресс заговорил, старательно выбирая слова:
— О близнецах никаких новостей. Я сейчас вышел на другой след. Холленд, мне пора бежать.
— Фрэнк, постой!
Шуресс впервые в жизни услышал в ее голосе панику.
— Что случилось, Холленд? — резко спросил он.
Когда до него дошел смысл того, что она выпалила бессвязной скороговоркой, он пришел в изумление. Уэстборн дал ей дискету с файлами по медицинским экспериментам Пентагона на людях?
— Это далеко не все, Фрэнк. Материала там на много часов. Ты должен приехать, посмотреть сам. Я...
— Холленд, говори медленней!
Пауза, затем вновь зазвучал ее голос, уже более спокойно:
— Извини. Фрэнк, мне нужна твоя помощь. Этот материал пугает меня!
— Ты говорила о нем еще с кем-нибудь?
— Нет!
— Правильно. Держи язык за зубами. О том, что Уэстборн отдал тебе дискету, не знает никто. Дело займет у меня час, полтора от силы. Как только освобожусь, приеду.
Молчание на другом конце провода говорило, что его слова не вызвали восторга.
— Холленд, час-другой погоды не делают. А мои дела не терпят отлагательства. Выбора у меня нет. — Шуресс закусил губу, но слова все равно сорвались с языка: — Кажется, я вышел на то, что может помочь тебе.
— Фрэнк, объясни!
— Объяснять нечего — пока что. Но чем раньше я уйду, тем скорее мы сможем заняться тем, что ты обнаружила, и решить, как вести себя дальше. Я приеду, Холленд. Я люблю тебя.
— Побыстрее, Фрэнк, — прошептала она. — Пожалуйста.
12
Она думала, что парень азиатского происхождения, стоявший на коленях над стопками бумаг, должен был слышать ее шаги. Но он вздрогнул и так резко обернулся, что едва не свалились очки в тонкой оправе.
— Вам какого черта здесь нужно?
— Поговорить с секретаршей сенатора.
— Простите, пожалуйста. Я не хотел грубить. Такой уж сегодня выдался день.
Парень поднялся на ноги, поправил очки и протянул руку:
— Майкл By, помощник сенатора — в течение трех месяцев.
Холленд приняла извинение.
— Холленд Тайло, секретная служба. Не знаете, где найти секретаршу? Или Джудит Траск?
— Собственно говоря, у него работают... работали две секретарши, — ответил By. — Кэти, которая вечно торчала здесь, пичкают успокоительным в больнице Святого Иоанна. Бриджит, работавшая главным образом по ночам, находится на полпути в Калифорнию. Вылетела сразу же после заупокойной службы. А где может быть Джуди, представления не имею.
Холленд закусила губу:
— Проклятие.
— А в чем дело?
Ответ вертелся на языке, но кое-что заставило Холленд сдержаться. Пока By говорил, она заметила несколько странных деталей. Ковер на полу лежал так, будто его снимали, а потом второпях постелили снова. На ящиках стола с замками виднелось что-то вроде древесной трухи, словно их открывали силой.
Ну и что мне до этого? — упрекнула себя Холленд.
— Слышите? Агент Тайло.
Холленд потрясла головой:
— Прошу прощения.
— Не за что, — ответил By. — Роясь в этом хламе, я чувствую себя кладбищенским вором. Но кроме меня, никого не осталось.
— Что будет со всем этим?
— Бумаги и дискеты заберут в сенатский архив. Мебелью займется хозяйственное управление. Личные вещи передадут адвокатам, те, видимо, отправят их в поместье.
— А материал, над которым работал сенатор, — новая законодательная инициатива или что-то в этом роде?
By поправил пальцем очки:
— Его, видимо, передадут соавторам. Вы ищете что-то конкретное?
Холленд внезапно захотелось уйти. В кабинете было душно и жарко. Все вокруг напоминало о ее промахе. Отдать дискету By, и дело с концом.
Но она не отдала. Не смогла. Дискету Уэстборн доверил ей. Холленд решила, что должна исполнить последний долг перед покойным.
— Спасибо, что просветили, — сказала она. — Созвонюсь с Кэти, когда ей станет лучше.
By пожал плечами:
— Как знаете.
Он провожал взглядом Холленд, пока та пробиралась по приемной. И когда услышал звук закрываемой двери, первым делом задвинул засов. Это надо было сделать раньше. Допустил неосторожность, но ему повезло.
By повернулся. Глаза его сузились, и выражение юношеской наивности на лице сменилось холодным, суровым. Казалось, что в помещении царит беспорядок, но то были следы тщательных, методичных поисков. Став на колени, он отогнул край ковра. Ему поручили искать встроенный сейф или какой-то тайник размером, возможно, с регистрационную карточку и глубиной один-два дюйма. By обыскал уже всю приемную и половину кабинета. Действовал быстро, старательно, ничего не упуская, как полагалось сотруднику ЦРУ.
Однако при всей своей опытности By не мог представить, что предмет его поисков находился какое-то время в нескольких футах. Человек, который платил ему за поиски дискеты в кабинете Уэстборна, не упоминал имени Холленд Тайло.
* * *
Вернувшись домой, Холленд переоделась в джинсы и старый свитер грубой вязки. Заварила чай, потом позвонила подруге в Нью-Мексико, но той на месте не оказалось. И, пока чай остывал, стала бродить по дому, похлопывая конвертом по бедру. Незавершенные дела всегда не давали ей покоя.Войдя с чашкой чая в гостиную, она позвонила в больницу Святого Иоанна. Дежурная медсестра ответила, что Кэтрин Макгроу приходит в себя после обморока, вызванного вестью о смерти Уэстборна. Видимо, ей придется пролежать еще несколько дней.
Холленд положила трубку, глотнула чаю и уставилась на конверт. Решить, как быть дальше с дискетой, можно было только одним способом — просмотреть ее, в сущности, прочесть записи Уэстборна.
Смущенная этой мыслью, Холленд логично рассудила, что дискету не обязательно просматривать всю. Если Уэстборн надиктовал текст, то вскоре будет упомянута чья-то фамилия; если набрал на клавиатуре — то же самое. Тогда она узнает, кто соавтор законопроекта, и отыщет его — или ее.
Холленд пошла в кабинет, включила компьютер с модемом и динамиком, придвинула стул. Распечатала конверт и установила дискету. Если текст устный, она его услышит. Письменный появится на экране.
Оказалось, и то, и другое.
«Дискета номер один. Первая дневниковая запись. Двадцать седьмое сентября тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года. Пятнадцать часов пятнадцать минут. Персонаж — Хьюберт Болдуин, старший сенатор от штата Теннесси, председатель Комиссии по регулированию использования атомной энергии. Дело касается сговора Болдуина с военными о сокрытии, уничтожении и фальсификации определенных документов, относящихся к испытаниям ядерных, химических и бактериологических материалов на ничего не подозревающих войсковых частях и гражданском населении с тысяча девятьсот пятьдесят шестого года по настоящее время».
Голос явно принадлежал Уэстборну. Но запись сделали, когда он был значительно моложе. Холленд знала, кто такой Болдуин. Один из Кардиналов. Он приезжал в тот вечер в Дубки.
После паузы раздался негромкий жесткий смешок. Затем:
«Болдуин напрасно не уничтожил эти бумаги, когда у него была такая возможность. Теперь он примется искать их и не найдет. Интересно, скоро ли сообразит, что к чему, и обратится ко мне?»
От этих слов и беспощадного тона Холленд остолбенела. Господи, что это? Тут, словно в ответ на ее вопрос, вспыхнул монитор.
Записи охватывали двадцатилетний период, начиная с середины пятидесятых. Примерно половина из них принадлежала Болдуину, некоторые документы были написаны от руки; авторы других — различные офицеры из Пентагона вплоть до генерал-майоров.
Эта переписка вызвала у Холленд отвращение и ужас. Содействуя расширению Окриджского центра ядерных исследований в родном штате, Болдуин за два десятилетия превратил его в гигантскую экспериментальную лабораторию для военных нужд. Первое испытание явилось продолжением программы атомных исследований времен второй мировой войны. Установки, которые полагалось полностью или частично демонтировать — как Пентагон обещал конгрессу, — были обновлены, а их численность увеличена. Строились целые больничные корпуса для солдат, подвергшихся на учениях большим — даже смертельным — дозам радиации. Затем эти подопытные кролики проходили различные курсы экспериментального лечения, в подавляющем большинстве случаев бесполезного, но причинявшего мучительные страдания.
Поначалу, как следовало из документов, Болдуин просто шел навстречу тому, что уже начали военные. Но затем появились письма и памятные записки, написанные рукой Болдуина, призывающие военных расширить масштаб и количество испытаний. Сенатор рекомендовал использовать для этих целей осужденных, отбывающих пожизненное заключение в аризонских тюрьмах с максимальной изоляцией, не имеющих надежды на окончание срока или помилование. По его мнению, эти люди могли принести последнюю пользу обществу, работая в каменоломнях в тех местах, где недавно проводились ядерные испытания, — для того, чтобы выяснить, как скоро они погибнут от радиации.
Холленд казалось, что страшнее ничего быть не может, пока она не дошла до следующей части, посвященной тому, как Болдуин содействовал желанию военных испытывать химическое и бактериологическое оружие.
Война в Корее показала, до какой степени малоэффективными могут быть пули и бомбы против вторгшегося противника. Требовались гораздо более действенные, парализующие средства обороны.
В Аризоне, как и во Флориде, проживало много стариков. Но имелось решающее различие: плотность населения Аризоны гораздо ниже. Городки, разделенные милями пустыни, находились вдали от любопытных глаз. С помощью Болдуина, а затем и сенатора Гейлорда Робертсона пентагоновские медики стали просачиваться в интернаты для престарелых и психиатрические лечебницы. Немощных, слабоумных пациентов пичкали множеством препаратов, о существовании которых управлению по контролю за качеством медикаментов не сообщалось. Ничего не подозревающим людям вводились разнообразные штаммы бактерий. Их реакция и сопротивляемость бактериям тщательно контролировались, результаты пристально изучались, повышалась сила воздействия штаммов, чтобы они действовали быстрее; в некоторых случаях — мгновенно.
К тому времени, когда испытания прекратились и программа была свернута, ее жертвами стало более пятнадцати тысяч человек. По плывущим перед глазами кладбищенским спискам Холленд пришла к выводу, что никому не удавалось прожить более нескольких месяцев.
Сенатор Гейлорд Робертсон...
Холленд запрокинула голову, прикрыла глаза и мысленно представила себе иссохшего человека, которого возил санитар в кресле-каталке. Его сын, красивый, надменный, занял после смерти отца его место в сенате. Пол Робертсон, еще один Кардинал...
Поднявшись, Холленд обнаружила, что дрожит. Что происходило в Дубках? Что делал Уэстборн с этой уликой? Собирался разоблачить Болдуина — или Робертсона, если тот унаследовал пороки отца? Может, обоих?
Ей вспомнились подслушанные обрывки разговора:
«Чарльз, ты не можешь так поступить. Это чудовищно!»
«Выбора у вас нет, согласиться придется...»
Холленд стала лихорадочно пытаться вставить эти слова в контекст. Что именно чудовищно? Раскрыл ли Уэстборн тайны Болдуина съехавшимся в Дубки сенаторам? Может, это он угрожал Комитету по этике, а не наоборот? И с чем они должны были «согласиться»?
Вопросы эти вертелись в голове Холленд. Она окунулась в ужас того, что услышала. То были уже не бесплотные, безучастные вестники. Слова надвигались на нее, теснили, проникали под кожу, превращали в сообщницу. Нагоняли страх, даже заставляли трепетать.
Холленд изгнала их из сознания. Перед ее глазами медленно возникла картина. Она снова оказалась в библиотеке Уэстборна. Сенатор сидит за столом, вид у него испуганный, словно его оторвали от какого-то занятия. Перед ним на блокноте две дискеты. Он тянется к правой...
И внезапно передумывает! Рука его замирает, потом берет левую! Он совершает ошибку и отдает мне не ту дискету!
Холленд села на софу и подтянула колени к груди. Содержание дискеты не имеет никакого отношения к законопроекту или законодательной инициативе. Это должно быть на той дискете, которую Уэстборн сунул в карман.
— Он дал мне совсем не ту дискету! — произнесла она вслух в пустой комнате.
Когда голос ее отразился от стен и потолка, она чуть не рассмеялась, как люди, впадающие в истерику.
Холленд потянулась к телефону, но тут ей вспомнилось истерзанное тело Уэстборна. Перед ней встал последний вопрос: может ли кто-нибудь — например, некий секретный отдел военного министерства — пойти на убийство, чтобы этот материал никогда не увидел света?
* * *
Фрэнк Шуресс у себя в кабинете злобно смотрел на телефон. Он ждал звонка уже больше часа, и ему надоело ломать голову над неподатливыми вопросами и проблемами.Из головы не шли привезенные Кокраном сведения. Может, Арлисс Джонсон все еще сомневался, но Шуресс теперь был твердо убежден, что Уэстборна убили не близнецы.
Тогда кто же? И если Крофт узнал об этих фактах, почему молчит?
Шурессу требовалась дополнительная информация. Ради этого он переступил границу дозволенного. Джонсон велел ничего не обсуждать с Уайеттом Смитом. Но не сказал напрямик, что нельзя обращаться куда-то еще. Шуресс понимал слабость оправдания, однако это был единственный способ осуществить задуманное.
Шуресс думал, что, располагая фотографиями и записанным на пленку разговором, Джонсон станет действовать быстро. Но ничего не произошло. Холленд оставалась не у дел, ее не только заранее обвинили, но и осудили. Если удастся разорвать паутину, которой ее опутали обстоятельства, Холленд будет оправдана. А там уже не важно, что скажет или сделает Джонсон.
Раздался долгожданный звонок. Шуресс выслушал, поблагодарил собеседника и потянулся за курткой. Когда взялся за ручку двери, телефон зазвонил опять.
— Фрэнк, это я.
— Послушай, Холленд, я спешу...
— Что-то выяснилось? В связи с Макналти?
Шуресс заколебался. Ему очень хотелось дать Холленд проблеск надежды, но пока что он не имел права ничего сообщить ей. И Шуресс заговорил, старательно выбирая слова:
— О близнецах никаких новостей. Я сейчас вышел на другой след. Холленд, мне пора бежать.
— Фрэнк, постой!
Шуресс впервые в жизни услышал в ее голосе панику.
— Что случилось, Холленд? — резко спросил он.
Когда до него дошел смысл того, что она выпалила бессвязной скороговоркой, он пришел в изумление. Уэстборн дал ей дискету с файлами по медицинским экспериментам Пентагона на людях?
— Это далеко не все, Фрэнк. Материала там на много часов. Ты должен приехать, посмотреть сам. Я...
— Холленд, говори медленней!
Пауза, затем вновь зазвучал ее голос, уже более спокойно:
— Извини. Фрэнк, мне нужна твоя помощь. Этот материал пугает меня!
— Ты говорила о нем еще с кем-нибудь?
— Нет!
— Правильно. Держи язык за зубами. О том, что Уэстборн отдал тебе дискету, не знает никто. Дело займет у меня час, полтора от силы. Как только освобожусь, приеду.
Молчание на другом конце провода говорило, что его слова не вызвали восторга.
— Холленд, час-другой погоды не делают. А мои дела не терпят отлагательства. Выбора у меня нет. — Шуресс закусил губу, но слова все равно сорвались с языка: — Кажется, я вышел на то, что может помочь тебе.
— Фрэнк, объясни!
— Объяснять нечего — пока что. Но чем раньше я уйду, тем скорее мы сможем заняться тем, что ты обнаружила, и решить, как вести себя дальше. Я приеду, Холленд. Я люблю тебя.
— Побыстрее, Фрэнк, — прошептала она. — Пожалуйста.
12
Посторонним старая библиотека сената казалась лабиринтом узких длинных коридоров с множеством зигзагов, тупиков и поворотов, где легко было запутаться. Фрэнк Шуресс осуществлял связь между секретной службой и сенатским Комитетом по разведке, поэтому прекрасно знал здесь все ходы.
В конце как будто никуда не ведущего коридора была дверь, десятки раз перекрашенная, за которой, казалось, находился чулан уборщицы. Но она была обита листовой сталью и снабжена электронным замком. Шуресс вставил кодовую карточку, набрал нужный номер, и замок с жужжанием открылся.
По винтовой лестнице Шуресс поднялся этажом выше, в круглую комнату с куполообразным потолком, которую можно было принять за библиотеку какого-то чудака или миниатюрную обсерваторию.
Она не была ни тем, ни другим. В эту комнату, изыск архитектора, получившую название «Тауэр», являлись в течение последних пятидесяти лет наиболее значительные шпионы и перебежчики, здесь они сообщали добытую информацию избранным представителям, работающим рука об руку с разведслужбами страны.
Шуресс окинул взглядом старые, но удобные диваны, столы с подпалинами от сигарет и единственный большой стол, на котором стояли компьютер и несколько телефонных аппаратов. Здесь он всегда нервничал. Каким бы чистым ни был воздух, Фрэнку всякий раз чудился запах боязни, подозрительности, предательства.
— Добрый день, Фрэнк.
Это произнес Джеймс Крофт, влиятельный член сенатского Комитета по разведке. Как и Шуресс, он был подтянутым, жилистым, словно боксер-легковес. Фрэнк полагал, что в юности Крофт умел работать кулаками. Лицо сенатора было на редкость неприятным, и Шуресс невольно задумывался, какие жестокости выпали в прошлом на его долю.
— Спасибо, что сразу согласились принять меня, сенатор, — сказал молодой агент, снимая куртку.
Крофт махнул тщательно наманикюренной рукой:
— Как долго мы уже сотрудничаем, Фрэнк?
Три года? Больше? Я считаю, из нас получились хорошие напарники.
Шурессу приятно было это слышать. Крофт всегда относился к нему дружелюбно. Внимательно слушал, задавал дельные вопросы, вступался за секретную службу, когда находил, что это справедливо, а не политически выгодно.
— Ну так что у тебя? — спросил Крофт. Голос его звучал беззаботно, но в глазах светился жгучий интерес.
Шуресс сделал глубокий вдох:
— Сенатор, вы знакомы с ирландцем по фамилии Кокран?
— С Робертом Кокраном? Разумеется. У британцев он бельмо на глазу, но мы с ним ладим.
Изуродованные губы Крофта скривились в единственной разновидности улыбки, на какую он был способен.
— Фрэнк, теперь я слушаю тебя с полным вниманием.
Шуресс заговорил:
— Насколько я понял, Кокран шесть дней назад звонил вам из Ирландии.
Глаза Крофта сузились.
— У тебя очень точные сведения, Фрэнк. Да, звонил.
— Тогда он сказал вам, что, по его мнению, эти двое террористов, Макналти, не представляли угрозы никому в Соединенных Штатах, включая Чарльза Уэстборна?
Крофт слегка подался вперед:
— Мы вступаем в запретную зону, Фрэнк. Подробности того разговора огласке не подлежат. Однако могу сказать вот что: разведка сообщила, что некоторые террористические группы весьма интересовались местонахождением и планами передвижений нескольких высокопоставленных лиц, в том числе и двух сенаторов.
— Одним из которых был Уэстборн?
— Да. Из сообщений, которые мы получали, следовало, что определенные силы в ИРА были недовольны попытками Уэстборна ужесточить наши банковские законы, что прижало бы американских жертвователей их делу. Меня это обеспокоило, и я связался с Кокраном. Он утверждал, что подобные акции даже не обсуждались, тем более не планировались.
— Вы ему поверили?
— Не имел причин не верить. Кокран не так глуп, чтобы пытаться обмануть меня.
— Вы до сих пор верите этому, сенатор, хотя на месте убийства обнаружен отпечаток ладони одного из Макналти?
Крофт достал пачку сигарет и протянул Шурессу, но тот отказался. Закурил сам.
— У тебя все? Я не могу представить, что Кокран стал бы обманывать меня или вводить в заблуждение. И все же, боюсь, зря поверил ему...
— Нет, сенатор, не зря.
Крофт задумчиво посмотрел на собеседника:
— Почему, Фрэнк?
— Потому что я видел свидетельство, о котором Кокран, возможно, упоминал.
— Не может быть! — прошептал Крофт.
Шуресс понимал, что у него осталась последняя возможность хоть отчасти оправдать доверие Джонсона. Можно было сказать Крофту только самое главное — о фотографиях и некоторых деталях, касающихся Макналти. Однако начав, Фрэнк не смог остановиться. Он нуждался в помощи Крофта, и каждая подробность являлась платой за нее.
Крофт слушал, не перебивая. Пока Шуресс говорил, он выкурил еще одну сигарету.
— Просто не верится, — пробормотал сенатор. — Кокран прилетает с фотографиями, делится информацией... Говоришь, Джонсон поверил ему?
— Не поверить было трудно, сенатор.
Крофт поднялся и стал мерно расхаживать по окружности небольшого зала.
— Ты сознаешь, что говоришь, Фрэнк? — спросил он, не поворачиваясь лицом к собеседнику.
Шуресс кивнул и поднял взгляд:
— Да, сенатор. Кто-то имел наглость — не говоря уж о времени и средствах — сфабриковать улики против двух террористов. На след настоящих убийц мы еще не вышли. — Он помолчал. — Вот почему я приехал к вам, сенатор. Кокран сказал, вы знали, что Макналти не представляли собой опасности. И в довершение всего снабдил нас доказательством. Сенатор, мы охотились не за теми людьми.
— Фрэнк, кто еще знает о Кокране?
— Только Арлисс Джонсон.
Крофт взялся за углы стола:
— Хорошо. Постараюсь выяснить — предельно осторожно, — кто вводит нас в заблуждение и почему.
— Сенатор, возможно, тут я смогу быть вам полезен.
— Слушаю тебя, Фрэнк.
Шуресс заколебался. Он так спешил, когда позвонила Холленд, что едва слушал, стараясь успокоить ее и ободрить.
— Подробности обрывочны, сенатор, — сказал Фрэнк и затем передал содержание разговора с Холленд. — Агент Тайло сказала, что на дискете документация о медицинских экспериментах на людях, которые вел Пентагон, со ссылками на сенатора Болдуина, — завершил Шуресс. — Похоже, Уэстборн собрал улики, способные погубить немало карьер и репутаций.
Крофт потряс головой:
— Ты понимаешь, как дико это звучит?
— Тайло не стала бы поднимать ложную тревогу, сенатор, — твердо ответил Шуресс. — Нет оснований полагать, будто она что-то выдумала. Я ей верю.
— И что собираешься предпринять, Фрэнк?
— Если материалы на дискете столь компрометирующие, как утверждает Тайло, то, возможно, мы обнаружим мотив убийства. А там выйдем и на убийц.
Крофт задумался:
— Дискета у нее?
— Да. Тайло отстранили от работы до окончания расследования. Она сейчас дома, ждет моего приезда.
Крофт немного помолчал.
— Встретимся у меня в кабинете, — произнес он наконец. — Потом совершим небольшую поездку.
— То есть?
— Посмотрим, что покажет нам агент Тайло. Судя по тому, что содержание дискеты привело ее в ужас, она заслуживает нашего внимания. Согласен?
Шуресс покинул «Тауэр». Крофт немного подождал, потом вышел в коридор и, миновав две двери, вошел в третью.
Трое находившихся там Кардиналов сидели на возвышении за столом в форме подковы. Внизу стояли два стола и несколько стульев, будто в зале суда. Дальше три ряда скамеек. В этой комнате более двадцати лет назад высокопоставленные уотергейтские заговорщики давали показания, пытаясь спасти свою шкуру. На тех секретных заседаниях председательствовали двое из присутствующих здесь Кардиналов.
Крофт убедился, что дверь за ним заперта. По застывшим выражениям лиц он убедился, что с помощью чувствительных микрофонов, спрятанных в «Тауэрс», Кардиналы слышали каждое слово Шуресса. Тем лучше. Это сбережет время.
— Джимми, похоже, эта девчонка из секретной службы устроила нам кучу неприятностей, — сказал Хьюберт Болдуин с сильным теннессийским акцентом.
Рослый, грузный человек с будто высеченным из камня лицом, Болдуин представлял собой живую сенатскую легенду. Ему исполнилось семьдесят два, он ходил, опираясь на трость с серебряным набалдашником, любил хорошее виски и сигары, жил с третьей женой, на сорок лет моложе его. Безжалостный, когда дело доходило до политических стычек, и с виду несокрушимый, он погубил немало политиков и мог погубить еще многих.
— Похоже, что так, — уважительно ответил Крофт. Из осторожности он не хотел подчеркивать, что Шуресс упоминал его фамилию, притом в убийственном контексте.
— Кажется, дело принимает дурной оборот, — заметил Пол Робертсон. — Интересно, Хьюберт, почему всплыла твоя фамилия. Может, просветишь нас относительно тех «медицинских экспериментов»?
Самый младший из троих, еще не достигший пятидесяти, смазливый, как герой мыльной оперы, Робертсон унаследовал отцовское место сенатора от Флориды. Закулисные политиканы завершили его образование. Никто не умел лучше его организовать кампанию по сбору средств на все, что угодно, или привлечь на свою сторону избирателей-пенсионеров. Но Робертсон обладал не только привлекательной внешностью. Те, кто обманывал его или сердил, быстро узнавали, до какой степени он злопамятен и опасен.
— Старая история! — резко ответил Болдуин. — Было и быльем поросло.
— Не будем позволять себе лишнего, Пол, — предложила Барбара Зентнер, увидев скептическое выражение его лица.
На ней был костюм из зеленого шелка, подчеркивающий желто-рыжий цвет ее кудрей. Крофта поражало, как можно при таком блестящем уме обладать столь вульгарным вкусом. Однако Зентнер постоянно выслушивала комплименты своей внешности и умению одеваться. Старший сенатор от Калифорнии, чьей политической изворотливости воздавали должное, терпеть не могла конструктивной критики.
— Согласна, мы столкнулись с неожиданностью, — продолжала она. — Но меры предосторожности принять можно.
Она устремила взгляд своих блестящих глаз хищницы на Крофта.
— Джеймс, я права?
Крофт был одарен быстрым, ясным умом, действующим не хуже компьютера. Еще выслушивая Фрэнка, он строил планы, взвешивал всевозможные «за» и «против».
— Права, Барбара.
— Тогда поделись, пожалуйста, соображениями.
— Судя по тому, что говорил нам Шуресс, Уэстборн создал эту ситуацию неумышленно, — сказал Крофт. — Однако мы знаем самое главное — у кого дискета.
— Одна из дискет, — перебил его Робертсон. — Где-то спрятана еще одна. И, судя по тому, что ты сообщил нам, в кабинете Уэстборна ее не нашли.
— Верно, но с нею придется подождать, — сдержанно ответил Крофт. — Сейчас наша главная забота — агент Тайло.
— Новенькая, — громыхнул Болдуин.
— Да. Но тем проще будет забрать у нее дискету.
Подагрические пальцы Болдуина сплелись на серебряном набалдашнике трости.
— Шуресс говорил, ее отстранили от работы. Это правда?
— Да. И очень кстати. Молодая женщина совершила ужасную ошибку, стоившую жизни человеку, которого она должна была охранять. И просто раздавлена этим. Секретная служба вместо того, чтобы заступиться, избавляется от нее. Карьере конец. С такой репутацией она может считать за счастье, если ее возьмут патрулировать аллею в парке. Отсюда отчаяние, безнадежность. Прямой путь к самоубийству...
В конце как будто никуда не ведущего коридора была дверь, десятки раз перекрашенная, за которой, казалось, находился чулан уборщицы. Но она была обита листовой сталью и снабжена электронным замком. Шуресс вставил кодовую карточку, набрал нужный номер, и замок с жужжанием открылся.
По винтовой лестнице Шуресс поднялся этажом выше, в круглую комнату с куполообразным потолком, которую можно было принять за библиотеку какого-то чудака или миниатюрную обсерваторию.
Она не была ни тем, ни другим. В эту комнату, изыск архитектора, получившую название «Тауэр», являлись в течение последних пятидесяти лет наиболее значительные шпионы и перебежчики, здесь они сообщали добытую информацию избранным представителям, работающим рука об руку с разведслужбами страны.
Шуресс окинул взглядом старые, но удобные диваны, столы с подпалинами от сигарет и единственный большой стол, на котором стояли компьютер и несколько телефонных аппаратов. Здесь он всегда нервничал. Каким бы чистым ни был воздух, Фрэнку всякий раз чудился запах боязни, подозрительности, предательства.
— Добрый день, Фрэнк.
Это произнес Джеймс Крофт, влиятельный член сенатского Комитета по разведке. Как и Шуресс, он был подтянутым, жилистым, словно боксер-легковес. Фрэнк полагал, что в юности Крофт умел работать кулаками. Лицо сенатора было на редкость неприятным, и Шуресс невольно задумывался, какие жестокости выпали в прошлом на его долю.
— Спасибо, что сразу согласились принять меня, сенатор, — сказал молодой агент, снимая куртку.
Крофт махнул тщательно наманикюренной рукой:
— Как долго мы уже сотрудничаем, Фрэнк?
Три года? Больше? Я считаю, из нас получились хорошие напарники.
Шурессу приятно было это слышать. Крофт всегда относился к нему дружелюбно. Внимательно слушал, задавал дельные вопросы, вступался за секретную службу, когда находил, что это справедливо, а не политически выгодно.
— Ну так что у тебя? — спросил Крофт. Голос его звучал беззаботно, но в глазах светился жгучий интерес.
Шуресс сделал глубокий вдох:
— Сенатор, вы знакомы с ирландцем по фамилии Кокран?
— С Робертом Кокраном? Разумеется. У британцев он бельмо на глазу, но мы с ним ладим.
Изуродованные губы Крофта скривились в единственной разновидности улыбки, на какую он был способен.
— Фрэнк, теперь я слушаю тебя с полным вниманием.
Шуресс заговорил:
— Насколько я понял, Кокран шесть дней назад звонил вам из Ирландии.
Глаза Крофта сузились.
— У тебя очень точные сведения, Фрэнк. Да, звонил.
— Тогда он сказал вам, что, по его мнению, эти двое террористов, Макналти, не представляли угрозы никому в Соединенных Штатах, включая Чарльза Уэстборна?
Крофт слегка подался вперед:
— Мы вступаем в запретную зону, Фрэнк. Подробности того разговора огласке не подлежат. Однако могу сказать вот что: разведка сообщила, что некоторые террористические группы весьма интересовались местонахождением и планами передвижений нескольких высокопоставленных лиц, в том числе и двух сенаторов.
— Одним из которых был Уэстборн?
— Да. Из сообщений, которые мы получали, следовало, что определенные силы в ИРА были недовольны попытками Уэстборна ужесточить наши банковские законы, что прижало бы американских жертвователей их делу. Меня это обеспокоило, и я связался с Кокраном. Он утверждал, что подобные акции даже не обсуждались, тем более не планировались.
— Вы ему поверили?
— Не имел причин не верить. Кокран не так глуп, чтобы пытаться обмануть меня.
— Вы до сих пор верите этому, сенатор, хотя на месте убийства обнаружен отпечаток ладони одного из Макналти?
Крофт достал пачку сигарет и протянул Шурессу, но тот отказался. Закурил сам.
— У тебя все? Я не могу представить, что Кокран стал бы обманывать меня или вводить в заблуждение. И все же, боюсь, зря поверил ему...
— Нет, сенатор, не зря.
Крофт задумчиво посмотрел на собеседника:
— Почему, Фрэнк?
— Потому что я видел свидетельство, о котором Кокран, возможно, упоминал.
— Не может быть! — прошептал Крофт.
Шуресс понимал, что у него осталась последняя возможность хоть отчасти оправдать доверие Джонсона. Можно было сказать Крофту только самое главное — о фотографиях и некоторых деталях, касающихся Макналти. Однако начав, Фрэнк не смог остановиться. Он нуждался в помощи Крофта, и каждая подробность являлась платой за нее.
Крофт слушал, не перебивая. Пока Шуресс говорил, он выкурил еще одну сигарету.
— Просто не верится, — пробормотал сенатор. — Кокран прилетает с фотографиями, делится информацией... Говоришь, Джонсон поверил ему?
— Не поверить было трудно, сенатор.
Крофт поднялся и стал мерно расхаживать по окружности небольшого зала.
— Ты сознаешь, что говоришь, Фрэнк? — спросил он, не поворачиваясь лицом к собеседнику.
Шуресс кивнул и поднял взгляд:
— Да, сенатор. Кто-то имел наглость — не говоря уж о времени и средствах — сфабриковать улики против двух террористов. На след настоящих убийц мы еще не вышли. — Он помолчал. — Вот почему я приехал к вам, сенатор. Кокран сказал, вы знали, что Макналти не представляли собой опасности. И в довершение всего снабдил нас доказательством. Сенатор, мы охотились не за теми людьми.
— Фрэнк, кто еще знает о Кокране?
— Только Арлисс Джонсон.
Крофт взялся за углы стола:
— Хорошо. Постараюсь выяснить — предельно осторожно, — кто вводит нас в заблуждение и почему.
— Сенатор, возможно, тут я смогу быть вам полезен.
— Слушаю тебя, Фрэнк.
Шуресс заколебался. Он так спешил, когда позвонила Холленд, что едва слушал, стараясь успокоить ее и ободрить.
— Подробности обрывочны, сенатор, — сказал Фрэнк и затем передал содержание разговора с Холленд. — Агент Тайло сказала, что на дискете документация о медицинских экспериментах на людях, которые вел Пентагон, со ссылками на сенатора Болдуина, — завершил Шуресс. — Похоже, Уэстборн собрал улики, способные погубить немало карьер и репутаций.
Крофт потряс головой:
— Ты понимаешь, как дико это звучит?
— Тайло не стала бы поднимать ложную тревогу, сенатор, — твердо ответил Шуресс. — Нет оснований полагать, будто она что-то выдумала. Я ей верю.
— И что собираешься предпринять, Фрэнк?
— Если материалы на дискете столь компрометирующие, как утверждает Тайло, то, возможно, мы обнаружим мотив убийства. А там выйдем и на убийц.
Крофт задумался:
— Дискета у нее?
— Да. Тайло отстранили от работы до окончания расследования. Она сейчас дома, ждет моего приезда.
Крофт немного помолчал.
— Встретимся у меня в кабинете, — произнес он наконец. — Потом совершим небольшую поездку.
— То есть?
— Посмотрим, что покажет нам агент Тайло. Судя по тому, что содержание дискеты привело ее в ужас, она заслуживает нашего внимания. Согласен?
Шуресс покинул «Тауэр». Крофт немного подождал, потом вышел в коридор и, миновав две двери, вошел в третью.
Трое находившихся там Кардиналов сидели на возвышении за столом в форме подковы. Внизу стояли два стола и несколько стульев, будто в зале суда. Дальше три ряда скамеек. В этой комнате более двадцати лет назад высокопоставленные уотергейтские заговорщики давали показания, пытаясь спасти свою шкуру. На тех секретных заседаниях председательствовали двое из присутствующих здесь Кардиналов.
Крофт убедился, что дверь за ним заперта. По застывшим выражениям лиц он убедился, что с помощью чувствительных микрофонов, спрятанных в «Тауэрс», Кардиналы слышали каждое слово Шуресса. Тем лучше. Это сбережет время.
— Джимми, похоже, эта девчонка из секретной службы устроила нам кучу неприятностей, — сказал Хьюберт Болдуин с сильным теннессийским акцентом.
Рослый, грузный человек с будто высеченным из камня лицом, Болдуин представлял собой живую сенатскую легенду. Ему исполнилось семьдесят два, он ходил, опираясь на трость с серебряным набалдашником, любил хорошее виски и сигары, жил с третьей женой, на сорок лет моложе его. Безжалостный, когда дело доходило до политических стычек, и с виду несокрушимый, он погубил немало политиков и мог погубить еще многих.
— Похоже, что так, — уважительно ответил Крофт. Из осторожности он не хотел подчеркивать, что Шуресс упоминал его фамилию, притом в убийственном контексте.
— Кажется, дело принимает дурной оборот, — заметил Пол Робертсон. — Интересно, Хьюберт, почему всплыла твоя фамилия. Может, просветишь нас относительно тех «медицинских экспериментов»?
Самый младший из троих, еще не достигший пятидесяти, смазливый, как герой мыльной оперы, Робертсон унаследовал отцовское место сенатора от Флориды. Закулисные политиканы завершили его образование. Никто не умел лучше его организовать кампанию по сбору средств на все, что угодно, или привлечь на свою сторону избирателей-пенсионеров. Но Робертсон обладал не только привлекательной внешностью. Те, кто обманывал его или сердил, быстро узнавали, до какой степени он злопамятен и опасен.
— Старая история! — резко ответил Болдуин. — Было и быльем поросло.
— Не будем позволять себе лишнего, Пол, — предложила Барбара Зентнер, увидев скептическое выражение его лица.
На ней был костюм из зеленого шелка, подчеркивающий желто-рыжий цвет ее кудрей. Крофта поражало, как можно при таком блестящем уме обладать столь вульгарным вкусом. Однако Зентнер постоянно выслушивала комплименты своей внешности и умению одеваться. Старший сенатор от Калифорнии, чьей политической изворотливости воздавали должное, терпеть не могла конструктивной критики.
— Согласна, мы столкнулись с неожиданностью, — продолжала она. — Но меры предосторожности принять можно.
Она устремила взгляд своих блестящих глаз хищницы на Крофта.
— Джеймс, я права?
Крофт был одарен быстрым, ясным умом, действующим не хуже компьютера. Еще выслушивая Фрэнка, он строил планы, взвешивал всевозможные «за» и «против».
— Права, Барбара.
— Тогда поделись, пожалуйста, соображениями.
— Судя по тому, что говорил нам Шуресс, Уэстборн создал эту ситуацию неумышленно, — сказал Крофт. — Однако мы знаем самое главное — у кого дискета.
— Одна из дискет, — перебил его Робертсон. — Где-то спрятана еще одна. И, судя по тому, что ты сообщил нам, в кабинете Уэстборна ее не нашли.
— Верно, но с нею придется подождать, — сдержанно ответил Крофт. — Сейчас наша главная забота — агент Тайло.
— Новенькая, — громыхнул Болдуин.
— Да. Но тем проще будет забрать у нее дискету.
Подагрические пальцы Болдуина сплелись на серебряном набалдашнике трости.
— Шуресс говорил, ее отстранили от работы. Это правда?
— Да. И очень кстати. Молодая женщина совершила ужасную ошибку, стоившую жизни человеку, которого она должна была охранять. И просто раздавлена этим. Секретная служба вместо того, чтобы заступиться, избавляется от нее. Карьере конец. С такой репутацией она может считать за счастье, если ее возьмут патрулировать аллею в парке. Отсюда отчаяние, безнадежность. Прямой путь к самоубийству...