Страница:
Вы помните ту бензинную лейку, которую вы набивали мне снегом перед стартом? Эта проклятая лейка оказалась не вылуженой, а освинцованной. К сожалению мы узнали об этом только поев из нее. Нам всем грозила неприятность легкого отравления, а никаких противоядий в нашем распоряжении не было. Пришлось тут же стравить на каждого по целой банке молока. Аптечку мы конечно как водится забыли на "Красине". К счастью, ни на ком из нас отравление не сказалось, кроме бедняги Шелагина, который так до самого конца нашего пребывания на Вреде и ходил, держась за живот.
Когда мы утолили первый голод, настроение у всех поднялось. Первым долгом мы проверили запасы нашего продовольствия и пришли к заключению, что при экономии их хватит дней на пять. Однако Страубе, порывшись в карманах, вытащил пачку червонцев и, прыгая на одной ноге, весело заявил: "Ну, ребята, тужить не приходится: мы обеспечены финансами на целый месяц. Я не думаю, чтобы здесь, у медведей, цены были много выше норвежских. Десять червонцев- двести крон, по сорок крон на рыло. Не только прохарчимся, но пожалуй сумеем откупить у медведей и пару шкуренок.
Однако при ближайшем ознакомлении с окрестностями Вреде, оптимизм Страубе несколько погас. У медведей не оказалось не только магазинов, подобных норвежским, но даже самого плохонького кооператива. Нам пришлось отправиться в глубь полуострова в поисках пищи. Вся надежда теперь была на винтовку и десять обойм. Это было немного, особенно, если учесть наше искусство стрелять.
Берега Вреде поднимаются ровными террасами, обнаженными у подножий. Между отдельными мысами- глубокие впадины, занесенные толстым снежным покровом. Увязая по пояс в снегу, мы со Страубе пробирались по такому ущелью,- обоих нас назначили в первую охотничью партию по добыче дичи. Недалеко от берега мы заметили на сверкающем белом фоне серый силуэт зверя с большими рогами. Как полагается заправским охотникам, мы сразу распластались на снегу.
- Вилли, единорог,- таинственно прошептал Страубе.
Мы поползли на животах к этому единорогу. Зверь спокойно шел по ущелью, время от времени разрывая копытами снег.
Тут мне вспомнились романы Купера. Как настоящий следопыт, я послюнил палец и поднял его над головой. Таким способом я определил направление ветра, чтобы подойти к животному с подветренной стороны. Бороздя снег своими телами, мы ползли по ущелью, стараясь производить как можно меньше шума. Скоро мы были от зверя на расстоянии действительного ружейного выстрела.
При ближайшем рассмотрении единорог оказался небольшим полярным оленем. Страубе выстрелил первым. Его пуля пробороздила по снегу длинную линию далеко сзади оленя. Олень, поднял голову и недоуменно повернулся в нашу сторону, но не убежал. Страубе выстрелил вторично. Бросок снега показал, что на этот раз- большой недолет. Олень закинул рога на спину и, высоко подбрасывая передние ноги, большими скачками стал убегать в глубину ущелья. Еще шесть раз выстрелил Страубе по убегающему зверю. И все с одинаковым успехом. Олень превратился теперь в настолько ненадежную мишень, что я уже не сомневался в том, что нашим пулям его не догнать. Но девятый выстрел Страубе оказался удачным- олень упал. С лихорадочной поспешностью бросились мы к лежащему зверю. Проваливаясь в снегу почти по, грудь, карабкались мы по неровному краю ущелья. Раненый олень тоже поднялся на ноги и, припадая на колени, стал карабкаться вверх по утесам. Настичь его у нас не было никакой надежды. Чтобы не упустить зверя, я выхватил винтовку у Страубе и, почти не делясь, выстрелил. Олень упал. Это было сделано мастерски, тем более, что этот патрон был предпоследним патроном из числа захваченных нами с собой. Теперь у нас остался один выстрел.
Как ни мал был олень, но добравшись наконец до него, мы поняли, что дотащить его до места стоянки самолета у нас нет никакой надежды. Страубе решил итти за помощью, а я должен был остаться на месте, чтобы защитить, убитого оленя от посягательств птиц и медведей. Для этой цели в моем распоряжении оставался один выстрел. Я думаю, что если бы в действительности появился медведь, то мне едва ли пришлось бы вступать с ним в единоборство с таким резервом огнестрельных припасов. Вероятнее всего, что мне пришлось бы просто-напросто позорно удирать.
Но, к счастью, медведя не было видно. Зато птицы не давали мне покоя. Они смело спускались к самому оленю и не хотели улетать, хотя я бил их прикладом. Они поднимались, начинали кружиться у меня над головой со злобными криками. Когда их становилось слишком много, меня брал страх, что в конце-концов не только оленя, но эти крылатые бандиты склюют и меня.
Несколько времени спустя мое внимание привлек силуэт второго оленя, появившийся в конце ущелья. Олень спокойно шел поперек впадины, в конце которой он остановился, и стал разрывать передними ногами снег. Действуя почти бессознательно, я поднял винтовку и выпустил в оленя мой единственный заряд.
Вы знаете мои способности в стрельбе,- кажется я уже имел случай проявить свое замечательное стрелковое искусство, но на этот раз я оказался настоящим Теллем. Вопреки всем моим ожиданиям, олень упал, уткнувшись рогатой головой в снег. Забыв про вверенного моему попечению первого оленя, я побежал к своему трофею. Но он оказался только раненым и приветствовал меня здоровенным ударом копыта в левую ногу. До сих пор я сгибаю ее с трудом. Я обозлился, и тут же проделал гнусную операцию добивания оленя финским ножом. Если бы вы знали, что это за гнусность. Но зато на мою долю достался трофей в виде пары вот этих прекрасных рогов.
Вскоре явились Шелагин с Чухновским и помогли нам ободрать оленьи туши и разрезать их на части. Как ни отвратителен был процесс свежевания туш, мы преодолели его, зная, что это обеспечивает нам запас свежего мяса на долгое время.
Когда мы ушли, сзади нас на снегу, закопошилась сплошная черная гора дерущихся и галдящих птиц, жадно раздирающих остатки оленей.
Все было бы хорошо, и вероятно мы могли бы не плохо питаться, если бы у нас была соль. Но банка с солью, приготовленная для нас в полет, вероятно и до сих пор спокойно стоит в кладовой Долгополова. Мы попытались удовлетвориться супом из оленины, сваренным на талом снегу. Однако варево получилось настолько отвратительным, что никто из нас не смог его есть. Я никогда не предполагал, что пресный суп из свежей оленины может служить таким прекрасным рвотным средством. Джонни Страубе, как всегда, нашел выход- варить суп из морской воды. Тут же отправился он к первой попавшейся полынье и набрал там полную кастрюльку воды. Мы снова заправили в кастрюлю добрую дозу оленины и уютно уселись около пыхтящего примуса. Вот оленина уже посерела, скоро суп будет готов. Я запускаю в кастрюльку ложку, чтобы попробовать вкус супа, изготовленного из морской воды, я ничего не понимаю: соль в супе даже не ночевала.
Вода оказалась абсолютно пресной. Мы ничего не могли понять. Предположили, что Страубе зачерпнул воды не из сквозной полыньи, а из трещины, в которой течет талая вода. Померили трещину- она оказалась сквозной. Стали черпать воду и тут же пробовать. Вода была пресной, прекрасного вкуса. Что же делать? Нам нужна самая обыкновенная соленая морская вода. А ее нет в море.
Алексеев тут же устроил сложное какое-то приспособление для черпания воды на глубине. Пройдя больше двух метров в глубину, добрались мы этим приспособлением до действительно соленой воды. Наконец мы сварили себе третий суп из настоящей морской воды. Если вы захотите когда-нибудь узнать вкус этого супа, попросите Анатоликуса всыпать вам в тарелку бульона добрую ложку английской слабительной соли. Вы в точности получите вкус нашей похлебки. На наши желудки это гнусное варево не оказало никакого действия. Впрочем, кроме Шелагина, у которого живот разболелся еще больше.
Однако вопрос с питанием был не таким острым, поскольку у нас не было за плечами длительной голодовки, и мы еще могли воздерживаться от частого питания оленьей похлебкой. Гораздо больше давала себя знать невозможность спать. Спальных мешков у нас не было. Я попробовал спать на снегу, но из этого ничего не вышло,- снег подо мной быстро растаял и я оказался в луже. Стали устраиваться на ночь в корпусе самолета. Брр... до сих пор дрожь пробирает при воспоминании о мертвящем холоде, излучаемом алюминиевыми стенками кабины. Чорт его знает, может быть с точки зрения конструктора и было целесообразно разгораживать самолет на крошечные отсеки, но о том, что в этих отсеках кому-нибудь придется спать, строители самолета не думали. Мне и Алексееву при нашем росте пришлось спать вдвоем в кабине, в которой было бы коротко десятилетнему мальчику. Пол кабины выстроен с какими-то совершенно нелепыми уступами. Острые края этих уступов врезаются в тело, и нет никакой возможности пролежать на них больше десяти минут. Первые сутки мы не могли уснуть совсем, и я думаю, что в общей сложности мы не проспали за все пять суток жизни на Кап-Вреде больше пяти часов. Но сетовать не приходилось, Чухновский совершенно правильно послал вам радиограмму о необходимости итти в первую голову к группе Мальмгрена. Этим мы добровольно обрекли себя на все неприятности, которые пришлось испытать.
Прошло трое суток, когда впервые увидели мы вестников внешнего мирасамолеты. Со стороны Кингсбея на значительной высоте шли три машины. Мы не стали выкладывать никаких сигналов, так как наш самолет служил наилучшим сигналом сам по себе. На крыльях летящих машин мы разглядели три черных короны. Это были шведы. Они прошли, не заметив нас.
Спустя некоторое время снова послышались звуки моторов, и самолеты показались с обратной стороны. Проходя над нами, одна из машин завернула, сделала несколько качаний с крыла на крыло и описала над нами два круга. Этим пилот хотел показать, что он нас заметил. И действительно вскоре мы узнали по радио, что "Браганца" пытается пробраться к нам.
Кстати о радио. Мы принялись налаживать его немедленно после посадки, и спустя два часа с нашей импровизированной антенны, натянутой на моем кинематографическом штативе, уже неслись в пространство радиоволны. Алексеев был у нас в особенном почете. Мы за ним ухаживали, освободили от всех работ, кроме обслуживания радио. Благодаря его радиоусилиям, мы все время были в курсе событий, даже коротали наши более чем долгие досуги слушанием лондонских фокстротов.
Спустя пять суток на горизонте со стороны моря мы увидели движущуюся точку. По мере приближения эта точка распалась на три. К нам шли три человека. Это оказались Нойс, Матеода и Альбертини, приволокшие нам большие нарты с запасом прекрасных теплых вещей и разных вкуснейших яств, посланных "Браганцей". Беднягам пришлось проделать крюк в тридцать лишних километров из-за того, что они напоролись на след, оставленный "Красиным" Пришлось его обходить. Уж и ругались же они. Но нам так и не пришлось воспользоваться нартами Нойса, так как всего через два часа после прихода людей с "Браганцы" к нам подошли Юдихин и Кабанов. Вперемежку с шоколадом Нойса мы поели красинских пирожков и с удовольствием выпили по чарке доброго советского спирта. Через час мы уже подгребали к вам. Ну вот по существу и все наше житье-бытье. А что нового у вас?
Я принялся было живописать Блувштейну события исторических дней 11 и 12 июля, но через минуту заметил, что он блаженно посапывает, крепко зажав в кулаке конец мохнатого трофейного рога. Усталость взяла свое, и он заснул, даже не успев раздеться и помыться,- прямо на полу в каюте врача.
КИНГСБЕЙ
19 июля. Сегодня мы входим в Кингсбей. "Красин" внешне притих. Только где-то внутри по каютам идет необычная суета. По существу сегодня финал первого этапа нашего похода. Сегодня мы должны пересадить на "Читта-ди-Милано" спасенных. Сегодня мы должны расстаться со своими живыми трофеями. Момент несомненно торжественный.
"Красин" режет зеркально-гладкую воду бухты Кингсбея. Она ярко сверкает под лучами высокого солнца. Ни единой льдинки. Далеко впереди, в самом углу Кингсбейской бухты, голубеют обрывы двух глетчеров.
С нетерпением ищу биноклем по берегам город Нью-Олесунд, второй по величине населенный пункт Шпицбергена, резиденцию сюсельмана 1. Вероятно сейчас за каким-нибудь поворотом должны появиться ряды кораблей у длинного мола, и амфитеатром раскинется город на склоне горы.
________________________
1 Губернатора.
Однако мы все бежим и бежим по бухте Кингсбея. Подходим к концу. Вот уже глетчеры выросли в высокие стены, а Ныо-Олесунда до сих пор нет. Только группа каких-то небольших сереньких сараев ютится на прибрежной долинке у склонов высокой серой горы. За этими сараями огромною кучей чернеют штабеля угля. От штабелей к высокой бревенчатой эстокаде у самого берега бегают крошечные паровозики, таскающие за собой вереницы угольных вагонеток. Паровоз подтаскивает их к самому концу эстокады над морем. Вздымая кучу угольной пили, с грохотом сыплется уголь из вагонеток прямо в трюм угольщика, стоящего под эстокадой. Черны паровозы и вагонетки, черна эстокада, черен до кончика мачт большой угольщик. И название у угольщика тоже черное: "Svartisen".
За кучей сараев- огромное решетчатое строение без крыши. Это исторический эллинг, служивший пристанищем дирижаблям: "Норвегия" и "Италия". Присутствие эллинга говорит о том, что где-то поблизости должен быть и город Нью-Олесунд. Но вот уже застопорены наши машины, отгремела якорная цепь, а так ничего и не видно. На мостик является Хуль. Хитрый старик: у него не только воротничок сверкает белизной, а из-под пиджака глядит белоснежная сорочка. Откуда мог он ее взять? Вероятнее всего берег в чемодане от самого Бергена.
Широким жестом Хуль указывает по направлению к серым сараям:
- Ну, вот и приехали.
- А как далеко от берега город?
- Да вы же видите,- у самого берега.
- Но я не вижу ничего.
- То есть как ничего? А вот эти постройки? Это же и есть город Нью-Олесунд.
Хуль говорит это таким тоном, точно я не хочу признавать права за название городом за двумя десятками построек в несколько этажей, блещущих камнем и высокими крышами. Эти сараи и есть город Нью-Олесунд? Чорт знает что! Стоило беспокоиться о чистой рубашке!
Но никаких оснований не верить милейшему Хулю нет. Если он говорит, вероятно это и есть столица Шпицбергена- Нью-Олесунд, развернувший свою панораму из двадцати крошечных домиков над сверкающим гладким простором бухты Кингсбея. Чудесная бухта подавляет своим зеркальный простором. Совсем небольшим кажется стоящий невдалеке от берега темно-серый, точно прокопченный "Читта-ди-Милано", вовсе теряются транспорты шведских спасательных экспедиций "Таниа" и "Крест". Бухта настолько глубока, что суда средней осадки подходят почти к самому берегу.
В городе ровно двадцать домов, в которых живет двести семьдесят рабочих и служащих Норвежской угольной кампании, в том числе двадцать дам. Копи компании расположены непосредственно у самого города, при чем шахты выходят на поверхность под углом в 25 градусов. По существу весь город Нью-Олесунд принадлежит этой угольной компании.
На другой стороне бухты Кингсбея в хороший бинокль можно различить девять серых срубов. Эти девять избушек с заколоченными окнами представляют собою также город. Это- Нью-Лондон, владение основавшейся здесь когда-то английской компании по добыче мрамора. История этой компании весьма интересна. Обнаруженные здесь богатые залежи мрамора привлекли к себе внимание англичан, принявшихся эксплоатировать недра. Однако, несмотря на внешнюю выгодность пластов, мрамор в них оказался чрезвычайно рыхлым. Его немыслимо было извлечь на поверхность сколько-нибудь значительными кусками. Разработка оказалась невыгодной. Компания лопнула, и город Нью-Лондон служит теперь пристанищем всего двум охотникам.
***
"Красин" застыл в середине между этими двумя "городами". По направлению к нам от "Читта-ди-Милано" бежит маленький моторный катер, сверкающий свежею краской и медью начищенных частей. Широко расставив ноги, стоит на корме плотный пожилой офицер в блистающих галунами фуражке и кителе. Соблюдая этикет, катер кружится около "Красина", не подходя к борту. Однако у нас не очень гонятся за помпой встречи, трапы не спущены, капитан Романья наконец не выдерживает и, сложивши рупором руки, кричит стоящему у нас на борту, выдающемуся головой выше всех, итальянцу:
- Вильери.
Из груди Вильери вырывается несвязный радостный крик, и кажется вот-вот спрыгнет он за борт на катер родного "Милана". Вся официальная помпезность встречи пошла насмарку. Большой катер с "Читта-ди-Милано" принимает спасенных. Они сходят по парадному трапу, как драгоценная ноша, принимаемые десятками протянутых рук итальянских матросов. Та же дружески-ласковая рука спускает через борт носилки Мариано. С радостной улыбкой машет он нам рукой из колышащейся люльки.
Окончательно нарушая тихую торжественность момента, раздается всплеск воды за нашим бортом, это- немецкий оператор, под'ехавший к нам из Кингсбея, увлекшись с'емкой Мариано, вместе со своим аппаратом кубарем слетел с нашего высокого борта в воду. Матросы баграми выудили его из воды. Мокрый, с зеленым лицом появился он на поверхность с крепко прижатым к груди штативом своего аппарата.
Одни за другими прибывают к нам на борт официальные визитеры с "Читта-ди-Милано" и других кораблей. Первыми приехали приветствовать Чухновского итальянские летчики во главе с Маддаленой и шведские- во главе с Торнбергом.
***
Оттого, что все мы сознаем трудности условий, в которых остается Чухновский, расставание с ним особенно грустно. Кто знает, как скоро удастся вернуться сюда "Красину" после ремонта в Ставангере? Как сложатся условия дальнейшей работы?
Крепко жму руки по очереди всем членам летной группы, прежде чем сесть в маленькую шлюпку и отправиться к "Красину". Вот я сижу в моей утлой лодченке, и здоровяк Алексеев с размаху сталкивает меня с прибрежной гальки в воду. Принимаюсь грести. Весла то и дело стукаются о встречные льдины. Приходится спешить с возвращением на корабль, так как шапка густого тумана постепенно закрывает всю бухту. Ватные волны бегут на середине уровня окружающих бухту серых гор и задевают мачты "Красина". Туман делается все гуще, и к тому моменту, когда я выбираюсь из узкого горла бухты Чухновского, "Красина" не видно. Исчезает в тумане и стоянка Чухновского. Я оказываюсь в сплошном молоке.
Гребу наугад, следя лишь за тем, чтобы не врезаться в какую-нибудь большую льдину. Мне кажется, что путь к "Красину" значительно дольше, нежели путь, проделанный от него. Или часы мои бегут неимоверно быстро, или с момента моего отплытия от палатки Чухновского прошло уже 2 1/2 часа. "Красина" все нет. Ясно, что я промахнул мимо него или кружусь около. Чтобы не угодить в открытое море, надо держать по возможности хотя бы на серые прибрежные скалы. Туман рассеется, и тогда я вернусь на корабль, переждав на берегу.
За носом моей шлюпки в прорывы тумана мелькают серые скалы. Я терпеливо гребу. Скалы растут очень медленно, и проходит почти полтора часа, прежде чем я приближаюсь к затянутому туманом скалистому берегу. Наконец дно лодки шуршит по гальке, и я выскакиваю на каменистый берег.
Но вот туман начинает рассеиваться, а разобрать, где я нахожусь, невозможно. Терпеливо усаживаюсь на бережку с намерением набить трубку, но, о ужас,- я потерял ее или забыл у Чухновского. От нечего делать брожу по берегу. Галька шуршит под ногами.
Меня начинает занимать вопрос- где же я собственно нахожусь? Но я не рискую далеко уходить от своей шлюпки, а туман расходится очень медленно. Лишь около полуночи волны тумана поднимаются к вершинам окружающих бухту гор, и к удивлению своему я вижу, что сижу под высоким обрывом, невдалеке от поселка. Но поселок ничего общего не имеет с Ныо-Олесундом. От грубых срубов веет запустением, и кругом царит мертвая тишина. Это- Нью-Лондон.
Неожиданно мое внимание привлекает звук бойкой песни, доносящейся откуда-то сверху. Высоко на скале, над обрывом, болтая в воздухе ногами, сидят двое молодых альпинистов. Один за другим скатывают они в море валуны и с любопытством наблюдают за большими кругами, расходящимися по воде от упавших камней.
Я их окликнул:
- Алло, комрады, где ваш капитан Сорра?
- А, бон-джиорно, синьор Крассин руссо.
Молодые стрелки сами со скоростью валунов скатываются с обрыва следом за камнем и вприпрыжку идут впереди, провожая меня к крошечному домику, сколоченному из толстых, посеревших от времени бревен. Окна забиты досками. Дом имеет вид нежилого. Что могло занести сюда Сорра, имеющего в Нью-Олесунде собственный домик, известный под именем домика Нобиле и находящийся у самой стены исторического эллинга "Италии".
На крылечке серой избушки сидит сам капитан Сорра. Я познакомился с ним на "Читта-ди-Милано". Меня очаровал этот маленький смуглый горец, у которого так мало общего с фанфаронами-офицерами "Читта-ди-Милано" и теми членами экипажа "Италии", которых мне довелось знать. Серый короткий мундир плотно облегает его широкую грудь. Серая фетровая шляпа с петушиным пером лихо сдвинута на правое ухо. От загорелого сухого лица веет здоровьем, закаленным суровыми ледяными ветрами.
- А, господин Шпанов, я очень рад вас видеть,- бойко заговорил Сорра.Кто вам сказал, что я здесь? Вы были у меня в Нью-Олесунде?
- Никто не говорил. Попал я сюда только из-за тумана.
- Какая счастливая случайность. А я забрался сюда со своими стрелками сегодня с самого утра. Здесь чудесно. Молодежи нужна тренировка, и я потащил их с собой вокруг всей бухты Кингсбея. Моцион не плохой, поверьте мне. Пройдемся с нами немного.
Шагаем с Сорра по шуршащей, катящейся под ногами гальке. Вот сырая прибрежная галька сменилась гладкими скалами. У обрыва над морем, с трубкой в зубах, я наслаждался простым рассказом Сорра о его похождениях. В голосе этого маленького горца- нескрываемое презрение к людям, не сумевшим справиться со льдом, к людям, для которых лыжи представляют собою нечто более сложное, чем простые сапоги. Недаром у него на "Читта-ди-Милано" в каюте, в углу около вешалки, стоят зеленые узкие лыжи- три пары. Столько же, сколько в каюте у Вильери стоит элегантных ботинок.
Докурив сигаретку до самого золотого мундштучка, он воткнул ее в шипящий снег и начал рассказ о своем походе к острову Фойн за Мальмгреном.
- На этот раз моими спутниками были голландец Ван-Донген и датчанин Ворминг. "Браганца" довезла нас до пролива Беверли-Зунд. Дальше к востоку лед стоял непреодолимой преградой. Полярная весна запоздала; "Браганце" пришлось спасовать. 18 июня мы сошли на берег Беверли-Зунда, имея с собой продовольствия на 4 дня. Снаряжение наше состояло из лыж, рюк-заков и спальных мешков. Для упряжки у нас было 9 собак с одной нартой. Наш путь лежал на северо-восток, и первый день прошел вполне благополучно.
На следующий день, когда мы приближались к Кап-Платену, Ворминг почувствовал себя не совсем хорошо. Его глаза не выдержали действия ослепительного полярного солнца, и он заболел куриной слепотой. Дальше итти Ворминг не мог. Возвращаться с ним на "Браганцу" мы тоже не могли: у нас не было времени, потому что там впереди блуждали во льдах люди, беспомощные, как дети, которых нужно было вывести к земле. На Кап-Платене мы оставили Ворминга, снабдив его продовольствием на весь обратный путь до "Браганцы". Ему нужно было только отлежаться на месте с завязанными глазами, и потом потихоньку он свободно мог итти один к "Браганце".
Я знал, что где-то в этом же районе бродит лыжная партия- норвежцы Нойс и Танберг, к которым присоединились двое моих альпинистов Матеода и Альбертини. На всякий случай, в том месте, где мы покинули Ворминга, я оставил записку на имя Нойса о том, что один из нас заболел и идёт в одиночку обратно. Такую же записку я оставил на следующем этапе. Но, как оказывается, я впопыхах, во второй записке вместо Ворминга упомянул имя Ван-Донгена. Норвежцы нашли эту записку. А позже они нашли записку, которую оставил на своем пути, возвращаясь к "Браганце", сам Ворминг. Таким образом, у Нойса создалось впечатление, что оба моих спутника заболели, и что я иду на север один. Вот почему они и сообщили на "Браганцу" о том, что я один продвигаюсь на Фойн.
Мои надежды на Ворминга оправдались. Север приучает людей не быть детьми. Оправившись в своей снежной берлоге на Кап-Платене, Ворминг перебрался к Норд-Капу и оттуда к Беверли-Зунду, где стояла "Браганца". Мы же с Ван-Донгеном продолжали свой путь во льдах. Никогда не верьте тому, кто будет вас уверять, что собаки самый надежный способ для передвижения нарт. В торосистых льдах они никуда не годятся. Правда мы с Ван-Донгеном были совсем налегке, но то и дело нам приходилось возиться с собаками, помогая им перебираться через полыньи и торосы. Но не верьте и тем, кто говорит, что они могут путешествовать без собак. Здесь правы норвежцы, которые ни шагу не делают без собачьей упряжки. Собака не только тащит ваш груз, она может спасти и вас самого. Мы вместе с Ван-Донгеном шли в этот день впереди нарт, прокладывая лыжницу для упряжки. Это было неправильно. Один должен всегда итти сзади. Но как бы то ни было, на этот раз на полном ходу мы оба попали на тонкий лед, едва прикрывающий поверхность широкого разводья на заливе вблизи мыса Вреде. Лед нас не выдержал, оба мы провалились, и если бы не собаки, которые выбиваясь из сил тащили по кромке надежного льда наши нарты, мы бы неизбежно погибли. Только схватившись за упряжку, мы вылезли на лед вместе с Ван-Донгеном.
Когда мы утолили первый голод, настроение у всех поднялось. Первым долгом мы проверили запасы нашего продовольствия и пришли к заключению, что при экономии их хватит дней на пять. Однако Страубе, порывшись в карманах, вытащил пачку червонцев и, прыгая на одной ноге, весело заявил: "Ну, ребята, тужить не приходится: мы обеспечены финансами на целый месяц. Я не думаю, чтобы здесь, у медведей, цены были много выше норвежских. Десять червонцев- двести крон, по сорок крон на рыло. Не только прохарчимся, но пожалуй сумеем откупить у медведей и пару шкуренок.
Однако при ближайшем ознакомлении с окрестностями Вреде, оптимизм Страубе несколько погас. У медведей не оказалось не только магазинов, подобных норвежским, но даже самого плохонького кооператива. Нам пришлось отправиться в глубь полуострова в поисках пищи. Вся надежда теперь была на винтовку и десять обойм. Это было немного, особенно, если учесть наше искусство стрелять.
Берега Вреде поднимаются ровными террасами, обнаженными у подножий. Между отдельными мысами- глубокие впадины, занесенные толстым снежным покровом. Увязая по пояс в снегу, мы со Страубе пробирались по такому ущелью,- обоих нас назначили в первую охотничью партию по добыче дичи. Недалеко от берега мы заметили на сверкающем белом фоне серый силуэт зверя с большими рогами. Как полагается заправским охотникам, мы сразу распластались на снегу.
- Вилли, единорог,- таинственно прошептал Страубе.
Мы поползли на животах к этому единорогу. Зверь спокойно шел по ущелью, время от времени разрывая копытами снег.
Тут мне вспомнились романы Купера. Как настоящий следопыт, я послюнил палец и поднял его над головой. Таким способом я определил направление ветра, чтобы подойти к животному с подветренной стороны. Бороздя снег своими телами, мы ползли по ущелью, стараясь производить как можно меньше шума. Скоро мы были от зверя на расстоянии действительного ружейного выстрела.
При ближайшем рассмотрении единорог оказался небольшим полярным оленем. Страубе выстрелил первым. Его пуля пробороздила по снегу длинную линию далеко сзади оленя. Олень, поднял голову и недоуменно повернулся в нашу сторону, но не убежал. Страубе выстрелил вторично. Бросок снега показал, что на этот раз- большой недолет. Олень закинул рога на спину и, высоко подбрасывая передние ноги, большими скачками стал убегать в глубину ущелья. Еще шесть раз выстрелил Страубе по убегающему зверю. И все с одинаковым успехом. Олень превратился теперь в настолько ненадежную мишень, что я уже не сомневался в том, что нашим пулям его не догнать. Но девятый выстрел Страубе оказался удачным- олень упал. С лихорадочной поспешностью бросились мы к лежащему зверю. Проваливаясь в снегу почти по, грудь, карабкались мы по неровному краю ущелья. Раненый олень тоже поднялся на ноги и, припадая на колени, стал карабкаться вверх по утесам. Настичь его у нас не было никакой надежды. Чтобы не упустить зверя, я выхватил винтовку у Страубе и, почти не делясь, выстрелил. Олень упал. Это было сделано мастерски, тем более, что этот патрон был предпоследним патроном из числа захваченных нами с собой. Теперь у нас остался один выстрел.
Как ни мал был олень, но добравшись наконец до него, мы поняли, что дотащить его до места стоянки самолета у нас нет никакой надежды. Страубе решил итти за помощью, а я должен был остаться на месте, чтобы защитить, убитого оленя от посягательств птиц и медведей. Для этой цели в моем распоряжении оставался один выстрел. Я думаю, что если бы в действительности появился медведь, то мне едва ли пришлось бы вступать с ним в единоборство с таким резервом огнестрельных припасов. Вероятнее всего, что мне пришлось бы просто-напросто позорно удирать.
Но, к счастью, медведя не было видно. Зато птицы не давали мне покоя. Они смело спускались к самому оленю и не хотели улетать, хотя я бил их прикладом. Они поднимались, начинали кружиться у меня над головой со злобными криками. Когда их становилось слишком много, меня брал страх, что в конце-концов не только оленя, но эти крылатые бандиты склюют и меня.
Несколько времени спустя мое внимание привлек силуэт второго оленя, появившийся в конце ущелья. Олень спокойно шел поперек впадины, в конце которой он остановился, и стал разрывать передними ногами снег. Действуя почти бессознательно, я поднял винтовку и выпустил в оленя мой единственный заряд.
Вы знаете мои способности в стрельбе,- кажется я уже имел случай проявить свое замечательное стрелковое искусство, но на этот раз я оказался настоящим Теллем. Вопреки всем моим ожиданиям, олень упал, уткнувшись рогатой головой в снег. Забыв про вверенного моему попечению первого оленя, я побежал к своему трофею. Но он оказался только раненым и приветствовал меня здоровенным ударом копыта в левую ногу. До сих пор я сгибаю ее с трудом. Я обозлился, и тут же проделал гнусную операцию добивания оленя финским ножом. Если бы вы знали, что это за гнусность. Но зато на мою долю достался трофей в виде пары вот этих прекрасных рогов.
Вскоре явились Шелагин с Чухновским и помогли нам ободрать оленьи туши и разрезать их на части. Как ни отвратителен был процесс свежевания туш, мы преодолели его, зная, что это обеспечивает нам запас свежего мяса на долгое время.
Когда мы ушли, сзади нас на снегу, закопошилась сплошная черная гора дерущихся и галдящих птиц, жадно раздирающих остатки оленей.
Все было бы хорошо, и вероятно мы могли бы не плохо питаться, если бы у нас была соль. Но банка с солью, приготовленная для нас в полет, вероятно и до сих пор спокойно стоит в кладовой Долгополова. Мы попытались удовлетвориться супом из оленины, сваренным на талом снегу. Однако варево получилось настолько отвратительным, что никто из нас не смог его есть. Я никогда не предполагал, что пресный суп из свежей оленины может служить таким прекрасным рвотным средством. Джонни Страубе, как всегда, нашел выход- варить суп из морской воды. Тут же отправился он к первой попавшейся полынье и набрал там полную кастрюльку воды. Мы снова заправили в кастрюлю добрую дозу оленины и уютно уселись около пыхтящего примуса. Вот оленина уже посерела, скоро суп будет готов. Я запускаю в кастрюльку ложку, чтобы попробовать вкус супа, изготовленного из морской воды, я ничего не понимаю: соль в супе даже не ночевала.
Вода оказалась абсолютно пресной. Мы ничего не могли понять. Предположили, что Страубе зачерпнул воды не из сквозной полыньи, а из трещины, в которой течет талая вода. Померили трещину- она оказалась сквозной. Стали черпать воду и тут же пробовать. Вода была пресной, прекрасного вкуса. Что же делать? Нам нужна самая обыкновенная соленая морская вода. А ее нет в море.
Алексеев тут же устроил сложное какое-то приспособление для черпания воды на глубине. Пройдя больше двух метров в глубину, добрались мы этим приспособлением до действительно соленой воды. Наконец мы сварили себе третий суп из настоящей морской воды. Если вы захотите когда-нибудь узнать вкус этого супа, попросите Анатоликуса всыпать вам в тарелку бульона добрую ложку английской слабительной соли. Вы в точности получите вкус нашей похлебки. На наши желудки это гнусное варево не оказало никакого действия. Впрочем, кроме Шелагина, у которого живот разболелся еще больше.
Однако вопрос с питанием был не таким острым, поскольку у нас не было за плечами длительной голодовки, и мы еще могли воздерживаться от частого питания оленьей похлебкой. Гораздо больше давала себя знать невозможность спать. Спальных мешков у нас не было. Я попробовал спать на снегу, но из этого ничего не вышло,- снег подо мной быстро растаял и я оказался в луже. Стали устраиваться на ночь в корпусе самолета. Брр... до сих пор дрожь пробирает при воспоминании о мертвящем холоде, излучаемом алюминиевыми стенками кабины. Чорт его знает, может быть с точки зрения конструктора и было целесообразно разгораживать самолет на крошечные отсеки, но о том, что в этих отсеках кому-нибудь придется спать, строители самолета не думали. Мне и Алексееву при нашем росте пришлось спать вдвоем в кабине, в которой было бы коротко десятилетнему мальчику. Пол кабины выстроен с какими-то совершенно нелепыми уступами. Острые края этих уступов врезаются в тело, и нет никакой возможности пролежать на них больше десяти минут. Первые сутки мы не могли уснуть совсем, и я думаю, что в общей сложности мы не проспали за все пять суток жизни на Кап-Вреде больше пяти часов. Но сетовать не приходилось, Чухновский совершенно правильно послал вам радиограмму о необходимости итти в первую голову к группе Мальмгрена. Этим мы добровольно обрекли себя на все неприятности, которые пришлось испытать.
Прошло трое суток, когда впервые увидели мы вестников внешнего мирасамолеты. Со стороны Кингсбея на значительной высоте шли три машины. Мы не стали выкладывать никаких сигналов, так как наш самолет служил наилучшим сигналом сам по себе. На крыльях летящих машин мы разглядели три черных короны. Это были шведы. Они прошли, не заметив нас.
Спустя некоторое время снова послышались звуки моторов, и самолеты показались с обратной стороны. Проходя над нами, одна из машин завернула, сделала несколько качаний с крыла на крыло и описала над нами два круга. Этим пилот хотел показать, что он нас заметил. И действительно вскоре мы узнали по радио, что "Браганца" пытается пробраться к нам.
Кстати о радио. Мы принялись налаживать его немедленно после посадки, и спустя два часа с нашей импровизированной антенны, натянутой на моем кинематографическом штативе, уже неслись в пространство радиоволны. Алексеев был у нас в особенном почете. Мы за ним ухаживали, освободили от всех работ, кроме обслуживания радио. Благодаря его радиоусилиям, мы все время были в курсе событий, даже коротали наши более чем долгие досуги слушанием лондонских фокстротов.
Спустя пять суток на горизонте со стороны моря мы увидели движущуюся точку. По мере приближения эта точка распалась на три. К нам шли три человека. Это оказались Нойс, Матеода и Альбертини, приволокшие нам большие нарты с запасом прекрасных теплых вещей и разных вкуснейших яств, посланных "Браганцей". Беднягам пришлось проделать крюк в тридцать лишних километров из-за того, что они напоролись на след, оставленный "Красиным" Пришлось его обходить. Уж и ругались же они. Но нам так и не пришлось воспользоваться нартами Нойса, так как всего через два часа после прихода людей с "Браганцы" к нам подошли Юдихин и Кабанов. Вперемежку с шоколадом Нойса мы поели красинских пирожков и с удовольствием выпили по чарке доброго советского спирта. Через час мы уже подгребали к вам. Ну вот по существу и все наше житье-бытье. А что нового у вас?
Я принялся было живописать Блувштейну события исторических дней 11 и 12 июля, но через минуту заметил, что он блаженно посапывает, крепко зажав в кулаке конец мохнатого трофейного рога. Усталость взяла свое, и он заснул, даже не успев раздеться и помыться,- прямо на полу в каюте врача.
КИНГСБЕЙ
19 июля. Сегодня мы входим в Кингсбей. "Красин" внешне притих. Только где-то внутри по каютам идет необычная суета. По существу сегодня финал первого этапа нашего похода. Сегодня мы должны пересадить на "Читта-ди-Милано" спасенных. Сегодня мы должны расстаться со своими живыми трофеями. Момент несомненно торжественный.
"Красин" режет зеркально-гладкую воду бухты Кингсбея. Она ярко сверкает под лучами высокого солнца. Ни единой льдинки. Далеко впереди, в самом углу Кингсбейской бухты, голубеют обрывы двух глетчеров.
С нетерпением ищу биноклем по берегам город Нью-Олесунд, второй по величине населенный пункт Шпицбергена, резиденцию сюсельмана 1. Вероятно сейчас за каким-нибудь поворотом должны появиться ряды кораблей у длинного мола, и амфитеатром раскинется город на склоне горы.
________________________
1 Губернатора.
Однако мы все бежим и бежим по бухте Кингсбея. Подходим к концу. Вот уже глетчеры выросли в высокие стены, а Ныо-Олесунда до сих пор нет. Только группа каких-то небольших сереньких сараев ютится на прибрежной долинке у склонов высокой серой горы. За этими сараями огромною кучей чернеют штабеля угля. От штабелей к высокой бревенчатой эстокаде у самого берега бегают крошечные паровозики, таскающие за собой вереницы угольных вагонеток. Паровоз подтаскивает их к самому концу эстокады над морем. Вздымая кучу угольной пили, с грохотом сыплется уголь из вагонеток прямо в трюм угольщика, стоящего под эстокадой. Черны паровозы и вагонетки, черна эстокада, черен до кончика мачт большой угольщик. И название у угольщика тоже черное: "Svartisen".
За кучей сараев- огромное решетчатое строение без крыши. Это исторический эллинг, служивший пристанищем дирижаблям: "Норвегия" и "Италия". Присутствие эллинга говорит о том, что где-то поблизости должен быть и город Нью-Олесунд. Но вот уже застопорены наши машины, отгремела якорная цепь, а так ничего и не видно. На мостик является Хуль. Хитрый старик: у него не только воротничок сверкает белизной, а из-под пиджака глядит белоснежная сорочка. Откуда мог он ее взять? Вероятнее всего берег в чемодане от самого Бергена.
Широким жестом Хуль указывает по направлению к серым сараям:
- Ну, вот и приехали.
- А как далеко от берега город?
- Да вы же видите,- у самого берега.
- Но я не вижу ничего.
- То есть как ничего? А вот эти постройки? Это же и есть город Нью-Олесунд.
Хуль говорит это таким тоном, точно я не хочу признавать права за название городом за двумя десятками построек в несколько этажей, блещущих камнем и высокими крышами. Эти сараи и есть город Нью-Олесунд? Чорт знает что! Стоило беспокоиться о чистой рубашке!
Но никаких оснований не верить милейшему Хулю нет. Если он говорит, вероятно это и есть столица Шпицбергена- Нью-Олесунд, развернувший свою панораму из двадцати крошечных домиков над сверкающим гладким простором бухты Кингсбея. Чудесная бухта подавляет своим зеркальный простором. Совсем небольшим кажется стоящий невдалеке от берега темно-серый, точно прокопченный "Читта-ди-Милано", вовсе теряются транспорты шведских спасательных экспедиций "Таниа" и "Крест". Бухта настолько глубока, что суда средней осадки подходят почти к самому берегу.
В городе ровно двадцать домов, в которых живет двести семьдесят рабочих и служащих Норвежской угольной кампании, в том числе двадцать дам. Копи компании расположены непосредственно у самого города, при чем шахты выходят на поверхность под углом в 25 градусов. По существу весь город Нью-Олесунд принадлежит этой угольной компании.
На другой стороне бухты Кингсбея в хороший бинокль можно различить девять серых срубов. Эти девять избушек с заколоченными окнами представляют собою также город. Это- Нью-Лондон, владение основавшейся здесь когда-то английской компании по добыче мрамора. История этой компании весьма интересна. Обнаруженные здесь богатые залежи мрамора привлекли к себе внимание англичан, принявшихся эксплоатировать недра. Однако, несмотря на внешнюю выгодность пластов, мрамор в них оказался чрезвычайно рыхлым. Его немыслимо было извлечь на поверхность сколько-нибудь значительными кусками. Разработка оказалась невыгодной. Компания лопнула, и город Нью-Лондон служит теперь пристанищем всего двум охотникам.
***
"Красин" застыл в середине между этими двумя "городами". По направлению к нам от "Читта-ди-Милано" бежит маленький моторный катер, сверкающий свежею краской и медью начищенных частей. Широко расставив ноги, стоит на корме плотный пожилой офицер в блистающих галунами фуражке и кителе. Соблюдая этикет, катер кружится около "Красина", не подходя к борту. Однако у нас не очень гонятся за помпой встречи, трапы не спущены, капитан Романья наконец не выдерживает и, сложивши рупором руки, кричит стоящему у нас на борту, выдающемуся головой выше всех, итальянцу:
- Вильери.
Из груди Вильери вырывается несвязный радостный крик, и кажется вот-вот спрыгнет он за борт на катер родного "Милана". Вся официальная помпезность встречи пошла насмарку. Большой катер с "Читта-ди-Милано" принимает спасенных. Они сходят по парадному трапу, как драгоценная ноша, принимаемые десятками протянутых рук итальянских матросов. Та же дружески-ласковая рука спускает через борт носилки Мариано. С радостной улыбкой машет он нам рукой из колышащейся люльки.
Окончательно нарушая тихую торжественность момента, раздается всплеск воды за нашим бортом, это- немецкий оператор, под'ехавший к нам из Кингсбея, увлекшись с'емкой Мариано, вместе со своим аппаратом кубарем слетел с нашего высокого борта в воду. Матросы баграми выудили его из воды. Мокрый, с зеленым лицом появился он на поверхность с крепко прижатым к груди штативом своего аппарата.
Одни за другими прибывают к нам на борт официальные визитеры с "Читта-ди-Милано" и других кораблей. Первыми приехали приветствовать Чухновского итальянские летчики во главе с Маддаленой и шведские- во главе с Торнбергом.
***
Оттого, что все мы сознаем трудности условий, в которых остается Чухновский, расставание с ним особенно грустно. Кто знает, как скоро удастся вернуться сюда "Красину" после ремонта в Ставангере? Как сложатся условия дальнейшей работы?
Крепко жму руки по очереди всем членам летной группы, прежде чем сесть в маленькую шлюпку и отправиться к "Красину". Вот я сижу в моей утлой лодченке, и здоровяк Алексеев с размаху сталкивает меня с прибрежной гальки в воду. Принимаюсь грести. Весла то и дело стукаются о встречные льдины. Приходится спешить с возвращением на корабль, так как шапка густого тумана постепенно закрывает всю бухту. Ватные волны бегут на середине уровня окружающих бухту серых гор и задевают мачты "Красина". Туман делается все гуще, и к тому моменту, когда я выбираюсь из узкого горла бухты Чухновского, "Красина" не видно. Исчезает в тумане и стоянка Чухновского. Я оказываюсь в сплошном молоке.
Гребу наугад, следя лишь за тем, чтобы не врезаться в какую-нибудь большую льдину. Мне кажется, что путь к "Красину" значительно дольше, нежели путь, проделанный от него. Или часы мои бегут неимоверно быстро, или с момента моего отплытия от палатки Чухновского прошло уже 2 1/2 часа. "Красина" все нет. Ясно, что я промахнул мимо него или кружусь около. Чтобы не угодить в открытое море, надо держать по возможности хотя бы на серые прибрежные скалы. Туман рассеется, и тогда я вернусь на корабль, переждав на берегу.
За носом моей шлюпки в прорывы тумана мелькают серые скалы. Я терпеливо гребу. Скалы растут очень медленно, и проходит почти полтора часа, прежде чем я приближаюсь к затянутому туманом скалистому берегу. Наконец дно лодки шуршит по гальке, и я выскакиваю на каменистый берег.
Но вот туман начинает рассеиваться, а разобрать, где я нахожусь, невозможно. Терпеливо усаживаюсь на бережку с намерением набить трубку, но, о ужас,- я потерял ее или забыл у Чухновского. От нечего делать брожу по берегу. Галька шуршит под ногами.
Меня начинает занимать вопрос- где же я собственно нахожусь? Но я не рискую далеко уходить от своей шлюпки, а туман расходится очень медленно. Лишь около полуночи волны тумана поднимаются к вершинам окружающих бухту гор, и к удивлению своему я вижу, что сижу под высоким обрывом, невдалеке от поселка. Но поселок ничего общего не имеет с Ныо-Олесундом. От грубых срубов веет запустением, и кругом царит мертвая тишина. Это- Нью-Лондон.
Неожиданно мое внимание привлекает звук бойкой песни, доносящейся откуда-то сверху. Высоко на скале, над обрывом, болтая в воздухе ногами, сидят двое молодых альпинистов. Один за другим скатывают они в море валуны и с любопытством наблюдают за большими кругами, расходящимися по воде от упавших камней.
Я их окликнул:
- Алло, комрады, где ваш капитан Сорра?
- А, бон-джиорно, синьор Крассин руссо.
Молодые стрелки сами со скоростью валунов скатываются с обрыва следом за камнем и вприпрыжку идут впереди, провожая меня к крошечному домику, сколоченному из толстых, посеревших от времени бревен. Окна забиты досками. Дом имеет вид нежилого. Что могло занести сюда Сорра, имеющего в Нью-Олесунде собственный домик, известный под именем домика Нобиле и находящийся у самой стены исторического эллинга "Италии".
На крылечке серой избушки сидит сам капитан Сорра. Я познакомился с ним на "Читта-ди-Милано". Меня очаровал этот маленький смуглый горец, у которого так мало общего с фанфаронами-офицерами "Читта-ди-Милано" и теми членами экипажа "Италии", которых мне довелось знать. Серый короткий мундир плотно облегает его широкую грудь. Серая фетровая шляпа с петушиным пером лихо сдвинута на правое ухо. От загорелого сухого лица веет здоровьем, закаленным суровыми ледяными ветрами.
- А, господин Шпанов, я очень рад вас видеть,- бойко заговорил Сорра.Кто вам сказал, что я здесь? Вы были у меня в Нью-Олесунде?
- Никто не говорил. Попал я сюда только из-за тумана.
- Какая счастливая случайность. А я забрался сюда со своими стрелками сегодня с самого утра. Здесь чудесно. Молодежи нужна тренировка, и я потащил их с собой вокруг всей бухты Кингсбея. Моцион не плохой, поверьте мне. Пройдемся с нами немного.
Шагаем с Сорра по шуршащей, катящейся под ногами гальке. Вот сырая прибрежная галька сменилась гладкими скалами. У обрыва над морем, с трубкой в зубах, я наслаждался простым рассказом Сорра о его похождениях. В голосе этого маленького горца- нескрываемое презрение к людям, не сумевшим справиться со льдом, к людям, для которых лыжи представляют собою нечто более сложное, чем простые сапоги. Недаром у него на "Читта-ди-Милано" в каюте, в углу около вешалки, стоят зеленые узкие лыжи- три пары. Столько же, сколько в каюте у Вильери стоит элегантных ботинок.
Докурив сигаретку до самого золотого мундштучка, он воткнул ее в шипящий снег и начал рассказ о своем походе к острову Фойн за Мальмгреном.
- На этот раз моими спутниками были голландец Ван-Донген и датчанин Ворминг. "Браганца" довезла нас до пролива Беверли-Зунд. Дальше к востоку лед стоял непреодолимой преградой. Полярная весна запоздала; "Браганце" пришлось спасовать. 18 июня мы сошли на берег Беверли-Зунда, имея с собой продовольствия на 4 дня. Снаряжение наше состояло из лыж, рюк-заков и спальных мешков. Для упряжки у нас было 9 собак с одной нартой. Наш путь лежал на северо-восток, и первый день прошел вполне благополучно.
На следующий день, когда мы приближались к Кап-Платену, Ворминг почувствовал себя не совсем хорошо. Его глаза не выдержали действия ослепительного полярного солнца, и он заболел куриной слепотой. Дальше итти Ворминг не мог. Возвращаться с ним на "Браганцу" мы тоже не могли: у нас не было времени, потому что там впереди блуждали во льдах люди, беспомощные, как дети, которых нужно было вывести к земле. На Кап-Платене мы оставили Ворминга, снабдив его продовольствием на весь обратный путь до "Браганцы". Ему нужно было только отлежаться на месте с завязанными глазами, и потом потихоньку он свободно мог итти один к "Браганце".
Я знал, что где-то в этом же районе бродит лыжная партия- норвежцы Нойс и Танберг, к которым присоединились двое моих альпинистов Матеода и Альбертини. На всякий случай, в том месте, где мы покинули Ворминга, я оставил записку на имя Нойса о том, что один из нас заболел и идёт в одиночку обратно. Такую же записку я оставил на следующем этапе. Но, как оказывается, я впопыхах, во второй записке вместо Ворминга упомянул имя Ван-Донгена. Норвежцы нашли эту записку. А позже они нашли записку, которую оставил на своем пути, возвращаясь к "Браганце", сам Ворминг. Таким образом, у Нойса создалось впечатление, что оба моих спутника заболели, и что я иду на север один. Вот почему они и сообщили на "Браганцу" о том, что я один продвигаюсь на Фойн.
Мои надежды на Ворминга оправдались. Север приучает людей не быть детьми. Оправившись в своей снежной берлоге на Кап-Платене, Ворминг перебрался к Норд-Капу и оттуда к Беверли-Зунду, где стояла "Браганца". Мы же с Ван-Донгеном продолжали свой путь во льдах. Никогда не верьте тому, кто будет вас уверять, что собаки самый надежный способ для передвижения нарт. В торосистых льдах они никуда не годятся. Правда мы с Ван-Донгеном были совсем налегке, но то и дело нам приходилось возиться с собаками, помогая им перебираться через полыньи и торосы. Но не верьте и тем, кто говорит, что они могут путешествовать без собак. Здесь правы норвежцы, которые ни шагу не делают без собачьей упряжки. Собака не только тащит ваш груз, она может спасти и вас самого. Мы вместе с Ван-Донгеном шли в этот день впереди нарт, прокладывая лыжницу для упряжки. Это было неправильно. Один должен всегда итти сзади. Но как бы то ни было, на этот раз на полном ходу мы оба попали на тонкий лед, едва прикрывающий поверхность широкого разводья на заливе вблизи мыса Вреде. Лед нас не выдержал, оба мы провалились, и если бы не собаки, которые выбиваясь из сил тащили по кромке надежного льда наши нарты, мы бы неизбежно погибли. Только схватившись за упряжку, мы вылезли на лед вместе с Ван-Донгеном.