Шоу Бернард. Андрокл и лев

Шоу Бернард

Андрокл и лев

   Бернард Шоу
   Андрокл и лев
   Пьеса-притча
   ПРОЛОГ
   Увертюра: шум леса, львиное рычание, чуть слышный гимн
   христиан.
   Тропинка в густой чаще. В глубине раздается скорбный,
   унылый львиный рык; он приближается. Из-за деревьев,
   хромая, выходит лев, правая передняя лапа поджата, в ней
   торчит огромный шип. Лев садится и внимательно
   рассматривает лапу. Лижет ее. Трясет. Скребет ею по
   земле, пытаясь избавиться от занозы, но только усиливает
   боль. Жалобно скулит. Снова лижет лапу. Из глаз его
   катятся слезы. С трудом ковыляя на трех лапах, сходит с
   тропинки и, обессилев от боли, ложится под деревом.
   Испустив долгий вздох, словно воздух вышел из
   тромбона, засыпает.
   На тропинке появляются Андрокл и его жена Мегера. Он
   невысокий, тощий, смешной человечек без возраста, ему
   можно дать и тридцать лет, и все пятьдесят пять. У него
   рыжеватые волосы, водянисто-голубые добрые глаза,
   нервные ноздри и внушительный лоб; но на этом и
   кончаются его привлекательные черты: его руки, ноги, да
   и все тело - в общем-то сильные - кажутся высохшими от
   истощения. Он тащит огромный тюк, очень плохо одет и
   выглядит усталым и голодным.
   Его жена - изнеженная, пухлая неряха в расцвете лет,
   недурна собой. У нее нет никакой поклажи, только палка,
   на которую она опирается на ходу.
   Мегера (внезапно кидая палку на землю). Я не сделаю больше ни шагу. Андрокл (с усталой мольбой). О, не начинай все снова, моя ненаглядная. Какой
   смысл останавливаться каждые две мили и говорить, что ты больше не
   сделаешь и шагу? Нам нужно к ночи добраться до следующего селения. В
   этом лесу водятся дикие звери; говорят, даже львы есть Мегера. Сказки. Ты вечно пугаешь меня дикими зверями, чтобы заставить идти,
   когда я еле ноги волочу; а я и так чуть жива. Мы еще ни одного льва не
   видели. Андрокл. А тебе хотелось бы его увидеть, моя ненаглядная? Мегера (срывая тюк у него со спины). Ах ты, скотина, тебе плевать, что я
   устала, плевать, что со мной будет (кидает тюк на землю): ты думаешь
   только о себе. Ты! Ты! Ты! Всегда только ты! (Садится на тюк.) Андрокл (с печальным видом опускается на землю и, опершись локтями на
   колени, обхватывает голову руками) Всем нам приходится порой думать о
   себе, моя ненаглядная. Мегера. Мужчина должен иногда подумать и о жене. Андрокл. Это не всегда от него зависит, моя ненаглядная. Ты-то не даешь мне
   забывать о тебе. Но я тебя не виню. Мегера. Не виню! Еще бы ты стал меня винить! Моя это вина - что я вышла за
   тебя замуж? Андрокл. Нет, ненаглядная, моя. Мегера. Хорошенькие вещи ты мне говоришь! Ты разве со мной не счастлив? Андрокл. Я не жалуюсь, моя любовь. Мегера. Постыдился бы! Андрокл. Я и стыжусь, моя ненаглядная. Мегера. Вовсе нет, ты гордишься. Андрокл. Чем, любимая? Мегера. Всем. Тем, что превратил меня в рабыню, а себя в посмешище. Разве
   это честно? Из-за твоих смиренных речей да повадок, словно ты и воды не
   замутишь, люди прозвали меня ведьмой. Только потому, что на вид я
   здоровая, крупная женщина, добродушная и немного вспыльчивая, а ты
   вечно доводишь меня до поступков, о которых я потом сама сожалею, люди
   говорят: "Бедняга, ну и собачья жизнь у него с этой женой!" Побыли бы
   они в моей шкуре! Думаешь, я не знаю? Прекрасно знаю. Знаю! Знаю!
   (Визжит.) Знаю! Андрокл. Да, моя ненаглядная, я знаю, что ты знаешь. Мегера. Так почему ты не относишься ко мне как положено, почему не хочешь
   быть хорошим мужем? Андрокл. Что я могу поделать, моя ненаглядная? Мегера. Что можешь поделать? Ты можешь вспомнить о своем долге, вернуться к
   домашнему очагу и друзьям, совершать жертвоприношения богам, как все
   добропорядочные люди, а не подвергать нас травле за то, что мы грязные
   богохульники, атеисты, о которых никто доброго слова не скажет. Андрокл. Я не атеист, моя ненаглядная; я - христианин. Мегера. Разве это не то же, только хуже в десять раз? Всем известно, что
   христиане - последние из последних. Андрокл. В точности как мы, моя ненаглядная. Мегера. Говори о себе. Как ты смеешь сравнивать меня со всяким сбродом? У
   моего отца был собственный трактир; будь проклят день, когда ты
   появился впервые у нашей стойки. Андрокл. Не спорю, я был привержен, моя ненаглядная. Но я бросил пить, когда
   сделался христианином. Мегера. Лучше бы оставался пьянчугой. Я могу простить человеку, что он
   привержен к спиртному, это вполне естественно; что греха таить, я и
   сама не прочь пропустить глоточек. Но я не могу перенести, что ты
   привержен к христианству. И хуже того - ко всякому зверью. Как можно
   держать дом в чистоте, если ты тащишь в него бродячих кошек и
   потерявших хозяев дворняг и вообще разных "убогоньких" со всей округи?
   Ты вырывал хлеб у меня изо рта, чтобы их накормить, сам знаешь,
   вырывал, и не пытайся спорить. Андрокл. Только когда они были голодны, а тебя стало чересчур разносить, моя
   ненаглядная. Мегера. Давай, оскорбляй меня, не стесняйся. (Поднимаясь.) Ох, я больше не
   вынесу. Ты сидел и часами разговаривал с этими бессловесными тварями, а
   для меня и словечка не находил. Андрокл. Они никогда мне не отвечают, моя ненаглядная. (Встает и снова
   взваливает тюк на спину.) Мегера. Что же, если звери тебе дороже, чем собственная жена, живи с ними
   тут, в лесу. С меня довольно. Я устала от них и от тебя. Я ухожу. Я
   возвращаюсь домой. Андрокл (преграждая ей путь). Не надо, моя ненаглядная, не расстраивайся ты
   так. Мы не можем вернуться. Мы все продали; мы умрем с голоду; меня
   отправят в Рим и кинут львам... Мегера. Так тебе и надо! Желаю львам приятного аппетита! (Визжит.) Ты уйдешь
   с дороги или нет? Пустишь меня обратно домой? Андрокл. Нет, моя ненаглядная... Мегера. Тогда я пойду прямо через лес; и когда меня сожрут дикие звери, ты
   поймешь, какую жену ты потерял. (Бросается в лес и чуть не падает,
   споткнувшись о спящего льва.) Ой! Ой! Ой! Энди! Энди!
   Мегера неверными шагами идет обратно и обрушивается в
   объятия Андрокла; тот под ее тяжестью падает на свой
   тюк.
   Андрокл (высвобождаясь из-под нее, в сильном волнении, похлопывая ее по
   рукам). Что с тобой, моя драгоценная, моя лапушка? Что случилось?
   (Приподнимает ей голову.)
   Онемев от ужаса, она тычет пальцем в спящего льва.
   Андрокл осторожно крадется к тому месту, куда она
   указала. Мегера с усилием поднимается на ноги и,
   шатаясь, идет следом.
   Мегера. Не надо, Энди: он тебя убьет. Вернись.
   Лев заливисто храпит. Андрокл видит льва и, отпрянув,
   падает без чувств в объятия Мегеры. Мегера валится на
   тюк Андрокла. Они раскатываются в разные стороны и
   лежат, вытаращив друг на друга глаза. Слышно, как
   тяжко стонет в лесу лев.
   Андрокл (шепотом). Ты видела? Лев! Мегера (в отчаянии). Боги послали его нам в наказание за то, что ты
   христианин. Забери меня отсюда, Энди. Спаси меня. Андрокл (поднимаясь). Мегги, для тебя есть только один шанс спастись. Ему
   понадобится минут двадцать, а то и больше, чтобы меня съесть, - я ведь
   довольно жилистый и жесткий, - удирай, тебе этого времени за глаза
   хватит. Мегера. Ох, не говори так.
   Лев поднимается с громким стоном и, хромая, идет к ним.
   Ах! (Падает в обморок.) Андрокл (дрожа всем телом, но заслоняя от льва Мегеру). Не подходи к моей
   жене, слышишь?
   Лев стонет. Андрокл еле держится на ногах от страха.
   Мегги, беги. Спасайся! Если я отведу от него глаза, нам конец.
   Лев поднимает раненую лапу и жалобно машет ею перед
   носом Андрокла.
   Ох, он хромой, бедняжка. У него в лапе колючка. Ужасная, огромная
   колючка. (Полон сочувствия.) Бедняжка! Нам забралась гадкая колючка в
   лапку-тяпку? Нам так плохо, что мы даже не можем проглотить на завтрак
   вкусного маленького христианина? Ну, сейчас добрый христианин вытащит
   нам эту колючку, и мы сможем потом проглотить доброго маленького
   христианина и его вкусную большую, мягкую-премягкую женушку-помпонушку.
   Лев отвечает жалобными стонами.
   Да, да, да, да, да. Ну-ка, ну-ка. (Берет лапу в руки.) Мы не станем
   кусаться и царапаться не станем, даже если будет чуть-чуть-чуть больно.
   Ну-ка, сделай бархатные лапки. Умница. (Осторожно тянет к себе занозу.)
   Лев, сердито взревев от боли, так резко вырывает лапу.
   что Андрокл падает на спину.
   Спокойненько! Этот гадкий, злой маленький христианин сделал лапке
   бо-бо?
   Лев стонет утвердительно и вместе с тем словно
   оправдываясь.
   Ну, дернем еще один малюсенький разочек, и все будет позади.
   Малюсенький-крохотусенький, и станем потом жить-поживать да добро
   наживать. (Снова дергает колючку.)
   Лев громко лязгает зубами.
   Мы не будем пугать нашего доброго, хорошего доктора, нашу заботливую
   нянюшку. Ведь не больно было, ни капельки не больно. Еще разок.
   Покажем, что большой храбрый лев совсем не боится боли, не то что этот
   плакса-вакса, рева-корова христианин. Оп-ля! (Выдергивает занозу.)
   Лев ревет от боли и размахивает во все стороны лапой.
   Видишь? (Показывает льву колючку.) Там больше ничего нет. Теперь
   полижем лапку, чтобы не получилось гадкого воспаления. Погляди. (Лижет
   себе руку.)
   Лев понятливо кивает головой и принимается усердно
   лизать лапу.
   Умненький маленький левчик-ревчик. Мы поняли нашего доброго старого
   друга Энди-Рэнди.
   Лев лижет его лицо.
   Да, мы сделаем Энди-Рэнди чмок-чмок!
   Лев изо всех сил виляя хвостом, поднимается на задние
   лапы и обнимает Андрокла. С перекошенным от боли лицом
   тот кричит.
   Бархатные лапки! Бархатные лапки!
   Лев втягивает когти.
   Умница.
   Андрокл обнимает льва. Лев подхватывает хвост лапой и
   обнимает ею Андрокла за талию, Андрокл берет другую лапу
   льва вытягивает вперед руку, и оба они в полном восторге
   принимаются вальсировать круг за кругом, пока не
   скрываются в лесу.
   Мегера (которая пришла в это время в себя). Ах ты трус, со мной ты уже много
   лет не танцуешь, и - нате вам! - отплясываешь с этой огромной дикой
   тварью, которую десять минут назад и в глаза не видал и которая хотела
   съесть твою собственную жену. Трус! Трус! Трус! (Бросается следом за
   ним в гущу леса.)
   ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
   Вечер. Площадь у городских ворот Рима, где сходятся три
   дороги. Каждую из них у площади перекрывает триумфальная
   арка. Глядя сквозь арки, видишь, как дороги тремя
   длинными пыльными колеями прорезают римскую низину. По
   обеим сторонам площади - длинные каменные скамьи. На
   восточной стороне сидит старый нищий с миской для
   подаяния у ног. Из-под восточной арки, громко топая,
   выходит взвод римских солдат, сопровождающих партию
   пленников-христиан всех возрастов и обоего пола; среди
   них - Лавиния, красивая, решительная молодая женщина,
   судя по всему, занимавшая более высокое общественное
   положение, чем остальные пленники. Справа от солдат
   устало тащится командующий ими центурион с жезлом из
   виноградной лозы в руке. Все они изнурены и покрыты
   пылью, но солдаты угрюмы и безразличны, а христиане
   веселы и полны решимости смотреть на свои невзгоды как
   на потеху и поддерживать друг друга. Позади, с дороги,
   где идет вся остальная когорта, слышен звук рожка.
   Центурион (останавливаясь). Стой! Приказ капитана.
   Все останавливаются и ждут.
   Эй вы, христиане, чтобы никаких штучек! К нам идет капитан. Ведите себя
   как положено. Никаких песен. Постарайтесь иметь приличный вид!
   Серьезный вид, если вы на это способны. Видите вон то большое здание?
   Это Колизей. Там вас кинут на съедение львам или заставят сражаться с
   гладиаторами. Завтра же. Подумайте об этом, и вам будет легче вести
   себя как следует перед капитаном.
   Появляется капитан.
   Смирно! Отдать честь!
   Солдаты приветствуют капитана.
   Один из христиан (радостно). Да благословит вас господь, капитан! Центурион (возмущенно). Молчать!
   Капитан - патриций, красивый, аристократической
   внешности мужчина лет тридцати пяти, холодный, надменный
   и властный - поднимается на каменную скамью на западной
   стороне площади, за спиной у центуриона, чтобы всем было
   его хорошо видно и слышно.
   Капитан. Центурион. Центурион (становясь по стойке "смирно" и отдавая ему честь). Сэр? Капитан (сдержанно, официально). Напомните своим подчиненным, центурион, что
   мы входим в Рим. Уведомьте их о том, что, войдя в ворота Рима, они
   оказываются в присутствии императора. Разъясните им, что слабая
   дисциплина, которая наблюдалась в походе, здесь недопустима.
   Проинструктируйте их, что бриться надо раз в день, а не раз в неделю.
   Особенно четко вы должны внедрить в их сознание, что необходимо
   положить конец этому богохульству и кощунству - распеванию на марше
   христианских гимнов. Я должен наложить на вас дисциплинарное взыскание
   за то, что вы не только разрешали им петь, но и сами пели с ними. Центурион (извиняющимся тоном). Люди быстрее шагают, капитан! Капитан. Несомненно. Вот почему сделано исключение для гимна под названием
   "Вперед, Христово воинство!" Его петь можно, - только не на форуме и не
   возле императорского дворца, - но слова следует заменять другими:
   "Отдать их на съеденье львам".
   Христиане, к возмущению и ужасу центуриона, разражаются
   неудержимым смехом.
   Центурион. Молчать. Мол-л-лчать! Как вы себя ведете? Разве так положено
   слушать офицера? (Капитану.) Вот что нам приходится терпеть от этих
   христиан, сэр, каждый день. Без конца смеются и шутят, просто ужас!
   Никакого страха божия, вот в чем дело. Лавиния. Но, по-моему, капитан и хотел нас посмешить, центурион. Это было
   так забавно. Центурион. Вот будет вам забавно, когда вас бросят завтра львам. (Капитану:
   у того недовольный вид.) Простите, сэр. (Христианам.) Мол-л-л-л-лчать! Капитан. Вы должны дать своим подчиненным указание, чтобы они прекратили
   всякое панибратство с христианами. Они привыкли во время похода
   зависеть от пленников, в особенности от пленниц, которые готовили им
   пищу, чинили обмундирование, писали письма и давали советы в личной
   жизни. Такая зависимость недопустима для римского солдата. Пока мы в
   городе, я не желаю этого видеть. Далее, я приказываю вам, чтобы,
   обращаясь к христианам, ваши подчиненные всем своим тоном и видом
   выражали гадливость и презрение к ним. Любое небрежение в этом плане
   будет рассматриваться как нарушение дисциплины. (Оборачивается к
   пленникам.) Пленники! Центурион (громовым голосом). Плен-н-ники! Смирно! Молчать! Капитан. Я обращаю ваше внимание, пленники, на тот факт, что вас могут
   вызвать в императорский цирк в любое время, начиная с завтрашнего утра
   и далее, согласно требованию администрации. Могу сообщить вам также,
   что - поскольку сейчас наблюдается нехватка христиан - вам не придется
   долго ждать вызова. Лавиния. Что с нами сделают, капитан? Центурион. Молчать! Капитан. Женщин препроводят на арену, где их встретят дикие звери из
   императорского зверинца, что приведет к соответствующим последствиям.
   Мужчины, способные по своему возрасту носить оружие, получат это
   оружие, чтобы сразиться, если они пожелают, с императорскими
   гладиаторами. Лавиния. Капитан, есть ли надежда, что эта жестокая расправа... Центурион (шокирован). Молчать! Придержи язык. Расправа! Вот уж,
   действительно!.. Капитан (равнодушно и несколько саркастически). "Расправа" - неподходящий
   термин, когда речь идет о действиях императора. Император - поборник
   веры. Бросая вас на растерзание львам, он защищает интересы религии
   Рима. Вот если бы вы бросили его на растерзание львам это, несомненно,
   была бы расправа.
   Христиане снова от всей души хохочут.
   Центурион (в ужасе). Молчать! Кому говорят! Соблюдайте тишину, вы, там! Ну
   слыхано ли что-нибудь подобное! Лавиния. Капитан, когда нас не станет, некому будет оценить ваши шутки. Капитан (непоколебимый, тем же официальным тоном). Я обращаю внимание
   пленницы по имени Лавиния на тот факт, что, поскольку император - лицо
   богоравное, обвинять его в жестокости не только государственное
   преступление, но и святотатство. А также подчеркиваю то, что у нее нет
   никаких оснований выдвигать это обвинение, ибо император вовсе не хочет
   причинять страданий пленникам, и христиане сами наносят себе вред своим
   упрямством. Единственное, что от них требуется, - совершить
   жертвоприношение: простая и необременительная церемония, которая
   заключается в том, что пленник кидает на алтарь щепотку фимиама, после
   чего немедленно становится свободным. При таких условиях вам некого
   винить в своих страданиях, кроме собственного безрассудства и
   несговорчивости. Если вам трудно сжечь крупицу фимиама, ибо это
   противоречит вашим убеждениям, не вступайте хотя бы в противоречие с
   хорошим вкусом и не оскорбляйте религиозных убеждений своих сограждан.
   Я знаю, что вы, христиане, вряд ли принимаете в расчет подобные
   соображения, но мой долг - привлечь к ним ваше внимание, дабы у вас не
   было оснований жаловаться на плохое обращение или обвинять императора в
   жестокости, когда он выказывает вам редкое снисхождение. Если смотреть
   на это с такой точки зрения, каждый христианин, который гибнет на арене
   цирка, фактически кончает жизнь самоубийством. Лавиния. Капитан, ваши шутки слишком мрачны. Не думайте, что нам легко
   умирать. Наша вера делает жизнь более удивительной и крепче привязывает
   нас к ней теперь, чем в те дни, когда мы блуждали во мраке и нам не для
   чего было жить. Смерть тяжелее для нас, чем для вас; агония мученика
   столь же жестока, сколь сладостно его торжество. Капитан (утеряв бесстрастие, обращается к ней взволнованно и серьезно).
   Мученик, Лавиния, это глупец. Ваша смерть ничего не докажет. Лавиния. Тогда зачем меня убивать? Капитан. Я хочу сказать, что истина, если она вообще существует, не
   нуждается в мучениках. Лавиния. Да; но моя вера, как и ваш меч, нуждается в испытании. Вы можете
   испытать свой меч, не рискуя жизнью? Капитан (внезапно снова возвращаясь к официальному тону). Я обращаю внимание
   пленницы на тот факт, что христианам запрещено вовлекать офицеров
   императорской армии в словопрения и задавать вопросы, на которые
   воинский устав не содержит ответов.
   Пленники тихо смеются.
   Лавиния. Капитан, как вы можете? Капитан. Я особенно обращаю внимание пленницы на тот факт, что офицерами
   нашего полка ей были предложены на выбор четыре комфортабельных дома,
   любой из которых к ее услугам, стоит ей только совершить
   жертвоприношение, как это делают все благовоспитанные дамы Рима. Больше
   мне ей нечего сказать. Центурион. Разойтись!.. Но оставаться на месте. Капитан. Центурион, вы пробудете здесь со своими солдатами и поднадзорными
   до прибытия еще трех христиан, находящихся под охраной конвоя из
   десятого легиона. Проверьте: там должен быть оружейник по имени
   Ферровий, человек буйного нрава и большой физической силы, и портной
   грек по имени Андрокл, колдун, как говорят. Добавите этих трех к своим
   поднадзорным и, отведете всех в Колизей, где передадите их под охрану
   начальника гладиаторов, в чем и получите от него расписку, заверенную
   смотрителем зверинца, а также и. о. главного администратора. Вы поняли
   полученные инструкции? Центурион. Да, сэр. Капитан. Разойтись. (Оставляет свой торжественный вид и спускается со
   скамьи.)
   На скамью садится центурион, намереваясь вздремнуть.
   Солдаты стоят по команде "вольно". Христиане, радуясь
   передышке, опускаются на землю. Одна Лавиния продолжает
   стоять и обращается к капитану.
   Лавиния. Капитан, этот человек, который должен к нам присоединиться, и есть
   тот самый знаменитый Ферровий, который столь чудесно обращал в
   христианство на севере? Капитан. Да. Нас предупредили, что он силен, как слон, и яростен, как
   бешеный бык. А также, что у него не все дома. Не очень-то образцовый
   христианин. Лавиния. Если он христианин, вам нечего бояться его, капитан. Капитан (холодно). Я и так его не боюсь, Лавиния. Лавиния (в ее глазах пляшут чертики). Как это смело с вашей стороны,
   капитан. Капитан. Вы правы, я сказал глупость. (Понизив голос, настойчиво, с
   чувством.) Лавиния, христиане умеют любить? Лавиния (невозмутимо). Да, капитан, они любят даже своих врагов. Капитан. А это легко? Лавиния. Очень легко, капитан, когда их враги так же красивы, как вы. Капитан. Лавиния, вы насмехаетесь надо мной. Лавиния. Над вами, капитан? Ну что вы! Капитан. Значит, вы флиртуете со мной, что еще хуже. Будьте благоразумны! Лавиния. Но такой красивый капитан! Капитан. Неисправима. (Настойчиво.) Послушайте меня. Завтра в цирке
   соберутся гнуснейшие из сластолюбцев - люди, в которых прекрасная
   женщина вызывает лишь одно похотливое желание: видеть, как ее
   растерзают на части, слышать, как она кричит. Потворствовать этой их
   страсти - преступление. Все равно что отдать себя на поругание всему
   уличному сброду Рима и подонкам из императорского дворца. Неужели это
   лучше преданной любви и брачного союза с почтенным человеком? Лавиния. Они не могут надругаться над моей душой. А я надругаюсь, если
   принесу жертву ложным богам. Капитан. Так принесите ее истинному богу. Какое значение имеет имя?! Мы
   называем его Юпитер. Греки называют его Зевс. Назовите его как угодно,
   когда будете кидать на алтарь фимиам. Он вас поймет. Лавиния. Нет, ничего не выйдет. Странно, капитан, что щепотка фимиама играет
   такую роль. Религия - это так огромно, что, когда я встречаю истинно
   религиозного человека, мы сразу становимся друзьями; неважно, каким
   именем мы называем ту божественную силу, которая нас создала и движет
   нами. О, неужели вы думаете, что я. женщина, стала бы спорить с вами
   из-за жертвоприношения богине Диане, если бы Диана значила для вас то
   же. что для меня Христос? Нет, мы бы преклонили колени рядом, как дети,
   перед ее алтарем. Но когда люди, которые так же не веруют в своих
   богов, как и в моего бога... люди, которые даже не понимают, что значит
   слово "религия"... когда эти люди силой тащат меня к подножию железной
   статуи, ставшей символом ужаса и мрака, в котором они блуждают,
   символом их жестокости и алчности, их ненависти к богу и угнетения
   людей... когда они требуют, чтобы я поклялась перед всеми спасением
   души, что этот чудовищный идол - бог и что все их злодеяния и ложь
   божественная правда, я не могу этого сделать, даже если мне грозит
   тысяча мучительных смертей. Поверьте мне, это физически невозможно.
   Послушайте, капитан, вы пробовали когда-нибудь взять в руки мышь?
   Некогда у нас в доме был прелестный мышонок, он играл у меня на столе,
   в то время как я читала. Мне хотелось погладить его, и иногда он
   забирался между книг и не смог бы убежать, если бы я протянула руку. И
   я не раз протягивала руку, но рука сама отдергивалась назад. В душе я
   не боялась мышонка, но рука отказывалась коснуться его, для руки это
   было противоестественно. Так вот, капитан, если бы я взяла щепотку
   фимиама и протянула руку к жертвенному огню, рука сама отдернулась бы
   прочь. Тело осталось бы верным моему богу, даже если бы вы растлили мне
   душу. Но все равно даже в Диану я веровала бы намного сильнее, чем мои
   гонители когда бы то ни было хоть во что-то. Вы можете это понять? Капитан (просто). Да, я понимаю. Но моя рука не отдернулась бы. Рука,
   держащая меч, приучена ничего не бояться. Она кладет меч в ножны только
   после победы. Лавиния. Ничего не бояться? Даже смерти? Капитан. Меньше всего смерти. Лавиния. Значит, я тоже не должна бояться смерти. Женщина должна быть более
   храброй, чем солдат. Капитан. Более гордой, вы хотите сказать. Лавиния (удивленно). Гордой! Вы называете наше мужество гордостью? Капитан. Мужества не существует, есть только гордость. Вы, христиане, самые
   большие гордецы на свете. Лавиния (задетая). Тогда молю бога, чтобы моя гордость не превратилась в
   ложную гордость. (Отворачивается, словно хочет прекратить разговор, но
   смягчается и говорит с улыбкой.) Спасибо за то, что вы пытаетесь меня
   спасти. Капитан. Я знал, что это бесполезно, но иногда делаешь попытку, хоть и
   знаешь, что она обречена. Лавиния. Значит, что-то шевелится даже в железной груди римского солдата? Капитан. Скоро я снова буду крепче железа. Я не раз видел, как умирают
   женщины, и забывал про них через неделю. Лавиния. Помните обо мне две, красавчик капитан. Возможно, я буду глядеть на
   вас сверху. Капитан. С неба? Не обманывайте себя, Лавиния. Вас ничто не ждет за могилой. Лавиния. Какое это имеет значение? Неужели вы думаете, что я просто бегу от
   ужасов земной жизни на уютные небеса? Даже если бы меня ничто там не
   ждало или ждали вечные муки, я бы поступила точно так же. Надо мной
   десница божия. Капитан. Что ж, в конечном счете, мы оба - патриции, Лавиния, и должны
   умереть за то, во что мы верим Прощайте.
   Протягивает ей руку, Лавиния пожимает ее. Он удаляется,
   спокойный, подтянутый. Она следит за ним взглядом, пока
   он не исчезает под восточной аркой, и безмолвно плачет.
   С западной дороги доносится звук трубы.