Шергин Борис. Сказки

ШЕРГИН Борис Викторович
Сказки

Вопрос и ответ

   Дружина спросила Рядника:
   Почему на зимовье у Мерзлого моря ты и шутил, и смеялся, и песни пел, и сказки врал? А здесь, на Двине, беседуешь строго, говоришь учительно, мыслишь о полезном.
   Иван Рядник рассмеялся:
   – Я мыслил о полезном и тогда, когда старался вас развеселить да рассмешить. На зимовье скука караулит человека. Я своим весельем отымал вас у болезни. А здесь и без меня веселье: здесь людно и громко, детский смех и девья песня. Я свои потешки и соблюдаю в сундуке до другой зимовки.

Иван Рядник говаривал

   Дела и уменья, которые тебе в обычай, не меняй на какое-нибудь другое, хотя бы то, – другое, казалось тебе более выгодным.
   В какой дружине ты укаменился, в той и пребывай, хотя бы в другом месте казалось тебе легче и люди там лучше.
   Пускай те люди, с которыми ты живешь, тебе не по нраву, но ты их знаешь и усвоил поведенье с каждым.
   А с хорошими людьми не будет ли тебе в сто раз труднее?

Павлик Ряб

   При Ивановой дружине Порядника был молодой робенок Павлик Ряб.
   Он без слова кормщика воды не испивал. Если кормщик позабудет сказать с утра, что разговаривай с людьми, то Павлик и молчит весь день.
   Однажды зимним делом посылает Рядник Павлика с Ширши в Кег-остров. В тороки к седлу положил хлебы житные.
   Павлик воротился к ночи. Рядник стал расседлывать коня и видит: житники не тронуты. Он говорит:
   – У кого из кегостровских-то обедал?
   – Приглашали все, а я коня пошел поить.
   – Почему же отказался, если приглашали?
   – Потому, что у тебя, осударь, забыл о том спроситься.
   – Ну, а свой-то хлеб почто не ел?
   – А ты, осударь, хотя и дал мне подорожный хлеб, а слова не сказал,что, Павлик, ешь! Рядник, помолчав, проговорил:
   – Ох, дитя! Велик на мне за тебя ответ будет.

Диковинный кормщик

   Ивану Ряднику привелось идти с Двины в Сумский берег на стороннем судне. Пал летний ветер, хотя крутой, но можно бы ходко бежать, если бы кормщик правил поперек волны. Но кормщик этим пренебрегал, и лодья каталась и валялась. Старый и искусный мореходец
   Рядник не стерпел:
   – Ладно ли, господине, что судно ваше так раболепствует стихии и шатается, как пьяное? Кормщик ответил:
   – Это не от нас. Человек не может спорить с божией стихией.
   – Сроду не слыхал такого слова от кормщика,-говорит Рядник.-А сколько лет ты, господине, ходишь кормщиком?
   – Годов десять – двенадцать,– отвечает тот.
   – Что же ты делал эти десять-двенадцать лет?!– гневно вскричал Рядник.Бездельно изнурил ты свои десять-двенадцать лет!

Рядник и тиун^[1]

   – Какое-то лето кормщик Иван Рядник остался дома, в Ширше.
   Его навещали многие люди, и я пошел, по старому знакомству. Был жаркий полдень. Именитый кормщик сидел у ворот босой, грудь голая, ворот расстегнут. Вслед за мной идет тиун из Холмогор. Он хотел знать мненье Рядника о споре холмогорцев с низовскими мореходцами.
   При виде важного гостя я схватил в сенях кафтанец и накидываю на плечи Ивана для приличия. А Иван сгреб с себя кафтан рукой и кинул в сторону. Когда тиун ушел, я выговорил Ряднику:
   – Как ты, государь, тиуна принимаешь будто из драки выскочил. Ведь тиун-то подивит! Рядник мне отвечает:
   – Пускай дивит, когда охота. Потолковали мы о деле, а на рубахи, на порты я не гляжу и людям не велю. В чем меня застанут, в том я и встречаю.

Болезнь

   Опять было на Груманте.
   Одного дружинника, как раз в деловые часы, начала хватать болезнь: скука, немогута, смертная тоска. Дружинник говорит сам себе:
   «Меня хочет одолеть цинга. Я ей не поддамся. У нас дружина малолюдна. Моя работа грузом упадет на товарищей. Встану да поработаю, пока жив».
   Через силу он сползал с нар и начинал работать, И чудное дело – лихая слабость начала отходить от него, когда он трудился.
   Дружинник всякий день и всякий час сопротивлялся немощи. Доброй мыслею побеждал печаль и победил цингу: болезнь оставила его.

Вера в ложке

   Ушаков и товарищи пришли в Сумский посад. Был праздник и сумляне пригласили их к столу.
   Маркелов подкормщик говорит:
   – Какой страх – со всеми есть и пить, а не знаем, кто какой веры! У меня и ложки с собой нет.
   Маркел говорит:
   – Какой страх людей обижать! В ложку ты свою веру собрал.

Видение

   Как-то Маркел с Анфимом жили в Архангельске. У корабельной стройки взяли токарный подряд. Маркел и жил на корабле, Анфим – в городе. Редко видя учителя, Анфим соблазнился легкой наживой – торговлей. Запродал даже токарную снасть. Маркел этого ничего не знает.
   Но вот рассказывают, пробует он маховое колесо у станка и видит будто, что заместо спиц в Колесе вертится Анфимка Иняхин.
   Опамятовавшись от видения, Маркел прибежал к Анфиму:
   – Друг, с тобой все ли ладно?
   – А что же, Маркел Иванович? – удивился Анфим.
   – Ты сегодня в видении передо мной колесом ходил.
   – Ужели? – простонал Анфим и заплакал: – Ты меня, отец, правильно обличил. Торговлишка меня соблазнила. Я задумал художество наше бросить.

Ворон

   Ходил Маркел по Лопской тундре, брал ягоду морошку. На руке корзина, у пояса серебряный рожок призывный. Ягоды берет и стих поет о тишине и о прекрасной Матери-Пустыне. А заместо тишины к нему бежит мальчик лопин:
   – Господине, не видал оленя голубого?
   – Не видал,-говорит Маркел.
   – О, беда! – заплакал мальчик.– Я пас оленье стадышко и уснул. Прохватился – оленя голубого нет.
   – Веди меня к тому месту, где ты оленей пас,– говорит Маркел.
   Вот они идут по белой тундре, край морского берега. А под горою свеи у костра сидят, в котле еду варят.
   – Они варят оленье мясо,– говорит Маркел.
   – Нет, господине,-спорит лопин.– Я видел, у них в котле кипит рыбешка.
   – Рыбешка для виду, для обману. Они кусок оленины варят, а туша спрятана где-нибудь поблизости.
   И Маркел, отворотясь от моря, зорко смотрит в тундру. А тундра распростерлась, сколько глаз хватает. И вот над белой мшистой сопкой вскружился черный ворон. Покружил и опустился в мох с призывным карканьем.
   – Там закопана твоя оленина,– сказал Маркел,
   К белому бугру пришли, ворона сгонили, мох, как одеяло, сняли: тут оленина.
   А свеи из-под берега следят за лопином и Маркелом. Как увидели, что воровство сыскалось, и они котел снимают, лодку в воду спихивают. А Маркел в ту пору приложил. к устам серебряный рожок и заиграл. Свеи рог услышали, в лодку пали, гонят прочь от берега; только весла трещат – так гребут. Их корабль стоял за ближним островом. Так спешно удалялись, что котел-медник на; русском берегу покинули.
   Этот котел Маркел присудил оленьему пастуху. Пастух не в убытке: котел-медник дороже оленя.

Грумаланский песенник

   В старые века живал-зимовал на Груманте посказатель, песенник Кузьма. Он сказывал и пел, и голос у него, как река, бежал, как поток гремел. Слушая Кузьму, зимовщики веселились сердцем. И все дивились: откуда у старого неутомленная сила к пенью и сказанью?
   Вместе со своей дружиной Кузьма вернулся на Двину, домой. Здесь дружина позвала его в застолье, петь и сказывать у праздника. Трижды посылали за Кузьмой. Дважды отказался, в третий зов пришел. Три раза чествовали чашей – два раза отводил ее рукой, в третий раз пригубил и выговорил:
   – Не стою я таких почестей.
   Дружина говорит:
   – Цену тебе знаем по Груманту.
   Кузьма вздохнул:
   – Здесь мне цена будет дешевле.
   Хлебы со столов убрали, тогда Кузьма запел, заговорил Его отслушали и говорят: – Память у тебя по-прежнему, только сила не по-прежнему. На зимовье ты, как гром, гремел.
   Кузьма отвечал:
   – На зимовье у меня были два великие помощника. Сам батюшка Грумант вам моими устами сказку говорил, а седой океан песню пел.

Грумант-медведь

   Зверобойная дружина зимовала на Груманте. Время стало ближе к свету, и двое промышленников запросились отойти в стороннюю избу:
   – Поживем по своим волям. А здесь хлеб с мерки и сон с мерки.
   Старосте они говорили:
   – Мы там, на бережку, будем море караулить. Весна не за горами.
   Наконец староста отпустил их. Дал устав: столько-то всякий день делать деревянное дело, столько-то шить шитья. Не больше стольких-то часов, спать. В становище повелено было приходить раз в неделю, по. воскресеньям.
   Оба молодца пришли в эту избу, край моря, и день-два пожили по правилу. До обеда поработают, часок поспят. Вылезут на улицу, окошки разгребут. В семь часов отужинают – и спать. В три утра встают, и печь затопляют. И еду готовят. Все, как дома, на матерой земле.
   День-два держались так. Потом разленились. Едят не в показанное время. Спят без меры. В воскресенье не пошли к товарищам. В понедельник этак шьют сидят, клюют носом.
   – Давай, брат, всхрапнем часиков восемь? К нарам подошли и, вместо шкур оленьих, видят белого медведя. Будто лежит, ощерил зубы, ощетинился…
   Не упомнят молодцы, как двери отыскали да как до становища долетели. Из становой избы их издали увидели.
   Староста говорит:
   – Им за ослушанье какой-нибудь грумаланский страх привиделся. Заприте двери. Их надо поучить.
   Братаны в дверь стучат и в стену колотятся; их только к паужне пустили в избу. Они рассказывают:
   – Мы обувь шьем, сзади кто-то дышит-пышет. Оглянулись – медведище белый с нар заподымался. Зубами скалит, глаза, как свечки, светят…
   Староста говорит:
   – Это Грумант вас на ум наводит. Сам Грумант-батюшка в образе медведя вас пугнул. Он не любит, чтобы люди порознь жили. Вы устав нарушили. Грумант вас за это постращал.

Долг

   Молодой промысловец занял у Маркела денег на перехватку. Отдавать явился, а Маркел в море ушел. Так и побежало время: то Маркела на берегу нет, то у должника денег нет.
   Оба встретились на Новой Земле. Хотя в разных избах, да в одном становище зимовали две артели. Маркел говорит:
   – Что уж, парень, ни разу меня не окликнул? Парень снял шапку:
   – Не смею и глядеть на тебя, осударь. Должен тебе.
   Маркел говорит:
   – Провались концом! Какие меж нас долги?
   – Хотя бы работой какой отработать дозволили, Маркел Иванович…
   Маркел говорит:
   – Ладно. Всякий вечер приходи в нашу избу. Дела найдутся.
   На зимовьях народ поужинают да повалятся. Должник пришел к Маркелу. Маркел не спит, живет у книги при огне. Книга – азбука, писана и рисована художной ушаковской рукой. Маркел стал показывать гостю буквы. Часа два учились. Во столько-то недель детина понял все «азы» и «буки». Когда полная тьма накрыла Новую Землю, ученик вытвердил титла.
   Время катится, дни торопятся,– сколько парень радуется науке, столько тревожится: «Когда же я начну, долг отрабатывать?»
   Когда свет завременился над Новой Землей, паря читал по складам. При конце зимы читал по толкам. Наконец стал с пением говорить по книгам четкого Маркелова письма.
   Маркел говорит:
   – Ну, друг, дошла промышленная пора. Но ты всякий день урви хоть малый час для книжного чтения.
   Ученик возопил:
   – Благодарствую, Маркел Иванович! Ты мне бесценное добро доспел – книгам выучил. Но когда я долг-то буду отрабатывать?
   Маркел говорит:
   – Сколько ты должен?
   – Без двух гривен пять рублей.
   Маркел говорит:
   – Пускай так. Теперь считай: буквы ты учил-трудился. Значит, из твоего долга сорок алтын долой, титла изучил – другие сорок алтын из долга вон. По толкам ты читал усердно – остальных сорок алтын отработал. Ты за эту зиму, дитя, сполна твой долг отработал. И больше ты мне ни о каких долгах не смей поминать.

Достояние вдов

   Ушаков отлично умел делать модели кораблей. А приобучился этому в Соловецком монастыре. В монастыре не ужился: нрав имел строптивый и язык – как бритва.
   Изба Маркела в Архангельске вся была заставлена маленькими кораблями. В долгие зимние вечера мастер сидел обычно на низеньком сосновом чурбане и при свете сальницы оснащал игрушечный корабль. Около Маркела всегда множество детей. Он любил рассказывать о своих удивительных путеплаваниях. В праздники Маркел ходил ругаться со всякими начальниками.
   Приехавший с Петром Первым знатный барин заказал Маркелу модель голландского корабля. Жена этого барина, увидев готовую модель, сказала:
   – Мастер, не бери у мужа денег за эту игрушку. Я возьму их в пользу вдов и сирот.
   Маркел отвечает:
   – Не твое, сударыня, дело о бедняках печалиться.
   – Ах ты пьяница! – вспыхнула барыня.– Я слабая здоровьем, и то беспокою себя ради голодранцев…
   – Нет, ты не слабая,– перебил Маркел.– Ты богатырка. Ты, сударыня, носишь на плечах достояние бесчисленных вдов и сирот. И не чувствуешь этого.
   Плечи знатной барыни украшены были драгоценностями.

Евграф

   Соловецкие суда отличались богатством украшения. Я знавал там ревнителя искусства сего рода. Его звали Евграф, был он отменный резчик по дереву. Никогда я не видел его спящим-лежащим. Днем в руках стамеска, долото, пила, топор. А в.солнечные ночи, летом, сидит рисует образцы.
   Евграф беседовал со мной, как с равным, искренно и откровенно.
   Я восхищался легкостью, непринужденностью, весельем, с каким Евграф переходил от дела к делу.
   Он говорил:
   – И ты можешь так работать. Дай телу принужденье, глазам управленье, мыслям средоточие, тогда ум взвеселится, будешь делать пылко и охотно. Чтобы родилась неустанная охота к делу, надо неустанно принуждать себя на труд.
   Когда мой ум обленится, я иду глядеть художество прежде бывших мастеров. Любуюсь, удивляюсь: как они умели делать прочно, красовито…
   Нагляжусь, наберусь этого веселья-и к своей работе. Как на дрождях душа-то ходит. Очень это прибыльно для дела – на чужой успех полюбоваться.

Кондратий Таpapa

   Слышано от неложного человека, от старого Константина.
   У нас на городовой верфи состоял мастер железных дел Кондрат Тарара. Он мог высказывать мечтательно о городах и пирамидах, будто сам бывал. Сообразно нрав имел непоседливый и обычай беспокойный. Смолоду скитался, бросал семью.
   Столь мечтательную легкокрылость Маркел ухитрился наконец сдержать на одном месте двадцать лет.
   Удивительнее то, что и память о Маркеле держала Тарару на месте другие двадцать лет.
   А хитрость Маркела Ивановича была детская.
   Весной не успеет снег сойти и вода сбежать, Кондрат является в приказ.
   – Прощай, Маркел Иванович. Ухожу.
   – Куда, Кондраша?
   – По летнему времени на Мурман или на Мезень. Может, к промыслам каким пристану.
   Маркел заговорит убедительно:
   – Кондраша, навигация открылась. В якорях, в цепях никто не понимает. Именно для летнего времени невозможно нам остаться без тебя.
   – Ладно, Маркел Иванович. До осени останусь. Значит, трудится на кузнице до снегов. Работает отменно.
   Только снег напал – Кондратий в полном путешественном наряде опять предстает перед Маркелом:
   – Всех вам благ, Маркел Иванович. Ухожу бесповоротно.
   – Куда же, Кондратушко?
   – Думаю, на Вологду. А там на Устюг.
   Маркел руки к нему протянет:
   – Кондрат! В эту зиму велено уширить кузницу, поставить новых три горна. Не можем оторваться от тебя, как дитя от матери.
   – Это верно,– скажет Тарара.– Зиму проведу при вас. Весной Кондратьева жена бежит к Маркелу:
   – Пропали мы, Маркел Иванович! Тарара в поход собрался. Уговори, отец родной!
   Приходит Тарара:
   – Ухожу. Не уговаривайте.
   – Где тебя уговорить… Легче железо уварить. Прощай, Кондрат… Конечно, этим летом повелено ковать медных орлов на украшение государевой пристани… Ну, мы доверим это дело Терентию Никитичу.
   – Вы доверите, а я не доверю! Ваш Терентий Никитич еще в кузнице не бывал и клещей не видал…
   Вот так-то год за годом удерживал Маркел милого человека.
   В которые годы Маркела не было в Архангельске, Тарара все же сидел на месте:
   – Воротится Маркел Иванович из Койды, тогда спрошусь и уйду.
   Но Маркел Иванович из Койды отошел к новоземельским берегам и там, мало поболев, остался на вечный спокой.
   А Кондрат Тарара остался в Архангельске:
   – Мне теперь не у кого отпроситься, некому сказаться.

Корабельные вожи

   В устье Северной Двины много островов и отмелей. Сила вешних вод перемывает стреж-фарватер. Чтобы провести большое судно с моря к городу Архангельску или от города до моря, нужны опытные лоцманы. В старину эти водители судов назывались корабельными вожами.
   Когда Архангельский посад назвался городом, в горожане были вписаны корабельные вожи Никита Звягин и Гуляй Щеколдин. Звягин вел свой род от новгородцев, Щеколдин – от Москвы. Курс «Двинского знания» оба проходили вместе с юных лет. Всю жизнь делились опытом, дружбой украшали домашнее житье-бытье. Гостились домами: приглашали друг друга к пирогам, к блинам, к пиву.
   Но вот пришло время, дошло дело – два старинных приятеля поссорились как раз на пиру.
   Вожевая братчина сварила пиво к городскому празднику шестого сентября. Кроме братчиков в пир явились гости отовсюду. Обычно в таких пирах каждая «река» или «город» знали свое место: высокий стол занимала Новгородская Двина, середовый стол – Москва и Устюг, в низких столах сидели черные, или чернопахотные, реки.
   После званого питья у праздника в монастыре Звягин поспешил веселыми ногами к вожевому пиву. Здесь усмотрел бесчинство. Братчина и гости сидели без мест. Молодшие реки залезли в большой стол. Великая Двина безмятежно пировала в низком месте.
   – Прибавляйся к нам, Никита! – кричал Щеколдин из высокого стола.– Пинега, подвинь анбар, новгородец сядет.
   – Моя степень повыше,– отрезал Звягин. – Дак полезай на крышу, садись на князево бревно! – озорно кричал Щеколдин.
   Чернопахотные реки бесчинно загремели-засмеялись. Звягин осерчал:
   – Ты сам-то по какому праву в высокий стол залез, московская щеколда?
   – Я от царственного города щеколда, а вы мужичий род, крамольники новгородские!
   – Не величайся, таракан московский! – орал Звягин.– Твой дедушка был карбасник, носник. От Устюга от Колмогор всякую наброду перевозил. По копейке с плеши брал!
   – А твой дедко барабанщик был? Люди зверя промышляют – Звягин в бочку барабанит: «Пособите, кто чем может! По дворам ходил, снастей просил-не подали»
   Поругались корабельные вожи, разобиделись и рассоветились. Три года сердились. Который которого издали увидит, в сторону свернет.
   Звягин был мужик пожиточный. Щеколдин поскуднее: ребят полна изба. Звягин первый прираздумался и разгоревался: «Из-за чего наша вражда? За что я сердце на Щеколдина держу? Завидую ему? Нет, кораблей приходит много, живу в достатке».
   Задумал Звягин старого приятеля на прежнюю любовь склонить. Он так начал поступать: за ним прибегут из вожевой артели или лично придет мореходец иноземец или русский:
   – Сведи судно к морю.
   У Звягина теперь ответ один:
   – Я что-то занемог. Щеколдина зовите. Щеколдин первый между нами, корабельными вожами. Еще и так скажет:
   – Нынче Двина лукавит, в устьях глубина обманная. Корабли у вас садкие. Доверьтесь опыту Щеколдина.
   Корабельщики идут к Щеколдину. Он заработку и достатку рад. Одного понять не может: «За что меня судьба взыскала? Кто-нибудь в артели доброхотствует. Надобно сходить порасспросить».
   В урочный день Щеколдин приходит в артель платить вожевой оброк. Казначей и говорит:
   – Прибылей-то у тебя, Щеколдин, вдвое против многих. Недаром Звягин знание твое перед всеми превозносит. Мы думали, у вас остуда, но, видно, старая любовь не ржавеет.
   У Щеколдина точно пелена с глаз спала:
   «Конечно он, старый друг, ко мне людей посылал!» Щеколдин прибежал к Никите Звягину, пал ему в ноги:
   – Прости, Никита, без ума на тебя гневался! Звягин обнял друга и торжественно сказал: – Велика Москва державная!

Кошелек

   На Молчановой верфи пришвартовался к Маркелу молодой Анфим, к делу талантливый, но нравом неустойчивый. Сегодня он скажет:
   – Наш остров – рай земной. И люди – ангелы. А в миру молва, мятеж, вражда…
   Завтра поет другое:
   – Здесь ад кромешный, и люди-беси. А в миру веселье: свадьбы, колесницы, фараоны, всадники…
   Молчан наказывал Маркелу:
   – Ты поберегай этого Анфимку. Он тебе доверяется всем сердцем. И ты за него ответишь.
   Маркел удивился:
   – Значит, и ты, осударь, отвечаешь за меня?
   – Да. Как отец за сына.
   Как-то за безветрием стояло у Соловков заморское судно Общительный Анфим забрался туда и всю ночь играл с корабельщиками в зернь и в кости. Днем на работе пел да веселился, вечером наедине сказал Маркелу:
   – Маркел, я деньги выиграл. Хватит убежать в Архангельск. Пойдем со мной, Маркел. В Архангельске делов найдется.
   Маркел говорит:
   – Значит, бросить наше дело и науку, оскорбить учителя Молчана и бежать, как воры?
   Анфим твердит свое:
   – Не запугивайся, друг! В кои веки выпало такое счастье. Попросимся на то же судно, где игра была, и уплывем.
   При ночных часах Анфим с Маркелом пришли к судну. С берега на борт перекинута долгая доска. На палубе храпел вахтенный. Маркел говорит:
   – Давай, Анфимко, деньги. Я зайду на судно, разбужу кептена, заплачу за проезд и позову тебя. Сунув за пазуху кошелек, почему-то неуверенно перекладывая ноги, Маркел шел по доске… Тут оступился, тут бухнул в воду… Это бы не беда – Маркел через минуту выплыл, вылез на берег. Беда, что кошелек-то с деньгами утонул.
   – Обездолил я тебя, Анфимушко! – тужил Маркел, выжимая рубаху.
   – Я одного не, понимаю,– горячился Анфим,– ты свободно ходишь по канату с берега на судно, а с трапника упал…
   Простодушному Анфиму было невдомек, что Маркел в воду пал нарочно и кошелек утопил намеренно. Иначе нельзя было удержать Анфима от безумного намерения.

Круговая помощь

   На веках в Мурманское становище, близ Танькиной Губы, укрылось датское судно, битое непогодой. Русские поморы кряду принялись шить и ладить судно. Переправку и шитье сделали прочно и, за светлостью ночей, скоро. Датский шкипер спрашивает старосту, какова цена работе. Староста удивился:
   – Какая цена! Разве ты, господин шкипер, купил что? Или рядился с кем? Шкипер говорит:
   – Никакой ряды не было. Едва мое бедное судно показалось в виду берега, русские поморы кинулись ко мне на карбасах с канатами, с баграми. Затем началась усердная починка моего судна.
   Староста говорит:
   – Так и быть должно. У нас всегда такое поведение. Так требует устав морской. Шкипер говорит:
   – Если нет общей цены, я желаю раздавать поручно. Староста улыбнулся:
   – Воля ни у вас, ни у нас не отнята.
   Шкипер, где кого увидит из работавших, всем сует подарки.
   Люди только смеются да руками отмахиваются. Шкипер говорит старосте и кормщикам:
   – Думаю, что люди не берут, так как стесняются друг друга или вас, начальников.
   Кормщик и староста засмеялись:
   – Столько и трудов не было, сколько у тебя хлопот с наградами. Но ежели такое твое желание, господин шкипер, положи твои гостинцы на дороге, у креста. И объяви, что может брать кто хочет и когда хочет.
   Шкиперу эта мысль понравилась:
   – Не я, а вы, господа кормщики, объявите рядовым, чтоб брали, когда хотят, по совести.
   Шкипер поставил короба с гостинцами на тропинке у креста. Кормщики объявили по карбасам, что датский шкипер, по своему благородному обычаю, желает одарить всех, кто трудился около его судна. Награды сложены у креста. Бери, кто желает.
   До самой отправки датского судна короба с подарками стояли среди дороги. Мимо шли промышленные люди, большие и меньшие. Никто не дотронулся до наград, пальцем никто не пошевелил
   Шкипер пришел проститься с поморами на сход, который бывал по воскресным дням. Поблагодарив всех, он объяснил:
   – Если вы обязаны помогать, то и я обязан…
   Ему не дали договорить. Стали объяснять:
   – Верно, господин шкипер! Ты обязан. Мы помогли тебе в беде и этим крепко обязали тебя помочь нам, когда мы окажемся в морской беде. Ежели не нам, то помоги кому другому. Это все одно. Все мы, мореходцы, связаны и все живем такою круговою помощью. Это вековой морской устав. Тот же устав остерегает нас: «Ежели взял плату или награду за помощь мореходцу, то себе в случае морской беды помощи не жди».

Маркел Ушаков и Василий Кекин

   Любомудрые годы неутомленной старости своей Маркел провожал в Койде.
   В это время молодой судостроитель в городе, Василий Кекин, добивался на учительный разряд.
   Городовые мастера сказали:
   – Домогаешься высокой степени. Но похвалит ли Маркел Иванович на Койде? Спросишь его. Мы ему писали о тебе.
   Кекин в Койду прибыл. Старый мастер его встретил с усмешкой.
   – Пишут о тебе: строишь карбасы, а корма-то розна (рваная). Еще не знаю, годишься ли в ученики. Возьми полено, сделай в образец лодейку.
   Кекин сделал образец художно, с вымыслом. Старый мастер сморщился: