Страница:
Сейчас я думаю: этот звонок был организован моим ангелом-хранителем — в профилактических целях...
Впрочем, мне в те поры не только звонили, но и писали.
Вообще обратная связь — вещь полезная. В этом смысле я очень уважаю демократические жанры типа цирка или мюзикла. Писатель может позволить себе "взгляд и нечто", живописец — сесть голым под пустой рамой и назвать это инсталляцией... Актер либо имеет немедленный успех — либо немедленный же провал. На сцене и манеже нет простора для шарлатанства: там не увернуться от реакции публики. Эти условия жестче, но честнее.
Оценки своему телевизионному труду мы получаем в письменном виде. В период уголовного преследования программы почта, разумеется, многократно увеличилась. В основном это были слова поддержки, но иногда попадались и совсем другие слова... Перед тем, как их процитировать, оставив в неприкосновенности стиль и орфографию корреспондента, замечу, что бывают не просто письма, а письма-диагнозы. Причем главное заблуждение пишущего состоит в том, что диагноз ставит он...
"Господа — создатели программы "Куклы"!
Вы, безусловно, и сами знаете, что далеки от совершенства. Все согласны, что у вас первокласные куклы и озвучивание... Что же касается текста и сценария, они — ужасны!
Я видела подобную программу в Англии, там она сделана умно, со вкусом, просто элегантно. Ваши же сначала были просто глупы, потом стали отвратительно злы.
Будучи связаны с заграницей, вы не можете не знать о существовании в журналистике закона о дефамации — опубликование материала, вызывающего ненависть, враждебные чувства, презрение к человеку и мешающего выполнению им своих обязанностей карается, является наказуемым. Порядочные журналисты уважают этот закон, даже зная, что в суд на них не обратятся. Ведь демократия, уничтожая принуждение сверху, предполагает, что человек настолько развит, что контролирует свои действия...
Демократия же неразвитыми людьми понимается как анархия — со всеми негативными последствиями.
В России в рекордные сроки происходит переворот, который в других странах занял столетие, Естественно, мало кто готов к новому, и знает, что как делать. Проблема кадров — одна из основных. Президент наш демократичнее многих западных демократов и терпит и прощает то, что они бы не простили. В его характере благожелательность, доверчивость и преданность друзьям — главные черты. Но он ищет, как сделать лучше. Кадровые смещения вынуждены и трудны для него... Поэтому представлять его убийцей, ищущим, кого бы убить еще, гадки и не умны. Также изображение его беспросыпным пьяницей.
Вам нужен хороший умный сценарист.
Большинство людей, все, с кем я говорила, считают, что судебный иск к вам справедлив.
Киселева, от имени большинства телезрителей."
Госпожа Киселева, надо отдать ей должное, отправила свое письмо на НТВ — некоторые другие граждане, поддерживавшие уголовное преследование телепрограммы "от имени большинства телезрителей", направляли свои цидули непосредственно в Генпрокуратуру, и уже оттуда корреспонденции, содержавшие "народный гнев", в одно касание переправлялись в телекомпанию.
На письмо госпожи Киселевой я откликнулся — и поскольку наша переписка не носила интимного характера, позволю себе процитировать и ответ.
"Госпожа Киселева!
Получил Ваше письмо от 23.07.95. Являясь автором текстов программы "Куклы", вызвавшей у вас столь острые чувства, считаю себя вправе на него ответить. Итак, по порядку.
"Вы, безусловно, знаете, что далеки от совершенства", — пишете Вы.
Безусловно, знаем. Вот только допускаете ли Вы несовершенство собственное? Судя по тону письма, вряд ли.
Ибо в противном случае не позволили бы себе презрительных, сверху вниз, нотаций, не излагали бы с такой менторской важностью прописные истины, не рассуждали бы о "дефамации", которая, кстати, пишется через "и", с двумя "ф" и означает совсем не то, что вы думаете. Но проверить себя Вам недосуг — вы поучаете!
Не знаю, кто Вы по специальности, госпожа Киселева, но сильно похоже, что привыкли руководить.
Не буду вступать с Вами в спор о человеческих и профессиональных качествах Президента — каждый выбирает объект любви по своему вкусу. Отмечу лишь, что резкость нашей критики в его адрес никогда и близко не подходила к резкости столь полюбившегося Вам английского аналога. И если бы мы показали Вам, госпожа Киселева, резинового Б.Н. Ельцина, сидящего без штанов на унитазе, как сидел на нем резиновый Дж. Мейджор, вы бы вряд ли посчитали это сделанным "умно, со вкусом, просто элегантно". Не правда ли?
Далее. Ни в одной из программ "Куклы" (а их вышло более тридцати) Президент не был изображен "беспросыпным пьяницей". Наверное, Вам почудилось. Или вы действительно видели нечто подобное, но не в "Куклах"...
Далее. Рад сообщить вам, что, рассуждая об интеллигентности и призывая к терпимости в отношении гражданина Ельцина Б.Н. (Президента России), вы употребляете в отношении граждан Шендеровича В.А, Пичула В.В. и Левина А.В. (создателей программы "Куклы") следующие выражения: "ужасны", "глупы", "отвратительно злы", "неразвиты", "гадки и не умны". Такова цена Вашей терпимости и Вашей интеллигентности.
И последнее. Вам не нравится программа "Куклы", и Вы считаете, что судебный иск к ней — справедлив. Это ваше право. Но, не указав на конверте своего имени-отчества, вы не поленились объявить, что пишете "от большинства зрителей". Очень характерная приписка для господ вроде Вас (те, что хвалят программу — а в таких откликах, уверяю Вас, недостатка нет — хвалят только от своего имени; те, что ругают — ругают непременно от имени "большинства": что поделать, партийная привычка, как, впрочем, и желание первым делом засадить оппонента за решетку).
Но прежде чем говорить от имени человечества, добросовестный человек обязан поинтересоваться статистикой. Я — поинтересовался, и вот что узнал: по данным ВЦИОМ, возбуждение уголовного дела против программы "Куклы" поддержало 13 процентов опрошенных. Так что насчет "большинства" — это вы, госпожа Киселева, попросту соврали.
В своем письме Вы дали нам много советов относительно программы, позвольте же дать вам в ответ всего один: если захотите еще что-нибудь сказать — говорите от своего имени..."
Тем временем оказалось, что уголовное дело против "Кукол" — сугубая реальность и эту реальность нам дадут в ощущении. В один прекрасный день мне позвонили и попросили зайти в Следственное управление Генеральной прокуратуры.
Когда меня просят, отказать я не могу.
В кабинете сидел моложавый человек вполне интеллигентного вида. Я подумал, что сегодня иголок под ногти не будет, и не ошибся. Впоследствии в беседах с ним мы провели около десяти часов, и могу утверждать, что единственным явным пороком моего визави была излишняя любознательность.
Он хотел знать буквально все: кто придумал сделать куклу первого должностного лица, и зачем он это придумал, и не имелось ли в виду оскорбить этим первое должностное лицо, и сколько стоит изготовление одной куклы, и сколько получаем мы, и от кого, и...
Будучи внуком врага народа, я сразу встал на путь помощи следствию. Показания мои носили глубоко признательный характер, но никак не могли помочь молодому любознательному человеку перетащить трактуемые события в сферу действия статьи 131, часть вторая, УК РФ — "Умышленное оскорбление, нанесенное в неприличной форме", — ибо для этого Генеральной прокуратуре надо было доказать сразу три вещи: сам факт оскорбления, умышленность этого оскорбления и неприличность формы, — а это было совершенно невозможно.
Судите сами. Во-первых, не было заявления со стороны как бы потерпевшего (человека, по моим наблюдениям, совершеннолетнего и довольно вменяемого) — и, по совести говоря, первым делом молодому человеку из Генпрокуратуры надо было бы допросить г-на Ельцина на предмет уточнения: а был ли г-н Ельцин оскорблен нашей программой?
За следователя это сделал некий тележурналист, и я своими ушами слышал, как Президент ответил: "Я этой программы не видал". После чего, впрочем, посмотрел на журналиста в точности по Ильфу — как русский царь на еврея, что, впрочем, имело под собой некоторые основания с обеих сторон.
Во-вторых (возвращаясь к статье 131, ч.2) — если я говорю, что никого оскорбить не хотел, то доказать умышленность оскорбления можно только путем чтения мыслей, что перестало считаться доказательством со времен разгона святой инквизиции.
Что же касается "неприличности формы", то способы определения оной УК РФ вообще оставляет без комментариев — и тут начинается праздник духа. В джемпере на королевском приеме — прилично? А во фраке в бане? Но это теория. А следователь прямо спросил меня, отдаю ли я себе отчет в том, что Президент России, одетый в обноски и с треухом на голове — это оскорбительно и неприлично. Я, разумеется, согласился — Президент России в обносках, какой ужас!..
Таким образом, по первому вопросу был достигнут стремительный консенсус, но он же оказался и последним, ибо следователь почему-то полагал, что в нашей программе таким кошмарным образом был одет именно Президент России, а мне всегда казалось, что мы имеем дело с пятью килограммами крашеной резины и кубометром поролона.
Недоразумение заходило так далеко, что следователь, упоминая в протоколе допроса персонажей программы, регулярно забывал ставить кавычки вокруг имен собственных и просто писал: Ельцин, Черномырдин... Кавычки, перед тем, как протокол подписать, аккуратно ставил я.
Весь этот совковый театр миниатюр происходил в Следственном управлении Генпрокуратуры в Благовещенском переулке, аккурат напротив дома, где многие годы жил Аркадий Райкин — что меня, безусловно, вдохновляло. "Думать надо... Сыбражать!"
Убедить друг друга в личной беседе нам со следователем не удалось, и однажды, в просветительских целях, я принес специально для него написанное эссе "Образ и прообраз" — и оно было приобщено к делу!
"...Прообраз — только толчок для фантазии, повод для литературной игры: реальный Нечаев — и Ставрогин ("Бесы"), реальный Федор Толстой Американец — и герой репетиловского монолога, сосланный в Аляску и вернувшийся алеутом ("Горе от ума"). Это правило работает даже в случае, когда образ носит имя прообраза: так, реальный Кутузов не тождествен Кутузову из "Войны и мира", а Сирано де Бержерак Ростана — реальному Сирано...
Примеров этому несть числа. У Петра Первого в скульптуре работы М.Шемякина — непропорционально маленькая голова... В одном из портретов Пикассо у портретируемого — вполне реального человека — при рисунке в профиль оказалось два глаза. "Миттеран" во французской телепрограмме "Гиньоль" вообще был резиновой лягушкой. Ни то, ни другое, ни третье не является оскорблением хотя бы потому, что демонстративное расхождение образа и прообраза подчеркивает художественную независимость первого.
Итак, образ отталкивается от прообраза и, в зависимости от силы толчка, может улететь от него весьма далеко — и даже стать вовсе неузнаваемым: скажем, "Вид на Толедо во время грозы" Эль Греко многие исследователи считают скрытым автопортретом испанского художника.
Образ может нравиться или не нравиться прообразу (некоторые крупные государственные деятели эпохи Возрождения даже узнавали себя в чертях на фресках "Страшного суда" Микеланджело), — но в цивилизованной стране судить это нельзя — можно лишь судить об этом..."
Насчет цивилизованной страны — это я, конечно, хватил лишнего, но, в общем, уголовное дело против программы "Куклы" по части "оскорбления величества" издыхало на глазах.
И тогда какой-то умник в прокуратуре придумал покопаться насчет финансовых нарушений.
Как говорится: так бы сразу и сказали! За финансовые нарушения у нас можно пересажать вообще всех. Обрадованный прорезавшейся принципиальностью, я тут же предложил следователю не мелочиться с четвертым каналом, а сразу закрыть первый, на котором со мною расплачивались "наличманом" году еще эдак в девяностом.
Я выказал недюжинное гражданское мужество в готовности, во имя торжества закона, заложить всех, начиная с себя самого, но на мой гражданский порыв следователь отреагировал подозрительно уныло. Его интересовала только деятельность телекомпании "Дикси", производившей программу "Куклы" — зато интересовала настолько сильно, что допросы в течение года дошли аж до наших шоферов и уборщиц.
Следствию не удалось допросить только художественного руководителя программы Базиля Григорьева. С первыми лучами взошедшего над нами уголовного дела он улетел "в Париж по делу срочно" — и художественно руководил нами оттуда.
Тут следует заметить, что следователь наш, несмотря на молодость, был следователем по особо важным делам, — и на борьбу с резиновыми изделиями был переброшен с дела об убийстве Листьева. Квалификации он был нешуточной, и сомневаться в том, что повод для закрытия телекомпании подчиненными и.о. Генпрокурора России рано или поздно будет найден, не приходилось...
Но тут взяли на цугундер самого и.о.
Такое мольеровское развитие сюжета показалось мне несколько нарочитым, хотя принадлежность г-на Ильюшенко к ломброзианскому типу бросалась в глаза.
Прокуратуру произошедшее застало врасплох. Сначала сменился следователь. Потом о нас попросту "забыли", но дело, однако ж, закрывать не стали — глядишь, пригодится... Сменилось два Генпрокурора, прежде чем обнаружилось, что мы чисты перед законом: не то что состава преступления — события преступления, оказывается, отродясь не было.
Окажись на нашем месте какие-нибудь иностранные граждане, они бы тут плотоядно воскликнули, подали бы в суд на возмещение всяческих ущербов и хорошенько подразорили родимую прокуратуру. Но мы, внуки врагов народа, только прослезились от прижизненной реабилитации.
Нам, безусловно, повезло. Ни о каком торжестве закона, разумеется, речи быть не могло — просто конъюнктура повернулась к нам передом, а к г-ну Ильюшенко — задом. Такое иногда случается в переходные периоды...
Впрочем, не могу сказать, чтобы я опасался за свою судьбу слишком сильно, и вот почему. Кроме довольно прекраснодушной веры в справедливость, было у меня еще одно тайное подкрепление...
В самый разгар уголовного преследования "Кукол" я получил письмо из-под Пензы от одной женщины. Судя по почерку, моя корреспондентка была уже немолода и писать ей в жизни приходилось нечасто. Содержание письма поначалу поставило меня втупик.
Женщина писала, как хорошо жить под Пензой. Она поведала, какой у нее просторный дом, какой рядом грибной лес и чистая речка. Потом подробно остановилась на хозяйстве: огород, куры, буренка... Дойдя до буренки, я отложил листок и перечитал адрес на конверте; я подумал — может, мне по ошибке передали письмо, адресованное в "Сельский час"... Но на конверте было написано: "в программу "Куклы".
Простой и чудесный смысл послания разъяснился в последнем предложении. Обстоятельно описав все преимущества сельской жизни под Пензой, закончила женщина так: "Милый Виктор! Если что, приезжайте ко мне, здесь вас никто не найдет!"
Свою помощь после возбуждения уголовного дела предлагали нам лучшие адвокаты страны; я слышал слова симпатии и поддержки от частных лиц и организаций... Дипломаты нескольких стран передавали о своей готовности предоставить мне, если потребуется, статус политического беженца...
Но, ей-богу, письмо из-под Пензы, от незнакомой женщины, с предложением крова и пищи и тайного убежища от властей — это то, ради чего стоит жить в России...
* * *
Впрочем, мне в те поры не только звонили, но и писали.
Вообще обратная связь — вещь полезная. В этом смысле я очень уважаю демократические жанры типа цирка или мюзикла. Писатель может позволить себе "взгляд и нечто", живописец — сесть голым под пустой рамой и назвать это инсталляцией... Актер либо имеет немедленный успех — либо немедленный же провал. На сцене и манеже нет простора для шарлатанства: там не увернуться от реакции публики. Эти условия жестче, но честнее.
Оценки своему телевизионному труду мы получаем в письменном виде. В период уголовного преследования программы почта, разумеется, многократно увеличилась. В основном это были слова поддержки, но иногда попадались и совсем другие слова... Перед тем, как их процитировать, оставив в неприкосновенности стиль и орфографию корреспондента, замечу, что бывают не просто письма, а письма-диагнозы. Причем главное заблуждение пишущего состоит в том, что диагноз ставит он...
"Господа — создатели программы "Куклы"!
Вы, безусловно, и сами знаете, что далеки от совершенства. Все согласны, что у вас первокласные куклы и озвучивание... Что же касается текста и сценария, они — ужасны!
Я видела подобную программу в Англии, там она сделана умно, со вкусом, просто элегантно. Ваши же сначала были просто глупы, потом стали отвратительно злы.
Будучи связаны с заграницей, вы не можете не знать о существовании в журналистике закона о дефамации — опубликование материала, вызывающего ненависть, враждебные чувства, презрение к человеку и мешающего выполнению им своих обязанностей карается, является наказуемым. Порядочные журналисты уважают этот закон, даже зная, что в суд на них не обратятся. Ведь демократия, уничтожая принуждение сверху, предполагает, что человек настолько развит, что контролирует свои действия...
Демократия же неразвитыми людьми понимается как анархия — со всеми негативными последствиями.
В России в рекордные сроки происходит переворот, который в других странах занял столетие, Естественно, мало кто готов к новому, и знает, что как делать. Проблема кадров — одна из основных. Президент наш демократичнее многих западных демократов и терпит и прощает то, что они бы не простили. В его характере благожелательность, доверчивость и преданность друзьям — главные черты. Но он ищет, как сделать лучше. Кадровые смещения вынуждены и трудны для него... Поэтому представлять его убийцей, ищущим, кого бы убить еще, гадки и не умны. Также изображение его беспросыпным пьяницей.
Вам нужен хороший умный сценарист.
Большинство людей, все, с кем я говорила, считают, что судебный иск к вам справедлив.
Киселева, от имени большинства телезрителей."
Госпожа Киселева, надо отдать ей должное, отправила свое письмо на НТВ — некоторые другие граждане, поддерживавшие уголовное преследование телепрограммы "от имени большинства телезрителей", направляли свои цидули непосредственно в Генпрокуратуру, и уже оттуда корреспонденции, содержавшие "народный гнев", в одно касание переправлялись в телекомпанию.
На письмо госпожи Киселевой я откликнулся — и поскольку наша переписка не носила интимного характера, позволю себе процитировать и ответ.
"Госпожа Киселева!
Получил Ваше письмо от 23.07.95. Являясь автором текстов программы "Куклы", вызвавшей у вас столь острые чувства, считаю себя вправе на него ответить. Итак, по порядку.
"Вы, безусловно, знаете, что далеки от совершенства", — пишете Вы.
Безусловно, знаем. Вот только допускаете ли Вы несовершенство собственное? Судя по тону письма, вряд ли.
Ибо в противном случае не позволили бы себе презрительных, сверху вниз, нотаций, не излагали бы с такой менторской важностью прописные истины, не рассуждали бы о "дефамации", которая, кстати, пишется через "и", с двумя "ф" и означает совсем не то, что вы думаете. Но проверить себя Вам недосуг — вы поучаете!
Не знаю, кто Вы по специальности, госпожа Киселева, но сильно похоже, что привыкли руководить.
Не буду вступать с Вами в спор о человеческих и профессиональных качествах Президента — каждый выбирает объект любви по своему вкусу. Отмечу лишь, что резкость нашей критики в его адрес никогда и близко не подходила к резкости столь полюбившегося Вам английского аналога. И если бы мы показали Вам, госпожа Киселева, резинового Б.Н. Ельцина, сидящего без штанов на унитазе, как сидел на нем резиновый Дж. Мейджор, вы бы вряд ли посчитали это сделанным "умно, со вкусом, просто элегантно". Не правда ли?
Далее. Ни в одной из программ "Куклы" (а их вышло более тридцати) Президент не был изображен "беспросыпным пьяницей". Наверное, Вам почудилось. Или вы действительно видели нечто подобное, но не в "Куклах"...
Далее. Рад сообщить вам, что, рассуждая об интеллигентности и призывая к терпимости в отношении гражданина Ельцина Б.Н. (Президента России), вы употребляете в отношении граждан Шендеровича В.А, Пичула В.В. и Левина А.В. (создателей программы "Куклы") следующие выражения: "ужасны", "глупы", "отвратительно злы", "неразвиты", "гадки и не умны". Такова цена Вашей терпимости и Вашей интеллигентности.
И последнее. Вам не нравится программа "Куклы", и Вы считаете, что судебный иск к ней — справедлив. Это ваше право. Но, не указав на конверте своего имени-отчества, вы не поленились объявить, что пишете "от большинства зрителей". Очень характерная приписка для господ вроде Вас (те, что хвалят программу — а в таких откликах, уверяю Вас, недостатка нет — хвалят только от своего имени; те, что ругают — ругают непременно от имени "большинства": что поделать, партийная привычка, как, впрочем, и желание первым делом засадить оппонента за решетку).
Но прежде чем говорить от имени человечества, добросовестный человек обязан поинтересоваться статистикой. Я — поинтересовался, и вот что узнал: по данным ВЦИОМ, возбуждение уголовного дела против программы "Куклы" поддержало 13 процентов опрошенных. Так что насчет "большинства" — это вы, госпожа Киселева, попросту соврали.
В своем письме Вы дали нам много советов относительно программы, позвольте же дать вам в ответ всего один: если захотите еще что-нибудь сказать — говорите от своего имени..."
Тем временем оказалось, что уголовное дело против "Кукол" — сугубая реальность и эту реальность нам дадут в ощущении. В один прекрасный день мне позвонили и попросили зайти в Следственное управление Генеральной прокуратуры.
Когда меня просят, отказать я не могу.
В кабинете сидел моложавый человек вполне интеллигентного вида. Я подумал, что сегодня иголок под ногти не будет, и не ошибся. Впоследствии в беседах с ним мы провели около десяти часов, и могу утверждать, что единственным явным пороком моего визави была излишняя любознательность.
Он хотел знать буквально все: кто придумал сделать куклу первого должностного лица, и зачем он это придумал, и не имелось ли в виду оскорбить этим первое должностное лицо, и сколько стоит изготовление одной куклы, и сколько получаем мы, и от кого, и...
Будучи внуком врага народа, я сразу встал на путь помощи следствию. Показания мои носили глубоко признательный характер, но никак не могли помочь молодому любознательному человеку перетащить трактуемые события в сферу действия статьи 131, часть вторая, УК РФ — "Умышленное оскорбление, нанесенное в неприличной форме", — ибо для этого Генеральной прокуратуре надо было доказать сразу три вещи: сам факт оскорбления, умышленность этого оскорбления и неприличность формы, — а это было совершенно невозможно.
Судите сами. Во-первых, не было заявления со стороны как бы потерпевшего (человека, по моим наблюдениям, совершеннолетнего и довольно вменяемого) — и, по совести говоря, первым делом молодому человеку из Генпрокуратуры надо было бы допросить г-на Ельцина на предмет уточнения: а был ли г-н Ельцин оскорблен нашей программой?
За следователя это сделал некий тележурналист, и я своими ушами слышал, как Президент ответил: "Я этой программы не видал". После чего, впрочем, посмотрел на журналиста в точности по Ильфу — как русский царь на еврея, что, впрочем, имело под собой некоторые основания с обеих сторон.
Во-вторых (возвращаясь к статье 131, ч.2) — если я говорю, что никого оскорбить не хотел, то доказать умышленность оскорбления можно только путем чтения мыслей, что перестало считаться доказательством со времен разгона святой инквизиции.
Что же касается "неприличности формы", то способы определения оной УК РФ вообще оставляет без комментариев — и тут начинается праздник духа. В джемпере на королевском приеме — прилично? А во фраке в бане? Но это теория. А следователь прямо спросил меня, отдаю ли я себе отчет в том, что Президент России, одетый в обноски и с треухом на голове — это оскорбительно и неприлично. Я, разумеется, согласился — Президент России в обносках, какой ужас!..
Таким образом, по первому вопросу был достигнут стремительный консенсус, но он же оказался и последним, ибо следователь почему-то полагал, что в нашей программе таким кошмарным образом был одет именно Президент России, а мне всегда казалось, что мы имеем дело с пятью килограммами крашеной резины и кубометром поролона.
Недоразумение заходило так далеко, что следователь, упоминая в протоколе допроса персонажей программы, регулярно забывал ставить кавычки вокруг имен собственных и просто писал: Ельцин, Черномырдин... Кавычки, перед тем, как протокол подписать, аккуратно ставил я.
Весь этот совковый театр миниатюр происходил в Следственном управлении Генпрокуратуры в Благовещенском переулке, аккурат напротив дома, где многие годы жил Аркадий Райкин — что меня, безусловно, вдохновляло. "Думать надо... Сыбражать!"
Убедить друг друга в личной беседе нам со следователем не удалось, и однажды, в просветительских целях, я принес специально для него написанное эссе "Образ и прообраз" — и оно было приобщено к делу!
"...Прообраз — только толчок для фантазии, повод для литературной игры: реальный Нечаев — и Ставрогин ("Бесы"), реальный Федор Толстой Американец — и герой репетиловского монолога, сосланный в Аляску и вернувшийся алеутом ("Горе от ума"). Это правило работает даже в случае, когда образ носит имя прообраза: так, реальный Кутузов не тождествен Кутузову из "Войны и мира", а Сирано де Бержерак Ростана — реальному Сирано...
Примеров этому несть числа. У Петра Первого в скульптуре работы М.Шемякина — непропорционально маленькая голова... В одном из портретов Пикассо у портретируемого — вполне реального человека — при рисунке в профиль оказалось два глаза. "Миттеран" во французской телепрограмме "Гиньоль" вообще был резиновой лягушкой. Ни то, ни другое, ни третье не является оскорблением хотя бы потому, что демонстративное расхождение образа и прообраза подчеркивает художественную независимость первого.
Итак, образ отталкивается от прообраза и, в зависимости от силы толчка, может улететь от него весьма далеко — и даже стать вовсе неузнаваемым: скажем, "Вид на Толедо во время грозы" Эль Греко многие исследователи считают скрытым автопортретом испанского художника.
Образ может нравиться или не нравиться прообразу (некоторые крупные государственные деятели эпохи Возрождения даже узнавали себя в чертях на фресках "Страшного суда" Микеланджело), — но в цивилизованной стране судить это нельзя — можно лишь судить об этом..."
Насчет цивилизованной страны — это я, конечно, хватил лишнего, но, в общем, уголовное дело против программы "Куклы" по части "оскорбления величества" издыхало на глазах.
И тогда какой-то умник в прокуратуре придумал покопаться насчет финансовых нарушений.
Как говорится: так бы сразу и сказали! За финансовые нарушения у нас можно пересажать вообще всех. Обрадованный прорезавшейся принципиальностью, я тут же предложил следователю не мелочиться с четвертым каналом, а сразу закрыть первый, на котором со мною расплачивались "наличманом" году еще эдак в девяностом.
Я выказал недюжинное гражданское мужество в готовности, во имя торжества закона, заложить всех, начиная с себя самого, но на мой гражданский порыв следователь отреагировал подозрительно уныло. Его интересовала только деятельность телекомпании "Дикси", производившей программу "Куклы" — зато интересовала настолько сильно, что допросы в течение года дошли аж до наших шоферов и уборщиц.
Следствию не удалось допросить только художественного руководителя программы Базиля Григорьева. С первыми лучами взошедшего над нами уголовного дела он улетел "в Париж по делу срочно" — и художественно руководил нами оттуда.
Тут следует заметить, что следователь наш, несмотря на молодость, был следователем по особо важным делам, — и на борьбу с резиновыми изделиями был переброшен с дела об убийстве Листьева. Квалификации он был нешуточной, и сомневаться в том, что повод для закрытия телекомпании подчиненными и.о. Генпрокурора России рано или поздно будет найден, не приходилось...
Но тут взяли на цугундер самого и.о.
Такое мольеровское развитие сюжета показалось мне несколько нарочитым, хотя принадлежность г-на Ильюшенко к ломброзианскому типу бросалась в глаза.
Прокуратуру произошедшее застало врасплох. Сначала сменился следователь. Потом о нас попросту "забыли", но дело, однако ж, закрывать не стали — глядишь, пригодится... Сменилось два Генпрокурора, прежде чем обнаружилось, что мы чисты перед законом: не то что состава преступления — события преступления, оказывается, отродясь не было.
Окажись на нашем месте какие-нибудь иностранные граждане, они бы тут плотоядно воскликнули, подали бы в суд на возмещение всяческих ущербов и хорошенько подразорили родимую прокуратуру. Но мы, внуки врагов народа, только прослезились от прижизненной реабилитации.
Нам, безусловно, повезло. Ни о каком торжестве закона, разумеется, речи быть не могло — просто конъюнктура повернулась к нам передом, а к г-ну Ильюшенко — задом. Такое иногда случается в переходные периоды...
Впрочем, не могу сказать, чтобы я опасался за свою судьбу слишком сильно, и вот почему. Кроме довольно прекраснодушной веры в справедливость, было у меня еще одно тайное подкрепление...
В самый разгар уголовного преследования "Кукол" я получил письмо из-под Пензы от одной женщины. Судя по почерку, моя корреспондентка была уже немолода и писать ей в жизни приходилось нечасто. Содержание письма поначалу поставило меня втупик.
Женщина писала, как хорошо жить под Пензой. Она поведала, какой у нее просторный дом, какой рядом грибной лес и чистая речка. Потом подробно остановилась на хозяйстве: огород, куры, буренка... Дойдя до буренки, я отложил листок и перечитал адрес на конверте; я подумал — может, мне по ошибке передали письмо, адресованное в "Сельский час"... Но на конверте было написано: "в программу "Куклы".
Простой и чудесный смысл послания разъяснился в последнем предложении. Обстоятельно описав все преимущества сельской жизни под Пензой, закончила женщина так: "Милый Виктор! Если что, приезжайте ко мне, здесь вас никто не найдет!"
Свою помощь после возбуждения уголовного дела предлагали нам лучшие адвокаты страны; я слышал слова симпатии и поддержки от частных лиц и организаций... Дипломаты нескольких стран передавали о своей готовности предоставить мне, если потребуется, статус политического беженца...
Но, ей-богу, письмо из-под Пензы, от незнакомой женщины, с предложением крова и пищи и тайного убежища от властей — это то, ради чего стоит жить в России...
* * *
Снова наступили трудовые будни. Собственно, они и не кончались — параллельно с визитами в Следственное управление мы продолжали выпускать по программе в неделю — но, конечно, уголовное преследование добавляло нам в кровь адреналина, и в каком-то смысле работать было даже легче. Эффект, впрочем, давно исследованный...
Теперь, публично оправданные властью, мы остались наедине с творческими проблемами, и это оказалось серьезным испытанием; зрительский шок, обеспечивший нашу популярность в первые месяцы, прошел — теперь надо было удерживать симпатии собственно качеством программ.
К тому же братья-журналисты, дружно встававшие на защиту программы от Генпрокуратуры в первые месяцы преследования, потом, когда фарсовость этого преследования проявилась вполне, принялись нас покусывать, причем иногда довольно ощутимо. Психологически это понятно — вначале, по вполне благородным причинам, нас перехвалили, и теперь (может быть, и подсознательно) возвращали разницу.
Я не кокетничаю, когда говорю, что мне самому далеко не все в наших программах нравится — кое-что в них меня откровенно раздражает. Но на еженедельном конвейере штучная вещь не производится; сбои в таком деле неизбежны. Мы лучше других знаем, сколько там внутри всего недодумано и недоделано. Знаем и то, что на "нет" суда нет (на театре по этому поводу говорится: "Ты зритель — я дурак, я зритель — ты дурак!").
И все-таки одно, наиболее часто встречавшееся обвинение в наш адрес хотелось бы прокомментировать. Во многих рецензиях, и практически одновременно, прозвучало слово "пошлость". Слово для меня страшное, но, боюсь, понимаемое мною несколько иначе, чем понимали его писавшие.
Началось это после программы "Кровь, пот и выборы" — с моей точки зрения, одной из самых удачных стилизаций Василия Пичула под жесткое американское кино 90-х, а говоря точнее — под Квентина Тарантино.
До нее герои нашего кукольного театра целый год "косили" под персонажей Шекспира, Гете и Бабеля... говорили то в рифму, то белым стихом, то с одесским акцентом... — и критики были довольны. А тут услышали с экрана слова "мать твою", "говно" и "вешать дерьмо на уши" — и немедленно завопили о пошлости.
А как должны были изъясняться герои Тарантино? Или понятие языкового стиля распространяется только на пятистопный ямб? При чем тут пошлость? Забавно, что некоторым докторам искусствоведения приходится объяснять примерно то же, что следователю Генпрокуратуры, пытавшемуся вменить мне в вину треух на голове резинового "Ельцина".
Но если уж уточнять термины...
Пошлость — это, например, когда член Политбюро позирует в храме со свечкой. Когда малообразованный дядька говорит от имени народа. Когда за дармовым балыком болтают о духовности. Когда у стен Кремля лепят мишек и рыбок а-ля рюс. Вот что — пошлость! А Лука Мудищев, наряду с непристойной вологодской частушкой и "гариками" Губермана — национальное достояние. Ибо талантливо. А талантливое не может быть пошлым — по определению (см. Словарь Даля, где в синонимах пошлости числятся "тривиальность, избитость, надокучливость". См. также у Пастернака: "Ломиться в двери пошлых аксиом...")
И вообще, путаница в понятиях кажется мне причиной многих, иногда довольно крупных недоразумений в современной России. Свободу здесь до сих пор понимают как пугачевщину, жулики величают себя либералами, националисты числятся коммунистами, а администрация претендует на роль носителя идеалов. Впрочем, это уже другая тема...
В борьбе за существование "Куклы" победили. Глуповатый "наезд" прокуратуры вылился в огромную и бесплатную рекламную кампанию. Марк Рудинштейн, по привычке ворочать в своей большой голове цифрами, как-то прикинул и сообщил мне приблизительную цену подобной акции по раскрутке телепрограммы. Вышло — около восьмисот тысяч долларов.
А нам все это паблисити организовал Алексей Ильюшенко — бесплатно, от чистого сердца. Чудны дела твои, Господи!
"Куклы" стали частью общественной жизни — и фактором жизни политической. Журналисты быстро растолковали власть имущим, что шарж для политика — не оскорбление, а признак популярности. Уголовное дело еще не было закрыто, а попадание в программу уже стало престижным.
Нам стали звонить и предлагать деньги на изготовление кукол — гораздо большие, к слову, деньги, чем требовалось собственно для изготовления — оговаривая при этом полную нашу свободу по части шуток. Помнится, единственным требованием одного думского оплота нравственности было — чтобы его лысый резиновый двойник появлялся в "Куклах" не реже двух раз в месяц.
Согласитесь: человек, готовый заплатить за предстоящую пощечину — это даже не из Салтыкова-Щедрина; это — Достоевский, если вообще не Захер-Мазох!
Упоминались суммы в десятки тысяч долларов, и неоднократно, и мы даже привыкли... Это — присказка. А вот сказка, хотя — какая сказка? Чистой воды быль.
Как-то зимой 96-го стою я у себя на кухне, мою посуду, рядом — ведро мусорное с горкой, по мне тараканы гуляют... В общем, идет нормальная жизнь. Звонок. Приятный баритон сообщает мне, что представляет интересы... — и называет фамилию, буквально ничего мне не говорящую. Ну, скажем, Сидор Матрасыча Пупкина. Так вот, этот Сидор Матрасыч хочет быть Президентом России.
Тараканы на мне насторожились. Я спросил: чем, собственно, могу быть полезен Сидору Матрасычу в его благих устремлениях? Баритон ответил просто: он хочет увидеть свою куклу в вашей программе. Принес Господь сумасшедшего, подумал я — и терпеливо повторил баритону то, что неоднократно говорил другим гражданам раньше: что для попадания в "Куклы" надо быть известным всей стране, иметь узнаваемый голос, манеры, лексику — в противном случае... и т.д.
Баритон выслушал мою продолжительную лекцию и сказал: я очень уважаю ваши доводы — могу ли я теперь сообщить вам свои? Да, пожалуйста, ответил я, проклиная бездарно пропадающее время (ведь я мог уже домыть посуду и выбросить ведро!)
— Миллион долларов США, — сказал баритон. И помолчав, добавил. — Вам.
Тараканы на мне остолбенели. Я стоял, как ударенный пыльным мешком, причем очень пыльным и набитым толстыми зелеными пачками. Миллион долларов! США! Мне! В голове, как у Ипполита Матвеевича, поочередно пронеслись лакейская преданность, оранжевые, упоительно дорогие кальсоны и возможная поездка в Канны...
Но пустить Сидора Матрасыча на экран? Никому не известную физиономию, без повадок и голоса, с табличкой "Хочу быть Президентом России"?
Я стряхнул тараканов и вежливо перевел стрелку, дав баритону телефон продюсера. Предупредив, что, по моему мнению и к огромному моему сожалению, размеры которого я могу даже назвать в долларах, появление Сидора Матрасыча в "Куклах" очень маловероятно...
Я повесил трубку и вернулся к раковине с посудой.
А мог бы швыряться сейчас той посудой в венецианские зеркала, потому что фамилия некогда безвестного Сидора Матрасыча была — Брынцалов! И лицо у него было, и голос, и повадки, и какие повадки! Пахан-фармацевт был рожден для нашей программы, но это выяснилось только через месяц после звонка. Поезд ушел.
Человек я жадноватый, и воспоминание об ушедшем миллионе еще долго дразнило меня. Утешался только одним: мыслями о грядущих выборах двухтысячного года...
Телефон я не отключаю.
Да, многие из тех, кого в программе не было, мечтали в нее попасть, однако некоторые из попавших "затаили в душе некоторое хамство". Незадолго до того, как я почти что стал миллионером с фармацевтическим уклоном, случилось мне быть на одной тусовке...
(Исторический экскурс. Само понятие "тусовка" возникло в моем поколении и быстро прижилось в разных группах советского народа. Но тогда тусовки не пересекались. Была партийная тусовка, была тусовка художественная; отдельно тусовался андеграунд... Перестройка и последовавшие за ней каникулы логики перелопатили этот слоеный пирог. На званом вечере в начале девяностых можно было встретить одновременно правозащитника, генерала КГБ, поэта-концептуалиста, кутюрье с мальчиками и панка с серьгой).
Так вот, на одной тусовке зимой 95-го я буквально уткнулся в вице-премьера Сосковца. Я немедленно слинял в сторону — но Сосковец был послан судьбой в предупреждение: рядом прогуливался с охраной генерал Коржаков.
Разумеется, я попытался сделать так, чтобы наши маршруты не пересекались — не из антипатии даже, а из соображений чистоты жанра: личное знакомство мешает в работе над общественно значимым образом, а резиновый двойник генерала активно фигурировал в программе "Куклы".
При этом, разумеется, каждый второй гость на этом приеме ехидно предлагал мне: "Хочешь, познакомлю?"
Кончилось это тем, что хозяин вечера попросту подвел меня к генералу, представил нас — и тут же испарился. Как потом выяснилось, сделал он это по просьбе самого Александра Васильевича.
Так что, выходит, аудиенцию г-ну Коржакову дал я. Ха-ха.
Взявши под руку, генерал начал выгуливать меня по периметру банкетного зала, объясняя, что Президента России Ельцина Б.Н. надо любить. Я, говорил, у вас из паровоза кукую, как полный дурак... ладно, говорил, я не обижаюсь — но Президента трогать не надо! Генерал пытался играть простоватого, но преданного слугу, и в этом амплуа был бы очень хорош, если бы не хитрющие глаза, с которыми он ничего сделать не мог. На альтруиста генерал не тянул совершенно — и все-таки предположить, что через год этот лепорелло подаст на хозяина в суд, выволочет на свет грязное белье и перейдет в оппозицию, я не мог. С фантазией у меня плоховато.
Но дело было, повторяю, в декабре 1995-го, после парламентских выборов, когда рейтинг у Бориса Николаевича искала с микроскопом вся демократическая общественность, а перед Коржаковым и Ко уже маячил июнь 96-го.
Теперь, публично оправданные властью, мы остались наедине с творческими проблемами, и это оказалось серьезным испытанием; зрительский шок, обеспечивший нашу популярность в первые месяцы, прошел — теперь надо было удерживать симпатии собственно качеством программ.
К тому же братья-журналисты, дружно встававшие на защиту программы от Генпрокуратуры в первые месяцы преследования, потом, когда фарсовость этого преследования проявилась вполне, принялись нас покусывать, причем иногда довольно ощутимо. Психологически это понятно — вначале, по вполне благородным причинам, нас перехвалили, и теперь (может быть, и подсознательно) возвращали разницу.
Я не кокетничаю, когда говорю, что мне самому далеко не все в наших программах нравится — кое-что в них меня откровенно раздражает. Но на еженедельном конвейере штучная вещь не производится; сбои в таком деле неизбежны. Мы лучше других знаем, сколько там внутри всего недодумано и недоделано. Знаем и то, что на "нет" суда нет (на театре по этому поводу говорится: "Ты зритель — я дурак, я зритель — ты дурак!").
И все-таки одно, наиболее часто встречавшееся обвинение в наш адрес хотелось бы прокомментировать. Во многих рецензиях, и практически одновременно, прозвучало слово "пошлость". Слово для меня страшное, но, боюсь, понимаемое мною несколько иначе, чем понимали его писавшие.
Началось это после программы "Кровь, пот и выборы" — с моей точки зрения, одной из самых удачных стилизаций Василия Пичула под жесткое американское кино 90-х, а говоря точнее — под Квентина Тарантино.
До нее герои нашего кукольного театра целый год "косили" под персонажей Шекспира, Гете и Бабеля... говорили то в рифму, то белым стихом, то с одесским акцентом... — и критики были довольны. А тут услышали с экрана слова "мать твою", "говно" и "вешать дерьмо на уши" — и немедленно завопили о пошлости.
А как должны были изъясняться герои Тарантино? Или понятие языкового стиля распространяется только на пятистопный ямб? При чем тут пошлость? Забавно, что некоторым докторам искусствоведения приходится объяснять примерно то же, что следователю Генпрокуратуры, пытавшемуся вменить мне в вину треух на голове резинового "Ельцина".
Но если уж уточнять термины...
Пошлость — это, например, когда член Политбюро позирует в храме со свечкой. Когда малообразованный дядька говорит от имени народа. Когда за дармовым балыком болтают о духовности. Когда у стен Кремля лепят мишек и рыбок а-ля рюс. Вот что — пошлость! А Лука Мудищев, наряду с непристойной вологодской частушкой и "гариками" Губермана — национальное достояние. Ибо талантливо. А талантливое не может быть пошлым — по определению (см. Словарь Даля, где в синонимах пошлости числятся "тривиальность, избитость, надокучливость". См. также у Пастернака: "Ломиться в двери пошлых аксиом...")
И вообще, путаница в понятиях кажется мне причиной многих, иногда довольно крупных недоразумений в современной России. Свободу здесь до сих пор понимают как пугачевщину, жулики величают себя либералами, националисты числятся коммунистами, а администрация претендует на роль носителя идеалов. Впрочем, это уже другая тема...
В борьбе за существование "Куклы" победили. Глуповатый "наезд" прокуратуры вылился в огромную и бесплатную рекламную кампанию. Марк Рудинштейн, по привычке ворочать в своей большой голове цифрами, как-то прикинул и сообщил мне приблизительную цену подобной акции по раскрутке телепрограммы. Вышло — около восьмисот тысяч долларов.
А нам все это паблисити организовал Алексей Ильюшенко — бесплатно, от чистого сердца. Чудны дела твои, Господи!
"Куклы" стали частью общественной жизни — и фактором жизни политической. Журналисты быстро растолковали власть имущим, что шарж для политика — не оскорбление, а признак популярности. Уголовное дело еще не было закрыто, а попадание в программу уже стало престижным.
Нам стали звонить и предлагать деньги на изготовление кукол — гораздо большие, к слову, деньги, чем требовалось собственно для изготовления — оговаривая при этом полную нашу свободу по части шуток. Помнится, единственным требованием одного думского оплота нравственности было — чтобы его лысый резиновый двойник появлялся в "Куклах" не реже двух раз в месяц.
Согласитесь: человек, готовый заплатить за предстоящую пощечину — это даже не из Салтыкова-Щедрина; это — Достоевский, если вообще не Захер-Мазох!
Упоминались суммы в десятки тысяч долларов, и неоднократно, и мы даже привыкли... Это — присказка. А вот сказка, хотя — какая сказка? Чистой воды быль.
Как-то зимой 96-го стою я у себя на кухне, мою посуду, рядом — ведро мусорное с горкой, по мне тараканы гуляют... В общем, идет нормальная жизнь. Звонок. Приятный баритон сообщает мне, что представляет интересы... — и называет фамилию, буквально ничего мне не говорящую. Ну, скажем, Сидор Матрасыча Пупкина. Так вот, этот Сидор Матрасыч хочет быть Президентом России.
Тараканы на мне насторожились. Я спросил: чем, собственно, могу быть полезен Сидору Матрасычу в его благих устремлениях? Баритон ответил просто: он хочет увидеть свою куклу в вашей программе. Принес Господь сумасшедшего, подумал я — и терпеливо повторил баритону то, что неоднократно говорил другим гражданам раньше: что для попадания в "Куклы" надо быть известным всей стране, иметь узнаваемый голос, манеры, лексику — в противном случае... и т.д.
Баритон выслушал мою продолжительную лекцию и сказал: я очень уважаю ваши доводы — могу ли я теперь сообщить вам свои? Да, пожалуйста, ответил я, проклиная бездарно пропадающее время (ведь я мог уже домыть посуду и выбросить ведро!)
— Миллион долларов США, — сказал баритон. И помолчав, добавил. — Вам.
Тараканы на мне остолбенели. Я стоял, как ударенный пыльным мешком, причем очень пыльным и набитым толстыми зелеными пачками. Миллион долларов! США! Мне! В голове, как у Ипполита Матвеевича, поочередно пронеслись лакейская преданность, оранжевые, упоительно дорогие кальсоны и возможная поездка в Канны...
Но пустить Сидора Матрасыча на экран? Никому не известную физиономию, без повадок и голоса, с табличкой "Хочу быть Президентом России"?
Я стряхнул тараканов и вежливо перевел стрелку, дав баритону телефон продюсера. Предупредив, что, по моему мнению и к огромному моему сожалению, размеры которого я могу даже назвать в долларах, появление Сидора Матрасыча в "Куклах" очень маловероятно...
Я повесил трубку и вернулся к раковине с посудой.
А мог бы швыряться сейчас той посудой в венецианские зеркала, потому что фамилия некогда безвестного Сидора Матрасыча была — Брынцалов! И лицо у него было, и голос, и повадки, и какие повадки! Пахан-фармацевт был рожден для нашей программы, но это выяснилось только через месяц после звонка. Поезд ушел.
Человек я жадноватый, и воспоминание об ушедшем миллионе еще долго дразнило меня. Утешался только одним: мыслями о грядущих выборах двухтысячного года...
Телефон я не отключаю.
Да, многие из тех, кого в программе не было, мечтали в нее попасть, однако некоторые из попавших "затаили в душе некоторое хамство". Незадолго до того, как я почти что стал миллионером с фармацевтическим уклоном, случилось мне быть на одной тусовке...
(Исторический экскурс. Само понятие "тусовка" возникло в моем поколении и быстро прижилось в разных группах советского народа. Но тогда тусовки не пересекались. Была партийная тусовка, была тусовка художественная; отдельно тусовался андеграунд... Перестройка и последовавшие за ней каникулы логики перелопатили этот слоеный пирог. На званом вечере в начале девяностых можно было встретить одновременно правозащитника, генерала КГБ, поэта-концептуалиста, кутюрье с мальчиками и панка с серьгой).
Так вот, на одной тусовке зимой 95-го я буквально уткнулся в вице-премьера Сосковца. Я немедленно слинял в сторону — но Сосковец был послан судьбой в предупреждение: рядом прогуливался с охраной генерал Коржаков.
Разумеется, я попытался сделать так, чтобы наши маршруты не пересекались — не из антипатии даже, а из соображений чистоты жанра: личное знакомство мешает в работе над общественно значимым образом, а резиновый двойник генерала активно фигурировал в программе "Куклы".
При этом, разумеется, каждый второй гость на этом приеме ехидно предлагал мне: "Хочешь, познакомлю?"
Кончилось это тем, что хозяин вечера попросту подвел меня к генералу, представил нас — и тут же испарился. Как потом выяснилось, сделал он это по просьбе самого Александра Васильевича.
Так что, выходит, аудиенцию г-ну Коржакову дал я. Ха-ха.
Взявши под руку, генерал начал выгуливать меня по периметру банкетного зала, объясняя, что Президента России Ельцина Б.Н. надо любить. Я, говорил, у вас из паровоза кукую, как полный дурак... ладно, говорил, я не обижаюсь — но Президента трогать не надо! Генерал пытался играть простоватого, но преданного слугу, и в этом амплуа был бы очень хорош, если бы не хитрющие глаза, с которыми он ничего сделать не мог. На альтруиста генерал не тянул совершенно — и все-таки предположить, что через год этот лепорелло подаст на хозяина в суд, выволочет на свет грязное белье и перейдет в оппозицию, я не мог. С фантазией у меня плоховато.
Но дело было, повторяю, в декабре 1995-го, после парламентских выборов, когда рейтинг у Бориса Николаевича искала с микроскопом вся демократическая общественность, а перед Коржаковым и Ко уже маячил июнь 96-го.