Шторм Георгий. Ход слона

   Залютёл царь: - Не про смердов Драных казна припасаема! Доправить на них плетьями шашнадцать рублей, а достатки их все продать!
   - Еще пришли, государь, из дальних стран богомольцы, про дивные дива сказывают; прикажешь ли звать на Красное крыльцо?
   Обернулся Иоанн лицом опухшим, поклонился боярину в пояс: - А как тебя обо мне, убогом, в том бог известит...
   Вышел царь в стихаре на крыльцо, сел с боярами на отдыхе. По бокам стыли рынды, знатные люди; внизу - богомольцы-странники.
   Спросил Иоанн: - Откуда путь держите, люди божие?
   Поклонились все, а один заговорил: - А идем мы селами да деревнями, городами теми с пригородками. Сбираем милостыньку спасенную для ради Христа, царя небесного. Ныне держим путь из города Мсквы. Исполнен есть дивности и лютых кудес город той. Как прошли мы от моря Хвалынскава до моря Синева на летний солнешной восход триста верст,- и в море том вода солона,-стоит подле него гора соляная. Из той горы протекли три реки: река Вор, река Иргиз и река Гем; сия же, до моря не дошед, пала в ночь. Потом легли пески Каракум, река Кеидерлик и река Сарса. Оттоле ж - две тыщи верст лесами дремучими, да еще две тыщи верст-и город Мсква.-Будто горы, там дома превеликие; без коней, огнем железные колымаги движутся; хитро ладят летунов рокотящих, кудесами на воздух подымаются. Там живут без царя,звезде о пяти концах поклоняются; стоят церкви закрыты; над Христовой верой насмехаются...
   - Ой, вы, люди божие! --вскинулся Иоанн.- Сеете вы рожью, да жнете ложью! Али посмеяться надо мной задумали? Не может того на свете быть!
   Закрестились, закланялись странники: - Воистину видели все то, государь-батюшка! Дана им от бога власть на триста лет...
   Тут подняли все головы вверх.
   Закрыв солнце, летел над теремами летун-рокотун, сотрясая воздух, трубил страшно. Повскакали, попадали ниц бояре, закрывали стрельцы руками лица. Молча следил Иоанн жужжавый полет; билась за бровями грозная дума.
   - Ивашко Драной летит! - кричал народ. Били тревогу... Тут летун-рокотун в небе растаял.
   Позвал царь в палаты воевод и бояр.
   НА МСКВУ!
   Собрался походом Иоанн на Мскву - город лихой и дальный. Пришла конница с Терека, Ногайских степей и Волги, да иных земель многие прибылые люди. Строилось по улицам войско: пушкари, пищальники, опричники и стрельцы.
   Ползли на смотр гуляй-города, крытые медной броней, пищали полуторные и затинные, пушки-огненки, гауфницы-волкометы. Торчком стояли кончары, периаты, шестоперы да щиты.
   Отслужил царь в Покровском соборе обедню, помолился жарко о даровании победы; потом объявил трехдневный пост.
   От Самотека - к Мещанской непроходимою толщей - жирный сухаревский затор.
   На развале толкаются, орут, торгуют. Зазывают к пыхтящим жаровникам: "откушать!" Гнусит калека: - Обратите внимание на мои несчастные страдания!
   - Я без рук, без ног, меня оставил господь бог. Ради Христа помогите, пожалуйста!
   Льется в палатках с рук на руки ситец. Несет дегтем и кожей. Прилип к синему небу - не отлипает пестрозвучный сухаревский гам.
   В мясном ряду появились два человека. Были у них синие, будто с холоду, лица. Нелепая, старинного покроя одежда; тесаки и за плечами длинные ружья, словно только что снятые с музейных витрин.
   Один из них унес с прилавка баранью ногу. Торговка схватила его за руку: - Неча трогать! Проходи дале!
   Встретилась глазами - отпрянула, заголосила: холодная была, как лед, рука. Тут странных людей заметили другие; метнулись прочь, опрокидывая лотки, давя друг друга. Заверещал свисток, закрутила, замела все суматоха. Через две минуты на площади была пустота...
   У Петровских ворот в трамвай вошел воин. Его приняли за актера; но постепенно начало тревожить синее, будто с холоду, лицо. Стоявший рядом толстяк посмотрел ему в глаза и от страха умер. Трамвай стал. В давке зазвенели стекла. Все в ужасе бросились бежать...
   В парикмахерскую, находившуюся вблизи Зоопарка, ввалились странные люди, грязные, усталые, точно пришедшие издалека. На них были черные овчинные шапки, выцветшие, зеленого сукна, кафтаны; у одного, высокого, оторван рукав, у другого - подвязаны платком зубы. Они с любопытством осматривались кругом.
   Высокий внезапно засмеялся, указывая пальцем на одно из кресел. Хлопотавший подле него мастер сверкал молниеносной бритвой. Сидевший в кресле человек читал, нелепо вытянув перед собой тетрадь.
   - Зуб дергани-ка! - обратился к мастеру человек с восковым лицом и подвязанной щекою.
   - Ступай! Ступай! - рассердился тот. - Здесь не больница! Зубов не дерем!
   - Допреж сего дирали, а ныне горды стали, - проворчал высокий, и все трое молча повернулись к выходу.
   - Ну-ну, деревня! - краснея, закричал на высокого парикмахер и шепнул в стенное окошечко: - Петруша! Погляди, не стянули бы чего!..
   В один и тот же час в разных местах, словно из земли, вырастали странные люди.
   В учреждениях остановилась работа. Шире и шире раскручивал город судорожную спираль тревоги. Где-то возник и мгновенно оборвался трескучей скороговоркой - пулемет.
   На Лубянке сплошной стеной перло войско. В него били с крыш, из подвалов, из окон всех этажей. Войско шло... Трижды кряду грохнула и смолкла пушка.
   Больше не стреляли. В домах никого не было. Все бежали. Всюду была пустота.
   "СЛУГА СПРАВЕДЛИВОСТИ"
   Медленно, молча, двигалось войско Иоанна.
   По Серпуховской дороге шли стрельцы; переходила мосты конница Ногайских степей, Терека и Волги; ползли гуляй-города, пищали полуторные и затинные, пушки-огненки, гауфницы-волкометы. Торчком стояли в воздухе кончары, шестоперы, пернаты и щиты.
   Царь въехал в Кремль через Спасские ворота. На всем следы поспешного бегства. Пусто. Во дворце и теремах не было ни души.
   Озирал Иоанн стены. Косились с них хмурые лица.
   В пустом кабинете судорожно вздрагивал телефон.
   Поворошил под столом кучу бумаги и непонятных плакатов, сел в кресло. Ржали кони. Трубили в отдалении трубы. Плыла синева за окном.
   Стрельцы ввели пойманного человека. Это был снятый с бившейся уже машины пилот. Мягкая рыжая борода ярко горела от крови. Несло от кожаной куртки маслом. На Иоанна с любопытством уставились серые веселые глаза.
   - Кто таков? - припадая на посох, спросил Грозный.
   - Летчик.
   - Приказный, стало быть? А куда ж бояре те сгинули?
   Пленный пожал плечами и усмехнулся.
   - И откуда вы взялись, мать честная?!.
   - Как звать?
   - Драной, Иван Иванович.
   - Эк, сиганул!-вскипел Иоанн.- Был Ивашко- стал Иванович! Сказывай, в чем вера твоя?
   За окнами возрастал трубный звук; временами он походил на рев страдающего животного.) Летчик сказал: - Вера моя: "бояр" твоих бить смертным боем, за волю народную страдать, за других душу свою положить!
   Поднялся Иоанн, раскрыл рот, задышал, как рыба.
   - Што же, вера сия - твоя токмо, али всех твоих товарищей?
   Улыбнулся пилот.
   - Одна у нас вера: с "боярами" всего света биться!..
   И вдруг замолчал, прислушиваясь, и задорно, вполголоса запел: "Долой, долой монахов, долой долой попов!.." Наши идут! - чуешь, старик, а?
   Наплывая откуда-то из-за реки, росла и ширилась песня:
   ...Ребята, не робейте!
   Не страшно пасть в бою.
   У Грозного отбейте республику свою!
   Эх, вспомним ночь глухую,
   весь в громе Перекоп.
   Мы, время атакуя,
   стрельцам ударим в лоб!
   Полмира уж алеет,
   и нас не проведешь.
   Товарищи, смелее!
   Опричнину - даешь!
   "Лихая песня,- подумал Грозный.- Не тоже моим людям слушать!" Быстро подошел к пленному, взял его за плечи и пристально посмотрел в серые глаза. Секунду длилось молчание. Внезапно царь отступил и, серея лицом, стал пятиться к окнам. В то же мгновение в комнату проник сильный, ровно нараставший гул.
   Небо полнилось упругим железным шумом и рокотало. С севера неслись два самолета; за ними глухо громыхали взрывы.
   - Драные летят! - кричали в страхе, задирая головы, стрельцы.
   - Отход! Трубить отход! - приказал Иоанн.
   Заржали кони. Затрубили походные трубы. И тотчас же гневный, пронзительный рев и тяжелый топот покрыли все звуки и голоса.
   По Никитской - через Красную площадь - в Кремль мчался слон, вырвавшийся из Зоопарка. Земля гудела.
   Обрывки пут хлестали по трамвайным мачтам.
   - Темба! Темба!- завопил Грозный, обращаясь в бегство, А слон уже бил хоботом стрельцов, все сокрушая и топча...
   В это же самое время на всех площадях громкоговорители выкрикнули воззвание: - ГРАЖДАНЕ, УСПОКОИТЕСЬ!
   - НЕТ НИКАКОЙ ОПАСНОСТИ!
   - ЭТО ТОЛЬКО ВАШЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ - ОБМАН ЧУВСТВ!
   И сейчас же стали появляться робкие фигуры, их становилось все больше. Вскоре центральные улицы запрудил народ...
   Иоанн поспешно отступал в Замоскворечье. Быстро уходило войско, словно врастая в землю.
   На Ордынке лежали стрелецкие трупы. Из них текла ржавая зеленая кровь.............
   ШАХ И МАТ
   1
   С похода воротился Грозный, затворился в опочивальне; распалился лютым гневом на народ неведомо с чего. Поставил на Неглинной двор "для своей государевой прохлады". Горели на солнце терема, бежали по верхам фряжские травы, были узорочно вырезаны скирды и шатры.
   Вот и стала опричнина за тыном крепким. На воротах- резные львы, заместо глаз - зеркала пристроены, сырости ради засыпали двор крутобелым песком.
   И творили царские люди изветы.- Скакали по городу опричники,кричали: Даешь - изменников государевых!
   В застенках и ямах денно и нощно мучили смердов, окольничих и бояр.
   Тогда ж отписал Штаден, опричник, в немецкие земли: "Великий князь учинил таково, что ныне - по всей русской земле - один вес, одна мера, одна вера.- Только он один и правит, и никто ему в том не перечит: ни духовные, ни миряне. И как долго продержится сие правление - ведомо богу одному"...
   Показался Иоанн народу - обомлели все: вовсе стар стал, волосы все порастерял.
   Вновь затворился. И прошел слух: занемог-де тяжко.
   И впрямь - стал он пухнуть, взошли по телу язвы да пухырй.
   Давал ему Бомелий пить сало барсучье со струйкой бобровой: - не пособляло. С часу на час слабел царь.
   Шел от него тяжкой дух.
   Приводили к нему Аринушку, ставили подле кровати.
   Глядела забытными невидящими глазами. Держал на царской груди ее руку Елисей. Заснул царь. Свели под терема Аринушку.
   Тут стало в окне знамение: хвостатая звезда.
   На другой день сказал Иоанн Бомелию: - Тяжко мне, Елисей! Хочу о судьбе своей гадать.
   - Какой способ тебе люб? - спросил Бомелий. - Есть гонтия, або некромантия - для сего духов вызывать надо; есть катоптромантия - по зеркалу; есть миомантия - по писку мышей и крыс.
   - По зеркалу,- сказал Иоанн и ступил на ковер нагова цвету; были выведены по нем золотом павы, олени да орлы.
   Бомелий принес два бруска, поставил один противу другого, велел Иоанну смотреть: сам стал зеркала наводить.
   Долго смотрел Иоанн, начали веки слипаться.- Почудилось: шла навстречу зеленая глубина водяная; вышел из нее скуластый великан и положил ему руку на плечо. Как бы вольяшной меди была рука, глаза смешок затаили. Походил на барса. Были на нем немецкие сапоги; густо трубкой дымил.
   - Так-то! - сказал, и свежо от него морем запахло.- Заедино мы с тобой оба. Однако ж, смердишь ты, фу!..
   И пропал.
   На месте том увидел Иоанн волосатую руку; неловко расставляла она шахматы по доске. Черный король никак не стоял, качался и падал... Тут Бомелий схватил за рукав, от зеркала прочь оттащил.
   - Не гляди, государь,- дурной час - лихое привидится!..
   Молчал Иоанн. Все еще шла на него водяная зеленая глубина.
   Не пособляло со струйкой бобровой сало барсучье.
   День ото дня слабел царь. Все больше пух, гноем цвели раны; отпал у него с корнем правый ус.
   Послал Иоанн на дальний север за волхвами.- Приехали на оленях, на собаках даже; явились из Холмогорья, Лапландии и Корелы шаманы, знахари, чародеи, ведуны.
   Упал близ Москвы с неба синь-камень. Монах один прочел по нем об опустошении царства. Стоял по слободам стон, плач бабий и суета.
   -- За грехи ваши посылает господь кару,- говорили попы.- Повсюду плясание многовертимое, бесовские кощунания, да козлие лица. Кудесы бьют, в "Аристотелевы врата" смотрят, да по звездам глядают. Того бы не делать вам и книг тех не честь!..
   А в Золотой полате заседал ведовской собор. Сидели на полу двое суток. Били в бубны, плясали, молились - каждый по-своему. И почти у всех был в волосах колтун.
   На третий день сказали они царскому посланному: - В этот год умрут три государя.
   А больше ничего не сказали. Велел царь держать волхвов взаперти... Привезли иностранцы вести: умер в Испании Филипп II и Себастьян, король Феца и Марокко. Опять велел спросить Иоанн. Ответили чародеи: - Умрет царь восемнадцатого марта.
   Богдан Вельский стал перед Грозным молча.
   - Ну,- покосился царь.- Назвали мой день?
   - Восемнадцатое марта,- понуро ответил боярин.
   - Таково тебе меня жалко?! - скривился Иоанн. - Ведай ты и ворогам моим скажи: не верю я ни в сон, ни в чох!..
   Под теремами в гиблой холодной темноте томился Шкурлатов. Лежал на каменном полу, неминучей смерти ждал.
   Погасая, чадил светец, стражей забытый. Вдруг заслышал он за стеной тихий плач. Посветил кверху - забрано решеткой оконце. Глянул.- Сидела в углу Аринушка, пригорюнившись, и плакала; сбежала с плеча, рассыпалась в плеск тугая червонная коса.
   Тихо окликнул.- Дрожит, не ведает: к добру ли, к худу ль?
   Молвил Шкурлатов: - Не бойся, Аринушка!.. Прости!.. Моя вина - дьяк меня хмельной попутал.
   Опустила голову, прикрыла лицо руками... Тут приметил он в тайнике подле нее стенное железное кольцо.
   - Поверни кольцо,- зашептал,- отведешь плиту в сторону,- под нею ход откроется!
   Встрепенулась, тянет за кольцо Аринушка,- не отходит плита, не по силам труд.
   Стал отгибать Шкурлатов ржавые брусья. В кровь ободрался... Спрыгнул в тайник.- Добро, Аринушка!- Дерганул кольцо - открылся ход. Кинулись в него.
   Повел ход влево и прямо. Запахло рекой сыростно.
   И вот - травка, брезжит свет, радостно пьют острый водяной дух.
   А уж свод гудит: топочет, проведала о беглецах стража.
   Закричал Шкурлатов: - Беги, Аринушка! Может, у каких добрых людей от царя укроешься! Уж я задержу погонщиков. Лети на волю, горлица ясная, а мне за тебя - слаще сладкого- смерть принять!..
   ШАХ И МАТ
   Лежал Иоанн на кровати индейских черепах, покрыт одеялом камки шахматной. Стояла подле него поклонная колодочка, раскрыто было харатейное евангелие на ней.
   Совсем вздулся царь, горело пятнами тело, цвели гноем раны; шел от него тяжкой дух.
   Лишился сна Иоанн, в жару метался. Сказал Бомелий: - Надобно раздобыть меру живых блох!
   Послали по городу указ. Не блошиное было время - зима стояла. Не словили блох. Повелел царь выбить из народа правежом семь тысяч рублей.
   Марта был восемнадцатый день. Стало Иоанну лучше. Сидел на кровати, быстро лицом светлел.
   - Зови бояр, да подай мой шкатун с каменьями! - сказал Бомелию.
   Вошли бояре. Поставили перед царем шкатулку хоромную.
   Трое высоких кубчатых окончив положили на ней сеточку: свет-багрец.
   Черпнул Иоанн горстью жемчуг рогатый, зерна гурмыцкие.- Застучала, полилась меж пальцев цветная струя.
   - Все камни сии суть дивные дары божие,- заговорил он медленно.- Вот магнит: без него нельзя по морям плавать, не узнавать пределы земные; его же силою стальной гроб Магомета в Дербенте на воздухе висит. Вот - радужной камень; - лопается, коли кто живет распутно... Бирюза открывает яд... Синий корунд проясняет зрение... Ну, будет! - Оборвался.- До другого разу.
   Лег на спину, подтянул одеяло шахматной камки.
   Поднялся вновь: - Сыграть хочу. Тавлеюшки подайте!.. Сперва руки вымою.
   Подали ему кусочек мыла грецкого и таз. Вымыл Иоанн руки, утерся рушником - повеселел вовсе. Принес Вельский шахматы персицкие; Родион Биркен стал с царем расставлять.
   Черный король все никак не стоял, качался и падал.
   Поставили наконец. Начал играть.
   Дуром пошел царь,- забрал у него Биркен одну за другою три пешки. Еще походил Иоанн.
   Тут шахнул ему белый ело н...
   Повалился царь, завопил истошно: - Темба! Темба!
   Затрубил, прошел над ним слон, и разом в полате тихо-тихо стало.
   - Шах и мат царю Ивану! -сказал Годунов.
   Глянул на него Иоанн. Побагровел, хотел слово молвить - забился.
   - Посох! Скорее - посох! - закричал Елисей.
   Принесли посох инроговый, что от сердца болезнь отгоняет, и пауков в банке...
   - Поздно! - прохрипел царь и забился снова. Склонился над ним Бомелий. Глянул Иоанн тухлым оком, затих.
   Торчком стоял на груди рыжий волос. Зеленым вдруг стало тело: трое высоких кубчатых окончин положили на нем сеточку: лундыш-свет.
   Глухо стонал, перекатывался в синеве перезвон. Поставили гроб в церкви архангела Михаила. Поснимали терема белые пуховые шапки.- Сменила оттепель лютый палящетый мороз.
   И валил народ ночью и днем нескончаемо, шли великие и малые - грозному царю последний поклон отдать.
   Тискался на паперти Миколка блаженненький.
   - Дайте глянуть,- шептал,- на славного царя-губителя. Успокоился ныне,- то-то отдохнет и народишко твой.
   Скакали к рубежам гонцы. Пытали у них: - "Каков де новый царь будет?" Стонал в синеве перезвон. Валил народ нескончаемо.
   Разливался под сводом церковным лундыш-свет . . .
   - Ландышем или гелиотропом?-допытывался парикмахер, комкая ладонью резиновую грушу.
   - А! Что?! - вздрагивая, спросил Ноленц.
   - Освежить, спрашиваю, чем?
   - Освежить?.. Да! Разумеется! - быстро ответил ученый и оглянулся.
   Наполовину прочитанная, наполовину созданная его бредом рукопись вываливалась из ослабевших пальцев.
   Он встал и, пошатываясь, подошел к антиквару.
   - Неточность! - сказал он.- Весьма грубая ошибка: Бомелий был казнен Грозным за сношения со Стефаном Баторием.
   Старичок, казалось, не замечал его, устремив неподвижный взгляд в пространство. Лицо его было багрово.
   Ученый положил подле него тетрадь и сказал: - Друг мой, да у вас жар!..
   Шахматисты в углу закончили партию. Черные сдались. Один из игравших произнес: - Теперь вы понимаете, зачем я в самом начале поставил слона на В2?..
   Ноленц расплатился и, с трудом держась на ногах, вышел в душный грозовый полдень.
   У входа в Зоопарк стояла толпа.
   "Неужели он вырвался?" - подумал Ноленц и нерешительно двинулся к воротам парка; дорогу ему загородил крипп-лаковый яркий квадрат; в нижнем его углу сиял щеголеватый номер. Это был тот самый автобус, который привез его сюда час тому назад.
   Секунду колебался. Усталость победила. Ухватился за медные поручни. Стеклянные створки захлопнулись.
   - Получите, гражданин, билет!
   - Не задерживайте! Проходите! Проходите! Свободных местов много! скороговоркой выпалил кондуктор, и Ноленц моментально сообразил: "Грипп!" В следующее мгновение он увидел вывеску парикмахерской: Coiffeur Lorenzo Поразительно! - вслух подумал ученый и вытащил из кармана записную книжку...
   Быстро темнело. Лампочки налились тусклым скупым накалом. Кудрявое облако загорелось; грохнуло. За окнами полило.
   Машина грузно выкатилась на Моховую. Ноленц вдохнул воздух, насыщенный влагой и электричеством, и почувствовал себя прекрасно.
   Небо, прошитое над Кремлем грозою, трепетало.
   Косым железным ливнем летело воронье.