Страница:
Зеленому текла под сенью леса,
Срываясь иногда, скрываясь в пышных
Мхах, где напев ее неуловимый
Глубок и темен, а среди камней,
Обтесанных теченьем непрерывным,
Она плясала и, смеясь по-детски,
Равнинами струилась безмятежно
И каждую склонившуюся к ней
Травинку отражала. "О речушка!
В таинственных глубинах твой исток,
А где твое загадочное устье?
Ты, жизнь моя в причудливом теченье?
Твой тихий сумрак, блеск твоей струи,
Твои глубины, твой непостижимый
Путь - все меня являет мне; и небо,
И море мрачное скорее скажут,
В каком летучем облаке, в какой
Пещере воды бывшие твои,
Чем скажет мне вселенная, где мысли
Останутся мои, когда в цветах
Безжизненный распад меня постигнет".
Шел берегом он, запечатлевая
Озноб и жар трепещущей стопою
Во мхах, как тот, кто счастлив и в болезни,
Позволившей встать на ноги, он шел,
Однако помнил, что идет в могилу,
Где угасает пыл. Шел быстрым шагом
В тени дерев поэт вниз по теченью
Речушки говорливой, полог леса,
Величественно царственный, сменился
Над головой однообразно светлым
Безоблачным вечерним небосводом.
Поток бежал и клокотал, вскипая
В камнях седых; высокая осока
Склон каменистый тенью щекотала;
Лишь ветром искалеченные сосны
Вцепились в неподатливую почву
Корнями здесь. Все делалось вокруг
Ужаснее, и, как чело с годами
Морщинится и волосы ветшают,
А вместо ясных влажных глаз шары
Мерцают, цепенея, так исчезли
Цветы и упоительная тень
Зеленых рощ с благоуханьем тонким
И с музыкой; он шел невозмутимо
Вниз по теченью. Речка в лабиринте
Расширилась, теченье убыстряя
В извилинах, и в ледяном напоре
Вода срывалась вниз. На берегах
Обоих высились теперь утесы,
В своих невероятных очертаньях
Являя башни черные в неверном
Вечернем освещенье, затемняя
Равнину, обнаруживая в кручах
Расселины, оскал пещер, готовых
Бесчисленными языками вторить
Гремучему потоку. Разжимались
Там каменные челюсти, чьи зубы
Вот-вот сомкнутся снова, сокрушая
Весь мир, а под ущербною луною
И звездами озера, острова
И горы облачатся в свинцовый
Вечерний сумрак, а закатный пламень
Холмов и тени сумерек смешались
На горизонте. Ближняя окрестность
В суровой безыскусной наготе
Опровергала прелести вселенной;
Сосна, которая пустила корни
В скале, раскинула косые ветви,
На каждый возглас ветра отвечая,
На каждое мгновение затишья
И сочетая с воем бесприютных
Потоков песнь свою, пока река
В своем шероховатом и широком,
Но жестком русле рушится, бушуя
И пенясь, в бездну, рассыпаясь градом
Летучим на блуждающем ветру.
Но там, где был поток и где сосна
Над пропастью седою, был еще
Уступ укромный. Примостясь над кручей,
Поддержанный камнями и корнями,
Он позволял и небо созерцать
Со звездами, и темноту земную;
И в лоне страха тихо улыбался
Уступ. Оплел объятьями своими
Растрескавшиеся каменья плющ,
Даруя щедро свой вечнозеленый
Кров с ягодами сумрачными полу,
Не ведающему ничьей стопы;
И там же веселились дети вихря
Осеннего, разбрасывая листья,
Чье золото, чья бледность, чей румянец
Затмили гордость лета. Там гостил
Легчайший ветер, чтобы приучить
К покою глушь; однажды, лишь однажды
Шаг человеческий встревожил там
Безмолвное уединенье. Голос
Единственный там вызвал эхо; голос,
Раздавшийся средь веяний воздушных
Однажды, чтобы облик человека
Прекраснейший пустыню превратил
В сокровищницу, чтобы обаянье
И красота подвижная внушили
Там вихрю косному свои созвучья,
Величие природе завещав,
А листья и пестунья пестрых радуг,
Пещера, перенять могли бы краски
Ланит, очей и белоснежной груди.
Рогатый мрачный месяц море света
На отдаленный пролил окоем,
Вершины затопив сияньем. Желтый
Туман распространился, упиваясь
Изнеможеньем лунным; ни одной
Звезды не видно было; даже ветры,
Угрюмые товарищи напастей.
Заснули в пропасти; о буря смерти,
Ты рассекаешь сумрачную ночь!
А ты, Скелет великий, все еще
Неотвратимый в натиске жестоком,
В могуществе безжалостном твоем,
Ты царь природы бренной, с поля битвы
Багрового, из вони госпитальной,
Где умирает патриот, и с ложа
Девичьего, с престола или с плахи
Тебя зовет могучий голос. Кличет
Урон свою сестру родную смерть,
Ей указав обильную добычу,
Чтоб смерть сыта была; весь век влекутся
К могилам люди, как цветы и черви,
Но дважды в жертву не приносят сердца,
Бессмысленно разбитого навеки.
И на пороге этого приюта
Зеленого он знал уже, что с ним
Смерть, но, исход задерживая скорый,
Обрек он душу прошлому, призвав
Величие своих видений прежних,
Которые почили в нем, как ветер
С мелодией своей, чтобы повеять
Сквозь жалюзи. Он бледною рукой
Схватился за шероховатый ствол
Сосны, поник он головой на камень,
Опутанный плющом, и распростерся
Усталым телом на уступе скользком
Над мрачной бездной, и лежал он там,
Последнему парению предав
Скудеющие силы; скорбь с надеждой,
Мучительницы, спали; не страданье,
Не страх, нет, лишь прилив живого чувства
Без примесей мучительных питал
Мысль, постепенно в сердце иссякая,
Пока лежит он там, почти спокойный,
С улыбкой слабой; видел напоследок
Он в небесах огромную луну,
Которая на западе свой рог
Светящийся воздвигла, с тьмой смешав
Свой мрачный луч; нависла над холмами
Она уже; когда метеорит
Рассыпался во мраке, кровь поэта,
Текущая в таинственном согласье
С природою, почти застыла в жилах;
Покуда, убывая, свет во мраке
Двоился, переменчивые вздохи
Кое-когда еще смущали ночь
Стоячую; покуда не иссяк
Луч меркнущий, то замирало сердце,
То вздрагивало, но когда во мраке
Исчезло небо, тени облекли
Немой, холодный, бездыханный образ,
Как землю, как опустошенный воздух
И как туман, питавшийся лучами
И светом солнца ясного, пока
Закат не погасил его, так дивный
Прекрасный облик потерял сиянье -
Подобье хрупкой лютни, на которой
Играло небо, - бывшие уста
Волны многоголосой, нет, мечта,
Погашенная временем и ночью,
Никем не вспоминаемая ныне.
О дивная алхимия Медеи,
Цветами заставлявшая сиять
Сырую землю, чтобы зимним веткам
Благоухать весной! Когда бы Бог
Яд снова превозмог своею чашей,
Которую однажды выпил смертный
И, яростью бессмертной переполнен,
Не видя исключений в царстве смерти,
Скитается поныне, одинокий,
Как смерть сама! О если бы мечтанье
В таинственной пещере чародея,
Упорно разжигающего тигель
Бессмертия, хотя его рука
Уже немеет, стало бы законом
Сей милой жизни! Но ты улетел,
Как трепетная дымка в золотых
Лучах денницы: ах, ты улетел,
Ты, доблестный, ты, нежный и прекрасный,
Сын Грации и Гения. Неужто
Бездушное бессмертно? Черви, звери
И люди живы, и Земля, царица,
В горах, на море, в городе, в пустыне
То радостно, то скорбно произносит
Свою молитву, а ты улетел;
Узнать уже не можешь ты теней,
Пусть призрачных, которые служили
Тебе и только; здесь они, однако,
И без тебя. Над бледными устами,
Что и в молчанье сладостны, над этим
Лицом, пока еще не оскверненным
Червями ненасытными, не надо
Слез, даже бессмысленных. Когда исчезнут
Все эти очертания и краски,
Пускай они останутся лишь в этом
Стихе, прерывистом и безыскусном,
А не в потугах рифм и не в картинах
Безжизненных, не в бледных изваяньях,
Скрыть не способных немощи своей
И холода. Искусство и витийство,
Все в мире слишком тщетно для того,
Чтобы оплакать превращенье света
В тень; это горе "глубже слез", когда
Похищен свет, когда покинул нас
Дух, нам светивший в мире, не надежда -
В неудержимых судорогах плача,
В отчаянье немом нам остается
Спокойствие холодное, костяк
Природы в паутине, где рожденье
И даже смерть обманывает нас.
Поэма написана в 1815 году.
"Поэма "Аластор" - шеллиевский _Вертер_, - совершенно справедливо писал
К. Бальмонт. - Он рисует здесь те искания идеального, те порывания
изысканной души к запредельному, которые составляют самую отличительную
черту его короткой, напряженной и блестя- щей жизни. Внешним образом поэма
отчасти навеяна путешествием по Швейцарии, с ее горами и голубыми озерами, и
по Германии, с ее пленительным Рейном... Поэма "Аластор" - поэтическая
исповедь юного Шелли; это поэма души, которая не может не быть одинокой, в
силу своей чрезмерной утонченности".
Л. Володарская
Срываясь иногда, скрываясь в пышных
Мхах, где напев ее неуловимый
Глубок и темен, а среди камней,
Обтесанных теченьем непрерывным,
Она плясала и, смеясь по-детски,
Равнинами струилась безмятежно
И каждую склонившуюся к ней
Травинку отражала. "О речушка!
В таинственных глубинах твой исток,
А где твое загадочное устье?
Ты, жизнь моя в причудливом теченье?
Твой тихий сумрак, блеск твоей струи,
Твои глубины, твой непостижимый
Путь - все меня являет мне; и небо,
И море мрачное скорее скажут,
В каком летучем облаке, в какой
Пещере воды бывшие твои,
Чем скажет мне вселенная, где мысли
Останутся мои, когда в цветах
Безжизненный распад меня постигнет".
Шел берегом он, запечатлевая
Озноб и жар трепещущей стопою
Во мхах, как тот, кто счастлив и в болезни,
Позволившей встать на ноги, он шел,
Однако помнил, что идет в могилу,
Где угасает пыл. Шел быстрым шагом
В тени дерев поэт вниз по теченью
Речушки говорливой, полог леса,
Величественно царственный, сменился
Над головой однообразно светлым
Безоблачным вечерним небосводом.
Поток бежал и клокотал, вскипая
В камнях седых; высокая осока
Склон каменистый тенью щекотала;
Лишь ветром искалеченные сосны
Вцепились в неподатливую почву
Корнями здесь. Все делалось вокруг
Ужаснее, и, как чело с годами
Морщинится и волосы ветшают,
А вместо ясных влажных глаз шары
Мерцают, цепенея, так исчезли
Цветы и упоительная тень
Зеленых рощ с благоуханьем тонким
И с музыкой; он шел невозмутимо
Вниз по теченью. Речка в лабиринте
Расширилась, теченье убыстряя
В извилинах, и в ледяном напоре
Вода срывалась вниз. На берегах
Обоих высились теперь утесы,
В своих невероятных очертаньях
Являя башни черные в неверном
Вечернем освещенье, затемняя
Равнину, обнаруживая в кручах
Расселины, оскал пещер, готовых
Бесчисленными языками вторить
Гремучему потоку. Разжимались
Там каменные челюсти, чьи зубы
Вот-вот сомкнутся снова, сокрушая
Весь мир, а под ущербною луною
И звездами озера, острова
И горы облачатся в свинцовый
Вечерний сумрак, а закатный пламень
Холмов и тени сумерек смешались
На горизонте. Ближняя окрестность
В суровой безыскусной наготе
Опровергала прелести вселенной;
Сосна, которая пустила корни
В скале, раскинула косые ветви,
На каждый возглас ветра отвечая,
На каждое мгновение затишья
И сочетая с воем бесприютных
Потоков песнь свою, пока река
В своем шероховатом и широком,
Но жестком русле рушится, бушуя
И пенясь, в бездну, рассыпаясь градом
Летучим на блуждающем ветру.
Но там, где был поток и где сосна
Над пропастью седою, был еще
Уступ укромный. Примостясь над кручей,
Поддержанный камнями и корнями,
Он позволял и небо созерцать
Со звездами, и темноту земную;
И в лоне страха тихо улыбался
Уступ. Оплел объятьями своими
Растрескавшиеся каменья плющ,
Даруя щедро свой вечнозеленый
Кров с ягодами сумрачными полу,
Не ведающему ничьей стопы;
И там же веселились дети вихря
Осеннего, разбрасывая листья,
Чье золото, чья бледность, чей румянец
Затмили гордость лета. Там гостил
Легчайший ветер, чтобы приучить
К покою глушь; однажды, лишь однажды
Шаг человеческий встревожил там
Безмолвное уединенье. Голос
Единственный там вызвал эхо; голос,
Раздавшийся средь веяний воздушных
Однажды, чтобы облик человека
Прекраснейший пустыню превратил
В сокровищницу, чтобы обаянье
И красота подвижная внушили
Там вихрю косному свои созвучья,
Величие природе завещав,
А листья и пестунья пестрых радуг,
Пещера, перенять могли бы краски
Ланит, очей и белоснежной груди.
Рогатый мрачный месяц море света
На отдаленный пролил окоем,
Вершины затопив сияньем. Желтый
Туман распространился, упиваясь
Изнеможеньем лунным; ни одной
Звезды не видно было; даже ветры,
Угрюмые товарищи напастей.
Заснули в пропасти; о буря смерти,
Ты рассекаешь сумрачную ночь!
А ты, Скелет великий, все еще
Неотвратимый в натиске жестоком,
В могуществе безжалостном твоем,
Ты царь природы бренной, с поля битвы
Багрового, из вони госпитальной,
Где умирает патриот, и с ложа
Девичьего, с престола или с плахи
Тебя зовет могучий голос. Кличет
Урон свою сестру родную смерть,
Ей указав обильную добычу,
Чтоб смерть сыта была; весь век влекутся
К могилам люди, как цветы и черви,
Но дважды в жертву не приносят сердца,
Бессмысленно разбитого навеки.
И на пороге этого приюта
Зеленого он знал уже, что с ним
Смерть, но, исход задерживая скорый,
Обрек он душу прошлому, призвав
Величие своих видений прежних,
Которые почили в нем, как ветер
С мелодией своей, чтобы повеять
Сквозь жалюзи. Он бледною рукой
Схватился за шероховатый ствол
Сосны, поник он головой на камень,
Опутанный плющом, и распростерся
Усталым телом на уступе скользком
Над мрачной бездной, и лежал он там,
Последнему парению предав
Скудеющие силы; скорбь с надеждой,
Мучительницы, спали; не страданье,
Не страх, нет, лишь прилив живого чувства
Без примесей мучительных питал
Мысль, постепенно в сердце иссякая,
Пока лежит он там, почти спокойный,
С улыбкой слабой; видел напоследок
Он в небесах огромную луну,
Которая на западе свой рог
Светящийся воздвигла, с тьмой смешав
Свой мрачный луч; нависла над холмами
Она уже; когда метеорит
Рассыпался во мраке, кровь поэта,
Текущая в таинственном согласье
С природою, почти застыла в жилах;
Покуда, убывая, свет во мраке
Двоился, переменчивые вздохи
Кое-когда еще смущали ночь
Стоячую; покуда не иссяк
Луч меркнущий, то замирало сердце,
То вздрагивало, но когда во мраке
Исчезло небо, тени облекли
Немой, холодный, бездыханный образ,
Как землю, как опустошенный воздух
И как туман, питавшийся лучами
И светом солнца ясного, пока
Закат не погасил его, так дивный
Прекрасный облик потерял сиянье -
Подобье хрупкой лютни, на которой
Играло небо, - бывшие уста
Волны многоголосой, нет, мечта,
Погашенная временем и ночью,
Никем не вспоминаемая ныне.
О дивная алхимия Медеи,
Цветами заставлявшая сиять
Сырую землю, чтобы зимним веткам
Благоухать весной! Когда бы Бог
Яд снова превозмог своею чашей,
Которую однажды выпил смертный
И, яростью бессмертной переполнен,
Не видя исключений в царстве смерти,
Скитается поныне, одинокий,
Как смерть сама! О если бы мечтанье
В таинственной пещере чародея,
Упорно разжигающего тигель
Бессмертия, хотя его рука
Уже немеет, стало бы законом
Сей милой жизни! Но ты улетел,
Как трепетная дымка в золотых
Лучах денницы: ах, ты улетел,
Ты, доблестный, ты, нежный и прекрасный,
Сын Грации и Гения. Неужто
Бездушное бессмертно? Черви, звери
И люди живы, и Земля, царица,
В горах, на море, в городе, в пустыне
То радостно, то скорбно произносит
Свою молитву, а ты улетел;
Узнать уже не можешь ты теней,
Пусть призрачных, которые служили
Тебе и только; здесь они, однако,
И без тебя. Над бледными устами,
Что и в молчанье сладостны, над этим
Лицом, пока еще не оскверненным
Червями ненасытными, не надо
Слез, даже бессмысленных. Когда исчезнут
Все эти очертания и краски,
Пускай они останутся лишь в этом
Стихе, прерывистом и безыскусном,
А не в потугах рифм и не в картинах
Безжизненных, не в бледных изваяньях,
Скрыть не способных немощи своей
И холода. Искусство и витийство,
Все в мире слишком тщетно для того,
Чтобы оплакать превращенье света
В тень; это горе "глубже слез", когда
Похищен свет, когда покинул нас
Дух, нам светивший в мире, не надежда -
В неудержимых судорогах плача,
В отчаянье немом нам остается
Спокойствие холодное, костяк
Природы в паутине, где рожденье
И даже смерть обманывает нас.
Поэма написана в 1815 году.
"Поэма "Аластор" - шеллиевский _Вертер_, - совершенно справедливо писал
К. Бальмонт. - Он рисует здесь те искания идеального, те порывания
изысканной души к запредельному, которые составляют самую отличительную
черту его короткой, напряженной и блестя- щей жизни. Внешним образом поэма
отчасти навеяна путешествием по Швейцарии, с ее горами и голубыми озерами, и
по Германии, с ее пленительным Рейном... Поэма "Аластор" - поэтическая
исповедь юного Шелли; это поэма души, которая не может не быть одинокой, в
силу своей чрезмерной утонченности".
Л. Володарская