Боб Шоу
Миллион завтра
Глава 1
Было раннее утро. Карев спокойно сидел за столом, не делая ровным счетом ничего.
Благодаря кислородно-аскорбиновой бомбе, принятой перед завтраком, он не чувствовал последствий похмелья, и все же какое-то едва ощутимое напряжение, легкое дрожание нервов говорило о том, что природа не дает обмануть себя так просто. Правда, он был твердо убежден, что чувствовал бы себя лучше, расплачиваясь за перепой острой головной болью и тошнотой…
Мне сорок лет, подумал он, и я уже плохо переношу это. Ничего не поделаешь, в недалеком будущем придется остыть. Он машинально коснулся щетины над верхней губой и на подбородке. Согласно господствующей моде для исправных его возраста, она была пятимиллиметровой и, когда он нажимал на нее пальцем, отклоняя вбок, пружинила почти как проволочная щетка, как ряды малых переключателей, вызывающих попеременно удовольствие, боль и умиротворение. "Вместо того, чтобы умирать, закрепись", — мысленно повторил он популярную поговорку.
Он взглянул сквозь прозрачную стену своего рабочего кабинета. Вдали, за блестящими трапециевидными зданиями города, поблескивали белизной, пульсирующей в такт ударам его сердца, Скалистые Горы. В это утро должно было выпасть много снега, но отряды управления погодой первыми вступили в дело, поэтому небо над ледовыми пропастями выглядело удивительно беспокойным. Солнечный свет пульсировал, проходя сквозь неуловимые мембраны магнитных управляющих полей, видимых благодаря заключенным в них частицам льда. В глазах утомленного Карева небо выглядело как панорама серых внутренностей.
Он повернул голову и только решил сосредоточиться на пачке перфокарт, как раздался тихий звонок телепресса.
На проекционном экране приемника появилась голова Хирона Баренбойма, председателя корпорации «Фарма».
— Вы там, Вилли? — Нематериальные глаза смотрели вопросительно, ничего не видя. — Я хотел бы с вами увидеться.
— Здесь, здесь, — ответил Карев и, прежде чем включить изображение, убрал с поля зрения перфокарты, с которыми должен был покончить два дня назад. — Чем могу служить?
Взгляд Баренбойма замер на лице Карева, потом председатель одарил его улыбкой.
— Не на волнах эфира, — сказал он. — Прошу через пять минут прийти ко мне в кабинет. Конечно, если вы можете вырваться.
— Конечно, могу.
— Отлично. Я хотел бы кое-что обговорить с вами наедине, — сказал Баренбойм, и его безволосое лицо расплылось в воздухе, оставив Карева на милость неясного беспокойства.
Председатель был настроен доброжелательно, но при этом ясно дал понять, что что-то затевает. Карев же неохотно встречался со старыми остывшими, даже в чисто дружеской обстановке. В его представлении возраст сто лет являлся границей, ниже которой еще можно было считать остывшего обычным человеком. Но если общаешься с человеком, вроде Баренбойма, который пять лет назад отметил двухсотый день рождения…
Обеспокоенный Карев встал, превратил внешнюю стену в зеркало, одернул тунику и внимательно посмотрел на себя. Высокий, плечистый, хотя и не отличающийся атлетическим сложением, с прямыми черными волосами и бледным лицом, затененным щетиной в форме испанской бородки, он выглядел совсем неплохо, хотя, может, и не как идеал бухгалтера. Но почему же он боялся разговора с остывшими, вроде Баренбойма и его заместителя Мэнни Плита? Потому что пора уже и тебе остыть, сказал внутренний голос. Время закрепиться, а ты не любишь, когда тебе об этом напоминают. Ты исправен в полном смысле этого слова, Вилли, и не в смысле исправен физически и биологически, а так, как говорят это остывшие. Просто исправен!
Поглаживая щетину и до боли вдавливая ее в кожу, Карев торопливо вышел из комнаты в секретариат. Он миновал административные машины, задумчиво кивнул головой Марианне Тоун, присматривавшей за этими электронными устройствами, и вошел в короткий коридорчик, ведущий к кабинету Баренбойма. Круглое черное окно в дверях кабинета мигнуло один раз, узнав его, после чего гладкая деревянная плита отодвинулась в сторону, и Карев вошел в большой солнечный кабинет, в котором всегда пахло кофе.
Сидящий за красно-голубым столом Баренбойм улыбнулся ему и указал на стул.
— Пожалуйста, садитесь и подождите, сынок. Мэнни скоро придет, я хочу, чтобы и он был посвящен в суть дела.
— Спасибо, господин председатель.
Сдерживая любопытство, Карев сел и стал внимательно разглядывать своего хозяина. Баренбойм был мужчиной среднего роста, с плоским, срезанным назад лбом, с выступающими надбровными дугами и вздернутым носом с раздувающимися ноздрями. С почти обезьяньей верхней частью головы контрастировали маленький деликатный рот и подбородок. Белые кисти, приводящие в порядок бумаги и перфокарты, были довольно пухлыми и безволосыми. В отличие от множества остывших ровесников, Баренбойм педантично заботился об одежде, всегда на несколько месяцев опережал моду. На вид ему сорок, хотя на самом деле уже двести, подумал Карев. Он имеет право обращаться ко мне «сынок», ибо с его точки зрения я еще не достиг юношеского возраста. Он снова коснулся щетины, и глубоко посаженные глаза Баренбойма дрогнули. Карев знал, что его жест не ускользнул от внимания и был прочитан в свете накопленного за двести лет опыта. Понял он и то, что, позволяя заметить движение глаз, Баренбойм дает понять, что читает его мысли и хочет, чтобы он знал об этом… Он почувствовал растущее давление в голове, беспокойно шевельнулся на стуле и взглянул через стену. Потревоженный серый воздух по-прежнему переваривал вьюгу, и Карев смотрел на это до тех пор, пока двери в первый проходной кабинет дали знать о прибытии вице-председателя Плита.
За полгода работы в «Фарме» Карев видел Плита всего несколько раз, обычно издалека. Этот шестидесятилетний человек закрепился, судя по его виду, в возрасте около Двадцати лет. Как и у всех остывших, лицо его было без волос, как будто его поскребли пумексом, чтобы убрать малейшие следы щетины. Всю его кожу от волос надо лбом до самой шеи покрывал однородный светлый румянец, распространявшийся даже на белки бледно-голубых глаз. Кареву пришло в голову сравнение с фигурами из комиксов, которые он видел в программах, посвященных истории литературы, карикатурист изобразил бы нос Плита одной крючковатой чертой, а узкие губы короткой, изогнутой вверх линией, отражающей натянутую веселость от какой-то неуловимой мысли, таящейся под гладким, как пластик, лбом.
Плит был одет в янтарную тунику и узкие брюки, а единственным украшением всего костюма являлся гравированный золотой брелок в форме сигары. Он кивнул головой Кареву, раздвинув при этом губы чуть шире, и занял место рядом с Баренбоймом, садясь как будто на воздух, но его поддерживал магнитный стул (модель "Королева Виктория"), вмонтированный в брюки.
— Итак, к делу, — сказал Баренбойм, отодвигая в сторону бумаги и устремляя на Карева серьезный, дружеский взгляд. — Сколько вы работаете для «Фарма», Вилли?
— Полгода.
— Полгода… А удивило бы вас известие, что все время вашей работы мы с Мэнни внимательно следим за вами?
— Ну… конечно, я знаю, что вы поддерживаете постоянный контакт с персоналом, — ответил Карев.
— Это верно, но вами мы интересуемся особенно. Вы интересуете нас, потому что нравитесь нам. А нравитесь потому, что обладаете очень редкой чертой — рассудком.
— Да?
Карев внимательно смотрел на обоих шефов, ища объяснения, но лицо Баренбойма было, как обычно, непроницаемо, зато Плит, с глазами, как выцветшие кружки, легонько покачивался на своем невидимом стуле и улыбался сжатыми губами, созерцая какие-то внутренние триумфы.
— Да, — продолжал Баренбойм. — Здравый рассудок, мужицкий ум, толковая голова — назовите, как угодно, — во всяком случае ни одна фирма не может процветать без этого. Скажу вам, Вилли, ко мне приходят в поисках работы действительно умные ребята, а я отправляю их обратно, ибо они слишком интеллигентны и так разговорчивы, что их никто не переговорит. Совсем как компьютеры, которые выполняют миллион операций в секунду, а в результате посылают новорожденному счет на тысячу долларов за электричество. Вы понимаете?
— Да, я знаком с парой таких, — ответил Карев, вежливо улыбаясь.
— И я тоже, причем слишком со многими, но вы-то другой человек. И именно поэтому я так быстро вас продвинул, Вилли. Вы работаете у нас полгода, а уже занимаетесь контролем счетов целого отдела биопоэзы. Можете не сомневаться, это действительно быстрое продвижение. Другие работают у меня четыре, пять лет, а занимают более низкие должности.
— Я искренне благодарен за все, что вы для меня сделали, — заверил Карев с растущим интересом. Он знал, что является вполне приличным бухгалтером, так неужели могло произойти такое, что подняло бы его на высшую ступень управления за много лет до срока?
Баренбойм взглянул на Плита, который играл золотой сигарой, потом снова на Карева.
— Поскольку я очень четко определил свою позицию, надеюсь, вы позволите мне задать очень личный вопрос.
Я имею на это право?
— Разумеется, — ответил Карев, глотая слюну. — Спрашивайте.
— Отлично. Так вот, Вилли, вам сорок лет и вы по-прежнему исправный биологически мужчина. Когда вы собираетесь закрепиться?
Вопрос поразил Карева и потому, что его задали неожиданно, и потому, что он попал в самый центр его опасений о своей супружеской жизни, которые росли в нем уже пять лет, с момента, когда он обнаружил на виске Афины первый седой волос. С трудом ища подходящие слова, он почувствовал, что краснеет.
— Пока… пока я не определил точной даты. Конечно, мы часто разговариваем об этом с Афиной, но нам кажется, что еще есть время.
— "Время"! Я удивлен. Ведь вам сорок лет. Стеролы никого не ждут, и вы знаете не хуже меня, что развитие склероза сосудов — единственный физиологический процесс, который нельзя повернуть вспять с помощью биостатов.
— Но ведь есть средства против быстрой свертываемости, — быстро ответил Карев, ни секунды не размышляя, как боксер, парирующий удар.
На Баренбойма это не произвело должного впечатления, но, видимо, он решил начать с другой стороны, ибо взял какую-то перфокарту и сунул ее в читник.
— Это ваши личные данные, Вилли. Я вижу, что… — он замолчал, вглядываясь в экран размером с ладонь, — ваша жена по-прежнему фигурирует в картотеке Министерства здоровья как смертная. А из документов следует, что ей уже тридцать семь лет. Почему она так долго тянет?
— Мне трудно ответить на это. — Карев глубоко вздохнул. — У Афины свои чудачества. Она сказала… сказала…
— Сказала, что не сделает себе укола, пока этого не сделаете вы. Подобная ситуация часто встречается среди моногамных супружеских пар, живущих "один на один".
Отчасти в этом нет ничего удивительного, но… — В улыбке Баренбойма отразилась печаль двух столетий. — Но, говоря напрямую, Вилли, сколько можно с этим тянуть?
— Действительно… Вообще-то через неделю будет десятая годовщина нашей свадьбы. — Карев с удивлением вслушивался в свой голос, гадая, что сказать. — Я решил, — продолжал он, — что для празднования этой годовщины мы с Афиной должны повторить наш медовый месяц. А потом я хотел закрепиться.
С лицом, на котором отражалось удивление и облегчение, Баренбойм взглянул на Плита, а тот, румяный и карикатурно довольный, кивнул головой, подскакивая на своем пружинящем стуле.
— Вы даже не представляете, Вилли, как я рад, что вы решились, сказал Баренбойм. — Я не хотел оказывать на вас давление, хотел, чтобы вы действовали, как человек совершенно свободный.
"Что со мной происходит? — мысленно задал себе вопрос Карев. Он с трудом сдерживал желание коснуться щетины на лице, когда эта мысль холодным огнем вспыхнула в его голове, — я же вовсе не хотел закрепляться через месяц".
— Вилли, — вежливо обратился к нему Баренбойм, — вы человек неглупый. До сих пор наш разговор был беспредметен, поэтому вы наверняка удивляетесь, зачем вас сюда пригласили. Я прав?
Карев рассеянно кивнул "Я не могу закрепиться, — думал он. — Правда, Афина любит меня, но я потерял бы ее в течение года".
— Итак, приступим к делу. — В словах Баренбойма, сформулированных и произнесенных с опытом, полученным в течение жизни в три раза большей, чем обычно, совершенно ясно прозвучало напряженное возбуждение, и Карев замер от дурных предчувствий. — Хотели бы вы стать первым в истории человечества мужчиной, который, получив бессмертие, сохранит свои мужские способности?
Разум Карева взорвался образами, хаосом слов, понятий, желаний, опасений. Он пересек бесчисленные бесконечности, над серебристыми морями прокатились черные звезды.
— Вижу, что удар был силен. Нужно время, чтобы освоиться с этой мыслью, — сказал Баренбойм и с довольным выражением лица откинулся на стуле, сплетя белые пальцы.
— Но ведь это невозможно, — запротестовал Карев. — Общеизвестно, что…
— Вы такой же, как и мы, Вилли. Вы не можете принять факт, что гипотеза Вогана является всего лишь тем, чем является, то есть гипотезой. Концепция, что бессмертное существо не может иметь способностей к воспроизведению потомства, очень эффективна. Воган утверждал, что, если биостатическая связь появится и начнет действовать случайно или умышленно, природа затормозит мужскую плодность для соблюдения биологического равновесия. А не пошел ли он в своих предположениях слишком далеко? Не принял ли он локальное явление за универсальное?
— Он у вас есть? — резко прервал его Карев, вспомнивший, что все фармацевтические фирмы мира уже более двухсот лет, невзирая на затраты, яростно и до сих пор безуспешно ищут биостат, терпимый к сперматидам.
— Есть, — прошептал Плит, заговорив впервые за время разговора. Теперь нам нужен только подопытный кролик, стоимостью в миллиард долларов, или вы, Вилли.
Благодаря кислородно-аскорбиновой бомбе, принятой перед завтраком, он не чувствовал последствий похмелья, и все же какое-то едва ощутимое напряжение, легкое дрожание нервов говорило о том, что природа не дает обмануть себя так просто. Правда, он был твердо убежден, что чувствовал бы себя лучше, расплачиваясь за перепой острой головной болью и тошнотой…
Мне сорок лет, подумал он, и я уже плохо переношу это. Ничего не поделаешь, в недалеком будущем придется остыть. Он машинально коснулся щетины над верхней губой и на подбородке. Согласно господствующей моде для исправных его возраста, она была пятимиллиметровой и, когда он нажимал на нее пальцем, отклоняя вбок, пружинила почти как проволочная щетка, как ряды малых переключателей, вызывающих попеременно удовольствие, боль и умиротворение. "Вместо того, чтобы умирать, закрепись", — мысленно повторил он популярную поговорку.
Он взглянул сквозь прозрачную стену своего рабочего кабинета. Вдали, за блестящими трапециевидными зданиями города, поблескивали белизной, пульсирующей в такт ударам его сердца, Скалистые Горы. В это утро должно было выпасть много снега, но отряды управления погодой первыми вступили в дело, поэтому небо над ледовыми пропастями выглядело удивительно беспокойным. Солнечный свет пульсировал, проходя сквозь неуловимые мембраны магнитных управляющих полей, видимых благодаря заключенным в них частицам льда. В глазах утомленного Карева небо выглядело как панорама серых внутренностей.
Он повернул голову и только решил сосредоточиться на пачке перфокарт, как раздался тихий звонок телепресса.
На проекционном экране приемника появилась голова Хирона Баренбойма, председателя корпорации «Фарма».
— Вы там, Вилли? — Нематериальные глаза смотрели вопросительно, ничего не видя. — Я хотел бы с вами увидеться.
— Здесь, здесь, — ответил Карев и, прежде чем включить изображение, убрал с поля зрения перфокарты, с которыми должен был покончить два дня назад. — Чем могу служить?
Взгляд Баренбойма замер на лице Карева, потом председатель одарил его улыбкой.
— Не на волнах эфира, — сказал он. — Прошу через пять минут прийти ко мне в кабинет. Конечно, если вы можете вырваться.
— Конечно, могу.
— Отлично. Я хотел бы кое-что обговорить с вами наедине, — сказал Баренбойм, и его безволосое лицо расплылось в воздухе, оставив Карева на милость неясного беспокойства.
Председатель был настроен доброжелательно, но при этом ясно дал понять, что что-то затевает. Карев же неохотно встречался со старыми остывшими, даже в чисто дружеской обстановке. В его представлении возраст сто лет являлся границей, ниже которой еще можно было считать остывшего обычным человеком. Но если общаешься с человеком, вроде Баренбойма, который пять лет назад отметил двухсотый день рождения…
Обеспокоенный Карев встал, превратил внешнюю стену в зеркало, одернул тунику и внимательно посмотрел на себя. Высокий, плечистый, хотя и не отличающийся атлетическим сложением, с прямыми черными волосами и бледным лицом, затененным щетиной в форме испанской бородки, он выглядел совсем неплохо, хотя, может, и не как идеал бухгалтера. Но почему же он боялся разговора с остывшими, вроде Баренбойма и его заместителя Мэнни Плита? Потому что пора уже и тебе остыть, сказал внутренний голос. Время закрепиться, а ты не любишь, когда тебе об этом напоминают. Ты исправен в полном смысле этого слова, Вилли, и не в смысле исправен физически и биологически, а так, как говорят это остывшие. Просто исправен!
Поглаживая щетину и до боли вдавливая ее в кожу, Карев торопливо вышел из комнаты в секретариат. Он миновал административные машины, задумчиво кивнул головой Марианне Тоун, присматривавшей за этими электронными устройствами, и вошел в короткий коридорчик, ведущий к кабинету Баренбойма. Круглое черное окно в дверях кабинета мигнуло один раз, узнав его, после чего гладкая деревянная плита отодвинулась в сторону, и Карев вошел в большой солнечный кабинет, в котором всегда пахло кофе.
Сидящий за красно-голубым столом Баренбойм улыбнулся ему и указал на стул.
— Пожалуйста, садитесь и подождите, сынок. Мэнни скоро придет, я хочу, чтобы и он был посвящен в суть дела.
— Спасибо, господин председатель.
Сдерживая любопытство, Карев сел и стал внимательно разглядывать своего хозяина. Баренбойм был мужчиной среднего роста, с плоским, срезанным назад лбом, с выступающими надбровными дугами и вздернутым носом с раздувающимися ноздрями. С почти обезьяньей верхней частью головы контрастировали маленький деликатный рот и подбородок. Белые кисти, приводящие в порядок бумаги и перфокарты, были довольно пухлыми и безволосыми. В отличие от множества остывших ровесников, Баренбойм педантично заботился об одежде, всегда на несколько месяцев опережал моду. На вид ему сорок, хотя на самом деле уже двести, подумал Карев. Он имеет право обращаться ко мне «сынок», ибо с его точки зрения я еще не достиг юношеского возраста. Он снова коснулся щетины, и глубоко посаженные глаза Баренбойма дрогнули. Карев знал, что его жест не ускользнул от внимания и был прочитан в свете накопленного за двести лет опыта. Понял он и то, что, позволяя заметить движение глаз, Баренбойм дает понять, что читает его мысли и хочет, чтобы он знал об этом… Он почувствовал растущее давление в голове, беспокойно шевельнулся на стуле и взглянул через стену. Потревоженный серый воздух по-прежнему переваривал вьюгу, и Карев смотрел на это до тех пор, пока двери в первый проходной кабинет дали знать о прибытии вице-председателя Плита.
За полгода работы в «Фарме» Карев видел Плита всего несколько раз, обычно издалека. Этот шестидесятилетний человек закрепился, судя по его виду, в возрасте около Двадцати лет. Как и у всех остывших, лицо его было без волос, как будто его поскребли пумексом, чтобы убрать малейшие следы щетины. Всю его кожу от волос надо лбом до самой шеи покрывал однородный светлый румянец, распространявшийся даже на белки бледно-голубых глаз. Кареву пришло в голову сравнение с фигурами из комиксов, которые он видел в программах, посвященных истории литературы, карикатурист изобразил бы нос Плита одной крючковатой чертой, а узкие губы короткой, изогнутой вверх линией, отражающей натянутую веселость от какой-то неуловимой мысли, таящейся под гладким, как пластик, лбом.
Плит был одет в янтарную тунику и узкие брюки, а единственным украшением всего костюма являлся гравированный золотой брелок в форме сигары. Он кивнул головой Кареву, раздвинув при этом губы чуть шире, и занял место рядом с Баренбоймом, садясь как будто на воздух, но его поддерживал магнитный стул (модель "Королева Виктория"), вмонтированный в брюки.
— Итак, к делу, — сказал Баренбойм, отодвигая в сторону бумаги и устремляя на Карева серьезный, дружеский взгляд. — Сколько вы работаете для «Фарма», Вилли?
— Полгода.
— Полгода… А удивило бы вас известие, что все время вашей работы мы с Мэнни внимательно следим за вами?
— Ну… конечно, я знаю, что вы поддерживаете постоянный контакт с персоналом, — ответил Карев.
— Это верно, но вами мы интересуемся особенно. Вы интересуете нас, потому что нравитесь нам. А нравитесь потому, что обладаете очень редкой чертой — рассудком.
— Да?
Карев внимательно смотрел на обоих шефов, ища объяснения, но лицо Баренбойма было, как обычно, непроницаемо, зато Плит, с глазами, как выцветшие кружки, легонько покачивался на своем невидимом стуле и улыбался сжатыми губами, созерцая какие-то внутренние триумфы.
— Да, — продолжал Баренбойм. — Здравый рассудок, мужицкий ум, толковая голова — назовите, как угодно, — во всяком случае ни одна фирма не может процветать без этого. Скажу вам, Вилли, ко мне приходят в поисках работы действительно умные ребята, а я отправляю их обратно, ибо они слишком интеллигентны и так разговорчивы, что их никто не переговорит. Совсем как компьютеры, которые выполняют миллион операций в секунду, а в результате посылают новорожденному счет на тысячу долларов за электричество. Вы понимаете?
— Да, я знаком с парой таких, — ответил Карев, вежливо улыбаясь.
— И я тоже, причем слишком со многими, но вы-то другой человек. И именно поэтому я так быстро вас продвинул, Вилли. Вы работаете у нас полгода, а уже занимаетесь контролем счетов целого отдела биопоэзы. Можете не сомневаться, это действительно быстрое продвижение. Другие работают у меня четыре, пять лет, а занимают более низкие должности.
— Я искренне благодарен за все, что вы для меня сделали, — заверил Карев с растущим интересом. Он знал, что является вполне приличным бухгалтером, так неужели могло произойти такое, что подняло бы его на высшую ступень управления за много лет до срока?
Баренбойм взглянул на Плита, который играл золотой сигарой, потом снова на Карева.
— Поскольку я очень четко определил свою позицию, надеюсь, вы позволите мне задать очень личный вопрос.
Я имею на это право?
— Разумеется, — ответил Карев, глотая слюну. — Спрашивайте.
— Отлично. Так вот, Вилли, вам сорок лет и вы по-прежнему исправный биологически мужчина. Когда вы собираетесь закрепиться?
Вопрос поразил Карева и потому, что его задали неожиданно, и потому, что он попал в самый центр его опасений о своей супружеской жизни, которые росли в нем уже пять лет, с момента, когда он обнаружил на виске Афины первый седой волос. С трудом ища подходящие слова, он почувствовал, что краснеет.
— Пока… пока я не определил точной даты. Конечно, мы часто разговариваем об этом с Афиной, но нам кажется, что еще есть время.
— "Время"! Я удивлен. Ведь вам сорок лет. Стеролы никого не ждут, и вы знаете не хуже меня, что развитие склероза сосудов — единственный физиологический процесс, который нельзя повернуть вспять с помощью биостатов.
— Но ведь есть средства против быстрой свертываемости, — быстро ответил Карев, ни секунды не размышляя, как боксер, парирующий удар.
На Баренбойма это не произвело должного впечатления, но, видимо, он решил начать с другой стороны, ибо взял какую-то перфокарту и сунул ее в читник.
— Это ваши личные данные, Вилли. Я вижу, что… — он замолчал, вглядываясь в экран размером с ладонь, — ваша жена по-прежнему фигурирует в картотеке Министерства здоровья как смертная. А из документов следует, что ей уже тридцать семь лет. Почему она так долго тянет?
— Мне трудно ответить на это. — Карев глубоко вздохнул. — У Афины свои чудачества. Она сказала… сказала…
— Сказала, что не сделает себе укола, пока этого не сделаете вы. Подобная ситуация часто встречается среди моногамных супружеских пар, живущих "один на один".
Отчасти в этом нет ничего удивительного, но… — В улыбке Баренбойма отразилась печаль двух столетий. — Но, говоря напрямую, Вилли, сколько можно с этим тянуть?
— Действительно… Вообще-то через неделю будет десятая годовщина нашей свадьбы. — Карев с удивлением вслушивался в свой голос, гадая, что сказать. — Я решил, — продолжал он, — что для празднования этой годовщины мы с Афиной должны повторить наш медовый месяц. А потом я хотел закрепиться.
С лицом, на котором отражалось удивление и облегчение, Баренбойм взглянул на Плита, а тот, румяный и карикатурно довольный, кивнул головой, подскакивая на своем пружинящем стуле.
— Вы даже не представляете, Вилли, как я рад, что вы решились, сказал Баренбойм. — Я не хотел оказывать на вас давление, хотел, чтобы вы действовали, как человек совершенно свободный.
"Что со мной происходит? — мысленно задал себе вопрос Карев. Он с трудом сдерживал желание коснуться щетины на лице, когда эта мысль холодным огнем вспыхнула в его голове, — я же вовсе не хотел закрепляться через месяц".
— Вилли, — вежливо обратился к нему Баренбойм, — вы человек неглупый. До сих пор наш разговор был беспредметен, поэтому вы наверняка удивляетесь, зачем вас сюда пригласили. Я прав?
Карев рассеянно кивнул "Я не могу закрепиться, — думал он. — Правда, Афина любит меня, но я потерял бы ее в течение года".
— Итак, приступим к делу. — В словах Баренбойма, сформулированных и произнесенных с опытом, полученным в течение жизни в три раза большей, чем обычно, совершенно ясно прозвучало напряженное возбуждение, и Карев замер от дурных предчувствий. — Хотели бы вы стать первым в истории человечества мужчиной, который, получив бессмертие, сохранит свои мужские способности?
Разум Карева взорвался образами, хаосом слов, понятий, желаний, опасений. Он пересек бесчисленные бесконечности, над серебристыми морями прокатились черные звезды.
— Вижу, что удар был силен. Нужно время, чтобы освоиться с этой мыслью, — сказал Баренбойм и с довольным выражением лица откинулся на стуле, сплетя белые пальцы.
— Но ведь это невозможно, — запротестовал Карев. — Общеизвестно, что…
— Вы такой же, как и мы, Вилли. Вы не можете принять факт, что гипотеза Вогана является всего лишь тем, чем является, то есть гипотезой. Концепция, что бессмертное существо не может иметь способностей к воспроизведению потомства, очень эффективна. Воган утверждал, что, если биостатическая связь появится и начнет действовать случайно или умышленно, природа затормозит мужскую плодность для соблюдения биологического равновесия. А не пошел ли он в своих предположениях слишком далеко? Не принял ли он локальное явление за универсальное?
— Он у вас есть? — резко прервал его Карев, вспомнивший, что все фармацевтические фирмы мира уже более двухсот лет, невзирая на затраты, яростно и до сих пор безуспешно ищут биостат, терпимый к сперматидам.
— Есть, — прошептал Плит, заговорив впервые за время разговора. Теперь нам нужен только подопытный кролик, стоимостью в миллиард долларов, или вы, Вилли.
Глава 2
— Я должен точно знать, что с этим связано, — сказал Карев, хотя уже принял решение. Афина выглядела привлекательно, как никогда, но в последнее время он заметил на ее лице первые слабые признаки, предупреждающие, что пора кончать это топтание на месте и делать вид, что ботинки от этого не изнашиваются. Мы проводим великолепный уик-энд в пурпурном полумраке, а когда между нашими пальцами протекают последние его минуты, нам не хватает честности, чтобы заплакать от жалости. "Через неделю нам будет так же хорошо", — говорим мы, делая вид, что наш собственный календарь повторяющихся недель, месяцев и времен года — это истинная карта времени. Но время — это просто черная стрела…
— Разумеется, мой дорогой, — ответил Баренбойм. — Прежде всего вы должны помнить о необходимости соблюдать полную тайну. А может, я просто яйцо, которое хочет быть умнее курицы? — Он взглянул на Карева, отдавая должное трезвости рассудка своего бухгалтера. — Скорее, это вы могли бы сказать мне, что потеряла бы «Фарма», если бы какой-нибудь другой концерн узнал об этом слишком рано.
— Соблюдение тайны — это абсолютная необходимость, — признал Карев, по-прежнему видя перед собой лицо Афины. — Это значит, что мы с женой должны будем исчезнуть?
— Да нет же! Совсем наоборот. Ничто не привлекло бы внимания промышленного шпиона так быстро, как ваше исчезновение отсюда и появление, скажем, в наших лабораториях на Перевале Рэндела. Мы с Мэнни считаем, что лучше всего вам с женой и дальше вести нормальную жизнь, как будто не произошло ничего чрезвычайного.
Обычные врачебные осмотры, о которых никто не будет знать, вы сможете проходить здесь, в моем кабинете.
— Значит, я должен делать вид, что не закрепился?
Баренбойм внимательно разглядывал свою правую руку.
— Нет, — сказал он. — Вы должны именно делать вид, что закрепились (до чего ужасное выражение!). Не забывайте, что ни о каком закреплении нет и речи. Вы останетесь биологически исправным мужчиной, однако безопаснее вам начать пользоваться депиляторами для лица и вообще, вести себя так, как положено остывшему.
— Ах. вот оно что, — ответил Карев, удивленный силой внутреннего протеста, который все это у него вызвало. Ему невероятно повезло получить предложение бессмертия безо всяких связанных с этим ограничений, что еще несколько минут назад было нереальной мечтой, и все же он содрогнулся от такой малости, как уничтожение внешних признаков мужественности. — Конечно, я соглашусь на все, но сети это новое средство такое хорошее, то не лучше ли делать вид, что я не получил укола?
— При других обстоятельствах — да. Однако я догадываюсь, что большинство друзей знает о вашем отношении к уколам. Верно?
— Похоже, так.
— Значит, их удивит, если ни с того, ни с сего Афина станет бессмертной, а вы внешне нисколько не изменитесь.
Вы же знаете, как трудно женщине скрыть факт, что она сделала укол.
Карев кивнул головой, вспомнив, что только женщины являются действительно бессмертными созданиями природы, ибо только они могут принимать биостаты, не уничтожая при этом свою половую систему. Побочное действие этого лекарства заключалось в том, что оно идеально регулировало производство экстрадиола, создавало ореол вызывающе цветущего здоровья, оптимальное самочувствие, о котором прежде женщины могли только мечтать. Карев представил себе Афину в этом состоянии божественного совершенства, сохраненном навсегда, и мысленно выругал себя за то, что тянет с решением.
— Я вижу, что не успеваю за ходом вашей мысли, господин председатель. Конечно, вы захотите обсудить это с моей женой?
— Решительно нет. До сих пор я не имел удовольствия познакомиться с ней, и, хотя из ее психотеки следует, что она женщина надежная, лучше, чтобы пока мы друг друга не знали. Ваша домашняя жизнь должна идти как обычно, без всяких изменений. Понимаете?
— Я должен сам все это объяснить ей?
— Именно так. Втолкуйте, насколько важно соблюдение тайны, — сказал Баренбойм и посмотрел на Плита. — Думаю, что мы можем доверять нашему Вилли, правда, Мэнни?
— Я тоже так думаю.
Плит кивнул головой и пружинисто подскочил на стуле. Покрасневшие белки его глаз блестели в утреннем свете, а золотая сигара на груди сверкала.
Баренбойм одобрительно щелкнул языком.
— Значит, решено. Мы только хотели бы, чтобы сразу после укола вы прошли контрольные исследования на Перевале Рэндела, и легко найдем причину, требующую визита ревизора в лабораторию биопоэзы. Таким образом тайна будет сохранена.
Карев искренне улыбнулся.
— Это колоссальное научное достижение, настоящий перелом. Вы не могли бы рассказать мне…
— Нет, Вилли. Это запретная тема. Как вы знаете, биостатические соединения по своей природе вредят андрогенам. Это физическое правило лежит в основе гипотезы Вогана, что неизменность клеток — другими словами, потенциальное бессмертие — исключает сохранение мужских половых черт. Нам удалось победить — точнее, обойти — это действие, но я считаю, что вам лучше знать как можно меньше о научной стороне вопроса. Мы обозначили это новое средство шифром Е.80, но даже эта информация вам не нужна.
— А может ли мне что-то грозить в связи с этой попыткой? — осторожно спросил Карев.
— Может, вас постигнет только некоторое разочарование, ибо до сих пор мы не проводили проб в полном масштабе. Думаю, однако, что вы это переживете. Мы предлагаем тебе это не даром, парень, надеюсь, ты позволишь мне называть тебя на ты?
— Но я вовсе…
— Хорошо, хорошо, — прервал его Баренбойм, махая пухлой рукой. — Ты совершенно верно ставишь вопрос, что ты с этого будешь иметь. Если я вижу, что кто-то из моих служащих сыплет деньгами, то задаю себе вопрос, что он делает с моими. Понимаешь?
Загнутые вверх уголки губ Плита поднялись еще выше, и, следуя его примеру, Карев улыбнулся.
— Это хорошо, — признал он.
— То, что я скажу сейчас, понравится тебе еще больше.
Как ты знаешь, в последнее время мы ввели в бухгалтерии много новых методов. Согласно моей двадцатилетней ротационной системе, главного бухгалтера через три года ждет понижение в должности, но в связи с недавними процедурными новшествами он готов ускорить этот переход. Через неполный год ты мог бы занять его место.
Карев сглотнул слюну.
— Но ведь Уолтон отличный бухгалтер, — сказал он. — Я бы не хотел сталкивать его…
— Вздор! Уолтон работает у меня более восьмидесяти лет и, уверяю тебя, не может дождаться, когда снова окажется внизу лестницы и начнет карабкаться вверх — ступенька за ступенькой. Он делал это уже трижды и ничто не доставляет ему большего удовольствия!
— В самом деле?
Карев отогнал от себя мысль, что по правилам ротационной системы он тоже в конце концов будет вынужден отказаться от должности руководителя. Он чувствовал, как золотые столетия стелятся перед ним мягким бесконечным ковром.
Зная, что его посещение кабинета председателя не избегнет внимания большинства служащих, Карев поборол искушение пораньше уйти с работы и поделиться новостями с Афиной. "Часы работы — без изменений", — мысленно сказал он себе и сидел, прикованный к столу, отдаваясь свободному течению мыслей, от которых порой кружилась голова. Было уже довольно поздно, когда он вспомнил, что обещал Афине приехать ровно в пять и помочь подготовиться к небольшому приему, который она сегодня устраивала. Взглянув на циферблат, вытатуированный на запястье, кожа в пределах которого изменяла положение частиц пигмента в зависимости от передаваемых сигналов времени, он понял, что на дорогу до дома ему оставалось неполных полчаса.
Когда он выходил из конторы, сидящая у стола с административным компьютером Марианна Тоун подняла голову и посмотрела на него.
— Уходишь раньше, Вилли? — спросила она.
— Немножко. Мы устраиваем сегодня прием, и я должен принять в нем участие.
— Приходи ко мне и устроим настоящий бал, — предложила Марианна с улыбкой, но серьезно. — Будем только ты и я.
Она была высокой полноватой брюнеткой с широкой в бедрах фигурой и разочарованным взглядом. На вид ей было лет двадцать пять.
— Только ты и я? — повторил Карев, уклоняясь от ответа. — Вот не знал, что в душе ты такая обычная.
— Я не «обычная», а ненасытная. Так что скажешь, Вилли?
— Женщина, где твоя девичья скромность? — спросил он, направляясь к выходу. — До чего уже дошло? Человек не чувствует себя в безопасности в собственной конторе.
Марианна пожала плечами.
— Не бери в голову, на будущей неделе я ухожу, — сказала она.
— В самом деле? Очень жаль. А куда?
— К Свифтсу.
— Ото! — воскликнул Карев, зная, что Свифте — это компьютерное бюро, принимающее исключительно женщин.
— Сам видишь. Но так, пожалуй, будет лучше всего.
— Я должен бежать, Марианна. До завтра.
С неясным чувством вины Карев заспешил к лифту.
Бюро Свифтса было известно по деятельности своего Клуба Приапа, и переход туда Марианны означал, что она отказывается от бесконечных попыток обратить на себя внимание исправных мужчин. Он предполагал, что там она будет счастлива, хотя и сожалел, что Марианна, женщина с фигурой, созданной для рождения детей, обрекает себя на общение с пластиковым фаллосом.
Перед зданием «Фармы» царил пронизывающий для поздней весны холод, хотя несостоявшуюся метель удалось загнать в Скалистые Горы. Карев отрегулировал помещенный в поясе термостат и торопливо миновал охранника, все еще мрачный от решения Марианны. Эксперимент с Е.80 должен удастся, подумал он. Ради нас всех.
Повернув к своему болиду, он краем глаза заметил, что по земле на краю стоянки движется что-то маленькое.
В первый момент он не мог понять, что привлекло его внимание, но в конце концов различил силуэт крупной жабы, облепленной пылью и пеплом. Горло ее равномерно раздувалось. Он сделал шаг, переступив через жабу, подошел к болиду и быстро уселся в него. Он знал, что при въезде на станцию метро образуется, как обычно в часы пик, очередь и, если он хочет попасть домой пораньше, то времени терять нельзя.
Он включил турбину, добавил газу и выехал на автостраду, направляясь на юг. Проехав около километра, он вдруг затормозил и, бурча что-то сквозь зубы, повернул.
Оказавшись снова перед зданием «Фармы», откуда уже выходили другие служащие, а на стоянке фары бросали во все стороны ослепительные лучи света, он нашел жабу, сидевшую на том же месте и все так же раздувавшую горло.
— Иди сюда, малютка, — сказал он, беря ладонями холодное, покрытое песком существо. — После полугодового сна любой перепутал бы стороны света.
Он подождал перерыва в движении, перешел на другую сторону автострады и бросил жабу в сборный бассейн, темные воды которого подмывали дорогу. Теперь мимо него непрерывно мчались болиды и автомобили, поэтому он с трудом перебрался к своему экипажу. Гадая, заметили ли его действия из будки охранника, он влился в движение, однако эти несколько потерянных минут оказались решающими. Чтобы попасть на станцию метро, он потратил еще десять минут и застонал при виде очереди на выезде.
Уже темнело, когда он наконец добрался до зарядной станции. Автоматический погрузчик сфотографировал регистрационный номер болида, после чего всунул его в туннель метро, оставляя шасси на транспортере, который поднял их к северному выходу, чтобы ими мог воспользоваться какой-нибудь проезжающий экипаж. Когда его машина проходила через шлюз, Карев попытался расслабиться.
— Разумеется, мой дорогой, — ответил Баренбойм. — Прежде всего вы должны помнить о необходимости соблюдать полную тайну. А может, я просто яйцо, которое хочет быть умнее курицы? — Он взглянул на Карева, отдавая должное трезвости рассудка своего бухгалтера. — Скорее, это вы могли бы сказать мне, что потеряла бы «Фарма», если бы какой-нибудь другой концерн узнал об этом слишком рано.
— Соблюдение тайны — это абсолютная необходимость, — признал Карев, по-прежнему видя перед собой лицо Афины. — Это значит, что мы с женой должны будем исчезнуть?
— Да нет же! Совсем наоборот. Ничто не привлекло бы внимания промышленного шпиона так быстро, как ваше исчезновение отсюда и появление, скажем, в наших лабораториях на Перевале Рэндела. Мы с Мэнни считаем, что лучше всего вам с женой и дальше вести нормальную жизнь, как будто не произошло ничего чрезвычайного.
Обычные врачебные осмотры, о которых никто не будет знать, вы сможете проходить здесь, в моем кабинете.
— Значит, я должен делать вид, что не закрепился?
Баренбойм внимательно разглядывал свою правую руку.
— Нет, — сказал он. — Вы должны именно делать вид, что закрепились (до чего ужасное выражение!). Не забывайте, что ни о каком закреплении нет и речи. Вы останетесь биологически исправным мужчиной, однако безопаснее вам начать пользоваться депиляторами для лица и вообще, вести себя так, как положено остывшему.
— Ах. вот оно что, — ответил Карев, удивленный силой внутреннего протеста, который все это у него вызвало. Ему невероятно повезло получить предложение бессмертия безо всяких связанных с этим ограничений, что еще несколько минут назад было нереальной мечтой, и все же он содрогнулся от такой малости, как уничтожение внешних признаков мужественности. — Конечно, я соглашусь на все, но сети это новое средство такое хорошее, то не лучше ли делать вид, что я не получил укола?
— При других обстоятельствах — да. Однако я догадываюсь, что большинство друзей знает о вашем отношении к уколам. Верно?
— Похоже, так.
— Значит, их удивит, если ни с того, ни с сего Афина станет бессмертной, а вы внешне нисколько не изменитесь.
Вы же знаете, как трудно женщине скрыть факт, что она сделала укол.
Карев кивнул головой, вспомнив, что только женщины являются действительно бессмертными созданиями природы, ибо только они могут принимать биостаты, не уничтожая при этом свою половую систему. Побочное действие этого лекарства заключалось в том, что оно идеально регулировало производство экстрадиола, создавало ореол вызывающе цветущего здоровья, оптимальное самочувствие, о котором прежде женщины могли только мечтать. Карев представил себе Афину в этом состоянии божественного совершенства, сохраненном навсегда, и мысленно выругал себя за то, что тянет с решением.
— Я вижу, что не успеваю за ходом вашей мысли, господин председатель. Конечно, вы захотите обсудить это с моей женой?
— Решительно нет. До сих пор я не имел удовольствия познакомиться с ней, и, хотя из ее психотеки следует, что она женщина надежная, лучше, чтобы пока мы друг друга не знали. Ваша домашняя жизнь должна идти как обычно, без всяких изменений. Понимаете?
— Я должен сам все это объяснить ей?
— Именно так. Втолкуйте, насколько важно соблюдение тайны, — сказал Баренбойм и посмотрел на Плита. — Думаю, что мы можем доверять нашему Вилли, правда, Мэнни?
— Я тоже так думаю.
Плит кивнул головой и пружинисто подскочил на стуле. Покрасневшие белки его глаз блестели в утреннем свете, а золотая сигара на груди сверкала.
Баренбойм одобрительно щелкнул языком.
— Значит, решено. Мы только хотели бы, чтобы сразу после укола вы прошли контрольные исследования на Перевале Рэндела, и легко найдем причину, требующую визита ревизора в лабораторию биопоэзы. Таким образом тайна будет сохранена.
Карев искренне улыбнулся.
— Это колоссальное научное достижение, настоящий перелом. Вы не могли бы рассказать мне…
— Нет, Вилли. Это запретная тема. Как вы знаете, биостатические соединения по своей природе вредят андрогенам. Это физическое правило лежит в основе гипотезы Вогана, что неизменность клеток — другими словами, потенциальное бессмертие — исключает сохранение мужских половых черт. Нам удалось победить — точнее, обойти — это действие, но я считаю, что вам лучше знать как можно меньше о научной стороне вопроса. Мы обозначили это новое средство шифром Е.80, но даже эта информация вам не нужна.
— А может ли мне что-то грозить в связи с этой попыткой? — осторожно спросил Карев.
— Может, вас постигнет только некоторое разочарование, ибо до сих пор мы не проводили проб в полном масштабе. Думаю, однако, что вы это переживете. Мы предлагаем тебе это не даром, парень, надеюсь, ты позволишь мне называть тебя на ты?
— Но я вовсе…
— Хорошо, хорошо, — прервал его Баренбойм, махая пухлой рукой. — Ты совершенно верно ставишь вопрос, что ты с этого будешь иметь. Если я вижу, что кто-то из моих служащих сыплет деньгами, то задаю себе вопрос, что он делает с моими. Понимаешь?
Загнутые вверх уголки губ Плита поднялись еще выше, и, следуя его примеру, Карев улыбнулся.
— Это хорошо, — признал он.
— То, что я скажу сейчас, понравится тебе еще больше.
Как ты знаешь, в последнее время мы ввели в бухгалтерии много новых методов. Согласно моей двадцатилетней ротационной системе, главного бухгалтера через три года ждет понижение в должности, но в связи с недавними процедурными новшествами он готов ускорить этот переход. Через неполный год ты мог бы занять его место.
Карев сглотнул слюну.
— Но ведь Уолтон отличный бухгалтер, — сказал он. — Я бы не хотел сталкивать его…
— Вздор! Уолтон работает у меня более восьмидесяти лет и, уверяю тебя, не может дождаться, когда снова окажется внизу лестницы и начнет карабкаться вверх — ступенька за ступенькой. Он делал это уже трижды и ничто не доставляет ему большего удовольствия!
— В самом деле?
Карев отогнал от себя мысль, что по правилам ротационной системы он тоже в конце концов будет вынужден отказаться от должности руководителя. Он чувствовал, как золотые столетия стелятся перед ним мягким бесконечным ковром.
Зная, что его посещение кабинета председателя не избегнет внимания большинства служащих, Карев поборол искушение пораньше уйти с работы и поделиться новостями с Афиной. "Часы работы — без изменений", — мысленно сказал он себе и сидел, прикованный к столу, отдаваясь свободному течению мыслей, от которых порой кружилась голова. Было уже довольно поздно, когда он вспомнил, что обещал Афине приехать ровно в пять и помочь подготовиться к небольшому приему, который она сегодня устраивала. Взглянув на циферблат, вытатуированный на запястье, кожа в пределах которого изменяла положение частиц пигмента в зависимости от передаваемых сигналов времени, он понял, что на дорогу до дома ему оставалось неполных полчаса.
Когда он выходил из конторы, сидящая у стола с административным компьютером Марианна Тоун подняла голову и посмотрела на него.
— Уходишь раньше, Вилли? — спросила она.
— Немножко. Мы устраиваем сегодня прием, и я должен принять в нем участие.
— Приходи ко мне и устроим настоящий бал, — предложила Марианна с улыбкой, но серьезно. — Будем только ты и я.
Она была высокой полноватой брюнеткой с широкой в бедрах фигурой и разочарованным взглядом. На вид ей было лет двадцать пять.
— Только ты и я? — повторил Карев, уклоняясь от ответа. — Вот не знал, что в душе ты такая обычная.
— Я не «обычная», а ненасытная. Так что скажешь, Вилли?
— Женщина, где твоя девичья скромность? — спросил он, направляясь к выходу. — До чего уже дошло? Человек не чувствует себя в безопасности в собственной конторе.
Марианна пожала плечами.
— Не бери в голову, на будущей неделе я ухожу, — сказала она.
— В самом деле? Очень жаль. А куда?
— К Свифтсу.
— Ото! — воскликнул Карев, зная, что Свифте — это компьютерное бюро, принимающее исключительно женщин.
— Сам видишь. Но так, пожалуй, будет лучше всего.
— Я должен бежать, Марианна. До завтра.
С неясным чувством вины Карев заспешил к лифту.
Бюро Свифтса было известно по деятельности своего Клуба Приапа, и переход туда Марианны означал, что она отказывается от бесконечных попыток обратить на себя внимание исправных мужчин. Он предполагал, что там она будет счастлива, хотя и сожалел, что Марианна, женщина с фигурой, созданной для рождения детей, обрекает себя на общение с пластиковым фаллосом.
Перед зданием «Фармы» царил пронизывающий для поздней весны холод, хотя несостоявшуюся метель удалось загнать в Скалистые Горы. Карев отрегулировал помещенный в поясе термостат и торопливо миновал охранника, все еще мрачный от решения Марианны. Эксперимент с Е.80 должен удастся, подумал он. Ради нас всех.
Повернув к своему болиду, он краем глаза заметил, что по земле на краю стоянки движется что-то маленькое.
В первый момент он не мог понять, что привлекло его внимание, но в конце концов различил силуэт крупной жабы, облепленной пылью и пеплом. Горло ее равномерно раздувалось. Он сделал шаг, переступив через жабу, подошел к болиду и быстро уселся в него. Он знал, что при въезде на станцию метро образуется, как обычно в часы пик, очередь и, если он хочет попасть домой пораньше, то времени терять нельзя.
Он включил турбину, добавил газу и выехал на автостраду, направляясь на юг. Проехав около километра, он вдруг затормозил и, бурча что-то сквозь зубы, повернул.
Оказавшись снова перед зданием «Фармы», откуда уже выходили другие служащие, а на стоянке фары бросали во все стороны ослепительные лучи света, он нашел жабу, сидевшую на том же месте и все так же раздувавшую горло.
— Иди сюда, малютка, — сказал он, беря ладонями холодное, покрытое песком существо. — После полугодового сна любой перепутал бы стороны света.
Он подождал перерыва в движении, перешел на другую сторону автострады и бросил жабу в сборный бассейн, темные воды которого подмывали дорогу. Теперь мимо него непрерывно мчались болиды и автомобили, поэтому он с трудом перебрался к своему экипажу. Гадая, заметили ли его действия из будки охранника, он влился в движение, однако эти несколько потерянных минут оказались решающими. Чтобы попасть на станцию метро, он потратил еще десять минут и застонал при виде очереди на выезде.
Уже темнело, когда он наконец добрался до зарядной станции. Автоматический погрузчик сфотографировал регистрационный номер болида, после чего всунул его в туннель метро, оставляя шасси на транспортере, который поднял их к северному выходу, чтобы ими мог воспользоваться какой-нибудь проезжающий экипаж. Когда его машина проходила через шлюз, Карев попытался расслабиться.