Теперь меня там нет, а злоебучие уроды, которых я не считаю русскими людьми (то есть я их не считаю ни русскими, ни вообще людьми) - эти советские, а ныне постсоветские мутанты яростно истребляют друг друга всеми возможными способами. Статистика мрачно сообщает, что русское население России сокращается. Да поебать! Я вырос среди этого "населения", поэтому я отлично знаю, как и почему оно сокращается. И я в рот ебал это блядское, гнидоебское население и все его горючие беды, потому что никакое оно не русское. Оно уродское, а уроды национальности не имеют. Я этому населению ничего не забыл и ничего не простил. Оно теперь мстит само себе "за все хорошее" - и в том числе и за меня. И это логично, правильно и очень справедливо. И если это население перестреляет, перережет, перетравит как мух и переморит голодом друг друга, я ничуть не пожалею. Подохнет это блядское, гнидоебское население - ну и в рот оно не ебись! Пусть страна опустеет как от чумы, но зато с лица земли исчезнет жуткое отребье, которое семьдесят с лишним лет осатанело давилось и отрыгивало лютой злобой на блядскую, гнидоебскую жизнь, подаренную им большевиками в семнадцатом году злоебучего прошлого века. Подлейшую жизнь, полную лжи и унижений, сотворенную бесовскими отродьями, которых эти ебаные, пиздовонючие смерды сами радостно посадили в Кремль вместо государевой семьи, раскатав слюнявые губищи на чужие угодья и имущество.
"Экспроприация экспроприаторов". "Грабь награбленное!" Вот он, незамысловатый крючок Сатаны с наживкой из чужого имущества и чужих жизней. "Народ-богоносец" клюнул на этот ключок во весь широкий ебальник и потерял бога, которого он нес.
Потерять легко, а найти - ах как сложно.
Предки этих людей забыли Христово слово и сами короновали антихристов. Теперь буйно проросшее в них за семьдесят лет антихристово семя ведет их прямиком в ад. Что ж, туда и дорога. В добрый час! Лучше поздно, чем никогда. Пусть в стране останется пять процентов населения, но я надеюсь, что может быть, это все же будут не проклятые богом, природой и всем миром советские мутанты, а нормальные русские люди, случайно избежавшие физического и идеологического геноцида, который свирепствует на этой территории в течение почти уже века, и который я в полной мере испытал на себе.
А вот ты, сука такая, сейчас читаешь эти строчки и думаешь про меня: "Жаль, что ты уже уехал, падла антирусская! Я бы за одни только эти слова твои жидовские кишки из жопы размотал, чтобы неповадно было пачкать и поганить русский народ письменно и устно!" Правильно я тебя понял? Думаю что правильно. Только вот загвоздочка тут: я ни тебя, ни всех таких как ты, которые так думают, и которые по всякому поводу стремятся выпустить кишки, русским не считаю. Урод - он урод и есть. "Урод - в жопе ноги", блядский выпиздень, аборт истории, существо без национальности и религии - вот кто ты есть. Там, где я чувствовал себя изгоем и откуда я уехал, таких как ты - подавляющее большинство, и называетесь вы "новая историческая общность людей - советский народ". Вспомни-ка, сука, частушку, которую сочинили твои блядские родители:
Хорошо, что Ю.Гагарин
Не еврей и не татарин,
Не тунгус и не узбек
А наш, советский человек!
Теперь ты уже не советский. Ты, сучонок, уже перекрасился. Теперь вы все, суки, напялили на себя нательные кресты поверх одежды, каждый крест с амбарный замок величиной, и говорите, что окрепли в Христовой вере. Ебал я эту вашу веру! Блядская ваша вера, а никакая не Христова! Все вы, суки, про свою веру пиздите, как даже Троцкий пиздеть стеснялся. Хуй я вам поверил, потому что деды ваши и прадеды продали Христа за мешок чужой муки, обрадовавшись возможности безнаказанно грабить.
И если бы вы, лживые ебаные суки, теперь и впрямь*по всей правде уверовали в Христа* - то неужто случилось бы так, что ничтожная часть вашего гнидоебского населения бесилась бы сейчас с непомерного новорусского жиру, а все остальные голодали,*при таких-то ресурсах*? Лоснящаяся от дурных денег столица и провинция на грани голодного обморока - это разве по-христиански? А год за годом расстреливать друг друга в упор пацанам, родившимся в разных концах одного города, говорящим на одном наречии - может быть, это по-христиански? Пытать, калечить, "включать счетчики", "ставить на бабки" - и это все тоже по-христиански? А всем остальным бессильным гнилоедам, и тебе суке в их числе, смотреть про эту мерзость фильмы и воображать себя крутым бандитом - это по-христиански? Писать и читать книжки про этот вандализм и беспредел, рассказывать и слушать про это дерьмо анекдоты и стихи, петь про убийц и бандитов песни и баллады - может быть и это тоже по-христиански? А мириться с чудовищной колониальной войной в собственной стране, где систематически истребляются сразу два народа, чеченский и твой? А позволять своим детям убивать чужой народ и умирать самим на этой блядской разборке между бандитами, управляющими страной - может быть, это по-христиански?
Ты, лживый сучонок, теперь такой же христианин, каким ты раньше был красным. Красным ты тоже был только сверху, как блядская редиска. А теперь, притворяясь христианином, ты стал еще в сто раз мерзее и гаже. Так не позорься, гнида, и сейчас же сними с себя крест, сучий выблядок! Сними его, уебище! Ты не смеешь его носить. Я живу одной надеждой, что рано или поздно ты и тебе подобные - все вы, лживые и злобные сучьи выблядки, выпустите друг другу кишки, попередохнете нахуй и очистите место для нормальных русских людей и прочих сопутствующих национальностей…
Уж сделайте, голубчики, такую милость: подохните поскорей, так чтобы это случилось на моей памяти. Я очень этого хочу. Не мучайте себя и меня, родные мои. Поймите, душа ваша - /проклята/, и нет вам в жизни места. Я изведал ваше проклятье и поэтому знаю: Вас - не переделать. Вам - не жить. Так хоть умрите с честью.
*3. Как я отношусь к своей бывшей родине (окончание).*
Бывшая моя родина, как я к тебе отношусь?.. Для этого надо еще понять, как мы пришли к нынешним временам. В бывшем Советском Союзе всегда существовала двойная мораль. Официальная мораль говорила о том, что все национальности равны, что формируется новая историческая общность людей под названием "советский народ", о том, что наша родная партия находится в авангарде мирового пролетариата, а наша родная страна - в авангарде мирового прогресса. Но была еще и вторая мораль, неофициальная, в которой фигурировали две разновидности блатного мира: блатные в смысле "по-блату", в смысле карьеры, номенклатуры, приближенности к власти, к обкому партии, к умению легко отвертеться от партийной разверстки типа посылки в колхоз, используя связи, и умения легко доставать любой дефицит - и блатные в смысле уголовном.
Блатное отрицалово формировалось в сознании детей уже в школе.
"Блатные" ребята сдергивали с себя и с других пионерские галстуки:
"Ебаный стос, да снимайте вы хомуты, мудофели!".
"Вот висит советский герб,
Есть там молот, есть там серп.
Хочешь сей, а хочешь куй -
Все равно получишь хуй."
"Шумит-гудит родной завод.
"Как в московском пищеторге
Обокрали пищетрест,
И на двери написали:
"Кто не пиздит, тот не ест!"
"Опять весна, опять грачи,
Опять тюрьма, опять дрочи!".
Эти вдохновенные гимны пролетарской уголовной морали я выучил еще в школе, одновременно с "Песней о Соколе". "Рожденный ползать летать не может" - заученно декламировали дети советского пролетариата на уроках литературы. Зато их рожденные ползать родители умели стоять раком, похабно раскорячившись между казенной "коммунистической" моралью и еще более омерзительным эрзацем морали, сочившимся из бесчисленных "зон" и лагерей. Государственная монополия на идеологию и на алкоголь определила одинаковый характер потребления обоих продуктов. И там, и там имелся продукт легальный и продукт нелегальный. Первый открыто и помпезно стоял на витрине и на прилавке, в то время как второй приходил к потребителю только из-под полы. Официальная идеология, как и официальная водка, подавалась в солидной бутылке и имела несомненные свойства фабричного продукта, но при одном беглом взгляде на казенную этикетку, и особенно на ценник, это сучье молочко застревало в горле. От самопального же продукта мне просто хотелось неукротимо блевать, от одного только запаха. Но для пролетариата именно он и был повседневным напитком, своего рода естественной смазкой для трудно вращавшейся жизни, потому что казенная смазка, хотя и наносилась обильно, никогда не проникала глубоко в интимные щели и отверстия действительной советской жизни.
"Кто, если не я!"
"За себя и за того парня!"
"Быстрее! Лучше! Дешевле!"
"Совесть пассажира - лучший контролер!"
Нет -*не катил* этот казенный продукт в массы, потому что был он явно не того разлива. Им прикрывались, с его помощью расправлялись с неугодными, подсиживали, сживали со света, делали карьеру. Но для домашнего потребления шли совсем другие напитки:
"Дают - бери, бьют - беги."
"Наглость - второе счастье."
"Хочешь жить - умей вертеться"
"Работа - не хуй, она и год простоит."
"Без пиздюлей как без пряничков."
"На хитрую жопу есть хуй с резьбой"
"Не бери в голову, бери в карман и в плечи."
"Бей своих, чтоб чужие боялись."
Ну и разумеется, наидревнейший и наиглавнейший русский жизненный принцип:
*_"НЕ НАЕБЕШЬ - НЕ ПРОЖИВЕШЬ!"_***
"Экспроприация экспроприаторов". "Грабь награбленное!" Вот он, незамысловатый крючок Сатаны с наживкой из чужого имущества и чужих жизней. "Народ-богоносец" клюнул на этот ключок во весь широкий ебальник и потерял бога, которого он нес.
Потерять легко, а найти - ах как сложно.
Предки этих людей забыли Христово слово и сами короновали антихристов. Теперь буйно проросшее в них за семьдесят лет антихристово семя ведет их прямиком в ад. Что ж, туда и дорога. В добрый час! Лучше поздно, чем никогда. Пусть в стране останется пять процентов населения, но я надеюсь, что может быть, это все же будут не проклятые богом, природой и всем миром советские мутанты, а нормальные русские люди, случайно избежавшие физического и идеологического геноцида, который свирепствует на этой территории в течение почти уже века, и который я в полной мере испытал на себе.
А вот ты, сука такая, сейчас читаешь эти строчки и думаешь про меня: "Жаль, что ты уже уехал, падла антирусская! Я бы за одни только эти слова твои жидовские кишки из жопы размотал, чтобы неповадно было пачкать и поганить русский народ письменно и устно!" Правильно я тебя понял? Думаю что правильно. Только вот загвоздочка тут: я ни тебя, ни всех таких как ты, которые так думают, и которые по всякому поводу стремятся выпустить кишки, русским не считаю. Урод - он урод и есть. "Урод - в жопе ноги", блядский выпиздень, аборт истории, существо без национальности и религии - вот кто ты есть. Там, где я чувствовал себя изгоем и откуда я уехал, таких как ты - подавляющее большинство, и называетесь вы "новая историческая общность людей - советский народ". Вспомни-ка, сука, частушку, которую сочинили твои блядские родители:
Хорошо, что Ю.Гагарин
Не еврей и не татарин,
Не тунгус и не узбек
А наш, советский человек!
Теперь ты уже не советский. Ты, сучонок, уже перекрасился. Теперь вы все, суки, напялили на себя нательные кресты поверх одежды, каждый крест с амбарный замок величиной, и говорите, что окрепли в Христовой вере. Ебал я эту вашу веру! Блядская ваша вера, а никакая не Христова! Все вы, суки, про свою веру пиздите, как даже Троцкий пиздеть стеснялся. Хуй я вам поверил, потому что деды ваши и прадеды продали Христа за мешок чужой муки, обрадовавшись возможности безнаказанно грабить.
И если бы вы, лживые ебаные суки, теперь и впрямь*по всей правде уверовали в Христа* - то неужто случилось бы так, что ничтожная часть вашего гнидоебского населения бесилась бы сейчас с непомерного новорусского жиру, а все остальные голодали,*при таких-то ресурсах*? Лоснящаяся от дурных денег столица и провинция на грани голодного обморока - это разве по-христиански? А год за годом расстреливать друг друга в упор пацанам, родившимся в разных концах одного города, говорящим на одном наречии - может быть, это по-христиански? Пытать, калечить, "включать счетчики", "ставить на бабки" - и это все тоже по-христиански? А всем остальным бессильным гнилоедам, и тебе суке в их числе, смотреть про эту мерзость фильмы и воображать себя крутым бандитом - это по-христиански? Писать и читать книжки про этот вандализм и беспредел, рассказывать и слушать про это дерьмо анекдоты и стихи, петь про убийц и бандитов песни и баллады - может быть и это тоже по-христиански? А мириться с чудовищной колониальной войной в собственной стране, где систематически истребляются сразу два народа, чеченский и твой? А позволять своим детям убивать чужой народ и умирать самим на этой блядской разборке между бандитами, управляющими страной - может быть, это по-христиански?
Ты, лживый сучонок, теперь такой же христианин, каким ты раньше был красным. Красным ты тоже был только сверху, как блядская редиска. А теперь, притворяясь христианином, ты стал еще в сто раз мерзее и гаже. Так не позорься, гнида, и сейчас же сними с себя крест, сучий выблядок! Сними его, уебище! Ты не смеешь его носить. Я живу одной надеждой, что рано или поздно ты и тебе подобные - все вы, лживые и злобные сучьи выблядки, выпустите друг другу кишки, попередохнете нахуй и очистите место для нормальных русских людей и прочих сопутствующих национальностей…
Уж сделайте, голубчики, такую милость: подохните поскорей, так чтобы это случилось на моей памяти. Я очень этого хочу. Не мучайте себя и меня, родные мои. Поймите, душа ваша - /проклята/, и нет вам в жизни места. Я изведал ваше проклятье и поэтому знаю: Вас - не переделать. Вам - не жить. Так хоть умрите с честью.
*3. Как я отношусь к своей бывшей родине (окончание).*
Бывшая моя родина, как я к тебе отношусь?.. Для этого надо еще понять, как мы пришли к нынешним временам. В бывшем Советском Союзе всегда существовала двойная мораль. Официальная мораль говорила о том, что все национальности равны, что формируется новая историческая общность людей под названием "советский народ", о том, что наша родная партия находится в авангарде мирового пролетариата, а наша родная страна - в авангарде мирового прогресса. Но была еще и вторая мораль, неофициальная, в которой фигурировали две разновидности блатного мира: блатные в смысле "по-блату", в смысле карьеры, номенклатуры, приближенности к власти, к обкому партии, к умению легко отвертеться от партийной разверстки типа посылки в колхоз, используя связи, и умения легко доставать любой дефицит - и блатные в смысле уголовном.
Блатное отрицалово формировалось в сознании детей уже в школе.
"Блатные" ребята сдергивали с себя и с других пионерские галстуки:
"Ебаный стос, да снимайте вы хомуты, мудофели!".
"Вот висит советский герб,
Есть там молот, есть там серп.
Хочешь сей, а хочешь куй -
Все равно получишь хуй."
"Шумит-гудит родной завод.
А нам-то что - ебись он в рот!"
"Как в московском пищеторге
Обокрали пищетрест,
И на двери написали:
"Кто не пиздит, тот не ест!"
"Опять весна, опять грачи,
Опять тюрьма, опять дрочи!".
Эти вдохновенные гимны пролетарской уголовной морали я выучил еще в школе, одновременно с "Песней о Соколе". "Рожденный ползать летать не может" - заученно декламировали дети советского пролетариата на уроках литературы. Зато их рожденные ползать родители умели стоять раком, похабно раскорячившись между казенной "коммунистической" моралью и еще более омерзительным эрзацем морали, сочившимся из бесчисленных "зон" и лагерей. Государственная монополия на идеологию и на алкоголь определила одинаковый характер потребления обоих продуктов. И там, и там имелся продукт легальный и продукт нелегальный. Первый открыто и помпезно стоял на витрине и на прилавке, в то время как второй приходил к потребителю только из-под полы. Официальная идеология, как и официальная водка, подавалась в солидной бутылке и имела несомненные свойства фабричного продукта, но при одном беглом взгляде на казенную этикетку, и особенно на ценник, это сучье молочко застревало в горле. От самопального же продукта мне просто хотелось неукротимо блевать, от одного только запаха. Но для пролетариата именно он и был повседневным напитком, своего рода естественной смазкой для трудно вращавшейся жизни, потому что казенная смазка, хотя и наносилась обильно, никогда не проникала глубоко в интимные щели и отверстия действительной советской жизни.
"Кто, если не я!"
"За себя и за того парня!"
"Быстрее! Лучше! Дешевле!"
"Совесть пассажира - лучший контролер!"
Нет -*не катил* этот казенный продукт в массы, потому что был он явно не того разлива. Им прикрывались, с его помощью расправлялись с неугодными, подсиживали, сживали со света, делали карьеру. Но для домашнего потребления шли совсем другие напитки:
"Дают - бери, бьют - беги."
"Наглость - второе счастье."
"Хочешь жить - умей вертеться"
"Работа - не хуй, она и год простоит."
"Без пиздюлей как без пряничков."
"На хитрую жопу есть хуй с резьбой"
"Не бери в голову, бери в карман и в плечи."
"Бей своих, чтоб чужие боялись."
Ну и разумеется, наидревнейший и наиглавнейший русский жизненный принцип:
*_"НЕ НАЕБЕШЬ - НЕ ПРОЖИВЕШЬ!"_***
Этот принцип язвительно дополнялся научно-практической рекомендацией:
"Обернись вокруг себя - не ебет ли кто тебя."
Вот по этим волчьим принципам, а не по советской сучьей морали, жил пролетариат в поселке Приокский на рабочей окраине города Рязани, где я просуществовал большую часть своей жизни. По этим принципам жил народ во всей необъятной нашей стране. Я видел эту омерзительную скотскую жизнь, я ненавидел этот пролетариат всей душой, сколько себя помню, и никогда не мог понять, как этот сраный недопиздок Маркс мог додуматься до такого идиотизма: что эти вечно пьяные или похмельные, животно жестокие, примитивные и беспринципные люди могут стоять в авангарде человеческого прогресса. До такой дикой нелепицы мог дотумкать только фанатичный выродок еврейского народа. Удивительный все же народ - мои соплеменники! И выродки у него тоже удивительные.
В школьные годы я был нежным еврейским ребенком, ходил в музыкальную школу, играл на пианино Моцарта и Гайдна, и от всего грубого, вульгарного, пролетарского, меня тошнило и корежило. Больше всего меня корежило от матерщины. Может показаться странным, но в детстве я не выносил мата, и особенно ранило мои уши слово "пизда". Пизду я в детстве очень не любил и всегда избегал о ней думать, даже когда одноклассники показывали мне фотографии и рисунки этой культовой части тела. На этих фотографиях почти всегда фигурировала лохматая косматая пиздища исполинских размеров, величественная и страшная как древний языческий бог. Я смутно и боязливо сглатывал слюну от неясных зловещих ассоциаций с чем-то хорошо известным, только не мог понять с чем. Но однажды пришло неожиданное прозрение. Во всех классных комнатах нашей школы висели портреты вождей, и в один прекрасный день до меня дошло, что мохнатая кучерявая борода Маркса на этих портретах напоминает огромную, лохматую, взмыленную пизду. С тех пор я избегал смотреть на портреты вождей. Если я все же случайно натыкался взглядом на похабную марксову бородищу, я с отвращением отводил глаза прочь и думал горестно и злобно: "Пизда! Опять на стене висит*ПИЗДА*! Блядь, еб твою мать! Пизда! Нигде от нее не скрыться! Всюду пизда… Ебаный пупок, как же заебала меня эта пизда!"
Вот так борода основателя бессмертного, единственно верного учения о руководящей роли класса-гегемона приучила меня сперва думать матерные слова, а потом и ругаться ими же. Если бы Маркс пользовался услугами брадобрея, я бы никогда не начал ругаться матом, клянусь бородой пророка. Правда, с той далекой поры прошла бездна времени, и я уже очень давно матом не ругаюсь, а просто на нем разговариваю.
И партийные "блатные", и уголовные "блатные" не любили евреев. Если официальная, "водочная" мораль была мне просто неприятна своей навязчивостью, громогласностью в сорок убойных градусов и скудостью идей, то "самогонная" уголовная мораль, дополнявшая ее до логического целого, внушала мне непреодолимый ужас. Пытаясь заглушить страх перед вонючей "самогонной" моралью, я долгое время переступал через себя и боролся с ней, используя также ненавистную мне мораль официальную. То есть, когда меня в очередной раз обзывали "жидом" или "евреем" в моей богатой антисемитскими традициями школе, я становился в позу и доказывал обозвавшему, что он не комсомолец, а дерьмо собачье, и что с такими неидейными, отсталыми комсомольцами мы коммунизма никогда не построим. Так же я поступал позже и в институте. Но когда ебаная перестройка смела ко всем ебеням пролетарский интернационализм и прочую блядскую поебень, и в том числе такую пиздатую хохму как "новая историческая общность людей под названием "советский народ", я потерял единственное оружие в борьбе с уголовно-патриотической "самогонной моралью", которую узнаю ежечасно даже по Интернету, даже из Америки. Узнаю и ненавижу смертельно, по сей день.
Отмена сразу двух важнейших монополий в зоне экономического и нравственного неблагополучия привела к тому, что "самогонная мораль" вылезла из-под полы и превратилась в почти официальный продукт - в паленую водку "правильных понятий" бандитского капитализма. Эта "паленая мораль" пробралась на витрину общественной жизни и начала в гордом одиночестве править бывшими советскими людьми, и до сих пор единолично царствует в стране с непонятным мне названием "Российская Федерация".
Теперь-то я хорошо понимаю, что никакая это не Россия и никакая не педерация, а натуральная*/зона/*, победившая в одной отдельно взятой стране. А тогда я этого еще не понимал, потому что ни дня не жил за границей и не знал, что такое нормальная страна. Но я чувствовал эту зону кожей, и мне стало чрезвычайно неуютно в этой зоне, с победившей уголовной моралью, на фоне резко усилившегося антисемитизма, который всегда был неотъемлемой частью пролетарского уголовного сознания. Если в советские времена я еще как-то находил силы убеждать себя и других, что все мы советские люди, строящие коммунизм в едином порыве, и что про пятую графу паспорта надо скорее забыть, то в послеперестроечные времена стало ясно, что я теперь и не советский, и не русский, и вообще никакой. Евреем я себя не чувствовал - мне всю жизнь не давали им себя почувствовать - поэтому я почувствовал себя в этой стране чем-то типа таракана в чужой квартире. Таракан ни капли не виноват, что родился тараканом, а не сверчком, не соловьем, или хотя бы носорогом. Но никого это не волнует. Тараканов принято травить - и все тут. Антисемитизм и травля тараканов - это глубокие и древние традиции, не имеющие никакого рационального объяснения. В Канаде такой традиции нет. Там никогда не травят тараканов. Канадцы их почитают за домашних животных и никогда не обижают. В Советском Союзе обижали и тараканов, и евреев, и много кого еще - всех не перечислить. Единственный способ для таракана уцелеть и избежать травли - это вовремя удрать из вражеской квартиры. В Израиль я удирать не хотел. Израиль - это тот же Брайтон, только с арабами вместо негров. Израиль - это такое же гетто для евреев, маленький еврейский тараканник, расположенный на крохотном клочке пустыни, притиснутой к соленому морю, да и тот яростно оспаривают у него злоебучие арабы. В этом своем сионистском гетто евреи разговаривают на лабораторно-искусственном языке, который сварганил полоумный Бен Иегуда - на языке, который больше никто в мире не понимает, - и тем самым напрочь отделяют себя от мировой культуры. В гетто я не живу принципиально, не важно как оно называется, Брайтон или Израиль. Лабораторных экспериментов над людьми мне по уши хватило в ебаном совке. Достаточно сказать, что мне по сию пору приходится писать по-русски не для нормальных людей, а для таких вот как ты уродов. Для отдаленного, никем не предусмотренного продукта жутких экспериментов над людьми. Для обитателя огромного постсоветского гетто, для тебя, мой читатель. Разумеется, с такими настроениями кроме США мне податься было некуда, и то что я оказался именно в США, вполне логично.
Ты спросишь теперь, читатель, а испытываю ли я ну хоть какие-то теплые чувства к покинутой стране, в столице которой я некогда родился? Как-никак, скажешь ты, а все же эта страна дала тебе бесплатное среднее и высшее образование, духовный багаж, широту мировоззрения, умение понимать книги и людей, глубоко вникать в жизнь, и много чего еще. Ага, щаззз… испытываю…- вот хуй тебе огромный! Бесплатным мое образование было только потому, что деньги на мое обучение были украдены ебаным советским государством из бюджета моей семьи. Мои родители получали ебаную советскую зарплату и за всю жизнь не смогли купить себе даже старенький автомобиль и по-человечески отдохнуть в отпуск, не ужимаясь в каждой ебаной, политой слезами копейке. Деньги, которые недополучили мои родители за всю жизнь, составляют сумму гораздо больше той, что была израсходована на мое обучение в сраном Рязанском мединституте с его ежегодными злоебучими колхозами и обсирательским врачебным дипломом, который не признается в США. Кстати, этот сраный врачебный диплом не кормил меня даже в доперестроечном совке. Чтобы выжить, мне пришлось бросить ебаную медицину к хуям собачьим и самостоятельно освоить программирование. Кто посмеет утверждать, что в доперестроечный период можно было не то что достойно, а хоть как-то просуществовать на сто десять рублей грязными (а именно столько получал молодой врач после института, причем работать больше чем на ставку запрещалось ебаным рязанским горздравотделом), тому я лично плюну в харю густой зеленой соплей и художественно размажу грязной мухобойкой.
После перестройки совковые врачи лучше жить не стали. Никогда не забуду, как уже в девяностых годах я пришел в поликлинику после жесточайшего гриппа, еле держась на ногах, весь желтый и усохший как после сыпного тифа. Прием вел пожилой врач - несчастное изморенное существо, выглядевшее еще хуже меня, едва вставшего после тяжелой болезни. Кожа на его руках посерела и потрескалась от скудного безвитаминного питания, запавшие его глаза светились лихорадочным голодным блеском. Глянув в мою карточку и увидев, что я работаю в представительстве французской компании, он с мольбой в голосе спрашивал, не нужен ли нам в компании врач. Я часто вспоминаю этот и многие другие эпизоды, о которых я еще расскажу, и чувства, которые я испытываю к оставленной мной стране вряд ли можно назвать теплыми… Большая половина моей неповторимой и потому бесценной жизни испохаблена этой страной безвозвратно. Бывшая моя родина, как я к тебе отношусь?..
Разумеется, моя бывшая родина испохабила жизнь не только мне, но и миллионам других людей, которые до сих пор не подозревают, как глубоко эта страна изуродовала их жизнь. В их числе моя родная мать, которая никогда не была за границей и смертельно боится всяких Израилей, Америк и Канад, потому что там чужая, незнакомая жизнь. Чужая, неведомая, страшная жизнь - без часового стояния в очереди в сберкассу на больных старческих ногах; без хождения по нечищенным скользким зимним улицам, на которых запросто можно поскользнуться, упасть и поломать себе руки и ноги… Моя мать не привыкла жить с нормальным горячим водоснабжением. Она всю жизнь прожила и продолжает жить с допотопной газовой водогрейной колонкой, которая шипит, протекает, постоянно может расплавиться и затопить соседей, а при определенном направлении ветра еще и тухнет и заванивает газом всю квартиру… Жизнь с крошечной пенсией, которой не хватает даже на таблетки от давления… Жизнь с боязнью потратить на нужные лекарства и еду хотя бы часть присланных сыном долларов, потому что на доллары растет мизерный процент, и хочется этот процент во что бы то ни стало сохранить… Жизнь в вымерзшей квартире зимой, потому что плохо работают ебаные советские батареи, не менявшиеся двадцать лет… Жизнь, задыхаясь от жары летом, потому что в ебаной хрущевке отродясь не было кондиционеров… Продолжая жить этой беспросветной жизнью, моя мать трясется от страха и держится за эту сраную говенную жизнь, категорически отказываясь приехать к сыну в Америку, потому что она смертельно боится всяких Израилей, Америк и Канад. Потому что там, в страшном далеке - чужая, незнакомая ей жизнь, которую она никогда не видела, прожив всю жизнь за железной стеной. А все незнакомое - страшно. Страшен чужой климат, чужой язык, чужие законы и обычаи, чужие вещи, чужие запахи. Страшно быть в тягость. Страшно, когда у тебя совсем не осталось здоровья, и нет сил начать новую жизнь, а точнее провести в приличном месте те жалкие крохи, что от нее остались. За все за это тоже отдельное "спасибо" моей бывшей родине.
Бывшая моя родина, как я к тебе отношусь? Я даже не могу послать своей матери больше денег, чтобы она не боялась их тратить, потому что в любой момент ты можешь сказать своим гражданам бессмертное булгаковское: "Граждане, сдавайте валюту!". Остается только виснуть на телефоне и умолять мать тратить деньги, пока они не обесценились, пока их не отобрало распроебучее бандитское государство. Тратить, не жалеть - чтобы я мог безбоязненно прислать новые. Но мать боится - страшно боится тратить присланные деньги, потому что не знает, что может случиться завтра… Потому что завтра может случиться что-то ужасное. Настолько ужасное, что все деньги понадобятся именно завтра - тогда, когда это ужасное случится. Так жить - очень страшно, но поехать к сыну в незнакомую и потому очень страшную Америку все-таки еще страшнее… Вот так расправилась моя бывшая родина с моей матерью. Расправилась она и со мной, эмигрантом, потому что нельзя стать своим, родным в новой стране, приехав в нее в сорок с копейками лет.
Бывшая моя родина, как я к тебе после всего этого отношусь? Бывшая родина-уродина, как я к тебе… Как я тебя… блядь, сранина ебАная, бандитская фря, да разъебись ты трипедарогандонским гнойномудодрищенским хуепиздным распроебом, залупоглазая вафлемордая хуесосная пиздопроушина, сраноблевотная распроебина, охуевающая в своей глубокожопной дрыстопиздопоносной говноотсосной гнилопиздоебенистости! Тухлая поеботина… Сраная сифилома с кариесом… ебаный твой рот… Ненавижу тебя до дрожи. Аминь!
Бывшая моя родина! Все хорошее, все лучшее, все самое достойное, что в тебе еще осталось, ты не защищаешь, а прицельно и безжалостно истребляешь. Сколько себя помню, сколько помню тебя - ты всегда старалась изорвать и погасить даже самый маленький лучик добра и любви, который мог бы обратить к тебе мое сердце. Так было всегда, и поэтому я считаю тебя страшилищем и дерьмом. Дерьмом и страшилищем. У меня нет сил любить тебя только за то, что ты - моя родина.
Поэтому я люто тебя ненавижу. Аминь!
Господи, если ты и вправду есть, обрати на меня свой взор и укажи мне выход. Я ненавижу свою бывшую родину, но у меня нет больше сил ненавидеть то, чего не удалось полюбить. Господи, если ты и вправду есть, дай мне сил ненавидеть мою бывшую родину и дальше. Дай мне сил ненавидеть ее, пока она не изменится к лучшему, так чтобы я смог ее полюбить, или до тех пор, пока я не умру. Не дай мне опуститься до тупого равнодушия колбасных эмигрантов. Аминь!
*4. О несомненной пользе уток, чаек и пеликанов*
У моей бывшей жены Наташи есть кошка по имени Милашка. Наташа ее любит чрезвычайно и называет ее "никчемушной скотиной", "мерзостью", "безобразием", "недоразумением на лапах" и прочими ласковыми прозвищами. С этой чрезвычайно очеловеченной и любвеобильной мягкой кошачьей тряпки, не признающей иного места кроме как на коленях одного из нас, я написал портрет кошки Офелии - персонажа моей короткой и печальной романтической истории под названием "Поездка в Мексику" (а вот, кстати, тебе и ссылка: http://zhurnal.lib.ru/s/shlenskij_a_s/mexico.shtml. Читай, читатель.
Хуиная твоя голова (С)А.Никонов).
Увы! Уезжая в далекую Америку, кошку Милашку пришлось оставить в Москве. Да и жену Наташу тоже пришлось вернуть ее матери, всего годом позже. Наташина мать не могла жить без единственной и обожаемой дочери. Во время коротких переговоров Далласа с Москвой покинутая теща громко рыдала в трубку, а преданная дочь чернела лицом и пропадала от мысли о том, как мать каждый день без нее умирает, и всеми помыслами стремилась к ней. Разумеется, мой скромный заработок начинающего американского программиста не выдерживал катания жены на самолете к матери и обратно, при учете того, что я приехал, не имея ни сбережений, ни кредитной истории, ни родственников в США, могуших поддержать.
"Обернись вокруг себя - не ебет ли кто тебя."
Вот по этим волчьим принципам, а не по советской сучьей морали, жил пролетариат в поселке Приокский на рабочей окраине города Рязани, где я просуществовал большую часть своей жизни. По этим принципам жил народ во всей необъятной нашей стране. Я видел эту омерзительную скотскую жизнь, я ненавидел этот пролетариат всей душой, сколько себя помню, и никогда не мог понять, как этот сраный недопиздок Маркс мог додуматься до такого идиотизма: что эти вечно пьяные или похмельные, животно жестокие, примитивные и беспринципные люди могут стоять в авангарде человеческого прогресса. До такой дикой нелепицы мог дотумкать только фанатичный выродок еврейского народа. Удивительный все же народ - мои соплеменники! И выродки у него тоже удивительные.
В школьные годы я был нежным еврейским ребенком, ходил в музыкальную школу, играл на пианино Моцарта и Гайдна, и от всего грубого, вульгарного, пролетарского, меня тошнило и корежило. Больше всего меня корежило от матерщины. Может показаться странным, но в детстве я не выносил мата, и особенно ранило мои уши слово "пизда". Пизду я в детстве очень не любил и всегда избегал о ней думать, даже когда одноклассники показывали мне фотографии и рисунки этой культовой части тела. На этих фотографиях почти всегда фигурировала лохматая косматая пиздища исполинских размеров, величественная и страшная как древний языческий бог. Я смутно и боязливо сглатывал слюну от неясных зловещих ассоциаций с чем-то хорошо известным, только не мог понять с чем. Но однажды пришло неожиданное прозрение. Во всех классных комнатах нашей школы висели портреты вождей, и в один прекрасный день до меня дошло, что мохнатая кучерявая борода Маркса на этих портретах напоминает огромную, лохматую, взмыленную пизду. С тех пор я избегал смотреть на портреты вождей. Если я все же случайно натыкался взглядом на похабную марксову бородищу, я с отвращением отводил глаза прочь и думал горестно и злобно: "Пизда! Опять на стене висит*ПИЗДА*! Блядь, еб твою мать! Пизда! Нигде от нее не скрыться! Всюду пизда… Ебаный пупок, как же заебала меня эта пизда!"
Вот так борода основателя бессмертного, единственно верного учения о руководящей роли класса-гегемона приучила меня сперва думать матерные слова, а потом и ругаться ими же. Если бы Маркс пользовался услугами брадобрея, я бы никогда не начал ругаться матом, клянусь бородой пророка. Правда, с той далекой поры прошла бездна времени, и я уже очень давно матом не ругаюсь, а просто на нем разговариваю.
И партийные "блатные", и уголовные "блатные" не любили евреев. Если официальная, "водочная" мораль была мне просто неприятна своей навязчивостью, громогласностью в сорок убойных градусов и скудостью идей, то "самогонная" уголовная мораль, дополнявшая ее до логического целого, внушала мне непреодолимый ужас. Пытаясь заглушить страх перед вонючей "самогонной" моралью, я долгое время переступал через себя и боролся с ней, используя также ненавистную мне мораль официальную. То есть, когда меня в очередной раз обзывали "жидом" или "евреем" в моей богатой антисемитскими традициями школе, я становился в позу и доказывал обозвавшему, что он не комсомолец, а дерьмо собачье, и что с такими неидейными, отсталыми комсомольцами мы коммунизма никогда не построим. Так же я поступал позже и в институте. Но когда ебаная перестройка смела ко всем ебеням пролетарский интернационализм и прочую блядскую поебень, и в том числе такую пиздатую хохму как "новая историческая общность людей под названием "советский народ", я потерял единственное оружие в борьбе с уголовно-патриотической "самогонной моралью", которую узнаю ежечасно даже по Интернету, даже из Америки. Узнаю и ненавижу смертельно, по сей день.
Отмена сразу двух важнейших монополий в зоне экономического и нравственного неблагополучия привела к тому, что "самогонная мораль" вылезла из-под полы и превратилась в почти официальный продукт - в паленую водку "правильных понятий" бандитского капитализма. Эта "паленая мораль" пробралась на витрину общественной жизни и начала в гордом одиночестве править бывшими советскими людьми, и до сих пор единолично царствует в стране с непонятным мне названием "Российская Федерация".
Теперь-то я хорошо понимаю, что никакая это не Россия и никакая не педерация, а натуральная*/зона/*, победившая в одной отдельно взятой стране. А тогда я этого еще не понимал, потому что ни дня не жил за границей и не знал, что такое нормальная страна. Но я чувствовал эту зону кожей, и мне стало чрезвычайно неуютно в этой зоне, с победившей уголовной моралью, на фоне резко усилившегося антисемитизма, который всегда был неотъемлемой частью пролетарского уголовного сознания. Если в советские времена я еще как-то находил силы убеждать себя и других, что все мы советские люди, строящие коммунизм в едином порыве, и что про пятую графу паспорта надо скорее забыть, то в послеперестроечные времена стало ясно, что я теперь и не советский, и не русский, и вообще никакой. Евреем я себя не чувствовал - мне всю жизнь не давали им себя почувствовать - поэтому я почувствовал себя в этой стране чем-то типа таракана в чужой квартире. Таракан ни капли не виноват, что родился тараканом, а не сверчком, не соловьем, или хотя бы носорогом. Но никого это не волнует. Тараканов принято травить - и все тут. Антисемитизм и травля тараканов - это глубокие и древние традиции, не имеющие никакого рационального объяснения. В Канаде такой традиции нет. Там никогда не травят тараканов. Канадцы их почитают за домашних животных и никогда не обижают. В Советском Союзе обижали и тараканов, и евреев, и много кого еще - всех не перечислить. Единственный способ для таракана уцелеть и избежать травли - это вовремя удрать из вражеской квартиры. В Израиль я удирать не хотел. Израиль - это тот же Брайтон, только с арабами вместо негров. Израиль - это такое же гетто для евреев, маленький еврейский тараканник, расположенный на крохотном клочке пустыни, притиснутой к соленому морю, да и тот яростно оспаривают у него злоебучие арабы. В этом своем сионистском гетто евреи разговаривают на лабораторно-искусственном языке, который сварганил полоумный Бен Иегуда - на языке, который больше никто в мире не понимает, - и тем самым напрочь отделяют себя от мировой культуры. В гетто я не живу принципиально, не важно как оно называется, Брайтон или Израиль. Лабораторных экспериментов над людьми мне по уши хватило в ебаном совке. Достаточно сказать, что мне по сию пору приходится писать по-русски не для нормальных людей, а для таких вот как ты уродов. Для отдаленного, никем не предусмотренного продукта жутких экспериментов над людьми. Для обитателя огромного постсоветского гетто, для тебя, мой читатель. Разумеется, с такими настроениями кроме США мне податься было некуда, и то что я оказался именно в США, вполне логично.
Ты спросишь теперь, читатель, а испытываю ли я ну хоть какие-то теплые чувства к покинутой стране, в столице которой я некогда родился? Как-никак, скажешь ты, а все же эта страна дала тебе бесплатное среднее и высшее образование, духовный багаж, широту мировоззрения, умение понимать книги и людей, глубоко вникать в жизнь, и много чего еще. Ага, щаззз… испытываю…- вот хуй тебе огромный! Бесплатным мое образование было только потому, что деньги на мое обучение были украдены ебаным советским государством из бюджета моей семьи. Мои родители получали ебаную советскую зарплату и за всю жизнь не смогли купить себе даже старенький автомобиль и по-человечески отдохнуть в отпуск, не ужимаясь в каждой ебаной, политой слезами копейке. Деньги, которые недополучили мои родители за всю жизнь, составляют сумму гораздо больше той, что была израсходована на мое обучение в сраном Рязанском мединституте с его ежегодными злоебучими колхозами и обсирательским врачебным дипломом, который не признается в США. Кстати, этот сраный врачебный диплом не кормил меня даже в доперестроечном совке. Чтобы выжить, мне пришлось бросить ебаную медицину к хуям собачьим и самостоятельно освоить программирование. Кто посмеет утверждать, что в доперестроечный период можно было не то что достойно, а хоть как-то просуществовать на сто десять рублей грязными (а именно столько получал молодой врач после института, причем работать больше чем на ставку запрещалось ебаным рязанским горздравотделом), тому я лично плюну в харю густой зеленой соплей и художественно размажу грязной мухобойкой.
После перестройки совковые врачи лучше жить не стали. Никогда не забуду, как уже в девяностых годах я пришел в поликлинику после жесточайшего гриппа, еле держась на ногах, весь желтый и усохший как после сыпного тифа. Прием вел пожилой врач - несчастное изморенное существо, выглядевшее еще хуже меня, едва вставшего после тяжелой болезни. Кожа на его руках посерела и потрескалась от скудного безвитаминного питания, запавшие его глаза светились лихорадочным голодным блеском. Глянув в мою карточку и увидев, что я работаю в представительстве французской компании, он с мольбой в голосе спрашивал, не нужен ли нам в компании врач. Я часто вспоминаю этот и многие другие эпизоды, о которых я еще расскажу, и чувства, которые я испытываю к оставленной мной стране вряд ли можно назвать теплыми… Большая половина моей неповторимой и потому бесценной жизни испохаблена этой страной безвозвратно. Бывшая моя родина, как я к тебе отношусь?..
Разумеется, моя бывшая родина испохабила жизнь не только мне, но и миллионам других людей, которые до сих пор не подозревают, как глубоко эта страна изуродовала их жизнь. В их числе моя родная мать, которая никогда не была за границей и смертельно боится всяких Израилей, Америк и Канад, потому что там чужая, незнакомая жизнь. Чужая, неведомая, страшная жизнь - без часового стояния в очереди в сберкассу на больных старческих ногах; без хождения по нечищенным скользким зимним улицам, на которых запросто можно поскользнуться, упасть и поломать себе руки и ноги… Моя мать не привыкла жить с нормальным горячим водоснабжением. Она всю жизнь прожила и продолжает жить с допотопной газовой водогрейной колонкой, которая шипит, протекает, постоянно может расплавиться и затопить соседей, а при определенном направлении ветра еще и тухнет и заванивает газом всю квартиру… Жизнь с крошечной пенсией, которой не хватает даже на таблетки от давления… Жизнь с боязнью потратить на нужные лекарства и еду хотя бы часть присланных сыном долларов, потому что на доллары растет мизерный процент, и хочется этот процент во что бы то ни стало сохранить… Жизнь в вымерзшей квартире зимой, потому что плохо работают ебаные советские батареи, не менявшиеся двадцать лет… Жизнь, задыхаясь от жары летом, потому что в ебаной хрущевке отродясь не было кондиционеров… Продолжая жить этой беспросветной жизнью, моя мать трясется от страха и держится за эту сраную говенную жизнь, категорически отказываясь приехать к сыну в Америку, потому что она смертельно боится всяких Израилей, Америк и Канад. Потому что там, в страшном далеке - чужая, незнакомая ей жизнь, которую она никогда не видела, прожив всю жизнь за железной стеной. А все незнакомое - страшно. Страшен чужой климат, чужой язык, чужие законы и обычаи, чужие вещи, чужие запахи. Страшно быть в тягость. Страшно, когда у тебя совсем не осталось здоровья, и нет сил начать новую жизнь, а точнее провести в приличном месте те жалкие крохи, что от нее остались. За все за это тоже отдельное "спасибо" моей бывшей родине.
Бывшая моя родина, как я к тебе отношусь? Я даже не могу послать своей матери больше денег, чтобы она не боялась их тратить, потому что в любой момент ты можешь сказать своим гражданам бессмертное булгаковское: "Граждане, сдавайте валюту!". Остается только виснуть на телефоне и умолять мать тратить деньги, пока они не обесценились, пока их не отобрало распроебучее бандитское государство. Тратить, не жалеть - чтобы я мог безбоязненно прислать новые. Но мать боится - страшно боится тратить присланные деньги, потому что не знает, что может случиться завтра… Потому что завтра может случиться что-то ужасное. Настолько ужасное, что все деньги понадобятся именно завтра - тогда, когда это ужасное случится. Так жить - очень страшно, но поехать к сыну в незнакомую и потому очень страшную Америку все-таки еще страшнее… Вот так расправилась моя бывшая родина с моей матерью. Расправилась она и со мной, эмигрантом, потому что нельзя стать своим, родным в новой стране, приехав в нее в сорок с копейками лет.
Бывшая моя родина, как я к тебе после всего этого отношусь? Бывшая родина-уродина, как я к тебе… Как я тебя… блядь, сранина ебАная, бандитская фря, да разъебись ты трипедарогандонским гнойномудодрищенским хуепиздным распроебом, залупоглазая вафлемордая хуесосная пиздопроушина, сраноблевотная распроебина, охуевающая в своей глубокожопной дрыстопиздопоносной говноотсосной гнилопиздоебенистости! Тухлая поеботина… Сраная сифилома с кариесом… ебаный твой рот… Ненавижу тебя до дрожи. Аминь!
Бывшая моя родина! Все хорошее, все лучшее, все самое достойное, что в тебе еще осталось, ты не защищаешь, а прицельно и безжалостно истребляешь. Сколько себя помню, сколько помню тебя - ты всегда старалась изорвать и погасить даже самый маленький лучик добра и любви, который мог бы обратить к тебе мое сердце. Так было всегда, и поэтому я считаю тебя страшилищем и дерьмом. Дерьмом и страшилищем. У меня нет сил любить тебя только за то, что ты - моя родина.
Поэтому я люто тебя ненавижу. Аминь!
Господи, если ты и вправду есть, обрати на меня свой взор и укажи мне выход. Я ненавижу свою бывшую родину, но у меня нет больше сил ненавидеть то, чего не удалось полюбить. Господи, если ты и вправду есть, дай мне сил ненавидеть мою бывшую родину и дальше. Дай мне сил ненавидеть ее, пока она не изменится к лучшему, так чтобы я смог ее полюбить, или до тех пор, пока я не умру. Не дай мне опуститься до тупого равнодушия колбасных эмигрантов. Аминь!
*4. О несомненной пользе уток, чаек и пеликанов*
У моей бывшей жены Наташи есть кошка по имени Милашка. Наташа ее любит чрезвычайно и называет ее "никчемушной скотиной", "мерзостью", "безобразием", "недоразумением на лапах" и прочими ласковыми прозвищами. С этой чрезвычайно очеловеченной и любвеобильной мягкой кошачьей тряпки, не признающей иного места кроме как на коленях одного из нас, я написал портрет кошки Офелии - персонажа моей короткой и печальной романтической истории под названием "Поездка в Мексику" (а вот, кстати, тебе и ссылка: http://zhurnal.lib.ru/s/shlenskij_a_s/mexico.shtml. Читай, читатель.
Хуиная твоя голова (С)А.Никонов).
Увы! Уезжая в далекую Америку, кошку Милашку пришлось оставить в Москве. Да и жену Наташу тоже пришлось вернуть ее матери, всего годом позже. Наташина мать не могла жить без единственной и обожаемой дочери. Во время коротких переговоров Далласа с Москвой покинутая теща громко рыдала в трубку, а преданная дочь чернела лицом и пропадала от мысли о том, как мать каждый день без нее умирает, и всеми помыслами стремилась к ней. Разумеется, мой скромный заработок начинающего американского программиста не выдерживал катания жены на самолете к матери и обратно, при учете того, что я приехал, не имея ни сбережений, ни кредитной истории, ни родственников в США, могуших поддержать.