Шейкин Аскольд. Дарима Тон

   Так и не расставаясь с этим предметом, гостья обернулась к Зубцову и сказала счастливым и почему-то немного извиняющимся голосом:
   - Вы даже представить себе не можете, насколько все прекрасно.
   Потом она подошла к койке.
   Матрасы там были. Были подушки, хотя и без наволочек. Были серые одеяла. Все это очень неновое, вероятно уже списанное за истечением срока годности.
   Но гостья с таким же бережным любованием осторожно погладила одеяло и опять на мгновение обернулась к Зубцову, приглашая и его разделить радость.
   Она погладила стенку вагончика.
   "Чудная же ты, - подумал Зубцов, но уже с опасением. Живешь во всем блеске столицы, ходишь по коврам да паркету, и все тебе тут в удивление". Он твердо решил, что диво это явилось не из Тюмени, и не из Новосибирска, а из самой Москвы.
   Оконное стекло гостья тоже погладила, подула на него, подышала, потерла ладошкой, счастливо засмеялась.
   - Это тайга? - кивнула она в сторону елей.
   - Тайга, - нерешительно ответил Зубцов.
   - И с медведями?
   - С медведями, - отозвался Зубцов, продолжая настороженно думать: "Чокнутая... Ну, ребята... Ну, ребята... Вот это да..."
   После этого она села на табуретку и положила на колени руки. И Зубцов (он как вошел, так и продолжал стоять возле шкафа для спецовок) увидел, что теперь прекрасная незнакомка в упор глядит на него, и настолько жадно, с такой откровенной радостью, с таким стремлением навеки запечатлеть в своей памяти каждую черту его лица, складку одежды, фигуру, что ему сразу стало ясно: и радость эта, и восторг предназначаются лично ему, Федору Зубцову. Больше никто и ничто во всем свете не существует для этой незнакомки. Ему - вся ее беспредельная приветливость, бесхитростное намерение понять и всем сердцем принять его, Зубцова, таким, какой он есть. И явилась она на скважину лично к нему. Он ей дороже всех.
   И ради него, говорил ее взгляд, надела она'сверкающий белизной модный костюм, хотя знала, что отправляется в глухую тайгу. Для него так тщательно уложила свои льняные волосы. И тонкие брови вразлет - для него. И блеск больших голубых глаз тоже.
   Ничего иного. Зубцов был совершенно уверен, этот взгляд не выражал.
   Он подошел к столу и опустился на табурет напротив.
   В его жизни подобного случая никогда прежде не было. Ни одна дивчина еще не смотрела на него такими глазами. И он тоже стал смотреть на нее, как ни на кого не смотрел: с восхищением, робостью и ожиданием счастья.
   Потом он привстал, распахнул окно и выглянул наружу, чтобы всетаки обнаружить спутников этой незнакомки. Не сбросили же ее с парашютом! И уж конечно, не могла она пройти в своих белых туфельках всю ту пропасть километров по дремучей тайге и непроходимым болотам, которые отделяли скважину даже от самого ближайшего к ней лесного поселка.
   Зубцов вспомнил вдруг, что в последний раз так и не сделал на скважине никаких записей, поднял с пола бушлат, вынул из него тетрадку, повесил бушлат в шкаф и, ничего не сказав, вышел из вагончика. Хоть и не отдавая себе в том отчета, он делал все это, чтобы справиться с сумятицей в мыслях.
   Давление по-прежнему было 45 атмосфер, и это, пожалуй, больше, чем солнечный день и безмятежное пение птиц, принесло ему трезвое понимание того, откуда и зачем взялась такая удивительная гостья: это новая форма обслуживания, придуманная промысловым Домом культуры. Артисты внезапно являются на скважину, дают концерт, а сколько народу его смотрят, один человек или сто, им безразлично. Главное, чтобы всех охватить. Впрочем, давать концерт малому числу людей даже легче.
   - Культур-рная работа, - проговорил он вслух. - С доставкой на блюдечке.
   В вагончик Зубцов вошел уже совершенно успокоившийся, сразу направился к умывальнику, не торопясь и очень старательно, с помощью не только мыла, но и специальной насты, мгновенно съедавшей самую застарелую грязь, вымыл лицо, руки, шею.
   Он отплевывался, сморкался, фыркал - словом, вообще вел себя так, будто в том, что за его спиной сидит гостья столь изысканной внешности, не находит ничего необычного.
   Он снова начал игру в бывалого парня, которого никогда и ничем не удивишь.
   Вытершись и причесав кудри, он подошел к столу.
   Гостья тотчас поднялась с табуретки, еще раз с самой восторженной улыбкой оглянулась вокруг, провела ладонью по краю стола, явным образом удостоверяясь, что все это ей не кажется и стол действительно существует, и сказала:
   - Меня зовут Дарима Тон.
   Зубцов без малейшего стеснения протянул руку:
   - Федор.
   Проговорив это, он еще секунду-другую не отпускал ее узкую с тонкими пальцами и теплой шелковистой кожей руку, проницательно, как считал, думая: "Точненько. Все так и есть. Но когда же ты, голуба, заявилась на скважину? В вертолете, кроме нашей бригады, никого не было. Значит, забросили раньше. Отсиживалась в тайге. Милое дело!"
   Он представил себе ее сиротливо приютившейся под елью и не без ехидности рассмеялся.
   Дарима Тон глазами указала на лежащий на столе радиоприемник:
   - Это связь?
   Зубцов, не ответив, насмешливо склонил голову набок.
   - Радиосвязь? - повторила Дарима Тон, вдруг посерьезнев. - И она сейчас действует?
   Ни слова не говоря, Зубцов нажал кнопку включения. Из динамика вырвался шум атмосферных разрядов.
   - Черти горох молотят, - снисходительно скривившись, бросил он. - Ни одной станции.
   Она просительно вскинула руки:
   - Пожалуйста, не расстраивайтесь. Так сейчас и должно быть в радиусе пятидесяти километров. Побочный эффект. И это, к сожалению, конечно, здесь многим мешает.
   - Кому-у? Да тут ближе чем на семьдесят километров ни единой души, вот так-то. - Зубцов отступил от стола и с легким поклоном помахал воображаемой широкополой шляпой. - А что до моего расстройства, уважаемая товарищ гостья, то уж такое обстоятельство как-нибудь, прошу вас, переживите.
   Дарима Тон слушала эти слова и следила за его движениями с самым напряженным вниманием.
   Он не стал продолжать.
   - Но это - нефтяное месторождение?
   Она указала в окно, на арматуру скважины.
   - Да.
   - Нефть качают по трубам?
   - Да, вообще-то.
   - Если никакого иного средства связи в вашем распоряжении нет, надо этими трубами воспользоваться.
   - Но как же, милый мой мотылек? - Зубцову опять стало весело. - Затрубить в них на всю округу?
   - Прекратить подачу нефти. Через несколько часов сюда прилетят.
   - В том-то и дело, что никакого трубопровода нет, - хмуро ответил он, вовсе не стараясь скрыть своего недовольства этой странной настырностью незваной гостьи. - Скважина разведочная, нефть в ней не ждали. Расположена в стороне. Пробурили и поставили на консервацию.
   О том, что начались чудеса с давлением и скважину, возможно, вообще не будут эксплуатировать, говорить он не стал.
   Дарима Тон встревоженно взглянула на Зубцова:
   - И значит, контакт с кем-либо за пределами этой местности в продолжение всех предстоящих суток невозможен?
   Он не смог не съязвить:
   - Это уж точненько. Будем сидеть как в коробочке... Кругленькая такая, жестяная, в цветочках. Из-под конфет под названием "монпансье".
   - И не потому ли потом никто не смог узнать, что я здесь когда-то была? - не обращая внимания на издевательские нотки в его голосе, требовательно спросила она.
   Зубцов хмыкнул. Подумаешь, потеря! Да и как это понять? Что она сюда уже прилетала?
   - Через сутки я должна вас покинуть, - продолжала Дарима Тон. - За такое время можно слетать на Марс.
   - Ну это знаешь когда еще будет! - Зубцов решительно перешел на "ты". - Думаешь, не читал?
   - Да-да, - согласилась она, вовсе его не слушая. - Это очень тревожное обстоятельство.
   - Ушами не надо было хлопать, когда в дорогу собиралась. - Зубцов по-прежнему ничего не понимал и говорил тем более раздраженно, с досадой: хочешь не хочешь, а придется нянчиться с этой девицей, утешать, устраивать на ночлег, а удобств тут всех - с гулькин нос. - Передатчик надо было захватить с собой, - сердито закончил он.
   - Какой? - спросила Дарима Тон и теперь уже сама включила "Меридиан".
   Знакомый треск разрядов послышался из него. Она выключила приемник.
   - В этом районе любой ваш радиоаппарат сейчас бесполезен. А других у вас нет. Их вы еще не изобрели.
   Зубцов едва удержался, чтобы не выругаться. Плетет ерунду, и еще с таким умным видом!
   - А если просто идти? - спросила Дарима Тон.
   Зубцов махнул рукой.
   - По болотам? Ты что? Кто тебя одну пустит? И не думай. Заблудиться - на меня потом всех собак повесят. А я от скважины - никуда.
   - Значит, с кем-либо за пределами этого места связаться нельзя?
   Она спросила это, с такой болью и с такой мольбой глядя на Зубцова, что тот, не найдя ничего лучшего, привлек ее к себе, и она доверчиво припала к его плечу. И тогда он взял ее голову обеими руками и неожиданно для самого себя поцеловал в губы.
   Она попыталась оттолкнуть его.
   - Чудачка, - сказал он. - Чего расстраиваешься? Денька через три будет вертолет. Это точно.
   - Только через три дня? - спросила Дарима Тон, и Зубцов почувствовал, что какой-то невидимый, но очень плотный слой уже отделяет ее от его рук.
   Он попытался прикоснуться губами к ее волосам. Но и их защищал теперь невидимый плотный слой.
   Зубцов изо всех сил обнял Дариму Тон.
   И в ту же секунду оказался на полу вагончика.
   Он поднялся с пола и, не глядя на Дариму Тон (она с прежней своей самой приветливой улыбкой стояла, держась рукой за спинку койки), повернулся к ведру с водой, взял ковшик, напился, подошел к окну.
   Солнце уже скрылось за стеной леса, на поляну легла тень, в вагончике стало сумеречно.
   Зубцов сел на табуретку, оперся локтем о стол, положил на ладонь голову и, глядя на странную гостью, спросил:
   - Откуда ты?
   Дарима Тон ответила не сразу. С ее лица сошла улыбка. В две узкие полоски собрались губы. Белизна разлилась по щекам. Еще помолчав, она наконец очень негромко и грустно сказала:
   - Я из две тысячи девятьсот девяносто восьмого года.
   - Что-о? - Зубцов медленно, будто в нем туго распрямлялась пружина, поднялся. - Ты... вы... ты...
   Теперь, как совсем еще недавно Дарима Тон, он тоже вертел головой, поспешно и жадно оглядываясь: да где же все это происходит? Мир-то не перевернулся ли?..
   - И... и - тут? - наконец смог он спросить, почему-то указав пальцем в угол вагончика. - В глу... глухомани?
   - Почему?
   Она смотрела спокойно-спокойно. Зубцову показалось, глаза ее-совсем не мигали.
   - Это сейчас так, в вашем времени. В нашем здесь - Всепланетный исторический институт.
   Она подошла к окну. Зубцов приблизился тоже, но стоял, напряженно стараясь не прикоснуться к Дариме Тон, и потому из-за ее плеча ничего не видел.
   - Как раз там, где проходит дорожка, - экспериментальная камера.
   - И потому-то тебя к нам занесло?
   Он все еще не верил тому, что услышал.
   - О нет! Но в вашу эпоху именно в этой точке земного шара оказалась, как мы говорим, временная площадка.
   Зубцов отступил от Даримы Тон, насколько позволяли) размеры вагончика, чтобы увидеть ее разом всю, от головы до ног. Мысли его метались. Дивчина красивая, ничего не скажешь. Но тоненькая же! И ростом ему по плечо. А что, если правда? Тогда хорошо хоть, что буровики здесь уже работали: поляна, вагончик... Прилетела бы на пару лет раньше - таежные дебри. Волком вой - никто не услышит.
   - И что же? - вырвалось у него. - У вас там, в том институте, никого другого не нашлось, чтобы послать?
   - Как это - другого? - Дарима Тон удивленно наморщила лоб. - Я не совсем понимаю.
   Зубцов двинул плечами.
   - Мужика надо было, покрепче.
   - Какая разница!
   Он хотел было продолжить: "По силе-то разве сравнишь?", но вспомнил, как летел через весь вагончик, и согласился:
   - Верно. И у нас так. Идет в штанах, пиджаке. Как двинет кувалдой - пойди разбери кто: мужик, баба?
   Он ворчливо проговорил это и вдруг подумал о том, что ему отчаянно не повезло. Случись такая встреча в поселке, он надел бы черный костюм, московский широкий галстук. Или даже будь на нем сейчас новенький комбинезон, рубашка с кармашком, из которого торчит штангелек, как у того же Тимофея Кращенко, разве Дарима Тон не взглянула бы на него иными глазами?
   А теперь получалось к тому же, что то, какие отношения сложатся между нею и им, важно не только лично для него самого. Раз уж ни с кем за пределами скважины невозможно связаться, следовательно, он принимает гостью из будущего от имени всего сегодняшнего человечества!
   - Мне нужно тебе объяснить, - сказала Дарима Тон.
   Зубцов благодарно улыбнулся на это "тебе". Значит, поняла: тогда он ее всего лишь пытался утешить.
   - Ты спросил, почему я здесь?
   Дарима Тон отошла к стенке вагончика. В руках у нее была блестящая прозрачная пленка.
   Она приложила ее к стенке вагончика прямо поверх плаката "Встретим Новый год трудовыми победами!", и пленка осталась висеть, как приклеенная.
   После этого Дарима Тон возвратилась к койке и села на одеяло. На ее губах появилась слабая улыбка, а на месте пленки вдруг словно бы открылось окно в очень солнечный и зеленый мир. Через это "окно" он, Зубцов, с большой-большой высоты глядел на вершины густых, почти вплотную смыкающихся кронами, деревьев.
   Но уже через считанные секунды картина стала другой. Теперь Зубцов как бы стоял на балконе одного из многоэтажных домов и отсюда, сверху, смотрел на такие же другие дома, любовался тем, как они своими стенами, крышами прорезают ковер этого сада или леса.
   - Наш институт, - услышал он голос Даримы Тон и оглянулся. Она сидела опустив плечи. На "окно", или, как Зубцов сразу стал это называть про себя, на экран, не смотрела. Впрочем, она не взглянула и на него. Пожалуй, впервые за все время их знакомства не ответила на его улыбку улыбкой.
   Он опять стал смотреть на экран. Дома были во много этажей, но вместе с тем вовсе не казались громоздкими. Вглядевшись, он понял, в чем дело. Город раскинулся у подножия гор! Их вершины белели от снега. Но что за горы могут быть в этом краю? Уж настолько-то Зубцов географию знал!
   Дома приближались. Наконец почти весь экран заполнил угол всего лишь одного здания. Оно было из белого шероховатого камня. От его подножия начиналась травяная полоса, далее переходившая в песчаный пляж. Запах водорослей и грохот прибоя ворвались в вагончик. Он вздрагивал от ударов накатывающихся на берег волн. Черноволосый широкоплечий парень в серых спортивных брюках и голубой рубахе (ее перламутровый воротник был так огромен, что его концы крыльями лежали на плечах) удалялся от берега, как по тверди ступая по водной поверхности. Время от времени он оборачивался и прощально махал рукой.
   Стена здания надвинулась на экран. Теперь его занимал простор ярко освещенного зала, стены, потолок и пол которого имели вид исполинских пчелиных сот. Все тот же парень в голубой рубахе и спортивных брюках, свободно раскинув руки, птицей летал вдоль стен. Иногда он вдруг застывал над отдельными ячейками, всматриваясь в них, что-то там делал и вновь продолжал свое легкое, неслышное передвижение.
   - Экспериментальная камера, - слышал он между тем голос Даримы Тон. - Летающий парень - Год Вестник, сотрудник института, чемпион мира по самбо и каратэ.
   Зубцов почувствовал себя задетым. Кто он ей, этот Год Вестник? Жених? Муж? Самбо и каратэ! Хвастается! Нашла момент!..
   Экран погас.
   Зубцов обернулся. Дарима Тон продолжала сидеть все с тем же задумчиво-отрешенным выражением на лице. "Может, она и мысли мои читает? - подумал он. - Но я же о ней худого - ни сном ни духом. Наоборот!.."
   - Погоди, но откуда здесь горы? - спросил он, указывая на пленку, висящую на стенке вагончика.
   - Работа инженерных геологов, - ровно, как-то даже безжизненно отозвалась она, не меняя позы. - Ради улучшения климата. К тому же, если город у гор, жить в нем приятней.
   Он продолжал:
   - Но почему я тебя-то в этом кино ни разу не видел? Не снимали?
   - Это всего лишь то, что я вспоминаю. - Голос ее потеплел. - Ты просил рассказать про институт, про его окрестности. А саму себя мне трудно представить. И всегда это разочаровывает.
   Дарима Тон опять улыбнулась, но по всему ее виду Зубцов понимал, что она чем-то очень огорчена и думает совсем не о том, о чем говорит. И он тоже вдруг огорчился, будто был виноват, и, заглушая в себе это чувство, панибратски сказал:
   - Спасибо. И привет тому парню. Пусть живет и не кашляет. А если надо что-нибудь сообщить нашим ученым, так что же? Через недельку буду в поселке. Хочешь, специально поеду в Москву. Денег, думаешь, нет? Навалом! Мы же нефтяники! - Он протянул ей свою тетрадь. - Пиши.
   Она взяла тетрадь, не раскрыв, положила рядом с собой, благодарно кивнула ему:
   - Все гораздо сложнее.
   - Эх ты! Не веришь?
   - Верю. Но все это гораздо сложнее. Надо подумать.
   - Над чем?
   Она пожала плечами:
   - В первую очередь над тем, почему до моего вылета там, у нас, ничего не было известно об остановке в вашем времени.
   - Милая! Как это могло тогда быть известно?
   - Но ведь, если такая остановка когда-то случилась, до нашего времени должны были дойти отзвуки этого посещения. Скажем, в виде находок историков науки, не объяснимых ничем другим, как только визитом из будущего. А их, во всяком случае на момент моего отправления, не было. И вот... что из этого следует? Для меня. Но и для тебя тоже.
   - Понимаю, - произнес он, хотя на самом деле совершенно не мог взять в толк того, о чем она говорит. - Понимаю... Но если я сумею тебе как-то помочь...
   Он замолчал, жадно вглядываясь в нее и все более обнаруживая во всей ее внешности: легкой смуглости кожи лица, трогательно изящном изгибе шеи, плавном овале щек - ив тоне негромкого и все время слегка меняющегося - смеющегося и вместе с тем грустящего - голоса именно то, что всегда наиболее привлекало его, Зубцова, в других девчатах. Однако в Дариме Тон все эти желанные ему черточки были особенно ярки, прекрасны.
   Он даже вроде бы вдруг оглох от такого своего открытия, утратил нить разговора, ошеломленный сознанием того, что ему достаточно лишь смотреть на нее и от этого одного он будет чувствовать себя безмерно счастливым. Такое случилось с ним впервые в жизни и пришло (теперь он был уверен в этом) еще в тот миг, когда он увидел ее на тропинке, ведущей к вагончику.
   Она же, будто все это разгадав, особенно благодарно улыбнулась ему.
   Он сказал:
   - Не волнуйся. Останутся отзвуки. Прилетит бригадир - такое грянем!
   - Нет. - Она упрямо повела подбородком. - Уже ничего не удастся сделать. Чего не было, того не было.
   Зубцов бесцеремонно протянул в ее сторону руку:
   - Дай пощупаю. Как это - не было? Да мы в лепешку ради тебя расшибемся!
   Дарима Тон еще раз благодарно улыбнулась:
   - Спасибо. Но лично со мною-то все обстоит очень просто. Ушла - возвращусь. И так быстро, что в моем времени не пройдет и мгновения. Поверь, гораздо больше загадок в твоей судьбе.
   - Та-ак, - протянул он, настораживаясь. - В моей-то моей, но ты здесь уже добрый час. Да еще в прошлом быть собираешься...
   - Значит, мой обратный путь окажется короче на несколько суток - оборотов Земли, но и только.
   - Та-ак, - повторил Зубцов, тоскливо подумав: "Все же не розыгрыш ли, братцы мои?", и сам, как предательства: "Нет-нет!" - испугался этой мысли.
   - Но почему тебя удивляет мгновенность полета? - продолжала она. - Ведь я никак не могу возвратиться в свое время раньше, чем ушла из него. Это значило бы, что в какой-то момент там стало два одинаковых человека. Главное, впрочем, в другом. Произошло бы удвоение массы. Очень резкое, противоречащее закону сохранения вещества.
   - Ну и что?
   - Как ну и что?
   - Изменить его, что ли, нельзя? Сама показывала: твой друг пошел по воде.
   Дарима Тон смотрела на него с веселым изумлением.
   - Но это же закон сохранения вещества! Попытайся нарушить - катастрофа, взрыв. Да какой!
   Он не сдавался, хотя понял, что попал в достаточно глупое положение.
   - Вернись позже.
   - Но и это взрыв.
   - Все тот же закон?
   - Громыхнет Тунгусским метеоритом. Был такой случай в вашей эпохе. Споры о том, чем он вызван, идут и у нас.
   - Ого!
   - Если смотреть со стороны, то полет по времени выглядит так: человек входит в аппарат, тут же его покидает, но уже обогащенный всем тем, что узнал в полете.
   - Это если не грохнуло взрыва.
   - О да! Но - не надо. Будем считать, что вышел благополучно.
   - И уже с сувенирами, - добавил он, сварливостью тона маскируя растерянность.
   - Нет. Передать можно лишь информацию, мысль. Иначе опять же: исчезновение массы в одной эпохе, избыток - в другой. Пыль сапог и та полыхнет ядерной бомбой. Наша аппаратура это сдерживает, но лишь на время полета.
   - Та-ак, - еще раз протянул Зубцов. - А временные-то площадки зачем?
   Дарима Тон устало улыбнулась:
   - Все очень просто, Федор. Земля вращается то быстрее, то медленней. Ее центр тяжести идет по орбите волнообразно. Явления эти невелики. Вместе с тем они носят порою настолько случайный характер, что предвычислить их не удается. То же относится к возмущениям в движениях Солнечной системы, Галактики. А в результате очень велика вероятность того, что, перенесясь из эпохи в эпоху, окажешься ввергнут внутрь горного монолита, в поток жидкой лавы, в межпланетную пустоту. Я же, как видишь ты, без скафандра, да и структура сопутствующего мне поля на такие сюрпризы всего чаще отзывается полным разладом.
   - Тот же взрыв?
   Дарима Тон, подтверждая, кивнула.
   - Нет-нет! - воскликнула она вслед за тем. - Временные площадки - величайшая редкость. Да еще такие, где можно предполагать пригодную для дыхания атмосферу, сносный климат. К тому же... - Она кивнула на плакат с лыжником. "Встретим Новый год трудовыми победами!" Это лозунг Советской страны. Твой и наш миры социально едины. В этом еще одна очень большая удача. Окажись я здесь всего лет на семьдесят раньше, что бы меня ожидало?
   Он прервал ее:
   - Ну а тот мир, куда ты летишь? Секрет? Скажи! Я не болтун. Если это какая-то тайна...
   - Смотри, - сказала Дарима Тон, и экран вновь засветился.
   Лохматый босой старик в наброшенной на спину изодранной звериной шкуре неумело ковырял палкой землю; тощие негры крались в камышовых зарослях; десяток мужчин, женщин, детей - их бедра были едва прикрыты пучками травы - топтались на месте: месили ногами глину. Один из этих людей вдруг остановился, умными глазами глянул с экрана...
   - Мозг первобытного человека, - говорила тем временем Дарима Тон, - был устроен не менее сложно, чем твой или мой. Но даже мы используем его мыслительные возможности всего на три - пять процентов. Вы, в общем, тоже не более. Загадка: почему это так, если по условиям жизни того нашего предка ему еще подобный мозг не требовался и, значит, он не мог сформироваться в результате мутаций и естественного отбора?
   Теперь экран показывал улей. По дощечке перед входом в него бегала, выписывая восьмерки, пчела. Упрямо повторяла одни и те же движения.
   - Танец пчелы! На таком языке это насекомое сообщает другим обитателям улья, далеко ли цветущее поле, как его отыскать. В организме ее около тысячи нейронов. Жизнь первобытного человека была едва ли так уж намного сложнее пчелиной, однако в его мозгу нейронов в миллионы и миллионы раз больше. Но опять же: зачем? Возникло случайно? Но тогда всплывает новый, и не менее трудный, вопрос: почему эти клетки не атрофировались? Ведь сколько-нибудь полно мозг человека окажется загружен только в грядущем!.. Природа экономна. Если какой-либо орган живого существа излишне велик, чрезмерно сложен, он постепенно начинает слабеть, упрощаться. Так действуют те же мутация и естественный отбор. И вдруг беспримерная расточительность: за миллионы лет до того как потребуется, образовать и упорно сохранять в человеке, в общем-то, очень уязвимую для болезни, удара часть организма, возможности которой еще долго и долго будут использоваться лишь на тридцатую долю.
   - И ты летишь, чтобы понять?
   - Нет. Это - побочное.
   - Тогда зачем же?
   - По мнению наших ученых, такой скачок в строении предка человека свершился пять миллионов лет назад. Установлена и та местность земного шара, где это произошло. И возникло предположение: такое изменение - результат вмешательства инопланетян. Прилетели. Какое-то время на Земле нашей побыли. Убедились, что разумной жизни на ней пока еще нет, устанавливать прямой контакт не с кем. Помогли, чем сумели.
   - Ну! - Зубцов изумленно отшатнулся от Даримы Тон. Ну!..
   - И опять-таки дело не только в том, чтобы проверить это суждение. Само по себе оно очень ли важно? Но по времени можно путешествовать двумя разными способами. Передвигаясь в пространстве вместе с нашей планетой - так я явилась сюда либо, напротив, обособив себя от нее, от Солнца, Галактики, и тогда перемещение по времени превращается в межзвездный полет. Увы, но в космическом корабле такие полеты практически невозможны. Успех там дается ценой непомерно большого увеличения массы корабля, гигантских затрат энергии, а при передвижении в пространстве человека сопровождает всего лишь невесомое поле.
   - Ну даешь! - Таким восклицанием Зубцов всегда выражал свое наибольшее восхищение. - В конце концов, не все ли равно, что от чего отъезжает: пароход от берега или берег от парохода?
   - Да, но из-за того, о чем я уже говорила, и в том и в другом случае площадок для перемещения по времени ничтожно мало. И если считать, что это известно и другим космическим цивилизациям, то вполне допустима гипотеза: пять миллионов лет назад именно таким, вторым, способом их представители побывали на нашей планете. И могучий мозг, этот великий аванс человечеству, который они как бы нам тогда подарили, тому доказательство. Но основное - самое основное! - значит, временная площадка в той эпохе есть и наши братья по разуму в тот момент на ней были.