Шленский Александр. На хую

Шленский Александр

На хую

   Александр Шленский
   На хую
   ...что же ждет поэзию? Ей совсем не останется места в новом мире - или, точнее, место будет, но стихи станут интересны только в том случае, если будет известно и документально заверено, что у их автора два хуя или что он, на худой конец, способен прочитать их жопой. (C)
   Виктор Пелевин.
   Я совершал переход от небытия к реальности медленно и мучительно. Никак не мог понять, где я, а главное, кто я, и зачем я вообще есть. Как хорошо мне было, пока меня не было! То есть, я конечно был, но мне тогда казалось, что меня не было. Точнее, мне вообще ничего не казалось, а это то же самое как если бы мне казалось, что меня вообще нет. Хотя нет, так быть не может, потому что если кому-то кажется, что его нет, то значит это кажется именно ему, и значит он на самом деле все же есть. Потому что уж если что-то кажется, то должно быть не только то, что кажется, но и тот, кому оно кажется. Хотя и это тоже неправильно. Потому что как раз и впервую очередь должен быть тот, кому все это кажется, а как раз то, что кажется, существовать на самом деле вовсе и не обязано.
   Я с трудом вздохнул, перевернулся на бок и продолжал размышлять дальше.
   Значит, получается, как ни крути, что если что-то кажется, то обязательно должен быть тот, кому это кажется. Даже если ему кажется, что его нет. Иначе получается, что все только кажется, а на самом деле никого нет. А что если и на самом деле никого нет, и все только кажется? Правда, если никого нет, то непонятно кому все кажется. Ну действительно, кому?! А никому! Просто кажется - вот и все тут! А тогда какая разница между "кажется" и "существует"? Да ровным счетом никакой! Значит если мне кажется, что меня нет, то это то же самое, как если бы мне казалось, что меня есть, и тогда бояться абсолютно нечего.
   И я с облегчением открыл глаза.
   Первое, что мне бросилось в глаза, это то, что на мне не было ботинок. Я точно помнил, что с вечера я их не снимал. Хотя, стоп! Я вообще не помнил, что было вечером. И что было днем, я тоже не помнил. И утром... Из всего, что случилось до моего странного пробуждения, я почему-то запомнил одну единственную деталь: меня послали на хуй. Кто послал и по какому случаю, я тоже припомнить не мог - такая вот беда...
   Я вздохнул и осторожно пошевелил босыми пальцами ног. Пальцы шевелились исправно. Значит я точно есть. Или мне кажется, что я есть, что в принципе одно и то же, потому что отличается от состояния, когда меня нет, единственно тем, что мне не кажется, что меня нет. Я приподнялся и сел на корточки, стараясь понять где я. Оглядевшись, я увидел, что нахожусь явно не в помещении, но и не на улице, а также и не на природе. Я сидел на какой-то непонятной поверхности телесного цвета, по внешнему виду вроде бы как сделанной из мягкого пластика. Примерно из такого пластика делают игрушечных свинюшек и кукол-пупсиков. Ровная поверхность простиралась во все стороны, куда только доставал взгляд, до самого горизонта. А сам горизонт почему-то находился гораздо ближе, чем привычные одиннадцать километров. Так бывает, когда взбираешься на средних размеров холм.
   Я также обнаружил, что я не один, а в компании, и эта компания была весьма большой. Да нет, компания была не большой, а просто огромной! Все видимое пространство, вплоть до того самого недалекого горизонта, было заполнено стоящими, лежащими и сидящими на корточках и на ягодицах людьми голыми, одетыми или полуодетыми, и притом все - с босыми ногами. Я присмотрелся к тем, что поближе. Сидящие меланхолично покачивались из стороны в сторону, лежащие чесались и потягивались, а стоящие тупо переступали с ноги на ногу. Никакой целенаправленной деятельности среди этой странной толпы не наблюдалось.
   Мне это очень не понравилось, потому что без целенаправленной деятельности вообще жить нельзя. Надо же добывать что-то себе поесть, попить или даже выпить. На худой конец, стрельнуть курева. Тут я обратил внимания, что никто вокруг не ел, не распивал спиртные напитки и не курил. Все находились как бы в состоянии отрешенного, тупого сосредоточения. Видимо, они тоже размышляли о том, что им кажется, и что есть на самом деле, и поэтому им было не до еды и не до выпивки. Кстати, вокруг ее и не было. Это отчасти компенсировалось тем, что мне ни есть, ни пить совершенно не хотелось.
   Я встал, но не на ноги, а почему-то на четвереньки и подполз к ближайшему соседу. Это был высокий, немного сутуловатый мужчина лет тридцати пяти, в очках с металлической оправой, с худощавым, умным, довольно озабоченным лицом. Кроме очков на нем из одежды были трусы, обручальное кольцо и короткая стриженая бородка с редкой проседью. Он сидел на корточках, держа на коленях черный кожаный дипломат с золотыми застежками и что-то бормотал, глядя перед собой немигающими глазами. Про себя я обозвал его почему-то физиком. Наверное, потому что у него было такое лицо. У химиков, например, лица совсем другие, чем у физиков, и их тоже никогда не спутаешь, например, с лицом бухгалтера или общественного санитарного инспектора.
   Физик нисколько не удивился, когда я неуклюже подполз к нему на четвереньках. Он процедил мне сквозь зубы равнодушное то ли "доброе утро", то ли "добрый вечер", и продолжал что-то лихорадочно нашептывать про себя. Очевидно, он размышлял. Мне стало интересно, о чем он может думать в этот момент, и я попытался это себе представить. И только тут до меня дошло, что физик сказал вовсе не "доброе утро" и не "добрый вечер". Он сказал: "С добрым хуем".
   Ну с добрым - это понятно, а почему, извините, именно с хуем? - вежливо поинтересовался я.
   То есть как это почему? - равнодушно удивился физик - Раз уж мы на хую находимся, так как мне еще вас приветствовать?
   На чем? На чем находимся? - переспросил я.
   Извините, вы видимо еще не вполне пришли в себя, - ответил физик,- Вы что, разве еще не вспомнили, куда именно вас недавно послали?
   Ну, вообще-то, помню, пробурчал я, - Ну так и что из этого?
   Из этого именно то, что вы здесь точно по адресу. Как, впрочем и я, и все остальные.
   Интересно, где могут быть мои ботинки? - задал я вопрос, не столько физику, сколько самому себе.
   А там же, где и мои кроссовки, и обувь вот всех этих господ - угрюмо ответил физик, обведя руками толпу.
   - А кокретнее, хуй знает где! - физик развел руки и еще раз обвел всех вокруг широким жестом, - Вот только этот самый, который это знает, с вами этим знанием не поделится. Но в ботинках на хую нельзя, это точно. А вас, видимо, первый раз на хуй послали. Я гляжу, вы еще совсем здешних порядков не знаете. Ну ничего, я думаю, вы быстро научитесь.
   - А какие здесь порядки?
   - Ну прежде всего, насколько я понял ситуацию, здесь ходят босиком и медитируют. И решают коаны, как заправские буддисты. Но не простые коаны, а специальные, особо замысловатые и трудно решаемые, и вдобавок впрямую касающиеся личности того, кто его решает. Одним словом, хуевые. Кстати, Вы знакомы с дзен-буддизмом?
   - Насколько я понимаю, это религиозно-этическая разновидность похуизма - ответил я.
   - Именно так! - обрадовался физик, - Ну, конечно, не совсем так, но в достаточно близкой степени. Во всяком случае, чтобы выбраться с хуя на волю, то есть в исходную точку отправления, каждый должен решить такого рода коан.
   - И какой коан вы сейчас решали, перед тем как я вас прервал?
   - Видите ли, это несколько абстрактная задача. Я бы определил ее как топографический или географический ребус. Суть его состоит в том, что необходимо мысленно представить себе, как бы располагались на земной поверхности континеты, если бы Земля была не круглая, а имела форму фаллоса или хуя, что, вобщем почти одно и то же. Но понимаете, я ведь вовсе не географ и никогда им не был...
   - Вы физик?
   - Оптик. Занимаюсь спектральным рассеиванием. А тут эта чертова топография. Ну я еще кое-как с трудом могу себе представить Северный полюс на фаллосе. Очевидно, оттуда периодически вытекает струйка мочи. Что-то типа северного сияния... А вот Антарктида получается сильно волосатой и вдобавок пупырчатой, потому что она должна быть в самом низу, где-то на мошонке. Но самое сложное - это как расположить на хую Европу, Азию и Африку. Вы знаете, думаю все утро, и ничего в голову не приходит. Ума не приложу, что делать!
   - Вы еще про Австралию забыли, - напомнил я.
   - Ох, мне и без нее тяжко...Хуй бы уже с ней, с Австралией, равнодушно ответил физик
   - То есть как это, "хуй с ней с Австралией"? - возмутился я, - Там же аборигены, утконосы и кенгу...
   Я осекся, не успев договорить слог "ру": физик неожиданно начал как-то тускнеть, блекнуть и обесцвечиваться. Я протер глаза. Физик к этому времени стал почти прозрачным, его очертания едва угадывались и стали напоминать очертания пришельцев-охотников из фильма "Хищник". Едва видимая фигура прощально помахала рукой и исчезла окончательно.
   - Ну вот, видите как удачно человек решил коан! Это Вы ему помогли. Он слишком серьезно все воспринимал, пытался учесть во всем каждую мелочь. А тут вы его вашей Австралией и доконали. Ловко!
   Я обернулся на голос и увидел плотного мужчину в спортивном костюме с надписью "Адидас". В руках у него было небольшое полотенце и бутылка с минеральной водой. Тонкие губы, довольно мясистый нос, плотные хрящи прижатых ушей, колючий взгляд серых с водянистым оттенком глаз, брови, сросшиеся на переносице. В лице этом чувствовалась занудность, сосредоточенность и профессиональное умение сохранять внимание на объекте в течение длительного времени.
   - Вы химик? - резюмировал я свои наблюдения.
   - Да нет, то есть, проработал года два после института преподавателем химии, а потом ушел на кафедру философии и там защитился. Так что Вы говорите с философом-профессионалом.
   - Я не люблю философов, - сказал я, - а тем более профессионалов.
   Философ раскрыл рот, чтобы что-то спросить, но в это время близко над нами, прямо из воздуха раздался крик:
   - Хуй не паровоз, всех не увезешь!
   И тут же на одном из свободных пятачков розовой поверхности удивительного фаллоса, приютившего всех ранее посланных, появился молодой разгоряченный гражданин в джинсах и майке, с компьютерной мышью в руках и опять-таки, босиком.
   - То-то же, мудак, сам небось под автобус не прыгнет, а мне чего-то доказывать будет! - запальчиво произнес молодой человек и неожиданно переменился в лице, вытаращился на свои босые ноги, а затем стал испуганно осматриваться по сторонам.
   Мы как могли успокоили юношу. Он немного воспрял духом и рассказал в двух словах о себе, а также обстоятельства своего появления в нашей компании. Юноша сообщил, что в пылу спора был послан своим другом, у которого совсем недавно погиб близкий приятель. Приятель этот пару лет назад с отличием окончил университет и учился в аспирантуре на кафедре психологии. Погиб абсолютно нелепо и случайно. Как говорят американцы, оказался в неправильное время в неправильном месте. Приятель пославшего шел вечером по улице и смотрел, как сильно подвыпившая дама выписывает по тротуару кривые и ломаные линии, волоча за руку девочку лет четырех. Неожиданно девочка вырвалась и бросилась на улицу, прямо наперерез автобусу "Икарус", шедшему на приличной скорости. Парень сделал бросок под автобус и успел вышвырнуть ребенка из под колес, а в следующее мгновение огромное колесо переехало его пополам. Аспирант скончался на месте. После свидетели говорили, что погибший не мог не видеть, что у него нет никаких шансов на собственное спасение. И все же он прыгнул под колеса.
   - Ну а почему вы разругались. За что вас э-э-э... сюда послали?
   - А потому что я считаю, что тот аспирант зря жизнь отдал. Кто его просил прыгать? Это что, его ребенок? А Генка считает, что Виталик - это которого задавило - что он герой. А я считаю - что дурак.
   - А почему вы так по-разному считаете? - удивился я.
   - А потому что Виталик был Генкиным другом, самым лучшим, и Генке обидно думать, что Виталик погиб зазря и по-глупому. Вот он и вбил себе в башку, что Виталик подвиг совершил. Говорит, что в его поступке есть благородство, а значит есть смысл. Но это Генка так думает, потому что Виталик - его друг. А так - Генка не дурак, он должен понимать, что там, где есть благородство, там смысла как раз и нет. По жизни может быть только что-то одно - или смысл, или благородство.
   - Экий вы прыткий, юноша! - удивился философ,- Вы говорите как сорокалетний человек. Такого рода знание надо заслужить, его надо выстрадать. А вам-то еще и страдать было некогда! Почему же вы так думаете? Где ваш юношеский романтизм, идеализм наконец? Почему вы так безапелляционно считаете, что Генкин друг погиб зря? А может все-таки не зря?
   - То есть как это не зря? - обиделся и рассердился юноша,- Эта тетка на сто процентов виновата, и она должна была понести наказание. А Генкин друг спас ее от наказания, а наказал собственную мать. Она теперь, может, с кладбища не выходит. Гена говорил, что Виталик у нее единственный сын был. Ну и что хорошего он сделал?
   - Ну положим, мать девочки действительно виновата, но сама девочка-то не виновата! - возразил философ.
   - Когда виноват один, расплачивается за это всегда кто-то другой, невиновный - подал я голос. Вы Гашека читали? Так вот Швейк это прямо на примерах доказывал. Вот и тут получилось, что виноват был один, а пострадал, как всегда, другой.
   - Так этот другой не должен был быть Генкин друг! - сново горячо воскликнул молодой человек. Раздавило бы ее дочку, и тогда было бы все правильно, потому что справедливо!
   - Как же это так? - удивился философ,- Неужели автобус может раздавить ребенка таким образом, чтобы восторжествовала полная справедливость? Какая-то в этом неувязка, вы не находите, молодой человек?
   - Никакой неувязки. Вот смотрите. Сейчас она маленькая девочка, и ее жалко, да? Вам жалко, Генке жалко, и Виталику тоже было жалко. Ладно! А представьте себе эту девчонку через двадцать или тридцать лет. Будет она как ее мать, такая же пьяная, грязная безалаберная тетка. Да кому она нужна? Вот если ее через тридцать лет пьяную задавил бы автобус, ее никто бы и не пожалел. А так из-за нее погиб хороший парень, будущий ученый. А если бы он подумал, что с ней будет через тридцать лет, он может, не стал бы за ней прыгать.
   - А что, если эта девочка станет Нобелевским лауреатом? - спросил я,Почему она должна пить, как ее мать?
   - Ну, гены и все такое,- промямлил молодой человек.
   - Гены - вещь прихотливая,- промолвил философ,- они по-всякому могут сложиться. У алкашей, бывает, рождаются гении. Так что ваши аргументы, молодой человек, не убеждают.
   - Не убеждают, да? - тут лицо парня снова сделалось красным и злым, - А вы сами-то прыгнули бы под автобус? - Парень зло вперился в глаза философа и сверлил его взглядом минуты две,- Не прыгнули бы, нет, я по глазам вижу.
   - Да, вы правы, не прыгнул бы, но чужого благородства осуждать не имею права,- ответствовал философ.
   - Это потому, что вам не обидно, потому что он вам никто! А Генке он был лучший друг! Поэтому мне обидно.
   Тут парень неожиданно вздохнул и как-то обмяк:
   - Если честно, я бы тоже не прыгнул. Может, если бы я мог прыгнуть, мне тоже не было бы обидно...
   В тот момент, когда молодой человек заканчивал последнюю фразу, он начал плавно блекнуть, гаснуть и обесцвечиваться, и через несколько секунд совершенно исчез из вида, как исчез перед тем физик.
   - Ловко вы его на правду навели,- сделал я комплимент оставшемуся собеседнику.
   - Что поделать! Я философ-профессионал,- и мой собеседник склонился в легком, чуть ироничном поклоне.
   - Я не люблю философов, тем более профессионалов, - сказал я.
   - Помилуйте, да вы это уже второй раз говорите! Позвольте узнать, за что? - полюбопытствовал философ.
   - А хотя бы уж за то, что философы объясняют все на свете, и при этом все в общем и ничего в частности.
   - Откуда вы это взяли?- искренне удивился философ,- Ну предложите мне тему. Скажите, что Вы хотите, чтобы я вам конкретно объяснил.
   - Ну объясните, хотя бы, почему на хую нельзя быть в обуви.
   - Ох, голубчик, какие трудные вопросы-то вы задаете!- посетовал философ,- Я вам, пожалуй, точно это не объясню, да и никто точно не скажет, но, как говорится, давши слово, держи, так что я попробую. Я начну издалека. Вы никогда не задумывались, зачем в армии строевая подготовка? Казалось бы, зачем это надо - ходить в ногу, ровно, строем? Оказывается - надо! Хождение строем дает чувство уверенности, ловкости, сосредоточенности, улучшает координацию, приучает действовать синхронно с остальными, учит экономно использовать силы. А казалось бы - что толку стучать сапогами об асфальт на плацу? И вот заметьте пожалуста: маршируют они не в кроссовках и не в индейских мокасинах, а именно в сапогах. А почему? Посмотрите на армейский сапог - и поймете ответ. Солдатский сапог - воплощение защищенности, проходимости, напора, решительности, веры в победу, наконец. Конечно, не только солдатский сапог делает солдата солдатом, но и без него солдата не сделаешь. Но оставим солдата в покое и задумаемся просто над обувью, то есть над обувью вообще. Как ни странно, любая обувь делает нас немного солдатом. Она дает чувство защищенности нашим ступням. Вспомните себя босого. Когда мы идем по земле босиком, мы исследуем мир своими ступнями, мы ставим ногу на землю каждый раз с некоторой осторожностью, и только утвердив ногу на исследованном участке, делаем следующий шаг. А в обуви мы уже защищены, и от этого мы в какой-то степени завователи. Бессознательно, абсолютно бессознательно, заметьте это! Эта бессознательная защита делает наше поведение поведением завоевателей, и при том абсолютно бессознательно. Мы защищены, более того, мы незаслуженно защищены! И мы пользуемся этой защитой, бездумно попирая землю, вместо того, чтобы исследовать каждый шаг. И мы идем, идем себе и идем - куда хотим, и в результате в один прекрасный момент идем на хуй. Каждый из нас попадает на хуй по своим личным причинам, а общее здесь только то, что дальше хуя идти некуда. Видите ли, мы попадаем на хуй не просто потому, что нас послали на хуй, а потому что нас послали именно в тот момент, когда мы дошли до своего логического конца в нашей текущей жизни.
   - Это как прикажете понимать? - спросил я.
   - Ну, это в том смысле, что мы идем, и может быть даже тратим массу усилий, но мы идем на холостом ходу, и не замечаем, что давно уже никуда не идем, а только потеем и перебираем ногами. И вот, будучи посланными в этот момент на хуй, мы оказываемся именно там, где нам и полагалось быть по логике вещей. Место, где мы оказались, не самое приятное, но можно воспринимать ситуацию и как благо. Есть время кое о чем подумать, поразмыслить и, возможно, пересмотреть свое отношение к миру. Чувство защищенности только мешает этому процессу. Чтобы изменить что-то в себе, нужно сперва отбросить защиту. Вот почему, как мне кажется, в обуви на хую нельзя. Как, скажем, в мечети...
   - Вы не представляете себе, как Вы правы! - восторженно воскликнул длинный тощий субъект в деловом костюме с блестящей авторучкой в нагрудном кармане,- Видите ли, я довольно долго прожил в Соединенных Штатах. Так Вы знаете, эти бесцеремонные и самоуверенные американцы и вправду теряют свою уверенность вместе с кроссовками. Американцы вообще относятся к обуви совсем не так как в России. У них обувь - это как часть одежды, даже может быть, как часть тела. Они стирают свои любимые кроссовки в стиральной машине вместе с трусами и футболками, не снимают их ни на пляже, ни даже, ложась на кровать или на диван. Могут так и заснуть в обуви. А я, живя в Америке, работал в компании, которая плотно сотрудничала с японцами. Японцы нас довольно часто приглашали в свои японские традиционные рестораны и прочие такие места для деловых встреч, всяческих протоколов и так далее. А там у входа внутрь положенно снимать обувь. И наши шумные самоуверенные янки, сняв кроссовки, вдруг неожиданно становились такими тихими, скромными, что твои овечки!
   - Согласно древнему иудейскому обычаю, поминки по умершему следует справлять, сидя непременно босиком, прямо на голом полу,- добавил пожилой мужчина со скорбным лицом и с типичной внешностью сельского раввина.
   - А как Вы, священнослужитель, здесь оказались? - полюбопытствовал я.
   - Как я здесь оказался? - раввин с каждой секундой все глубже погружался в пучину иудейской скорби, что изумительно хорошо отражалось на его лице, - Как я здесь оказался, Вы это меня спросили?
   Раввин воздел руки к небу, а затем взялся обеими руками за голову и сказал:
   - О горе мне, горе! Ну что ж, Вы меня спросили, и я Вам отвечу. В один несчастный день - да умереть бы мне за день до того - я послал своего сына в город получать образование, приличествующее юноше. И он там его получил гораздо больше, чем я бы хотел. Его образование теперь простирается до понимания того, что ни к чему жениться на достойной еврейской девушке, которую мы, его родители, ему хотели посватать. Ни к чему дарить своим родителям внуков, ни к чему родительское благословение... Мой сын вместо того стал гэем, как он говорит, то есть гомосексуалистом. Какое несчастье! Какой позор! Он заявился в родительский дом вместе со своим дружком и не таясь рассказал, кем он стал. Мы сильно поссорились, и вот теперь я здесь... О горе мне, о горе! - и несчастный раввин сел, поджав под себя худые босые ноги.
   - Ну полно вам отчаиваться,- ласково обратился к нему философ. Утешьте себя молитвой. Вы ведь не кто-нибудь, а профессионал, в конце концов.
   - Я сперва несчастный отец, а уже потом я профессионал,- ответил раввин, не вставая и не оборачиваясь.
   - А вот тут вы неправы! - назидательно заметил философ. Настоящий профессионал - всегда сначала профессионал, а потом уже отец, сын, брат и все остальное.
   - Вот за это я и не люблю профессионалов,- пробурчал я.
   - А что Вы, собственно, имеете против профессионалов? - спросил профессиональный философ.
   - Да вообще-то много чего имею! Профессионалы всегда и всюду манипулируют людьми, пользуясь своими профессиональными знаниями, и за это я их очень не люблю, хотя и понимаю, что без них обойтись никак нельзя. Профессионалы придумали дипломатический язык, бюрократические процедуры, валютный дилинг, фондовую биржу, жвачку с пузырями, липосакцию, журнал "Форбс", методы восстановления роста волос на лысой голове, способы продления и усиления оргазма...
   - Помилуйте, голубчик, да что же в этом плохого? - удивился философ-профессионал.
   - Да то, что я в результате чувствую себя как болванка на конвейере! Всю свою жизнь я играю по чужим правилам, все время мне предлагают готовые решения проблем и не дают думать самому. Сперва мне предлагают купить акции, обещают минимальный риск и быстрое обогащение, а потом этот самый профессионал разводит руками и указывает мне на параграф в договоре, где говорится о непредвиденных случайностях. В результате я остаюсь без денег, и профессионал не виноват. И никто не виноват, только я сам, потому что это я подписал договор и отдал деньги своими руками.
   - Ну хорошо, допустим вы в определенном смысле правы. Ну а с лысиной или с оргазмом что не так? - совсем ласково спросил философ.
   - А то, что это искусственная шевелюра и искусственный оргазм! ответил я с непримиримой ненавистью, - Это искусственные груди, искусственные ногти, искусственный цвет волос, выученная манера говорить, почищенные специалистом поры на лице, дезодорированное тело, промытые мозги. Я живу с жещиной и не знаю, какого цвета у нее волосы, как пахнет ее собственнная кожа, и какие мысли она умеет думать своей головой. Все искусственное, все куплено у профессионалов. Я уже столько времени послушно жую эти куски пластика с фирменными наклейками, что меня несказанно тошнит!
   - Но дорогой мой, вы же можете отказаться от их услуг!
   - Нет, "дорогой мой",- передразнил я философа,- вовсе не от всех услуг! - Определенный сервис бывает весьма навязчивым. Сперва профессионалы-политики определяют область интересов, разрабатывают стратегии, намечают союзников и врагов, потом науськивают профессионалов-дипломатов, и те улыбаются фальшивыми улыбками, держа кукиш в кармане. А когда дипломаты обкакаются и не оправдают доверия, на помощь зовут профессионалов-генералов. А генералы берут за задницу меня, обряжают в военную форму, дают мне в руки автомат и велят убивать кого-то, кого мне убивать вовсе нет никаких причин, потому что я его и в глаза-то никогда не видел. Но профессионалы говорят мне, что это мои враги, и я должен этим профессионалам верить. Или делать вид, что я верю, и подчиняться, потому что иначе профессионалы объявят врагом меня и прикажут стрелять в меня таким же как я, а если они не будут стрелять в меня, то другие будут стрелять в них. А стрелять надо в тех професионалов, которые приказывают стрелять, а сами остаются в стороне.
   - Э-э-э-э, голубчик вы мой, да вы, оказывается, бунтарь! Ну а как быть, если нашей стране нужен для развития промышленности какой-нибудь, скажем, цирконий, а у нас его нет? Только у соседей!
   - Так и надо купить его у соседей, в чем проблема-то? - удивился я.
   - А в том проблема, что соседи не хотят его нам продавать, - тут философ ухмыльнулся.
   - Заплатить надо больше,- ответил я не раздумывая.
   - Экий вы наивный, голубчик! Они его вообще продавать не хотят. Они прекрасно знают, что нам без этого циркония хана, что без него нас можно будет через пару лет взять голыми руками. Вот и не продают. Называют его "стратегическим материалом" и не продают.
   - Купить через третьи страны,- тут же предложил я.
   - Ну вот видите, вы уже начинаете рассуждать как профессионал, похвалил меня собеседник,- Потом вы предложите ввести встречное эмбарго, еще какие-то санкции против обладателей циркония. Поднатореете как профессионал и предложите дать задание разведке украсть технологию обогащения циркониевой руды. А когда разведчики попадутся, а отношения с соседями ухудшатся дальше некуда, предпочтете отмобилизовать армию и напасть на соседа первым - шансов на победу больше. А после победы - весь цирконий ваш. И цирконий, и аплодисменты. Если лично вас на войну не пошлют, вы первый будете аплодировать.