Шергин Борис. Четыре сказки

   – Я слыхала, у вас карты есь бутто бы золоты? Я смала охвоча карты мешать.
   И зачала она проигрывать деньжонки, кольца, брошки, браслетки, часики с цепочкой – все продула гостю.
   Тут он домой сторопился.
   – Однако поздно. На прошшанье дарю вам обратно ваши уборы. Мне-ка не нать, а вам от папы трепка.
   А Раиска нахальне:
   – Я бы все одно в суд подала, что у тебя карты фальшивы.
   – Как это фальшивы?
   Она искусственно захохотала:
   – А вот эк!
   Выхватила колоду да к себе под карсет.
   – Докуль у меня рюмку-другу не выпьете, дотуль не отдам.
   Делать нечего. Дорогой гость две-три рюмочки выкушал и пал на ковер. В графине было усыпаюшшее зелье. Шпионы выскочили из-за ширмов, раздели сонного догола и кошелек нашли. Тело на худой кляче вывезли далеко в лес и хвоснули в овраг, куда из помойных ям вываливают.
   На холоду под утром Мартын очнулся. Все вспомнил:
   – О, будь ты проклята, королевнина гостьба! Куда теперь подамся, нагой, без копейки?
   Како-то лохмотье вырыл, завесился и побрел лесом. Думат: "Плох я сокол, что ворона с места сбила". И видит: яблоки растут белого цвету.
   – Ах, как пить охота!
   Сорвал пару и съел. И заболела голова. За лоб схватился, под рукой два волдыря. И поднялись от этих волдырей два рога самосильных.
   Вот дак приужахнулся бедный парень! Скакал, скакал, обломить рогов не может. Дале заплакал:
   – Что на меня за беды, что на меня за напасти! Та шкура разорила, пристрамила, разболокла, яблоком объелся, рога явились, как у вепря у дикого. О, задавиться ли, утопиться?! Разве я кому надоел? Уйду от вас навеки, буду жить лучче с хичныма хехенами и со львами.
   Во слезах пути-дороженьки не видит и наткнулся опять на яблоню. Тут яблочки красненьки, красивы.
   – Объистись разве да умереть во младых летах?..
   Сгрыз яблоко, счавкал друго,– головы-то ловко стало. Рукой схватился и рога, как шапочку, сронил. Все тело согрелось, сердце звеселилось и напахнула така молодось, дак Мартын на голове ходить годен. Нас бы с вами на ум. Мартына на дело: этих красных молодильных яблоков нарвал, воротился на старо место, рогатых яблоков натряс, склал за пазуху и побежал из лесу.
   Дорога в город повела, а Мартынко раздумался: "В эдаких трепках мне там нельзя показаться. В полицу заберут".
   А по пути деревня, с краю домик небольшой – и старуха кривобока крыльцо пашет. Мартынко так умильно:
   – Бабушка, дозвольте в ызбу затти обогреться. Не бойтесь этих ремков, меня бродяги ночесь раздели.
   Старуха видит: парень хоть рваной, а на мазурика не похож – и запустила в кухню. Мартынко подает ей молодильного яблока:
   – Баба, на-ко съешь!
   Баба доверилась и съела.
   – Парень, чем ты меня накормил, будто я вина испила?
   Она была худа, морщевата, рот ямой; стала хороша, гладка, румяна.
   – Эта я ли? Молодец, как ты меня эку сделал? Мне ведь вам нечем платить-то!
   – Любезна моя, денег не надо. А нет ли костюма на мой рост – мужнева ли, братнева ли? Видишь, я наг сижу.
   – Есь, дитетко, есь!
   Отомкнула сундук.
   – Это сынишка моего одежонка. Хоть все понеси, андел мой, благодетель!..
   Оболокайся, я самоварчик согрею.
   Мартыну гостить некогда. Оделся в простеньку троечку и в худеньки щиблеты, написал на губы усы, склал свои бесценны яблоки в коробок и пошел в город.
   У Раискиных ворот увидел ейну стару фрелину:
   – Яблочков не прикажете-с?
   – Верно, кисляшши.
   – Разрешите вас угостить.
   Подал молодильного. Старой девки лестно с кавалером постоять. Яблоко на обе шшоки лижот. И кряду стала толста, красна, красива. Забыла спасибо сказать, полетела к королевны:
   – Раичка, я-та кака!
   – Машка, ты ли? Почто эка?
   – Мушшина черноусой яблочком угостили. Верно, с этого… У их полна коробка.
   – Бежи, ростыка, догоняй. Я куплю, скажи: королевна дорого даст!
   Мартынка того и ждал. Завернул пару рогатых, подает этой Машки:
   – Это для барыни. Высший сорт. Пушшай едят на здоровье. За деньжонками потом зайду.
   Раиска у себя в спальны зеркалов наставила, хедричество зажгла, стала яблоки хряпать:
   – Вот чичас буду моложе ставать, вот чичас сделаюсь тельна, да румяна, да красавица…
   Ест яблоко и в зеркало здрит и видит – на лбу поднелись две россохи и стали матеры, и выросли у королевны рога долги, кривы, кабыть оленьи.
   Ну, уж эту ночку в дому не спали. Рога те и пилой пилили, и в стену она бодалась – все без пользы. Как в зеркало зглянет, так ей в омморок и бросат. Утром отправили телеграмму папаше, переимали всех яблочных торговцев, послали по лекарей.
   Нас бы с вами на ум. Мартына на дело: наклеил бороду, написал морщины, наложил очки. Срядился эким профессором и с узелочком звонится у королевиной квартеры:
   – Не здесь ли больная?
   – Здесь, здесь!
   Раиска лежит на постели, рошшеперя лапы, и рога на лямках подвешаны. Наш дохтур пошшупал пуп – на месте ли, спросил, сколько раз до ветру ходила, и были ле дети, и были ле родители, и не сумашеччи ле были, и папа пьюшшой ле, и кака пинтература?
   Также потребовал молоток, полчаса в пятки и в темя колотил и дышать не велел. Тогда говорит:
   – Это вполне научное явление с рогами. Дайте больной съись два куска мыла и ташшыте в баню на снимок.
   Она ела-ела, тогда заревела:
   – О, беда, беда! Не хочу боле лечицца-а! Лучче бы меня на меленки смололи-и, на глину сожгали, на мыло сварили-и!
   Тут Мартын выгонил всех вон и приступил накоротки:
   – Я по своей практике вижу, что за некотору подлось вам эта болесь!
   – Знать ничего не знаю, ведать не ведаю.
   Тогда добрый лекарь, за рога ухватя, зачал ей драть ремнем:
   – Признавайся, дура, не обидела ле кого, не обокрала ле кого?!
   – О, виновата, тепере виновата!
   – В чем виновата?
   – У тятенькиного министра карты высадила.
   – Куда запехала?
   – Под комод.
   Мартын нашел карты. Достал молодильные яблоки:
   – Ешь эти яблоки!
   – О, боюсь, боюсь!
   – Ешь, тигра рогатая!
   Она яблоко съела,– рога обмякли и отпали; друго съела – красавица стала.
   Была черна, суха, стала больша, красна, налита! Мартынко взглянул, и сердце у него задрожало. Конешно, против экой красоты кто же устоит! Глядел, глядел, дале выговорил:
   – Соблаговолите шайку воды.
   Подала. Он бороду и краску смыл. Раиса узнала,– где стояла, тут и села.
   Мартынко ей:
   – Рая, понапрасну вы на меня гору каменну несли. Это я из-за многих хлопот не поспел вас тогда высмотреть, а тепериче страстно абажаю.
   Дальше нечего и сказывать. Свадьба пошла у Мартынка да у Раиски. Песни запели, в гармонь заиграли.
   Вот и живут. Мартынко всех в карты обыгрыват, докуль этих карт не украдут.
   Ну, а украдут, опять и выпнут Мартына.

Волшебное кольцо

   Жили Ванька двоима с матерью. Житьишко было само последно. Ни послать, ни окутацца и в рот положить нечего. Однако Ванька кажной месяц ходил в город за пенсией. Всего получал одну копейку. Идет оногды с этими деньгами, видит – мужик собаку давит:
   – Мужичок, вы пошто шшенка мучите?
   – А твое како дело? Убью вот, телячьих котлетов наделаю.
   – Продай мне собачку.
   За копейку сторговались. Привел домой:
   – Мама, я шшеночка купил.
   – Што ты, дураково поле?! Сами до короба дожили, а он собаку покупат!
   Через месяц Ванька пенсии две копейки получил. Идет домой, а мужик кошку давит.
   – Мужичок, вы пошто опять животину тираните?
   – А тебе-то како дело? Убью вот, в ресторант унесу.
   – Продай мне.
   Сторговались за две копейки. Домой явился:
   – Мама, я котейка купил.
   Мать ругалась, до вечера гудела.
   Опять приходит время за получкой идти. Вышла копейка прибавки.
   Идет, а мужик змею давит.
   – Мужичок, што это вы все с животными балуете?
   – Вот змея давим. Купи?
   Мужик отдал змея за три копейки. Даже в бумагу завернул. Змея и провещилась человеческим голосом:
   – Ваня, ты не спокаиссе, што меня выкупил. Я не проста змея, а змея Скарапея.
   Ванька с ей поздоровался. Домой заходит:
   – Мама, я змея купил.
   Матка язык с перепугу заронила. На стол забежала. Только руками трясет. А змея затенулась под печку и говорит:
   – Ваня, я этта буду помешшатьсе, покамес хороша квартира не отделана.
   Вот и стали жить. Собака бела да кошка сера, Ванька с мамой да змея Скарапея.
   Мать этой Скарапеи не залюбила. К обеду не зовет, по отчеству не величат, имени не спрашиват, а выйдет змея на крылечке посидеть, дак матка Ванькина ей на хвост кажной раз наступит. Скарапея не хочет здеся жить:
   – Ваня, меня твоя мама очень обижат. Веди меня к моему папы!
   Змея по дороги – и Ванька за ей. Змея в лес – и Ванька в лес. Ночь сделалась. В темной дебри стала перед има высока стена городова с воротами.
   Змея говорит:
   – Ваня, я змеиного царя дочерь. Возьмем извошыка, поедем во дворец.
   Ко крыльцу подкатили, стража честь отдает, а Скарапея наказыват:
   – Ваня, станет тебе мой папа деньги наваливать, ты ни копейки не бери.
   Проси кольцо одно – золотно, волшебно.
   Змеиной папа не знат, как Ваньку принеть, куда посадить.
   – По-настояшшему,– говорит,– вас, молодой человек, нать бы на моей дочери женить, только у нас есь кавалер сговоренной. А мы вас деньгами отдарим.
   Наш Иванко ничего не берет. Одно поминат кольцо волшебно. Кольцо выдали, рассказали, как с им быть.
   Ванька пришел домой. Ночью переменил кольцо с пальца на палец. Выскочило три молодца:
   – Што, новой хозеин, нать?
   – Анбар муки нать, сахару-да насыпьте, масла-да…
   Утром мати корки мочит водой да сосет, а сын говорит:
   – Мама, што печка не затоплена? Почему тесто не окатываш? До ночи я буду пирогов-то ждать?
   – Пирого-ов? Да у нас год муки не бывало. Очнись!
   – Мама, обуй-ко глаза-те да поди в анбар!
   Матка в анбар двери размахнула, да так головой в муку и ульнула.
   – Ваня, откуда?
   Пирогов напекли, наелись, в город муки продали, Ванька купил себе пинжак с корманами, а матери платье модно с шлейфом, шляпу в цветах и в перьях и зонтик.
   Ах, они наредны заходили: собачку белу да кошку Машку коклетами кормят.
   Опять Ванька и говорит:
   – Ты што, мамка, думаш, я дома буду сидеть да углы подпирать?.. Поди, сватай за меня царску дочерь.
   – Брось пустеки говорить. Разве отдадут из царского дворца в эдаку избушку?!
   – Иди сватай, не толкуй дале.
   Ну, Ванькина матерь в модно платье средилась, шляпу широкоперу наложила и побрела за реку, ко дворцу. В палату зашла, на шляпы кажной цветок трясется. Царь с царицей чай пьют сидят. Тут и дочь – невеста придано себе трахмалит да гладит. Наша сватья стала середи избы под матицу:
   – Здрасте, ваше велико, господин анператор. У вас товар, у нас купец. Не отдайте ли вашу дочерь за нашего сына взамуж?
   – И кто такой ваш жених? Каких он родов, каких городов и какого отца сын?
   Мать на ответ:
   – Роду кресьенского, города вашего, по отечесьву Егорович.
   Царица даже чай в колени пролила:
   – Што ты, сватья, одичала?! Мы в жонихах, как в copy каком, роемся-выбираем, дак подет ли наша девка за мужика взамуж? Пускай-вот от нашего дворца да до вашего крыльца мост будет хрустальной. По такому мосту приедем женихово житье смотреть.
   Матка домой вернулась невесела: собаку да кошку на улицу выкинула. Сына ругат:
   – Послушала дурака, сама дура стала. Эстолько страму схватила…
   – На! Неужели не согласны?
   – Обрадовались… Только задачку маленьку задали. Пусть, говорят, от царского дворца да до женихова крыльца мост будет хрустальной, тогда придут жанихово житье смотреть.
   – Мамка, это не служба, а службишка. Служба вся впереди.
   Ночью Иванко переменил кольцо с пальца на палец. Выскочило три молодца:
   – Што, новой хозеин, нать?!
   – Нать, штобы наша избушка свернулась как бы королевскими палатами. А от нашего крыльца до царского дворца мост хрустальной и по мосту машина ходит самосильно.
   Того разу, со полуночи за рекой стук пошел, работа, строительство. Царь да царица спросонья слышат, ругаются:
   – Халера бы их взела с ихной непрерывкой… То субботник, то воскресник, то ночесь работа…
   А Ванькина семья с вечера спать валилась в избушке: мамка на печки, собака под печкой, Ванька на лавки, кошка на шешки. А утром прохватились… На! што случилось!.. Лежат на золоченых кроватях, кошечка да собачка ново помешшенье нюхают. Ванька с мамкой тоже пошли своего дворца смотрять. Везде зерькала, занавесы, мебель магазинна, стены стеклянны. День, а ланпы горят… Толь богато! На крыльцо выгуляли, даже глаза зашшурили. От ихного крыльца до царского дворца мост хрустальной, как колечко светит. По мосту машинка сама о себе ходит.
   – Ну, мама,– Ванька говорит,– оболокись помодне да поди зови анператора этого дива гледеть. А я, как жаних, на машинки подкачу.
   Мама сарафанишко сдернула, барыной народилась, шлейф распустила, зонтик отворила, ступила на мост, ей созади ветерок попутной дунул,– она так на четвереньках к царскому крыльцу и съехала. Царь да царица чай пьют. Мамка заходит резво, глядит весело:
   – Здрасте. Чай да сахар! Вчерась была у вас со сватеньем. Вы загадочку задали: мос состряпать. Дак пожалуйте работу принимать.
   Царь к окошку, глазам не верит:
   – Мост?! Усохни моя душенька, мост!..
   По комнаты забегал:
   – Карону суда! Пальте суда! Пойду пошшупаю, может, ише оптической омман здренья.
   Выкатил на улицу. Мост руками хлопат, перила шатат… А тут ново диво. По мосту машина бежит сухопутно, дым идет и музыка играет. Из каюты Ванька выпал и к анператору с поклоном:
   – Ваше высоко, дозвольте вас и супругу вашу всепокорнейше просить прогуляться на данной машинке. Открыть движение, так сказать…
   Царь не знат, што делать:
   – Хы-хы! Я-то бы ничего, да жона-то как?
   Царица руками-ногами машет:
   – Не поеду! Стрась эка! Сронят в реку, дак што хорошего?!
   Тут вся свита зауговаривала:
   – Ваше величие, нать проехаться, пример показать. А то перед Европами будет канфуз!
   Рада бы курица не шла, да за крыло волокут. Царь да царица вставились в каютку. Свита на запятках. Машина сосвистела, звонок созвонил, музыка заиграла, покатились, значит.
   Царя да царицу той же минутой укачало – они блевать приправились. Которы пароходы под мостом шли с народом, все облеваны сделались. К шшасью, середи моста остановка. Тут буфет, прохладительны напитки. Царя да царицу из каюты вынели, слуги поддавалами машут, их в действо приводят. Ванька с подносом кланяится. Они, бажоны, никаких слов не примают:
   – Ох, тошнехонько… Ох, укачало… Ух, растресло, растрепало… Молодой человек, мы на все согласны! Бери девку. Только вези нас обратно. Домой поворачивай.
   Свадьбу средили хорошу. Пироги из печек летят, вино из бочек льется.
   Двадцать генералов на этой свадьбы с вина сгорело. Троих сеноторов в драки убили. Все торжесво было в газетах описано. Молодых к Ваньке в дом свезли.
   А только этой царевны Ванька не надо был. У ей в заграницы хахаль был готовой. Теперь и заприпадала к Ваньки:
   – Супруг любезной, ну откуда у тебя взелось эдако богасьво? Красавчик мой, скажи!
   Скажи да скажи и боле никаких данных. Ванька не устоял против этой ласкоты, взял да и россказал. Как только он заспал, захрапел, царевна сташшила у его с перста кольцо и себе с пальца на палец переменила. Выскочило три молодца:
   – Што, нова хозейка, нать!..
   – Возьмите меня в этих хоромах, да и с мостом и поставьте среди городу Парижу, где мой миленькой живет.
   Одночасно эту подлу женщину с домом да и с хрустальным мостом в Париж унесло, а Ванька с мамкой, с собакой да с кошкой в прежней избушке оказались. Только Иванко и жонат бывал, только Егорович с жоной сыпал! Все четверо сидят да плачут.
   А царь собрался после обеда к молодым в гости идти, а моста-то и нету, и дому нету. Конешно, обиделся, и Ваньку посадили в казематку, в темну.
   Мамка, да кошечка, да собачка христа-ради забегали. Под одным окошечком выпросят, под другим съедят. Так пожили, помаялись, эта кошка Машка и говорит собаке:
   – Вот што, Белой, сам себе на радось нихто не живет. Из-за чего мы бьемся?
   Давай, побежим до города Парижа к той б…и Ванькино кольцо добывать.
   Собачка бела да кошка сера кусочков насушили и в дорогу переправились через реку быстру и побрели лесами темныма, пошли полями чистыма, полезли горами высокима.
   Сказывать скоро, а идти долго. Вот и город Париж. Ванькин дом искать не долго. Стоит середи города и мост хрустальной, как колечко. Собака у ворот спреталась, а кошка зацарапалась в спальну. Ведь устройство знакомо.
   Ванькина молодуха со своим прихохотьем на кровати лежит и волшебно кольцо в губах держит. Кошка поймала мыша и свистнула царевне в губы. Царевна заплевалась, кольцо выронила. Кошка кольцо схватила да в окно да по крышам, по заборам вон из города! Бежат с собачкой домой, радехоньки. Не спят, не едят, торопятся. Горы высоки перелезли, чисты поля перебежали, через часты дебри перебрались. Перед има река быстра, за рекой свой город. Лодки не привелось – как попасть? Собака не долго думат:
   – Слушай, Маха, я вить плаваю хорошо, дак ты с кольцом-то седь ко мне на спину, живехонько тебя на ту сторону перепяхну.
   Кошка говорит:
   – Кабы ты не собака, дак министр бы была. Ум у тебя осударсьвенной.
   – Ладно, бери кольцо в зубы да молчи. Ну, поехали!
   Пловут. Собака руками, ногами хлопат, хвостом правит, кошка у ей на загривки сидит, кольцо в зубах крепит. Вот и середка реки. Собака отдувается:
   – Ты, Маха, молчи, не говори, не утопи кольца-то!
   Кошка ответить некак, рот занет… Берег недалеко. Собака опеть:
   – Ведь, ежели хоть одно слово скажешь, дак все пропало. Не вырони кольца!
   Кошка и бякнула:
   – Да не уроню!
   Колечко в воду и булькнуло…
   Вот они на берег выбрались, ревут, ругаются. Собака шумит:
   – Зазуба ты наговориста! Кошка ты! Болтуха ты проклята!
   Кошка не отстават:
   – Последня тварь – собака! Собака и по писанью погана… Кабы не твои разговоры, у меня бы за сто рублей слова не купить!
   А в сторонки мужики рыбину только што сетью выловили. Стали черевить да солить и говорят:
   – Вон где кошка да собака, верно, с голоду ревут. Нать им хоть рыбины черева дать.
   Кошка с собакой рыбьи внутренности стали ись да свое кольцо и нашли…
   Дак уж, андели! От радости мало не убились. Вижжат, катаются по берегу.
   Нарадовавшись, потрепали в город.
   Собака домой, а кошка к тюрьмы.
   По тюремной ограды на виду ходит, хвос кверху! Курняукнула бы, да кольцо в зубах. А Ванька ей из окна и увидел. Начал кыскать:
   – Кыс-кыс-кыс!!
   Машка по трубы до Ванькиной казематки доцапалась, на плечо ему скочила, кольцо подает. Уж как бедной Ванька зарадовался. Как андела, кота того принял. Потом кольцо с пальца на палец переменил. Выскочили три молодца:
   – Што, новой хозеин, нать?!
   – Нать мой дом стеклянной и мост хрустальной на старо место поставить. И штобы я во своей горницы взелся.
   Так все и стало. Дом стеклянной и мост хрустальной поднело и на Русь поташшило. Та царевна со своим дружишком в каком-то месте неокуратно выпали и просели в болото.
   А Ванька с мамкой, собака бела да кошка сера стали помешшаться во своем доме. И хрустальной мост отворотили от царского крыльца и перевели на деревню. Из деревни Ванька и взял себе жону, хорошу деушку.

Варвара Ивановна

   У Якуньки была супруга Варвара Ивановна. И кажной день ему за год казался.
   Вот она кака была зазуба, вот кака пагуба. Ежели Якунька скажет:
   – Варвара Ивановна, спи!
   Она всю ночь жить буде, глаза пучить. А ежели сказать:
   – Варвара Ивановна, сегодня ночью затменье предвешшают. Посидите и нас разбудите.
   Дак она трои сутки спать будет, хоть в три трубы труби. Опять муж скажет:
   – Варя, испекла бы пирожка.
   – Не стоишь, вор, пирогов.
   А скажет:
   – Варя, напрасно стряпню затевашь, муку переводишь…
   Она три ведра напекет:
   – Ешь, тиран! Чтобы к завтрию съедено было!
   Муж скажет:
   – Варя, сходим сегодня к тетеньке в гости?
   – Нет, к здакой моське не пойдем.
   Он другомя:
   – Сегодня сватья на именины звала. Я сказал – не придем.
   – Нет, хам, придем. Собирайся!
   У сватьи гостей людно. Варвара пальцем тычет:
   – Якунька, это чья там толстомяса-та девка в углу?
   – Это хозяйская дочь. Правда, красавица?
   – А по-моему, морда. Оттого и пирогов мало, что она всю муку на свой нос испудрила.
   Муж не знат, куда деться:
   – Варя, позволь познакомить. Вот наш почтеннейший начальник.
   – Почтеннейший?.. А по виду дак жулик, казнокрад.
   Тут хозяйка зачнет положенье спасать, пирогом строптиву гостью отвлекает:
   – Варвара Ивановна, отведайте пирожка, все хвалят.
   – Все хвалят, а я плюю в твой пирог.
   И к Варваре кто придет, тоже хорошего мало. Который человек обрадуется угощению, тот ни фига не получит, а кто ломаться будет, того до смерти запотчует.
   Мода пришла – стали бабы платьишки носить ребячьи. Варвара наросьне ниже пят сарафанов нашила. Всю грязь с улицы домой приташшит. Вот кака Варвара Ивановна была: хуже керосина.
   Она и рожалась, дак поперек ехала. Муж из-за такого поведения сильно расстраивался:
   – Ах ты… проваль тебя возьми! Запехать разве мне ей на службу. Может, шелкова бы стала?
   Вот наша Варвара Ивановна на работу попала. Ежели праздник и все закрыто, дак Варвара в те дни черным ходом в учрежденье залезет и одна до ночи сидит, служит, пишет да считат. А ежели объявят:
   – Варвара Ивановна, эта вся будет спешна неделя. Пожалуйста, без опозданиев…
   Дак Варвара всю эту неделю назло дома лежит. Настанет праздник какой, Варвара одна в учрежденье работу ломит.
   Муж дак за тысячу верст рад бы от этой Варвары уехать, из пушки бы ей рад застрелить.
   Оногды идет он со службы, а домой неохота. И видит: дядьки на бочке за город едут. Ах, думает, хорошо б и мне перед смертью на лоно природы.
   – Дяденька, подвези!
   За папиросу вывезли и Якуньку за город. Стали навоз в яму сваливать. Яма страшна, глубока. Якуня думат:
   – В эту бы яму мою бы Варвару Ивановну!
   Яма смородинным кустьем обросла. Это Якуня тоже на ус намотал. Домой явился:
   – Хотя ноне и лето, ты. Варвара, за город ни шагу!
   – Завтра же с утра отправимся! И ты, мучитель, со мной.
   Утром бредут за город. Варвара Ивановна, чтоб не по-мужневу было, задью пятится. К ямы подошли, к смородиннику. Якунька заявил:
   – Мои ягоды!
   – Нет, холуй, мои! Лучче и не подступайся!
   Замахалась, скочила в куст, оступилась и ухнула в яму. Якунька прослезился и бросил следом три пачки папирос:
   – Прости, дорогая!
   Затем домой воротился. Никто его не ругат, никто его не страмит. Самоварчик наставил, сидит, радуется:
   – Вот кака жисть пошла приятная!
   Однако соседи вскоре заудивлялись, почему из Варвариной квартиры ни крыку, ни драки не слыхать. Донесли в участок, что не на кирпич ли даму пережгли, боле не орет. Начальник вызвал Якуньку:
   – Где супруга?
   – Дачу искать уехала.
   – Смотри у меня!
   Якунька до полусмерти напугался:
   – Лучче побежу я добывать свою Варварку.
   С веревкой полетел к ямы. Припал, слушат… Писк, визг слыхать… …А вот и Варин голосок…
   Слов не понять, только можно разобрать, что произношение матерное. Якунька конец размотал. Начал удить:
   – Эй, Варвара! Имай веревку! Вылезай!
   Удит и чует, что дернуло. Конец высбирал, а в петле кто-то боязкой сидит, не боле фунта. Якунька дрогнул, хотел эту бедулину обратно тряхнуть, а она и проплакала:
   – Дяденька, не рой меня к Варвары! Благодетель, пожалей!
   – Вы из каких будете?
   – Я Митроба, по-деревенски Икота. Мы этта в грезной ямы хранились, митробы, иппузории. Свадьбы рядили, сами собой плодились. И вдруг эта Варвара на нас сверху пала, всех притоптала, передавила. Папиросу жорет, я с табаку угорела. О, кака беда! Хуже сулемы эта Варвара Ивановна, хуже карболовой кислоты!
   Якунька слушат да руками хлопат:
   – Ах да Варвара! Ну и Варвара! А все-таки по причине начальства приходится доставать.
   – Якуня, плюнь на их на всех! Порхнем лучче от этого страху в Москву.
   – Что делать-то будем?
   – Там делов, дак не утянешь на баржи. За спасение моей жисти от Варвары я тебя наделю капиталом. Я Митроба и пойду вселяться по утробам. За меня дохтура примуцца, а я их буду поругивать да тебя ждать. Ты в дом, я из дому.
   Якунька шапку о землю:
   – Идет! Отвяжись, худая жизнь, привяжись, хорошая!
   Митроба завезалась в шелково кашне, на последни деньги билет купила да в Москву и прикатили. На постоялый двор зашли, сели чай пить. Икота в блюдце побулькалась, заразговаривала:
   – По городу ле в киятры ходить, у меня платье не обиходно, да и на Варвару боюсь нарвацца. Лучче без прогулов присмотрю себе завтра барыну понарядне да в ей и зайду.
   – Как зайдешь-то?
   – Ротом. С пылью ле с едой.
   – А мне что велишь?
   – Ты в газету объяви, что горазен выживать икоты, ломоты, грыжу, дрип.
   Утром Якунька в редакцию полетел, а Митроба в окне сидит, будто бы любуется уличным движением. Мимо дама идет, красива, полна, в мехах. Идет и виноград немытый чавкат. Митроба на виноград села, барына ей и съела. И зачало у барыни в животе урчать, петь, ходить, разговаривать.
   Еиной муж схватил газету, каки есть дохтора? И читает: "Проездом из Америки. Утробны, внутренни, икоты, щипоты, черевны болезни выживаю".
   Полетели по адресу. Якунька говорит:
   – Условия такая. Вылечу – сто рублей. Не вылечу – больной платы просит.
   Наложил на себя для проформы шлею с медью. Приехали. Икотка барыниным голосом заговорила:
   – Здравствуй, Якунюшка! Вот как я! Все тебя ждала. Да вот как я! Лише звонок, думаю, не Якуня ли! Вот как я!
   Якуньке совестно за эту знакому:
   – Ладно, ладно! Уваливай отсель!
   Икота выскочила в виде мыша, только ей и видели. Больна развеселилась, кофею запросила. Американского дохтура благодарят, сто рублей выносят.
   Теперь пошла нажива у Якуньки. Чуть где задичают, икотой заговорят, сейчас по него летят. У Якуни пальтов накуплено боле двадцати, сапогов хромовых, катанцей, самоваров, хомутов, отюгов быват пятнадцать.
   Бедну Митробу на дому в дом, из души в душу гонит, деньги хапат. Дачу стеклянну строить зачал, думал – и век так будет. Однако на сем свете всему конец живет. Окончилась и эта легка нажива.
   Уж, верно, к осени было. Разлетелся Якунька одну дамочку лечить, а Икота зауросила:
   – Находилась более, нагулялась!.. Пристала вся!
   Якуня тоже расстроился:
   – Ты меня в Москву сбила! А кто тебя от Варвары спас?
   – Ну, черт с тобой! Этта ешше хватай, наживайся! А далеша! Я присмотрела себе подходяшшу особу, в благотворительном комитете председателыыу. В ей зайду, подоле посижу. Ты меня не ходи гонять. А то я тебя, знахаря-шарлатана, под суд подведу.
   Якунька удобел:
   – Ну, дак извод с тобой, боле не приду. Не дотрону тебя, чертовку!
   Получил последню сотенку, тем пока и закончил свою врачебную прахтику. А Икотка в председательшу внедрилась. Эта дамочка была така бойка, така выдумка, на собраньях всех становит. Резво говорит – часа по два, по три рот не запират. Вот эдак она слово взела, рот пошире открыла, Митроба ей туда и сиганула.
   Даму зарозбирало, бумагами, чернильницами зачала на людей свистать. Увезли домой, спешно узнают, кто по эким болезням. В справочном бюро натакали на Якуньку.
   Якунька всеми ногами упирается:
   – Хоть к ераплану меня привяжите – нейду!
   Забегали по больницам, по тертухам, по знахарикам. Собрали на консилиум главную профессуру. Старший слово взял:
   – Науке известны такие факты. Есь подлы люди. Наведут, дак в час свернет. В данном случае напушшено от девки или от бабы от беззубой. Назначаю больной десеть баен окатывать с оружейного замка.
   Другой профессор говорит:
   – И я все знаю скрозь. По-моему, у их в утробы лиситер возрос. Пушшай бы больна селедку-другую съела да сутки бы не попила, он бы сам вышел. Лиситер полдела выжить.
   Третий профессор воздержался:
   – Мы спину понимам, спину ежели тереть. А черев, утробы тоись, в тонкось не знам. Вот бабка Палага, дак хоть с торокана младень – и то на девицу доказать может.
   Ну, они, значит, судят да редят, в пятки колотят, в перси жмут, в бани парят, а больна прихворнула пушше. Знакомы советуют:
   – Нет уж, вам без американского дохтура не сняцца.
   К Якуньки цела делегация отправилась:
   – Нас к вам натакали. Хоть двести, хоть триста дадите, а без вас не воротимсе.
   Якунька весь расслаб:
   – От вот каких денег я отказываюсь!.. Сам без прахтики живу, в изъян упал.
   Он говорит:
   – Ваш случай серьезной, нать всесторонне обдумать.
   Удалился во свой кабинет, стал на голову и думал два часа тридцать семь минут. Тогда объявил:
   – Через печать обратитесь к слободному населению завтре о полден собраться под окнами у недомогающей личности. И только я из окна рукой махну, чтобы все зревели не по-хорошему:
   – Варвара Ивановна пришла! Варвара Ивановна пришла.
   Эту публикацию грамотной прочитал неграмотному, и в указанной улицы столько народу набежало, дак транваи стали. Не только гуляющие, а и занятой персонал в толпе получился. Также бабы с детями, бабы-молочницы, учашшиеся, инвалиды, дворники. Все стоят и взирают на окна. Якунька подкатил в карете, в новых катанцах, шлея с медью. Его проводят к больной. Вынимат трубку, слушат…
   Митроба на его зарычала:
   – Зачем пришел, собачья твоя совесть?! Мало я для тебя, для хамлета, старалась? Убери струмент, лучче не вяжись со мной!
   Якунька на ей замахался:
   – Тише ты! Я прибежал, тебя, холеру, жалеючи. Варвара приехала. Тебя ишшет!
   У Митробы зубы затрясло:
   – Я боюсь, боюсь!.. Где она, Варвара-та?
   Якунька раму толкнул, рукой махнул:
   – Она вон где!
   Как только на улице этот знак увидали, сейчас натобили загудели, транваи забрякали, молочницы в бидоны, дворники в лопаты ударили, и вся собравшаяся масса открыли рот и грянули:
   – Варвара Иванна пришла! Варвара Иванна пришла!
   Икота из барыни как пробка вылетела:
   – Я-то куды?
   – Ты, – говорит Якунька,– лупи обратно в яму. Варвара туда боле не придет!
   Народ думают – пулей около стрелили, а это Митроба на родину срочно удалилась. Ну, там Варваре опять в лапы попала.
   А Якунька, деляга, умница, снова, значит, заработал на табачишко…
 

***