Страница:
— Разве плохо? — спросила она.
— Я не думаю, что дело в этом.
Мы взяли с собой одеяло и бутерброды, ближе к вечеру мы улеглись на солнце на маленькой полянке. После того как мы поели, Агнес заснула, но я не был усталым и сел, чтобы покурить. Лучи пробивались сквозь листву и покрывали световыми пятнами тело спящей Агнес. Я смотрел на нее и не узнавал. Ее лицо было для меня словно незнакомый пейзаж. Закрытые глаза стали двумя холмами в неглубоких кратерах глазных впадин, нос — изящным горным хребтом, равномерно подымающимся вверх, чтобы расшириться и оборваться у рта. Я впервые заметил мягкие ямки по бокам глаз, округлость подбородка и щек. Все ее лицо казалось мне чужим, жутковатым, но гораздо реальнее, чем прежде. Хотя я не касался Агнес, у меня было пугающее и в то же время опьяняюще прекрасное чувство, будто я охватываю ее, как вторая кожа, будто все ее тело разом прильнуло ко мне.
Я не двигался. Последние солнечные лучи исчезли с лужайки, и стало прохладнее. Рот Агнес непроизвольно скривился, по ее лбу пробежали морщины. И тогда она проснулась. Я лег рядом с ней и прижал ее к себе.
— Ты что? — спросила она и удивленно посмотрела мне в глаза.
Я уходил от ее взгляда, но не отпускал ее, прижимался к ней еще крепче и целовал ее шею и лицо. Она заулыбалась.
— У меня было странное чувство, — сказал я, — будто я совсем близок к тебе.
— И сейчас тоже? — спросила она.
Я не ответил, и Агнес тоже не говорила ничего, только крепко прижималась ко мне, словно боялась, что я снова удалюсь от нее. Потом я сказал ей, что люблю ее, но этого было мало, а раз я не знал, какими еще словами описать свое чувство, я снова замолк, и весь вечер мы почти не разговаривали.
12
13
14
15
16
17
18
— Я не думаю, что дело в этом.
Мы взяли с собой одеяло и бутерброды, ближе к вечеру мы улеглись на солнце на маленькой полянке. После того как мы поели, Агнес заснула, но я не был усталым и сел, чтобы покурить. Лучи пробивались сквозь листву и покрывали световыми пятнами тело спящей Агнес. Я смотрел на нее и не узнавал. Ее лицо было для меня словно незнакомый пейзаж. Закрытые глаза стали двумя холмами в неглубоких кратерах глазных впадин, нос — изящным горным хребтом, равномерно подымающимся вверх, чтобы расшириться и оборваться у рта. Я впервые заметил мягкие ямки по бокам глаз, округлость подбородка и щек. Все ее лицо казалось мне чужим, жутковатым, но гораздо реальнее, чем прежде. Хотя я не касался Агнес, у меня было пугающее и в то же время опьяняюще прекрасное чувство, будто я охватываю ее, как вторая кожа, будто все ее тело разом прильнуло ко мне.
Я не двигался. Последние солнечные лучи исчезли с лужайки, и стало прохладнее. Рот Агнес непроизвольно скривился, по ее лбу пробежали морщины. И тогда она проснулась. Я лег рядом с ней и прижал ее к себе.
— Ты что? — спросила она и удивленно посмотрела мне в глаза.
Я уходил от ее взгляда, но не отпускал ее, прижимался к ней еще крепче и целовал ее шею и лицо. Она заулыбалась.
— У меня было странное чувство, — сказал я, — будто я совсем близок к тебе.
— И сейчас тоже? — спросила она.
Я не ответил, и Агнес тоже не говорила ничего, только крепко прижималась ко мне, словно боялась, что я снова удалюсь от нее. Потом я сказал ей, что люблю ее, но этого было мало, а раз я не знал, какими еще словами описать свое чувство, я снова замолк, и весь вечер мы почти не разговаривали.
12
Моя любовь к Агнес изменилась, она была иной, не похожей на все, что я испытывал прежде. Я ощущал почти телесную зависимость, если ее не было рядом, у меня было унизительное чувство, будто я — только половинка настоящего человека. Во время прежних романов я всегда настаивал на том, чтобы у меня было достаточно времени для себя самого, а сейчас я не мог насытиться встречами с Агнес. После нашей прогулки в парке я все думал о ней и действительно успокаивался, лишь когда она приходила и я мог смотреть на нее, прикасаться к ней. Но когда она была у меня, я словно пьянел, и все окружавшее меня, — воздух, свет, казалось мучительно ясным и близким, даже течение времени становилось ощутимым. Впервые в жизни у меня было чувство, что в меня проникает нечто из внешнего мира, нечто чужое, непонятное.
Я начал наблюдать за Агнес и только тогда сообразил, как мало я ее знал. Я заметил маленькие ритуалы, которые она соблюдала вроде бы бессознательно. Если мы шли куда-нибудь поесть и официант или официантка накрывали стол, Агнес всякий раз поправляла прибор. Когда приносили еду, она немного приподнимала тарелку указательными пальцами, мгновение держала ее на весу, словно пытаясь обнаружить ее центр тяжести, и снова ставила на стол.
Она никогда не прикасалась к чужим людям и избегала их прикосновений. Зато предметы она трогала постоянно. Проводила рукой по мебели и стенам домов, мимо которых проходила. Небольшие предметы она порой прямо-таки ощупывала, будто была слепая. Иногда она нюхала их, но, когда я говорил ей об этом, она словно не помнила сделанного.
Когда она читала, то так сильно погружалась в чтение, что не отвечала, если я заговаривал с ней. И по ее лицу пробегали всполохи чувств, отражения прочитанного. Она улыбалась или сжимала губы. Иногда вздыхала или раздраженно морщила лоб.
Агнес, похоже, заметила, что я наблюдаю за ней, но ничего не сказала. Я думаю, она этому радовалась. Иногда она отвечала на мои удивленные взгляды улыбкой, но без тщеславия.
Через несколько дней после прогулки у озера моя история прорвалась в будущее. Новообретенное чувство окрыляло мою фантазию. Я планировал будущее Агнес, как отец планирует будущее своей дочери. Ей предстояли блестящая защита диссертации и успех в университете. А нам счастливая совместная жизнь. Я уже предчувствовал, что Агнес в моей истории когда-нибудь проснется к жизни, и тогда никакой план не удержит ее от того, чтобы идти своим путем. Я знал, что этот момент придет, если мое сочинение вообще чего-то стоило, и я напряженно ожидал этого момента, заранее радовался ему и одновременно боялся его.
Несколько дней мы не виделись, но я постоянно думал об Агнес и продолжал писать. Когда мой издатель позвонил, чтобы узнать, как продвигается моя работа, я успокоил его, утверждая, что мне не удается раздобыть кое-какие документы. Он сказал, что включил книгу в план издательства на осень будущего года, и я пообещал закончить рукопись до Рождества. Как только закончился разговор, я позвонил Агнес и пригласил ее к себе.
— Приходи в синем платье, — сказал я.
— Ты о чем? — удивленно спросила она.
— Я обогнал настоящее, — пояснил я, — и уже знаю, что случится дальше.
Она засмеялась.
Я начал наблюдать за Агнес и только тогда сообразил, как мало я ее знал. Я заметил маленькие ритуалы, которые она соблюдала вроде бы бессознательно. Если мы шли куда-нибудь поесть и официант или официантка накрывали стол, Агнес всякий раз поправляла прибор. Когда приносили еду, она немного приподнимала тарелку указательными пальцами, мгновение держала ее на весу, словно пытаясь обнаружить ее центр тяжести, и снова ставила на стол.
Она никогда не прикасалась к чужим людям и избегала их прикосновений. Зато предметы она трогала постоянно. Проводила рукой по мебели и стенам домов, мимо которых проходила. Небольшие предметы она порой прямо-таки ощупывала, будто была слепая. Иногда она нюхала их, но, когда я говорил ей об этом, она словно не помнила сделанного.
Когда она читала, то так сильно погружалась в чтение, что не отвечала, если я заговаривал с ней. И по ее лицу пробегали всполохи чувств, отражения прочитанного. Она улыбалась или сжимала губы. Иногда вздыхала или раздраженно морщила лоб.
Агнес, похоже, заметила, что я наблюдаю за ней, но ничего не сказала. Я думаю, она этому радовалась. Иногда она отвечала на мои удивленные взгляды улыбкой, но без тщеславия.
Через несколько дней после прогулки у озера моя история прорвалась в будущее. Новообретенное чувство окрыляло мою фантазию. Я планировал будущее Агнес, как отец планирует будущее своей дочери. Ей предстояли блестящая защита диссертации и успех в университете. А нам счастливая совместная жизнь. Я уже предчувствовал, что Агнес в моей истории когда-нибудь проснется к жизни, и тогда никакой план не удержит ее от того, чтобы идти своим путем. Я знал, что этот момент придет, если мое сочинение вообще чего-то стоило, и я напряженно ожидал этого момента, заранее радовался ему и одновременно боялся его.
Несколько дней мы не виделись, но я постоянно думал об Агнес и продолжал писать. Когда мой издатель позвонил, чтобы узнать, как продвигается моя работа, я успокоил его, утверждая, что мне не удается раздобыть кое-какие документы. Он сказал, что включил книгу в план издательства на осень будущего года, и я пообещал закончить рукопись до Рождества. Как только закончился разговор, я позвонил Агнес и пригласил ее к себе.
— Приходи в синем платье, — сказал я.
— Ты о чем? — удивленно спросила она.
— Я обогнал настоящее, — пояснил я, — и уже знаю, что случится дальше.
Она засмеялась.
13
На Агнес и в самом деле было короткое синее платье, когда она на следующий день пришла ко мне. Было прохладно, шел дождь, но она сказала:
— Приказ есть приказ, — и только смеялась, когда я стал извиняться.
— «Мы прошли в гостиную, Агнес обняла и долго целовала меня, словно ее охватил страх, что она может меня потерять », — процитировал я. И Агнес обняла меня, как было написано, но только при этом она смеялась, и страха у нее не было. Я высвободился и прошел на кухню, чтобы закончить готовку.
— Тебе помочь? — спросила она.
— Нет, — ответил я. — «Агнес сидела в комнате и слушала мои компакт-диски, пока я готовил ужин ». — Я купил бутылку шампанского, хотя мы оба особым пристрастием к нему не отличались.
— С чего такое торжество? — спросила Агнес.
— «Для нас это был совершенно особый день. Я решил… » Но сначала давай поедим.
— Это подло, — заметила она, — сначала ты будишь во мне любопытство, а потом…
— Мне очень жаль. Но мы поговорим об этом только после еды.
Разговор пошел о другом, но я заметил, что Агнес была в напряженном ожидании. Она ела быстрее обычного, а когда мы закончили, мы не стали убирать со стола, оставив все как есть. Я сел на тахту и вытащил из кармана лист бумаги.
— Иди сюда, — сказал я, но Агнес села на стуле у окна.
— Сначала я хочу знать, что мне предстоит, — заявила она, — не хочу делать ошибок.
С моего места я не мог разглядеть ее лица. В ее голосе звучал странный холод.
— Ну давай же, читай! — сказала она.
— «Мы сидели на тахте », — прочел я и немного помолчал. Но Агнес не двигалась, и я продолжил: — «Агнес прислонилась ко мне спиной. Я поцеловал ее шею. Я долго готовился к этому моменту, но, когда я начал было говорить, все вылетело у меня из головы. И я только сказал: Хочешь переехать ко мне? » — Я замолчал, стал выжидая смотреть на Агнес. Она ничего не говорила. — Ну так что? — спросил я.
— А что она ответила? — прозвучало в ответ.
Я стал читать дальше:
— «Агнес села прямо и посмотрела мне в лицо. «Ты это серьезно?» — спросила она. «Разумеется», — ответил я ». Я уже давно хотел тебя об этом спросить. Но я думал… ты такая самостоятельная…
Агнес встала и подошла к тахте. Она села рядом со мной и сказала:
— Ты думаешь, из этого что-нибудь получится?
— Да, — ответил я, — когда мы были на озере… мы были так близки, и с той поры я часто чувствую себя совсем одиноким в этой квартире. Ты бы смогла здесь жить? Я имею в виду… Здесь больше места, чем у тебя.
— Да, — ответила она, — да. Хорошо? Ты доволен? — Она снова засмеялась и добавила: — Покажи, что там еще написано. — Агнес взяла у меня из рук лист, прочитала и возмущенно воскликнула: — «Благодарна »! С чего я должна быть тебе благодарна?
Она ткнула меня в бок.
— Это была просто шутка, — пояснил я, — я это уже стер.
— Ага, так-то будет лучше, — сказала она. — «Мы выпили шампанского. Потом предались любви, а в полночь вышли на крышу и смотрели на звезды ».
Той ночью шел дождь, и звезд не было видно. Агнес простудилась на крыше в своем коротком платье. Но в конце сентября она переехала ко мне. Договор на ее квартиру истекал только будущей весной, так что она оставила большую часть своих вещей там, взяв с собой лишь два чемодана с одеждой, виолончель и кое-какие мелочи.
— Приказ есть приказ, — и только смеялась, когда я стал извиняться.
— «Мы прошли в гостиную, Агнес обняла и долго целовала меня, словно ее охватил страх, что она может меня потерять », — процитировал я. И Агнес обняла меня, как было написано, но только при этом она смеялась, и страха у нее не было. Я высвободился и прошел на кухню, чтобы закончить готовку.
— Тебе помочь? — спросила она.
— Нет, — ответил я. — «Агнес сидела в комнате и слушала мои компакт-диски, пока я готовил ужин ». — Я купил бутылку шампанского, хотя мы оба особым пристрастием к нему не отличались.
— С чего такое торжество? — спросила Агнес.
— «Для нас это был совершенно особый день. Я решил… » Но сначала давай поедим.
— Это подло, — заметила она, — сначала ты будишь во мне любопытство, а потом…
— Мне очень жаль. Но мы поговорим об этом только после еды.
Разговор пошел о другом, но я заметил, что Агнес была в напряженном ожидании. Она ела быстрее обычного, а когда мы закончили, мы не стали убирать со стола, оставив все как есть. Я сел на тахту и вытащил из кармана лист бумаги.
— Иди сюда, — сказал я, но Агнес села на стуле у окна.
— Сначала я хочу знать, что мне предстоит, — заявила она, — не хочу делать ошибок.
С моего места я не мог разглядеть ее лица. В ее голосе звучал странный холод.
— Ну давай же, читай! — сказала она.
— «Мы сидели на тахте », — прочел я и немного помолчал. Но Агнес не двигалась, и я продолжил: — «Агнес прислонилась ко мне спиной. Я поцеловал ее шею. Я долго готовился к этому моменту, но, когда я начал было говорить, все вылетело у меня из головы. И я только сказал: Хочешь переехать ко мне? » — Я замолчал, стал выжидая смотреть на Агнес. Она ничего не говорила. — Ну так что? — спросил я.
— А что она ответила? — прозвучало в ответ.
Я стал читать дальше:
— «Агнес села прямо и посмотрела мне в лицо. «Ты это серьезно?» — спросила она. «Разумеется», — ответил я ». Я уже давно хотел тебя об этом спросить. Но я думал… ты такая самостоятельная…
Агнес встала и подошла к тахте. Она села рядом со мной и сказала:
— Ты думаешь, из этого что-нибудь получится?
— Да, — ответил я, — когда мы были на озере… мы были так близки, и с той поры я часто чувствую себя совсем одиноким в этой квартире. Ты бы смогла здесь жить? Я имею в виду… Здесь больше места, чем у тебя.
— Да, — ответила она, — да. Хорошо? Ты доволен? — Она снова засмеялась и добавила: — Покажи, что там еще написано. — Агнес взяла у меня из рук лист, прочитала и возмущенно воскликнула: — «Благодарна »! С чего я должна быть тебе благодарна?
Она ткнула меня в бок.
— Это была просто шутка, — пояснил я, — я это уже стер.
— Ага, так-то будет лучше, — сказала она. — «Мы выпили шампанского. Потом предались любви, а в полночь вышли на крышу и смотрели на звезды ».
Той ночью шел дождь, и звезд не было видно. Агнес простудилась на крыше в своем коротком платье. Но в конце сентября она переехала ко мне. Договор на ее квартиру истекал только будущей весной, так что она оставила большую часть своих вещей там, взяв с собой лишь два чемодана с одеждой, виолончель и кое-какие мелочи.
14
Теперь Агнес каждое утро добиралась до университета надземкой. Я вставал, когда ее уже не было, шел в свое привычное кафе, чтобы прочитать газету, а незадолго до полудня возвращался домой. Агнес ела в университете. Я писал дома или шел в библиотеку в поисках материалов. Жизнь наша текла спокойно, день за днем, и мы были довольны. Мы быстро привыкли друг к другу. Я делал большую часть домашней работы, готовил для Агнес и стирал ее вещи. Писанина на некоторое время отошла на второй план. Я без особой радости продолжал собирать материал к своей книге о вагонах. Когда издатель вновь позвонил мне, я попросил его перенести срок сдачи рукописи. Он начал было жаловаться и заявил, что вся его осенняя программа из-за этого разваливается. Однако я сказал, что у меня уже много лет не было настоящего отпуска и мне нужен отдых, чтобы книга вышла действительно хорошей. В конце концов он согласился и даже признал, что так будет лучше и для него, ведь книги о железной дороге все равно продаются весной лучше, чем осенью.
Историю Агнес я тоже почти не писал. Иногда мы еще играли в игру, затеянную в тот вечер. Тогда я писал на компьютере пару сцен и говорил Агнес, что ей следует делать, а сам исполнял свою роль. Мы были одеты, как я задумал, отправлялись, как мои герои, в зоопарк или музей. Но мы оба были плохие актеры, и в нашей размеренной жизни не было места фантазиям.
— Должно что-нибудь случиться, чтобы история стала интересней, — сказал я наконец Агнес.
— Ты не счастлив нашими отношениями?
— Да нет, не в этом дело, — объяснил я, — но счастье не рождает хороших сюжетов. Счастье описать невозможно. Оно как туман, как дым, призрачно и неуловимо. Ты видела художника, который мог бы нарисовать неуловимое?
Мы пошли в художественный музей и стали искать картину, на которой были бы изображены туман, или дым, или же счастливые люди. Перед картиной Сёра «Воскресная прогулка на острове Гран-Жатт» мы остановились надолго. Сёра не рисовал счастливых людей, но картина излучала спокойствие, оказавшееся ближе всего к тому, что мы искали. На ней изображен берег реки воскресным днем. Люди гуляют, а кое-кто отдыхает на лужайке между деревьями.
Когда мы подошли поближе, изображение распалось на множество цветных точек. Контуры расплывались, плоскости переходили одна в другую. Цвета на холсте складывались из отдельных красок, как на гобелене. Не было ни чистого белого, ни чистого черного. И лишь на расстоянии они сливались в единое целое.
— Это ты, — сказал я и показал на изображенную в центре на лужайке женщину с венком в руках. Она склонила голову и рассматривала цветы, сплетенные в венок. Рядом с ней лежали шляпа и зонтик от солнца, который был ей не нужен, потому что сидела она в тени.
— Нет, — возразила Агнес, — я девушка в белом платье. А ты — обезьяна.
— Я — вон тот мужчина с трубой, — сказа я, — но никто меня не слушает.
— Зато все тебя слышат. Уши ведь не закроешь.
Мы пошли в кафе, в котором подавали, по мнению Агнес, лучший сырный пирог в Чикаго. Но Агнес осталась недовольна пирогом и заявила, что испечет для меня получше, с изюмом.
— Счастье рисуют точками, несчастье — линиями, — сказала она. — Тебе надо, если ты хочешь изобразить наше счастье, наставить множество маленьких точек, как Сёра. И только на расстоянии можно будет понять, что это было счастье.
Историю Агнес я тоже почти не писал. Иногда мы еще играли в игру, затеянную в тот вечер. Тогда я писал на компьютере пару сцен и говорил Агнес, что ей следует делать, а сам исполнял свою роль. Мы были одеты, как я задумал, отправлялись, как мои герои, в зоопарк или музей. Но мы оба были плохие актеры, и в нашей размеренной жизни не было места фантазиям.
— Должно что-нибудь случиться, чтобы история стала интересней, — сказал я наконец Агнес.
— Ты не счастлив нашими отношениями?
— Да нет, не в этом дело, — объяснил я, — но счастье не рождает хороших сюжетов. Счастье описать невозможно. Оно как туман, как дым, призрачно и неуловимо. Ты видела художника, который мог бы нарисовать неуловимое?
Мы пошли в художественный музей и стали искать картину, на которой были бы изображены туман, или дым, или же счастливые люди. Перед картиной Сёра «Воскресная прогулка на острове Гран-Жатт» мы остановились надолго. Сёра не рисовал счастливых людей, но картина излучала спокойствие, оказавшееся ближе всего к тому, что мы искали. На ней изображен берег реки воскресным днем. Люди гуляют, а кое-кто отдыхает на лужайке между деревьями.
Когда мы подошли поближе, изображение распалось на множество цветных точек. Контуры расплывались, плоскости переходили одна в другую. Цвета на холсте складывались из отдельных красок, как на гобелене. Не было ни чистого белого, ни чистого черного. И лишь на расстоянии они сливались в единое целое.
— Это ты, — сказал я и показал на изображенную в центре на лужайке женщину с венком в руках. Она склонила голову и рассматривала цветы, сплетенные в венок. Рядом с ней лежали шляпа и зонтик от солнца, который был ей не нужен, потому что сидела она в тени.
— Нет, — возразила Агнес, — я девушка в белом платье. А ты — обезьяна.
— Я — вон тот мужчина с трубой, — сказа я, — но никто меня не слушает.
— Зато все тебя слышат. Уши ведь не закроешь.
Мы пошли в кафе, в котором подавали, по мнению Агнес, лучший сырный пирог в Чикаго. Но Агнес осталась недовольна пирогом и заявила, что испечет для меня получше, с изюмом.
— Счастье рисуют точками, несчастье — линиями, — сказала она. — Тебе надо, если ты хочешь изобразить наше счастье, наставить множество маленьких точек, как Сёра. И только на расстоянии можно будет понять, что это было счастье.
15
Второй понедельник октября — День Колумба, и мы воспользовались продленными выходными, чтобы выехать за город. Я было предложил съездить в Нью-Йорк, но Агнес ответила, что она хочет совершить пешее путешествие, на этот раз настоящее. Я согласился, а поскольку прогноз погоды был хороший, мы решились взять мою маленькую палатку и переночевать на природе. По карте мы нашли национальный парк, расположенный недалеко от Чикаго. Мы взяли напрокат автомобиль и выехали в пятницу к вечеру в южном направлении.
Агнес попросила у своего профессора видеокамеру и начала беспорядочно снимать уже в дороге, из окна. У Индианаполиса движение стало более плотным. Теперь за рулем была Агнес, и я решил снимать ее.
— Оставь, — сказала она, — а то еще сломаешь. Мой профессор меня убьет. Это его любимая игрушка.
— Да уж не сломаю, — возразил я, — а то ты так и останешься за кадром.
— Твое дело писать, мое — снимать, — сказала Агнес.
По мнению смотрителя у входа в национальный парк, для бабьего лета мы приехали слишком рано. Он посоветовал нам отправиться туда, где уже пятьдесят лет не ступала нога человека. В свое время там жили крестьяне, но во время кризиса тридцатых годов они бросили эти земли, и государство скупило их, объявив заповедными местами.
— Как это? — поинтересовалась Агнес.
— Мы не вмешиваемся в происходящее, — пояснил смотритель, — за короткое время природа берет свое. Цивилизация — только тонкая оболочка, которая тут же рвется, если за ней не ухаживать.
Агнес сняла на видео домик у входа в парк и смотрителя, показывавшего мне дорогу по карте. Он отмахивался и смеялся, пока его снимали, и Агнес тоже смеялась. Потом он сказал, чтобы мы были осторожными, и дал нам брошюру о ядовитых растениях и диких животных. Многие люди недооценивают опасности, пояснил он, а с природой шутки плохи.
— Почему ты снимала смотрителя, а меня нет? — спросил я, когда мы ехали по узкой дороге парка.
— Он свидетель, — ответила Агнес.
Через несколько миль мы нашли стоянку и оставили на ней машину. Был уже почти полдень, когда мы наконец отправились в путь. Несколько часов шагали по лесистой местности. Иногда нам казалось, что мы нашли тропинку, но она внезапно обрывалась, и мы двигались по компасу прямо через заросли.
— Надо обламывать ветви, чтобы можно было найти обратную дорогу, — сказала Агнес.
— Мы не пойдем назад, — ответил я, — не этим путем.
Время от времени мы проходили мимо развалившихся ферм, мимо мест, где деревья выглядели моложе и росли не так часто. Когда начало смеркаться, мы поднялись на холм и увидели внизу озеро, у которого собирались разбить палатку. Но прошел еще почти час, прежде чем мы наконец добрались до берега.
Солнце зашло, и стало холодно. У самой воды почва была песчаной, там мы и поставили палатку. Потом собирали валежник, которого в лесу было полно. За несколько минут собрали целую кучу.
— Я разведу костер, — сказала Агнес, — меня научил этому отец.
Она поставила насколько сучьев пирамидой, положила вниз немного хвороста и скомандовала:
— Спичку!
Ей действительно удалось разжечь костер одной спичкой. Я сварил суп на своей маленькой керосинке. Мы устроились на одном из матрасов, поели и смотрели на озеро. Оно было темным и спокойным. Лишь изредка слышалось, как прыгает рыба, а однажды совсем далеко пролетел самолет.
Хотя мы сидели у самого костра, Агнес мерзла. Она сказала, что возьмет спальный мешок, и пошла к палатке. Она стала невидимой, как только вышла из круга света, отбрасываемого костром. Потом я услышал стон и какой-то шум. Я вскочил и обнаружил Агнес лежащей на земле всего в нескольких метрах. Теперь, когда свет был сзади, я мог ясно ее видеть. Она лежала на мокром песке со странно вывернутыми ногами. Я поднял ее, чуть не упав при этом сам, и отнес ее к матрасу. Даже в теплом свете костра ее лицо и губы казались мертвенно-бледными. Я засунул руку под толстый пуловер и нащупал совсем слабое биение сердца. Ее лоб был влажным и холодным. Я сел рядом с ней, повторяя ее имя и поглаживая ее по голове.
На меня напал панический ужас. До ближайшего жилья было несколько часов пути, а теперь, ночью, дороги в лесу не найти. Я вытащил флягу и влил немного воды в приоткрытый рот Агнес. Тут же сообразил, что это глупость — вливать лежащему без сознания человеку в рот воду, приподнял ее и стал трясти. Она лежала в моих руках, отяжелевшая и бессильная. Потом я наконец ощутил, что тело ее напряглось, и она медленно пришла в себя.
— Я упала в обморок? — спросила она.
— Я думал, ты… — пробормотал я, — что с тобой что-то случилось.
— Кровообращение, — ответила она, — я, должно быть, маловато ела. Ничего страшного.
Я хотел отнести ее к палатке, но она отказалась и твердила, что совсем не больна. Она почти не говорила в тот вечер, сказала только, что устала и что ей лучше.
Агнес попросила у своего профессора видеокамеру и начала беспорядочно снимать уже в дороге, из окна. У Индианаполиса движение стало более плотным. Теперь за рулем была Агнес, и я решил снимать ее.
— Оставь, — сказала она, — а то еще сломаешь. Мой профессор меня убьет. Это его любимая игрушка.
— Да уж не сломаю, — возразил я, — а то ты так и останешься за кадром.
— Твое дело писать, мое — снимать, — сказала Агнес.
По мнению смотрителя у входа в национальный парк, для бабьего лета мы приехали слишком рано. Он посоветовал нам отправиться туда, где уже пятьдесят лет не ступала нога человека. В свое время там жили крестьяне, но во время кризиса тридцатых годов они бросили эти земли, и государство скупило их, объявив заповедными местами.
— Как это? — поинтересовалась Агнес.
— Мы не вмешиваемся в происходящее, — пояснил смотритель, — за короткое время природа берет свое. Цивилизация — только тонкая оболочка, которая тут же рвется, если за ней не ухаживать.
Агнес сняла на видео домик у входа в парк и смотрителя, показывавшего мне дорогу по карте. Он отмахивался и смеялся, пока его снимали, и Агнес тоже смеялась. Потом он сказал, чтобы мы были осторожными, и дал нам брошюру о ядовитых растениях и диких животных. Многие люди недооценивают опасности, пояснил он, а с природой шутки плохи.
— Почему ты снимала смотрителя, а меня нет? — спросил я, когда мы ехали по узкой дороге парка.
— Он свидетель, — ответила Агнес.
Через несколько миль мы нашли стоянку и оставили на ней машину. Был уже почти полдень, когда мы наконец отправились в путь. Несколько часов шагали по лесистой местности. Иногда нам казалось, что мы нашли тропинку, но она внезапно обрывалась, и мы двигались по компасу прямо через заросли.
— Надо обламывать ветви, чтобы можно было найти обратную дорогу, — сказала Агнес.
— Мы не пойдем назад, — ответил я, — не этим путем.
Время от времени мы проходили мимо развалившихся ферм, мимо мест, где деревья выглядели моложе и росли не так часто. Когда начало смеркаться, мы поднялись на холм и увидели внизу озеро, у которого собирались разбить палатку. Но прошел еще почти час, прежде чем мы наконец добрались до берега.
Солнце зашло, и стало холодно. У самой воды почва была песчаной, там мы и поставили палатку. Потом собирали валежник, которого в лесу было полно. За несколько минут собрали целую кучу.
— Я разведу костер, — сказала Агнес, — меня научил этому отец.
Она поставила насколько сучьев пирамидой, положила вниз немного хвороста и скомандовала:
— Спичку!
Ей действительно удалось разжечь костер одной спичкой. Я сварил суп на своей маленькой керосинке. Мы устроились на одном из матрасов, поели и смотрели на озеро. Оно было темным и спокойным. Лишь изредка слышалось, как прыгает рыба, а однажды совсем далеко пролетел самолет.
Хотя мы сидели у самого костра, Агнес мерзла. Она сказала, что возьмет спальный мешок, и пошла к палатке. Она стала невидимой, как только вышла из круга света, отбрасываемого костром. Потом я услышал стон и какой-то шум. Я вскочил и обнаружил Агнес лежащей на земле всего в нескольких метрах. Теперь, когда свет был сзади, я мог ясно ее видеть. Она лежала на мокром песке со странно вывернутыми ногами. Я поднял ее, чуть не упав при этом сам, и отнес ее к матрасу. Даже в теплом свете костра ее лицо и губы казались мертвенно-бледными. Я засунул руку под толстый пуловер и нащупал совсем слабое биение сердца. Ее лоб был влажным и холодным. Я сел рядом с ней, повторяя ее имя и поглаживая ее по голове.
На меня напал панический ужас. До ближайшего жилья было несколько часов пути, а теперь, ночью, дороги в лесу не найти. Я вытащил флягу и влил немного воды в приоткрытый рот Агнес. Тут же сообразил, что это глупость — вливать лежащему без сознания человеку в рот воду, приподнял ее и стал трясти. Она лежала в моих руках, отяжелевшая и бессильная. Потом я наконец ощутил, что тело ее напряглось, и она медленно пришла в себя.
— Я упала в обморок? — спросила она.
— Я думал, ты… — пробормотал я, — что с тобой что-то случилось.
— Кровообращение, — ответила она, — я, должно быть, маловато ела. Ничего страшного.
Я хотел отнести ее к палатке, но она отказалась и твердила, что совсем не больна. Она почти не говорила в тот вечер, сказала только, что устала и что ей лучше.
16
Когда я на следующее утро проснулся, Агнес уже не спала. Она сказала, что ей нехорошо, и попросила принести воды. После того как она попила, настроение ее улучшилось. Зевая, она потягивалась в своем спальном мешке, а я сидел перед ней на корточках и смотрел на нее. Только теперь я увидел, что лицо ее из-за вчерашнего падения было поцарапано.
— Ты выглядишь как дикарка, — сказал я, а она обхватила меня обеими руками и привлекла к себе.
— Залезь-ка в мой мешок и подлечи меня, — предложила она.
В палатке было холодно, изо рта у нас шел пар, но нам не было холодно. Мы расстегнули мешки, один положили вниз, другим накрылись.
— Ты уверен, что никого поблизости нет? — спросила Агнес.
А потом палатку осветило солнце, в ней стало совсем светло, и Агнес быстро согрелась. Когда мы наконец выползли наружу, было так тепло, что она разделась и стала мыться в холодной озерной воде. А потом мы снова предались любви, прямо на песчаном берегу, и она снова плескалась, мне тоже пришлось вымыться, потому что я был весь в песке.
— Под открытым небом нагота неотразима, — сказал я.
— Пожить бы так, — произнесла Агнес, — нагими и среди природы.
— И ты не боишься раствориться в природе? Исчезнуть?
— Нет, — ответила она и брызнула на меня водой, — сегодня нет.
Мы оставили озеро и двинулись дальше через лес. Мы попали в длинную долину, где наткнулись на старые, ржавые рельсы. Идти по бывшей железнодорожной колее было легко. Долина стала шире, по сторонам от колеи стояли полуразвалившиеся деревянные дома. Мы стали ходить между ними.
— Как ты думаешь, сколько времени надо, чтобы от них не осталось никаких следов? — спросила Агнес.
— Не знаю. Все зарастает, но внизу всегда что-нибудь остается. Осколки посуды, проволока.
Двери домов были заколочены досками, на которых еще виднелись надписи, запрещавшие заходить внутрь. Когда мы вошли в небольшой сарай, одна из стен которого обвалилась, мимо нас с громким криком пролетела большая птица. Мы испугались. На земле разлагались трухлявые доски развалившейся стены. Внутри, там где сарай примыкал к дому, лежала куча сухих листьев. Рядом был круг закопченных камней, маленький очаг. Повсюду на земле валялись пустые ржавые консервные банки и несколько разбитых бутылок.
— Ты думаешь, здесь кто-нибудь еще живет? — спросила Агнес.
— Банки выглядят довольно старыми. Но им не полвека. Может быть, это были путешественники, вроде нас…
— Может быть, в этих местах еще живут люди, о которых ничего не известно. Должно быть, сложно все это контролировать.
— Но был бы виден дым, зимой. Его можно заметить с самолета.
— Я бы не хотела здесь ночевать, — сказала Агнес, — я бы чувствовала себя, как в чужом доме. От нашего поколения останется только грязь.
На краю брошенного поселка мы обнаружили развалившуюся церковь. За ней находилось маленькое кладбище. Здесь деревья стояли уже почти так же густо, как и в лесу, поднимавшемся сразу за кладбищем в гору. Большинство надгробий повалилось и в беспорядке валялось на лесной земле. Мы смогли разобрать несколько имен и дат.
— Мертвые не знают, что деревни больше нет, — произнесла Агнес.
— Не хочешь снять это? — спросил я.
— Нет, — ответила она, — на кладбище не снимают.
Она прислонилась к дереву.
— Представь себе, через несколько недель здесь ляжет снег, и несколько месяцев здесь не будет никого, кругом будет тихо и пустынно. Говорят, замерзнуть — красивая смерть.
Мы пошли дальше, прошагали целый день и следующий день тоже провели в пути. Небо покрылось тучами, и мы были рады, что утром третьего дня наконец вышли назад к стоянке. По дороге домой Агнес спала. За Индианаполисом полил дождь, дождь продолжался, когда мы въехали в Чикаго.
— Ты выглядишь как дикарка, — сказал я, а она обхватила меня обеими руками и привлекла к себе.
— Залезь-ка в мой мешок и подлечи меня, — предложила она.
В палатке было холодно, изо рта у нас шел пар, но нам не было холодно. Мы расстегнули мешки, один положили вниз, другим накрылись.
— Ты уверен, что никого поблизости нет? — спросила Агнес.
А потом палатку осветило солнце, в ней стало совсем светло, и Агнес быстро согрелась. Когда мы наконец выползли наружу, было так тепло, что она разделась и стала мыться в холодной озерной воде. А потом мы снова предались любви, прямо на песчаном берегу, и она снова плескалась, мне тоже пришлось вымыться, потому что я был весь в песке.
— Под открытым небом нагота неотразима, — сказал я.
— Пожить бы так, — произнесла Агнес, — нагими и среди природы.
— И ты не боишься раствориться в природе? Исчезнуть?
— Нет, — ответила она и брызнула на меня водой, — сегодня нет.
Мы оставили озеро и двинулись дальше через лес. Мы попали в длинную долину, где наткнулись на старые, ржавые рельсы. Идти по бывшей железнодорожной колее было легко. Долина стала шире, по сторонам от колеи стояли полуразвалившиеся деревянные дома. Мы стали ходить между ними.
— Как ты думаешь, сколько времени надо, чтобы от них не осталось никаких следов? — спросила Агнес.
— Не знаю. Все зарастает, но внизу всегда что-нибудь остается. Осколки посуды, проволока.
Двери домов были заколочены досками, на которых еще виднелись надписи, запрещавшие заходить внутрь. Когда мы вошли в небольшой сарай, одна из стен которого обвалилась, мимо нас с громким криком пролетела большая птица. Мы испугались. На земле разлагались трухлявые доски развалившейся стены. Внутри, там где сарай примыкал к дому, лежала куча сухих листьев. Рядом был круг закопченных камней, маленький очаг. Повсюду на земле валялись пустые ржавые консервные банки и несколько разбитых бутылок.
— Ты думаешь, здесь кто-нибудь еще живет? — спросила Агнес.
— Банки выглядят довольно старыми. Но им не полвека. Может быть, это были путешественники, вроде нас…
— Может быть, в этих местах еще живут люди, о которых ничего не известно. Должно быть, сложно все это контролировать.
— Но был бы виден дым, зимой. Его можно заметить с самолета.
— Я бы не хотела здесь ночевать, — сказала Агнес, — я бы чувствовала себя, как в чужом доме. От нашего поколения останется только грязь.
На краю брошенного поселка мы обнаружили развалившуюся церковь. За ней находилось маленькое кладбище. Здесь деревья стояли уже почти так же густо, как и в лесу, поднимавшемся сразу за кладбищем в гору. Большинство надгробий повалилось и в беспорядке валялось на лесной земле. Мы смогли разобрать несколько имен и дат.
— Мертвые не знают, что деревни больше нет, — произнесла Агнес.
— Не хочешь снять это? — спросил я.
— Нет, — ответила она, — на кладбище не снимают.
Она прислонилась к дереву.
— Представь себе, через несколько недель здесь ляжет снег, и несколько месяцев здесь не будет никого, кругом будет тихо и пустынно. Говорят, замерзнуть — красивая смерть.
Мы пошли дальше, прошагали целый день и следующий день тоже провели в пути. Небо покрылось тучами, и мы были рады, что утром третьего дня наконец вышли назад к стоянке. По дороге домой Агнес спала. За Индианаполисом полил дождь, дождь продолжался, когда мы въехали в Чикаго.
17
Несколько дней шли дожди, и мы уже думали, что пришла зима, но снова стало тепло. В воздухе пахло летом, и город пронизывал золотой свет.
Агнес была в университете, а я пошел в парк Гранта. Я взял булочек и съел их, сидя на скамейке. Потом прогулялся до планетария и обратно. На мне была теплая куртка, и когда я вернулся домой, то был вспотевший и сонный.
Я сварил кофе, но бодрости не ощутил, только беспокойство. Тем не менее я сел к компьютеру. Свет низкого солнца слепил меня. Я опустил ставни. Монотонно шумел кондиционер. Я писал.
* * *
В ноябре, в воскресенье мы пошли в зоопарк в парке Линкольна, внизу у озера. Это был один из тех теплых дней, которые в Чикаго неожиданно выпадают почти до самого конца года. Некоторое время мы рассматривали животных.
— Вообще-то я не люблю зоопарк. Мне становится грустно, — сказала Агнес. — Я так долго не была здесь, что забыла об этом.
Мы неторопливо двигались дальше, но уже почти не смотрели на зверей. Потом присели на скамейку. Мы взяли с собой бутерброды и термос с чаем, но забыли стаканчики. Когда Агнес пила из термоса, она пролила немного чая на пуловер. Она засмеялась, я вытер пятно своим платком. Мы посмотрели друг на друга и молча обнялись.
— Хочешь за меня замуж? — спросил я.
— Да, — ответила она, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся, я и сам не был удивлен своим неожиданным вопросом.
* * *
Я не знал, что писать дальше. Меня все еще одолевала усталость, и я лег на тахту и попытался размышлять о продолжении истории. Я думал о том, как покажу Агнес свою страну, как мы вместе будем бродить по горам. Я попытался представить себе нашу квартиру, мебель и картины, которые мы вместе выберем и купим, и как будут звучать первые фразы, которые Агнес произнесет по-немецки.
Это не был сон. Я сам направлял течение своих мыслей. Все, что я представлял себе, тут же оживало. Это было так, словно я иду по просеке, с которой не могу сойти. Если же я пробовал сделать это, то чувствовал сопротивление, словно сталкивался с чужой волей, с какими-то эластичными ограничителями, не дававшими мне двинуться в неверном направлении.
Я видел Агнес на тесной лестничной площадке, не зная при этом, где мы находились и как мы туда попали. Голые бетонные стены были покрашены желтой краской, свет шел только от неоновых трубок над ступеньками. Агнес стояла в углу и смотрела на меня одновременно испуганно и разъяренно.
Потом она сказала:
— Я никогда не хотела выходить за тебя замуж. Я тебя боюсь.
Я медленно приблизился к ней.
— Ты никогда меня не любила, — сказал я, — ты всегда думала об этом Герберте, когда мы были вместе.
Агнес отступала к лестнице, прижимаясь к стене, при этом она не спускала с меня глаз.
— Ты сумасшедший! — закричала она. — Ты болен.
Я хотел двинуться быстрее, но что-то мне помешало. Агнес добралась до лестницы, развернулась и помчалась прочь, наверх. Я тут же потерял ее из вида и только слышал ее шаги, а еще свое дыхание, неестественно громкое. Мне казалось, я одновременно вдыхаю и выдыхаю. Я побежал вверх по лестнице, казалось, ей не будет конца. Потом я услышал, как захлопнулась дверь, и вскоре я добрался до нее. У нее не было ручки. Я прижал ухо к холодному металлу и услышал, как Агнес шепчет совсем рядом:
— Ты мертв.
Все это время я не закрывал глаз, комната вокруг меня расплывалась, утратив четкие контуры. Что-то рывком вернуло меня в реальность, я встал и бросился в кабинет, чтобы описать то, что я увидел. Записывая каждую фразу, я чувствовал, будет ли Агнес согласна с ней или нет. Хотя я знал, что речь идет о призрачном образе, явившемся мне в видении, ее слова угнетали меня. В действительности я не собирался спрашивать Агнес, пойдет ли она за меня замуж, однако я воображал, что бессознательно угадываю ее чувства.
Агнес была в университете, а я пошел в парк Гранта. Я взял булочек и съел их, сидя на скамейке. Потом прогулялся до планетария и обратно. На мне была теплая куртка, и когда я вернулся домой, то был вспотевший и сонный.
Я сварил кофе, но бодрости не ощутил, только беспокойство. Тем не менее я сел к компьютеру. Свет низкого солнца слепил меня. Я опустил ставни. Монотонно шумел кондиционер. Я писал.
* * *
В ноябре, в воскресенье мы пошли в зоопарк в парке Линкольна, внизу у озера. Это был один из тех теплых дней, которые в Чикаго неожиданно выпадают почти до самого конца года. Некоторое время мы рассматривали животных.
— Вообще-то я не люблю зоопарк. Мне становится грустно, — сказала Агнес. — Я так долго не была здесь, что забыла об этом.
Мы неторопливо двигались дальше, но уже почти не смотрели на зверей. Потом присели на скамейку. Мы взяли с собой бутерброды и термос с чаем, но забыли стаканчики. Когда Агнес пила из термоса, она пролила немного чая на пуловер. Она засмеялась, я вытер пятно своим платком. Мы посмотрели друг на друга и молча обнялись.
— Хочешь за меня замуж? — спросил я.
— Да, — ответила она, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся, я и сам не был удивлен своим неожиданным вопросом.
* * *
Я не знал, что писать дальше. Меня все еще одолевала усталость, и я лег на тахту и попытался размышлять о продолжении истории. Я думал о том, как покажу Агнес свою страну, как мы вместе будем бродить по горам. Я попытался представить себе нашу квартиру, мебель и картины, которые мы вместе выберем и купим, и как будут звучать первые фразы, которые Агнес произнесет по-немецки.
Это не был сон. Я сам направлял течение своих мыслей. Все, что я представлял себе, тут же оживало. Это было так, словно я иду по просеке, с которой не могу сойти. Если же я пробовал сделать это, то чувствовал сопротивление, словно сталкивался с чужой волей, с какими-то эластичными ограничителями, не дававшими мне двинуться в неверном направлении.
Я видел Агнес на тесной лестничной площадке, не зная при этом, где мы находились и как мы туда попали. Голые бетонные стены были покрашены желтой краской, свет шел только от неоновых трубок над ступеньками. Агнес стояла в углу и смотрела на меня одновременно испуганно и разъяренно.
Потом она сказала:
— Я никогда не хотела выходить за тебя замуж. Я тебя боюсь.
Я медленно приблизился к ней.
— Ты никогда меня не любила, — сказал я, — ты всегда думала об этом Герберте, когда мы были вместе.
Агнес отступала к лестнице, прижимаясь к стене, при этом она не спускала с меня глаз.
— Ты сумасшедший! — закричала она. — Ты болен.
Я хотел двинуться быстрее, но что-то мне помешало. Агнес добралась до лестницы, развернулась и помчалась прочь, наверх. Я тут же потерял ее из вида и только слышал ее шаги, а еще свое дыхание, неестественно громкое. Мне казалось, я одновременно вдыхаю и выдыхаю. Я побежал вверх по лестнице, казалось, ей не будет конца. Потом я услышал, как захлопнулась дверь, и вскоре я добрался до нее. У нее не было ручки. Я прижал ухо к холодному металлу и услышал, как Агнес шепчет совсем рядом:
— Ты мертв.
Все это время я не закрывал глаз, комната вокруг меня расплывалась, утратив четкие контуры. Что-то рывком вернуло меня в реальность, я встал и бросился в кабинет, чтобы описать то, что я увидел. Записывая каждую фразу, я чувствовал, будет ли Агнес согласна с ней или нет. Хотя я знал, что речь идет о призрачном образе, явившемся мне в видении, ее слова угнетали меня. В действительности я не собирался спрашивать Агнес, пойдет ли она за меня замуж, однако я воображал, что бессознательно угадываю ее чувства.
18
На Хэллоуин, в последний день октября, университет устраивает карнавальное шествие. Агнес часто рассказывала мне об этом, о костюмах, какие они надевали в предыдущие годы, о разнузданных вечеринках, проходивших потом в актовом зале. Уже за несколько недель до того она со своими подругами по квартету начала шить наряды. Они решили изображать эльфов. У меня с давних пор отвращение к маскам и маскарадам, так что я был рад, когда получил приглашение на вечеринку, которую устраивала в этот день «Амтрак», железнодорожная компания, так что у меня была извинительная причина не участвовать в процессии. Агнес была разочарована.
— Мне необходима помощь компании, — объяснил я, — так что если они меня приглашают, я не могу отказаться.
— Но я тебя пригласила еще несколько месяцев назад, — проговорила Агнес.
— Но ведь мы все остальное время можем быть вместе, — успокаивал я ее, — я буду там ровно столько, сколько необходимо, а потом приду на вечеринку в университет.
— Мне необходима помощь компании, — объяснил я, — так что если они меня приглашают, я не могу отказаться.
— Но я тебя пригласила еще несколько месяцев назад, — проговорила Агнес.
— Но ведь мы все остальное время можем быть вместе, — успокаивал я ее, — я буду там ровно столько, сколько необходимо, а потом приду на вечеринку в университет.