Шубин Александр. Преданная демократия. СССР и неформалы (1986-1989 г.г.)

Александр Шубин
Преданная демократия. СССР и неформалы (1986-1989 гг.)

ПРЕДИСЛОВИЕ

   Эта книга о демократической среде тех, кого в конце 80-х – начале 90-х годов называли «неформалами» или «политическими неформалами». Ввел термин «неформалы» во всеобщий оборот, если не ошибаюсь, Юрий Щекочихин в одной (или не одной) своей статье в «Литературной газете» года примерно 85-го. Сначала его применяли в основном к хиппи и рокерам, а потом и к новым низовым общественным движениям, объединениям, группам. Слово было настолько на слуху, что не требовало никаких разъяснений.
   Сейчас никто не назовет «неформалами» таких персонажей современной государственной и политической сцены, как Анатолий Чубайс, Алексей Кудрин, Андрей Исаев, Глеб Павловский, Сергей Митрохин, Владимир Рыжков. В конце же 80-х все они были именно «неформалами». Как минимум два «неформала» стали президентами – правда, не в России, а в Закавказье (Звиад Гамсахурдиа и Левон Тер-Петросян).
   Книга А. Шубина позволяет уточнить многие детали нашей недавней истории, истоки всем известных событий. Например, идеи выделения России из СССР, успех которой привел к распаду Советского Союза.
   Недавно я принимал участие в сугубо академической полемике на тему «кто и как развалил Советский Союз», где напомнил об участии в процессе развала тех, кто любит называть себя «патриотами». Еще в июне 1989 года народный депутат СССР, писатель Валентин Распутин выдвинул идею выхода РСФСР из состава Советского Союза. (Эту подзабытую обществом цитату из Распутина читатель встретит на страницах книги А. Шубина).
   По собственному опыту знаю, как трудно избежать искажения воспоминаний. Книга у А. Шубина получилась на удивление объективной – что вообще редко бывает. Учитывая, к тому же, что автор – не только историк, но и политический деятель с весьма определенными взглядами, довольно левыми (по европейской шкале), и он их отнюдь не скрывает.
   Кто-то, возможно, захочет упрекнуть автора книги в «общиноцентризме» – клуб «Община», в котором автор состоял и фактически был одним из двух (наряду с Исаевым) лидеров, действительно занимает в повествовании много места. Однако это вполне оправданно. И не только тем, что все перипетии событийной и интеллектуальной истории этого клуба Шубин, естественно, знает лучше всего. Поэтому А. Шубин избирает именно «Общину» для исчерпывающей по своей подробности характеристики внутреннего мира неформалов. И это – удачный выбор.
   Опираясь на классические неформальные группы как на точку отсчета, автор представляет широкую палитру низовой демократии, подробно останавливается на драматичных конфликтах неформальных лидеров, в которых формировались истоки политической культуры многопартийности нашей страны. На страницах книги мы найдем и КСИ (Клуб социальных инициатив), и «Перестройку» (сначала одну, а потом две – «Демократическую» и «П-88»), и «Мемориал», и «Федерацию социалистических общественных клубов» (ФСОК), и Московский народный фронт (МНФ), и Конфедерацию анархо-синдикалистов (КАС), в создании которых роль «Общины» была или немалой (в случае с ФСОК и МНФ), или решающей (в случае с КАС).
   Тот стиль политического действия «неформалов» – со всеми его противоречивыми чертами, в том числе «детскими» и смешными, – в наибольшей степени в московской политической среде концентрировался именно в «Общине» и «Гражданском достоинстве». Как раз удачно, что первая попытка обобщения истории неформального движения сделана историком, который про «Общину» знает просто все, а с «Гражданским достоинством» тесно взаимодействовал и поэтому тоже знает немало.
   Если учесть, что в движении участвовали десятки историков по профессии или образованию, то даже удивительно, что о нем написано так мало. Кроме прежних публикаций А. Шубина, который обращается к теме уже не в первый раз, стоит, например, отметить вышедшую микроскопическим тиражом работу Юрия Скубко, описавшего историю создания «Демократического союза».
   А. Шубин замечает об обстоятельствах складывания идеологии общественных деятелей и их дальнейшей политической траектории: «многое зависело от того, какую книгу ты прочитал сначала, а какую потом» (сразу хочется предложить примеры: «Архипелаг ГУЛАГ», «К суду истории», «Протоколы сионских мудрецов»…). Но это относится не только к идеологическим и политическим сюжетам, а и к истории, литературе, культуре.
   Я полагаю, что те, у кого стартовой площадкой изучения политики России конца 80-х годов окажется новая книга Александра Шубина, об этом не пожалеют.
 
   Владимир Прибыловский,
   президент информационно-исследовательского центра «Панорама»

ВВЕДЕНИЕ

   Эта книга для тех, кому интересна эпоха перемен. Кто видит в переменах не только бедствие, но и возможность что-то изменить к лучшему. И у первых, и у вторых своя правда, но каждому важно понять, как складывается соотношение бедствия и освобождения, индивидуальных амбиций и человеческой солидарности. А для этого нужно знать реальную анатомию событий, реальные факты, а не мифы, достаточные для обывателя. Эта книга для тех, кому важно знать, как «раскручиваются» перемены.
   Эта книга и для тех, кто мечтает о революции, или о «бархатной» революции, или о «бархатной революции» (даже простая перестановка кавычек позволяет нам понять разницу между имитацией событий и реальными переменами). Эта книга и для тех, кто видит в революциях и массовых выступлениях опасность, кто желает противостоять натиску толпы.
   Эта книга о чем-то более важном, чем просто период конца 80-х годов. Здесь описан образ жизни, который отличается от привычной большинству наших современников повседневности. Эта книга – о решающем этапе становления советского гражданского общества, когда оно в наибольшей степени стало образом будущего, когда оно «потянуло» советское общество к этому будущему. Сегодня футурологи спорят, как будет выглядеть постиндустриальное общество. Будет ли оно информационным, манипулятивным, креативным, основанным на горизонтальных корневых сетях или виртуальной разобщенности? Насколько оно использует наследие консервативной, либеральной и социалистической мысли. Неформальное движение 1986—1989 годов было полигоном, который позволял заглянуть в будущее на примере конкретного опыта.
   История неформалов состояла из событий, которые в жизни этого поколения (а то и предыдущего) происходили впервые. Первое публичное оппозиционное выступление, которое не ведет к репрессиям, первая демонстрация, первая легальная независимая газета, первая конференция оппозиционных сил. То, о чем сегодня мы говорим как об обыденности, тогда было маленьким подвигом с огромным риском и непредсказуемым результатом. Сегодня мы привыкли к полетам на самолетах, и аэропланы начала XX века кажутся нам нелепыми этажерками. Но без этой рискованной нелепости был бы невозможен современный мир.
   Советские люди того времени жили в условиях информационного вакуума, и если они не соглашались с прочно сколоченной догматической общепринятой точкой зрения, им приходилось искать мировоззрение на ощупь. Многое зависело от того, какую книгу ты прочитал сначала, а какую потом. Мировоззрение вольномыслящих людей напоминало пустую комнату, в центре которой стоит огромных размеров марксистско-ленинский стол. Его можно было выкинуть или, отпилив куски, разместить в углу. Но, освободив комнату от обломков, дальше следовало как-то обставлять ее, причем в условиях дефицита мебели где-то выискивать «стулья» социальных и философских доктрин, «шкафчики» исторических тайн, которые теперь знает каждый школьник. Неформалы СССР завидовали бы нам, нынешним, перегруженным информационными потоками. Они не слушали исторических передач Эдварда Радзинского, не читали книг математика Фоменко, отрицающего существование Древнего мира, не видели крикливых дебатов по телевидению о текущих политических событиях.
   С другой стороны, поколению, мировоззрение которого формируется на грани XX и XXI веков, есть в чем позавидовать им – ведь прежде чем обустроить комнату, из нее следует вынести мусор. А нынешние мировоззренческие комнаты завалены информационным мусором. И если расчищать завалы своего сознания, то полезно присмотреться к опыту тех, кто в совершенно иных условиях преодолевал идеологические мифы, выносил мусор догматов, образовавшихся в ходе этого нелегкого ремонта, жил в восхищении от чуть ли не ежедневных открытий, от самого поиска истины. Той истины, которая тогда была скрыта за дверями запретов, а сегодня – за потоком информационного мусора, мифов эпохи постмодерна.
   Описывая опыт неформального движения 1986—1989 годов, автор сталкивается с несколькими трудностями, неведомыми большинству историков прошедших эпох. Он знает события, о которых повествует, «изнутри». И в то же время не желает писать мемуары. Ибо мемуары одного человека слишком субъективны, чтобы на их основе можно было понять ход событий. Память услужливо искажает события в пользу говорящего. Поэтому автор предпочитает предоставлять слово себе как участнику событий лишь постольку, поскольку сохранились документы того времени, которые помогают проверить память. Посмотрим на это время глазами других свидетелей, которых легко поправить, когда со стороны заметна их тенденциозность. Поправить себя в таких случая сложнее. Автор оставляет за собой одно преимущество – участника, «инсайдера»: он знает, где искать свидетельства, связи событий и людей, знает, кто склонен приукрасить свою роль и возвести напраслину, а кому можно доверять в большей степени, даже если он говорит нечто неприятное. Автор не ставит перед собой задачу оправдать неформалов или обвинить их. Он не юрист, он – историк.
   Еще одна сложность – угол зрения. Обычно история пишется «извне» события, а не «изнутри». Картина «с птичьего полета» более объективна – каждому фрагменту событий отмерено свое место и свой объем информации. Никто не упрекнул бы меня в этом случае в том, что я «выпячиваю» роль одних в ущерб другим. Но при взгляде «с птичьего полета» потеряется множество деталей – ведь объем книги ограничен. А без этих штрихов исчезнет неповторимый аромат истории, микросреда, в которой вываривались события, «человеческий фактор», который в действительности не сводится к «великим личностям» Михаилу Горбачеву, Борису Ельцину, Андрею Сахарову и т. п.
   Нет, как хотите, но я поведу вас другой дорогой.
   Наша экскурсия углубится в самые недра общественного движения 1986—1989 годов. Мы пройдем тем путем, которым в юности шел автор, будем встречаться с его знакомыми, а также со знакомыми его знакомых. Это – выигрышная позиция для наблюдения реальной истории. Здесь и микросреда конкретной и во многих отношениях типичной общественной группы того времени – «Общины». Именно на примере этой группы мы рассмотрим микромир неформальных организаций, что позволит нам лучше понять жизнь этого сообщества в целом. «Община» расположена в непосредственной близости от центра, мейнстрима неформального движения. Отсюда вы сможете все хорошо разглядеть. Рядом тянутся нити к народной стихии и к загадочному тогда (но очень хорошо известному в начале XXI века по мемуарам) миру ЦК и «прорабов перестройки». Но это – не мир неформалов, и мы осмотрим эти связи пунктирно. Также в общих чертах или на примере наиболее ярких эпизодов мы увидим движения, расположенные в стороне от основного потока – будь то Демократический союз, педагоги-коммунары и так далее.
   И еще одно. Это экскурсия по Москве. События в Ленинграде, Прибалтике, Закавказье, Молдавии, Средней Азии, в каждом из городов России, Украины, Белоруссии, таких в сущности похожих в то время, достойны отдельного повествования. Но согласимся: в то время главное политическое сражение шло в Москве. И поэтому если о чем-то говорить подробно, то сначала о столице.
   В эпицентре нашего повествования мы встретим людей с идеями. В истории идеи иногда значат больше, чем действия, и мы внимательно рассмотрим, что тогда предлагали эти люди стране. Это тем более интересно, что авторы проектов 1986—1989 годов не знали того, что мы знаем сегодня. Но революционная эпоха требует внимания и к идеям, и к действиям. Нас будут прежде всего интересовать идеи тех, кто действовал.
   У многих из этих людей уже тогда было большое общественное прошлое, в том числе диссидентское. У многих из них будет заметное будущее – они станут журналистами, бизнесменами, чиновниками, депутатами и другими «телевизионными головами». Они станут очень разными, пройдя неформальную школу. Но звездный отрезок их биографии состоялся в то время, когда они пытались сыграть свою партию в оркестре исторических Событий. Не всем это дано. Хотя все готовы судить игру тех, кто действовал. Но если вы думаете, что смотрелись бы лучше – попробуйте хотя бы повторить, сыграть свою роль в новом Событии. Но тем, кто остался пассивным наблюдателем, нечего обижаться, если не нравится результат Истории. Она зависит от людей, в ней участвующих, от их опытности и неопытности, рассудка и эмоций, ошибок и мудрости. От знания опыта предшественников и умения учитывать его. Эта книга – об опыте.

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ИНИЦИАТИВЫ И ПОДПОЛЬЕ

ИСТОКИ

ЖИВОЕ ОБЩЕСТВО

   В СССР, ВОПРЕКИ современным мифам и легендам о нем, существовало множество автономных общественных движений. В 1956 году стартовало коммунарское педагогическое движение, в 1958—1960 годах – движение дружин охраны природы, в 60-е бурно развивалось песенное движение, причем сразу двумя потоками – рок-движение и клубы самодеятельной песни. А еще существовали многочисленные краеведческие клубы, литературные течения и религиозные секты. Эти движения были массовыми, вступали в сложные и иногда конфликтные отношения с властями, вырабатывали собственную систему взглядов.

   Вспоминает В. Л. Глазычев^[1]: «Наряду с неформалами существовали полуформалы. Это была никак не отстроенная полусеть полуформальных структур, в которой люди хорошо знали друг друга. Они ютились в самых неожиданных местах, кочевали, давали убежище друг другу. Когда лидер Московского методологического кружка Г. П. Щедровицкий был изгнан из партии и был вынужден уйти с работы во ВНИИ технической эстетики за то, что подписал письмо в защиту диссидентов, его приютили в Центральной учебно-экспериментальной студии Союза художников СССР, обеспечивавшей этому союзу графу отчетности „связь с жизнью“. Кстати, Щедровицкий не был диссидентом. Я ему задавал вопрос: почему ты подписал, ты не должен был подписывать, ведь твоя функция – тащить свое дело, и ты подставляешь это дело. Он ответил, что это – друзья, давление среды, которое заставило этого абсолютно логического человека поступать по велению сердца, а не разума. И отдел теории дизайна ВНИИ технической эстетики, и Центральная учебно-экспериментальная студия, и молодежная секция Союза архитекторов были очагами этой сети мощных дискуссионных клубов, летних школ и семинаров, где под предлогом теории дизайна или чего-то еще обсуждалась структура общества, взаимодействия между экспертами и властью, тысячи вопросов абсолютно внецензурных, хотя все чуть-чуть „блюли приличия“, не называя вещи своими именами. Эти дискуссионные очаги были связаны с целым рядом изданий. Среди выделялись „Знание – сила“ с его отделом фантастики, „Декоративное искусство“, где была напечатана первая статья Льва Гумилева. Редакции этих журналов фактически были дискуссионными клубами. И все эти „очаги“ более или менее друг о друге знали»^[2].

   Разделение на неформалов и «полуформалов» до начала перестройки фактически отсутствовало. Полуформалы были неформалами, которые смогли обзавестись статусом, позволявшим использовать государственные учреждения в интересах неформальных структур. Но через очаги общественного движения проходило множество людей, которые были не организаторами, а «потребителями» этой творческой среды, и их круг был куда шире, чем собственно неформальный актив. Позднее, уже в ходе перестройки, между разными поколениями общественности обнаружится существенное поколенческое различие, где важную роль будет играть социальный статус. Политические неформалы 80-х вступят в сложные отношения с шестидесятниками, представителями статусной либеральной интеллигенции, некоторые из которых сами в прошлом прошли через структуры, аналогичные неформальным.
   Накануне перестройки в кругах интеллигенции кипели идейные дискуссии, тысячи людей передавали друг другу самиздат самого разного (не всегда оппозиционного) содержания, обращали внимание друг друга на «наши» статьи в официальной прессе. Наконец, открыто оппозиционные взгляды выдвигало диссидентское движение. Все это позволяет говорить о том, что в СССР существовали сектора гражданского общества^[3].
   Из-за авторитарного характера режима полноценное гражданское общество не могло возникнуть, так как каждый сектор был изолирован от большинства других. Были ограничены возможности выдвижения обществом самостоятельных социально-политических задач. А без этого отсутствует важнейший признак гражданского общества – гражданственность, социально-политическое давление на государство.
   Диссидентское движение пыталось выполнять эту миссию, но оно было изолировано от остальных движений в силу своей идеологии, методов деятельности. Диссиденты воспринимали остальное общество как часть враждебной им «системы».

   Вспоминает Г. О. Павловский^[4]: «Диссиденты жили в противостоянии Системе. Сама идея противостояния предполагала, что ничего другого нет – есть Система и ее люди, и есть героические и малочисленные участники того, что называлось по-разному: „Движение“, „Сопротивление“, „Демократическое движение“, „диссидентство“. Больше ничего нет и быть не может.
   В силу успешной по-своему модели юридического противостояния диссидентское движение не могло расшириться. Когда приходили люди с предложениями политической борьбы, диссидентская среда их не принимала.
   Диссиденты по идее Вольпина отстаивали существующую конституцию, а потом Хельсинкские соглашения. А если люди хотели бороться не за юридические поводы – было неясно, куда их пришпандорить – при чем здесь конституция. Мы политикой не занимаемся, мы права защищаем»^[5].

   В конце 70-х – начале 80-х годов предпринимались попытки оппозиционных групп выйти из изоляции. Характерно, что позднее некоторые участники этих событий станут лидерами неформалов.

«ПОИСКИ»

   ВОЗМОЖНОСТИ ПРЕОДОЛЕТЬ разрыв инакомыслящих с окружающим миром обсуждались в московском самиздатском журнале «Поиски», где печатались такие люди, как П. Абовин-Егидес, П. Пыжов (Г. Павловский), В. Абрамкин и другие. В журнале собрались люди преимущественно левосоциалистических взглядов, но сотрудничали и либералы. В дальнейшем мы будем употреблять это слово в кавычках – «либералы» (или «либеральные коммунисты») – сторонники некоторой «либерализации» советской системы, расширения в ней свобод. Понятно, что «либералы» не являются собственно либералами – сторонниками западной экономической (капитализм, частная собственность, финансовый рынок и так далее) и политической (многопартийность и так далее) системы. Либералы без кавычек появляются из диссидентской среды и будут действовать в неформальном движении сначала как его меньшинство. В диссидентском движении либерализм в собственном смысле слова только вызревал и не стал господствующим течением.

   Вспоминает Г. О. Павловский: «Нельзя забывать, что диссидентское движение – это движение советско-идеалистическое. В ранней фазе оно себя очень четко дистанцировало от антисоветских групп. Оно отказывалось определиться как антикоммунистическое. Были лишь отдельные люди и кружки, стоявшие на антикоммунистических позициях, но они не составляли большинства. Резковатых на словах людей подозревали в том, что они связаны с Комитетом. В этом была некоторая провокационность, больше полезная для наших противников, чем для нас. Это касается и действий, и разговоров, и антикоммунизма. Во время диссидентского движения Виктор Сокирко под псевдонимом Буржуадемов был почти единственным ходатаем буржуазного развития. С ним не соглашался практически никто, включая академика Сахарова. Все хотели чего-то другого. А когда капитализм пришел, он его настолько ужаснул, что Сокирко закрылся от этого нового мира, пытаясь и сейчас жить по-диссидентски. Он даже свои памфлеты против меня сейчас печатает на гектографе».

   «Поиски» искали синтез идей, которые могли бы лечь в основу плавного реформирования «системы» и в то же время получить поддержку хотя бы части советского общества, включая и реформаторское крыло правящей элиты. Это был не единственный мозговой центр того времени, но обсуждение в «Поисках» было характерным для этого времени.

   Вспоминает Г. О. Павловский: «Мы с Гефтером и Игруновым^[6] искали возможность открыть более широкую реальность. И в это же время польские и чешские диссиденты, Гавел и Михник, развернули дискуссию о компромиссе, позволяющем выйти за пределы изолированной среды. Советский Союз для меня был продуктом компромисса реальной политики и социального идеализма, которым я никак не хотел пожертвовать. Для меня советское общество – это было общество равных. В этом был некий смысл всей остальной политики. Иначе зачем мы этим занимаемся, если исчезает социальное равенство и империя знания, образованности? Ведь источником русского марксизма является в том числе и русская классическая литература с ее идеалом справедливости. Это наша идентичность.
   Мне тогда рассуждения сторонников экономического либерализма казались трудноопровержимыми. Но я старался не думать об этом, как и многие. Я был сторонником постепенной либерализации Советского Союза. Политическая свобода не казалась мне достаточной ценностью, чтобы ради нее можно было пожертвовать государством. Я был государственником, и всегда очень настороженно относился ко всему, что может разрушить государство. У нас по этому поводу была в 1981—1982 годах большая полемика в самиздате с Игруновым и Сокирко. Я считал, что Андропов был гарантом системности советского строя. Пока вы рветесь к пульту, но не знаете, на какие кнопки будете нажимать, то пусть пока будет Андропов.
   Буржуадемов выступал за создание буржуазно-либеральной партии, которая выступала бы как оппонент КПСС за развитие экономических свобод. А где тогда окажутся СМИ? А СМИ дадут коридор наиболее речистым и экономически сильным, причем в каждой республике. А что вы будете делать с проблемами Грузии, Абхазии и Армении? Уже после разгрома «Поисков» я пытался создать «третью силу», писал открытые письма Андропову и Черненко, призывая здоровые силы в недрах Политбюро к проведению ответственной государственной политики».

   Так формировалась стратегия общественного движения, ориентированная на связь независимого интеллектуального центра с реформаторами в партии. Интеллектуалы в силу своей независимости лучше понимают ситуацию и выступают в качестве ответственных советников. Но что заставит реформаторов слушать именно их, а не своих штатных советников из академиков и аппаратчиков?