Вульф Шломо
В обход черной кошки
ШЛОМО ВУЛЬФ
В ОБХОД ЧЕРНОЙ КОШКИ
"Израильтяне превзошли самих себя!" - захлебывался диктор российского телевидения. На экране были кадры, вынужденно отснятые "объективными" телеоператорами вместо заказанных исторических съёмок долгожданного и справедливого арабского возмездия агрессорам. "Аналитики предполагают, хрипло от волнения продолжал диктор, - что в израильской атаке участвовали непостижимым генетическим образом полученные и дрессированные тараканы-мутанты. Если это так, то мировое сообщество должно потребовать от Израиля немедленно уничтожить монстров. Невозможно даже представить, что ждет человечество, если таким насекомым дадут расплодиться... Если же всё это были какие-то кинотрюки, как утверждают западные СМИ, то непонятно, почему арабы настолько деморализованы, что делают поспешные заявления о желательности немедленных мирных переговоров с Израилем без привычных предварительных условий. Кстати, Арафат, как всегда, отделался легким испугом. Узнав о чудовищной атаке мистических животных, арабских жертвах, уничтожении не только Хисбаллы, но и сирийских авангардов, он тут же отменил свою операцию поддержки и позвонил израильскому премьеру с уверениями в абсолютной лойяльности..." "По оценкам ведущих специалистов, не существует и не может существовать в природе никакого способа вырастить подобных мутантов и тем более отдрессировать их, - торопился комментатор CNN. - Всё, что мы видели в репортаже из Южного Ливана, скорее всего, бутафория, искусстные трюки в духе Копперфильда. То, что мы только что видели, естественно, не живые существа, но это не могут быть и шагающие машины. Ни одно механическое средство не обладает сегодня такой скоростью и маневренностью. Не только израильская, но и российская или американская военная промышленность не способны и не будут в состоянии в ближайшие десятилетия построить таких "тараканов", тем более - вооружить их этими спиралями... Впрочем, для экзотики, послушайте другое мнение." "Я полагаю, - уфолог был привычно волосат и взбудоражен, - что кто-то из израильских учёных, скорее всего из тех, кого потеряла Россия и не принял Израиль, вошёл в контакт с инопланетянами, которые и одолжили израиольтянам "тараканов" для демонстрации силы." "Вопреки политике правительства, идущего курсом мира?" - спросил комментатор. "Я не политик, - выставил перед собой ладони уфолог, - но как еврей я против умиротворения террористов, проводимого лагерем мира..." "А что думает представитель трезвой науки?" "Я уверен, веско сказал элегантный профессор, - что в самое ближайшее время феномену "Пятиминутной войны" будет найдено очень простое и вполне материальное объяснение, как это было всегда после первой реакции на так называемые паранормальные явления. Вместо вздорных предположений о вторжении инопланетян, почему-то вставших на сторону евреев." " Так или иначе, резюмировал политический комментатор, - я не вижу никаких оснований для изменения нашей политики на Ближнем Востоке в результате этой странной "атаки", явно рассчитанной на психологический эффект."
***
"Что мы с тобой творим, Арик? Ведь это не просто авантюра, а смертельно опасный риск, как сесть за руль автомобиля посреди оживлённой улицы без малейших навыков и знания правил... Давай остановимся. Плюнь. Зарабатываешь ты "санрайдером", а я никайоном. Нам пока хватает. От добра добра не ищут..." "А по-моему, ничего страшного мне не грозит. Я же одет по рекомендации работника театрального музея. И говорю в принципе на том же языке, что мы читаем у Пушкина и Гоголя, разве что с акцентом. Так ведь каких только акцентов не было в многонациональной империи тех времён! Коль скоро моя страна от моего открытия отказалась, а открытие существует, то оно должно приносить доход именно моей семье. Кстати это новшество, как и любое другое, кто-то когда-то всё равно должен испытать с риском для испытателя. Почему должен рисковать не сам изобретатель? И, наконец, мы специально приехали в Санкт... как его там - Ленинград, короче, мы уже тут, всё готово, потратили кучу денег на поездку. Что же, ехать обратно в Израиль? Или испытывать там, ни слова не зная по-турецки?" "А вдруг в этой комнате, откуда ты сейчас... ну, конверсируешься, кто-то окажется? Или сам дом имел другую планировку, и на тот месте, где ты стоишь как раз была стена. Арик, ты же просто погибнешь..." "Ты права, Жанна, - сказал Арон. - Конверсироваться надо на заведомом пустыре тех времён. И ночью, чтобы никого там не испугать. Пожалуй, лучше всего подходит Сенная площадь, которую мы до эмиграции знали, как площадь Мира. Мы станем за автовокзалом, там никогда не было прохожих... В прошлом веке на Сенной был базар. Ночью, тем более в будний день, он должен быть пуст... Я там где-нибудь отсижусь до утра, а потом пройдусь по лавкам и попробую обменять эти часы, авторучки и плейеры на золото... А золото - здесь или у нас на доллары или шекели. Рискнём?"
***
"Действительно темно и ни души... Нам с тобой, может, на этой... Сенной в Ленинграде ночью появляться не менее опасно, чем конверсироваться... Тут, говорят, в отличие от Израиля, вообще ходить ночью не рекомендуется." "А жить с таким изобретением и без лишних денег рекомендуется?" "Арик, я с тобой. Мне тоже хочется увидеть живого Пушкина..." "Мне не до Пушкина, Жанночка. Мне деньги надо делать из моих мозгов, понятно? И при этом не рисковать, по крайней мере, тобой." "Ага, значит, риск всё-таки есть?" "Конечно. К подобной экспедиции вместо такого дилетанта как я в нормальном обществе годами готовили бы профессионального разведчика. С легендой, каким-то достоверным диалектом той эпохи, документами..." "Вот. А у тебя, кроме типично еврейской физиономии и твоего прекрасного роста, ничего нет. Тебя могут повязать попросту за то, что ты проник в столицу без разрешения из-за черты оседлости..." "А я снова сбегу обратно. Пусть ловят..." "Я тут с ума сойду от страха в ожидании твоего возвращения... Будь осторожен, Арончик!.. И чуть что - немедленно обратно в наше измерение..." "Без золота?.. Вот что, ты подожди меня здесь час, только не высовывайся. А потом спокойно иди спать. Если я сразу не вернулся, значит всё в порядке, я сублимировался. Жди меня вот в этой нашей схар-дире на Садовой... Я вернусь не позже, чем завтра вечером." "А если ты вообще никогда?.." "А вот тогда ты и поплачешь. Пока же оснований нет никаких."
***
"Ну, что? - кинулась Жанна к внезапно возникшей во тьме тускло освещенной площади родной долговязой фигуре в нелепой одежде российского мастерового первой трети прошлого века. Арон затравленно оглянулся и кинулся к баулу с обычной одеждой. Не глядя на жену, он стал лихорадочно, прямо на скамейке переодеваться. Говорить он не мог, хотя и пытался, открывая рот и икая. Господи, что с тобой? У тебя же получилось, раз тебя не было сорок минут! Говори же!.." "Я... ничего не понимаю, - произнёс он, наконец. - Но боюсь, что мы напрасно потратили деньги и время на поездку в этот Санкт.., ну в, в общем, в Ленинград." "Ты не попал в прошлое?" "Нет. Я сублимировался на этой же площади. Вот тут. Там действительно сенной базар. Полно телег, лавки, даже люди ходят в... подобной, вот этой одежде... Всадники проскакали в трёх метрах от меня - прямо Пушкин или там Дантес..." "Ну? Ты всё-таки не решился? Но ты же сам сказал, что это путешествие не в наше прошлое, а в одно и тысяч измерений, а потому нашему миру, по теории вероятности, твоё вторжение ничем не грозит, так?" "А если грозит?.. Если в результате я вернусь сюда, а тут, скажем, ни одного живого еврея, включая всю мою семью, так как я что-то нарушил, и Гитлер победил? Короче говоря, я не решился остаться и кому-то объявиться... Бог с ними, с деньгами. Заработаю, как и прежде на моём "санрайдере"..." "Так где же ты тогда был почти сорок минут?" "Не знаю, Жанночка... И даже вообразить не могу, где я был... Понимаешь, всё в этом, ну, "пушкинском" мире было как-то неясно, словно сквозь плохую оптику. Но потом, когда я добавил в прибор напряжение..." "Ну? Что потом?" "Всё вдруг как-то сразу прояснилось, словно навели на резкость. Всё ярко осветилось сотнями огней... Не этими тусклыми и не газовыми фонарями Санкт-Петербурга прошлого века, а такими, каких я отродясь нигде не видел... От светящихся верхних этажей и соборов... Вместо рынка там был роскошный сквер. Никаких вот этих трамвайных путей. Но вот эта церковь-автовокзал стояла, причём удивительно нарядная... И другая оказалась вон там, где сейчас метро. Прямо собор удивительной красоты. И полно весёлых нарядных людей в абсолютно не знакомой, но очень красивой одежде. А женщины... Боже мой, какие женщины, Жанночка!.. Меня приняли за нищего, сунули... вот эту купюру..." "Я ничего не вижу. Подожди... Давай вот сюда, к витрине. Мамочка моя!! Смотри, что тут написано! Но ведь... такого быть не может, Арончик!.. Ты - гений! Смотри, куда ты попал..." "Ну-ка? Сначала дата. Так, 1995 год. Уже легче, не прошлое... Не навреди, как говаривал кто-то из врачей... Что?! Государств'енный банк Соединённыхъ Штатовъ России... Смотри, с буквой "ять"..." "А там можно что-то обменять на золото?" "Н-не думаю... Боюсь, что по сравнению с нами будущее - они. Но там, по-моему, безопаснее, чем даже здесь. Так что уезжай-ка ты домой, в Израиль одна, а я поброжу по этим... СШР..." "Где так много красивых женщин?" "Жанночка, у всех этих женщин есть там не менее красивые мужчины. Я им не конкурент..."
***
"И вам не претит эта работа? Еврей, вчерашний коммунист, нынешний сионист пишет портрет главного русского нациста!" "Сенатор, я достаточно богат, чтобы браться только за то, что мне не претит." "Тем более нелогично! Если вы мне симпатизируете, господин Лейканд, то это не просто противоестественно, но и бесполезно. В нашем движении нет места не только евреям, но и их отдаленным потомкам. И мы нашей программы не скрываем." "Эка вы произносите слово "еврей", словно кирпичом по морде... Только ни ваша деятельность, ни ваша программа меня не интересуют." "Почему?" "Да потому, что ваша действенность эфемерна. как все, что базируется на разрушении и зле в современном мире, а не на созидании и добре. Если вы хоть немного приблизитесь к власти, на вас просто спустят коммунистов. А без противодействия правящей коалиции они вас запросто слопают." "Подавятся, господин... сионист. И вы подавитесь вместе с ними, куда бы вы ни перебежали в следующий раз... Впрочем, вы не ответили на мой вопрос зачем "русскому Рембрандту" писать портрет главного национал-социалиста России? Я, конечно польщен, но..." "Вы ведь тоже художник, господин Матвеев. Давайте закончим это полотно. И посмотрим вместе, что меня привлекло в вашем, так сказать, образе. Тем более, что вы назвали меня именно "русским" Рембрандтом." "А каким же еще, не еврейским же. Сто лет тщетных усилий после наивного демарша венского мечтателя Герцля должны были убедить вас, что никогда мир не позволит воссоздать империю Соломона в Палестине. Ни одна политическая сила в мире так и не поддержала усилия сионистов - ни юдофилы, ни юдофобы. Как бы вы все нам всем за эти сто лет ни надоели, в своей стране вы принесете всем народам мира еще больше вреда! Но берегитесь, если вы этим портретом задумали что-то против меня или моей партии. Мы не коммунисты - в порошок сотру..." "Сенатор, я не служу ни нацистам, ни коммунистам. Я служу одному богу - русскому искусству. Давайте на время сеансов не будем говорить о политике. Оставайтесь, как мой натурщик, самим собой. А я - собой. Я ненавижу вас может быть еще больше, чем вы меня, но сегодня мы вместе создаем то, что останется русскому народу и будет останавливать толпы в Русском музее. Сегодня, на грани веков и тысячелетий, поверьте, трудно поразить воображение пресыщенных поклонников живописи. А мы поразим." "И портрет останется русской нации!" "Русскому народу. Для нации, в вашем понимании, я бы палец о палец не ударил..." ***
Князь Андрей Владимирович Мухин, член правления Путиловского исследовательского центра, не спеша поднялся в свою ложу. Назаров стремительно и бесшумно причалил, поблескивая значком со свастикой на лакейском фраке, принял заказ и словно растворился на фоне бархатной бордовой портьеры. Фиолетовый табачный дым причудливо плыл в пустоте огромного зала. Слабая алая подсветка эстрады словно держала на весу оркестр, исполняющий модное в этом сезоне "танго начала века". Затянутая в пурпурное блестящее платье гибкая певица дарила лучистой улыбкой каждого посетителя ресторана. Мухин осторожно ослабил голубой шейный бант, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Как раз к 2000 году от Рождества Христова граф Василий Путилов подписал к исполнению очередной его, Мухина, проект века. Три предыдущих принесли князю огромное даже по путиловским понятиям состояние. Мухин был достаточно известен в России и в мире, молод, красив столь восхваляемой русскими националистами славянской красотой. Он мог позволить себе расслабляться в своем ресторане, привычно наблюдая публику из-под полуопущенных век. За горящими на столах свечами в крохотных букетиках он заметил рыжую кудрявую шевелюру бывшего однокурсника. Тот тоже заметил князя. Несимметричное тяжелое лицо великого художника современности Лейканда исказилось всё той же искательной нагловатой улыбкой, что удивляла и раздражала Мухина в друге студенческой юности. Андрей Владимирович приподнялся и слегка поклонился "русскому Рембрандту", тем самым как бы приглашая его в свою ложу. Лейканд засуетился и почти потащил к нему свою спутницу - высокую стройную темноволосую девушку с большими серыми глазами под удивительным разлетом бровей. Мухин встал, коснулся губами её узкой холодноватой руки, встретился с её изумлённым взглядом и уже не мог ни на чём сосредоточиться. Назаров с заказанными блюдами скользнул боковым зрением не столько по знакомому ему Лейканду, сколько по девушке за их столиком, на вскидку оценивая ее происхождение с точки зрения члена "Союза русского народа". Глаза его сузились, что, впрочем, не мешало профессиональной преданности. Лейканд привередничал, делая заказ, намеренно ронял рюмки, называя Назарова "братец", отменял только что одобренные блюда, не спрашивая при этом мнения своей подруги. Натурщица, понял князь. У нас не Монмартр, с партнёршами по искусству не церемонятся... Черносотенец привычно терпел, повторяя: "слушаю-с, барин" и "будет исполнено, как же-с..." Девушка, заметно избегая смотреть на князя, молча следила за танцующими словно светящимися изнутри глазами. Чуть приподнятые уголки ее нервного рта мило и беззащитно вздрагивали невпопад разговору друзей, к которому она, по-видимому, даже не прислушивалась. Наивное обаяние ее молодости стирала едва заметная странная черточка у переносицы, след недавнего глубокого страдания. При всей своей красоте и аристократичности, она была явно не из света. По своему обыкновению, Лейканд вдруг прервал разговор на полуслове, замахал кому-то, небрежно извинился и выпорхнул в зал, неся над столами свою гриву на откинутой назад голове. Навстречу ему шумно ринулись поклонники и поклонницы. "Вы давно знакомы с Вячеславом Абрамовичем?" осторожно спросил Мухин, наклоняясь к розовой щеке своей соседки. "Знакома? Что вы! Я просто его натурщица. Он неплохо платит." "Это честь, - мягко сказал князь. - Лейканд - великий художник." "О да, и великая шельма к тому же. Один портрет Матвеева чего стоит!" Нежное лицо его собеседницы вдруг побледнело и пошло пятнами, возникшими даже на шее и плечах. Видя его удивление, она пыталась справиться с настроением, не меняя позы и выражения лица. "Вы... коммунистка?" "Уже нет." "Вас шокирует деятельность Матвеева?" "А вас нет?" Он пожал плечами: "В академии мы вместе с Лейкандом читали Ленина и много спорили о том, что произошло в 1917. Можно только гадать, что было бы сегодня, к концу века, если бы коммунисты тогда пришли к власти, оправившись после разгрома их штаба и убийства Ленина. В конце концов та роковая казачья сотня оказалось на июльском митинге совершенно случайно, чуть ли не из-за черной кошки поперёк проспекта..." "В последнее время я только об этом и думаю, неожиданно оживилась девушка. - Легенда о черной кошке поперёк проспекта всегда казалась мне выдумкой. А теперь меня без конца тянет к этому памятнику кошке на Петроградской стороне. Если бы не она и не казацкое суеверие, они бы не оказались у особняка балерины Ксешинской. Ведь они и не подозревали о штабе большевиков вблизи их пути. И вот судьба страны поворачивает политически нейтральную сотню к митингу. И надо же, что её останавливает именно тот самый матрос, что накануне убил их любимого есаула!.. Вроде бы обычная в тогдашнем революционном Петрограде потасовка, а ведь изменила весь ход истории страны. Современные аналитики-коммунисты на компьютере вычислили, что вероятность подобного развития событий вообще была почти нулевой." "Ну, не совсем нулевой, удивляясь самой теме своего разговора с незнакомой девушкой, улыбнулся Мухин. - Солдаты-резервисты и вся эта застоявшаяся в кубриках шпана годами запертого в заливе Балтийского флота к тому времени всем давно надоели. А как раз тут столкновение именно с казаками-фронтовиками. Да ещё профессионалы побили наглых дилетантов! Казакам простили даже ту привычную степную жестокость, с которой они перебили весь большевистский штаб." "Вот-вот, сейчас нам с вами самое время посмеяться над неким большевиком-грузином со звучной фамилией Сталин, которого зашибла насмерть копытом ошалевшая от грохота стрельбы в салоне казацкая лошадь прямо в клозете, когда он пытался приоткрыть дверь на шум... И над кумиром рабочего Петрограда, "оратором и философом, не то журналистом, не то несостоявшимся присяжным поверенным" Владимиром Лениным, которого некий станичник насадил на пику прямо на балконе. Между прочим как раз в тот момент, когда Ленин произносил речь." "Это была не просто речь, засмеялся Мухин, - а убедительный призыв к насильственному свержению законного правительства России." "Вы даже не представляете, насколько всё это НЕ СМЕШНО..." - мило сузив глаза, нахмурилась девушка. Действительно, не смешно, подумал Мухин. Недавно, к юбилею событий, по телевидению давали хронику тех дней. Несколько июльских часов, когда слух о победе над наглыми, вечно пьяными балтийцами молнией разнесся по Петрограду и повсюду начались бои, изменили весь казалось бы необратимый ход истории. Неожиданная передышка позволила либеральной части общества, деморализованной было стремительно набирающими мощь экстремистами, вернуть себе волю к сопротивлению казалось бы неизбежному и зловещему року. Подняли голову остатки императорской гвардии. Газеты умело представили противостояние фронтовиков-героев с дизертирами-резервистами, как битву России с анти-Россией. И катастрофическое развитие событий было остановлено, бесы были сметены подоспевшими с фронта частями. Арестованный царь был отправлен с семьей в ссылку и вернулся только после потрясшего весь мир тяжелейшего экономического кризиса тридцатых годов, присмиревший и без тени претензий на трон Соединенных Штатов России. Именно тогда неизменно правящая в СШР православно-демократическая коалиция и позволила себе выпустить из тюрем большевиков. Их легализовали, как единственный противовес русским нацистам. Незадолго до этого их германские единомышленники-антисемиты вдруг вполне законно пришли к власти в соседней стране и за короткое время успели провозгласить такие опасные и неприглядные намерения, что победившая десять лет назад Антанта направила в Германию экспедиционные корпуса. Фашистское правительство было свергнуто, нацистское движение запрещено. В стране реанимировали демократическую республику. Но зажигательные идеи "национальной революции" оказались не менее живучими, чем идеи революции социальной. Фашисты во всех странах, как и коммунисты, пережили лихие времена и возродились в виде легальных партий, которые все правительства цивилизованного мира, успешно стравливали между собой... После неслыханного промышленного бума в СШР, названного "русским чудом" сороковых годов демократы позволили себе терпеть обе эти партии. Пообтесавшись, они легально вошли в парламент. Всё это так, но, воля ваша, не смешно ли вообще обсуждать всю эту полузабытую давнюю историю с юной натурщицей только потому, что её почему-то так волнует именно этот чисто хрестоматийный миф о чёрной кошке? Почему она-то так оскорблена ренегатством бывшего активного коммуниста, а теперь не менее ярого сиониста Лейканда? Классовая ненависть? Но даже среди старых коммунистов, давно ставших довольно рутинной безыдейной партией, ничего подобного не наблюдается. Что могло ее так сильно взволновать? В России давно конфронтация стала цивилизованной. Лидеры разных партий, дружат семьями. Сплошные условности, а обострение отношений происходит только раз в пять лет - на очередных выборах. И опять же не на этом уровне. Классовый и социальный мир - реальность российского общества уже лет пятьдесят. И какая нам-то сегодня разница между красным флагом с серпом и молотом над штабом коммунистов в Смольном и красным же флагом с белым кругом, в котором двуглавый орёл держит в когтях свастику, над штабом фашистов в Кукиных палатах? Ни там, ни тут давно не строят никаких планов реставрации потерянного в июле 1917 года рая для трудящихся всех стран или освобождения от еврейства по планам Гитлера... И там и здесь изредка бушуют внутрипартийные страсти или идёт борьба за соответствующего избирателя. И тут и там силы самообороны на вертолётах и бронетранспортерах, тайные партийные суды и полиции, до которых большинству россиян нет никакого дела. "Вас что-то смущает в моем поведении? - прервала она его размышления неожиданно низким голосом, хотя до этого говорила совсем по-другому. Спрашивайте. Не сидеть же молча. Вячеслав Абрамович обожает славу. Он там надолго." "Как ваше имя?" "Действительно, я и забыла, что я не из тех, кого в вашем обществе представляют друг другу. Я - Марина. А вы - князь Андрей, как мне сказал Лейканд, когда увидел вас. Вы действительно князь?" "Из новых. Как бы второго сорта князь. Не из Голициных." "Вы даете мне понять, что и вы не из лучшего общества, так?" "А я вообще не знаю, из какого общества вы." "И не интересуетесь?" "Потому, что вы натурщица? Пожалуй, нет. Натурщица у Лейканда - это честь." "Бросьте, какая честь! Что вообще значит это затасканное слово, его не принимают всерьез сегодня в России. Честь князей таких-то... А на их репутации пробы ставить негде. Я пошла к Лейканду, естественно, ради денег, а не затем, чтобы стать Саскией двадцатого века на полотнах очередного Рембрандта. У меня и не было особого выбора. Что бы я ни перепробовала, все упиралось в эксплуатацию моей наготы. Лейканд - не исключение. Так что я скорее тело, чем личность. Не понимаете? О, да! Мы живем в великой свободной стране, богатейшей в мире. Россия диктует свою просвященную волю всему человечеству. И - мне, среди двадцати миллионов безработных, нищих и прочих, обойденных её величием. Понимаете, не тем, о ком вам кричат сытыми голосами демократические газеты, а мне лично. Впрочем, вам-то какое до всего этого дело!.." - она скомкала салфетку. Волна острой жалости вдруг поднялась в Мухине. К его немалому удивлению, он чувствовал небывалую раннее нежность к этому великолепному беззащитному существу. Он положил руку на ее холодный кулачок: "Мне все интересно в вас, Марина. Сам не знаю почему. Я давно никому из женщин ничего подобного не говорил. Если я вас не совсем раздражаю, расскажите мне о себе. Вы учились?" "Училась? После гимназии я провела два года в Бестужевке, пока не убили отца. А потом.. Потом и мама умерла. Я не из вашего круга, князь. Скорее наоборот." "Мне это все равно," - неожиданно для себя вздрогнул Андрей Владимирович потому, что вдруг вздрогнула она. "Среди художников встречаются князья?" "Я не художник, а морской архитектор. Вячеслав Абрамович учился со мной в не в Академии художеств, а в Кораблестроительной." Марина вдруг расцвела какой-то неожиданной для такой напряженной девушки застенчивой улыбкой: "А я уже боялась, что меня уступают очередному портретисту, претендующему на мою наготу." Ему остро, до головокружения, захотелось прикоснуться к ней. Приподнявшись он поклонился, приглашая на танец. Они спустились в зал. Лейканд издали поощрительно кивнул Марине, делая губами поцелуй. Лицо Марины исказила гримаса отвращения. Она резко отвернулась и положила руки на плечи Мухина. В центре зала было светлее, исчезло обаяние розового полумрака ложи, но девушка казалась такой же юной и здесь. От её спины в ладони Андрея Владимировича струился совершенно ему незнакомый ошеломляющий ток. Он испытывал сжимающий сердце страх, не имеющий ничего общего с привычной страстью от прикосновения к нежной женской коже. Глаза их встретились, и оба снова вздрогнули так, что испугали друг друга. Её сияющие под челкой густых темных волос бездонные глаза внезапно сузились словно от боли, одновременно увеличились и без того большие в темноте зрачки. Мухин невольно ослабил свои руки на ее спине. Она мотнула головой: "Это не вы. Это - мысли..." "Не выйти ли нам?" Она судорожно кивнула и ловко выскользнула из его рук. Он взял ее под руку и повел к выходу. Гардеробщик всмотрелся в Марину, потом в Мухина, но молча подал ее шубку. Они спустились на Невский. Сквозь густой рой снежинок сияли сотни реклам главного проспекта необъятной страны, раскинувшейся от выкупленной Аляски до присоединенной двадцать лет назад Сербии. На фоне Гостиного Двора искрились в ряд рождественские елки. Все рекламы были принципиально на русском языке, хотя тут был предствлен весь мир. На Садовой тихо кружила метель. Бездомные грелись на вентиляционных решетках метро у Летнего Сада.
В ОБХОД ЧЕРНОЙ КОШКИ
"Израильтяне превзошли самих себя!" - захлебывался диктор российского телевидения. На экране были кадры, вынужденно отснятые "объективными" телеоператорами вместо заказанных исторических съёмок долгожданного и справедливого арабского возмездия агрессорам. "Аналитики предполагают, хрипло от волнения продолжал диктор, - что в израильской атаке участвовали непостижимым генетическим образом полученные и дрессированные тараканы-мутанты. Если это так, то мировое сообщество должно потребовать от Израиля немедленно уничтожить монстров. Невозможно даже представить, что ждет человечество, если таким насекомым дадут расплодиться... Если же всё это были какие-то кинотрюки, как утверждают западные СМИ, то непонятно, почему арабы настолько деморализованы, что делают поспешные заявления о желательности немедленных мирных переговоров с Израилем без привычных предварительных условий. Кстати, Арафат, как всегда, отделался легким испугом. Узнав о чудовищной атаке мистических животных, арабских жертвах, уничтожении не только Хисбаллы, но и сирийских авангардов, он тут же отменил свою операцию поддержки и позвонил израильскому премьеру с уверениями в абсолютной лойяльности..." "По оценкам ведущих специалистов, не существует и не может существовать в природе никакого способа вырастить подобных мутантов и тем более отдрессировать их, - торопился комментатор CNN. - Всё, что мы видели в репортаже из Южного Ливана, скорее всего, бутафория, искусстные трюки в духе Копперфильда. То, что мы только что видели, естественно, не живые существа, но это не могут быть и шагающие машины. Ни одно механическое средство не обладает сегодня такой скоростью и маневренностью. Не только израильская, но и российская или американская военная промышленность не способны и не будут в состоянии в ближайшие десятилетия построить таких "тараканов", тем более - вооружить их этими спиралями... Впрочем, для экзотики, послушайте другое мнение." "Я полагаю, - уфолог был привычно волосат и взбудоражен, - что кто-то из израильских учёных, скорее всего из тех, кого потеряла Россия и не принял Израиль, вошёл в контакт с инопланетянами, которые и одолжили израиольтянам "тараканов" для демонстрации силы." "Вопреки политике правительства, идущего курсом мира?" - спросил комментатор. "Я не политик, - выставил перед собой ладони уфолог, - но как еврей я против умиротворения террористов, проводимого лагерем мира..." "А что думает представитель трезвой науки?" "Я уверен, веско сказал элегантный профессор, - что в самое ближайшее время феномену "Пятиминутной войны" будет найдено очень простое и вполне материальное объяснение, как это было всегда после первой реакции на так называемые паранормальные явления. Вместо вздорных предположений о вторжении инопланетян, почему-то вставших на сторону евреев." " Так или иначе, резюмировал политический комментатор, - я не вижу никаких оснований для изменения нашей политики на Ближнем Востоке в результате этой странной "атаки", явно рассчитанной на психологический эффект."
***
"Что мы с тобой творим, Арик? Ведь это не просто авантюра, а смертельно опасный риск, как сесть за руль автомобиля посреди оживлённой улицы без малейших навыков и знания правил... Давай остановимся. Плюнь. Зарабатываешь ты "санрайдером", а я никайоном. Нам пока хватает. От добра добра не ищут..." "А по-моему, ничего страшного мне не грозит. Я же одет по рекомендации работника театрального музея. И говорю в принципе на том же языке, что мы читаем у Пушкина и Гоголя, разве что с акцентом. Так ведь каких только акцентов не было в многонациональной империи тех времён! Коль скоро моя страна от моего открытия отказалась, а открытие существует, то оно должно приносить доход именно моей семье. Кстати это новшество, как и любое другое, кто-то когда-то всё равно должен испытать с риском для испытателя. Почему должен рисковать не сам изобретатель? И, наконец, мы специально приехали в Санкт... как его там - Ленинград, короче, мы уже тут, всё готово, потратили кучу денег на поездку. Что же, ехать обратно в Израиль? Или испытывать там, ни слова не зная по-турецки?" "А вдруг в этой комнате, откуда ты сейчас... ну, конверсируешься, кто-то окажется? Или сам дом имел другую планировку, и на тот месте, где ты стоишь как раз была стена. Арик, ты же просто погибнешь..." "Ты права, Жанна, - сказал Арон. - Конверсироваться надо на заведомом пустыре тех времён. И ночью, чтобы никого там не испугать. Пожалуй, лучше всего подходит Сенная площадь, которую мы до эмиграции знали, как площадь Мира. Мы станем за автовокзалом, там никогда не было прохожих... В прошлом веке на Сенной был базар. Ночью, тем более в будний день, он должен быть пуст... Я там где-нибудь отсижусь до утра, а потом пройдусь по лавкам и попробую обменять эти часы, авторучки и плейеры на золото... А золото - здесь или у нас на доллары или шекели. Рискнём?"
***
"Действительно темно и ни души... Нам с тобой, может, на этой... Сенной в Ленинграде ночью появляться не менее опасно, чем конверсироваться... Тут, говорят, в отличие от Израиля, вообще ходить ночью не рекомендуется." "А жить с таким изобретением и без лишних денег рекомендуется?" "Арик, я с тобой. Мне тоже хочется увидеть живого Пушкина..." "Мне не до Пушкина, Жанночка. Мне деньги надо делать из моих мозгов, понятно? И при этом не рисковать, по крайней мере, тобой." "Ага, значит, риск всё-таки есть?" "Конечно. К подобной экспедиции вместо такого дилетанта как я в нормальном обществе годами готовили бы профессионального разведчика. С легендой, каким-то достоверным диалектом той эпохи, документами..." "Вот. А у тебя, кроме типично еврейской физиономии и твоего прекрасного роста, ничего нет. Тебя могут повязать попросту за то, что ты проник в столицу без разрешения из-за черты оседлости..." "А я снова сбегу обратно. Пусть ловят..." "Я тут с ума сойду от страха в ожидании твоего возвращения... Будь осторожен, Арончик!.. И чуть что - немедленно обратно в наше измерение..." "Без золота?.. Вот что, ты подожди меня здесь час, только не высовывайся. А потом спокойно иди спать. Если я сразу не вернулся, значит всё в порядке, я сублимировался. Жди меня вот в этой нашей схар-дире на Садовой... Я вернусь не позже, чем завтра вечером." "А если ты вообще никогда?.." "А вот тогда ты и поплачешь. Пока же оснований нет никаких."
***
"Ну, что? - кинулась Жанна к внезапно возникшей во тьме тускло освещенной площади родной долговязой фигуре в нелепой одежде российского мастерового первой трети прошлого века. Арон затравленно оглянулся и кинулся к баулу с обычной одеждой. Не глядя на жену, он стал лихорадочно, прямо на скамейке переодеваться. Говорить он не мог, хотя и пытался, открывая рот и икая. Господи, что с тобой? У тебя же получилось, раз тебя не было сорок минут! Говори же!.." "Я... ничего не понимаю, - произнёс он, наконец. - Но боюсь, что мы напрасно потратили деньги и время на поездку в этот Санкт.., ну в, в общем, в Ленинград." "Ты не попал в прошлое?" "Нет. Я сублимировался на этой же площади. Вот тут. Там действительно сенной базар. Полно телег, лавки, даже люди ходят в... подобной, вот этой одежде... Всадники проскакали в трёх метрах от меня - прямо Пушкин или там Дантес..." "Ну? Ты всё-таки не решился? Но ты же сам сказал, что это путешествие не в наше прошлое, а в одно и тысяч измерений, а потому нашему миру, по теории вероятности, твоё вторжение ничем не грозит, так?" "А если грозит?.. Если в результате я вернусь сюда, а тут, скажем, ни одного живого еврея, включая всю мою семью, так как я что-то нарушил, и Гитлер победил? Короче говоря, я не решился остаться и кому-то объявиться... Бог с ними, с деньгами. Заработаю, как и прежде на моём "санрайдере"..." "Так где же ты тогда был почти сорок минут?" "Не знаю, Жанночка... И даже вообразить не могу, где я был... Понимаешь, всё в этом, ну, "пушкинском" мире было как-то неясно, словно сквозь плохую оптику. Но потом, когда я добавил в прибор напряжение..." "Ну? Что потом?" "Всё вдруг как-то сразу прояснилось, словно навели на резкость. Всё ярко осветилось сотнями огней... Не этими тусклыми и не газовыми фонарями Санкт-Петербурга прошлого века, а такими, каких я отродясь нигде не видел... От светящихся верхних этажей и соборов... Вместо рынка там был роскошный сквер. Никаких вот этих трамвайных путей. Но вот эта церковь-автовокзал стояла, причём удивительно нарядная... И другая оказалась вон там, где сейчас метро. Прямо собор удивительной красоты. И полно весёлых нарядных людей в абсолютно не знакомой, но очень красивой одежде. А женщины... Боже мой, какие женщины, Жанночка!.. Меня приняли за нищего, сунули... вот эту купюру..." "Я ничего не вижу. Подожди... Давай вот сюда, к витрине. Мамочка моя!! Смотри, что тут написано! Но ведь... такого быть не может, Арончик!.. Ты - гений! Смотри, куда ты попал..." "Ну-ка? Сначала дата. Так, 1995 год. Уже легче, не прошлое... Не навреди, как говаривал кто-то из врачей... Что?! Государств'енный банк Соединённыхъ Штатовъ России... Смотри, с буквой "ять"..." "А там можно что-то обменять на золото?" "Н-не думаю... Боюсь, что по сравнению с нами будущее - они. Но там, по-моему, безопаснее, чем даже здесь. Так что уезжай-ка ты домой, в Израиль одна, а я поброжу по этим... СШР..." "Где так много красивых женщин?" "Жанночка, у всех этих женщин есть там не менее красивые мужчины. Я им не конкурент..."
***
"И вам не претит эта работа? Еврей, вчерашний коммунист, нынешний сионист пишет портрет главного русского нациста!" "Сенатор, я достаточно богат, чтобы браться только за то, что мне не претит." "Тем более нелогично! Если вы мне симпатизируете, господин Лейканд, то это не просто противоестественно, но и бесполезно. В нашем движении нет места не только евреям, но и их отдаленным потомкам. И мы нашей программы не скрываем." "Эка вы произносите слово "еврей", словно кирпичом по морде... Только ни ваша деятельность, ни ваша программа меня не интересуют." "Почему?" "Да потому, что ваша действенность эфемерна. как все, что базируется на разрушении и зле в современном мире, а не на созидании и добре. Если вы хоть немного приблизитесь к власти, на вас просто спустят коммунистов. А без противодействия правящей коалиции они вас запросто слопают." "Подавятся, господин... сионист. И вы подавитесь вместе с ними, куда бы вы ни перебежали в следующий раз... Впрочем, вы не ответили на мой вопрос зачем "русскому Рембрандту" писать портрет главного национал-социалиста России? Я, конечно польщен, но..." "Вы ведь тоже художник, господин Матвеев. Давайте закончим это полотно. И посмотрим вместе, что меня привлекло в вашем, так сказать, образе. Тем более, что вы назвали меня именно "русским" Рембрандтом." "А каким же еще, не еврейским же. Сто лет тщетных усилий после наивного демарша венского мечтателя Герцля должны были убедить вас, что никогда мир не позволит воссоздать империю Соломона в Палестине. Ни одна политическая сила в мире так и не поддержала усилия сионистов - ни юдофилы, ни юдофобы. Как бы вы все нам всем за эти сто лет ни надоели, в своей стране вы принесете всем народам мира еще больше вреда! Но берегитесь, если вы этим портретом задумали что-то против меня или моей партии. Мы не коммунисты - в порошок сотру..." "Сенатор, я не служу ни нацистам, ни коммунистам. Я служу одному богу - русскому искусству. Давайте на время сеансов не будем говорить о политике. Оставайтесь, как мой натурщик, самим собой. А я - собой. Я ненавижу вас может быть еще больше, чем вы меня, но сегодня мы вместе создаем то, что останется русскому народу и будет останавливать толпы в Русском музее. Сегодня, на грани веков и тысячелетий, поверьте, трудно поразить воображение пресыщенных поклонников живописи. А мы поразим." "И портрет останется русской нации!" "Русскому народу. Для нации, в вашем понимании, я бы палец о палец не ударил..." ***
Князь Андрей Владимирович Мухин, член правления Путиловского исследовательского центра, не спеша поднялся в свою ложу. Назаров стремительно и бесшумно причалил, поблескивая значком со свастикой на лакейском фраке, принял заказ и словно растворился на фоне бархатной бордовой портьеры. Фиолетовый табачный дым причудливо плыл в пустоте огромного зала. Слабая алая подсветка эстрады словно держала на весу оркестр, исполняющий модное в этом сезоне "танго начала века". Затянутая в пурпурное блестящее платье гибкая певица дарила лучистой улыбкой каждого посетителя ресторана. Мухин осторожно ослабил голубой шейный бант, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Как раз к 2000 году от Рождества Христова граф Василий Путилов подписал к исполнению очередной его, Мухина, проект века. Три предыдущих принесли князю огромное даже по путиловским понятиям состояние. Мухин был достаточно известен в России и в мире, молод, красив столь восхваляемой русскими националистами славянской красотой. Он мог позволить себе расслабляться в своем ресторане, привычно наблюдая публику из-под полуопущенных век. За горящими на столах свечами в крохотных букетиках он заметил рыжую кудрявую шевелюру бывшего однокурсника. Тот тоже заметил князя. Несимметричное тяжелое лицо великого художника современности Лейканда исказилось всё той же искательной нагловатой улыбкой, что удивляла и раздражала Мухина в друге студенческой юности. Андрей Владимирович приподнялся и слегка поклонился "русскому Рембрандту", тем самым как бы приглашая его в свою ложу. Лейканд засуетился и почти потащил к нему свою спутницу - высокую стройную темноволосую девушку с большими серыми глазами под удивительным разлетом бровей. Мухин встал, коснулся губами её узкой холодноватой руки, встретился с её изумлённым взглядом и уже не мог ни на чём сосредоточиться. Назаров с заказанными блюдами скользнул боковым зрением не столько по знакомому ему Лейканду, сколько по девушке за их столиком, на вскидку оценивая ее происхождение с точки зрения члена "Союза русского народа". Глаза его сузились, что, впрочем, не мешало профессиональной преданности. Лейканд привередничал, делая заказ, намеренно ронял рюмки, называя Назарова "братец", отменял только что одобренные блюда, не спрашивая при этом мнения своей подруги. Натурщица, понял князь. У нас не Монмартр, с партнёршами по искусству не церемонятся... Черносотенец привычно терпел, повторяя: "слушаю-с, барин" и "будет исполнено, как же-с..." Девушка, заметно избегая смотреть на князя, молча следила за танцующими словно светящимися изнутри глазами. Чуть приподнятые уголки ее нервного рта мило и беззащитно вздрагивали невпопад разговору друзей, к которому она, по-видимому, даже не прислушивалась. Наивное обаяние ее молодости стирала едва заметная странная черточка у переносицы, след недавнего глубокого страдания. При всей своей красоте и аристократичности, она была явно не из света. По своему обыкновению, Лейканд вдруг прервал разговор на полуслове, замахал кому-то, небрежно извинился и выпорхнул в зал, неся над столами свою гриву на откинутой назад голове. Навстречу ему шумно ринулись поклонники и поклонницы. "Вы давно знакомы с Вячеславом Абрамовичем?" осторожно спросил Мухин, наклоняясь к розовой щеке своей соседки. "Знакома? Что вы! Я просто его натурщица. Он неплохо платит." "Это честь, - мягко сказал князь. - Лейканд - великий художник." "О да, и великая шельма к тому же. Один портрет Матвеева чего стоит!" Нежное лицо его собеседницы вдруг побледнело и пошло пятнами, возникшими даже на шее и плечах. Видя его удивление, она пыталась справиться с настроением, не меняя позы и выражения лица. "Вы... коммунистка?" "Уже нет." "Вас шокирует деятельность Матвеева?" "А вас нет?" Он пожал плечами: "В академии мы вместе с Лейкандом читали Ленина и много спорили о том, что произошло в 1917. Можно только гадать, что было бы сегодня, к концу века, если бы коммунисты тогда пришли к власти, оправившись после разгрома их штаба и убийства Ленина. В конце концов та роковая казачья сотня оказалось на июльском митинге совершенно случайно, чуть ли не из-за черной кошки поперёк проспекта..." "В последнее время я только об этом и думаю, неожиданно оживилась девушка. - Легенда о черной кошке поперёк проспекта всегда казалась мне выдумкой. А теперь меня без конца тянет к этому памятнику кошке на Петроградской стороне. Если бы не она и не казацкое суеверие, они бы не оказались у особняка балерины Ксешинской. Ведь они и не подозревали о штабе большевиков вблизи их пути. И вот судьба страны поворачивает политически нейтральную сотню к митингу. И надо же, что её останавливает именно тот самый матрос, что накануне убил их любимого есаула!.. Вроде бы обычная в тогдашнем революционном Петрограде потасовка, а ведь изменила весь ход истории страны. Современные аналитики-коммунисты на компьютере вычислили, что вероятность подобного развития событий вообще была почти нулевой." "Ну, не совсем нулевой, удивляясь самой теме своего разговора с незнакомой девушкой, улыбнулся Мухин. - Солдаты-резервисты и вся эта застоявшаяся в кубриках шпана годами запертого в заливе Балтийского флота к тому времени всем давно надоели. А как раз тут столкновение именно с казаками-фронтовиками. Да ещё профессионалы побили наглых дилетантов! Казакам простили даже ту привычную степную жестокость, с которой они перебили весь большевистский штаб." "Вот-вот, сейчас нам с вами самое время посмеяться над неким большевиком-грузином со звучной фамилией Сталин, которого зашибла насмерть копытом ошалевшая от грохота стрельбы в салоне казацкая лошадь прямо в клозете, когда он пытался приоткрыть дверь на шум... И над кумиром рабочего Петрограда, "оратором и философом, не то журналистом, не то несостоявшимся присяжным поверенным" Владимиром Лениным, которого некий станичник насадил на пику прямо на балконе. Между прочим как раз в тот момент, когда Ленин произносил речь." "Это была не просто речь, засмеялся Мухин, - а убедительный призыв к насильственному свержению законного правительства России." "Вы даже не представляете, насколько всё это НЕ СМЕШНО..." - мило сузив глаза, нахмурилась девушка. Действительно, не смешно, подумал Мухин. Недавно, к юбилею событий, по телевидению давали хронику тех дней. Несколько июльских часов, когда слух о победе над наглыми, вечно пьяными балтийцами молнией разнесся по Петрограду и повсюду начались бои, изменили весь казалось бы необратимый ход истории. Неожиданная передышка позволила либеральной части общества, деморализованной было стремительно набирающими мощь экстремистами, вернуть себе волю к сопротивлению казалось бы неизбежному и зловещему року. Подняли голову остатки императорской гвардии. Газеты умело представили противостояние фронтовиков-героев с дизертирами-резервистами, как битву России с анти-Россией. И катастрофическое развитие событий было остановлено, бесы были сметены подоспевшими с фронта частями. Арестованный царь был отправлен с семьей в ссылку и вернулся только после потрясшего весь мир тяжелейшего экономического кризиса тридцатых годов, присмиревший и без тени претензий на трон Соединенных Штатов России. Именно тогда неизменно правящая в СШР православно-демократическая коалиция и позволила себе выпустить из тюрем большевиков. Их легализовали, как единственный противовес русским нацистам. Незадолго до этого их германские единомышленники-антисемиты вдруг вполне законно пришли к власти в соседней стране и за короткое время успели провозгласить такие опасные и неприглядные намерения, что победившая десять лет назад Антанта направила в Германию экспедиционные корпуса. Фашистское правительство было свергнуто, нацистское движение запрещено. В стране реанимировали демократическую республику. Но зажигательные идеи "национальной революции" оказались не менее живучими, чем идеи революции социальной. Фашисты во всех странах, как и коммунисты, пережили лихие времена и возродились в виде легальных партий, которые все правительства цивилизованного мира, успешно стравливали между собой... После неслыханного промышленного бума в СШР, названного "русским чудом" сороковых годов демократы позволили себе терпеть обе эти партии. Пообтесавшись, они легально вошли в парламент. Всё это так, но, воля ваша, не смешно ли вообще обсуждать всю эту полузабытую давнюю историю с юной натурщицей только потому, что её почему-то так волнует именно этот чисто хрестоматийный миф о чёрной кошке? Почему она-то так оскорблена ренегатством бывшего активного коммуниста, а теперь не менее ярого сиониста Лейканда? Классовая ненависть? Но даже среди старых коммунистов, давно ставших довольно рутинной безыдейной партией, ничего подобного не наблюдается. Что могло ее так сильно взволновать? В России давно конфронтация стала цивилизованной. Лидеры разных партий, дружат семьями. Сплошные условности, а обострение отношений происходит только раз в пять лет - на очередных выборах. И опять же не на этом уровне. Классовый и социальный мир - реальность российского общества уже лет пятьдесят. И какая нам-то сегодня разница между красным флагом с серпом и молотом над штабом коммунистов в Смольном и красным же флагом с белым кругом, в котором двуглавый орёл держит в когтях свастику, над штабом фашистов в Кукиных палатах? Ни там, ни тут давно не строят никаких планов реставрации потерянного в июле 1917 года рая для трудящихся всех стран или освобождения от еврейства по планам Гитлера... И там и здесь изредка бушуют внутрипартийные страсти или идёт борьба за соответствующего избирателя. И тут и там силы самообороны на вертолётах и бронетранспортерах, тайные партийные суды и полиции, до которых большинству россиян нет никакого дела. "Вас что-то смущает в моем поведении? - прервала она его размышления неожиданно низким голосом, хотя до этого говорила совсем по-другому. Спрашивайте. Не сидеть же молча. Вячеслав Абрамович обожает славу. Он там надолго." "Как ваше имя?" "Действительно, я и забыла, что я не из тех, кого в вашем обществе представляют друг другу. Я - Марина. А вы - князь Андрей, как мне сказал Лейканд, когда увидел вас. Вы действительно князь?" "Из новых. Как бы второго сорта князь. Не из Голициных." "Вы даете мне понять, что и вы не из лучшего общества, так?" "А я вообще не знаю, из какого общества вы." "И не интересуетесь?" "Потому, что вы натурщица? Пожалуй, нет. Натурщица у Лейканда - это честь." "Бросьте, какая честь! Что вообще значит это затасканное слово, его не принимают всерьез сегодня в России. Честь князей таких-то... А на их репутации пробы ставить негде. Я пошла к Лейканду, естественно, ради денег, а не затем, чтобы стать Саскией двадцатого века на полотнах очередного Рембрандта. У меня и не было особого выбора. Что бы я ни перепробовала, все упиралось в эксплуатацию моей наготы. Лейканд - не исключение. Так что я скорее тело, чем личность. Не понимаете? О, да! Мы живем в великой свободной стране, богатейшей в мире. Россия диктует свою просвященную волю всему человечеству. И - мне, среди двадцати миллионов безработных, нищих и прочих, обойденных её величием. Понимаете, не тем, о ком вам кричат сытыми голосами демократические газеты, а мне лично. Впрочем, вам-то какое до всего этого дело!.." - она скомкала салфетку. Волна острой жалости вдруг поднялась в Мухине. К его немалому удивлению, он чувствовал небывалую раннее нежность к этому великолепному беззащитному существу. Он положил руку на ее холодный кулачок: "Мне все интересно в вас, Марина. Сам не знаю почему. Я давно никому из женщин ничего подобного не говорил. Если я вас не совсем раздражаю, расскажите мне о себе. Вы учились?" "Училась? После гимназии я провела два года в Бестужевке, пока не убили отца. А потом.. Потом и мама умерла. Я не из вашего круга, князь. Скорее наоборот." "Мне это все равно," - неожиданно для себя вздрогнул Андрей Владимирович потому, что вдруг вздрогнула она. "Среди художников встречаются князья?" "Я не художник, а морской архитектор. Вячеслав Абрамович учился со мной в не в Академии художеств, а в Кораблестроительной." Марина вдруг расцвела какой-то неожиданной для такой напряженной девушки застенчивой улыбкой: "А я уже боялась, что меня уступают очередному портретисту, претендующему на мою наготу." Ему остро, до головокружения, захотелось прикоснуться к ней. Приподнявшись он поклонился, приглашая на танец. Они спустились в зал. Лейканд издали поощрительно кивнул Марине, делая губами поцелуй. Лицо Марины исказила гримаса отвращения. Она резко отвернулась и положила руки на плечи Мухина. В центре зала было светлее, исчезло обаяние розового полумрака ложи, но девушка казалась такой же юной и здесь. От её спины в ладони Андрея Владимировича струился совершенно ему незнакомый ошеломляющий ток. Он испытывал сжимающий сердце страх, не имеющий ничего общего с привычной страстью от прикосновения к нежной женской коже. Глаза их встретились, и оба снова вздрогнули так, что испугали друг друга. Её сияющие под челкой густых темных волос бездонные глаза внезапно сузились словно от боли, одновременно увеличились и без того большие в темноте зрачки. Мухин невольно ослабил свои руки на ее спине. Она мотнула головой: "Это не вы. Это - мысли..." "Не выйти ли нам?" Она судорожно кивнула и ловко выскользнула из его рук. Он взял ее под руку и повел к выходу. Гардеробщик всмотрелся в Марину, потом в Мухина, но молча подал ее шубку. Они спустились на Невский. Сквозь густой рой снежинок сияли сотни реклам главного проспекта необъятной страны, раскинувшейся от выкупленной Аляски до присоединенной двадцать лет назад Сербии. На фоне Гостиного Двора искрились в ряд рождественские елки. Все рекламы были принципиально на русском языке, хотя тут был предствлен весь мир. На Садовой тихо кружила метель. Бездомные грелись на вентиляционных решетках метро у Летнего Сада.