Страница:
Металлическая коробка с дырками в углу снова самопроизвольно включилась, и я подошла к ней, позволив ледяному воздуху обдувать мои голые ноги. Я была в той одежде, которую носила с момента отъезда из Портленда вчера вечером, каждая вещь была новехонькой, с иголочки. Это была моя походная одежда, и я чувствовала себя в ней немного чужой – человеком, которым пока еще не стала. Шерстяные носки под парой кожаных походных ботинок с металлическими застежками. Темно-синие шорты с внушительными карманами, которые застегивались на липучку. Трусы, изготовленные из специальной быстросохнущей ткани, и простая белая футболка поверх спортивного лифчика. Они были в числе множества вещей, на которые я копила деньги всю зиму и весну, отрабатывая как можно больше смен в ресторане, где обслуживала столики. Когда я их покупала, они не казались чужими. Несмотря на мое недавнее погружение в нервную городскую жизнь, меня с легкостью можно причислить к тем, кого называют заядлыми любителями свежего воздуха. В конце концов, в отрочестве я жила в почти первобытных условиях северных лесов Миннесоты. Наши семейные каникулы всегда включали ту или иную форму походов. Такими же были и поездки, которые я предпринимала сама – вместе с Полом, или одна, или с друзьями. Сколько раз я спала на заднем сиденье своего грузовичка, ставила палатку в национальных парках и лесах – не счесть! Но теперь, здесь, имея под рукой только эту одежду, я внезапно почувствовала себя мошенницей. За полгода, прошедшие с тех пор, как я решила отправиться в поход по МТХ, я минимум с десяток раз вела разговоры, в которых объясняла, почему поход – отличная идея и насколько хорошо я подготовлена к тому, чтобы выполнить эту задачу. Но теперь, оказавшись в одиночестве в своем номере в мотеле «Уайтс», я поняла: невозможно отрицать тот факт, что я ступила на зыбкую почву.
– Почему? – спросила я раздраженно. – Ты что же, думаешь, что я не справлюсь?
– Дело не в этом, – ответил он. – Просто ты никогда не ходила в поход с рюкзаком, насколько я знаю.
– Нет, ходила! – рявкнула я в ответ, хотя он был прав: такого еще не было. Несмотря на все, что я прежде проделывала и что казалось мне таким близким к пешим походам с рюкзаками, на самом деле я никогда не ходила по безлюдной местности с рюкзаком за плечами, ни разу не ночевала там. Ни единого раза.
Я ни разу не ходила в поход с рюкзаком! – подумала я сейчас с каким-то унылым весельем. Я вдруг по-новому взглянула на свой рюкзак и оба пластиковых мешка, которые волокла с собой из Портленда; в них лежали вещи, которые я до сих пор не вынула из заводской упаковки. Мой рюкзак был цвета лесной зелени с черной отделкой; его основная часть состояла из трех больших отделений, на которые были нашиты толстенные карманы из сетки и нейлона, торчавшие по обе стороны рюкзака, как большие уши. Он стоял сам по себе, поддерживаемый «уникальной пластиковой полочкой», выступавшей вдоль его дна. То, что он стоял вот так, прямо, не заваливаясь на бок на остальные свертки, послужило мне небольшим, странным утешением. Я подошла к нему и легонько коснулась его верхушки, будто гладила по голове ребенка. Месяц назад мне настоятельно посоветовали упаковать свой рюкзак именно так, как я собираюсь сложить его на время похода, и вывести его на пробную прогулку. Я хотела провести пробный поход до отъезда из Миннеаполиса, потом решила сделать это, когда приеду в Портленд. Но так и не сделала. Так что эта пробная прогулка состоится завтра – в первый день моего похода.
Я сунула руку в один из пластиковых пакетов и вытащила оттуда оранжевый свисток, на обертке которого было хвастливо написано «самый громкий в мире». Вскрыла упаковку, вытянула из нее свисток за желтый шнурок, потом повесила его себе на шею, как спортивный тренер. И что же, мне придется весь поход носить его вот так, на себе? Пожалуй, это глупо. Покупая «самый громкий в мире свисток», я не продумала все до конца – как и в случае со всеми остальными приобретениями. Я сняла его и привязала к раме рюкзака, так что ему предстояло болтаться у меня над плечом, когда я выйду на маршрут. Оттуда его будет легко достать, если понадобится.
А понадобится ли он мне? – гадала я вяло и мрачно, плюхнувшись обратно на постель. Самое время поужинать, но я была слишком взволнована, чтобы ощущать голод, и одиночество неуютно плескалось в моем желудке.
– Что именно? – спросила я.
– Одиночество, – ответил он и улыбнулся, а я смогла в ответ только неуверенно кивнуть.
Да, именно этого я и хотела, хотя одиночество было не совсем тем словом. Что мне требовалось, когда речь шла о любви, – это, казалось, невозможно объяснить. Кончина моего брака была долгим процессом, который начался с письма, прибывшего через неделю после смерти матери, хотя его истоки уходили еще дальше.
Письмо было адресовано не мне. Полу. Как бы ни была свежа тогда моя скорбь, я все же взволнованно бросилась в нашу спальню и протянула ему письмо, и вот тут-то заметила обратный адрес. Оно было из университета Нью-Скул в Нью-Йорке. Когда-то, в другой жизни – которая у нас была всего три месяца назад, в те дни, когда я еще не знала о том, что у моей матери рак, – я помогала ему собирать документы и подавать заявление в магистратуру по специальности «политическая философия». Тогда, в середине января, мысль о том, что мы будем жить в Нью-Йорке, казалась мне самой восхитительной мыслью в мире. Но теперь, в конце марта – когда он вскрыл письмо и воскликнул, что его приняли, а я обняла его и всячески старалась сделать вид, что меня радует эта хорошая новость, – я почувствовала, что раскалываюсь надвое. Одна женщина – та, которой я была до смерти мамы. Другая – та, которой я стала теперь. И прежняя жизнь красовалась на поверхности моей личности, как синяк. Истинная «я» скрывалась под ним. В прежней жизни я знала, что в июне буду защищать свой диплом бакалавра, а спустя пару месяцев мы уедем. Что мы снимем квартиру в Ист-Виллидж или Парк-Слоуп – тех местах, которые я могла только представлять себе или читать о них. Что я буду носить броские пончо с очаровательными вязаными беретами и крутыми сапожками, становясь писательницей – на тот же «романтически бедняцкий» лад, как и многие из моих литературных героев и героинь.
Я не могла уехать из Миннесоты. Я была нужна моей семье. Кто поможет Лейфу завершить взросление? Кто позаботится об Эдди в его одиночестве? Кто приготовит ужин в День благодарения и будет продолжать семейные традиции? Кто-то должен был удерживать вместе то, что осталось от нашей семьи. И этим кем-то должна была быть я. Хотя бы так я должна отдать долг матери.
– Ты должен ехать без меня, – сказала я Полу, который держал письмо. И повторяла это снова и снова, пока мы разговаривали в течение следующих недель, и моя убежденность росла день ото дня. Часть меня была в ужасе от того, что он меня покинет. Другая часть отчаянно надеялась, что он это сделает. Если бы он уехал, дверь нашего брака захлопнулась бы сама, и мне не пришлось бы захлопывать ее пинком. Я была бы свободна и ни в чем не виновата. Я любила его, но я была своевольной девятнадцатилетней девчонкой, когда мы поженились, и близко не готовой к тому, чтобы посвятить себя другому человеку, как бы дорог он мне ни был. Хотя я испытывала влечение к другим мужчинам с тех пор, как мы поженились, я держала его под контролем. Но больше я не могла этого делать. Скорбь уничтожила мою способность сдерживаться. Мне в столь многом отказано, думала я. Почему же я должна отказывать еще и сама себе?
Так что, когда мы с Полом наконец уехали в Нью-Йорк год спустя, я была рада. Там я могла начать все сначала. Я перестану путаться с другими мужчинами. Я перестану скорбеть так неистово. Я перестану страдать по семье, которая у меня была когда-то. Я буду писательницей, которая живет в Нью-Йорке. Я буду ходить по городу в крутых сапожках и очаровательном вязаном берете.
Но этого не случилось. Я была той, кем была – женщиной, чей пульс бился под синяком ее прежней жизни. Просто теперь я находилась в другом месте.
Днем я работала, писала рассказы. Вечером обслуживала столики в ресторане и встречалась с одним из двух мужчин, с которыми одновременно «не пересекала черту». Мы прожили в Нью-Йорке всего месяц, а потом Пол ушел из магистратуры, решив, что он не хочет учиться, а хочет играть на гитаре. Спустя полгода мы совсем уехали из Нью-Йорка, ненадолго вернувшись в Миннесоту. Потом отправились в продлившуюся несколько месяцев автомобильную поездку по всему Западу, описав широкий круг, который охватывал Гранд-Каньон и Долину Смерти, Биг-Сюр и Сан-Франциско. Под конец этой поездки, поздней весной, мы обосновались в Портленде и нашли себе работу в ресторанах. Поначалу жили у моей подруги Лизы в ее крошечной квартирке. Затем переехали на ферму в 10 милях от города, где получили возможность провести лето – в обмен на то, что приглядывали за козой, кошкой и целым выводком экзотических диких кур. Мы вытащили из нашего грузовичка футон и спали на нем в гостиной, под большим широким окном, которое выходило в сад, заросший лещиной. Мы подолгу гуляли, собирали ягоды и занимались любовью. Я смогу, думала я. Я смогу быть Полу женой.
И снова я ошиблась. Я могла быть только той, кем, казалось, должна была быть. Только сейчас – в еще большей степени. Я даже не помнила той женщины, которой была до того, как моя жизнь раскололась надвое. Живя на этой маленькой ферме на дальней окраине Портленда, несколько месяцев спустя после второй годовщины смерти матери, я больше не беспокоилась о том, чтобы не пересекать черту. Когда Пол принял предложение о работе в Миннеаполисе, которая потребовала от него возвращения в Миннесоту прямо посреди нашего экзотического ангажемента по уходу за курами, я осталась в Орегоне. И стала любовницей бывшего бойфренда женщины, которой принадлежали экзотические цыплята. Я переспала с поваром в ресторане, где работала, обслуживая столики. Я переспала с массажистом, который угостил меня ломтиком бананово-сливочного пирога и подарил бесплатный массаж. И со всеми тремя – в течение каких-нибудь пяти дней.
Моя мама была мертва три года.
Когда я сказала ему все, что должна была сказать, мы оба рухнули на пол и зарыдали. На следующий день Пол съехал с квартиры. Постепенно мы рассказали нашим друзьям, что расстаемся. Мы надеемся, что нам удастся с этим справиться, говорили мы. Нам необязательно разводиться. Поначалу они нам не поверили – мы казались такими счастливыми, говорили все. А потом они страшно разозлились – не на нас, а на меня. Одна из самых близких подруг вынула мою фотографию, которая стояла у нее в рамке, разорвала ее пополам и прислала мне по почте. Другая закрутила роман с Полом. Когда я была вне себя от обиды и ревности, третья подруга сказала, что именно этого-то я и заслуживаю: мол, что посеешь, то и пожнешь. Мне нечего было ей возразить, но сердце все равно было разбито. Я лежала одна на нашем футоне, чувствуя, что мое тело чуть ли не взмывает в воздух от боли.
– Тебе нужно уехать из Миннеаполиса к чертовой матери, – как-то раз сказала моя подруга Лиза во время одного из наших надрывных ночных разговоров. – Приезжай ко мне в Портленд, – предложила она.
Спустя неделю я ушла с работы, загрузила свой грузовик и отправилась на запад, по тому же маршруту, по которому проехала годом позже, чтобы начать свой поход по Маршруту Тихоокеанского хребта.
К тому времени как добралась до Монтаны, я поняла, что поступила правильно. Бескрайние зеленые просторы расстилались на целые мили за моим ветровым стеклом, а небо уходило еще дальше. Город Портленд подмигивал мне издалека, невидимый за горизонтом. Он будет для меня роскошным убежищем, пусть и ненадолго. Я оставлю позади все свои тревоги.
Глава 3. Женщина с дырой в сердце
* * * * *
Я подумывала о том, чтобы пойти прогуляться и найти себе «спутника». Это было так легко сделать. Предыдущие годы превратились в сплошную цепь одно-, двух– и трехразовых пересыпов.
* * * * *
– Может быть, для начала тебе следовало бы попробовать поход покороче, – предположил Пол, когда я рассказала ему о своем плане во время одного из наших разговоров на тему «оставаться вместе или все-таки развестись», состоявшегося несколько месяцев назад.– Почему? – спросила я раздраженно. – Ты что же, думаешь, что я не справлюсь?
– Дело не в этом, – ответил он. – Просто ты никогда не ходила в поход с рюкзаком, насколько я знаю.
– Нет, ходила! – рявкнула я в ответ, хотя он был прав: такого еще не было. Несмотря на все, что я прежде проделывала и что казалось мне таким близким к пешим походам с рюкзаками, на самом деле я никогда не ходила по безлюдной местности с рюкзаком за плечами, ни разу не ночевала там. Ни единого раза.
Я ни разу не ходила в поход с рюкзаком! – подумала я сейчас с каким-то унылым весельем. Я вдруг по-новому взглянула на свой рюкзак и оба пластиковых мешка, которые волокла с собой из Портленда; в них лежали вещи, которые я до сих пор не вынула из заводской упаковки. Мой рюкзак был цвета лесной зелени с черной отделкой; его основная часть состояла из трех больших отделений, на которые были нашиты толстенные карманы из сетки и нейлона, торчавшие по обе стороны рюкзака, как большие уши. Он стоял сам по себе, поддерживаемый «уникальной пластиковой полочкой», выступавшей вдоль его дна. То, что он стоял вот так, прямо, не заваливаясь на бок на остальные свертки, послужило мне небольшим, странным утешением. Я подошла к нему и легонько коснулась его верхушки, будто гладила по голове ребенка. Месяц назад мне настоятельно посоветовали упаковать свой рюкзак именно так, как я собираюсь сложить его на время похода, и вывести его на пробную прогулку. Я хотела провести пробный поход до отъезда из Миннеаполиса, потом решила сделать это, когда приеду в Портленд. Но так и не сделала. Так что эта пробная прогулка состоится завтра – в первый день моего похода.
Я сунула руку в один из пластиковых пакетов и вытащила оттуда оранжевый свисток, на обертке которого было хвастливо написано «самый громкий в мире». Вскрыла упаковку, вытянула из нее свисток за желтый шнурок, потом повесила его себе на шею, как спортивный тренер. И что же, мне придется весь поход носить его вот так, на себе? Пожалуй, это глупо. Покупая «самый громкий в мире свисток», я не продумала все до конца – как и в случае со всеми остальными приобретениями. Я сняла его и привязала к раме рюкзака, так что ему предстояло болтаться у меня над плечом, когда я выйду на маршрут. Оттуда его будет легко достать, если понадобится.
А понадобится ли он мне? – гадала я вяло и мрачно, плюхнувшись обратно на постель. Самое время поужинать, но я была слишком взволнована, чтобы ощущать голод, и одиночество неуютно плескалось в моем желудке.
* * * * *
На самом деле я никогда не ходила по безлюдной местности с рюкзаком за плечами и ни разу не ночевала там. Ни единого раза.
* * * * *
– Ты наконец получила то, чего хотела, – сказал Пол, когда мы прощались с ним в Миннеаполисе десятью днями раньше.– Что именно? – спросила я.
– Одиночество, – ответил он и улыбнулся, а я смогла в ответ только неуверенно кивнуть.
Да, именно этого я и хотела, хотя одиночество было не совсем тем словом. Что мне требовалось, когда речь шла о любви, – это, казалось, невозможно объяснить. Кончина моего брака была долгим процессом, который начался с письма, прибывшего через неделю после смерти матери, хотя его истоки уходили еще дальше.
Письмо было адресовано не мне. Полу. Как бы ни была свежа тогда моя скорбь, я все же взволнованно бросилась в нашу спальню и протянула ему письмо, и вот тут-то заметила обратный адрес. Оно было из университета Нью-Скул в Нью-Йорке. Когда-то, в другой жизни – которая у нас была всего три месяца назад, в те дни, когда я еще не знала о том, что у моей матери рак, – я помогала ему собирать документы и подавать заявление в магистратуру по специальности «политическая философия». Тогда, в середине января, мысль о том, что мы будем жить в Нью-Йорке, казалась мне самой восхитительной мыслью в мире. Но теперь, в конце марта – когда он вскрыл письмо и воскликнул, что его приняли, а я обняла его и всячески старалась сделать вид, что меня радует эта хорошая новость, – я почувствовала, что раскалываюсь надвое. Одна женщина – та, которой я была до смерти мамы. Другая – та, которой я стала теперь. И прежняя жизнь красовалась на поверхности моей личности, как синяк. Истинная «я» скрывалась под ним. В прежней жизни я знала, что в июне буду защищать свой диплом бакалавра, а спустя пару месяцев мы уедем. Что мы снимем квартиру в Ист-Виллидж или Парк-Слоуп – тех местах, которые я могла только представлять себе или читать о них. Что я буду носить броские пончо с очаровательными вязаными беретами и крутыми сапожками, становясь писательницей – на тот же «романтически бедняцкий» лад, как и многие из моих литературных героев и героинь.
* * * * *
Я испытывала влечение к другим мужчинам с тех пор, как мы поженились, но держала его под контролем. Больше я не могла этого делать.
* * * * *
Все это было теперь невозможно, что бы там ни говорилось в письме. Моя мама умерла. Моя мама умерла. Моя мама умерла. Все, что я воображала о себе, исчезло в трещине ее последнего вздоха.Я не могла уехать из Миннесоты. Я была нужна моей семье. Кто поможет Лейфу завершить взросление? Кто позаботится об Эдди в его одиночестве? Кто приготовит ужин в День благодарения и будет продолжать семейные традиции? Кто-то должен был удерживать вместе то, что осталось от нашей семьи. И этим кем-то должна была быть я. Хотя бы так я должна отдать долг матери.
– Ты должен ехать без меня, – сказала я Полу, который держал письмо. И повторяла это снова и снова, пока мы разговаривали в течение следующих недель, и моя убежденность росла день ото дня. Часть меня была в ужасе от того, что он меня покинет. Другая часть отчаянно надеялась, что он это сделает. Если бы он уехал, дверь нашего брака захлопнулась бы сама, и мне не пришлось бы захлопывать ее пинком. Я была бы свободна и ни в чем не виновата. Я любила его, но я была своевольной девятнадцатилетней девчонкой, когда мы поженились, и близко не готовой к тому, чтобы посвятить себя другому человеку, как бы дорог он мне ни был. Хотя я испытывала влечение к другим мужчинам с тех пор, как мы поженились, я держала его под контролем. Но больше я не могла этого делать. Скорбь уничтожила мою способность сдерживаться. Мне в столь многом отказано, думала я. Почему же я должна отказывать еще и сама себе?
* * * * *
Тогда, в середине января, мысль о том, что мы будем жить в Нью-Йорке, казалась мне самой восхитительной мыслью в мире. Но сейчас, в конце марта, я почувствовала, что раскалываюсь надвое. Все, о чем я мечтала раньше, было теперь невозможно.
* * * * *
Спустя неделю после смерти матери я поцеловалась с другим мужчиной. А еще спустя неделю – еще с одним. Я только заигрывала с ними и с другими, которые были после, – поклявшись не пересекать сексуальную черту, которая имела для меня какое-то значение. Но все равно знала, что я не права, обманывая и изменяя. Я попалась в ловушку собственной неспособности ни бросить Пола, ни оставаться ему верной. Поэтому и ждала, чтобы он оставил меня, чтобы уехал в магистратуру один. Конечно, он отказывался. Он отложил поступление на год, и мы остались в Миннесоте, чтобы я могла быть рядом с родными. Хотя эта близость за год, прошедший после смерти матери, принесла мало плодов. Оказалось, что я неспособна удержать семью вместе. Я не была моей мамой. Только после ее смерти я осознала, кем она была: магической силой в центре нашей семьи, которая заставляла нас всех невидимо вращаться по прочным орбитам вокруг нее. Без нее Эдди постепенно превращался в незнакомого человека. Лейф, Карен и я постепенно уплывали в свои собственные жизни. Как бы сильно я ни старалась, наконец мне пришлось тоже это признать: без матери мы перестали быть тем, чем были прежде. Мы стали четырьмя людьми, дрейфующими по отдельности посреди обломков нашей скорби, соединенными только тончайшей бечевкой. Я так и не приготовила ни одного ужина в День благодарения. К тому времени как настал первый День благодарения после смерти матери, через семь месяцев, моя семья превратилась в то, о чем я уже говорила в прошедшем времени.Так что, когда мы с Полом наконец уехали в Нью-Йорк год спустя, я была рада. Там я могла начать все сначала. Я перестану путаться с другими мужчинами. Я перестану скорбеть так неистово. Я перестану страдать по семье, которая у меня была когда-то. Я буду писательницей, которая живет в Нью-Йорке. Я буду ходить по городу в крутых сапожках и очаровательном вязаном берете.
Но этого не случилось. Я была той, кем была – женщиной, чей пульс бился под синяком ее прежней жизни. Просто теперь я находилась в другом месте.
Днем я работала, писала рассказы. Вечером обслуживала столики в ресторане и встречалась с одним из двух мужчин, с которыми одновременно «не пересекала черту». Мы прожили в Нью-Йорке всего месяц, а потом Пол ушел из магистратуры, решив, что он не хочет учиться, а хочет играть на гитаре. Спустя полгода мы совсем уехали из Нью-Йорка, ненадолго вернувшись в Миннесоту. Потом отправились в продлившуюся несколько месяцев автомобильную поездку по всему Западу, описав широкий круг, который охватывал Гранд-Каньон и Долину Смерти, Биг-Сюр и Сан-Франциско. Под конец этой поездки, поздней весной, мы обосновались в Портленде и нашли себе работу в ресторанах. Поначалу жили у моей подруги Лизы в ее крошечной квартирке. Затем переехали на ферму в 10 милях от города, где получили возможность провести лето – в обмен на то, что приглядывали за козой, кошкой и целым выводком экзотических диких кур. Мы вытащили из нашего грузовичка футон и спали на нем в гостиной, под большим широким окном, которое выходило в сад, заросший лещиной. Мы подолгу гуляли, собирали ягоды и занимались любовью. Я смогу, думала я. Я смогу быть Полу женой.
И снова я ошиблась. Я могла быть только той, кем, казалось, должна была быть. Только сейчас – в еще большей степени. Я даже не помнила той женщины, которой была до того, как моя жизнь раскололась надвое. Живя на этой маленькой ферме на дальней окраине Портленда, несколько месяцев спустя после второй годовщины смерти матери, я больше не беспокоилась о том, чтобы не пересекать черту. Когда Пол принял предложение о работе в Миннеаполисе, которая потребовала от него возвращения в Миннесоту прямо посреди нашего экзотического ангажемента по уходу за курами, я осталась в Орегоне. И стала любовницей бывшего бойфренда женщины, которой принадлежали экзотические цыплята. Я переспала с поваром в ресторане, где работала, обслуживая столики. Я переспала с массажистом, который угостил меня ломтиком бананово-сливочного пирога и подарил бесплатный массаж. И со всеми тремя – в течение каких-нибудь пяти дней.
* * * * *
Я попалась в ловушку собственной неспособности ни бросить Пола, ни оставаться ему верной. Поэтому и ждала, чтобы он оставил меня.
* * * * *
Думаю, примерно так чувствуют себя люди, которые нарочно наносят себе ножевые ранения. Некрасиво – зато чисто. Нехорошо – но никаких сожалений. Я пыталась исцелиться. Пыталась изгнать зло из своего организма, чтобы снова стать хорошей. Исцелить себя от себя самой. К концу лета, когда я вернулась в Миннеаполис, чтобы жить вместе с Полом, я верила, что мне это удалось. Я думала, что стала другой, что стала лучше, что дело сделано. И некоторое время так и было – мне удалось хранить верность ему всю осень и начало нового года. А потом я закрутила очередную интрижку. Я знала, что дошла до края. Я больше не могла выносить саму себя. Я, наконец, должна была сказать Полу слова, которые разодрали всю мою жизнь надвое. Дело не в том, что я его не любила. А в том, что я должна была быть одна, хотя и не понимала, почему.Моя мама была мертва три года.
Когда я сказала ему все, что должна была сказать, мы оба рухнули на пол и зарыдали. На следующий день Пол съехал с квартиры. Постепенно мы рассказали нашим друзьям, что расстаемся. Мы надеемся, что нам удастся с этим справиться, говорили мы. Нам необязательно разводиться. Поначалу они нам не поверили – мы казались такими счастливыми, говорили все. А потом они страшно разозлились – не на нас, а на меня. Одна из самых близких подруг вынула мою фотографию, которая стояла у нее в рамке, разорвала ее пополам и прислала мне по почте. Другая закрутила роман с Полом. Когда я была вне себя от обиды и ревности, третья подруга сказала, что именно этого-то я и заслуживаю: мол, что посеешь, то и пожнешь. Мне нечего было ей возразить, но сердце все равно было разбито. Я лежала одна на нашем футоне, чувствуя, что мое тело чуть ли не взмывает в воздух от боли.
* * * * *
Я переспала с тремя мужчинами в течение каких-нибудь пяти дней. Я пыталась исцелиться. Пыталась изгнать зло из своего организма, чтобы снова стать хорошей. Исцелить себя от себя самой.
* * * * *
Спустя три месяца после расставания мы по-прежнему терзались всеми муками ада. Я не хотела ни снова сходиться с Полом, ни разводиться с ним. Я хотела бы, чтобы меня было две, чтобы можно было сделать и то и другое. Пол встречался с целой вереницей женщин, а я внезапно стала целомудренной. Теперь, когда я сексом разрушила свой брак, секс оказался в моих мыслях на последнем месте.– Тебе нужно уехать из Миннеаполиса к чертовой матери, – как-то раз сказала моя подруга Лиза во время одного из наших надрывных ночных разговоров. – Приезжай ко мне в Портленд, – предложила она.
Спустя неделю я ушла с работы, загрузила свой грузовик и отправилась на запад, по тому же маршруту, по которому проехала годом позже, чтобы начать свой поход по Маршруту Тихоокеанского хребта.
К тому времени как добралась до Монтаны, я поняла, что поступила правильно. Бескрайние зеленые просторы расстилались на целые мили за моим ветровым стеклом, а небо уходило еще дальше. Город Портленд подмигивал мне издалека, невидимый за горизонтом. Он будет для меня роскошным убежищем, пусть и ненадолго. Я оставлю позади все свои тревоги.
* * * * *
Теперь, когда я сексом разрушила свой брак, секс оказался в моих мыслях на последнем месте.
* * * * *
Но вместо этого я лишь нашла новые.
Глава 3. Женщина с дырой в сердце
Проснувшись на следующее утро в своем номере в мотеле «Уайтс», я приняла душ и встала перед зеркалом, чистя зубы и мрачно разглядывая себя. Я пыталась ощутить нечто вроде приятного волнения, но вместо него пришла только угрюмая неуверенность. То и дело в мыслях моих возникал приговор, грохотавший в моей голове, как глас божий. И, пока я смотрела на свое отражение в этом тусклом, покрытом пятнами зеркале, он зазвучал снова: женщина с дырой в сердце. Это была я. Вот почему вчера вечером мне так хотелось, чтобы рядом был хоть какой-нибудь спутник. Вот почему я оказалась здесь, голая, в номере мотеля, со смехотворной идеей совершить трехмесячный одиночный поход по МТХ. Я опустила щетку, наклонилась к зеркалу и вгляделась в собственные глаза. Я чувствовала, что внутри меня все рассыпается, словно лепестки отцветшего цветка на ветру. Стоило мне шевельнуть хоть одним мускулом, и еще один мой лепесток улетал прочь. Пожалуйста, думала я. Пожалуйста…
Я подошла к кровати и стала разглядывать свою походную униформу. Прежде чем пойти в душ, я аккуратно разложила ее на постели – так же, как сделала моя мама, когда я в первый раз должна была пойти в школу. Когда я надела лифчик и стала натягивать футболку, крошечные корочки, которые еще покрывали мою новую татуировку, зацепились за рукав, и я осторожно отшелушила их. Это была моя единственная татуировка – синяя лошадка на левой дельтовидной мышце. Пол сделал себе такую же. Этими татуировками мы отметили наш развод, который стал окончательным всего месяц назад. Мы больше не были женаты, но эти татуировки казались нам доказательством наших вечных уз.
Мне еще отчаяннее хотелось позвонить Полу, чем накануне вечером, но я не могла себе этого позволить. Он слишком хорошо меня знал. Он услышал бы печаль и нерешительность в моем голосе и понял, что дело не только в том, что я взволнована из-за начала похода. Он почувствовал бы, что я должна что-то ему сказать.
Я натянула носки, зашнуровала ботинки, подошла к окну и отдернула занавески. Солнце ослепительно отражалось от белых камешков парковки. Через дорогу была заправочная станция – хорошее место, чтобы поймать попутку, которая подбросит меня к началу маршрута. Когда я выпустила из рук занавеску, в комнате снова стало темно. Мне она нравилась такой, похожей на безопасный кокон, который мне никогда не придется покинуть, – хотя я и понимала, что это не так. Было 9 утра, а на улице уже стало жарко, и белый дырчатый ящик в углу вновь ожил, взревев и наполнив комнату прохладой. Несмотря на все, что намекало мне, что я иду в никуда, все же было место, где я должна оказаться: первый день на МТХ.
Там был голубой компрессионный мешок, в котором лежала одежда, которую я еще не носила: пара флисовых брюк, термофутболка с длинным рукавом, толстый флисовый анорак с капюшоном, две пары шерстяных носков и двое трусов, пара тонких перчаток, панама, флисовая шапка, непромокаемые брюки. Еще один, более плотный непромокаемый мешок с сухим пайком, был под завязку набит продуктами, которые понадобятся мне в течение следующих четырнадцати дней, прежде чем я доберусь до первой «подзаправочной» остановки – места под названием Кеннеди-Медоуз. Также там был спальный мешок и походный стульчик, который можно разложить так, чтобы он служил подушкой. Головной фонарик – такой, какие носят шахтеры, и пять эластичных шнуров. Был фильтр для воды и крохотная складная плитка, высокая алюминиевая канистра с газом и маленькая розовая зажигалка. Маленький котелок, вложенный внутрь котелка побольше. Приборы, складывающиеся пополам. Пара дешевых спортивных сандалий, которые я намеревалась носить в конце каждого дня, поставив лагерь перед ночевкой. Быстросохнущее полотенце, термометр-брелок, брезент и термоизолированная пластиковая кружка с ручкой. Комплект сыворотки против змеиных укусов и швейцарский армейский нож. Миниатюрный бинокль в застегивающемся на молнию футляре из кожзама и моток флуоресцентной веревки. Компас, которым я еще не научилась пользоваться, и книга, которая должна была меня этому научить, под названием «Как не заблудиться» – ее я намеревалась прочесть во время перелета в Лос-Анджелес, но так и не прочла. Аптечка первой помощи в девственно-чистом красном парусиновом чехле, закрывавшемся на кнопку, моток туалетной бумаги в зиплок-пакете[13]. Лопатка из нержавеющей стали, у которой были собственные черные ножны с надписью U-Dig-It на лицевой стороне. Маленький пакет с туалетными принадлежностями и личными вещами, которые, как я думала, понадобятся мне в дороге, – шампунь и кондиционер, мыло, лосьон и дезодорант, кусачки для ногтей, репеллент от насекомых и лосьон от солнца, щетка для волос, натуральная губка для менструаций и тюбик водоотталкивающего и солнцезащитного бальзама для губ. Электрический фонарик и металлический фонарь под свечу, запасные свечи и складная пила – для чего, я и сама не знала – и зеленый нейлоновый мешок со сложенной палаткой. Две пластиковые бутылки для воды по 32 унции[14] каждая, заплечный бурдюк для воды, способный вместить 2,6 галлона[15], комок нейлона величиной с кулак, который разворачивался в дождевик для моего рюкзака, и шарик из гортекса[16], который, раскрываясь, превращался в дождевик для меня. Еще там были вещи, которые я взяла на случай, если другие вещи меня подведут – запасные батарейки, коробка со спичками, которые не боятся воды, спасательное одеяло и бутылочка с таблетками йодина. Две ручки и три книги (помимо «Как не заблудиться»): «Маршрут Тихоокеанского хребта, часть I: Калифорния» (тот самый путеводитель, который и сподвиг меня на это путешествие, созданный квартетом авторов, спокойно, но жестко рассказывавших о трудностях и прелестях этого маршрута), «Когда я умирала» Уильяма Фолкнера и «Мечта об общем языке» Адриенны Рич. Двухсотстраничный альбом для набросков, который я использовала в качестве дневника. Зиплок-пакет с моей водительской лицензией и небольшим свертком наличных, ворохом почтовых марок и крохотным блокнотиком на пружинке, в котором на нескольких страницах были нацарапаны адреса друзей. Здоровенный профессиональный 35-мм фотоаппарат Minolta X-700 со съемными линзами и съемной вспышкой и миниатюрный складной треножник – все это было упаковано внутри пухлого чехла от камеры размером с футбольный мяч.
Чтобы закупить добрую долю всех этих благ, я раз десять заходила в магазин туристического снаряжения в Миннеаполисе под названием REI. И не скажу, что это было простым делом. Как я вскоре выяснила, покупать даже бутылку для воды, прежде не изучив основательно новейшие технологии изготовления бутылок, было глупостью. Приходилось принимать во внимание различные «за и против» самых разных материалов, не говоря уже об исследованиях, касавшихся дизайна фляги. И это была самая мелкая, наименее сложная из покупок. Остальная часть снаряжения оказалась еще сложнее, как я обнаружила после консультаций с продавцами REI, которые с надеждой спрашивали, не могут ли они помочь мне, всякий раз, когда замечали меня у витрин с походными плитками или между рядами палаток. Они были разного возраста, отличались манерой разговора и областью специализации по приключениям в дикой природе, но между ними было и нечто общее. Все до единого они могли разговаривать о снаряжении с таким воодушевлением и так долго, что это ошеломляло меня, и в итоге я совершенно переставала понимать что бы то ни было. Они заботились о том, чтобы мой спальный мешок имел устройство, предохраняющее молнию от застревания. И муфту для лица, которая позволяет капюшону плотно прилегать, не мешая мне дышать. Они испытывали искреннее удовольствие от того, что в моем водяном фильтре был складчатый элемент из стекловолокна для увеличения поверхностной площади. Их знания каким-то образом передавались мне. К тому времени как я приняла решение покупать именно этот рюкзак – с новейшей гибридной внешней рамой, которая, как утверждалось, обладает балансом и гибкостью внутренней рамы, – я уже чувствовала себя экспертом по рюкзакам.
И только теперь, стоя и глядя на эту кучу методично подобранного снаряжения, лежавшего на кровати в моем номере мотеля в пустыне Мохаве, я поняла – с глубоким смирением, – что никакой я не эксперт.
Я подошла к кровати и стала разглядывать свою походную униформу. Прежде чем пойти в душ, я аккуратно разложила ее на постели – так же, как сделала моя мама, когда я в первый раз должна была пойти в школу. Когда я надела лифчик и стала натягивать футболку, крошечные корочки, которые еще покрывали мою новую татуировку, зацепились за рукав, и я осторожно отшелушила их. Это была моя единственная татуировка – синяя лошадка на левой дельтовидной мышце. Пол сделал себе такую же. Этими татуировками мы отметили наш развод, который стал окончательным всего месяц назад. Мы больше не были женаты, но эти татуировки казались нам доказательством наших вечных уз.
Мне еще отчаяннее хотелось позвонить Полу, чем накануне вечером, но я не могла себе этого позволить. Он слишком хорошо меня знал. Он услышал бы печаль и нерешительность в моем голосе и понял, что дело не только в том, что я взволнована из-за начала похода. Он почувствовал бы, что я должна что-то ему сказать.
Я натянула носки, зашнуровала ботинки, подошла к окну и отдернула занавески. Солнце ослепительно отражалось от белых камешков парковки. Через дорогу была заправочная станция – хорошее место, чтобы поймать попутку, которая подбросит меня к началу маршрута. Когда я выпустила из рук занавеску, в комнате снова стало темно. Мне она нравилась такой, похожей на безопасный кокон, который мне никогда не придется покинуть, – хотя я и понимала, что это не так. Было 9 утра, а на улице уже стало жарко, и белый дырчатый ящик в углу вновь ожил, взревев и наполнив комнату прохладой. Несмотря на все, что намекало мне, что я иду в никуда, все же было место, где я должна оказаться: первый день на МТХ.
* * * * *
Это была я. Здесь, в номере мотеля, голая, со смехотворной идеей совершить трехмесячный одиночный поход по МТХ.
* * * * *
Я расстегнула отделения рюкзака и вытащила из него все, швыряя вещи на постель. Подняла с пола пластиковые пакеты и опорожнила их тоже, а потом уставилась на эту кучу предметов. Их все мне предстояло нести с собой в течение следующих трех месяцев.Там был голубой компрессионный мешок, в котором лежала одежда, которую я еще не носила: пара флисовых брюк, термофутболка с длинным рукавом, толстый флисовый анорак с капюшоном, две пары шерстяных носков и двое трусов, пара тонких перчаток, панама, флисовая шапка, непромокаемые брюки. Еще один, более плотный непромокаемый мешок с сухим пайком, был под завязку набит продуктами, которые понадобятся мне в течение следующих четырнадцати дней, прежде чем я доберусь до первой «подзаправочной» остановки – места под названием Кеннеди-Медоуз. Также там был спальный мешок и походный стульчик, который можно разложить так, чтобы он служил подушкой. Головной фонарик – такой, какие носят шахтеры, и пять эластичных шнуров. Был фильтр для воды и крохотная складная плитка, высокая алюминиевая канистра с газом и маленькая розовая зажигалка. Маленький котелок, вложенный внутрь котелка побольше. Приборы, складывающиеся пополам. Пара дешевых спортивных сандалий, которые я намеревалась носить в конце каждого дня, поставив лагерь перед ночевкой. Быстросохнущее полотенце, термометр-брелок, брезент и термоизолированная пластиковая кружка с ручкой. Комплект сыворотки против змеиных укусов и швейцарский армейский нож. Миниатюрный бинокль в застегивающемся на молнию футляре из кожзама и моток флуоресцентной веревки. Компас, которым я еще не научилась пользоваться, и книга, которая должна была меня этому научить, под названием «Как не заблудиться» – ее я намеревалась прочесть во время перелета в Лос-Анджелес, но так и не прочла. Аптечка первой помощи в девственно-чистом красном парусиновом чехле, закрывавшемся на кнопку, моток туалетной бумаги в зиплок-пакете[13]. Лопатка из нержавеющей стали, у которой были собственные черные ножны с надписью U-Dig-It на лицевой стороне. Маленький пакет с туалетными принадлежностями и личными вещами, которые, как я думала, понадобятся мне в дороге, – шампунь и кондиционер, мыло, лосьон и дезодорант, кусачки для ногтей, репеллент от насекомых и лосьон от солнца, щетка для волос, натуральная губка для менструаций и тюбик водоотталкивающего и солнцезащитного бальзама для губ. Электрический фонарик и металлический фонарь под свечу, запасные свечи и складная пила – для чего, я и сама не знала – и зеленый нейлоновый мешок со сложенной палаткой. Две пластиковые бутылки для воды по 32 унции[14] каждая, заплечный бурдюк для воды, способный вместить 2,6 галлона[15], комок нейлона величиной с кулак, который разворачивался в дождевик для моего рюкзака, и шарик из гортекса[16], который, раскрываясь, превращался в дождевик для меня. Еще там были вещи, которые я взяла на случай, если другие вещи меня подведут – запасные батарейки, коробка со спичками, которые не боятся воды, спасательное одеяло и бутылочка с таблетками йодина. Две ручки и три книги (помимо «Как не заблудиться»): «Маршрут Тихоокеанского хребта, часть I: Калифорния» (тот самый путеводитель, который и сподвиг меня на это путешествие, созданный квартетом авторов, спокойно, но жестко рассказывавших о трудностях и прелестях этого маршрута), «Когда я умирала» Уильяма Фолкнера и «Мечта об общем языке» Адриенны Рич. Двухсотстраничный альбом для набросков, который я использовала в качестве дневника. Зиплок-пакет с моей водительской лицензией и небольшим свертком наличных, ворохом почтовых марок и крохотным блокнотиком на пружинке, в котором на нескольких страницах были нацарапаны адреса друзей. Здоровенный профессиональный 35-мм фотоаппарат Minolta X-700 со съемными линзами и съемной вспышкой и миниатюрный складной треножник – все это было упаковано внутри пухлого чехла от камеры размером с футбольный мяч.
* * * * *
Я вытащила все вещи из рюкзака и пластиковых пакетов, а потом уставилась на эту кучу предметов. Их все мне предстояло нести с собой в течение следующих трех месяцев.
* * * * *
Не то чтобы я была фотографом…Чтобы закупить добрую долю всех этих благ, я раз десять заходила в магазин туристического снаряжения в Миннеаполисе под названием REI. И не скажу, что это было простым делом. Как я вскоре выяснила, покупать даже бутылку для воды, прежде не изучив основательно новейшие технологии изготовления бутылок, было глупостью. Приходилось принимать во внимание различные «за и против» самых разных материалов, не говоря уже об исследованиях, касавшихся дизайна фляги. И это была самая мелкая, наименее сложная из покупок. Остальная часть снаряжения оказалась еще сложнее, как я обнаружила после консультаций с продавцами REI, которые с надеждой спрашивали, не могут ли они помочь мне, всякий раз, когда замечали меня у витрин с походными плитками или между рядами палаток. Они были разного возраста, отличались манерой разговора и областью специализации по приключениям в дикой природе, но между ними было и нечто общее. Все до единого они могли разговаривать о снаряжении с таким воодушевлением и так долго, что это ошеломляло меня, и в итоге я совершенно переставала понимать что бы то ни было. Они заботились о том, чтобы мой спальный мешок имел устройство, предохраняющее молнию от застревания. И муфту для лица, которая позволяет капюшону плотно прилегать, не мешая мне дышать. Они испытывали искреннее удовольствие от того, что в моем водяном фильтре был складчатый элемент из стекловолокна для увеличения поверхностной площади. Их знания каким-то образом передавались мне. К тому времени как я приняла решение покупать именно этот рюкзак – с новейшей гибридной внешней рамой, которая, как утверждалось, обладает балансом и гибкостью внутренней рамы, – я уже чувствовала себя экспертом по рюкзакам.
И только теперь, стоя и глядя на эту кучу методично подобранного снаряжения, лежавшего на кровати в моем номере мотеля в пустыне Мохаве, я поняла – с глубоким смирением, – что никакой я не эксперт.