Взяв точный хронометр и сверив его с хронометром Квинта, я залез в кабину и встал у стенки. Прошло пять минут. Дал знак Квинту показать его часы. Смотрю, прошло десять минут. Тогда я встал чуть ближе к центру. Не простоял и минуты, как Квинт дает понять, что он устал и проголодался. Я подошел к нему. Оказывается, уже прошло восемь часов. Квинт пригласил меня обедать.
— Только что завтракал, — не подумав, ответил я, и тут же поправился. — За эти часы ты безусловно проголодался. Для меня же они пролетели минутой, и я еще сыт от завтрака.
— Хорошая экономия.
Он уничтожил мою порцию.
— Попробую встать ближе к центру, — сказал я и направился к кабине. Квинт меня окликнул.
— А может, вдвоем встанем?
— Ни в коем случае. Еще неизвестно, во сколько раз у центра замедлено время, поэтому вполне возможно, что выйдем с тобой лет через пятьсот. Следи за мной, но не очень-то торопись. Выжидай.
Я быстро подошел к центру и почувствовал зуд за ухом. Только успел почесать, как Квинт оттянул меня и оттащил к стенке.
— Что случилось? — встревожился я.
— Ничего, просто надоело выжидать среди этой унылой пустыни. Неделя на исходе, как ты здесь стоишь. Не спишь, не ешь. Я не очень-то торопился, а надоело мне. Скучно.
Подумать только! А я еще сыт от завтрака. Я извинился, что заставил так долго ждать себя. Квинт покачал головой.
— Целыми днями не схожу с места, все наблюдаю за тобой, а ты как неживой. Как подошел к центру, так и застыл. Глаза неподвижные, не дышишь. Статуя. Пять суток поднимал руку к уху и всю неделю чесался. Мне страшно стало, машу тебе, а ты не видишь. Вот и пришлось потревожить.
Я похлопал Квинта по плечу.
— Время, время винить надо. Однако пора вылетать. А машину, пожалуй, спрячем.
В двух километрах от кабины мы нашли глубокую расщелину, спустили в нее машину и завалили льдинами.
Поудобнее устроившись в мягких складных креслах, мы начали подъем. Я медленно гравитопреобразователем создавал напряженность поля антитяготения. Кабина строго по вертикали покидала землю. Высотометр отмечал высоту. Двести метров, километр, сто, двести пятьдесят… стоп! Я повернул ручку назад и уравновесил напряженность полей. Черный мрак космического пространства окутал нас. Вообще, неприятное ощущение. Завесив стенки кабины зеленым шелком, мы решили хорошенько отдохнуть, чтобы потом со свежей головой приступить к заключительной, самой ответственной операции — установке иразера.
В расчет брались тысячные доли угловой секунды и никаких отклонений. Устанавливали его под кабиной четыре часа, измеряли и регулировали столько же, пока полностью не убедились в правильности и надежности установки. Теперь со спокойной совестью можно трогаться в путь. Скафандры сняли, привели себя в порядок, для формальности проверили систему обеспечения дыхания и приготовились к старту.
Чтобы можно было управлять иразером из космических глубин, его нужно снабдить собственным полем тяготения. Поэтому напряженность поля тяготения я несколько уменьшил. Теперь Земля стала притягивать иразер. Он будет падать на нее со скоростью один сантиметр в год и за пятьдесят лет опустится на полкилометра. Но я думаю, к этому времени мы вернемся.
Шли последние секунды. До свидания, Земля! Прощай, Лавния! Прощай, Марлис! Всего хорошего вам, дядя Коша и тетя Шаша. Я глянул на Квинта.
— Не страшно?
— Да что ты. Смешно.
— Что же смешного?
— Фараон в небеса летит.
Я усмехнулся.
— Приготовились!
Хотел сказать громко, весело, но произнес чуть слышно, с хрипотцой.
— Старт!
— Дави! — зажмурился Квинт.
Я нажал кнопки.
Нуль-пространство вмиг окутало нас. Ни толчка, ни движения мы не почувствовали. А мчались уже со световой скоростью.
Квинт отдернул шторку.
— Темень непроглядная. Солнца нет и звезд не видно. И что-то я не чувствую никакой бесконечности.
— Мы же в мешке из ничто.
— Далеко уже залетели?
— Луна позади. Через четыре минуты будет Марс.
Квинт беспокойно заерзал в кресле:
— Не хочу тебя обижать, а… летим ли мы вообще?
— Сомневаешься? — спросил я.
— Признаться, Фил, нехорошо получается, некрасиво, я не хочу сомневаться, а сомневаюсь. Вот хотя бы одним глазком выглянуть наружу. Убедиться. Вдруг в расчетах, вместо запятой, букашка раздавленная оказалась.
— При нашей скорости выглянуть из кабины невозможно. Она почти невесома и только потому, что занимает большую площадь, луч несет ее. Попробуй-ка высунь волосок. Масса его по сравнению с кабиной так велика, что луч уже не сможет отталкивать нас. Как освободимся от нуль-пространства, сразу убедишься, что не висим над полюсом.
И вдруг я похолодел. Затем меня бросило в жар. Я застонал от бессильной злобы на самого себя. Мне сделалось дурно.
Я допускал много ошибок в работе. Но это было на Земле, где все можно было исправить. И мы исправляли. А здесь, в космосе, такая грубая ошибка равносильна самоубийству.
— У тебя не лихорадка? — забеспокоился Квинт. — Ты совсем желтый.
Я закрыл глаза и покачал головой.
— На сей раз, Квинт, мы дали маху. Мы летим в бесконечность. Нам суждено вечно торчать в этой чертовой кабине, в чертовом мешке из ничто. Мы слепы! Мы не сможем сесть ни на одну планетку. Мы можем лететь только в неизвестность, пока не столкнемся с каким-нибудь небесным телом, которое и станет нашей могилой.
Я с досады ударил по подлокотнику кресла правым, потом левым кулаком. Квинт несколько секунд соображал.
— Не могу поверить. Шутишь.
— Сейчас поверишь. Чтобы сесть на планетку, нужно видеть ее. А нуль-пространство закрывает от нас вселенную. Мы не знаем, куда летим.
— Да-а-а. Скверно. Не обрадовал ты меня. Но и хныкать нечего. Ты, Фил, должен найти выход.
— Выход есть, но… не знаю даже.
— Говори, какой?
— Выключить иразер и выпустить нуль-пространство. Поскольку его не будет, мы станем обыкновенным небесным телом и превратимся в спутник Юпитера или Сатурна. Зайдя в центр кабины — там времени почти нет, — мы будем спокойно ждать, когда человечество начнет штурмовать эти планеты. Пусть пройдет сто лет, пусть двести, нас все равно найдут и отправят, конечно, на Землю.
— Это будет позор, Фил. А что Ужжаз скажет? Нет, нет, только вперед, дальше, хоть в тартарары. А может, не все потеряно? Выкрутимся?
Мне было стыдно смотреть Квинту в глаза. Так расхныкаться, не пытаясь, найти выхода, безвольно покориться своей участи. Как я мог до такого докатиться? Думать, нужно думать. Искать.
Через пять часов двадцать минут со времени старта пересекли орбиту Плутона — крайней планеты солнечной системы — и, выйдя за ее пределы, очутились в межзвездном пространстве. С каждым часом кабина удалялась от Земли на миллиард восемь миллионов километров. А мы все думали. Квинт указательным пальцем что-то вырисовывал в воздухе.
— Нам нужно, — вслух рассуждал он, — чтобы световые лучи пронизывали кабину. Фотоны сквозь черную мягкую бумагу не проходят, а сквозь твердое стекло свободно. Но это не те фотоны. Физика объясняет…
Дальше я Квинта не слушал. Главное он сказал. Я ухватился за его чрезвычайно простую мысль, развил ее, отполировал и довел до совершенства.
Пришлось пожертвовать запасным иразером. Его мы вынуждены были расплавить, чтобы получить тонкие листы из фотонита. Из них мы собрали как бы вторую кабину, одна в другой, с прослойкой между ними в один сантиметр. Работали дружно, напористо, четко. У нас получились два герметически изолированных нуль-пространства, и уж такое их свойство, что разделенные прозрачной перегородкой, они пропускают свет. И что особенно важно — именно безобидный свет и никаких там губительных космических и гамма лучей, ведь кабины-то обе фотонитовые.
— Фотон всегда пропустит фотон, — подвел базу Квинт.
Он заделывал резаком последний шов, последнюю дырочку.
— Готово!
Точно по команде вспыхнули звезды.
— Убедился? — спросил я. — Летим?
— Окончательно. Но… мы уже месяц в полете, забрались в такую даль, а созвездия те же.
— Ничего удивительного. Мы еще, считай, дома. Одно созвездие изменилось. Видишь, во-он объявилась лишняя яркая звезда. Это солнышко наше.
— У-у, далеко.
— Совсем рядом. Чтобы достичь самой ближней звезды — Альфы Центавры, свету требуется четыре года, а если летать к ней на ракете, нужно убить тысячи лет. Так что космическое путешествие, Квинт, это в основном скука. Пойдем коротать время в третий пояс.
Взявшись за руки и глядя на универсальные часы, отсчитывающие земное и наше собственное время, мы попятились к центру и в полутора метрах от него остановились. Стрелок часов видно не стало, они для нас вращались как пропеллер. На табло, показывающем отсчет земных суток, каждые полсекунды показывалась новая цифра, а через шесть минут загорелась большая цифра один. Итак, мы летим уже год, а вид неба по-прежнему не изменился, не считая двух слегка исказившихся созвездий.
Через пятьдесят минут по собственному времени мы вернулись к стенке. Прошло восемь лет и восемь месяцев. Мимо проплывало ослепительно белое пятнышко.
— Что это? — зажмурился Квинт.
— Спутник Сириуса, «белый карлик». Маленькая горячая звезда чрезвычайно высокой плотности. А вон и сам Сириус.
— Тот самый? Священный? По его восходу и заходу жрецы определяли время разлива Нила.
— Интересно, есть ли у него планеты? Давай телескоп, живее!
Обнаружили всего три планеты.
Путешествие наше только началось, и эти звезды были, образно говоря, пригородами, где не стоило останавливаться. Но соблазн посетить планету чужого солнца был очень велик, и поэтому мы решили сделать посадку, выбрав среднюю планету. За секунду из сияющей точки она выросла до размеров луны. Я на мгновенье заглянул в телескоп, и в сознании отпечаталась картина: облачность отсутствует, морей, рек, горных образований нет, растительность не просматривается. Еще через четверть секунды наша планета заняла восьмую часть неба. Тут уж не зевай. Я нажал на микроклапан и стравил часть нуль-пространства. Теперь наша масса стала двести граммов и луч кабину не отталкивал. Мы падали, притягиваемые планетой. Высота восемнадцать километров. Кабина — отличный парашют.
Под нами однообразная красно-бурая пустыня.
Опустились мягко у подошвы пологого холма.
— Открывай люк! Трави нуль-пространство! — взволнованно, с нетерпением, крикнул я.
Ничто бесшумно вырвалось наружу и обволокло красную близлежащую глыбу.
Я взял пробу воздуха. В атмосфере преобладал аммиак с незначительной примесью других ядовитых газов.
Каждому из нас хотелось ступить первому на неведомую планету и все же Квинт предоставил это право мне.
— Хорошо. Тогда ты дай ей название.
— Амяк. Оговорился. Я хотел сказать Аммиак.
— Оригинально. Пусть будет Амяк.
Я ступил с трепетом на твердую почву планеты. Квинт встал рядом. До самого горизонта расстилалась огненная, холмистая пустыня, усеянная красно-бурыми, гладкими, будто отполированными камнями, булыжниками и валунами.
На ярко-желтом небе сверкал золотом Сириус.
— Цвет приятный, но картина мрачная и унылая, — сказал Квинт и пнул небольшой камень. — Ихтиозавра бы сюда для разнообразия.
Не знаю, почему я последовал его примеру. «Мой» камень ударился о массивный булыжник и раскололся надвое, из него с оглушительным треском вылетел целый рой черных насекомоподобных существ.
— Какие прыткие, — удивился Квинт. — Немедленно на экспертизу!
Он бросился в гущу роя и схватил одно насекомое. Трескотня усилилась. Движение в рое ускорилось и он медленно поплыл от нас. Заинтересованные, мы двинулись следом. Рой подлетел к неглубокой ложбинке и зарылся в песок. Песок заколебался, на нем возникли беспорядочные волны, словно кто-то его встряхивал, он утрамбовывался, стелился, и в какой-то миг превратился в красно-бурый камень, похожий на тот, который я пнул.
— Любопытные твари, — заметил Квинт. — Чувствуется организованность. Силенка у них есть. Вон прет как. Трепещет. — Он потряс кулаком. — На экспертизу его, на экспертизу.
Это было забавное насекомое, если можно его так назвать. Ни усиков, ни глаз, ни туловища, а просто два плоских равносторонних треугольника, вставленных один в другой под прямым углом. Где верх, где низ — не разберешь.
— Не пищит, не кусается, — сказал Квинт. — Зверь не зверь, но раз летает, значит, живой.
Он слегка разжал ладонь. Насекомое сразу застрекотало и взмыло в воздух. Квинт подскочил и схватил его, но неудачно. Насекомое попало между прутиками фотонита в местах сгиба пальцев руки и рассыпалось в порошок, который тут же развеял ветер.
Озадаченные, мы не знали, что и подумать. Как бы то ни было, Квинт, сам того не желая, убил живое существо, да еще может быть хозяина планеты. От этой мысли мне стало не по себе. Но я Квинта ни в чем не упрекнул и только сказал:
— Это новая форма жизни, и она не органическая. Действовать нужно осторожно и обдуманно. А вдруг насекомые наделены разумом. Хороши мы будем в их представлении.
— Ну, Фил, что же теперь, с каждой козявкой контакт устанавливать. Букашка всегда останется букашкой. И какой может быть разум без цивилизации? Что-то никаких ее следов не видно.
— Все это так, но повторяю: осторожность нужна, а не безрассудство. Одно насекомое еще можно раздобыть, познакомиться поближе. Как дружно они действовали. Из песка построили что-то вроде скорлупы и замуровали себя в ней. Вот тебе и булыжник получился. Для чего? Вероятно, во всех этих камнях и валунах живут эти странные существа.
— Проверим.
Квинт поднял наугад первый попавшийся булыжник и размахнулся им, целясь в огромную глыбу. Я хотел воспрепятствовать этому и уже открыл рот, чтобы крикнуть «подожди», но вяло махнул рукой:
— Бросай.
Вопреки ожиданию раскололся не булыжник, а глыба. Из нее вылетело целое облако насекомых. У Квинта пропало желание кидаться в него. Он только смущенно проговорил:
— У-у, сколько их. Расплодились. Я читал про тучи саранчи: сожрут, раздавят, если верить книжке — города сметают. Так саранча мягкая, а к таким твердым лучше не соваться.
Облако закружилось над обломками своего убежища, затрещало как десяток пулеметов и поплыло в нашу сторону. Мы отошли. Оно нас не преследовало, очевидно, искало песок. И тут, то ли от резонанса, то ли облако излучило какой сигнал, все камни, булыжники и глыбы стали подряд лопаться и раскалываться. В воздух взвились тучи насекомых. Шло всепланетное пробуждение.
— В кабину! — заорал я.
В кабину влезли не одни: десятков пять насекомых оказались нашими гостями.
Пробиться в космос сквозь тучу этих непонятных существ и покинуть Амяк мы не могли. Оставалось одно — выжидать. И мы встали поближе к центру. Через минуту по собственному времени небо посерело, золотая капля Сириуса поблекла, потускнела и скатилась к горизонту. Перед нами по-прежнему расстилалась знакомая красно-бурая пустыня.
Мы подошли к стенке. Минуло пять месяцев, а мы еще не успели как следует отдышаться. Наружный термометр показывал шестьдесят градусов мороза.
— На экспертизу их, — сказал Квинт, показывая на вторгавшихся к нам насекомых. Большая часть их сидела, а несколько штук, потрескивая, летали. Квинт проявил чудеса ловкости, и вскоре все они были закупорены в склянку. Одно из них мы тщательно исследовали.
В организме у них не было белков и жиров, углерода и углеводов. Это была жизнь на основе кремния. Я произвел некоторые вычисления и высказал свои соображения Квинту.
— Поскольку у Сириуса есть массивный спутник, этот «белый карлик», он возмущает движение планет, и они вращаются по очень вытянутым орбитам. Смена времен года зависит не столько от наклона оси планет к плоскости эвклиптики, сколько от их удаления или приближения к светилу. На поверхности планет наступает то испепеляющая жара, то леденящий мороз. При таких катаклизмах органическая жизнь даже при наличии кислорода возникнуть не может. Насекомых нельзя по сути назвать животными. Скорее всего это высокоорганизованные кремниевые растения. Они единственные обитатели Амяка. Летом живут, то есть растут, поглощая лучистую энергию Сириуса и преобразуя ее в механическую, зимой впадают в спячку, замуровывая себя в песок, который образуется от рассыпавшихся старых скорлуп. Мы прибыли сюда весной и дали первый толчок их пробуждению. Лето мы простояли в кабине, а сейчас поздняя осень. Насекомые уже замуровались. А наши гости пусть лежат в склянке. На Земле займемся ими. Пора в дорогу. Неприветливая планета!
— А нам повезло, что у Амяка такая нехорошая ядовитая атмосфера. Будь она земная, мы бы вышли без скафандров. Можно себе представить, что от нас осталось бы после встречи с насекомыми. Такой же порошок, как и от них. Как их? Кремняки?
— Можно и так. Отчаливаем, Квинт. Если будем на каждой планете по столько торчать, нам и миллиарда лет не хватит.
Создав напряженность поля тяготения, мы поднялись в космос, изменили угол направления луча и, нацелившись на Ригель, окутали себя нуль-пространством. Полет продолжался. Теперь подальше от Солнца.
Поставив кресла недалеко от центра кабины в седьмом временном поясе, мы наблюдали за универсальными часами, отсчитывая уже не годы, а века. За десять наших минут на Земле пролетело столетие. Значит, время, где расположились мы, было замедленно в пять с половиной миллионов раз. Это было равносильно скорости в триллион семьсот миллиардов километров в секунду. Мы буквально поглощали, заглатывали пространство.
На небе некоторые звезды пританцовывали и разбегались в стороны. Созвездия причудливо меняли свои очертания, некоторые исчезали и на их месте вырисовывались новые, незнакомые. И все же большинство звезд оставались неподвижными: так далеко они были.
Через час прошло шестьсот лет. Неудобно даже. Мы это время по существу бездействовали, а Ужжаз шесть раз уже просыпался и погружался в анабиоз.
Квинт болтал ногой и разглядывал небо:
— Скоро Ригель? Устал сидеть.
— Еще минут пять подождем.
— А где Солнце?
— Его отсюда простым глазом не видно.
— А почему же Ригель с Земли виден?
— Потому что его светимость в двадцать три тысячи раз превышает светимость Солнца. Наше светило рядом с Ригелем выглядит, как светящаяся гнилушка рядом с прожектором. Окажись на месте Солнца эта звезда, наша Земля исчезла бы в ее лучах с такой же легкостью, как мошка, случайно залетевшая в доменную печь.
Квинт поцокал языком.
— Такая красивая безобидная звездочка, а на что способна!
Вот показалась ослепительно яркая точка. Ригель!
— Выходим, — дернул я Квинта. — К телескопу.
Ах, эта световая скорость! Нет времени обдумать, выяснить обстановку. Принимать решения приходится в доли секунды. Чуть зазевался при посадке и — в лучшем случае — мимо, а в худшем — конец. Попробуй-ка среди двадцати шести планет быстро найти девятую от светила, эту таинственную ПНЗ. Я слился с телескопом, шныряя трубой туда, сюда, считал, путался, нервничал. Наконец, нашел планету и только нацелился на нее, как она уже выросла до огромных размеров.
— Трави нуль-пространство! — крикнул я.
— Что? — не понял Квинт.
Этого «что» было достаточно, чтобы ПНЗ стала в четверть неба. Повтори я еще раз эту команду, и это называлось бы «чуть зазевался» с соответствующим финалом. Но я не повторял. Я скатапультировал и головой нажал на микроклапан.
Кабина находилась метрах в пятидесяти от поверхности планеты, которую мы так с высоты и не рассмотрели. Опоздай я на шестимиллионную долю секунды и в кабине остался бы один ядронит. Вроде бы такой ничтожный промежуток времени, а как много он значит!
Под нами, а также вокруг нас лениво раскачивались толстые, гладкие стволы без листьев и ветвей. Скользнув по стволу, кабина опустилась на ровную площадку. Мы сразу же почувствовали небывалую легкость. Сила тяжести на планете была намного меньше земной. Между качающимися верхушками проглядывало голубое небо и рыхлые шапки облаков. Ярко сверкал бриллиант Ригеля. Когда его накрыло краешком облака, он просвечивал сквозь него рядовой звездой и только благодаря исключительно высокой светимости освещал и согревал эту далекую от него планету. Атмосфера отличалась от земной, как и было указано на макете, лишь повышенным содержанием кислорода и водяных паров.
— Ну, Квинт, — сказал я, довольно потирая руки, — здесь кремняков не встретим. Отличные условия для жизни. Чую, планета начинена сюрпризами. Бейгер бы нам позавидовал. Замечаешь, какое слабое притяжение? Здешние обитатели должны быть внушительного размера. Исполним желание Бейгера, войдем с ними в контакт.
Понаделав кучу заметок и хорошенько запомнив месторасположение кабины, мы отправились побродить. Воздух был пригоден для дыхания, но скафандры мы надели. На всякий случай. И лучеметы взяли с собой.
Темно-коричневая земля, влажная, мягкая, без единой травинки. Около километра шли среди стволов.
Впереди показался просвет и мы ускорили шаг. Неожиданно послышался топот, мы вздрогнули и остановились. К нам приближалось странное существо, похожее на гигантскую укороченную сколопендру. На отполированной ее спине с двумя поперечными гребешками отражались верхушки стволов и кусочки неба. Я непроизвольно поднял лучемет. Но сколопендра не обратила на нас никакого внимания и промчалась мимо.
Только мы собрались двинуться дальше, как промчался еще один обитатель планеты. Дрожь охватила меня при виде этого нового существа.
Паук? Скорпион? Нет, не то. Но что-то похожее. Чудовище было размером с быка и бежало на восьми желтых растопыренных клешнях. Четыре выпуклых глаза, расположенных прямо на отливающем металлом продолговатом туловище, были совершенно неподвижны. Передняя, метровая клешня, вытянутая вперед, выбирала дорогу. Если между стволами было узко, туловище сжималось, клешни подбирались под него, страшилище ловко протискивалось и принимало свою первоначальную форму. Очевидно, оно преследовало сколопендру.
— Бедняжка, — сказал Квинт. — Достанется она ему сегодня на ужин. А он красив. Какая симметрия, какие плавные линии.
«Красавец», тоже не удостоив нас вниманием, скрылся в том же направлении, что и сколопендра. Скоро мы услышали протяжный, на высокой-высокой ноте писк.
— Красавец приступает к ужину, — констатировал Квинт.
Это животные испортили мне настроение. Но, выйдя из лесу, я забыл про них.
Перед нами открылась величественная панорама. Возвышенность, на которой мы находились, спускалась к узкой, звенящей речушке, за ней расстилался громадный пестрый ковер цветов и трав. Ни одному нашему художнику не снилось такого разнообразия красок. Далеко виднелись несколько темных пятен и бугорков. С левой стороны поле без резких границ переходило в лес, но не такой, из которого мы только что вышли, состоящий из одних голых стволов, а настоящий, темно-изумрудный, густой. Кое-где серебрились вершины скал. У горизонта лес змеей пересекала белая лента реки, а дальше, сквозь белесый туман вырисовывались призрачные очертания горных вершин. С правой стороны поле оканчивалось обширным подковообразным, словно расплавленное олово, озером, в котором красовался отраженный бриллиант Ригеля. Высоко повисли пышные, как взбитая пена, облака. Они не плыли, как лебеди, они застыли, любуясь сказочным ковром и своим отражением в олове. Кругом звенящая тишина.
— Неплохой видок, — сказал Квинт. — Не чета обшарпанной роще. Спустимся.
Я колебался недолго.
Мелкую речушку перешли вброд. Я из любопытства зачерпнул со дна горсть мелкой гальки. В ней блеснуло несколько прозрачных с ровным изломом камней, и мне было достаточно одного взгляда, чтобы твердо сказать: это топаз — драгоценный камень. Я бы никогда не поверил в это, если бы сам не держал их на вытянутой ладони.
Если верить пришельцам, оставившим на Земле макет галактики, эта планета должна быть заселена существами, похожими на человека. И цивилизация должна бы уже быть. Но пока никаких следов разумной деятельности мы не видели.
Поле оказалось не таким безобидным, как выглядело сверху. Эти непревзойденной красоты гигантские цветы оказались непреодолимым для нас препятствием, хотя высота их была от одного до двух метров. Толстые сочные стебли очень упруги, и требовались большие усилия, чтобы протиснуться между ними. Зубчатые листья массивны и эластичны, лепестки, чашечки бархатисты, влажны и тяжеловесны. Мы шли вдоль речушки к лесу. Ветви деревьев-исполинов переплетались вверху, закрывая небо, кое-где росли в одиночку и группами кустарники с тугими сердцевидными листьями, попадались цветы. Я обратил внимание на отсутствие птиц.
— Да, — согласился Квинт. — Пташек что-то не видно. Кормиться нечем. Нет насекомых. Ни жучка, ни мошки.
— А сколопендра?
— А я полагаю, что это и есть здешние насекомые.
— Если они все такие, то каковы же птицы, пожирающие их?
Так, болтая, мы незаметно подошли к поляне, и, даже не ахнув, окаменели. На ней стоял человек.
Поразил нас не столько факт встречи с человеком — к этому мы готовились, — сколько его величина. Это был пятиметровый гигант, обтянутый то ли пятнистой шкурой, то ли тканью. Кто-нибудь скажет: уж обязательно и пятиметровый! А что поделаешь, если он такой и был. Не могу же я сказать, что мы были с ним одинакового роста. Правда — прежде всего.
— Только что завтракал, — не подумав, ответил я, и тут же поправился. — За эти часы ты безусловно проголодался. Для меня же они пролетели минутой, и я еще сыт от завтрака.
— Хорошая экономия.
Он уничтожил мою порцию.
— Попробую встать ближе к центру, — сказал я и направился к кабине. Квинт меня окликнул.
— А может, вдвоем встанем?
— Ни в коем случае. Еще неизвестно, во сколько раз у центра замедлено время, поэтому вполне возможно, что выйдем с тобой лет через пятьсот. Следи за мной, но не очень-то торопись. Выжидай.
Я быстро подошел к центру и почувствовал зуд за ухом. Только успел почесать, как Квинт оттянул меня и оттащил к стенке.
— Что случилось? — встревожился я.
— Ничего, просто надоело выжидать среди этой унылой пустыни. Неделя на исходе, как ты здесь стоишь. Не спишь, не ешь. Я не очень-то торопился, а надоело мне. Скучно.
Подумать только! А я еще сыт от завтрака. Я извинился, что заставил так долго ждать себя. Квинт покачал головой.
— Целыми днями не схожу с места, все наблюдаю за тобой, а ты как неживой. Как подошел к центру, так и застыл. Глаза неподвижные, не дышишь. Статуя. Пять суток поднимал руку к уху и всю неделю чесался. Мне страшно стало, машу тебе, а ты не видишь. Вот и пришлось потревожить.
Я похлопал Квинта по плечу.
— Время, время винить надо. Однако пора вылетать. А машину, пожалуй, спрячем.
В двух километрах от кабины мы нашли глубокую расщелину, спустили в нее машину и завалили льдинами.
Поудобнее устроившись в мягких складных креслах, мы начали подъем. Я медленно гравитопреобразователем создавал напряженность поля антитяготения. Кабина строго по вертикали покидала землю. Высотометр отмечал высоту. Двести метров, километр, сто, двести пятьдесят… стоп! Я повернул ручку назад и уравновесил напряженность полей. Черный мрак космического пространства окутал нас. Вообще, неприятное ощущение. Завесив стенки кабины зеленым шелком, мы решили хорошенько отдохнуть, чтобы потом со свежей головой приступить к заключительной, самой ответственной операции — установке иразера.
В расчет брались тысячные доли угловой секунды и никаких отклонений. Устанавливали его под кабиной четыре часа, измеряли и регулировали столько же, пока полностью не убедились в правильности и надежности установки. Теперь со спокойной совестью можно трогаться в путь. Скафандры сняли, привели себя в порядок, для формальности проверили систему обеспечения дыхания и приготовились к старту.
Чтобы можно было управлять иразером из космических глубин, его нужно снабдить собственным полем тяготения. Поэтому напряженность поля тяготения я несколько уменьшил. Теперь Земля стала притягивать иразер. Он будет падать на нее со скоростью один сантиметр в год и за пятьдесят лет опустится на полкилометра. Но я думаю, к этому времени мы вернемся.
Шли последние секунды. До свидания, Земля! Прощай, Лавния! Прощай, Марлис! Всего хорошего вам, дядя Коша и тетя Шаша. Я глянул на Квинта.
— Не страшно?
— Да что ты. Смешно.
— Что же смешного?
— Фараон в небеса летит.
Я усмехнулся.
— Приготовились!
Хотел сказать громко, весело, но произнес чуть слышно, с хрипотцой.
— Старт!
— Дави! — зажмурился Квинт.
Я нажал кнопки.
Глава двенадцатая
Упущение. Амяк Сириуса. В гуще насекомых. Под Ригелем. Звери. Добрые великаны. В лагере.
Нуль-пространство вмиг окутало нас. Ни толчка, ни движения мы не почувствовали. А мчались уже со световой скоростью.
Квинт отдернул шторку.
— Темень непроглядная. Солнца нет и звезд не видно. И что-то я не чувствую никакой бесконечности.
— Мы же в мешке из ничто.
— Далеко уже залетели?
— Луна позади. Через четыре минуты будет Марс.
Квинт беспокойно заерзал в кресле:
— Не хочу тебя обижать, а… летим ли мы вообще?
— Сомневаешься? — спросил я.
— Признаться, Фил, нехорошо получается, некрасиво, я не хочу сомневаться, а сомневаюсь. Вот хотя бы одним глазком выглянуть наружу. Убедиться. Вдруг в расчетах, вместо запятой, букашка раздавленная оказалась.
— При нашей скорости выглянуть из кабины невозможно. Она почти невесома и только потому, что занимает большую площадь, луч несет ее. Попробуй-ка высунь волосок. Масса его по сравнению с кабиной так велика, что луч уже не сможет отталкивать нас. Как освободимся от нуль-пространства, сразу убедишься, что не висим над полюсом.
И вдруг я похолодел. Затем меня бросило в жар. Я застонал от бессильной злобы на самого себя. Мне сделалось дурно.
Я допускал много ошибок в работе. Но это было на Земле, где все можно было исправить. И мы исправляли. А здесь, в космосе, такая грубая ошибка равносильна самоубийству.
— У тебя не лихорадка? — забеспокоился Квинт. — Ты совсем желтый.
Я закрыл глаза и покачал головой.
— На сей раз, Квинт, мы дали маху. Мы летим в бесконечность. Нам суждено вечно торчать в этой чертовой кабине, в чертовом мешке из ничто. Мы слепы! Мы не сможем сесть ни на одну планетку. Мы можем лететь только в неизвестность, пока не столкнемся с каким-нибудь небесным телом, которое и станет нашей могилой.
Я с досады ударил по подлокотнику кресла правым, потом левым кулаком. Квинт несколько секунд соображал.
— Не могу поверить. Шутишь.
— Сейчас поверишь. Чтобы сесть на планетку, нужно видеть ее. А нуль-пространство закрывает от нас вселенную. Мы не знаем, куда летим.
— Да-а-а. Скверно. Не обрадовал ты меня. Но и хныкать нечего. Ты, Фил, должен найти выход.
— Выход есть, но… не знаю даже.
— Говори, какой?
— Выключить иразер и выпустить нуль-пространство. Поскольку его не будет, мы станем обыкновенным небесным телом и превратимся в спутник Юпитера или Сатурна. Зайдя в центр кабины — там времени почти нет, — мы будем спокойно ждать, когда человечество начнет штурмовать эти планеты. Пусть пройдет сто лет, пусть двести, нас все равно найдут и отправят, конечно, на Землю.
— Это будет позор, Фил. А что Ужжаз скажет? Нет, нет, только вперед, дальше, хоть в тартарары. А может, не все потеряно? Выкрутимся?
Мне было стыдно смотреть Квинту в глаза. Так расхныкаться, не пытаясь, найти выхода, безвольно покориться своей участи. Как я мог до такого докатиться? Думать, нужно думать. Искать.
Через пять часов двадцать минут со времени старта пересекли орбиту Плутона — крайней планеты солнечной системы — и, выйдя за ее пределы, очутились в межзвездном пространстве. С каждым часом кабина удалялась от Земли на миллиард восемь миллионов километров. А мы все думали. Квинт указательным пальцем что-то вырисовывал в воздухе.
— Нам нужно, — вслух рассуждал он, — чтобы световые лучи пронизывали кабину. Фотоны сквозь черную мягкую бумагу не проходят, а сквозь твердое стекло свободно. Но это не те фотоны. Физика объясняет…
Дальше я Квинта не слушал. Главное он сказал. Я ухватился за его чрезвычайно простую мысль, развил ее, отполировал и довел до совершенства.
Пришлось пожертвовать запасным иразером. Его мы вынуждены были расплавить, чтобы получить тонкие листы из фотонита. Из них мы собрали как бы вторую кабину, одна в другой, с прослойкой между ними в один сантиметр. Работали дружно, напористо, четко. У нас получились два герметически изолированных нуль-пространства, и уж такое их свойство, что разделенные прозрачной перегородкой, они пропускают свет. И что особенно важно — именно безобидный свет и никаких там губительных космических и гамма лучей, ведь кабины-то обе фотонитовые.
— Фотон всегда пропустит фотон, — подвел базу Квинт.
Он заделывал резаком последний шов, последнюю дырочку.
— Готово!
Точно по команде вспыхнули звезды.
— Убедился? — спросил я. — Летим?
— Окончательно. Но… мы уже месяц в полете, забрались в такую даль, а созвездия те же.
— Ничего удивительного. Мы еще, считай, дома. Одно созвездие изменилось. Видишь, во-он объявилась лишняя яркая звезда. Это солнышко наше.
— У-у, далеко.
— Совсем рядом. Чтобы достичь самой ближней звезды — Альфы Центавры, свету требуется четыре года, а если летать к ней на ракете, нужно убить тысячи лет. Так что космическое путешествие, Квинт, это в основном скука. Пойдем коротать время в третий пояс.
Взявшись за руки и глядя на универсальные часы, отсчитывающие земное и наше собственное время, мы попятились к центру и в полутора метрах от него остановились. Стрелок часов видно не стало, они для нас вращались как пропеллер. На табло, показывающем отсчет земных суток, каждые полсекунды показывалась новая цифра, а через шесть минут загорелась большая цифра один. Итак, мы летим уже год, а вид неба по-прежнему не изменился, не считая двух слегка исказившихся созвездий.
Через пятьдесят минут по собственному времени мы вернулись к стенке. Прошло восемь лет и восемь месяцев. Мимо проплывало ослепительно белое пятнышко.
— Что это? — зажмурился Квинт.
— Спутник Сириуса, «белый карлик». Маленькая горячая звезда чрезвычайно высокой плотности. А вон и сам Сириус.
— Тот самый? Священный? По его восходу и заходу жрецы определяли время разлива Нила.
— Интересно, есть ли у него планеты? Давай телескоп, живее!
Обнаружили всего три планеты.
Путешествие наше только началось, и эти звезды были, образно говоря, пригородами, где не стоило останавливаться. Но соблазн посетить планету чужого солнца был очень велик, и поэтому мы решили сделать посадку, выбрав среднюю планету. За секунду из сияющей точки она выросла до размеров луны. Я на мгновенье заглянул в телескоп, и в сознании отпечаталась картина: облачность отсутствует, морей, рек, горных образований нет, растительность не просматривается. Еще через четверть секунды наша планета заняла восьмую часть неба. Тут уж не зевай. Я нажал на микроклапан и стравил часть нуль-пространства. Теперь наша масса стала двести граммов и луч кабину не отталкивал. Мы падали, притягиваемые планетой. Высота восемнадцать километров. Кабина — отличный парашют.
Под нами однообразная красно-бурая пустыня.
Опустились мягко у подошвы пологого холма.
— Открывай люк! Трави нуль-пространство! — взволнованно, с нетерпением, крикнул я.
Ничто бесшумно вырвалось наружу и обволокло красную близлежащую глыбу.
Я взял пробу воздуха. В атмосфере преобладал аммиак с незначительной примесью других ядовитых газов.
Каждому из нас хотелось ступить первому на неведомую планету и все же Квинт предоставил это право мне.
— Хорошо. Тогда ты дай ей название.
— Амяк. Оговорился. Я хотел сказать Аммиак.
— Оригинально. Пусть будет Амяк.
Я ступил с трепетом на твердую почву планеты. Квинт встал рядом. До самого горизонта расстилалась огненная, холмистая пустыня, усеянная красно-бурыми, гладкими, будто отполированными камнями, булыжниками и валунами.
На ярко-желтом небе сверкал золотом Сириус.
— Цвет приятный, но картина мрачная и унылая, — сказал Квинт и пнул небольшой камень. — Ихтиозавра бы сюда для разнообразия.
Не знаю, почему я последовал его примеру. «Мой» камень ударился о массивный булыжник и раскололся надвое, из него с оглушительным треском вылетел целый рой черных насекомоподобных существ.
— Какие прыткие, — удивился Квинт. — Немедленно на экспертизу!
Он бросился в гущу роя и схватил одно насекомое. Трескотня усилилась. Движение в рое ускорилось и он медленно поплыл от нас. Заинтересованные, мы двинулись следом. Рой подлетел к неглубокой ложбинке и зарылся в песок. Песок заколебался, на нем возникли беспорядочные волны, словно кто-то его встряхивал, он утрамбовывался, стелился, и в какой-то миг превратился в красно-бурый камень, похожий на тот, который я пнул.
— Любопытные твари, — заметил Квинт. — Чувствуется организованность. Силенка у них есть. Вон прет как. Трепещет. — Он потряс кулаком. — На экспертизу его, на экспертизу.
Это было забавное насекомое, если можно его так назвать. Ни усиков, ни глаз, ни туловища, а просто два плоских равносторонних треугольника, вставленных один в другой под прямым углом. Где верх, где низ — не разберешь.
— Не пищит, не кусается, — сказал Квинт. — Зверь не зверь, но раз летает, значит, живой.
Он слегка разжал ладонь. Насекомое сразу застрекотало и взмыло в воздух. Квинт подскочил и схватил его, но неудачно. Насекомое попало между прутиками фотонита в местах сгиба пальцев руки и рассыпалось в порошок, который тут же развеял ветер.
Озадаченные, мы не знали, что и подумать. Как бы то ни было, Квинт, сам того не желая, убил живое существо, да еще может быть хозяина планеты. От этой мысли мне стало не по себе. Но я Квинта ни в чем не упрекнул и только сказал:
— Это новая форма жизни, и она не органическая. Действовать нужно осторожно и обдуманно. А вдруг насекомые наделены разумом. Хороши мы будем в их представлении.
— Ну, Фил, что же теперь, с каждой козявкой контакт устанавливать. Букашка всегда останется букашкой. И какой может быть разум без цивилизации? Что-то никаких ее следов не видно.
— Все это так, но повторяю: осторожность нужна, а не безрассудство. Одно насекомое еще можно раздобыть, познакомиться поближе. Как дружно они действовали. Из песка построили что-то вроде скорлупы и замуровали себя в ней. Вот тебе и булыжник получился. Для чего? Вероятно, во всех этих камнях и валунах живут эти странные существа.
— Проверим.
Квинт поднял наугад первый попавшийся булыжник и размахнулся им, целясь в огромную глыбу. Я хотел воспрепятствовать этому и уже открыл рот, чтобы крикнуть «подожди», но вяло махнул рукой:
— Бросай.
Вопреки ожиданию раскололся не булыжник, а глыба. Из нее вылетело целое облако насекомых. У Квинта пропало желание кидаться в него. Он только смущенно проговорил:
— У-у, сколько их. Расплодились. Я читал про тучи саранчи: сожрут, раздавят, если верить книжке — города сметают. Так саранча мягкая, а к таким твердым лучше не соваться.
Облако закружилось над обломками своего убежища, затрещало как десяток пулеметов и поплыло в нашу сторону. Мы отошли. Оно нас не преследовало, очевидно, искало песок. И тут, то ли от резонанса, то ли облако излучило какой сигнал, все камни, булыжники и глыбы стали подряд лопаться и раскалываться. В воздух взвились тучи насекомых. Шло всепланетное пробуждение.
— В кабину! — заорал я.
В кабину влезли не одни: десятков пять насекомых оказались нашими гостями.
Пробиться в космос сквозь тучу этих непонятных существ и покинуть Амяк мы не могли. Оставалось одно — выжидать. И мы встали поближе к центру. Через минуту по собственному времени небо посерело, золотая капля Сириуса поблекла, потускнела и скатилась к горизонту. Перед нами по-прежнему расстилалась знакомая красно-бурая пустыня.
Мы подошли к стенке. Минуло пять месяцев, а мы еще не успели как следует отдышаться. Наружный термометр показывал шестьдесят градусов мороза.
— На экспертизу их, — сказал Квинт, показывая на вторгавшихся к нам насекомых. Большая часть их сидела, а несколько штук, потрескивая, летали. Квинт проявил чудеса ловкости, и вскоре все они были закупорены в склянку. Одно из них мы тщательно исследовали.
В организме у них не было белков и жиров, углерода и углеводов. Это была жизнь на основе кремния. Я произвел некоторые вычисления и высказал свои соображения Квинту.
— Поскольку у Сириуса есть массивный спутник, этот «белый карлик», он возмущает движение планет, и они вращаются по очень вытянутым орбитам. Смена времен года зависит не столько от наклона оси планет к плоскости эвклиптики, сколько от их удаления или приближения к светилу. На поверхности планет наступает то испепеляющая жара, то леденящий мороз. При таких катаклизмах органическая жизнь даже при наличии кислорода возникнуть не может. Насекомых нельзя по сути назвать животными. Скорее всего это высокоорганизованные кремниевые растения. Они единственные обитатели Амяка. Летом живут, то есть растут, поглощая лучистую энергию Сириуса и преобразуя ее в механическую, зимой впадают в спячку, замуровывая себя в песок, который образуется от рассыпавшихся старых скорлуп. Мы прибыли сюда весной и дали первый толчок их пробуждению. Лето мы простояли в кабине, а сейчас поздняя осень. Насекомые уже замуровались. А наши гости пусть лежат в склянке. На Земле займемся ими. Пора в дорогу. Неприветливая планета!
— А нам повезло, что у Амяка такая нехорошая ядовитая атмосфера. Будь она земная, мы бы вышли без скафандров. Можно себе представить, что от нас осталось бы после встречи с насекомыми. Такой же порошок, как и от них. Как их? Кремняки?
— Можно и так. Отчаливаем, Квинт. Если будем на каждой планете по столько торчать, нам и миллиарда лет не хватит.
Создав напряженность поля тяготения, мы поднялись в космос, изменили угол направления луча и, нацелившись на Ригель, окутали себя нуль-пространством. Полет продолжался. Теперь подальше от Солнца.
Поставив кресла недалеко от центра кабины в седьмом временном поясе, мы наблюдали за универсальными часами, отсчитывая уже не годы, а века. За десять наших минут на Земле пролетело столетие. Значит, время, где расположились мы, было замедленно в пять с половиной миллионов раз. Это было равносильно скорости в триллион семьсот миллиардов километров в секунду. Мы буквально поглощали, заглатывали пространство.
На небе некоторые звезды пританцовывали и разбегались в стороны. Созвездия причудливо меняли свои очертания, некоторые исчезали и на их месте вырисовывались новые, незнакомые. И все же большинство звезд оставались неподвижными: так далеко они были.
Через час прошло шестьсот лет. Неудобно даже. Мы это время по существу бездействовали, а Ужжаз шесть раз уже просыпался и погружался в анабиоз.
Квинт болтал ногой и разглядывал небо:
— Скоро Ригель? Устал сидеть.
— Еще минут пять подождем.
— А где Солнце?
— Его отсюда простым глазом не видно.
— А почему же Ригель с Земли виден?
— Потому что его светимость в двадцать три тысячи раз превышает светимость Солнца. Наше светило рядом с Ригелем выглядит, как светящаяся гнилушка рядом с прожектором. Окажись на месте Солнца эта звезда, наша Земля исчезла бы в ее лучах с такой же легкостью, как мошка, случайно залетевшая в доменную печь.
Квинт поцокал языком.
— Такая красивая безобидная звездочка, а на что способна!
Вот показалась ослепительно яркая точка. Ригель!
— Выходим, — дернул я Квинта. — К телескопу.
Ах, эта световая скорость! Нет времени обдумать, выяснить обстановку. Принимать решения приходится в доли секунды. Чуть зазевался при посадке и — в лучшем случае — мимо, а в худшем — конец. Попробуй-ка среди двадцати шести планет быстро найти девятую от светила, эту таинственную ПНЗ. Я слился с телескопом, шныряя трубой туда, сюда, считал, путался, нервничал. Наконец, нашел планету и только нацелился на нее, как она уже выросла до огромных размеров.
— Трави нуль-пространство! — крикнул я.
— Что? — не понял Квинт.
Этого «что» было достаточно, чтобы ПНЗ стала в четверть неба. Повтори я еще раз эту команду, и это называлось бы «чуть зазевался» с соответствующим финалом. Но я не повторял. Я скатапультировал и головой нажал на микроклапан.
Кабина находилась метрах в пятидесяти от поверхности планеты, которую мы так с высоты и не рассмотрели. Опоздай я на шестимиллионную долю секунды и в кабине остался бы один ядронит. Вроде бы такой ничтожный промежуток времени, а как много он значит!
Под нами, а также вокруг нас лениво раскачивались толстые, гладкие стволы без листьев и ветвей. Скользнув по стволу, кабина опустилась на ровную площадку. Мы сразу же почувствовали небывалую легкость. Сила тяжести на планете была намного меньше земной. Между качающимися верхушками проглядывало голубое небо и рыхлые шапки облаков. Ярко сверкал бриллиант Ригеля. Когда его накрыло краешком облака, он просвечивал сквозь него рядовой звездой и только благодаря исключительно высокой светимости освещал и согревал эту далекую от него планету. Атмосфера отличалась от земной, как и было указано на макете, лишь повышенным содержанием кислорода и водяных паров.
— Ну, Квинт, — сказал я, довольно потирая руки, — здесь кремняков не встретим. Отличные условия для жизни. Чую, планета начинена сюрпризами. Бейгер бы нам позавидовал. Замечаешь, какое слабое притяжение? Здешние обитатели должны быть внушительного размера. Исполним желание Бейгера, войдем с ними в контакт.
Понаделав кучу заметок и хорошенько запомнив месторасположение кабины, мы отправились побродить. Воздух был пригоден для дыхания, но скафандры мы надели. На всякий случай. И лучеметы взяли с собой.
Темно-коричневая земля, влажная, мягкая, без единой травинки. Около километра шли среди стволов.
Впереди показался просвет и мы ускорили шаг. Неожиданно послышался топот, мы вздрогнули и остановились. К нам приближалось странное существо, похожее на гигантскую укороченную сколопендру. На отполированной ее спине с двумя поперечными гребешками отражались верхушки стволов и кусочки неба. Я непроизвольно поднял лучемет. Но сколопендра не обратила на нас никакого внимания и промчалась мимо.
Только мы собрались двинуться дальше, как промчался еще один обитатель планеты. Дрожь охватила меня при виде этого нового существа.
Паук? Скорпион? Нет, не то. Но что-то похожее. Чудовище было размером с быка и бежало на восьми желтых растопыренных клешнях. Четыре выпуклых глаза, расположенных прямо на отливающем металлом продолговатом туловище, были совершенно неподвижны. Передняя, метровая клешня, вытянутая вперед, выбирала дорогу. Если между стволами было узко, туловище сжималось, клешни подбирались под него, страшилище ловко протискивалось и принимало свою первоначальную форму. Очевидно, оно преследовало сколопендру.
— Бедняжка, — сказал Квинт. — Достанется она ему сегодня на ужин. А он красив. Какая симметрия, какие плавные линии.
«Красавец», тоже не удостоив нас вниманием, скрылся в том же направлении, что и сколопендра. Скоро мы услышали протяжный, на высокой-высокой ноте писк.
— Красавец приступает к ужину, — констатировал Квинт.
Это животные испортили мне настроение. Но, выйдя из лесу, я забыл про них.
Перед нами открылась величественная панорама. Возвышенность, на которой мы находились, спускалась к узкой, звенящей речушке, за ней расстилался громадный пестрый ковер цветов и трав. Ни одному нашему художнику не снилось такого разнообразия красок. Далеко виднелись несколько темных пятен и бугорков. С левой стороны поле без резких границ переходило в лес, но не такой, из которого мы только что вышли, состоящий из одних голых стволов, а настоящий, темно-изумрудный, густой. Кое-где серебрились вершины скал. У горизонта лес змеей пересекала белая лента реки, а дальше, сквозь белесый туман вырисовывались призрачные очертания горных вершин. С правой стороны поле оканчивалось обширным подковообразным, словно расплавленное олово, озером, в котором красовался отраженный бриллиант Ригеля. Высоко повисли пышные, как взбитая пена, облака. Они не плыли, как лебеди, они застыли, любуясь сказочным ковром и своим отражением в олове. Кругом звенящая тишина.
— Неплохой видок, — сказал Квинт. — Не чета обшарпанной роще. Спустимся.
Я колебался недолго.
Мелкую речушку перешли вброд. Я из любопытства зачерпнул со дна горсть мелкой гальки. В ней блеснуло несколько прозрачных с ровным изломом камней, и мне было достаточно одного взгляда, чтобы твердо сказать: это топаз — драгоценный камень. Я бы никогда не поверил в это, если бы сам не держал их на вытянутой ладони.
Если верить пришельцам, оставившим на Земле макет галактики, эта планета должна быть заселена существами, похожими на человека. И цивилизация должна бы уже быть. Но пока никаких следов разумной деятельности мы не видели.
Поле оказалось не таким безобидным, как выглядело сверху. Эти непревзойденной красоты гигантские цветы оказались непреодолимым для нас препятствием, хотя высота их была от одного до двух метров. Толстые сочные стебли очень упруги, и требовались большие усилия, чтобы протиснуться между ними. Зубчатые листья массивны и эластичны, лепестки, чашечки бархатисты, влажны и тяжеловесны. Мы шли вдоль речушки к лесу. Ветви деревьев-исполинов переплетались вверху, закрывая небо, кое-где росли в одиночку и группами кустарники с тугими сердцевидными листьями, попадались цветы. Я обратил внимание на отсутствие птиц.
— Да, — согласился Квинт. — Пташек что-то не видно. Кормиться нечем. Нет насекомых. Ни жучка, ни мошки.
— А сколопендра?
— А я полагаю, что это и есть здешние насекомые.
— Если они все такие, то каковы же птицы, пожирающие их?
Так, болтая, мы незаметно подошли к поляне, и, даже не ахнув, окаменели. На ней стоял человек.
Поразил нас не столько факт встречи с человеком — к этому мы готовились, — сколько его величина. Это был пятиметровый гигант, обтянутый то ли пятнистой шкурой, то ли тканью. Кто-нибудь скажет: уж обязательно и пятиметровый! А что поделаешь, если он такой и был. Не могу же я сказать, что мы были с ним одинакового роста. Правда — прежде всего.