Шервуд Том. Адония

   В этот раз он ехал в пансион донны Бригитты. С удобством расположившись в карете, патер читал присланную из пансиона аттестацию своей питомицы: «латынь – идеально; закон церкви – идеально; рукоделие – идеально; послушание – удручающе»…Отложив лист в сторону, он, закрыв глаза, прошептал:
   – Кажется, я нашёл…Эта Адония – награда за все мои труды…
   Люпус и не подозревал, что два года назад, в зимнюю рождественскую ночь, он мог лишиться такой важной для него воспитанницы.

Серафим

   Метресса не могла допустить, чтобы служки видели, как она, всесильная донна Бригитта, выбрала себе врагом маленькую беззащитную девочку. Но гордое сердце её ни на минуту не могло забыть, как эта упрямая дворяночка выкрикнула ей прямо в лицо: «– ты злая!..» Наказать дворяночку следует как можно жёстче. Пока она маленькая, её можно привести к бессловесному послушанию. Но как сделать, чтобы это выглядело справедливо в глазах тех же служек? Змея синеглазая прекрасно отвечает уроки. Ехидна рыжеволосая со всеми улыбчива и добра. Жаба упрямая исполнительна и аккуратна. Но ведь когда-нибудь она должна сделать что-то такое, за что её можно будет наказать?
   Злопамятность помогает ненависти быть терпеливой. Донна Бригитта ждала целых два года.
   Готовились отмечать рождество. За окнами было ветрено, снежно, а здесь, в обеденной зале, жарко натоплены обе печи; суетно, весело, пахнет хвоей. Воспитанницы по очереди допускались к стоящему на столе ларцу, доставали из него какое-либо украшение и спешили к высокой ёлке – повесить это украшение на одну из колких, благоухающих, зелёных ветвей.
   Адония уже украсила праздничную ель тонким медным диском снежинки и бумажным раскрашенным домиком. И сейчас, когда снова подошла её очередь, она вынула из ларца ангела. На восковом лице его были выписаны большие синие очи, алым штрихом обозначены улыбающиеся уста. Золотые волосы; на спине – пара золотых длинных крыл.
   – О, это самая красивая игрушка в ларце! – радостно сказал кто-то рядом. – Это – серафим!
   Адония подняла лицо. Ну конечно, Александрина, добрая ко всем воспитанницам служка.
   – Кто такой серафим? – замирая от восторга, спросила Адония.
   – Это такой ангел, который спасает и охраняет!
   Но им не дали побеседовать об этом удивительном ангеле. Послышался громкий окрик метрессы: «Не задерживай остальных!», – и девочка, не отводя взгляда от лежавшего в её ладонях златокрылого серафима, торопливо пошла в сторону ёлки. И натолкнулась на приготовляемый к праздничной трапезе стол. Стоявший на самом краю кувшин с молоком покачнулся – и грохнулся об пол. До самой ёлки выплеснулась большая белая лужа. Все испуганно замерли.
   – Ну что же, – ледяным голосом произнесла донна Бригитта. – Никто не станет за тебя исправлять содеянное тобой. Отправляйся на ферму и принеси молоко.
   – Я пойду с ней! – поспешно вызвалась Александрина.
   – Нет. Сама сделала – сама пусть исправит.
   – Но там же ветер и снег! А до фермы – почти две мили!
   – Сестра Александрина. Оденьте её и отправьте. И, если она до темноты не вернётся – приготовьте для неё розги.
   Адония, взглянув на Александрину, прошептала:
   – Я же должна читать стихотворение на латыни!
   – Сегодня, кажется, не придётся, – так же шёпотом ответила ей девушка.
   Кто-то вынул из рук Адонии ангела и унёс к ёлке. Саму же её, подталкивая в плечи, повели облачаться в тёплую одежду. Укутав и повязав большой толстый платок, девочку просто вывели за дверь, и дверь затворили.
   Порыв ветра бросил Адонии в лицо пригоршню колкого снега. Из глаз её выкатились две слезинки. Вытереть их она не могла – обеими руками прижимала к животу большой, с глиняной крышкой, молочный кувшин. Адония понимала, что скоро стемнеет, и надо спешить – летом она однажды ходила со служками на ферму, и тогда дорога показалась ей очень длинной, но это было летом, а сейчас – ветер и снег…
   И всё-таки она не спешила. Хрустя снегом, Адония обогнула главное здание пансиона и, приблизившись к окну, стала смотреть на ель, надеясь увидеть на одной из ветвей золочёного ангела. Нет, не видно…
   Вдруг послышались чьи-то торопливые шаги. – Как хорошо, что ты ещё не ушла! – быстро произнесла Александрина. Она была в тонком чёрном платье и тонком платке. Выбежала, не набросив никакой тёплой одежды. – Вот, возьми-ка! – прошептала она и, достав из кармана улыбающегося серафима, спрятала его у Адонии на груди. Перевязала на ней платок, подтолкнула в сторону ворот. – Если устанешь – оставайся на ферме! Пусть даже розги, но в темноту не ходи! Адония дошла до ворот, сообщила хмурой привратнице – Донна Бригитта послала меня на ферму. Та равнодушно открыла ворота, выпустила девочку и с грохотом ворота закрыла. Широкая тропинка вела от ворот до самой фермы – сёстры ходили туда каждый день. Пошла, прижимая кувшин к груди, и Адония. Если бы не этот кувшин, она дошла бы до фермы ещё засветло! Но он оказался таким тяжёлым. Так часто пришлось останавливаться и отдыхать… Было уже совсем темно, когда девочка различила перед собой чёрное массивное строение. Нигде не слышалось человеческого голоса. Ни одно окно не светилось. С трудом Адония отыскала дверь. Долго дёргала за ручку, прежде чем дверь поддалась. Вошла внутрь. Тепло. Запах навоза. И – полная темнота. Дышит кто-то! Убежать? Но так нужно хоть немного согреться. Вот тут что-то твёрдое – можно присесть… Она даже слегка задремала. Вдруг там, в темноте кто-то затопал – так громко, так близко! Вскрикнув, Адония бросилась к слабо светящемуся проёму приотворённой двери. Она выбежала из коровника и увидела, что на дворе – ночь. Белая равнина залита слабым, лунным, голубоватым светом. Сзади снова затопали! Скорее, скорее домой. Задыхаясь, забыв про брошенный в тёмном помещении кувшин, Адония бежала к пансиону. Устала, пошла медленно. Под ногами громко поскрипывал снег. Казалось, она никогда не доберётся до знакомых ворот. Шла бесконечно долго. Но вот, наконец, и они! Адония постучала. За воротами – тишина. Привратница сладко спала в караульной – стоящем невдалеке от ворот небольшом доме. Адония, устав стучать, присела, привалясь спиной к деревянной створке. Холодно было так, что выступали слёзы. Постанывая от боли в замёрзших ногах, она слабо звала: «Александрина! Александрина…» Потом её окружила высоко поднявшаяся зелёная трава. Над головой плавилось огромное горячее солнце. Пришёл какой-то кот со свиным пятаком вместо носа, стал жечь пылающим факелом её ноги. Адония хотела закричать, но не смогла. В этот миг вдруг блеснули перед глазами сверкающие золотом крылья. В руке серафима струился огненный меч. Оживший ангел взмахнул им, и кот, дико взвыв, обратился в клуб чадного дыма. В следующий миг и клуб, и ангел пропали. Адония сладко вздрогнула: «как тепло!» Над ней послышались голоса. – Несите быстро ведро горячей воды! Кажется, привратница. – Зачем воды? (это голос Ксаверии). Нужно отнести её… – Да она обмочилась ночью! И примёрзла! – Вот гадина. Когда Адония пришла в себя, она лежала в своей кроватке, укрытая несколькими одеялами. Над ней склонилось чьё-то лицо. Она слабо прошептала – Александриночка…Прижав палец к губам, Александрина оглянулась, достала фигурку золотокрылого ангела и, отпахнув край одеял, положила её рядом с Адонией. Руки девочки коснулись бумажные, наклеенные на воск одежды серафима. – Всё хорошо! – проговорила Александрина, поправляя на девочке одеяла. – Теперь будет всё хорошо! Когда Адонии разрешили вставать, первое, что она сделал – спрятала своего ангела в пустой заброшенной комнатке. Потом в эту комнатку снесли какой-то хлам и двери заколотили.

Фиона

   Метресса после этого случая приказала себе быть осторожной. На содержание этой дворянки дают хорошие деньги. Кто их стал бы платить, если бы с ней что-то случилось? Время от времени, когда маленькая воспитанница показывала характер, ей доставались розги, но боль питомица Люпуса научилась терпеть. Затаённую ненависть донны Бригитты к ней, строптивой малявке, девочка приняла как неизбежную сторону жизни и не очень-то обращала на неё внимание. В размеренной повседневности было нечто иное, что всецело, по настоящему занимало её: принимаемые в пансион новые воспитанницы. Они приносили с собой то, что было для маленькой сироты очень ценным: знание большого мира. Того самого мира, который у неё отняли, когда заперли здесь, в помещении бывшей тюрьмы. Мира, что жил где-то там, за стенами, и ждал её, и пугал, и притягивал. Адония окружала вновь прибывших воспитанниц заботой и участием, посвящала в объявленные и тайные законы местного бытия, предостерегала от опрометчивых поступков, – а взамен с необъяснимым трепетом ждала рассказов о загадочном мире, что жил своей жизнью по ту сторону стен. Её до дрожи волновало то, что называлось коротким словом «город», – отчего там много людей? Отчего много карет? Какие там торговые лавки? Что в них продают? Какие бывают деньги? Правда ли, что люди умеют построить дом, который может переплыть море? Какое интересное у него имя: «корабль»! Действительно ли девочки и женщины носят не одинаково серые платья, а самые разнообразные и цветные?
   Новую воспитанницу, темноглазую Фиону, к метрессе Бригитте привезли за день до появления в пансионе патера Люпуса.
   Так же, как и пять лет назад, распахнув дверь с округлым верхом, сестра Ксаверия прокричала:
   – Новенькая!
   И тотчас в коридор выбежали две служки, и с ними – взволнованная Адония.
   – Доброе утро, моя прелесть! – звонко выкрикнула она, порывисто обнимая покрасневшую, смущённую девочку лет десяти-одиннадцати. – Я – Адония, а тебя как зовут?
   Служка с бородавкой над бровью раздражённо отпихнула её, но Адония, не обратив на это никакого внимания, изогнулась, как змейка, шмыгнула – и снова приблизилась к незнакомке. Приблизилась, схватила за руку, уставила в покрасневшее личико ждущий ответа взгляд.
   – Фиона, – едва слышно проговорила девочка.
   – Тут вот как, Фиона, – заторопилась Адония. – Вот это – сестра Александрина, она добрая и с ней можно поговорить. Вот это – сестра Ксаверия, она всегда злая и никого не любит…
   Сестра Ксаверия в ответ на это, размахнувшись, продемонстрировала готовность отвесить Адонии подзатыльник, но на действие не решилась, а лишь прошипела: – Жди розги сегодня! – на что Адония, увлекая за собой Фиону, лишь досадливо обронила: – Вот, убедилась?
   Александрина, оставив новенькую на попечение Адонии, отправилась приготовить мыльню. Вторая послушница, подхватив сундучок, с которым прибыла Фиона, куда-то его унесла. Ксаверия, бормоча ругательства, заковыляла к донне Бригитте – жаловаться.
   Адония, приведя новообретённую подружку в большую общую спальню, усадила её на свою постель и деловито спросила:
   – Ну, как доехала?
   Фиона, с едва заметным кивком ответила:
   – Хорошо, – и, в свою очередь спросила: – Здесь волосы всем отрезают?
   – Нет, не всем, – сказала Адония, проводя ладошкой по своей коротко остриженной голове. – Считается, кто из девочек хорошо запоминает науки и прилично себя ведёт – те могут иметь длинные волосы. Остальные – нет. Но это враки. На самом деле длинные волосы у тех, кто угождает донне Бригитте. А если ты ей не понравилась – будь хоть самой лучшей – раз в три недели тебя будут стричь.
   – Мне будет жалко мои волосы, – прошептала Фиона, выпуская из-под чепца густые и длинные, до пояса, чёрные пряди.
   Глаза её наполнились слезами.
   – Тогда вот как, – торопливо заговорила Адония. – Обязательно говори донне Бригитте «госпожа». «Да, госпожа; нет, госпожа». Она это обожает. Никогда не смотри на неё и никогда ни о чём не спрашивай. Лучше у меня спроси или у сестры Александрины. И всё будет хорошо!
   Пролетели десять минут. Когда Александрина, разыскивая новую воспитанницу, заглянула в спальню, Фиона, часто моргая, растерянно смотрела на Адонию, а та, встав перед ней и уперев ручонки в бока, гневно выговаривала:
   – И ты не сказала?! У тебя в сундуке столько сладкого – и ты не сказала! Да ты знаешь, что за сладкое можно кое у кого здесь выменять даже зеркальце! Или даже круглое цветное стекло!
   Она, оглянувшись, увидела Александрину и, бросившись к ней, что-то быстро сказала. Девушка, неуверенно улыбнувшись, кивнула.
   – Да! – проговорила ей, уже уходящей, вслед, Адония. – И Бородавочница сейчас у Бригитты, и сундучок у Фионы не заперт!
   Вернувшись к подружке, она таинственно сообщила:
   – Теперь ещё пять минут подождать – и будет всё хорошо!
   Но это хорошее, по её обещанию воплотившись, принесло с собой много плохого.

Алая лента

   Вошла, часто дыша, раскрасневшаяся Александрина. В руках у неё белели какие-то свёртки. Адония, вскочив, быстро и радостно разложила их на кровати.
   – Поскорее, – попросила их Александрина, – мыльня уже готова, да и урок сейчас закончится и все воспитанницы вернутся!
   – Все на уроке? – удивлённо поинтересовалась Фиона. – А ты что же?
   – Я латынь знаю так же хорошо, как и сестра Люция, – махнула рукой Адония. – Она меня отправляет гулять, потому что я её иногда поправляю. Ты иди, тебя сейчас помоют, переоденут и поведут к донне Бригитте, а я пока твои сладости спрячу.
   Через два часа Фиона, в платье из серой, напоминающей мешковину ткани, с сияющим, ясным лицом вошла в спальную залу. Метресса не распорядилась остричь её длинные волосы. Девочка была счастлива.
   Спальная зала тихо гудела от многочисленных, но приглушённых до полушёпота голосов: в пансионе громко разговаривать не позволялось. Адония стремительно пронеслась сквозь расступающиеся перед ней стайки серых воспитанниц, схватила свою новую подружку за руку и, нарушая строгое правило, громко сказала:
   – Девочки! Это Фиона.
   Она привела новенькую к своей постели и усадила. Воспитанницы потянулись было знакомиться, но Адония их остановила. Она пригласила подойти всего лишь двоих, и остальные, что-то сразу поняв, приближаться не стали.
   Какое-то время маленькая компания перешёптывалась, потом Фионе были продемонстрированы два сокровища. Первым оказалась овальная шкатулочка – тоненькая, слишком плоская для шкатулки. Под её откидывающейся на металлической петле крышкой поблёскивало настоящее стеклянное зеркальце. Вторым было медное, размером с ладошку, кольцо, в котором, разделённые на три лепестка сверкающими перегородками из амальгамы, находились три цветных стёклышка. Если поднести к глазу и посмотреть сквозь красное, то весь мир представал как бы объятый пожаром. Сквозь второе, зелёное, всё вокруг виделось лесным, травянистым, весенним. Ну а жёлтое стёклышко заливало и стены, и лица, и платья золотым солнечным светом.
   – Могу отдать зеркальце вот за это, это и это, – взволнованно проговорила владелица чудесной шкатулки, указывая на разложенные перед ними свёртки (теперь уже развёрнутые) с принадлежащими Фионе сладостями.
   – А я могу отдать цветной круг тоже за всё это и ещё вон за то.
   Фиона растерянно посмотрела на Адонию. Что же ей выбрать? Адония сидела, отрешённо, покусывая губы, молчала. Потом, вздохнув, порывисто встала и метнулась в другой конец спальной залы. Там она подсела к кому-то, о чём-то шёпотом заговорила. Но один раз повысила голос:
   – Ореста! – прикрикнула она. – Не твоих ушей это дело! Топай отсюда!
   – Очень надо! – торопливо отходя, ворчливо отозвалась Ореста, – ширококостная, с конопатым лицом крепышка лет тринадцати (между собой девочки её звали «крестьянкой»).
   О чём-то договорившись, Адония, сияя улыбкой, прибежала к компании, сложила все сладости в кучу и унесла назад, в дальний угол залы. Вернувшись, она, извиняясь, чмокнула в щёчки владелиц сокровищ и объявила:
   – Всё. Сладкого больше нет. Всё обменено.
   Девочки, пожав плечами, ушли, а Фиона растерянно спросила:
   – На что обменено?
   В ответ на её вопрос Адония, насторожённо оглянувшись, вынула из кармашка и вложила в ладони подруги вспыхнувшую алым ленту для волос – широкую, длинную.
   – Ой, какое чудо! – прошептала Фиона. – Спасибо. Как раз к моим волосам. У меня в сундуке лежит лента, только синяя…
   – Забудь про то, что было у тебя в сундуке, – грубовато сказала Адония. – Бригитта забирает всё, у всех и всегда. Ничего своего ты больше никогда не увидишь.
   – Но почему… – начал было Фиона, но договорить не успела.
   – Итак! – послышался громкий голос одной из служек. – Перед обедом у вас ещё один урок. Все – в учебную залу!
   – Догоняй! – вскакивая, сказала Фионе Адония, выхватывая из рук и запихивая ей в карман ленту. – Я займу тебе местечко за третьим столом. Пошепчемся!
   Воспитанницы серыми безликими стайками входили в залу и устраивались за тремя длинными, от стены до стены, столами. Адония, заняв два места за дальним, нетерпеливо привставала, высматривая подружку. Фиона вошла последней – и в сером помещении вдруг вспыхнул яркий солнечный луч. Волосы новенькой были собраны и подвязаны алой шёлковой лентой.
   – Что это такое? – вдруг взвизгнула послушница, вытягивая дрожащий палец.
   – Это лента, госпожа! – испуганно проговорила Фиона.
   – Сестра Ксаверия! – завопила послушница, надрывая связки. – Сестра Ксаверия!
   Громко топая, принеслась обладательница бородавки. Лицо её заранее было грозным но, когда Ксаверия увидела алый бант, оно стало просто багровым от злости.
   – Ах ты, несчастная! – прошипела служка-смотрительница и, резко дёргая, под треск рвущихся волос, содрала ленту.
   – Она новенькая, – робко пискнул кто-то из воспитанниц, – она не знала…
   – Только поэтому, – тяжело дыша, проговорила Ксаверия, – я не доложу донне Бригитте. Быстро за стол!
   Глотая слёзы, Фиона прошла и села рядом с Адонией. Та, крепко обняв её, целовала, гладила по рассыпавшимся волосам и горестно, жарко шептала:
   – Ну что же ты?! Это же надо прятать, прятать, прятать!!
   – Я… не… зна… ла… – давясь рыданиями, вытолкнула из себя Фиона.
   – Дурочка ты моя! Да все же знают! Даже самые маленькие малышки!
   – Я… ду… мала…
   – Тихо там! – прикрикнула послушница. – Там, за третьим столом! Плакать тише!
   Вдруг впереди, приподнявшись, неуклюже поклонилась одна из воспитанниц и спросила:
   – Матушка, можно я для новенькой воды принесу? Она и утихнет.
   Послушница молча кивнула. Воспитанница вышла из залы.
   – Крестьянка стала вдруг добренькой, – прошептала Адония. – С чего бы это?
   После урока и выяснилось – с чего.
   С грустным лицом, сложив ручки, подошла к Адонии та, у кого выменяли ленту, и скорбно проговорила:
   – Пастила вся пропала.
   – Как это пропала?
   – Исчезла.
   – Где была?
   – Под матрасом. Всё остальное лежит, а пастилы нет.
   – Та-ак, – зловеще протянула Адония. – Если бы нашла Ксаверия, то забрала бы всё. А исчезла только одна пастила. Девочки! Ты, ты и ты. Ну-ка, идите со мной.
   Сопровождаемая небольшой свитой, Адония подошла к Оресте, взяв за подбородок, подняла лицо, взглянула.
   – Чего надо? – недружелюбно пробормотала Ореста.
   – Пастила пропала. Сама отдашь? Тебя с урока одну отпускали.
   – И не брала, и не видела. Обыщи, если хочешь.
   – А ну-ка, ложись на кровать! – толкнула Оресту Адония.
   – Зачем это?
   – Сама ляжешь? – угрожающе спросила Адония.
   Ореста, на полголовы выше и вдвое тяжелее противницы, послушно села, а потом прилегла на своей постели. Адония, склонившись к её лицу, быстро и хищно, как зверёк, обнюхала его.
   – Пахнет! – убеждённо заявила она, выпрямляясь. – Пастилу-то сожрала, а запах-то – вот!
   После этого, деловито склоняясь, Оресту обнюхали все представители свиты. Согласно покивали головами: «да, пахнет».
   – Вдвое будешь должна, – твёрдо заявила Адония. – Или возместишь, или отслужишь. Понятно? Иначе спокойно жить здесь больше тебе не придётся.

Разбой

   Ночью две подружки лежали рядом. Фионе уступили соседнюю кровать – отчасти из сочувствия, отчасти повинуясь просьбе-приказу Адонии. Фиона тихо плакала.
   – Да, – шептала ей, придвинувшись к самому краю кровати, Адония. – Если б знать, что так выйдет – лучше бы самим съесть.
   – Что же, – всхлипывая, спросила Фиона, – здесь не бывает ничего сладкого?
   – Нет. Никогда.
   – И ленту мне уже не вернут?
   – Лежи тихо, – прошептала Адония. – Сестра Люция, кажется, опять уйдёт к себе. Да, уходит.
   – Куда к себе?
   – В свою комнату, конечно. У сестёр у каждой своя комнатка. Кровати у них с занавесками, и половички на полу. И шкафчик есть, и комодик, и столик.
   – Ты что же, была?
   – Нет, конечно. Из коридора видела. Нас иногда посылают в их коридор какую-нибудь сестру позвать, мы и зовём – из коридора. А двери в их комнатах настежь раскрыты, даже ночью: Бригитта распорядилась. Ты слушай. Сёстры по очереди спят вместе с нами. Вон там, у двери, для них место. Но Люция иногда дождётся, когда мы уснём, и уходит к себе. Я видела. Рано утром возвращается – как будто всю ночь здесь спала. Вот и сегодня ушла, и, кажется, всё будет прекрасно.
   – Что будет прекрасно?
   – Да всё, подружка. Я в твоей беде виновата, я её и исправлю. Ты спи.
   Прошёл час. Фиона в полудрёме видела, как Адония вдруг неслышно встала, натянула и подвязала чулки, надела своё серое платье и, неслышно ступая, прошла между кроватями к выходу.
   Неизвестно, сколько прошло времени, когда Фиона почувствовала, что её тормошат.
   – Тсс! – прижала палец к губам Адония. – Вот твоя лента!
   – Откуда? – торопливо протирая кулачком глаза, изумилась Фиона.
   – Из кельи Ксаверии, откуда ж ещё.
   – Ты была там?! Ночью?!
   – Ну, была. Не велико дело.
   – Темно! Страшно!
   – В коридорах горят фонари. В комнатах светят лампадки. Ксаверия храпит так, что никаких шагов и не слышно.
   – Как же ты ленту нашла?
   – Она и не прятала. Сделала себе из неё закладку для книги. На столе была книга и какие-то письма. Я их все перепутала, книгу закрыла, а чернила из чернильницы вылила ей в башмак.
   – Ой, что будет?
   – Да ничего. Глупая она, что ли, чтобы кому-то рассказывать?
   Однако умом Ксаверия не отличалась.
   Утром всех воспитанниц заперли в спальной зале. Не выпустили даже умыться. Притихший пансион был наполнен предощущеньем беды.
   Послышались резкие шаги. Дверь распахнулась. Донна Бригитта, в белом накрахмаленном колпаке, вошла, почти вбежала, грозно сверкая глазами.
   – Событие ужасное, – срывающимся голосом заговорила она, – говорить о котором отказывается язык, ужасное, мерзкое, больше даже – за пределом мерзкого, произошло в моём благопристойнейшем пансионе. Ночью кто-то проник в келью к сестре Ксаверии и похитил находившийся в ней ценный предмет. Кроме того, этот кто-то самым зверским образом напал на сестру Ксаверию! Сестра, покажите.
   Бледная от негодования Ксаверия, выступив вперёд, сняла башмак и предъявила на всеобщее обозрение ногу в фиолетово-чёрном от чернил чулке. Над головами воспитанниц прошелестел быстрый вздох.
   – Мне нужно знать, – закончила донна Бригитта, – кто этой ночью выходил и побывал в келье сестры Ксаверии. Я буду вызывать вас по одной в свой кабинет. Если кто-то видел того, кто учинил этот разбой, то должен мне рассказать. Не заставляйте меня начинать зверствовать.
   И она, нервно шагая, удалилась.
   Когда очередь дошла до Фионы, она шагнула в кабинет метрессы едва дыша.
   – Итак, новенькая, – проговорила метресса, – мне нужно знать только одно: кто это сделал. Знаю, что в этом замешана ты и твоя лента. Обещаю: если я всё узнаю, сечь розгами никого не будут.
   – Не будут? – почти теряя сознание, переспросила Фиона.
   – Я обещаю. Ну, говори. Это Адония? Да?
   – Это… Да. Это Адония.
   – Ну, вот. Кто же ещё. Я так и знала. Где лента?
   – Адония сказала спрятать её.
   – Это понятно. И где ты её спрятала?
   – Повязала на себя, под рубашкой.
   – Достань.
   Через четверть часа Адония и Фиона стояли, прислонясь к стене, в коридоре, возле дверей кабинета.
   – Метресса обещала, что сечь никого не будут, – всхлипывая, оправдывалась Фиона.
   – Конечно не будут, – невесело усмехаясь, проговорила Адония. – Накажут как-нибудь по другому. Страшнее. Да ты не реви. С тобой всё обойдётся, ты совершенно здесь ни при чём. А я как-нибудь выкручусь. В первый раз, что ли.
   Дверь кабинета распахнулась. Вышла, с победным багрянцем на дряблых щеках, сестра Ксаверия. Жестом приказала девочкам идти за ней. И привела ко всем остальным, в спальную залу. Здесь, оттолкнув Фиону в сторону и оставив рядом одну Адонию, она громко произнесла:
   – Донна Бригитта распорядилась, чтобы узнали все. Эта воспитанница отправляется в чулан!
   Стон пронёсся над серой испуганной стаей.
   – Иди! – ликующим голосом приказала Ксаверия. – Чулан – в той стороне! Тебе дадут хлеб и воду, и ты будешь сидеть там два дня!
   – Ну и отсижу. А через два дня вернусь. Попомни, Чёрная Нога.
   И, заложив за спину руки, Адония повернулась и вышла. Сестра Люция, стоявшая с приготовленными водой и хлебом, испуганно отшатнулась от неё, как от покойницы.
   – Вы слышали! – трагически воскликнула сестра Ксаверия. – Вы все слышали! Она угрожала мне!
   Однако, вместо сочувствия, в задних рядах воспитанниц прошелестело:
   – Чёрная Нога!
   Прошло полчаса. Фиона не пошла на завтрак. Она лежала на кровати лицом вниз и до изнеможения рыдала. Воспитанницы, подавленные, скорбные, принесли ей картофелину и стаканчик компота.