Шейбон Майкл. Волчье отродье

   - По правде говоря, я никогда тут не ошибаюсь, - заявила Дороти, - или так редко, что можно считать, никогда.
   - Ну и..?
   Дороти положила правую руку Каре на живот. Живот у Кары был яйцом, что, согласно приметам, означало мальчика, но у Дороти и без того было такое чувство, что ребенок, несомненно, мужского пола. Она знала это не по приметам. Просто чувствовала. И ничего мистического тут не было.
   - Мальчонка. Сын.
   Ричард недовольно качнул головой, черты его лица заострились, он как-то безнадежно фыркнул сквозь зубы, поднял Кару с кресла, подал ей сумочку.
   - Сын изверга, - сказал он. - Волчье отродье. Волчище младший.
   - Я раза два ошибалась, - сказала Дороти мягко, потянувшись к его руке приласкать.
   Но он снова уклонился.
   - А я все-таки надеюсь, что девочка.
   - Девочки - это здорово, - согласилась Дороти.
   Кара должна была родить пятого мая. Когда роды не наступили двенадцатого, она отправилась в Мелроуз к Дороти. Та пощупала ее живот, помассировала промежность маслом жожоба и велела удвоить дозу мерзкой настойки воронца и стеблелиста, которую Кара принимала всю последнюю неделю.
   - Сколько я могу еще так ходить? - спросила Кара.
   - С этим проблем не будет, - ответила Дороти.
   - А если все-таки будут, то сколько?
   - Больше двух недель уже не стоит. Но беспокоиться не надо. Шейка сглажена на семьдесят пять процентов. Все прекрасно, ткани не напряжены. И двух недель не проходишь.
   Пятнадцатого мая, а потом еще раз, семнадцатого, Кара вместе с подругой ездила в Лорел-каньон, чтобы пообедать в ресторане, где подавали фирменный салат, который, как говорили, содержал какую-то загадочную травку, вызывающую роды. Восемнадцатого Дороти встретила Кару в приемной ее врача-акушера в Западном Голливуде. Провели тест для определения целостности плодного пузыря. Во время осмотра доктор говорил с ними сквозь зубы, а по отношению к Дороти, как заметила Кара, вел себя презрительно-холодно. По-видимому, они уже имели разговор до ее появления или, может быть, наоборот, ждали ее ухода, чтобы высказаться. Прежде чем уйти на осмотр следующего пациента, доктор посоветовал Каре записаться на стимуляцию родов на следующий же день.
   - Нам совсем не нужно, чтобы ребенок рос еще больше, - сказал он и вышел.
   - Даю тебе два дня, - произнесла Дороти сухо и как будто безразлично, правда с видом довольно расстроенным, - но могу на этом погореть.
   Кара кивнула. Натянула черные брюки с широким поясом от "Си-пи шейдс" и такую же черную блузку, которые носила две последние недели, хотя две пуговицы висели на ниточке. Засунула ноги в поношенные сандалии на веревочной подошве. Стянула повязку с головы, встряхнула волосами и снова надела повязку. Вздохнув, кивнула головой. Потом посмотрела на часы. И вдруг расплакалась.
   - Я не хочу, чтобы меня стимулировали, - сказала она. - Если меня будут стимулировать, то понадобится обезболивание.
   - Не обязательно.
   - А потом вообще придется делать кесарево.
   - Ну с чего ты взяла.
   - Все это началось не по моей воле, Дороти, но я не хочу, чтобы так же и кончилось.
   - Все на свете так начинается, дорогуша, - отозвалась Дороти, - да и кончается так же.
   - Но только не это.
   Дороти обняла Кару. Так они и сидели бок о бок на столе для обследования больных. Дороти знала, что на пациентов успокаивающе действуют ее полнота и крепкие нервы, а потому не прибегала к словесным утешениям. Несколько минут она ничего не говорила.
   - Иди домой, - наконец распорядилась она, - позвони мужу и скажи, что тебе нужен его простагландин.
   - Ричи? Но он... он не станет. Он не согласится.
   - Скажи ему, что у него появилась редкая возможность, - сказала Дороти. Прошло, наверно, много времени с тех пор, как вы последний раз...
   - Десять месяцев, - сказала Кара, - по меньшей мере. То есть я хотела сказать, если у него не было кого-нибудь еще.
   - Звони. Он приедет.
   Когда Кара была на тридцать пятой неделе, Ричард уехал из дома. С самого начала их несчастий между ними не произошло никакого окончательного разрыва, никаких громких объяснений, и Ричард не предпринимал никаких решительных действий. Он просто все меньше и меньше бывал дома, вставал еще до рассвета, делал утреннюю пробежку вокруг водоема, где была написана первая строка в эпитафии их семейной жизни, и возвращался поздно, когда Кара уже давно спала. Когда она была на тридцать четвертой неделе, ему предложили снять рекламный ролик в Сиэтле. Работа на восемь дней. Из Сиэтла Ричард домой не вернулся. В день ожидаемых родов он позвонил и сказал, что приехал в Лос-Анджелес и живет у своего старшего брата Мэтью в Камарильо. Еще детьми они с братом плохо ладили между собой, а став взрослыми, как-то, разругавшись, не разговаривали друг с другом семь с половиной лет. То, что Ричи обратился теперь к брату за помощью, вызвало у Кары запоздалую жалость к мужу. Ричи спал в полуперестроенном гараже за домом Мэтью, вместе со своим племянником Джереми, весьма недружелюбным подростком.
   - Он является домой поздно, тетя Кара, - сообщил ей Джереми, когда она позвонила Ричи прямо из кабинета доктора. - В час или два.
   - Могу я позвонить в это время?
   - Валяй. А ты там как, уже родила своего ребенка?
   - Пытаюсь, - ответила Кара, - пожалуйста, попроси его мне перезвонить.
   - Нет проблем.
   - В любое время, даже ночью.
   Обедать она пошла в "Лас-Карнитас", куда забрели уличные мексиканские музыканты "мариачи"; они пропели ей серенаду - женщине, окутанной таинственной пеленой одиночества и бремени. Она долго смотрела в тарелку, потом съела десятую часть лежавшей там пищи. Поехала домой, несколько часов вырезала статьи из журнала "Америкэн Бэби" и по телефонному справочнику заказала детских товаров на сумму в пятьсот двенадцать долларов. В десять завела будильник на час тридцать и уснула. Она забылась неглубоким беспокойным сном, но в час ночи проснулась от кошмара - темное косматое существо, двуногое и сутулое, в котором даже во сне она узнала Деррика Джеймса Купера или его двойника, карабкалось на шваркнутую о землю крутобокую мексиканскую гитару. Кара вскочила, чувствуя во рту привкус чеснока и с бьющимся сердцем прислушиваясь к замолкающему эху какой-то огромной струны, дребезжащей у нее внутри.
   Зазвонил телефон.
   - Что случилось, Кара? - в сотый раз спросил Ричард. У него был мягкий, немного усталый голос. - У тебя все в порядке?
   - Ричи, - сказала она, хотя собиралась сказать совсем другое, - мне тебя так не хватает.
   - Мне тоже тебя не хватает.
   - Нет, я... Ричи, я не хочу оставаться сейчас без тебя.
   - Уже началось? У тебя схватки?
   - Не знаю. Может быть. Я что-то почувствовала. Ричи, ты не мог бы приехать?
   - Буду через час, - сказал он. - Держись.
   Весь следующий час Кара прислушивалась к себе, нет ли отголосков той боли, которая ее разбудила, не возникает ли боль снова. Ей было как-то не по себе: болела спина, давал себя знать живот, и это вызывало неприятные чувства. Она пожевала "гавискон" и устроилась полулежа на подушках ждать звука машины, которая привезет к ней Ричарда. Он приехал ровно через час после того, как повесил трубку, в потертых синих джинсах и свободном, болтавшемся на нем темно-каштановом свитере, который она связала ему в самом начале их семейной жизни.
   - Началось? - спросил он.
   Она покачала головой и снова заплакала. Он подошел к ней и, как это часто случалось в последний год, обнял ее, немного скованно, словно боясь коснуться живота, погладил по спине и пробормотал, что все будет хорошо.
   - Нет, не будет, Ричи. Им придется меня резать. Я знаю. Все началось с насилия и насилием, наверно, и кончится.
   - Ты говорила с Дороти? Может, есть что-нибудь такое... даже не знаю... какое-нибудь специальное народное средство? Корешок пожевать или еще что.
   Кара взяла его за плечи и немного отстранила от себя, чтобы посмотреть в глаза.
   - Простагландин, - сказала она. - У тебя он есть.
   - У меня? Где?
   Она медленно перевела взгляд вниз, пытаясь придать своему лицу игривое выражение в духе голливудской секс-звезды.
   - Но это опасно, - проговорил Ричард.
   - Дороти прописала.
   - Не знаю, Кара.
   - Это моя последняя надежда.
   - Но мы с тобой...
   - Послушай, Ричи. Не считай, что это секс, ладно? Представь себе, что это аппликатор, договорились? Система подачи простагландина.
   Он вздохнул. Закрыл глаза и провел ладонями по лицу, как будто хотел оживить его, усилить приток крови. Кожа вокруг его глаз была в мелких морщинках и бледная, как ветхая долларовая купюра.
   - Ну ты и придумала, - сказал он.
   Ричард разделся. За последние месяцы он похудел на девять килограммов и теперь видел, как это поразило Кару. Он остановился у края кровати, не зная, с чего начать. Последнее время она так бережно относилась к своему телу, пряча его в свободной одежде, закрываясь от мужа в ванной, когда принимала душ, стыдливо вздрагивая от самого легкого прикосновения его рук. Даже когда ее тело было все еще сравнительно стройное и привычное, он все равно не знал, как до него дотронуться. Теперь же, когда она распростерлась перед ним, сияющая и огромная, он почувствовал, что ни на что не способен.
   На ней были его тренировочные брюки и футболка большого размера с портретом Гали Карпаса, знаменитого израильского борца кун-фу, с надписью: "Зона терминатора". Она спустила брюки до самых лодыжек и задрала футболку над головой. Ее бюстгальтер был сконструирован как обшитый броней висячий мост. Такие носили бабушки. И демонстрировать его ей было явно неловко. Чувствуя на себе непривычный взгляд мужа, она стеснялась своего тела. Покрытые пигментными пятнами и узором вздувшихся вен груди выскочили из-под бюстгальтера и лежали, ослепительно-белые, на огромном лунообразном животе с неровностями, образованными то ли крошечным локотком, то ли коленкой. От густых волос на лоне отходили небольшие корневые волоски, а жесткие черные колечки оттеняли бедра и живот почти до пупка.
   Ричард присел, глядя на живот Кары. Там внутри был маленький организм косточки, сердце, весь в извилинах мозг с невообразимыми мыслями. Через несколько часов или через день тот проход, в который он сейчас собирался войти, будет растянут и использован слепым, немым и неизвестным свидетелем того, что вот-вот должно случиться. Эта мысль его возбудила.
   - Ого, - сказала Кара, взглянув. - Ты только посмотри.
   - Все это невероятно.
   - Невероятно плохо?
   Она посмотрела на Ричарда и пришла к однозначному выводу: присутствие в ее теле ребенка другого мужчины привело к таким разительным переменам, что она стала для Ричарда неузнаваемой. Чужая женщина с чужим ребенком в утробе приглашала его к себе в постель.
   - Ложись, - сказал он. - Я сделаю, что ты просишь.
   - В тумбочке есть крем.
   - Он не понадобится.
   Она опустилась на локти и лежала, раздвинув ноги и глядя на него. Он подался вперед, осторожно ощупывая тугую светящуюся кожу на ее животе.
   - Поскорее, - попросила она через минуту, - не надо так долго.
   - Тебе больно?
   - Нет, просто... пожалуйста...
   Решив, что, наверно, ей все-таки нужен крем, Ричард потянулся в ящик тумбочки и несколько секунд шарил там, не поворачивая головы. Он уже собирался взглянуть, что там нащупала его рука, но тут средний палец напоролся на лезвие ножа, которым Кара вырезала статьи о трещинах на сосках и молочнице. Он вскрикнул.
   - Ну что, всё?
   - Да. Только я еще и руку поранил.
   Порез оказался большим и глубоким, из пульсирующей раны текла кровь. Целый час они прикладывали лед и делали перевязки, но кровь не останавливалась. Кара решила, что нужно ехать в травму. Она накрутила на рану почти весь имевшийся бинт и помогла Ричарду одеться. Накинула одежду и направилась следом за ним к машине.
   - Поедем на "хонде", - сказала она. - Я поведу.
   Они вышли на улицу. Небо было едва различимо из-за лежащего вокруг тумана, бледно-оранжевого, словно освещенного изнутри, и пахнущего солью и скользкой мостовой. Вокруг ни души, ни звука, кроме шороха шин, доносившегося с Голливудского шоссе. Кара обошла машину и открыла Ричарду дверцу. Она повезла его в ближайшую больницу, не очень-то славившуюся качеством медицинского обслуживания.
   - Лучше, чем со мной сегодня, тебе ни разу в жизни не было, правда? сказала она, смеясь, когда они остановились перед светофором.
   - Одно могу тебе сказать, - ответил он, - бывает и хуже.
   Охранник у дверей травмпункта работал в ночную смену уже три года и повидал немало увечий и травм в Лос-Анджелесе, а потому стоял на своем посту неподвижно с почти безразличной улыбкой. В два сорок семь ночи 20 мая к больнице подъехала белая "хонда-аккорд". За рулем сидела беременная женщина. Охранник, которому предстояло через час сдать дежурство, привычно улыбался. Ему не раз приходилось видеть, как беременные женщины сами приезжали в больницу рожать. Такое поведение, конечно, было нежелательным, но больница как раз и являлась тем местом, куда все мчатся с результатами своего нежелательного поведения. Затем мужчина, очевидно, муж беременной женщины, вышел из машины и, опустив голову, прошел мимо охранника. Скользящая стеклянная дверь шурша открылась и пропустила его, а женщина отъехала на стоянку.
   Охранник нахмурился.
   - Все в порядке? - спросил он Кару, когда она вновь появилась, ступая вразвалку медленно и сосредоточенно; ее правая рука прижимала бедро, а локоть был отведен в сторону, как будто ей было больно.
   - У меня только что начались очень сильные схватки, - сказала она и провела рукой по лбу, словно хотела вытереть пот. - Ух, - голос звучал радостно, но охраннику показалось, что ей страшно.
   - Тогда вы приехали по назначению.
   - Не совсем, - ответила она. - Я должна быть в больнице "Седарс". Где здесь телефон?
   Охранник указал направо от регистратуры. Кара ввалилась в будку и позвонила Дороти.
   - Кажется, я рожаю, - сказала она. - Нет. Не знаю.
   - Говори-говори, - велела Дороти.
   - Схватки были только три раза.
   - Ну-ну.
   - Очень больно.
   - Так и надо.
   - Но... очень-очень.
   - Знаю. Не молчи.
   - Я звоню из травмпункта, - она назвала больницу. - Ричард порезал руку. У нас... все получилось... мы...
   Шелестящий лист горячей фольги стал разворачиваться у нее в животе. Кара пошатнулась, но удержала равновесие и почти сползла на корточки у телефонной будки, с трубкой в руке и глядя в пол. Ее так поразило, что ее чрево неожиданно присвоило для собственных нужд все чувствительные проводящие пути ее тела, что, как и в первый раз, она забыла, что нужно бороться с болью, пытаться облегчить схватки с помощью дыхания и других способов расслабления, которым ее учили. Вместо этого она дала боли завладеть ее телом и только по-детски пылко молилась, чтобы боль скорее прошла. Линолеум у нее под ногами был цвета охры, с розовыми и серыми крапинками. От него пахло пеплом и сосной. Из телефонной трубки до Кары доносился голос Дороти; она советовала снять напряжение с подбородка, расслабить лопатки, бедра. Потом боль отпустила так же быстро, как возникла. Кара встала на ноги. Пальцы, сжимавшие трубку, болели. Боль веером расходилась вниз от поясницы. В остальном все было как всегда.
   - Ты рожаешь, - сказала Дороти.
   - А вы уверены? Как вы определили?
   - По голосу, дорогая.
   - Но я же ничего не сказала.
   Впрочем, произнеся это, Кара услышала эхо собственного голоса, секунду назад говорившего: "Хорошо... хорошо... хорошо".
   - Я приеду через двадцать минут, - пообещала Дороти.
   Когда Кара нашла Ричарда, им уже занимался фельдшер, большой осанистый негр, который назвал себя Норделом, хотя на халате значилось "Коли". Волосы у него были аккуратно заплетены в косички и украшены бусинками. На руках сделан маникюр с белым ободком по краю ногтей. Он притворялся, что Ричард ему нравится, или притворялся, что притворяется. Рука у него была твердая, и швы, проложенные по распухшему пальцу Ричарда, напоминали цепочку ползущих друг за другом муравьев. Ричард выглядел бледным и взволнованным. Он притворялся, что ему забавно общаться с Норделом.
   - Не беспокойтесь, подруга, я уже за вас ему хвост накрутил, - обратился Нордел к Каре, как только она вошла в травмпункт. - Вам рожать, а он руки режет. Я так и сказал: не делом, друг, занимаешься.
   - Просто нахальство, - подхватила Кара.
   - Бог ты мой, вы только посмотрите. Вот это живот! Как это вы за рулем-то поместились?
   Ричард рассмеялся.
   - А ты бы помалкивал. - Нордел проделал еще одну дыру у Ричарда в пальце, потом протянул нитку, продетую в кривую хирургическую иглу. - Вам когда рожать?
   - Две недели назад.
   - Ага, - он покосился на Ричарда. - Как будто ей больше не о чем беспокоиться. Зачем это тебе понадобилось напарываться на этот чертов нож?
   Ричард снова рассмеялся. Казалось, ему вот-вот станет плохо.
   - Имя-то уже придумали?
   - Еще нет.
   - Знаете, кто родится?
   - Не знаем, - сказала Кара. - Ножки все время мешали. Ричард хотел бы девочку.
   Ричард посмотрел на нее. Когда она вошла, он заметил, что лицо у нее изменилось, веснушчатая бледность и усталость последних недель сменились румянцем и нервным блеском в глазах, которые могли означать радость или предчувствие.
   - Да ну, - сказал Нордел. - Разве ты не хочешь, чтобы у тебя рос сын, такой же, как ты?
   - Это было бы неплохо, - сказал Ричард.
   Кара закрыла глаза. Руки поползли по животу. Она закачалась и опустилась на пол. Нордел отложил свой иглодержатель и стянул перчатки. Он наклонился к Каре и положил руку ей на плечо.
   - Ну-ну, моя хорошая, я знаю, тебя учили правильно дышать, так что дыши.
   - Ох, Ричи...
   Ричард сидел на столе, глядя, как Кара мучается от схваток. Он посетил только два занятия по подготовке к родам, и поэтому совершенно не представлял себе, что от него требуется и что ему теперь делать. Это касалось не только самого течения родов, но и всех обязанностей и важных деталей, связанных с его отцовством вообще. Изнасилование, зачатие, рост плаценты, питание и укрытие ребенка в темноте, в гамаке, сотканном из переплетающихся кровеносных сосудов, таинственный сок, ставший его пищей, - все это прошло мимо него. До сих пор он относился к этому простому непреложному факту довольно жестко и тем самым гнал от себя сомнения и вопросы, которые обычно волнуют будущих отцов. Какое-то время он и вправду слабо надеялся, что родится девочка. Ему смутно мерещились две тонкие ножки в розовых спортивных тапочках, болтавшиеся на турнике, а край юбки удачно прикрывал лицо висевшего вниз головой ребенка. Когда же Дороти так уверенно объявила, что будет мальчик, Ричард почувствовал некое мрачное облегчение. К этому моменту ребенок практически перестал для него существовать: это был сын человека, изнасиловавшего Кару, и в его крови кишели те же саднящие душу сплетения хромосом. За последние десять месяцев он ни разу не пытался представить себе, что держит на руках живое человеческое существо, ни разу не задумался о глубинной связи и загадках в отношениях с собственным отцом, ни разу не испытал страх за будущее ребенка, какой испытывают многие мужчины, лежа ночью рядом со своей беременной женой и слыша ее тяжелое хрипловатое дыхание. Теперь, когда час рождения ребенка был совсем близок, он не знал, что ему с собой делать.
   - Подойди-ка сюда, - сказал Нордел, - и возьми бедную девочку за руку.
   Ричард соскользнул со стола и опустился на колени рядом с Карой. Взял в свои ладони ее теплые пальцы.
   - Не уходи, Ричи, - попросила Кара.
   - Хорошо, - ответил он, - не уйду.
   Пока Нордел наспех бинтовал ему палец и залеплял пластырем, за Карой прислали каталку. Ее повезли в приемный покой, пристроив сумочку на коленях. Когда Ричард догнал Кару, санитар как раз заводил каталку в лифт.
   - Куда мы едем? - спросил Ричард.
   - В родильный зал, - ответил санитар, пожилой человек со слуховым аппаратом и выпиравшей из кармана пачкой сигарет. - На четвертый этаж. Разве вам не показывали?
   Ричард покачал головой.
   - Это не наша больница, - сказала Кара. - Нас водили по больнице "Седарс".
   - А меня, к сожалению, не водили, - сказал Ричард и сам удивился.
   Осмотрев Кару, медсестра определила, что шейка матки сглажена на сто процентов и раскрыта почти на восемь сантиметров.
   - Ого, - воскликнула она, - пойдемте рожать ребеночка.
   - Здесь? - спросила Кара, понимая, что говорит глупость. - Но я...
   - Что "я"? - сказала сестра. - Следующего пойдете рожать в "Седарс".
   На Кару быстро надели халат цвета зеленых водорослей и покатили в родильный зал. Это была большая комната, обставленная так, что должна была, по замыслу дизайнеров, напоминать дорогой номер в гостинице аэропорта, выкрашенная в бледно-серые и сиреневатые тона, с мебелью из дубового ламината и плакатами на стенах, ненавязчиво рекламирующими прошлогодние фестивали камерной музыки в Санта-Фе. В воздухе, однако, чувствовался запах больничного кондиционера, а вокруг кровати было столько диагностического оборудования, столько проводов, звуковых сигналов и мониторов, что комната казалась тесной и впечатление от поддельной роскоши совершенно пропадало. Ричард подумал, что все эти приспособления и трубки, нависающие над Карой, делают родильный зал очень похожим на павильон звукозаписи.
   - Мы забыли взять фотоаппарат, - сказал он. - Наверно, надо это заснять, как ты думаешь?
   - У нас есть автоматы, - сказала сестра, подтянув ноги Кары к ее груди и раздвинув их. Снаружи половые губы распухли и стали темного табачного цвета, а в середине как будто открылась рана, по цвету напоминающая ярко-розовую жвачку. - Там продаются расчески, зубная паста. По-моему, там есть и фотоаппараты. Знаете, такие одноразовые.
   - У меня еще есть время?
   - Кажется, есть. Но точно никогда нельзя сказать.
   - Кара, ты хочешь, чтобы я фотографировал? Мне пойти? Я скоро вернусь. Кара?
   Кара не отвечала. Она вся отдалась родовым схваткам, глаза были закрыты, голова откинута назад, лоб светился от боли и сосредоточенности, как лоб Христа в час распятия.
   Сестру больше не интересовал ни Ричард, ни фотоаппарат. Она держала руку Кары в своей, а другой гладила ее по голове. Их головы были совсем рядом, и сестра что-то прошептала Каре на ухо. Кара кивнула, закусила губу и рассмеялась каким-то злым лающим смехом. Ричард не медлил. Он понимал, что должен чем-нибудь помочь Каре - правда, сестра, кажется, держала ситуацию под контролем. Ему нечего было тут делать, да и места у кровати не хватало.
   - Я скоро вернусь, - повторил он.
   По дороге на второй этаж он заблудился, потом, уже на втором этаже, снова заблудился: никак не мог найти, где автомат. Автомат стоял, мерно жужжа, в коридоре у дверей столовой, недалеко от мужского туалета. За высокой стеклянной дверью, если нажать кнопку, начинала вертеться карусель из огромного количества косметических и гигиенических средств, а также разных игр и безделушек для развлечения маленьких пациентов. Фотоаппарат остался только один - последний. Ричард опустил двадцатидолларовую купюру, но сдачи не получил.
   Подойдя к родильному залу, он остановился и дотронулся рукой до дверной ручки. Холодная и сухая на ощупь, она неожиданно ударила его током. Из-за двери до него донесся голос Кары. Она сказала "черт" с таким спокойствием, что это его испугало. Он разжал пальцы.
   Послышался скрип резиновых подошв - кто-то шел быстрыми, решительными шагами. Прямо ему навстречу по коридору спешила Дороти Пендльтон. Она натянула розовую медицинскую форму поверх своей уличной одежды. Форма была ей тесновата в груди, а край рубашки с меткой из прачечной свободно болтался у пояса. Приближаясь к Ричарду, Дороти торопливо закалывала волосы на затылке, роняя по пути шпильки.
   - Так ты сделал, что требовалось, - сказала она. - Молодец.
   Ричард удивился, что его так обрадовало появление Дороти. Румяная и бодрая, она казалась сосредоточенной, но не взволнованной. От нее приятно пахло сладким кофе. Через плечо висел большой кожаный мешок, покрытый лоскутными узорами, вырезанными из старых и рваных восточных ковров. Среди тюбиков с маслом жожоба и медицинских инструментов виднелась свернутая в трубочку программа скачек.
   - Да, я, знаете ли, рад, что моя сперма наконец-то пригодилась, - сказал он.
   Дороти кивнула и потянулась к двери.
   - Хорошая сперма, - подтвердила она, почувствовав, что ему что-то от нее нужно, мудрое слово повитухи, руки, которые, взяв за ноги, рывком втянули бы его, лишенного кислорода, назад, в ослепительный блеск и кутерьму окружающего мира. Но она уже и так потратила на него уйму времени, а потому взялась за ручку двери.
   Тут она заметила двадцатидолларовый фотоаппарат. Почему-то ей стало жаль Ричарда: нашел, бедняга, за чем спрятаться.
   Дороти остановилась. Посмотрела на него. Ткнула пальцем ему в грудь.
   - Мой отец был шерифом в техасском округе Боуи, - сказала она.
   Ричард отступил на шаг назад и уставился на ее палец. Потом перевел взгляд на Дороти.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Я хочу сказать: давай-ка шагай в зал, дружок, - и она толкнула дверь.
   Первое, что они услышали, было биение сердца, доносившееся из монитора, фиксирующего жизнедеятельность плода. Ребенок ясно и просто сообщал миру о своем существовании, и комнату наполняло эхо, словно от бьющего по жестянке молоточка.
   - Вы как раз вовремя, - сказала сестра, - показалась головка.
   - Дороти. Ричи, - Кара повернула к ним голову. По ее щекам текли слезы, пряди волос намокли, глаза покраснели, лицо распухло и выглядело помятым. Такой она была после насилия на озере Голливуд - оцепеневшая от боли, ловящая глазами его взгляд.
   - Куда ты ходил? - спросила она сердито. - Ну куда ты ходил?
   Он робко показал ей фотоаппарат.
   - Господи! Только снова не уходи!
   - Прости, - сказал он.
   Темный круг волос появился у нее между ног, окруженный ярко-розовым лабиальным кольцом.
   - Прости!
   - Вымойте ему руки, - обратилась Дороти к сестре. - Он будет ловить малыша.
   - Что? - удивился Ричард. Он чувствовал, что должен подбодрить Кару. - Вы это серьезно?
   - Серьезно, - ответила Дороти. - Иди мой руки.
   Сестра поменялась с Дороти местами у кровати и взяла Ричарда за локоть. Затем вынула у него из рук упакованный в целлофан фотоаппарат.
   - Дайте его мне, - сказала она. - А сами идите мыть руки.
   - Я уже мыл руки, - в панике ответил Ричард. Его словно вытащили из-за видеокамеры, снабдили текстом и выпихнули на свет прожекторов.
   - Умница, - сказала Дороти. - А теперь помой еще.
   Ричард вымыл руки коричневым мылом, запах которого щекотал нос, и вернулся к кровати. Дороти поворачивала рычаги, чтобы выше поднять спинку. Кара что-то прошептала.
   - Что ты говоришь, золотко? - спросила Дороти.
   - Я сказала: Ричард, ты меня тоже прости.
   - За что прощать-то? - удивилась Дороти. - Господи Боже мой!
   - За все. Ох! - она закричала, застонала, замотала головой из стороны в сторону, порывисто втягивая сквозь зубы воздух. Дороти взглянула на монитор.
   - Большой, - сказала она. - Ну, давай.
   Знаком она подозвала Ричарда к себе. Ричард медлил. Кара схватилась за поручни. Ее шея выгнулась назад. Глубоко в груди возникло какое-то клокотание, которое усиливалось и рвалось наружу, пока не сорвалось с губ отрывистым хриплым криком.
   - Оп! - сказала Дороти, немного отдернув руки. - Эй, мечтатель! - она снова повернулась к Ричарду. На ее ладонях лежало что-то клейкое и лиловато-розовое, что-то появлявшееся из тела Кары. - Скорее иди сюда. Видишь?
   Ричард приблизился к кровати и увидел, что Дороти держит своими большими руками головку ребенка. Волосы у младенца были черные и густые. Широко открытые глаза, большие и темные, как будто без зрачков, смотрели прямо на Ричарда. Не было никакой туманности во взгляде, никакой припухлости нижних век. Еще никто никогда не смотрел на него так, без суждений и эмоций. Он вдруг осознал величие свершавшегося события. Все страхи и мечтания, которые должны были бы сопровождать его эти десять месяцев, нахлынули на него сейчас, захватив целиком. Много передряг случалось с ним в жизни. Но, бывало, он возвращался памятью в бесконечную череду дней своего детства, и его охватывало душевное спокойствие, которое, надо полагать, имело некоторое обоснование в природе вещей. И ничего не ожидало его в будущем, кроме той же самой причудливой смены страдания и наслаждения. Все эти моменты прошлого и будущего, казалось, сосредоточились во взгляде маленьких, темных, с невидимыми зрачками глаз.
   Дороти втиснула пальцы вдоль плеч ребенка. Ее движения были уверенные, грубые и бесцеремонные. Так работает повар или гончар. Глубоко вздохнув, она посмотрела на Кару и развернула ребенка на девяносто градусов.
   - Теперь, - сказала она, - дай мне свои руки.
   - Но ведь не ловить же, правда? - спросил он. - Это просто такое выражение?
   - А ты что, против? - сказала Дороти. - Иди сюда.
   Она отступила на шаг и поставила Ричарда на свое место. Взяв за запястья, положила его руки на головку ребенка. Его пальцы дотронулись до чего-то липкого и теплого.
   - Подожди следующей схватки, папаша. Вот, начинается.
   Он ждал, глядя на головку. Затем Кара всхлипнула, и какое-то последнее звено или стержень, связывавший младенца с ее чревом, казалось, порвался. С тихим чавкающим звуком весь младенец, мокрый, выскочил прямо Ричарду в руки. Не успев ни о чем подумать, Ричард его поймал. "Ура!" - воскликнули сестра и Дороти. Кара заплакала. Кожа у ребенка была цвета снятого молока, жирная и блестящая, в темно-красных пятнышках. Плечи и спина были покрыты легким пушком, матовым и, одновременно, скользким. Младенец пошевелил крохотной нижней челюстью и, фыркнув, жадно втянул в себя первый глоток воздуха.
   - Кто родился? - спросила Кара. - Мальчик?
   - Ого! - воскликнул Ричард, подняв ребенка, чтобы Каре было видно. - Сама посмотри.
   Дороти закивала:
   - У тебя сын, Кара, - сказала она, взяла ребенка из рук Ричарда и положила ей на опавший живот. Кара открыла глаза. - Большой волосатый парень!
   Ричард обошел кровать и встал рядом с женой. Он наклонился к ней и прижался к ее щеке. Они вместе разглядывали это волчье отродье, а мальчик смотрел на них.
   - По-моему, он смешной, а? - неуверенно проговорил Ричард. Медсестра щелкнула фотоаппаратом, чтобы запечатлеть их втроем, а они взглянули на нее, моргая от яркой вспышки.
   - Хорошо получилось, - сказала сестра.
   ______________________________
   * Легкий алкогольный напиток.
   ** Город на границе Техаса и Арканзаса.