Шипунова Светлана. Маленькие семейные истории

   От тех событий остались у меня довольно смутные воспоминания. Нам с Неллей шесть и пять лет, мама лежит на диване, а мы стоим на коленках на полу и поочередно прикладываемся ухом к ее большому животу.
   - Слышите? - спрашивает мама. - Это ваш братик.
   Когда "братика", оказавшегося на самом деле девочкой, принесли из роддома, мы с трудом смогли ее разглядеть, такая она была крошечная. Видимо, из-за того, что мама сильно переживала, девочка родилась раньше срока, семимесячной, и весила всего кило восемьсот. Врачи вообще сказали маме, что она не выживет. Два месяца ее держали в каком-то пуху, и она не только выжила, но росла потом таким крепышом, какими мы с Неллей сроду не бывали.
   С ее появлением в доме связана была одна не самая приятная для нас процедура - мама заставляла нас пить сцеженное в граненый стакан грудное молоко. Молока у нее было в тот раз много, в какой-то момент она даже кормила им не только нашу Аллочку, но еще и свою племянницу Ирочку, которая родилась на три месяца раньше и которую мамина сестра тетя Инна привозила летом из Тбилиси к нам на показ. Мама прикладывала их к груди поочередно, они наедались и отваливались, тогда наступала наша очередь. Мама сцеживала молоко тонкими голубоватыми струйками в стакан, накрывала его марлей и звала через раскрытое во двор окно нас с Неллей. Мы не хотели пить это молоко, оно казалось нам слишком теплым, сладким и приторным.
   - Пейте, я кому сказала! - приказывала нам мама. - Это вам не магазинное!
   Мы морщились и пили.
   Папу я запомнила в тот день (1 марта 1957 года), когда родилась наша третья сестричка, сидящим за столом посреди комнаты, спина его была согнута, голова опущена на руки. То ли он выпил, то ли спал, то ли просто молча страдал, но что-то такое с ним происходило. Бабушка, дежурившая у роддома весь день и заглядывавшая там в окна в надежде увидеть или услышать, как мама будет рожать, первой узнала, что девочка. Она поехала домой и довольно скорбно сообщила об этом папе, только что пришедшему со смены и как раз собиравшемуся идти проведывать маму. Узнав про девочку, папа передумал идти в роддом и сказал бабушке, что и вообще туда не пойдет, пусть она, если хочет, сама свою внучку забирает, а ему она не нужна! И не пошел. Зарегистрировали девочку тоже не сразу, а только месяца через полтора, и все это время не было у нее никакого имени, говорили просто "мала'я".
   - Будем сегодня малу'ю купать?
   - Слышишь, малая кричит, пойди покачай!
   Об имени шли в доме какие-то споры, помню, фигурировали Шура и Люба, но кончилось тем, что папа записал ее Аллой - в честь киноактрисы Аллы Ларионовой, которая ему в тот период очень нравилась.
   - Значит, дедушка Женя мою маму не любил? - надувает губки Арина, и, кажется, вот-вот заплачет.
   - Еще как любил!
   Аллочке (она же Алёнка, она же Котёнка, прозванная так папой за любовь к найденному на улице котенку, она же до сих пор Котя) - года три, она у нас настоящая акробатка, папа устраивает с ней целые представления на берегу моря: подбрасывает ее и ловит, она делает мостик, а он поддерживает ее под спинку, он ложится на песок, вытягивает вверх руки, и она делает на них стойку вверх ногами, только косички болтаются. Он называет ее "моя любимица", учит плавать и обещает: "Котёнка наша точно пловчихой будет!".
   После Аллочки проходит еще несколько лет, и мы с Неллей уже совсем большие, нам 12 и 11, а Котя идет в школу, и вдруг...
   Однажды (должно быть, это была осень 1962 года) я сижу за круглым столом посередине комнаты и, откинув желтую бархатную скатерть, делаю уроки. Бабушка сидит позади меня, прислонясь к теплой печке (она всегда там сидит - спину греет), и разговаривает как бы сама с собой, но с явным намерением вовлечь в разговор и меня.
   - Твоя мама уже совсем с ума сошла. Она хочет быть, как Сара! - произносит бабушка.
   Я отчего-то испугалась этих слов, совершенно еще не понимая, что бы они значили, но почувствовав за ними что-то нехорошее, даже стыдное. Слишком я знала все бабушкины интонации. Я не обернулась и ничего не спросила, а только втянула голову в плечи и замерла, ожидая продолжения фразы.
   - Ей мало трох, ей надо чатырох, - закончила бабушка.
   Несмотря на свои 12 лет, я совершенно точно поняла, что она имела в виду. У нашей мамы будет еще один ребенок! И нас станет четверо! Как у нашей соседки адыгейки тети Сары, недавно родившей четвертого ребенка, мальчика Рамазана. Хоть бы и у нас был мальчик, хоть бы мальчик!
   В ближайшую субботу, в бане, куда мы ходили всей семьей (женщины - в отдельный номер, а папа - в общее мужское отделение), я стала исподтишка разглядывать мамин живот, но ничего нового не заметила. Новое появилось гораздо позже, и было стыдно и страшно наблюдать, как "оно" растет и шевелится. Мама разрешала нам потрогать свой живот, мы трогали, и "братик" отзывался легким вздрагиванием. "Ножкой стучит, - говорила мама, - бегать хочет". Мы терпеливо ждали, а пока придумывали имена. У нас с Неллей был целый список имен, в котором перечислены были все те мальчики из нашей школы, которые нам более или менее нравились, потом, конечно, артисты кино - Олег (Стриженов), Кирилл (Столяров), потом космонавты - Юрий, Герман и Валерий (Быковский), а больше к тому времени еще никто не полетел.
   И вся история повторяется. Бабушка караулит возле роддома, папа на работе, мы трое целый день торчим возле трамвайной линии (дело происходит летом, у нас каникулы). Мы ждем известия о братике. И вот вдалеке, на остановке появляется бабушка. Она с трудом слезла с высокой подножки трамвая, чуть не упала, мы несемся ей навстречу, она сначала не видит нас, идет медленно и смотрит себе под ноги, мы кричим: "Бабушка-а-а! Ну что? Мальчик?". Она поднимает голову, видит нас и машет с досадой рукой:
   - Можете не бежать. Девочку родила.
   Мы останавливаемся как вкопанные. Котя с ходу начинает плакать. Она плачет и приговаривает:
   - Папа маму убьет.
   Мы с Неллей, не хуже ее понимая весь драматизм ситуации, тем не менее держимся стойко, Нелля даже выписывает Коте легкий подзатыльник, чтобы заткнулась.
   - Может, не говорить папе?
   - Ага, а если он пойдет в роддом и узнает?
   Папа и на этот раз не пошел в роддом и целую неделю пил "с горя", как объясняла, защищая его, папина мать баба Даша.
   Четвертую девочку назвали Евгенией - в честь папы. И это было последнее, чем мама могла его утешить. Правда, она предприняла тогда еще одну совершенно отчаянную попытку сгладить ситуацию. Оказалось, что, когда она рожала Женю, одновременно с ней одна совсем молодая девушка родила... негритенка и подписала на него отказную. И вот мама пишет нам всем, в первую очередь, конечно, папе, записку из роддома. В ней она описывает, какой хорошенький этот негритенок, просто весь роддом ходит на него посмотреть, так вот, если мы согласны, мама может забрать его вместе с нашей девочкой, и будут у нас девочка и мальчик. Как бы близнецы. Братик, правда, черненький, но очень симпатичный.
   Мамина записка всерьез обсуждалась в доме, и мы трое - я, Нелля и Алла были, конечно, "за". Мальчик! Негритенок! Вот это да! Ни у кого в школе такого нет, а у нас будет! Это был 1963 год, время большой популярности у нас Африки и африканских лидеров, борющихся за освобождение от колониализма. Наша школа носила имя Патриса Лумумбы, убитого за два года до этого, и нас учили солидарности с нашими "чернокожими братьями". Совершенно не помню, какую позицию занял в этом вопросе папа. Но бабушка встала стеной и сказала, что, если мама это сделает, она, бабушка, немедленно уедет к тете Инне в Ужгород, и пусть тогда мама сама нянчит "усех" - и черненьких, и беленьких. Видимо, папа придерживался схожей точки зрения, потому что ничего из маминой безумной затеи не вышло.
   Впрочем, мама, кажется, готова была родить и пятого ребенка. Любимым ее выражением в то время было: "Где четверо, там и пятеро". (Папа называл это "идти до победного конца".) У них был уже чисто спортивный интерес: ну, хоть когда-нибудь получится мальчик или нет? Возраст, однако, взял свое: когда мама родила Женю, ей было уже сорок лет, так что пришлось на этом остановиться.
   Что касается папы, то с годами он совершенно успокоился и уже не считал себя "бракоделом", напротив, очень гордился дочками, говорил, что мы у него все красавицы, все как на подбор. К старости он вообще стал сентиментальным и, подвыпив, особенно если дело было при гостях, заводил такой разговор:
   - Значит, у меня четыре дочки. Но самая любимая это... - тут он обводил взглядом всех нас по очереди и, если дело происходило на моем дне рождения, то останавливался соответственно на мне: - ... Светочка!
   В другой раз, на дне рождения у Жени, он говорил, что самая любимая - это, конечно, Женечка! Гости смеялись, и кто-нибудь говорил: "Константинович! А остальные как же?". Папа делал вид, что удивлен, и начинал сначала:
   - Подожди! У меня четыре дочки, так? Все - любимые. Но самая любимая это... Мать, скажи!
   - Уже готов, - говорила мама. - Больше ему не наливайте.
   Выпить папа любил всегда, но, выпив, был смирный и добрый, лез целоваться к маме и в конце концов засыпал на диване одетый, обняв пушистого белого песика по имени Дружок, который жил с ними в последние годы, когда никого из нас уже не было в доме. Все мы выросли, вышли замуж и жили отдельно.
   Поначалу "проблема мальчика" невольно передалась и нам. Будучи с детства твердо убеждены, что мальчики родятся в чьих угодно семьях, только не у нас, мы с Неллей и не надеялись на такое счастье. И даже заранее честно предупредили своих мужей, чтобы на сыновей не рассчитывали и никаких претензий нам потом не предъявляли. Первой родила Нелля. Мальчик! Моя реакция на это известие была такая: я упала на грудь мужу и зарыдала. Рыдала я по двум причинам: во-первых, от радости за сестру, что она отмучилась (почему-то за ее роды я переживала больше, чем за свои). Во-вторых, я решила, что раз у Нелли родился мальчик, то уж у меня наверняка будет девочка, не может же это счастье выпасть нашей семье два раза подряд! Через два месяца у меня родился сын. Потом подросли и вышли замуж наши младшие сестры, и там тоже пошли мальчики. Надо ли говорить, как счастлив и горд был папа!
   Наши дети рождались почему-то парами. Сначала, в 1975 году, с разницей в два месяца родились Антоша и Алеша. Потом, десять лет спустя, в 1985-м, с разницей в месяц - Арина и Родион. Еще через три года появились на свет Саша и Кирилл, у этих разница чуть больше - в несколько месяцев, но все равно парочка. При этом никто ни с кем, конечно, не договаривался: давай, мол, сестра, с тобой разом... Само собой как-то выходило. Сначала мы с Неллей, потом Алла и Женя, потом (по второму заходу) Нелля и Алла.
   В детстве все мы думали, что, когда вырастем, будем иметь много детей. Как мама и даже больше. Играя в куклы, "хвастались" друг перед другом:
   - А у меня будет трое!
   - А у меня четверо!
   В итоге нашей не слишком бурной детородной деятельности мы все, вместе взятые, произвели на свет шестерых детей - пять мальчиков и одну девочку. Но все были довольны и счастливы - и наши мужья, и мы сами, и, конечно, папа, который называл внуков "пацанятами" и мечтал дожить до того времени, когда можно будет выпить с ними по кружке пива.
   На этом кончается предыстория, и продолжается собственно история владивостокского мальчика Саши.
   Когда он появился в доме у наших родителей, им обоим было уже за 60. Но для нашей мамы это ровным счетом ничего не значило, она на полном серьезе готова была его усыновить. Папа смотрел на это дело скептически и до поры до времени помалкивал. По выходным мы приходили их проведать и брали Сашу с собой, чтобы вместе со своими мальчиками сводить в кино или в парк, на качели-карусели. Саша ждал этих походов с восторгом, всему радовался и за каждую мелочь говорил: "Вот спасибо!" (он произносил это по-своему, врастяжку: "Ву-у-ут спаси-и-ибо!"). Мы с Неллей выгребли из своих шкафов все детские вещи, из которых выросли Антоша и Алеша, и теперь в них ходил-красовался Саша. Мальчики, видя такое дело, стали отдавать ему свои старые машинки, велосипеды, игрушки и книжки. При этом все никак не могли понять, кем он им приходится братиком или кем?
   - Дядей! - смеялись мы.
   О маме Тане Саша не вспоминал, если его о ней специально не спрашивали. А когда спрашивали (например, мамины подруги с бывшей ее работы, иногда заходившие посплетничать о начальнике), Саша говорил: "Она плохая, она меня била и кушать не давала". А однажды вдруг ни с того, ни с сего поведал такие подробности про "других дядей", которые заставляли его "делать нехорошее", что трем немолодым теткам стало дурно.
   - Может, он выдумывает?
   - Откуда ребенок может такое выдумать?
   В Донецк мама еще только собиралась написать, отговариваясь тем, что все как-то некогда. Папу эта ситуация настораживала. Не то чтобы он плохо относился к чужому мальчику, нет, они вместе выгуливали собаку, ходили за хлебом, лежа в обнимку на диване, смотрели по телевизору футбол. Но папа считал, что мать зря так долго не отдает его родным деду с бабкой, привыкнет ребенок, потом не оторвешь.
   - Его же когда-то и в школу придется оформлять, ты об этом подумала? У тебя ж на него никаких документов нет, кроме метрики.
   Наконец мама написала письмо в Донецк и стала с тревогой ждать ответа. Через неделю раздался телефонный звонок. Звонил из Донецка Сашин дедушка. В голосе его чувствовалось недоверие. Это действительно Танин ребенок? А почему она сама ничего им не писала про него?
   - Ну, это вы у нее потом спросите, - сказала мама, которая никаких подробностей про Танькину жизнь в письме не сообщила.
   Он задал еще несколько вопросов в том же духе, после чего сказал:
   - Я сейчас жене дам трубку.
   Танина мама была настроена не лучше. Стала говорить что-то о материальных трудностях и о том, что приехать вот так сразу они не имеют возможности.
   - Да я вас и не тороплю! - обрадовалась наша мама. - Пусть Сашенька у нас пока живет, здесь его все любят, и дети мои, и внуки, ему у нас хорошо. Вот можете сами с ним поговорить.
   Сашина бабушка растерялась.
   - А он... разговаривает хорошо?
   - Да что вы! Он такой умный мальчик, он вам что хотите расскажет! На, Сашенька, поговори со своей родной бабушкой.
   Саша, заранее подготовленный нашей мамой, взял трубку (говорить по телефону он научился недавно, названивая по вечерам "маме Свете" и "маме Нелле").
   - Аллё! - закричал он в трубку. - Здравствуй, моя родная бабушка! Это я, Саша!
   Потом из Донецка еще звонили, в основном она, там, видно, шла какая-то борьба, чувствовалось, что дед не склонен признавать непонятно откуда возникшего внука, а бабка постепенно привыкает к мысли о его существовании и переживает. Всякий раз Саша брал трубку и очень толково разговаривал с родной бабушкой, рассказывал ей, где был, что делал, хвалился: а "мама Нелля" купила ему теплое пальтишко с брючками, а "мама Света" - ботиночки и шапку. Наконец (дело было уже глубокой осенью) мама сообщила нам, что за Сашей, кажется, едут. Приехали они втроем - бабушка, оказавшаяся довольно еще молодой, здоровой теткой, дедушка, который выглядел старше и как-то мельче ее, и чей-то - то ли ее, то ли его - брат, который и привез их на своей "Волге". Гости привезли с собой литр водки, килограмм сала и альбом с фотографиями маленькой Тани. Мама велела нам приходить вечером с мужьями и детворой.
   - А может, не надо? Чего мы все будем толочься?
   - Ничего, пусть посмотрят, какая у нас семья.
   Сашу всю неделю готовили к приезду родных бабушки и дедушки, опасаясь только одного, что вдруг он станет их дичиться, не захочет уезжать, и они обидятся.
   - Не захочет, так останется, - говорила мама. - Я его потом сама к ним отвезу. Пусть хоть познакомятся для начала.
   Но она просчиталась. Для Саши приезд родни стал всего лишь еще одним интересным событием в ряду всех других, случившихся с ним в последнее время. Он отнесся к нему с тем же восторгом, как к поездке из Владивостока в Краснодар на поезде, походам в луна-парк и обретению велосипеда и теплого пальто. Едва открылась дверь и в проеме ее нерешительно встала крупная фигура его родной бабушки, как он вылетел навстречу, повис на ней, как раньше повисал на мне, Нелле или Жене, и закричал:
   - Бабушка моя родная!
   Та прослезилась. К моменту, когда подтянулись все мы, они уже хорошо разглядели друг друга, причем Саша от них не отходил, ласкался, и наша мама, пробегая с очередным блюдом из кухни к столу, ревниво поглядывала на эту семейную идиллию. За столом Танины родители стали показывать привезенный с собой альбом, где Таня - маленькая хорошенькая девочка, и всё сравнивали ее с Сашей - похож, не похож. Вообще чувствовали они себя довольно скованно, видно, не ожидали такого приема (мама накрыла стол - будь здоров). Но постепенно, рюмка за рюмкой расслабились, стали жаловаться на дочку, которая, по их словам, вообще-то росла послушной, хорошо училась, ходила даже на музыку и собиралась после школы поступать в институт, но вдруг все бросила и укатила на Дальний Восток - совершенно против их воли и согласия.
   - И как уехала, так ни писем, ничего, - говорила, вздыхая, Танина мать.
   - Я ведь посылал ей деньги на дорогу, чтобы назад ехала, - словно бы оправдывался Танин отец. - Несколько раз посылал. А она... видите, какой нам сурприз преподнесла...
   Надо сказать, что наша мама ничего "такого" про их Таньку по-прежнему не говорила, а сказала только, что ей трудно было одной с Сашей, потому она его и отдала. Папа не встревал, целиком полагаясь в таком деликатном деле, как передача с рук на руки ребенка, на маму. Вдруг он наклонился к Таниному отцу и спросил:
   - А она одна у тебя дочка?
   - Одна.
   - Ну, так ты чудак-человек! Ты ж радуйся, что внук теперь есть! У меня вон четыре дочки и внуков, видал, сколько... Это еще не все здесь, еще внучка во Владивостоке!
   Саша залезал на руки то к своим, то к нашим, то под стол, то запрыгивал на диван, в общем, был необычайно возбужден и все время спрашивал:
   - А вы меня с собой заберете?
   Мы разошлись по домам, гости заночевали, а с утра опять уселись за стол и сидели до обеда, наготовлено было много, и разговоров тоже хватило. Наконец собрались в обратный путь, обещая писать и звонить, в общем, не забывать. Саша сам сносил в комнату, где стоял раскрытым специально для него купленный чемодан, свои вещи, игрушки и книжки. И вроде был рад, что поедет на машине, но в самый последний момент, когда уже спустились с девятого этажа во двор, стали грузиться и прощаться, он вдруг не захотел садиться в "Волгу", спрятался за нашу маму и заревел.
   Все заволновались, не зная, что делать, нехорошо было силой мальчика забирать и запихивать в машину, тем более, соседи тут как тут, стоят поодаль, глазеют.
   - Не хочу! - ревел Саша. - Не поеду! Хочу с бабушкой Раей!
   На лице у мамы одновременно появились торжествующая улыбка и слезы. Она села на скамейку у подъезда, посадила Сашу к себе на колени и стала что-то тихо говорить ему на ушко. Постепенно он успокоился, слез с колен, мама его поцеловала, он пошел и сам, молча, уселся в машину. Взрослые поспешили за ним и, толком не попрощавшись, отъехали.
   - Что ты, мама, ему наобещала?
   - Сказала, что он поживет немного у родной бабушки, а потом опять к нам приедет, а потом я к нему приеду.
   Первое время мама часто звонила в Донецк и разговаривала с Сашей и его бабушкой, та жаловалась:
   - Вы его разбаловали, он теперь нас не слушается.
   Дождавшись лета, мама купила два билета на междугородний автобус, взяла с собой в компанию старшего внука Антошу и поехала с ним в Донецк. Шел 86-й год, Украина была еще нашей, и проезд был свободный. С собой мама везла в Донецк кучу подарков для Саши - от каждого из нас в отдельности. Саша подрос, вытянулся, успел привыкнуть к новому месту, бабушка с дедушкой тоже к нему привыкли и, кажется, полюбили.
   - Он у нас сам и за хлебушком в магазин ходит, и мусор выносит, рассказывала родная бабушка. - Помощник!
   Нашу маму Саша, конечно, узнал, но почему-то застеснялся и на шею не кинулся, наверное, просто вырос.
   - Сашенька, - приставала к нему мама. - А ты помнишь, как мы с тобой в поезде ехали?
   - Помню, - говорил Саша и жался к родной бабушке.
   После этой поездки мама как-то успокоилась, стала реже звонить в Донецк, а потом и совсем перестала, лишь писала изредка письма. Как раз в это время на попечение ей был отдан внук Родион, его привозили на всю неделю и забирали только на выходные, и то не всегда.
   Когда Саша пошел в первый класс, из Донецка прислали фотографию - все такой же светловолосый и худенький мальчик в белой рубашке, с цветами и портфелем. На обороте рукой кого-то из взрослых было написано: "Дорогим бабушки Раи и дедушки Жени от Саши!". Мама поставила ее в стенку рядом с многочисленными фотографиями своих детей и внуков. Из последующих писем было известно, что учится Саша хорошо, что дедушка с бабушкой на него не нарадуются и даже не представляют теперь, как бы они без него жили.
   - Тетя Света, а что с его мамой стало? - интересуется Аринка, и видно, что, если ей кого и жалко во всей этой истории, то именно ее, Сашину маму.
   - А это ты у своей мамы спроси, она лучше знает, вы же там, во Владивостоке, по соседству с ней жили, да, Котя?
   - Так она ж потом замуж вышла, - говорит Алла. - За хорошего, кстати, парня, за моряка, родила девочку. Муж, по-моему, сначала не знал про Сашу, а когда узнал, дал ей денег, сказал: езжай и привези его, ребенок должен жить в семье. Ну, она поехала и привезла. Дед с бабкой, конечно, не хотели его отдавать, скучали сильно, потом дед стал болеть и умер. А бабка довольно часто после этого писала нашей маме, жаловалась на свою одинокую жизнь и все такое, а мама ее успокаивала и даже приглашала приехать, но уже было такое время, что так просто не приедешь.
   - А сколько сейчас этому Саше? - спрашивает Арина.
   - Ну, если вам с Родионом по пятнадцать, ему, значит, девятнадцать.
   - Так он что, в армии?
   Мы с сестрами удивленно переглядываемся. Нам самим эта мысль как-то не приходила в голову, мы и вообще впервые за много лет вспомнили про этого Сашу.
   - Может быть, и в армии...
   - Хоть бы только не в Чечню угодил, да?
   - Боже сохрани! Такой хороший мальчик был.
   - Мама его очень любила.
   - Интересно, помнит он ее?
   - Он, наверное, и не знает, что ее уже нет.
   Некоторое время мы молчим и только вздыхаем.
   "В следующее воскресенье надо обязательно съездить на кладбище", - думаю я про себя.
   - На кладбище надо бы съездить, - говорит Нелля.
   - А давайте в следующее воскресенье, - предлагает Женя.
   - Только обязательно! - добавляет Алла. - Не так, как в прошлый раз, собирались и не поехали.
   - А можно и я с вами? - спрашивает Аринка