Штейн Борис. Маленький мудрец

   – Хватит, – сказал Валерий, – хватит на сегодня.
   Я увидел, что он нервничает. Он как-то вдруг замкнулся, перестал на меня реагировать, потом запрыгнул на кровать и повернулся к стенке, напоминая обиженного ребенка. Я тоже завалился на свое ложе, закрыл глаза и стал думать о Еве. Как-то странно все выходило. Казалось бы, после вчерашнего свидания мы должны быть неразлучны, но Ева совершенно не стремилась к этому. Ни взглядом, ни словом она не выдавала, что между нами что-то произошло. А ведь произошло, произошло! Никто не мешал мне окунуться в воспоминания, и я окунулся, и меня бросило в жар. Не так, конечно, как вечером от этого самого армянского поцелуя, но все-таки… Незаметно накатил сон, и я во сне пережил то, что еще вчера пережил наяву. Вдруг кто-то (совсем не Ева!) громко произнес мое имя. Я проснулся с неудовольствием. Валерий сидел на кровати, свесив ноги, и смотрел на меня полными тревоги глазами.
   – Что с тобой? – удивился я.
   – Я чувствую, – проговорил Валерий осипшим голосом, – я чувствую беду. Я так же чувствовал в тот вечер, когда Лика сорвалась с трапеции. Я тоже тогда места себе не находил… Ты знаешь, когда меня толкнуло вот сюда? – Он показал на середку грудной клетки. – Я тебе скажу. Когда они говорили по-армянски. Я узнал одно слово. Это эстонское слово. Это слово, верней, два слова – «Суур Кару». Означает «Большой Медведь» – название маяка, который расположен километрах в пяти отсюда. То ли в интонации я услыхал что-то тревожное, то ли просто какое-то шестое чувство, не знаю…
   А я поверил. Я поверил в его предчувствия, как давно уже поверил в его способность читать мои мысли. Я никогда не пытаюсь докопаться до природы непонятных вещей. Говорю себе, что есть, наверное, какое-то объяснение, но мне оно недоступно. И все. И не переживаю.
   – Что же делать? – с тоской проговорил Валерий.
   Я пожал плечами. Воцарилась оглушительная тишина.
   В этот момент раздался стук в дверь. Валерий вздрогнул и проговорил:
   – Войдите.
   В следующий момент вздрогнул я.
   Потому что дверь отворилась и вошла Ева.
   На ней было умопомрачительное платье. Вернее даже так: сама Ева была умопомрачительной, а платье подчеркивало ее красоту, открывая все, что можно открыть, и даже чуть-чуть того, чего открывать нельзя.
   Мне захотелось сказать: «Ты очаровательна!» Но я, как всегда, замешкался. И вдруг услышал низкий, чуть сдавленный голос Валерия:
   – Вы очаровательны!
   – Спасибо! – она улыбнулась. – Вы извините меня, пожалуйста, за вторжение. Но я пришла к вам с просьбой. Я прошу вас сопровождать меня в ресторан. Госпожа Маале говорила, что в городе можно пойти в ресторан. Автобус будет проходить через тридцать пять минут. – Она вздохнула и добавила. – Мне очень хочется. Обратно мы приедем на такси. – Она смутилась.
   – Такси я оплачу… И ужин тоже.
   Тут Валерий спрыгнул с кровати и принял театральную позу.
   – Мадемуазель, – заявил он важно. – Вы имеете дело с джентльменами. Которые почтут за честь… Потрудитесь оставить нас на десять минут. Мы соберемся.
   – А вы знаете, где в городе ресторан? – спросила Ева.
   – Да, конечно, – с пафосом заявил Валерий, этот маленький д'Артаньян, – возьмем, например, ресторан «Старая мельница». В нем провел я лучшие часы своей юности. – Он вышел из образа, развел руками и засмеялся: – А других ресторанов на острове и нет.
   Ева тоже засмеялась и сказала уже по-свойски:
   – Ну, собирайтесь.
   Возможно, эта круглая невысокая башня, облицованная блестящим декоративным кирпичом, и была когда-то мельницей. Она и сейчас была увенчана мельничными крыльями, которые едва шевелились, послушные любому дуновению ветра. Было совершенно ясно, что они не связаны никаким приводом ни с какими жерновами. Башня была двухэтажной. На втором этаже имелись аккуратные квадратные окошки. Черная дубовая дверь держалась на массивных кованых петлях, под стать которым были позеленевшие от времени медные уголки и ручка-кольцо, которой при надобности можно было стучать в дверь. Над дверью полукругом красовались медные латинские буквы.
   – «Вана вески», – прочитал Валерий. – Это означает «Старая мельница». Пойдемте.
   Я дернул за дверное кольцо. Массивная дверь на удивление легко поддалась, и мы оказались в залитом светом вестибюле с пустующим по летнему времени гардеробом и курительными столиками возле кожаных диванов. На второй этаж вела винтовая лестница, по которой и совершил подъем наш небольшой отряд, возглавляемый Валерием. Зал против моего ожидания оказался довольно просторным, словно бы внутренний объем был больше наружного. Здесь имелось все, что полагается в ресторане: стойка бара, эстрада для оркестра и круг для танцев. Столики были накрыты добротными зелеными скатертями, оркестр и официантки – в национальных одеждах. Метрдотель в белоснежной рубашке и затейливой зеленой жилетке с вензелями устремился к нам с радостной улыбкой. Улыбка была не казенной, а самой искренней, но предназначалась она только одному из нас, а именно Валерию. Нам мэтр вежливо кивнул, с Валерием же поздоровался за руку, не постеснявшись присесть возле него на корточки. Они обменялись веселыми возгласами, мэтр похлопал Валерия по плечу, тот тоже не остался в долгу, постукал кулачком по спине своего, как было понятно, старого знакомого.
   – Это мои друзья, – представил нас Валерий. – Они русские. Ева и Евгений.
   – Очень приятно, – отозвался метрдотель. И представился. – Арво.
   Короткий поклон, и Арво повел нас к свободному столику. Раскрыл меню в солидном кожаном бюваре и положил его перед Евой. Едва он отошел, появилась официантка с кувшином пива и наполнила небольшие стеклянные кружки.
   Валерий пояснил, что пиво местное, тоже называется «Вана вески», причем один кувшин на столик подается бесплатно.
   О-ля-ля!
   Мы сделали заказ и принялись оглядываться вокруг себя.
   Оркестр, хоть и был одет в старинные деревенские камзолы, белые чулки и грубые башмаки, мелодии исполнял больше современные, самых разных ритмов – от блюза до рок-н-ролла. Народ охотно танцевал, после каждого танца награждая оркестр аплодисментами. Иногда к микрофону подходила солистка, этакая прибалтийская «барышня-крестьянка». Она пела эстонские песни, чаще всего это были вальсы и польки. Тут уж танцевали буквально все, многие при этом подпевали. Среди танцующих мы увидели и своих соседей по пансионату: шведов, Жака и веселую чету пожилых американцев. Недолго же они высидели в нашем уединенном уголке! «Да, – подумалось мне, – все дороги ведут в Рим».
   Валерий подергал меня за рукав. Когда я наклонился к нему, он произнес, хитро сощурившись: «Все дороги ведут в Рим». Я уже не удивлялся.
   Тут появился метрдотель Арво. Он принес две кожаные диванные подушки, для того чтобы приподнять Валерия над пространством ресторанного столика. Когда мой друг водрузился на надлежащую высоту, между ними завязался какой-то разговор, причем мэтр на чем-то настаивал, а Валерий отказывался. Он часто произносил «эй» – это эстонское отрицание, я уже знал. Отказывался, отказывался, но потом, судя по всему, согласился, потому что метрдотель Арво обрадовался, разулыбался и вспомнил наконец о вежливости.
   – Уважаемый Валерий согласился станцевать нам брейк, – объяснил он по-русски. Я вопросительно посмотрел на составителя сканвордов. Валерий развел руками.
   – Этот Арво… Я не смог ему отказать. Мы с ним – одноклассники.
   Принесли заказ. Я разлил коньяк и минеральную воду и предложил какой-то дурацкий тост: за любовь и дружбу или что-то в этом роде. Мне очень хотелось выпить, чокнувшись с Евой и глядя в ее глаза. И мы все чокнулись, и я действительно смотрел и смотрел в упор на Еву, потягивая напиток ее предков. Я уж не преминул попросить, чтобы коньяк принесли именно армянский. И этот коньяк, и этот тост, и этот взгляд, и ее полуулыбка казались мне судьбоносными.
   Валерий же не пил ни коньяк, ни воду, не притронулся и к еде.
   – Мне работать, – хмуро сказал он. – Я потом.
   До его «работы» я успел дважды станцевать с Евой.
   Стоит ли говорить, что я мог бы и не пить свой коньяк, голова и так шла у меня кругом. Во время танцев мы молчали, язык взглядов заменял нам слова. Ева постепенно прижималась ко мне все теснее, я воспринимал подробности ее прекрасного тела и один раз, не сдержавшись, поцеловал ее где-то возле уха. Душа моя, естественно, воспарила и парила бы долго на небывалой высоте, если бы Валерий не бросил мне за столом довольно пошлую фразу. Он произнес своим низким ущемленным голосом:
   – Танцы-шманцы-обжиманцы…
   На какое-то мгновение я его возненавидел, потом мгновение это прошло, я принялся за отбивную, а потом какой-то парень возник у нашего стола и пригласил Еву танцевать. Ева кивнула и поднялась с места, даже не оглянувшись на меня, хотя я был ее кавалером этим вечером – и по чувствам, и по обстоятельствам. Парень был молод, гораздо моложе нас – нам всем троим было под тридцать, а парню, как мне показалось, не было и двадцати. Он был хорошо сложен: фирменная майка облегала спортивный торс. Волосы светлые, глаза – голубые. Лицо его показалось мне знакомым. Хотя откуда здесь, на эстонском острове… Он был пьян. Прядь волос, не откинутая вовремя со лба, закрывала правый глаз. Вместо того чтобы убрать ее, он скособочил голову и сказал, глядя на Еву левым глазом:
   – Привет. Пойдем?
   На чистом пьяном русском языке.
   Ева, как я уже говорил, кивнула и поднялась с места, отодвинув стул. Даже такой малости, как отодвинуть даме стул, он не удосужился сделать. Зато схватил Еву и сжал ее с такой силой, что она вынуждена была упереться руками в его плечи, чтобы хоть немного отстраниться от пьяного хама. Я, насколько позволяла обстановка, высматривал их среди танцующих. Вот они обменялись какими-то фразами. Потом Ева что-то говорила, а он кивал. Потом, видимо, распалился и стал ее грубо лапать – до такой степени, что танец у них сам собой прекратился, Ева вскрикнула: «Пусти же», я, вскочив с места, подбежал к ним и схватил этого козла за плечи. Он оглянулся злобно, но Еву не отпустил. Тут рядом со мной оказались миниатюрный Жак и верзила-швед из нашего пансионата, и втроем мы легко освободили даму из нелепого плена. Тем более что парня этого уже удерживал, оглаживал и успокаивал его приятель, который сказал ему по-русски, но с акцентом:
   – Я сейчас отвезу тебя на маяк.
   В ответ послышалось:
   – А я еще не нагулялся.
   – Хорошо. Побудем еще здесь, потом отвезу.
   Музыка между тем прекратилась, микрофоном завладел метрдотель Арво, который, ясное дело, стремился замять маленький скандал и спасти вечер. Он стал что-то говорить, я различил слова «циркус», «брейк» и «Валерий» и понял, что настал выход моего друга.
   Валерий скинул пиджак и остался в стильных светлых брючках и желтой рубашке с отложным воротничком. Вся его одежда была сшита на заказ. Это же относилось и к обуви – модным кремовым туфлям с тупыми мысками. В центр круга положили небольшой пластмассовый лист. Народ не стал расходиться после танца, напротив, те, что сидели за столиками, подошли поближе.
   – Пронеси меня на плече – попросил Валерий, только не наклоняйся, стой ровно, я спрыгну.
   Толпа расступилась, и мы оказались в кругу: я и сидящий на моем плече Валерий. Он сидел картинно, подняв руку для комплимента – я увидел наше отражение в одном из стеклянных шаров, свисавших с потолка. И комплимент не заставил себя ждать: раздались дружелюбные аплодисменты. Валерий спрыгнул с высоты моего роста и приземлился на шпагат. Он оттолкнулся от пола руками, ноги его почти соединились и вдруг снова разъехались и образовали одну линию. И так раз за разом, в определенном ритме. Валерий взглянул на эстраду, кивнул клавишнику, клавишник дал вступительный аккорд, и оркестр начал, что называется, «отрываться», нагоняя темп и, кажется, импровизируя. Маленький акробат исполнял этот, наверное, самый трудный на свете танец с видимой легкостью, крутя свое ловкое тело вокруг упертой в пол руки, делал «свечку», с которой переходил на стойку на руках, а на руках-то долго танцевал, вызывая восторг публики, проделывал еще массу трюков, тщательно отработанных. Иногда он давал расслабиться телу, расслабленно двигался в такт музыке – весьма, впрочем, грациозно, потом пускал в ход новые каскады. Танец длился около пятнадцати минут – очень долго для такого бешеного темпа. Наконец он закончил высоким сальто, нашел взглядом меня и подозвал жестом. Через мгновение он сидел на моем плече, маленький триумфатор, и поднятой рукой отвечал на шквал аплодисментов. Об инциденте с Евой посетители забыли напрочь. Ева, однако, сидела за столиком, хмурая, даже можно сказать – суровая: она-то не забыла, как только что подверглась пьяному хамству. Ее обидчик сидел за столиком со своим приятелем и пил пиво. Подошел Арво. Он сердечно тряс руку Валерия, а потом и мою (мою-то за что?) и объявил, что счет нам подавать не будут: мы сегодня ужинаем бесплатно. Валерий приходил в себя, потягивая пивко из стеклянной кружки.
   – А где этот придурок, что приставал к Еве? – спросил он.
   – Вон он сидит, козел. Его скоро увезут на маяк, – ответил я.
   – На маяк? – переспросил Валерий.
   – Ну да. Какой-то парень сказал ему: «Я увезу тебя на маяк».
   – Ах, вот оно что!
 
   Ресторан наполнялся музыкой и веселым гулом, а мы трое молчали, думая каждый о своем. Я – о том, что вечер для меня не удался, Ева – о недавно перенесенной обиде, Валерий – о брошенной цирковой карьере. Мне так представлялось. Валерий посмотрел на меня внимательно.
   – Пойдем в туалет, – предложил я, – помоешься.
   – Да нет, – сказал Валерий. – Давай знаешь что: давай-ка слиняем отсюда. Давай-давай, – поторопил он, видя, что я бросаю печальный взгляд на недоеденную отбивную. Ева изъявила желание ехать с нами.
   – Мы вместе приехали, вместе и уедем, – заявила она. Такси долго искать не пришлось, и через полчаса мы входили в калитку нашего пансионата.
   Приняв душ, мы упали на свои кровати, и Валерий попросил:
   – Расскажи, что там сказали про маяк.
   Я повторил то, что услышал в ресторане. И сказал:
   – Ты знаешь, а ведь я где-то его видел, этого типа.
   – Он что, на маяке работает? – спросил Валерий.
   – Откуда мне знать? Услышал вот фразу, и все…
   – Может, живет на маяке просто? Русский же. Приехал в гости, например, к маячнику. Маячник там русский.
   – Не знаю я. Да что тебя прямо заклинило на этом идиотском козле?
   Валерий долго молчал, лежал, иногда вздыхая. Потом спросил:
   – Так где ты его видел?
   Я не помнил. И вообще мне показалось, что я видел просто кого-то похожего на него – не обязательно его самого.
   – А ты повспоминай, – попросил Валерий. – Закрой глаза, представь его в разную погоду, в разной одежде, с разной прической… Переодевай, переодевай его мысленно!
   Я закрыл глаза и погрузился в «переодевания» незнакомца. Но долго «переодевать» его мне не пришлось. Потому что я вспомнил его и сказал:
   – Вечер не удался, не так ли?
   Валерий пожал плечами. Он вытирал лицо и шею носовым платком.

Луной был полон сад

   Да, «переодевать» мне его не пришлось, достаточно было «постричь». И я представил себе стриженную наголо голову и возвышающуюся над ней конскую морду. Я говорю конскую, хотя кто это был – конь или кобыла, я, разумеется, не имел ни малейшего понятия, да это и неважно. Конная милиция гнала перед собой перепуганных пацанов, запомнил я эту картину: равнодушная морда коня, злое лицо милиционера и ватага парней, летевших прямо на меня по весело искрившемуся снегу московского Царицынского парка. Этот синеглазый потерял шапку, вот я и вспомнил искаженную страхом физиономию, как только мысленно убрал волосы с его башки. Меня сзади чуть не сшибла милицейская легковушка – я еле успел отскочить в сугроб. Милиционеры горохом высыпались из машины и навалились на пацанов. Их (пацанов) было четверо, я оказался пятым. На меня тоже надели наручники и затолкали в подоспевший «Воронок». Не били. Я почему это подчеркиваю – наслышан был и начитан, что бьют в милиции. Но – нет. Когда заваливали в снег, может, кому и врезали, не знаю. Но в машине не трогали никого. На мои попытки объяснить, что я случайно оказался в этой компании, немолодой лейтенант отвечал скупо: «Разберемся». В отделении действительно быстро разобрались, меня даже не стали записывать. Сказали: «Сними шапку». Я снял, поправил волосы. У меня длинные волосы, я всегда их машинально поправляю, когда стаскиваю шапку с головы.
   – Ты что, вообще не скинхед? – спросил лейтенант.
   – Что? – не понял я.
   Остальные задержанные были все бритоголовыми.
   В общем, у меня проверили паспорт и отпустили по-добру-поздорову.
   Лейтенант вышел вслед за мной на улицу, достал сигарету, стал охлопывать себя по карманам, ища зажигалку.
   – А что они натворили-то, товарищ лейтенант? спросил я.
   – Ничего, – сказал лейтенант. – Вас отпустили, так идите.
   Он перешел на «вы», как с уже не задержанным.
   Я достал зажигалку, щелкнул, поднес к лейтенантской сигарете. Лейтенант затянулся и вдруг сообщил:
   – Замочили, суки, кавказца с ребенком.
   – Как? Где? – потрясенно спросил я.
   – На горке. На лыжах там… – Он устало махнул рукой. – А вы ступайте, ступайте, в свидетели вы все равно не годитесь: вы же не видели…
   Вот что я вспомнил.
   – Так этот что – один из убийц? – спросил Валерий.
   – Похоже, он, – не совсем уверенно отозвался я.
   – И на свободе…
   – Их судили потом, – сказал я. – В газетах было и по телевизору. Кавказец-то был не лотошник никакой, не палаточник – преподаватель математики, между прочим. В вузе каком-то. И мальчик, его сынишка, его тоже забили насмерть сапогами. – Я подумал, как бы лучше сформулировать и добавил: – Одним словом, вся демократическая пресса возмущалась, и в том числе радиостанция «Эхо Москвы» (я ее слушаю), когда их всех освободили: кого за отсутствием состава, кого по малолетству, кому – условно. Я, между прочим, тоже переживал, поскольку меня это дело случайно коснулось.
   – Как – условно? – не поверил Валерий.
   – А так. Вроде они оборонялись и только превысили меру, что-то такое… А лейтенанта этого, что меня арестовывал и отпускал, я встретил потом на рынке. Представляешь, подъезжает «Газель», привозит мороженую рыбу, из кабины выскакивает водитель с накладными в руках. Смотрю: лейтенант. Отдал в палатку бумажки и давай коробки с рыбой разгружать. Я потом подошел, говорю: «Товарищ лейтенант, вы чего здесь?» Он посмотрел зло так. Узнал. Память-то милицейская. И как зарядит трех-четырехэтажным, мне и не повторить. У нас боцман был на тральщике, когда я срочную служил, вот так же умел. Я думаю, может, этот лейтенант когда-то на флоте служил…
   – А дальше? – спросил Валерий.
   – А дальше что: выругался, махнул рукой, залез в машину и уехал.
   Наступило молчание. Валерий отвернулся к стенке и замер, свернувшись клубочком.
   Я знал, что он не спит в таком положении, думает. Но на всякий случай негромко спросил:
   – Спишь?
   – Нет, – ответил Валерий, – не спится, прямо крутит всего.
   Я решил: раз его мозг все равно не отдыхает, пусть поработает, как говорится, в мирных целях. Взял со стола тетрадь и говорю:
   – Все равно сна нет, может быть, поработаем?
   – Давай, – вяло согласился Валерий и лег на спину.
   – Банкрот.
   Валерий помолчал, поерзал на кровати и сказал:
   – Неприятность. В скобках – «Поле чудес».
   По-моему – не здорово. Но я сказал:
   – Допустим.
   Потом:
   – Шарманка.
   Валерий:
   – Портативный орган с ручкой.
   Но я почувствовал, что он оживился.
   – Раскладушка.
   – Ложе для гостя.
   Ура.
   – Кашалот.
   Валерий усмехнулся:
   – Измеритель глубины каши.
   – Как это?
   – Шутка. Просто: Кит. Или лучше: «Обжора». В скобках – «Разговорное».
   Мы развеселились. Наша работа была похожа на игру.
   Чем и нравилась мне. Да и Валерию тоже.
   – «Безобразие», – не без ехидства сообщил я. Пусть поломает голову.
   – Что случилось? – вскинулся Валерий.
   – Ничего не случилось. Слово такое – «безобразие».
   Но поломать голову над «безобразием» Валерию не пришлось. Резко после короткого стука отворилась дверь. На пороге стояла тетя Маале. На ней, что называется, не было лица. Валерий соскочил со своей кровати, как солдатик по сигналу тревоги.
   – Тади, мис юхтус?!
   «Тетя, что случилось?» – не нужно было быть знатоком эстонского языка, чтобы понять этот вопрос.
   – Валерка, – охнула тетя Маале и быстро и сбивчиво заговорила по-эстонски, не обращая на меня никакого внимания. Валерий стоял перед ней, спокойный и собранный, как маленький, но авторитетный руководитель.
   – Ты сможешь вести «Форд»? – спросил он меня.
   Я, наверное, мог. Во всяком случае, свой «Москвич» я водил по Москве без проблем. И я сказал:
   – Могу.
   – Собирайся, поедем. Тетя Маале не в состоянии сейчас…
   – Куда ехать? – я уже надевал кроссовки.
   – На маяк.
   Управлять «Фордом» было совсем не трудно, не трудней, чем «Москвичом». Светлая северная ночь в купе с мощными фарами делали обзор дороги абсолютно не затруднительным. Грунтовая дорога скоро сменилась старым потрескавшимся асфальтом – это означало, что до маяка оставалось совсем немного. Мой друг объяснил, что тете Маале позвонил смотритель маяка Миронов и стал жаловаться на здоровье. Вдруг разговор его прервался, раздался какой-то хрип, и Миронов больше не отзывался ни на какие «алло». Дело в том, что Миронов приходился тете Маале дальним родственником по покойному мужу.
   – На острове все в какой-то степени родственники, – заметил Валерий.
   Тетя Маале сидела рядом со мной и за время короткой поездки несколько раз принимала таблетки и запивала их из бутылочки с минеральной водой.
   Чем ближе мы приближались к цели, тем тревожней становилось у меня на душе.
   Домик маячника находился в тридцати примерно метрах от маяка. Хозяйственные постройки толпились друг возле друга. Что там было? Должно быть, дизельная, судя по выхлопной трубе, возле дизельной, вероятно, – склад ГСМ, дровяной сарай, еще что-то, гараж, наверное.
   Рядом с дизельной возвышался столб с фонарем освещения. Фонарь не горел. Чуть поодаль виднелся покосившийся сруб колодца. Недалеко от него – колонка, как шаг в сторону цивилизации. Я не стал подъезжать к домику, остановился у обочины, выключил двигатель и, конечно, фары. В этот момент и луна зашла за облако, стало не то чтобы темно – сумрачно. И в этом предутреннем сумраке я увидел прислоненный к дизельной желтый велосипед. Откуда ему было здесь появиться? Может быть, мне показалось в полумраке?
   Я приостановился, оглянулся, но Валерий дернул меня за штанину: «Быстрей, быстрей!» Тетя Маале бежала к домику, неловко переваливая с ноги на ногу грузное тело. Мы устремились за ней. Одолев небольшую лестницу, тетя Маале распахнула дверь, и мы ворвались в комнату. Маячник был жив, но пьян. Он сидел возле рабочего стола на вращающемся кресле, безвольно уронив голову на грудь. На столе стояла ополовиненная бутылка водки и граненый стакан. (Когда я последний раз видел граненый стакан? В детстве, в далеком детстве!) На столе лежала упаковка валидола, тоже наполовину пустая.
   Тетя Маале вскрикнула и принялась тормошить дальнего родственника, смешно матерясь по-русски и, что странно, целуя поросшее седой щетиной лицо. Валерий деловито взял вялую руку Миронова и стал нащупывать пульс.
   – Пульс есть, – сообщил он. – Но неровный.
   Я с трудом поднял расслабленное тело маячника и понес к кровати. Тетя Маале старалась мне помочь, но, разумеется, только мешала. Наконец я его уложил, а тетя Маале принялась разувать и раздевать этого, как оказалось, не безразличного ей человека. Валерий порылся в настенной аптечке и принес нашатырный спирт. Он поводил перед носом маячника открытым флаконом. Маячник вздрогнул и широко распахнул глаза.
   – Пить, – внятно сказал он и отключился.
   Тетя Маале кинулась на кухню к питьевому ведру. Оно оказалось пустым.
   – Принесите воды, – скомандовала она. – Колонка возле дизельной.
   Я схватил ведро и быстро вышел из комнаты. «Заодно посмотрю, что там за велосипед», – подумал я.
   Луна в это время вышла из-за облака, и в море засветилась отчетливая лунная дорожка. Это было так красиво, так волшебно красиво, что я на какое-то мгновение застыл на крыльце, забыв о своей миссии. Море, периодически озаряемое маяковыми проблесками, еле-еле шевелилось под луной, и пара лебедей покачивалась на слабой волне. Они не сближались и не удалялись друг от друга, словно связанные невидимой ниткой. Мне вдруг показалось, что я узнал их, что это те самые лебеди, которые наблюдали за нами, когда обнаженная Ева выходила из воды. «Стояла ночь. Луной был полон сад», – вспомнилось мне. Фет. Чушь, какой сад? Какой Фет? Мотнув головой, я стряхнул с себя ненужное наваждение и направился к дизельной, где должна была находиться колонка и где я заметил велосипед. Колонку я нашел без труда. Велосипеда не было. Не было никакого велосипеда: ни желтого, ни синего, ни серо-буро-малинового. А был ведь полчаса назад! Я видел его, обратил внимание на цвет. Если не велосипед, то что-то желтое, что я принял за велосипед. Я решил обойти постройку и вдруг у боковой стены обнаружил человека. Он полусидел, полулежал, привалившись к стене, голова его безвольно свесилась на грудь – так же, как голова маячника Миронова. «Ну и дела, – подумал я. – Что за странная попойка.» Я набрал воды и несколько полных горстей плеснул в лицо пьяного человека. Он не реагировал. Я решил нащупать пульс, как только что делал Валерий. Пульса не было. Человек был мертв. Я поднял его лицо. Оно было залито кровью. Посреди лба чернела дырка. Это был тот самый парень, который несколько часов назад танцевал с моей Евой. Подхватив ведро, я кинулся в дом. На фонарном столбе заметил мощный черный выключатель, спрятанный под самодельным навесом. Я нажал на клавишу. Площадка залилась светом. Кто-то просто выключил фонарь. Рядом с трупом я заметил клочок бумаги. На нем были написаны три буквы: СВС. Я сунул бумажку в карман и влетел в комнату. Тетя Маале вызывала по телефону скорую помощь.