Шепард Люциус. Красавица дочь добытчика чешуи

   - Ничего, - проговорил он и легонько подтолкнул ее. - Давай ползи!
   - Джон! - Она протянула ему руку, но он уперся плечом в ее ступню, побуждая двигаться дальше.
   - Ползи, тебе говорят! - прикрикнул он. Поняв, что бессильна ему помочь, Кэтрин подчинилась. Больше она не оборачивалась, но перед ее мысленным взором маячило изможденное лицо Джона.
   Если бы ее спросили, сколько минут ей понадобилось, чтобы добраться до конца прохода, она вряд ли сумела бы ответить. Время сжалось до пределов одного-единственного, невыразимо долгого мгновения, в течение которого не существовало ничего, кроме резких, судорожных движений. Очутившись наконец в горле дракона, она забыла о своем сердце, которое норовило выскочить из груди, о Джоне и обо всем остальном. От того места, где она стояла, горло плавно восходило к пасти; там, впереди, сверкало и переливалось золотистое сияние, разительно отличавшееся от свечения, к которому она привыкла в теле Гриауля. То был дневной свет, его лучи проникали сквозь заросли кустарника, подчеркивая белизну загнутого кверху огромного клыка. Высоко над Кэтрин свешивались с драконьего неба виноградные лозы и стебли эпифитов. Пораженная, она уронила меч и сделала несколько шагов по направлению к свету. Он был таким свежим, таким чистым, он пленял, манил и завораживал! Вспомнив о Джоне, Кэтрин обернулась. Ее спутник опирался на клинок и тяжело дышал.
   - Смотри! - воскликнула она, указывая на свет. - Господи, ты только посмотри! - Она подставила Джону плечо и повела его вперед.
   - Получилось, - выдавил он. - А я не верил...
   Его пальцы стиснули ее руку. Она восприняла это как выражение признательности, но потом почувствовала, что с ним не все ладно.
   - Джон! - крикнула она. Он рухнул навзничь, глаза его закатились.
   Кэтрин, упав на колени, принялась расстегивать рубашку. "Джон, Джон", повторяла она. По его телу пробежала дрожь, из горла вырвался невнятный звук. Она слишком хорошо знала, что это означает. Кэтрин, отпрянув, взглянула ему в лицо в надежде развеять сомнения, в ожидании, что ошиблась, что он вот-вот разомкнет веки. Но этому не суждено было сбыться.
   "Джон?" - снова позвала она и удивилась своему спокойствию, тому, как ровно звучит собственный голос. Она жаждала пробиться сквозь эту толщу невозмутимости, выразить то, что переполняло ее, однако ее волю словно подчинил себе некий невидимый двойник. Лицо Кэтрин будто застыло, она встала, мельком подумав о том, что холод, должно быть, исходит от тела Джона. Она не могла смотреть на него, повернулась спиной и скрестила руки на груди. Солнечный свет слепил ее, густой кустарник сбивал с толку хитроумным переплетением веток. Она не способна была решить, как ей поступить. "Иди отсюда, - сказала она себе. - Ступай прочь". Кэтрин шагнула было в сторону пасти, к свету, но остановилась, ибо не знала, правильно ли поступает, оставляя тут Джона.
   Кусты шевельнулись, но она не обратила на это никакого внимания. Ее спокойствие начало таять, что-то неудержимо влекло Кэтрин обратно, к телу возлюбленного. Она молча сопротивлялась. Снова зашелестела листва. Кэтрин протерла глаза. Слез не было и в помине, однако ей казалось, будто какая-то легкая завеса мешает ей смотреть. Быть может, подумала она, обрывки спокойствия, и засмеялась, но смех больше походил на икоту. Присмотревшись, она различила наконец в кустах десять, двадцать, нет, две или три дюжины крошечных, почти детских фигурок, облаченных в сверкающие на солнце лохмотья. Кэтрин снова икнула, теперь уже не от смеха, а от подступившего к горлу рыдания или тошноты. Филии медленно надвигались. Выходит, их с Джоном поджидали, и у них не было ни малейшей надежды на успех...
   Кэтрин попятилась: наклонившись, она подобрала меч Джона и погрозила им филиям.
   - Не подходите, - предупредила она. - Не подходите.
   Но те, не вняв ее предупреждению, подкрадывались все ближе.
   - Стойте! - крикнула она. - Иначе, клянусь, я перебью вас, всех до единого! - Она взмахнула клинком. - Клянусь!
   Филии словно не слышали. Кэтрин, захлебываясь рыданиями, снова крикнула им, чтобы они уходили. Но те окружили ее, остановившись за пределами досягаемости меча.
   - Вы не верите мне? - спросила она. - Не верите, что я убью вас? А что меня удержит?
   Горе и ярость наконец-то выплеснулись наружу, и она, издав пронзительный вопль, ринулась на филиев, ударила одного в живот, рассекла другому камзол на груди. Они повалились наземь, а остальные набросились на Кэтрин. Она обрушила клинок на голову третьему, расколов ему череп так легко, будто это была не голова, а дыня, увидела, как хлынула из раны кровь, успев заметить, что рассекла лицо врага почти надвое, но тут филии навалились на нее всей гурьбой, и она упала. Сопротивление было бесполезным, однако она продолжала отбиваться, сознавая, что, если перестанет, к ней возвратятся те прежние мучительные чувства, которые сильнее боли. Филии глупо таращились на нее, словно не понимали, почему она ведет себя так враждебно, и их бестолковость распалила ее еще сильнее. Уж смерть-то, казалось бы, должна была научить их чему-то, должна была заронить в их сердца - как и в ее собственное - стремление убивать! Коротко вскрикнув, она исхитрилась встать на колени и попыталась стряхнуть с себя тех филиев, что держали ее за руки. Она кусала их, царапалась, лягалась и пиналась. Что-то тяжелое ударило ее по затылку. Она обмякла, перед глазами все поплыло, зрение помутилось, и теперь она видела только сумрачный туннель, в конце которого блестели чьи-то водянистые зрачки. Они расширились, слились в один, который вдруг обрел кожистые крылья, раздвоенный язык и вздутое брюхо, где клокотал огонь. Он разинул пасть, чтобы проглотить ее и отнести домой.
   5
   Худо-бедно справиться с горем Кэтрин помог наркотик, а может быть, и не один. Джон начал опускаться уже вскоре после того, как они встретились, и, пожалуй, Кэтрин свыклась с тем, что много радости от него ждать не приходилось. Его смерть, разумеется, опечалила ее, но внешне это почти никак не проявилось, ибо она и без того постоянно в последнее время грустила. Однако с уходом Джона у нее заболела грудь, а руки и ноги словно налились непомерной тяжестью. Чтобы избавиться от неприятных ощущений, она раз за разом увеличивала дозу брианина, грызла шарики, как конфетки, и влачила свои дни в одиночестве и тоске. Жизнь утратила для нее всякую ценность. Она поняла, что умрет здесь, в теле дракона, знала это наверняка и считала, что такая смерть назначена ей Гриаулем в наказание за попытку нарушить его волю.
   Филии теперь относились к ней с подозрением и враждебностью, они сторонились ее и даже откровенно избегали. Лишившись общества их и Джона, Кэтрин находила единственное утешение в созерцании узоров на стенке драконьего сердца, а потому проводила возле него долгие часы, лежа в полости дни напролет в полубессознательном состоянии и следя прищуренными глазами за непрерывной игрой теней. По мере того как росло ее пристрастие к наркотику и она теряла вес и силу, у нее все лучше получалось истолковывать узоры, и, подолгу рассматривая напоминающий огромный колокол сердце дракона, она в конце концов поняла правоту Молдри, назвавшего дракона богом, ибо Гриауль был целым миром со своими собственными, в том числе и физическими законами. Но богом, которого она ненавидела. Ей хотелось излить свою ненависть, направить ее прямо в сердце дракона, разрушить его, однако она догадывалась, что Гриауль неуязвим для любого человеческого оружия и расходовать на него злобу - все равно что посылать наугад стрелу в бездонность неба.
   Однажды, почти год спустя после смерти Джона, что-то вырвало ее из сна, в который она погрузилась, лежа возле сердца. Кэтрин села. По спине ее побежали мурашки. Она потерла глаза, чтобы отогнать сонливость - результат брианина. Воздух в полости был пронизан ощущением опасности. Кэтрин взглянула на сердце и застыла в неподвижности. Узор на стенке менялся гораздо быстрее прежнего и был куда замысловатее всего, что ей доводилось видеть до сих пор, и тем не менее она читала его с той же легкостью, с какой могла бы разбирать свой почерк в записной книжке. Послание было чрезвычайно простым, однако несколько секунд сознание Кэтрин отказывалось его принять, отказывалось поверить тому, что близится кульминация всей ее жизни, что она погубила свою молодость ради такой ерунды. Но тут ей вспомнились сны о спящем драконе, о пятне на его груди, вспомнился рассказ Молдри о первом Фили, об исходе животных, насекомых и птиц из пасти дракона, о странном звуке, который раздается единожды в тысячелетие, и она вынуждена была поверить. Как было тысячу лет назад и как будет через тысячу лет в грядущем, сердечная мышца дракона собиралась сократиться.
   Кэтрин пришла в ярость: неужели все испытания, через которые она прошла, все горести, которые она пережила, имели целью всего лишь спасение филиев?! Она наконец поняла, для чего понадобилась дракону: вывести филиев из пещеры, где они обитали, прежде чем та окажется заполненной горючими жидкостями, что позволяли дракону в прошлом выдыхать пламя, а потом, когда жидкости уйдут, возвратить их, чтобы они продолжали нести службу, истребляя паразитов. Должно быть, подумалось Кэтрин, недавний переполох среди филиев, причину которого они ей так и не открыли, объясняется тем, что они предчувствовали это событие. Гриауль предостерег их, но они из-за робости своей решили пропустить его предостережение мимо ушей, ибо их страх перед наружным миром не шел ни в какое сравнение со страхом перед тем, что мог наслать на них дракон. Чтобы спастись, им нужен вожатый; когда-то им оказался Молдри, теперь Гриауль избрал ее, Кэтрин.
   Она поднялась на ноги, смятенная, как птица, что угодила в стеклянную клетку, замерла в нерешительности, а затем, когда ярость возобладала над смятением, забарабанила кулаками по стенке драконьего сердца, выкрикивая оскорбления, упрекая Гриауля в том, что он разрушил ее жизнь. Растеряв остатки сил, она утихомирилась и снова уселась на пол пещеры, попытавшись собраться с мыслями. Нет, филиям она ничего не скажет, пускай перемрут как мухи, да, пусть, так она отомстит им через Гриауля. Однако мгновение спустя она переменила решение, так как сообразила, что гибель филиев не исправит положения. Гриаулю нужны слуги, и он без труда завлечет сюда очередную толпу идиотов; кроме того, она и так уже погубила слишком многих. Значит, выбора ей, как всегда, не остается. Она отдала почти одиннадцать лет для того, чтобы исполнить волю ненавистного ей существа.
   Решив, что ей поневоле придется помочь филиям, она направилась в пещеру, где располагалась колония, а следом за ней шагали охранники. Добравшись до пещеры, она встала спиной к проходу, который выводил к горлу, и задумалась над тем, как ей повести дело. Две-три сотни филиев суетились на полу пещеры, прочие висели на веревках, напоминая усыпанные плодами ветви фруктовых деревьев. Эта картина отнюдь не придала Кэтрин уверенности. Она окликнула филиев, но голос изменил ей, и она закашлялась, однако, набравшись смелости, громко закричала и не умолкала до тех пор, пока филии не окружили ее густой толпой. Они молча разглядывали ее, задние напирали на передних, а те поневоле заставляли Кэтрин пятиться, хотя отступать ей было особо некуда, ибо позади нее, у стены, помещались сундуки, где хранилось оружие, факелы и охотничье снаряжение. Филии глазели на нее, теребя свои лохмотья, тишина становилась все напряженнее. Кэтрин раскрыла рот, но голос снова подвел ее. Она глубоко вдохнула, с шумом выпустила воздух и повторила попытку.
   - Мы должны уйти, - произнесла она неуверенно. - Мы должны выйти наружу. Ненадолго. Всего лишь на несколько часов. Нашу пещеру... - Она остановилась, сообразив, что филии не понимают ее. - Я узнала то, чему хотел научить меня Гриауль. Я знаю, зачем он привел меня к вам. Я знаю, зачем случилось все то, что случилось. Сердце Гриауля скоро начнет биться, и, когда это произойдет, пещеру зальет горючая жидкость. Надо уходить, иначе мы утонем.
   Передние зашевелились, некоторые из них переглянулись, но никакого иного отклика не последовало.
   - Вы погибнете, если не послушаетесь меня! - воскликнула Кэтрин, потрясая кулаками. - Вы должны уйти! Пещеру затопит! - Она ткнула пальцем в затянутый дымкой потолок. - Смотрите! Птицы улетели! Они умнее вас! Следуйте за ними! Или вы не чувствуете опасности?
   Филии подались назад, кое-кто отвернулся и принялся перешептываться с соседями. Кэтрин схватила за грудки молодую самку, облаченную в наряд из алого шелка.
   - Слушай меня! - крикнула она.
   - Врать, Кэтрин врать, - буркнул один из самцов и оттеснил от нее самку. - Мы больше дураки нет.
   - Я не лгу! Клянусь вам, я не лгу! - Она бросилась в толпу. - Сердце начнет биться! - Она клала им руки на плечи, заглядывала в глаза, стараясь убедить в своей искренности. - Оно ударит всего один раз. Вы будете снаружи совсем недолго! Совсем чуть-чуть!
   Толпа распалась. Филии занялись своими обычными делами, от которых она их оторвала. Кэтрин перебегала от одного к другому, умоляла их, твердила:
   - Пожалуйста, послушайте меня!
   Она пускалась в объяснения, а ответом ей были недоуменные взгляды. Кто-то из самцов грубо оттолкнул ее и оскалил зубы, и она, утомленная и обескураженная, вернулась к проходу и проглотила очередной шарик брианина. Мысли ее путались. Она оглядывалась по сторонам, как будто надеялась увидеть нечто такое, что придаст ей сил, и неожиданно на глаза Кэтрин попались сундуки с мечами и факелами. Она ощутила, как внутри нее зреет холодная решимость, и безошибочно истолковала ее как проявление воли Гриауля. Однако мысль о том, чтобы совершить столь серьезное деяние, внушала ей ужас, она заколебалась, осмотрелась, желая удостовериться, что никто из филиев за ней не наблюдает. Потом, решившись, подкралась к сундукам, делая на всякий случай вид, будто оказалась рядом с ними без какого-либо умысла. В одном из сундуков вместе с факелами лежали трутницы. Кэтрин нагнулась, подобрала факел и трутницу и торопливым шагом двинулась к жилым постройкам. Некоторые из филиев повернулись, когда она зажгла факел, на их лицах отразилась тревога, и они кинулись к ней. Но она уже поднесла факел к занавескам на входе в одну из клетушек. Филии шарахнулись прочь. Кто-то пронзительно завизжал.
   - Пожалуйста! - воскликнула Кэтрин. Колени ее подгибались от страха. Я не хочу делать этого. Но вы должны уйти! - Малая часть филиев побрела в направлении прохода. - Да! - закричала Кэтрин. - Да! Если вы уйдете отсюда на короткое время, мне не придется делать этого!
   Первые филии уже скрылись в проходе. Орава у ног Кэтрин таяла на глазах. Поскуливая, заливаясь слезами, филии то впятером, то вшестером удалялись из пещеры. Мало-помалу, кроме Кэтрин, в ней остались только самые упорные - кучка не более чем из тридцати особей. Она была бы рада выполнить свое обещание не поджигать жилье, но догадывалась, что все, кто ушел, затаились в проходе или в соседней пещере и дожидаются, пока она погасит факел. И Кэтрин ткнула факелом в занавеску.
   Вспыхнуло пламя. Оно перекидывалось с занавески на занавеску, поглощало клетушку за клетушкой, вздымалось над ними изжелта-оранжевой стеной и потрескивало, будто смеялось. Уж оно-то обладало собственной волей, высвечивая все укромные закутки пещеры, его языки весело гонялись друг за дружкой, попутно поджигая деревянные опоры, помосты и многочисленные веревки.
   Кэтрин была настолько захвачена этим зрелищем, что совершенно забыла о филиях, и, когда ее левый бок пронзила вдруг острая боль, она решила, что это собственное тело наказывает ее за наркотик. Пошатнувшись, она упала на колени и тут увидела возле себя лысоватого филия, который сжимал в руке окровавленный меч. Внезапно ей до безумия захотелось задать ему один лишь вопрос, но слова почему-то не шли с языка, хотя ее снедало любопытство; она стремилась узнать будущее и почему-то полагала, что ее палач может помочь ей, раз уж он оказался посредником между ней и Гриаулем, наверняка он ведает то, что скрыто от нее. Филии буркнул что-то неразборчивое, то ли обругал ее, то ли в чем-то упрекнул, и побежал прочь, бросив на произвол судьбы. Она перекатилась на спину и уставилась на огонь, пытаясь не обращать внимания на боль и нарастающую слабость. Постройки рушились, под потолком пещеры клубился черный дым, по воздуху летали искры, временами из пламени проступал остов догоравшего сооружения; у Кэтрин закружилась голова, она вообразила, что вот-вот окажется проглоченной огнем, и потеряла сознание.
   Должно быть, обморок продолжался всего лишь несколько секунд, ибо, когда она открыла глаза, ей почудилось, что ничего не изменилось, разве только загорелись шелка на полу пещеры. Сквозь рев пламени пробивался изредка треск древесины, по пещере распространялась отвратительная вонь. Сделав над собой усилие, которое едва снова не повергло ее в беспамятство, Кэтрин поднялась на ноги, прижала к ране ладонь и заковыляла к проходу. Споткнувшись, упала вперед и, едва преодолевая накатившую слабость, двинулась дальше уже ползком, кашляя от дыма, который стелился по проходу. Глаза ее слезились, не раз и не два она была на грани забытья, но все же достигла соседней полости, миновала ее, каким-то образом умудрившись не свалиться ни в одну из множества ям, в глубине которых полыхал огонь, и очутилась в горле. Ее так и подмывало задержаться там, насладиться покоем темноты, но она пересилила себя, подгоняемая отнюдь не страхом, а неким побуждением двигаться, пока есть возможность. В глазах у нее потемнело, однако она сумела различить проблески дневного света и решила, что теперь можно и остановиться, что она добилась того, к чему стремилась, - увидела перед смертью свет дня, столь непохожий на золотистое сияние крови дракона.
   Кэтрин улеглась на ложе из папоротников, прижалась спиной к стенке драконьего горла, то есть приняла, как ей неожиданно вспомнилось, то же самое положение, в каком провела свою первую ночь в теле дракона много-много лет тому назад. Она задремала, но ее вырвал из забытья странный шелест, который становился все громче и громче. Внезапно из горла выплеснулся наружу громадный рой насекомых; их было столько, что они, пролетая над Кэтрин, почти затмили собой дневной свет. Под небным сводом перепрыгивали с лозы на лозу обезьяны, а сквозь кусты ломились, не разбирая дороги, другие животные. Заметив все это, Кэтрин окончательно уверилась в правильности своего поступка, легла поудобнее и зажмурила глаза; голова ее соприкасалась с плотью Гриауля, и она откровенно радовалась тому, что ее жизни, с одиночеством, грубостью и пристрастием к наркотику, похоже, приходит конец. На какой-то миг она встревожилась, вспомнив о филиях, - куда они могли деться? - но потом сообразила, что они, вероятно, последуют примеру своего далекого предка и отсидятся в кустах.
   Боль в ране утихла, превратившись в неназойливый зуд, который, как ни странно, словно бы придавал Кэтрин сил. Кто-то заговорил с ней, окликнул ее по имени, но она не желала открывать глаза, ибо вовсе не жаждала возвратиться в ненавистный мир. "Наверное, - подумала она, - мне послышалось". Однако голос раздался снова, и она разомкнула веки и тихо рассмеялась, узрев рядом с собой Эймоса Молдри. Тот стоял на коленях, очертания его фигуры были зыбкими, как у призрака, и она поняла, что грезит наяву.
   - Кэтрин, - проговорил Молдри, - ты меня слышишь?
   - Нет, - ответила она, снова засмеявшись, но поперхнулась и закашлялась. Силы ее стремительно таяли, и вот теперь ей стало страшно.
   - Кэтрин?
   Она моргнула, надеясь, что Молдри исчезнет, однако его облик, наоборот, приобрел четкость, словно она наконец-то переступила порог, который отделял мир жизни от того, куда ушел капитан.
   - Что тебе нужно, Молдри? - спросила она, давясь кашлем. - Ты пришел, чтобы проводить меня на небеса?
   Его губы шевелились, ей показалось, он хочет сообщить ей нечто важное, но она не слышала его слов, как ни напрягала слух. Внезапно фигура Молдри сделалась прозрачной, расплылась, как и положено призраку, но перед тем, как погрузиться во мрак, Кэтрин ощутила - и готова была в том поклясться, - что он взял ее за руку.
   Она очнулась в помещении, заполненном пульсирующим золотистым сиянием, и осознала, что глядит на чье-то лицо, однако прошло немало времени, прежде чем она поняла, что это ее собственное лицо, и подивилась тому, насколько изменились за прошедшие годы его черты. Она лежала, боясь шелохнуться, и размышляла о том, что могло произойти, почему она все еще жива, откуда у нее объявился двойник и почему она чувствует себя бодрой и свежей. Наконец она села, и тут выяснилось, что на ней нет ни лоскутка одежды и что сидит она в крохотной пещерке, которую освещают проступающие во множестве на потолке золотистые прожилки, а вдоль стен протянулись виноградные лозы с глянцевитыми темно-зелеными листьями. Невдалеке на полу лежало тело - ее тело, - и рубашка с одного бока была красная от крови. Рядом с телом были сложены в стопку чистая рубашка, брюки и сверху пара сандалий.
   Она осмотрела свой бок - ни намека на рану. Кэтрин испытала одновременно облегчение и презрение к себе. Каким-то образом она добралась до пещеры призрачного винограда, где и произошло это странное перерождение; однако все как будто осталось по-прежнему, разве только в душе ее воцарился покой и, по-видимому, исчезла всякая привязанность к брианину. Она попыталась было убедить себя, что бредит, что она - это прежняя Кэтрин, а не исчадие гнусного растения, и мысли, которые текли привычной чередой, как бы подтверждали ее правоту. Но тело говорило об ином. Она попробовала найти привычное убежище в страхе, однако восстановившееся душевное здоровье, судя по всему, лишило страх силы. Кэтрин начала мерзнуть, на коже выступили пупырышки, и она с неохотой облачилась в одежду, любезно доставленную кем-то в пещерку. В нагрудном кармане рубашки находилось что-то твердое. Она расстегнула карман, извлекла оттуда маленький кожаный мешочек и развязала его - на ладонь высыпалась пригоршня ограненных самоцветов: алмазов, изумрудов, рубинов. Вдоволь налюбовавшись ими, она ссыпала их обратно и сунула мешочек в карман, а потом взглянула на мертвое тело. Ей пришлось признать, что она сильно постарела и похудела, а черты утратили былую утонченность. Наверное, подумалось Кэтрин, она должна что-нибудь почувствовать, должна по крайней мере огорчиться подобным зрелищем, но горечи не было и следа: она словно просто-напросто поменяла кожу.
   Кэтрин не имела ни малейшего понятия, куда ей теперь идти, но сообразила, что не может оставаться тут вечно, а потому, бросив прощальный взгляд на свою старую оболочку, выползла из пещеры в коридор. Здесь она задержалась, не зная, какое направление избрать, точнее, какое ей разрешено. В итоге она решила, что не стоит искушать Гриауля, и двинулась в сторону колонии, считая, что поможет филиям отстроить ее заново, но не сделала и десяти шагов, как услышала голос Молдри.
   Он стоял у входа в пещеру, одетый точно так же, как в ночь их встречи, - атласный сюртук, рубашка с брыжами, рейтузы, трость с золотым набалдашником. Когда Кэтрин приблизилась, на его морщинистом лице заиграла улыбка, и он кивнул, как будто одобряя ее возрождение.
   - Не ожидала встретить меня? - спросил он.
   - Я... не знаю, - пробормотала она. - Там, в горле... был ты?
   - К твоим услугам, - заявил он и поклонился. - Когда все успокоилось, я велел филиям отнести тебя сюда. Вернее, я исполнил повеление Гриауля. Ты заглядывала в карман рубашки?
   - Да.
   - Значит, камушки нашла? Хорошо, хорошо.
   - Мне показалось, я видела тебя, - произнесла она после паузы. Несколько лет назад.
   - Разумеется. Вернувшись к жизни, - он взмахом руки указал на пещеру, я понял, что отныне ты обойдешься без меня. Мое присутствие было бы для тебя помехой, так что я спрятался среди филиев и коротал дни в их обществе, зная, что когда-нибудь тебе понадобится моя помощь. - Он прищурился. - Тебя что-то тревожит?
   - Я не в состоянии всего этого постичь, - произнесла она. - Мне представляется, я стала совсем другой.
   - Разве? - спросил он. - Ты ощущаешь себя другой, а что в действительности? - Он взял ее за руку и повел прочь от колонии. - Ты привыкнешь, Кэтрин, уверяю тебя. Твои чувства мне знакомы, я сам испытал их при первом пробуждении. - Он развел руки в стороны, как бы приглашая ее обследовать его. - Ну что, по-твоему, я не тот старый глупец, которого ты знала?
   - Вроде тот, - ответила она сдержанно и, помолчав, спросила: - Филии... они тоже?..
   - Возрождение даровано только избранным. Филии же получают иное вознаграждение, суть которого мне не известна.
   - Ты называешь это вознаграждением? Выходит, быть игрушкой Гриауля награда? Тогда скажи, что мне еще предстоит? Может, я должна установить, когда он собирается опорожнить кишечник?
   - Еще? - Молдри остановился и нахмурился. - Ты вольна в своих поступках, Кэтрин. Я догадывался, что ты хочешь уйти, но решать, разумеется, тебе. На те самоцветы, которые я тебе дал, ты сможешь жить, как только пожелаешь.
   - Я могу уйти?
   - Совершенно верно. Ты осуществила свое предназначение, и тебя отпускают. Ну как, ты идешь?
   Язык не повиновался Кэтрин, поэтому она просто кивнула.
   - Что же. - Молдри снова взял ее за руку. - Тогда тронулись.
   Они миновали пещеру, за которой располагалось горло дракона, и вышли в него, и всю дорогу Кэтрин чувствовала себя так, как человек (если верить молве), которого приговорили к смерти: перед ее мысленным взором пронеслась вся ее долгая жизнь внутри дракона, побеги, исследования, охотничьи экспедиции, Джон и то, что было с ним связано, нескончаемые часы у сердца Гриауля... Она и впрямь ощущала себя осужденной на смерть, ибо ей мнилось, что жизнь вне Гриауля будет для нее разновидностью загробного существования, настолько она от нее отвыкла. Кэтрин с изумлением осознала, что возвращение в мир людей пугает ее, что то, к чему она так стремилась, сейчас таит угрозу, а ненавистный дракон представляется единственным надежным убежищем. Она не раз подумывала о том, чтобы повернуть вспять, но обуздывала страх. Однако когда они с Молдри достигли пасти и двинулись по тропинке сквозь заросли кустарника, она едва не ударилась в панику. Солнечный свет, который какие-то месяцы назад зачаровывал ее, теперь слепил глаза и как будто гнал обратно в тускло-золотистое сияние, исходившее от кровеносных сосудов Гриауля. Поблизости от губы, очутившись в тени клыка, Кэтрин вдруг почувствовала озноб и обхватила себя за плечи, пытаясь согреться.