Шокарев Сергей. Гоголь в Москве (сборник)

Сергей Шокарев, Борис Земенков, Дмитрий Ястржембский
Гоголь в Москве

Введение

   Великий Николай Васильевич Гоголь являлся одним из самых путешествующих классиков отечественной литературы. Полтавщина, Санкт-Петербург, Москва, Рим – эти места были для него родными, и каждое нашло отражение в его творчестве. И все же, Москва в жизни Гоголя занимает особое место. Более подробно об этом говорится в публикуемых в данном сборнике текстах. Пока же отметим самое важное: Москва сыграла ключевую роль в творческой и личной биографии писателя. Здесь создавались, публиковались и выходили на сцену важнейшие произведения писателя. В Москве Гоголь подолгу жил, любил сюда приезжать, прожил последние годы и скончался. Одна из самых трагических страниц в истории отечественной литературы – сожжение Гоголем второго тома «Мертвых душ» и его уход из жизни – стала вместе с тем и страницей истории Москвы. Могила писателя окружена таинственными легендами, ставшими важнейшей составляющей московской мистической мифологии. В Москве более, чем в других городах, запечатлена память о Гоголе – создан Музейный центр «Дом Гоголя», воздвигнуты памятники, возрожден первоначальный облик могильного памятника. Все это заставляет снова обратиться к теме «Гоголевской Москвы», актуальной еще и потому, что архитектурные памятники, связанные с именами писателя и его современников, все чаще и чаще уходят в небытие. Исчезает не только материальная оболочка, но и душа города, наполненная призраками великих прошлого.
   В настоящем сборнике опубликованы работы, посвященные различным аспектам гоголевского москвоведения. Его основу составляет повторная публикация классической работы известного москвоведа Бориса Сергеевича Земенкова (1903–1963) «Гоголь в Москве» (1954). Созданная более полувека назад, она и до сих пор не утратила своего значения, благодаря огромному фактическому материалу. Вместе с тем, нельзя не обратить внимания на то, что в наши дни многие положения этой книги звучат более чем странно. В ней явственно чувствуется дух эпохи, очень сильна ее идеология. Почему труд Земенкова о Гоголе оказался именно таким и в чем его значение в наши дни, разъясняет статья Д.А. Ястржембского, посвященная биографии и творчеству этого видного москвоведа.
   Продолжает тему гоголевской Москвы в локальном варианте работа С.Ю. Шокарева «Арбат в жизни Гоголя». Изо всех местностей Москвы Арбат является самой гоголевской. Здесь писатель жил и умер, здесь установлены два памятника и создан его мемориальный музей. В этой работе не только открывается тема Арбата в жизни Гоголя, но и по-новому раскрывается сам Арбат, который москвичи привыкли считать в большей степени пушкинским (как известно, поэт прожил на Арбате первые месяцы после своей женитьбы).
   Как уже говорилось выше, мистические предания окружают могилу Гоголя и историю ее перенесения с кладбища Данилова монастыря на Новодевичье. Московские предания повествуют о том, что при вскрытии могилы якобы обнаружилось, что писатель был захоронен еще живым, другая легенда рассказывает о трубах, которые вели от могилы к поверхности земли, чтобы Гоголь не задохнулся, если проснется… Наконец, еще более широкое распространение и свою историографию имеет представление о том, что голова Гоголя была утрачена, и при вскрытии могилы ее не обнаружили. Разобраться в этом вопросе попытались С.Ю. Шокарев и Д.А. Ястржембский, которые не только обобщили уже имеющиеся данные по этому вопросу, но и опубликовали новый источник – свидетельства еще одного очевидца вскрытия могилы великого писателя.
   Юбилей Гоголя остался позади, но изучение гоголевской темы продолжается…

Борис Земенков. Гоголь в Москве

   Николай Васильевич Гоголь. Портрет работы Ф.А. Моллера

1

   Значительна роль Москвы в жизни и творчестве великого русского писателя Николая Васильевича Гоголя.
   Здесь он писал «Мертвые души», закончил новую редакцию «Тараса Бульбы» и «Портрета», работал над «Тяжбой» и повестью «Рим».
   Ряд его московских впечатлений отражен в «Мертвых душах». Яркой декларацией отношения Гоголя к крепостнической Москве 1830-х годов являются его общеизвестные «Петербургские записки 1836 года». Многочисленные высказывания Гоголя о Москве щедро рассеяны в его переписке.
   Москва в лице своих прогрессивных деятелей оказала немалую поддержку дарованию Гоголя. В 1835 году в московском журнале «Телескоп» появилась статья В. Г. Белинского «О русской повести и повестях г. Гоголя», определившая высокое место Гоголя в русской литературе. Вспоминая о том огромном впечатлении, какое произвели на современников статьи Белинского, И. А. Гончаров писал: «Без него, смело можно сказать, и Гоголь не был бы в глазах большинства той колоссальной фигурой, в какую он, освещенный критикой Белинского, сразу стал перед публикой»¹.
   В московских постановках «Ревизора», «Женитьбы», «Игроков» благодаря непревзойденной игре М.С. Щепкина, В.И. Живокини, С.В. Шуйского совершеннее раскрылось общественно-политическое содержание драматургии Гоголя. Не случайно в «Развязке Ревизора» выразителя и толкователя своих авторских замыслов Гоголь именует просто «Михайло Семенович Щепкин». Уже о первых спектаклях «Ревизора» московский журнал «Молва» писал: «Посмотрите, какие толпы хлынули на его комедию, посмотрите, какая давка у театра, какое ожидание на лицах!..»²
   «Самые образованные семейства, жившие в Москве, интересовались нашим великим юмористом, ценили его талант и входили с ним в близкие отношения», – отмечает современник³. Гоголь принимает деятельное участие в литературных вечерах Москвы. Долгие годы восхищенные слушатели помнят, как непревзойденно читал он «Женитьбу» и «Тяжбу». Неизгладимый след в жизни литературной Москвы оставили его чтения отдельных глав «Мертвых душ». Выдающимся событием было чтение Гоголем «Ревизора» 5 ноября 1851 года.
   Уже после первого посещения Москвы, в 1832 году, Гоголь признавался: «Тянет в Москву»⁴. В мае 1836 года он писал своему другу М. С. Щепкину: «… По возврате из-за границы я намерен основаться у вас в Москве»⁵. Через несколько дней он сообщал С. Т. Аксакову: «… По возвращении из чужих краев я постоянный житель столицы древней»⁵. В 1848 году Гоголь говорил Ф. В. Чижову, что «любит Москву и желал бы жить в ней…»⁷. В 1850 году, когда плохое состояние здоровья вынудило его жить в родной Васильевке, он сетует: «Ни за что бы я не выехал из Москвы, которую так люблю»⁸. В статье «Похождения Чичикова, или «Мертвые души» (1842 г.) В.Г. Белинский указывал, что «Гоголь… возвращаясь на родину, жил преимущественно в Москве»⁹. Если подсчитать по дням все время, проведенное им в Москве, то оно составит около четырех с половиной лет, то есть вдвое больше того, что прожил в Москве А. С. Пушкин после возвращения из ссылки.
   Гоголь горячо любил Москву, как сердце России. «Изо всех российских городов Москва есть истинный русский город, сохранивший свою национальную физиогномию, богатый историческими воспоминаниями, ознаменованный печатью священной древности, и за то нигде сердце русского не бьется так сильно, так радостно, как в Москве», – указывал В. Г. Белинский¹⁰. Так же и для Гоголя Москва, озаренная славой героической истории русского народа, его древняя столица, становится олицетворением родины. «Москва моя родина», – пишет он в 1841 году¹¹. Гоголь проникновенно чувствует нерушимую кровную связь Москвы с необъятными пространствами «нашей неизмеримой, нашей родной русской земли»¹². «Москва нужна для России; для Петербурга нужна Россия», – читаем мы в его «Петербургских записках 1836 года»¹³.
   Для Гоголя Петербург стал одним из тяжких разочарований юности. Пробыв здесь всего несколько месяцев, он сообщал родным: «Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал»¹⁴. «Бездушен, как сам Петербург», – отзывался он впоследствии о городе своих юношеских мечтаний¹⁵. Постоянная борьба с нуждой, скитания по нетопленным квартирам, неудача с профессорством, злобная травля реакционными кругами «Ревизора» навсегда отчуждают Гоголя от Петербурга. На фоне трудных петербургских лет Москва становится для него городом, куда «едешь прямо домой, а не в гости»¹⁶. Здесь скорее были оценены его произведения, здесь в трудные дни он не раз находил дружескую поддержку. Уже в 1839 году он сообщал матери: «…там у меня есть многие приятели и друзья, которые доказали мне на деле истинную приязнь и дружбу»¹⁷. В 1843 году он благодарно вспоминал о немалом материальном подспорье, оказанном ему Москвой во время его долгой и взыскательной работы над первым томом «Мертвых душ»: «Не могу до сих (пор) вспомнить без глубокого душевного умиления о той помощи и о тех нежных участиях, которые шли ко мне всегда из Москвы. Петербургу просто некогда подумать обо мне. Кому, например, придет в голову сделать вопрос: этот человек ниоткуда не получает ни копейки дохода, ничего не печатает в течение шести лет – чем он живет в это время…»¹⁸.
   Любовь Гоголя к Москве резко бросалась в глаза его знакомым. П.А. Плетнев с обидой выговаривал ему из Петербурга: «Ко мне ты заезжал, как на станцию, а к ним (в Москву. – Б. 3.) как в свой дом»¹⁹. Обращаясь к В. А. Жуковскому, Гоголь писал: «В Москву ты приедешь, как в родную свою семью»²⁰.
   Даже помпезность внешнего облика Петербурга – парадное великолепие дворцов, Невы, набережных, Невского – не могла обворожить его. Встретившийся с ним в 1839 году в Петербурге Белинский записывает: «…Гоголя видел два раза… все с ироническою улыбкою спрашивает меня, как мне понравился Петербург. Невский проспект – чудо, так что перенес бы его, да Неву, да несколько человек в Москву»²¹. В. Ф. Чижов рассказывает, как Гоголь, вернувшись из Рима, этого города-памятника, говорил ему: «… кто сильно вжился в жизнь римскую, тому после Рима только Москва и может нравиться»²².
   Гоголь был чутким ценителем архитектурных памятников. П. В. Анненков вспоминает, как Гоголь, приведя его к Форуму, «указывал точки, с которых должно смотреть на целое, и способы понимать его»²³. А. О. Смирнова описывает, как он, показывая ей один из памятников, предварительно обязал «не смотреть в правую сторону… и вдруг велел обернуться. Мы ахнули от удивления и восторга… «Вот вам и Микель-Анджело! – сказал Гоголь. – Каков?»²⁴ Погодин отмечает, что, показывая памятник, Гоголь даже «выбирал время, час, погоду, – светит ли солнце или пасмурно на дворе, и множество других обстоятельств…»²⁵
   Привольна раскинувшаяся на живописных возвышенностях Москва пленила своей красотой Гоголя. Широкие просторы, обилие зелени, красочные пятна Древних колоколен придавали особое своеобразие московскому пейзажу. Белинский считал, что в Москве «…такие живописные ландшафты»²⁶. «В Москве на каждой версте прекрасный вид», – говорил А. И. Герцен²⁷. И невольно вспоминается Москва, когда мы читаем у Гоголя, что для впечатляемости городского ансамбля нужно, «чтобы каждая часть, каждая отдельно взятая масса домов представляла живой пейзаж. Нужно толпе домов придать игру, чтобы она, если можно так выразиться, заиграла резкостями, чтобы она вдруг врезалась в память и преследовала бы воображение. Есть такие виды, которые век помнишь…»²⁸. Гоголь любил не только сам в дальних прогулках любоваться Москвой, но и показывать ее другим. П. В. Анненков, встретившийся с ним в Москве в 1851 году, вспоминает, как Гоголь предложил ему «прогулку по городу»²⁹.
   Гоголь пытливо интересуется историей Москвы, просит снабжать его книгами на эту тему, «дабы окунуться покрепче в коренной русский дух»³⁰. Он с увлечением изучает архитектурные памятники Москвы, стремится понять красоту ее древнего зодчества. О системе и продуманности осмотров Гоголя свидетельствуют его, как всегда скупые, пометы в записных книжках: «Никола в Столпах. В Кривом переулке близ Успенья. Мартын исповедник… Подле гостиного двора Троица Грузинская… Фили, церковь, кладбище, 3 версты; Кунцево, 7 верст… Измайлово. Собор. Виноградный сад. Черкизово – патриаршее село. Патриарший дом… Симонов монастырь. Коломенское – 6 верст. Царицыно, недостр[оенный] дворец Баженова. Перерва… Ост[анкино]» ³¹. «Пора вам в Москву, – писал он своему другу художнику Александру Иванову. – Здесь так много открывается древностей… что вы не обсмотрите и в целые годы»³². Любовное отношение Гоголя к Москве ярко сказалось в его гневной отповеди К. С. Аксакову, пытавшемуся в своих высказываниях превратить величавый народный символ – Москву в пошлый славянофильский лубок: «Я не прощу вам того, что вы охладили во мне любовь к Москве. Да, до нынешнего моего приезда в Москву я более любил ее, но вы умели сделать смешным самый святой предмет. Толкуя беспрестанно одно и то же, пристегивая сбоку припеку при всяком случае Москву, вы не чувствовали, как охлаждали самое святое чувство вместо того, чтобы живить его… стряхните пустоту и праздность вашей жизни! Пред вами поприще великое, а вы дремлете за бабьей прялкой»³³.

   Сергей Тимофеевич Аксаков
 
   Переходя к теме взаимоотношений Гоголя с москвичами, необходимо подчеркнуть, что весьма скупо дошедшие до нас воспоминания современников не только не раскрывают подлинную картину этих взаимоотношений, но в значительной мере сужают и искажают ее своей односторонностью, выводя на первый план М. П. Погодина, С. П. Шевырева и семейство Аксаковых. Между тем Аксаковы, Погодин, Шевырев не только никогда не могли подняться до понимания творчества Гоголя, но вне поля их зрения во многом оказывалась и вся сложность и значительность самой личности писателя. В 1847 году Гоголь признавался: «Отношенья мои стали слишком тяжелы со всеми теми друзьями, которые поторопились подружиться со мной, не узнавши меня. Как у меня еще совсем не закружилась голова, как я не сошел еще с ума от всей этой бестолковщины – этого я и сам не могу понять!»³⁴ Различные знаки внимания, деловые услуги со стороны этого окружения Гоголя сопровождались – и путем личного влияния и путем печатных высказываний – настойчивыми попытками переключить писателя на свои идейные позиции, на позиции славянофильства, что осложняло отношения, а временами ставило их на грань полного разрыва.
   В 1847 году Гоголь писал А. О. Смирновой: «Не будут живы мои образы, если я не сострою их из нашего материала, из нашей земли, так что всяк почувствует, что это из его же тела взято. Тогда только он проснется и тогда только может сделаться другим человеком… вот вам исповедь литературного труда моего… С московскими моими приятелями об этом не рассуждайте… Пусть их путаются обо мне; я их вразумлять не буду»³⁵. «… Честный… сын своей земли», писавший, по выражению И. А. Некрасова, «не то, что было легче для его таланта, а… то, что считал полезнейшим для своего отечества»³⁶, Гоголь с негодованием относился к их фальшивой и суетной игре в «народность». Он считал, что «…истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа»³⁷. «Писатель, – утверждал Гоголь, – если только он одарен творческою силою создавать собственные образы, воспитайсь прежде, как человек и гражданин земли своей, а потом уже принимайся за перо! Иначе будет все невпопад»³⁸. В 1846 году, решительно отказываясь принять участие в изданиях славянофилов, Гоголь резко писал Н. М. Языкову: «Статья все же будет моя, а не их; стало быть, им никакой чести…
   Воспитай прежде себя для общего дела, чтобы уметь точно о нем говорить, как следу[ет]. А они: надел кафтан да запустил бороду, да и воображают, что распространяют этим русский дух по русской земле!.. скажи так, что я весьма понял всякие ко мне заезды по части статьи отдаленными и деликатными дорогами, но не хочет ли он понюхать некоторого словца под именем: нет? Это словцо имеет запах не совсем дурной, его нужно только получше разнюхать»³⁹.

   Михаил Петрович Погодин
 
   Лишь почти насильственно, эксплуатируя материальную зависимость от него, Погодину удалось вырвать у Гоголя для «Москвитянина» отрывок повести «Рим» (1842 г.). В 1845 году Гоголь дал убийственную характеристику погодинского журнала: «Москвитянин», издаваясь уже четыре года, не вывел ни одной сияющей звезды на словесный небосклон! Высунули носы какие-то допотопные старики, поворотились… и скрылись, тогда как с русским ли человеком не наделать добра на всяком поприще!»⁴⁰ Через несколько лет аналогичный отзыв о «Москвитянине» даст и И.С. Тургенев: «…печатать в нем, – значит бросить свои вещи ночью в темную яму в безлюдном месте»⁴¹.
   Было бы ошибкой видеть в связях Гоголя с Москвой лишь его отношения с Аксаковыми, М. П. Погодиным и С. П. Шевыревым. Переписка самого писателя, а также его записные книжки значительно расширяют наше представление о круге его московских знакомств. Дружественные отношения связывали его с великим русским актером М.С. Щепкиным, с профессорами Московского университета О.М. Бодянским, Ф.И. Иноземцевым и П.Г. Редкиным, с известными собирателями народной поэзии М. А. Максимовичем и П.В. Киреевским, с одним из первых исследователей памятников древнего зодчества Москвы, архитектором Ф.Ф. Рихтером. В Москве Гоголь встречается с В.Г. Белинским, Е.А. Баратынским, Т.Н. Грановским, М. Ю. Лермонтовым, Н.П. Огаревым, А.Н., Островским, И.С. Тургеневым, с художниками И.К. Айвазовским, П.А. Федотовым, с декабристами М. М. Нарышкиным и М.А. Фонвизиным. Он постоянно бывает на литературных вечерах у А.П. Елагиной и Д.Н. Свербеева. И когда мы сегодня посещаем в Москве связанные с Гоголем памятные места, они знакомят нас с рядом существенных фактов из жизни и творчества этого великого художника слова.

2

   В конце июня 1832 года Гоголь впервые въехал в Москву. Низкие тучи, серая дымка дождя, грязь встретили его. Эти дни в Москве были пасмурными и холодными; температура нередко приближалась к 20 градусам¹. 4 июля он писал матери: «…погода была самая скверная, дожди проливные… я в Москву приехал нездоровым… здешние врачи советуют мне недельку обождать для совершенного поправления»².
   Убог был день «заштатной» столицы. Пожелтевшие страницы «Московских ведомостей» уныло повествуют:
   – о том, что Московская дворцовая контора продает на Пресненских прудах… «карасей отборных»³;
   – о том, что «…Московский попечительный комитет императорского человеколюбивого общества вызывает чрез сие желающих принять на себя починку колодезя… в доме, пожертвованном комитету, на Моросейской улице…»⁴;
   – о том, что «…Дорожная комиссия по Московской губернии, по неуспеху в торгах на скошение травы на тротуарах по Рязанскому и Владимирскому трактам, вызывает желающих…»⁵.
   Скупым языком газетных объявлений сообщается о продаже живых «душ» наравне с турецкими шалями, каретами, караковыми жеребцами, годными для «господ офицеров». Однако далеко не всегда крепостной люд безропотно подчинялся своему положению. В дни приезда Гоголя в Москву некая коллежская асессорша истошно взывала со страниц газеты: «Умершего мужа моего дворовый человек Алексей Журило, 28 лет, росту… белокур, глаза серые… бежал»⁶.
   Барская Москва, сохраняя во многих чертах своего быта вековые традиции, скудела с каждым годом. Если в конце XVIII века 8,6 тысячи проживавших в Москве дворян обслуживала 61 тысяча дворовых, то в 1834–1840 годах на 15,7 тысячи дворян приходится дворовых всего 67 тысяч ⁷. Из номера в номер «Московские ведомости» раскрывают безрадостную картину все растущего дворянского разорения. Продаются овеянные романтической дымкой семейных преданий прадедовские усадьбы, с молотка идут на аукционных торгах просроченные по закладным имения сановных действительных и тайных советников, лихих штабс-ротмистров, помещиков, промотавшихся на картах и борзых. Покинув Москву, Гоголь делится впечатлениями с поэтом И. И. Дмитриевым: «Полное, роскошное лето! Хлеба, фруктов, всего растительного гибель! А народ беден, имения разорены и недоимки неоплатные… Помещики видят теперь сами, что с одним хлебом и винокурением нельзя значительно возвысить свои доходы. Начинают понимать, что пора приниматься за мануфактуры и фабрики; но капиталов нет, счастливая мысль дремлет, наконец умирает, а они рыскают с горя за зайцами…»⁸.
   «В Москве повсюду встречаете вы купцов, – говорит В. Г. Белинский, – и все показывает вам, что Москва, по преимуществу, город купеческого сословия»⁹. По его словам, «она одевает всю Россию своими бумажно-прядильными изделиями; ее отдаленные части, ее окрестности и ее уезд – все это усеяно фабриками и заводами, большими и малыми»¹⁰. По статистическим данным, в Москве 1834–1840 годов на 15,7 тысячи дворян приходилось 17,8 тысячи купцов¹¹. В 1840-х годах в Москве и уезде было 787 фабрик, на которых работало 50 тысяч рабочих¹². По выражению Гоголя, «Москва – кладовая, она наваливает тюки да вьюки, на мелкого продавца и смотреть не хочет… Москва не глядит на своих жителей, а шлет товары во всю Русь; Петербург продает галстухи и перчатки своим чиновникам»¹³.
   Дворянское общество Москвы, обеспеченное трудом крепостных, продолжало жить патриархально – праздно, невежественно и сыто. Впоследствии А. И. Герцен вспоминал, что «…в Москве жизнь больше деревенская, чем городская, только господские дома близко друг от друга. В ней… живут себе образцы разных времен, образований, слоев, широт и долгот русских. В ней Ларины к Фамусовы спокойно оканчивают свой век; но не только они, а и Владимир Ленский и наш чудак Чацкий; Онегиных было даже слишком много. Мало занятые, все они жили не торопясь, без особых забот, спустя рукава»¹⁴. Он отмечал, что «…в Москве есть своего рода полудикий, полуобразованный барский быт… В добрейшей Москве можно через газеты объявить, чтоб она в такой-то день умилялась, в такой-то обрадовалась: стоит генерал-губернатору распорядиться и выставить полковую музыку или устроить крестный ход»¹⁵.
   Паразитическая жизнь дворянской Москвы неизменно вызывала и у Гоголя чувство резкой неприязни. Гоголь решительно отказывался посещать вечера московской знати. Реакционный стихотворец, сенатор М. А. Дмитриев, племянник известного поэта, в неизданных воспоминаниях желчно рассказывает о том, что когда всесильный генерал-губернатор Москвы князь Д. В. Голицын учредил у себя литературные собрания, «долго не являлся один Гоголь. Как ни старались, как ни хлопотали его почитатели, Шевырев и Погодин, ввести его к князю: никак не удавалось!»¹⁶.
   Косная, фамусовская Москва с пошлыми интересами, не идущими дальше чинов, семейных сплетен и званого обеда, по определению Гоголя, – «… старая домоседка, печет блины, глядит издали и слушает рассказ, не подымаясь с кресел, о том, что делается в свете… Москва всегда едет, завернувшись в медвежью шубу, и большею частию на обед»¹⁷. С большим сарказмом живописует портрет москвича В. Г. Белинский: «Лицо москвича никогда не озабочено: оно добродушно и откровенно, и смотрит так, как будто хочет вам сказать: а где вы сегодня обедаете?»¹⁸ – «Что касается до жизни (в Москве. – Б. З.)… – иронически писал Гоголь другу своей юности А.С. Данилевскому, – …ты увидишь, что тебе совершенно не нужно будет дома обедать, и побуждения не будет для этого Кроме того, что это очень скучно…»¹⁹.
   Пустая чревоугодническая жизнь, бесплодные споры, прекраснодушные мечтания нередко подменяли в Москве живую творческую деятельность. В.Г. Белинский так характеризовал литературную жизнь Москвы этих лет: «Где, если не в Москве, можете вы много говорить о своих трудах, настоящих и будущих, прослыть за деятельнейшего человека в мире – и, в то же время, ровно ничего не делать? Где, кроме Москвы, можете вы быть довольнее тем, что вы ничего не делаете, а время проводите преприятно?.. москвичи же ограничиваются только беседами и спорами о том, что должно делать, беседами и спорами, часто очень умными, но всегда решительно бесплотными»²⁰. Ту же суровую оценку быта московской литературной среды мы находим и у Гоголя: «Они люди умные, но многословы и от нечего делать толкут воду в ступе» ²¹. По его словам, «… в Москве все журналы, как бы учены ни были, но всегда к концу книжки оканчиваются картинкою мод… Московские журналы говорят с Канте, Шеллинге и проч. и проч.; в петербургских журналах говорят только о публике и благонамеренности. В Москве журналы идут наряду с веком, но опаздывают книжками… В Москве литераторы проживаются в Петербурге наживаются»²². Жизнь Гоголя была самоотверженным под вигом высокого писательского труда. Потому-то так велико его негодование на праздность москвичей. «Мерзавцы вы все, московские литераторы, – возмущенно писал он Погодину в 1835 году. – …Вы все только на словах. Как! затеяли журнал, и никто не хочет работать!.. Страм, страм, страм!.. ваши головы думают только о том, где бы и у кого есть блин во вторник, середу, четверг и другие дни»²³.
   Но наряду с этой барской сытой Москвой была и другая, культурная и образованная. В этой Москве не погасла память о декабристах, из дома в дом ходили в списках запрещенные стихи Пушкина и Рылеева. В Московском университете, в общежитии «казеннокоштных» студентов, вокруг В. Г. Белинского образуется кружок передовой молодежи – «Литературное общество 11-го нумера». В кипучем кружке А. И. Герцена и Н. П. Огарева мечтают о борьбе за свободу и о мести за декабристов. Философские споры не смолкают до утра в мезонине у Н. В. Станкевича. У декабриста М. Ф. Орлова и у П. Я. Чаадаева ведутся вольнолюбивые беседы. Жизнь многих культурных домов Москвы окрашена в эти годы широкими литературными интересами. Тяжкий гнет николаевской реакции не смог задавить в Москве все проявления общественной мысли.