Василий Шукшин

ЭНЕРГИЧНЫЕ ЛЮДИ



Сатирическая повесть для театра

 
   Жил-был на свете Аристарх Петрович Кузькин, и жила-была жена его, Вера Сергеевна… Впрочем, почему — жили, они и теперь живут, а это и есть рассказ про их жизнь: какая случилась с ними и с их друзьями непредвиденная печальная история. Обоим им под сорок, конкретные, жилистые люди; у Аристарха Петровича интеллигентная плешь, маленькие, сведенные к носу глаза, он большой демагог, не лишен честолюбия. Вера Сергеевна — тоже демагог; но нет того мастерства, изящества, как у Аристарха Петровича, она из рабочей семьи, но тоже очень честолюбива и обидчива. Он и она — из торговой сети, он даже что-то вроде заведующего, что ли, она — продавщица ювелирного магазина «Сапфир». Была у них трехкомнатная квартира. Все было бы хорошо, но… Про это «но» много уже рассуждали — да: НО… Аристархушка крепко пил.
   И пил, собака, изобретательно.


Вечер, который незаметно превращается в ночь


   Аристарх назвал гостей пять человек, заставили письменный стол шампанским, коньяком, икрой в баночках… В комнате у Аристарха накурено и шумно — что-то такое, кажется, обмывали, может быть, автомобильные покрышки, потому что в коридоре лежали автомобильные покрышки, пять штук.
   Вера Сергеевна много боролась с пьянством мужа, обозлилась вконец и отрешилась. Сидела в своей комнате и смотрела телевизор, нарочно запустив его на полную громкость, чтобы хоть как-то помешать этим идиотам, которые шумели в комнате Аристарха.
   Гости шумели.
   — Ты ль меня, я ль тебя любить буду!.. — пел один, вовсе лысый; и все одно: «ты ль меня, я ль тебя…»
   — Ну, полетели?! Вы, полетели?! — приставал ко всем курносый человек в очках и смеялся, и махал руками, как птица, и все звал: — Ну, полетели?!
   — Рано, рано, — говорил Аристарх. — Тут еще полно всяких мошек.
   Похоже, этот курносый хотел затеять какую-то знакомую игру, в перелетных птиц, что ли, но еще не все наклюкались. А один — с большим брюхом — не знал что это такое — «полетели». И тоже приставал ко всем:
   — А куда полетели-то? А? Куда это лететь-то?
   — На Кудыкину гору!
   — Куда, куда?
   — Туда!..
   — Да он же не знает, чего ты озверел-то? — остановил Аристарх одного чернявого, который обозлился на этого, с брюхом.
   — Ну, полетели же! — стонал курносый.
   — Ну, полетели, — сказал Аристарх.
   Присели на дорожку, налили по чарочке…
   — Прощай, родина, — грустно сказал Аристарх. — Березки милые…
   Курносый всерьез заплакал и замотал головой.
   — Полянки… Простор…
   Чернявый дал кулаком по столу.
   — Не распускать нюни!..
   — Инстинкт, — сказал один пожилой с простым лицом.
   — Выпили на дорожку! — пригласил Аристарх.
   Все выпили… Аристарх первый поднялся из-за стола, пошел, открыл дверь комнаты, вернулся и стал наизготове посреди комнаты.
   — Я — вожак, — сказал он.
   За «вожаком» выстроились остальные пятеро…
   И они «полетели»… Они замахали руками, закурлыкали и мелкими шажками потянулись за «вожаком». Сделали прощальный круг по комнате, «вылетели» в коридор, пролетели, курлыкая, через комнату Веры Сергеевны и очутились в третьей комнате, где был тоже стол и холодильник.
   Они сели, печальные, за стол… А Аристарх доставал из холодильника коньяк.
   — Далеко теперь наши березки, — сказал курносый; он уже опять готов был плакать.
   — А я люблю избу! — громко и враждебно сказал человек с простым лицом. — Я вырос на полатях, и они у меня до сих пор — вот где! — он стукнул себя в грудь. — Обыкновенную русскую избу! И вы мне с вашими лифтами, с вашими холодильниками…
   — А коньячок-то любишь — похолодней, — вставил чернявый.
   — Он и в погребе будет холодный.
   — В погребе он будет плесенью отдавать, — сказал брюхатый. — Ты попробуй поставь на недельку в погреб — потом выпей: плесенью будет отдавать.
   — Сам ты плесень! — свирепел человек с простым лицом. — Свесил на коленки… По какому месяцу?
   — Только… знаешь… не надо, — обиделся брюхатый.
   — Не надо? Не надо и вякать, про чего не знаешь!
   — Хватит вам, — хотел утихомирить Аристарх. — Это вечная тема…
   — Вот в деревне-то у тебя не было бы такого брюха! Ты бы там не жрал на ночь бифштексы кровавые, боров, а утром не валялся бы до двенадцати…
   — Ты!.. Жлоб! — прикрикнул брюхатый. — Ты грузишь тару — грузи дальше, а язык не распускай, а то на него наступить можно!
   — Да хватит вам! — встрял опять Аристарх.
   — Деревню он любит!.. — тоже очень обозлился брюхатый. — Чего ж ты не едешь в свою деревню? В свою избу?..
   — У меня ее нету.
   — А-а… трепачи. Писатель есть один — все в деревню зовет! А сам в четырехкомнатной квартире живет, паршивец! Я… — брюхатый ударил себя в пухлую грудь. — Я в коммунальной тогда жил, а он — в такой же — один…
   — Как один? — не понял чернявый.
   — Ну, с семьей!.. Но я — в коммунальной и никуда не призывал…
   — Ему за это деньги хорошие платят, что призывает, — вставил курносый.
   — Я его один раз в лифте прижал: чего ж ты, говорю, в деревню-то не едешь? А? Давай — покажи пример! А то — понаехало тут… не пройдешь. В автобусе не проедешь…
   — Брюхо надо нормальное иметь, тогда и проедешь, — сказал человек с простым лицом. — А то отрастили тут… на самом деле, не проедешь. По какому месяцу, я тебя спрашиваю?
   — Грузите бочки апельсинами! — огрызнулся брюхатый. — Избу он любит… Полати он любит… А дулю с маком любишь? Ну, и катись отсюда!
   — Вот: я занимаюсь погрузкой, — показал свой кулак человек с простым лицом, — поэтому он у меня тренированный: разок двину, так у тя сразу выкидыш будет.
   — Ну!.. — громко огорчился Аристарх, — прилетели в жаркие страны и давай тут… Мы же в жарких странах!
   Все засмеялись.
   — С прие… это — с прилетом! — воскликнул чернявый.
   (Мы уж теперь так и будем называть их: чернявый — это Чернявый, брюхатый — Брюхатый, курносый — Курносый, лысый, который все песенки поет, — это Лысый, а человек с простым лицом будет, для краткости, — Простой человек).
   — С приехалом! — поддержали Чернявого.
   — С прилетелом! — сострил Аристарх.
   — А мне здесь не нравится, — заявил Лысый. — Вообще мне вся эта история с журавлями… не того… не очень. Давайте споем?
   — Выпить же надо, — сказал Простой человек.
   — Да, елочки!..
   — Коньяк стоит, а мы…
   — С прилетелом! — еще раз громко сострил Аристарх.
   Выпили.
   — Споем? — предложил опять Лысый. И запел:

 
Из-за острова на стрежень,
На просто-ор речной волны-ы…

 
   Его поддержали Чернявый и Курносый.

 
Эх, выплыва-ают расписны-ые
Стеньки Ра-азина-а челны…

 
   Но песня не сладилась — не вышла. — Поехали обратно! — предложил Брюхатый. — Мне здесь тоже не нравится.

 

 
   — Полетели?! — выкрикнул радостно Курносый. — К березкам!
   — Я больше не полечу, — наотрез отказался Брюхатый. — Я поеду поездом.
   — Идея! — закричал Лысый. — Едем поездом. Прихватим с собой на дорожку, будем на станциях выходить…
   — Можно всю дорогу в вагон-ресторане просидеть, — предложил Простой человек. — Я раз из Воронежа ехал…
   — Нет, нет!.. — кричал Лысый. — Нет, мы нормально сядем, в поезд, выпьем на дорожку…
   — Можно с собой взять…
   — Не надо! — Лысый воодушевился и сильно кричал. — Не надо! Зачем? Мы нормально сядем в поезд, выпьем на дорожку…
   — Можно сразу… Слушай суда! — закричал тоже Простой человек. — Мы — сели, поклали чемоданы — и в вагон-ресторан…
   — Да иди ты со своим вагон-рестораном! — оборвал его Брюхатый. — Дай сказать человеку. Когда это ты в вагон-ресторане сидел?
   — Я не сидел! — гордо сказал Простой человек. — Я там ночевал!
   — Мы нормально сядем в поезд, — продолжал Лысый, — выпьем на дорожку…
   — Ты только один в вагон-ресторанах сидишь, да? — Простого человека задело за живое, что Брюхатый ему не верит.
   — Так, дальше? — слушал Брюхатый Лысого. — Выпили на дорожку?..
   — Выпили на дорожку, малость проехали — у нас пересадка!
   — Где пересадка?
   — А вон в этой комнате, — показал Лысый на комнату, где сидела Вера Сергеевна. — Мы ее счас развеселим!
   — По вагона-ам! — скомандовал Брюхатый. — Берите с собой на дорожку, а то пять минут осталось!
   — А на посошок-то? Э-э!.. — напомнил Чернявый.
   — Давайте быстрее! Быстрее, быстрее. — Брюхатый посмотрел на часы. — Четыре минуты осталось.
   Тут все оживились, засмеялись, задвигались… Стали скоренько разливать коньяк по рюмкам.
   — Скорей, скорей, — суетился Брюхатый. — А то опоздаем.
   — Успеем. Он не точно отходит…
   — На ходу запрыгнем.
   — Ты-то запрыгнешь, а некоторые… могут родить на рельсах, — это Простой человек все кусал Брюхатого. Тот снисходительно посмотрел на него.
   — Я предлагаю вот этого… жлоба не брать с собой, — сказал он. — Он напьется, и нас из-за него в милицию заберут.
   — Ничего! — кричал Лысый. — Дернули!
   Выпили.
   И «побежали на поезд». На этот раз в голове строя стал Брюхатый и запыхтел, и даже ногой подстукивал.
   — Пх-х, пх-х, пх-х… Ну, сели?
   — Сели.
   — Ту-ту-у!.. — тонко и выразительно «загудел» Брюхатый и медленно стронулся с места. И «поехали»…
   «Выехали» в комнату Веры Сергеевны… Брюхатый стал «замедлять ход» и опять тонко, с какой-то даже тоской «прогудел»: — Ту-ту-у!..
   Вера Сергеевна с ненавистью смотрела на «поезд».
   — Пересадка! — объявил Брюхатый.
   «Пассажиры» вышли из вагона… Расселись кто где смог: кто на тахту присел, кто на кресло… Простой человек сел на полу прямо.
   — Много народу на вокзале, — сказал он.
   — Вы давно сидите, гражданка? — любезно обратился Аристарх к Вере Сергеевне.
   — Нет, я недавно. А вот вам… не знаю, сколько сидеть придется, — как-то значительно сказала Вера Сергеевна.
   «Пассажиры» переглянулись.
   — То есть? — не понял Аристарх.
   — Я эти… путешествия с выпивками пресеку раз и навсегда, — опять зло и непонятно сказала Вера Сергеевна. — Вы у меня подудите… Подудите у меня, паразиты.
   — Что, контролеры пришли? — испуганно спросил Простой человек с пола. — А у нас билеты-то есть?
   Брюхатый засмеялся и хлопнул одобрительно по плечу Простого человека.
   — Да это так — путают, — сказал Чернявый. — Гражданочка, а вы что, билет не можете достать?
   Вера Сергеевна больше не смотрела на «пассажиров», а смотрела телевизор.
   — Ну, а почему же сразу — «паразиты»? — оскорбился Аристарх.
   — А кто же вы? — повернулась Вера Сергеевна. И зло смотрела на мужа. — Ну — спекулянты, если не паразиты: еще хуже.
   — Гражданочка, — опять заговорил Чернявый весело, — вы нас с кем-то спутали: мы обыкновенные пассажиры… Едем на свои денежки.
   — Вот и проезжайте. А потом вас повезут бесплатно.
   — Куда это? — тоже зло спросил Аристарх. — Куда это нас бесплатно повезут?.. — он двинулся было к жене, но его остановил Брюхатый.
   — Стоп, Аристархушка! — сказал он разумно. — Никаких скандалов на перроне… Нам действительно пора ехать. По вагонам! — опять скомандовал он.
   И все опять со смехом построились в затылок друг другу, Брюхатый опять «загудел» — и «поехали» в комнату Аристарха. А в комнате рассыпались и стали занимать места за столом.
   — Хоть нормально посидим в ресторане, — пожаловался Лысый. — А то все — в дороге и в дороге… Все всухомятку как попало…
   — Что будем заказывать? — обратился ко всем Чернявый.
   — Лично я, — сказал Простой человек, — выпил бы простой водочки. А?
   Брюхатый интеллигентно скосоротился на это.
   — Пусть пьет водку. А нам, пожалуйста, шампанского…
   — И коньячку, — подсказал Курносый. — На меня шампанское, как пиво работает: я то и дело бегаю.
   — Итак, — подвел Аристарх, перебросив полотенце с одной руки на другую, — коньяк, шампанское… Водки, извините, не держим.
   — Ну, как же так — не держите?! — возмутился Брюхатый. — А если человек на полатях вырос?.. Что ему, ваш коньяк пить?
   — Ерша ему! — подсказал Курносый.
   А Вера Сергеевна в это время выключила телевизор, достала бумагу, ручку… И села писать.
   И дальше, — если вообразить, что это на сцене, — можно услышать, что она пишет. Причем уже слабо слышно, как там «сидят в ресторане» наши «пассажиры», а отчетливо слышен голос Веры Сергеевны:
   «Уважаемый товарищ прокурор!
   В то время, когда все наши люди занимаются производительностью труда, есть отдельные элементы, которые только хотят есть и пить. И занимаются этим каждый день. Вы меня спросите: на какие деньги? Я вам отвечу: они занимаются спекуляцией. Я уже не могу слушать их пьяные голоса, меня глубоко возмущает, как они импровизируют свои дела, а потом по всей ночи курлыкают или изображают из себя пассажиров…»
   «Пассажиры» в это время танцевали летку-енку.
   «Вот сейчас, когда я пишу Вам это заявление, они танцуют летку-енку. А в коридоре лежат покрышки для „Волги“ в количестве пять штук. Вы думаете, где они их взяли? Они их сымпровизировали. Так что, я думаю, что при вашей помощи они станцуют более ответственный танец и поедут пассажирами на казенный счет, я им об этом намекнула. Они мой намек не поняли, только понял мой муж Аристарх, но он думает, что я только пугаю. А у меня уже всякое терпение мое лопнуло: мы перестали уважать друг друга, потому что, мне кажется, он импровизирует не только с покрышками, но и с чужими женщинами…»


Утро


   Утром Аристархушка проснулся с больной головой… Потянулся к стулу, где был всегда заготовлен стакан с водой. Стакан стоял на месте, а под стаканом — бумага. Аристарх взял бумагу и прочитал:
   — Копия…
   И побежал глазами по бумаге… И, даже еще не дочитав всего, вскочил и побежал в комнату жены.
   Вера Сергеевна, одетая, заслышав его шаги, направилась к выходу… И тут ее перехватил Аристарх.
   — Ты что? — спросил он.
   — Что? — спросила Вера Сергеевна. Она стояла с сумочкой и сумочку держала у груди.
   — Ты куда?
   — Туда…
   — Куда это туда? — спросил Аристарх зло, сквозь зубы. — Куда это туда?
   — Ударить хочешь? — спросила Вера Сергеевна спокойно. — Ударь — получишь лишних три года.
   — Вера… — Аристарх растерялся. — Сядь… Давай сядем, поговорим. В чем дело?
   Вера стояла в шубке, а Аристарх в нижнем белье… Аристарх был жалок рядом с каракулевой шубкой.
   — Давай сядем, — суетился Аристарх. — Сядь же ты!.. Скотина.
   — Пусти!
   — Вера!.. Прости — ну вылетело. Сядь, я прошу.
   — От этого ничего не изменится, — Вера Сергеевна села на диван, на краешек.
   — В чем дело? — спросил Аристарх. Подставил стул к двери и сел тоже. — Что случилось?
   — Мне надоело! — закричала Вера Сергеевна. — Мне надоела ваша пьяная самодеятельность! Я тебе не служанка!..
   — При чем тут служанка? Ну, повеселились… Что, пошутить нельзя?
   — С кем ты позавчера шутил! У тебя весь пиджак был в пудре! С кем?!
   — Да мало ли… в автобусе прислонился…
   — В автобусе?! А вот эту записку ты тоже в автобусе нашел? — Вера Сергеевна достала из сумочки записку и прочитала: — «Аристарх, голубь, а не пора ли нам бросить этот официоз — и мирно, полюбовно встретиться где-нибудь в укромном уголке?..»
   — Это деловое письмо! — вскричал Аристарх. — Дай сюда!
   — Да? Шиш! — Вера Сергеевна спрятала записку в сумочку. — Развратник. Спекулянт. Я те покажу — голубь!
   — Да это мужчина писал, дура! Это однокурсник мой…
   — Однокурсник? А почему же подпись — «Соня»?
   — Псевдоним! Мы его в институте так дразнили.
   — А почему «твоя Соня»?
   Аристарх опять растерялся… И от растерянности больше обозлился.
   — Плебейка, — сказал он зло и тихо. — Что, я тебя должен утонченному стилю обучать? Если люди шутят, то шутят — до конца. Если он подписался «Соня», то он последовательно написал «твоя». Твоя — это значит твой.
   — Твой Соня?
   — Что, врезать что ли? Врежу…
   — Попробуй. Так тебе — лет восемь дадут, а так — одиннадцать.
   — Ну, чумичка!.. — занервничал Аристарх. — В чем дело-то? Чего ты взбесилась-то?
   — Я все там написала.
   — Так. И куда ты сейчас?
   — К прокурору.
   — Сегодня воскресенье.
   — Я в почтовый ящик брошу.
   Аристарх побледнел… И долго стоял над Верой Сергеевной.
   — Я — спекулянт? — спросил он дрожащим голосом.
   — Спекулянт, — сказала Вера Сергеевна.
   — Я ворую у государства деньги?
   — Воруешь у государства деньги.
   — Снимай все с себя! — приказал Аристарх. — Снимай, снимай!.. Это все куплено на ворованные деньги, — Аристарх стал снимать с жены шубку, дорогой костюм. — Это все воровано — чего ты напялила? Снимай!
   — Пожалуйста! На!.. На, ворюга!..
   — Все снимай! Твоего тут ничего нету!
   — Что я, голая к прокурору пойду?
   — Голая! — Аристарх изловчился, вырвал у Веры Сергеевны сумочку заглянул — там ли заявление: заявление было там. Он достал из сумочки ключи, закрыл квартиру изнутри и ушел с сумочкой и с шубой в свою комнату. И сел к телефону. Дрожащим пальцем набрал номер. — Але? Семеныч? — и Аристарх заговорил негромко и торопливо. — Слушай, срочно ко мне… Да нет! Моя швабра накатала на нас телегу и собралась к прокурору… — Аристарх долго молчал, слушал. — Иди ты к черту! — сказал он. — Созвонись со всеми… давайте как-нибудь все… прощения, что ли, попросим. Уговорим ее как-нибудь. Мне эта Сонька еще подлянку кинула: записку в карман подсунула, я даже не знал… А я знаю? Из-за Вальки, наверно. Давайте. Срочно.
   Аристарх бросил трубку, минутку посидел, подумал, оделся, выпил фужер шампанского и пошел с шубой жены и с ее костюмом к ней в комнату.
   Вера Сергеевна лежала в нижнем белье на диване.
   — Одевайся, Вера, — сказал он миролюбиво. — Давай спокойно поговорим обо всем.
   Вера Сергеевна стала надевать костюм, а Аристарх заходил по комнате, как преподаватель вуза.
   — Во-первых, — начал он, — ты думаешь, государство наше такое глупое?
   — Я об этом не писала. Нечего мне тут…
   — Я тебе прочитаю курс экономики! — воскликнул Аристарх. — Чтоб ты не бегала и не смешила прокурора. И прокурор твой, и все, кто всерьез занимается экономикой, прекрасно знают, что — воруют. Больше того, какой-то процент, кажется пятнадцать процентов, государственного бюджета отводится специально — под во-ров-ство. Не удивляйся и не делай детские глаза. Всякое развитое общество живет инициативой… энергичных людей. Но так как у нас — равенство, то мне официально не могут платить зарплату в три раза больше, чем, например, этому вчерашнему жлобу, который грузит бочки. Но чем же тогда возместить за мою энергию? За мою инициативу? Чем? Ведь все же знают, что у меня в магазине всегда все есть — я умею работать! Какое же мне за это вознаграждение? Никакого. Все знают, что я — украду. То есть те деньги, которые я, грубо говоря, украл, — это и есть мои премиальные. Поняла? Это — мое, это мне дают по негласному экономическому закону…
   — А сколько тебе дадут по гласному закону?
   — Дура!.. — сорвался на крик Аристарх. — Ты думаешь, меня посадят? Ни-ког-да! Посадят — это, значит, я там буду канавы рыть? Но у меня же — голова, и твой прокурор это знает. Прокурор знает, что общество должно жить полнокровной жизнью, моя голова здесь нужна, я здесь нужен, а не канавы рыть. Вот они — покрышки лежат, — показал Аристарх в коридор. — Пять штук. Лежат? Лежат — ты можешь подойти и пощупать их: они есть, — Аристарх остановил свой вузовский ход и торжественно поднял руку. — Но их нету! Их нигде нету, их не сделали на заводе. Их не су-ще-ствует. А они — лежат, пять штук, друг на друге. Это и называется: экономический феномен. Попробуй… без специальной подготовки, без головы!.. Попробуй это сделать. Да как только прокурор обнаружит, например, эти покрышки, которых никто никогда не делал, он сразу поймет, с кем он имеет дело. И ты останешься с носом. Ну, разумеется, тебя поблагодарят, наговорят слов… А мне, я так думаю, предложат какое-нибудь повышение, пошлют куда-нибудь. Ведь не хватает же умных людей-то, не хватает. Где их набраться-то? Ну, окончил он свой вузишко, ну — с дипломом… А что дальше? А дальше ничего: еле-еле будет на восемьдесят процентов тянуть. А то я не знаю таких! Так что ты… поторопилась с этим своим заявлением, Верунчик, — Аристарх подсел к жене. — У нас вчера была самодеятельность… Согласен, самодеятельность, но это от избытка… я не знаю — чувств, что ли, ну расшалились… Может же художник… артист какой-нибудь там… в бассейне в бане кильку ловить и закусывать, ну а почему мы журавлей не можем изобразить? Нет, там, видите ли, понятно, а тут… Да, самодеятельность, но у тебя с этим заявлением — это, прости меня, безграмотность, это на уровне дворничихи. Мне даже стыдно, что ты моя жена.
   Вот этого Аристарху не следовало говорить. Он уж и понял это, но поздно.
   — Прекрасно, — сказала Вера Сергеевна, — иди к своей Сонечке, она твою голову ценит, а мне дай сюда ключ. Дай ключ! Я сделаю свое дело… Твою голову оценит прокурор. И не пудри мне мозги своими… своей экономикой: будешь канавы рыть как миленький. Шалунишка… Энергичный? Там энергичные тоже требуются. Канавы тоже надо энергично рыть.
   Аристарх свирепо уставился на супругу.
   — Лахудра, — сказал он весьма грязно, не по-вузовски. — Раздевайся! Этого костюма тоже не шили на фабрике — чего ты его напялила? И шубу не смей трогать: этих баранов, — показал он на каракулевую шубу, — никогда не было на свете. Чумичка в каракуле!.. Не пойдет. Я ей мозги пудрю!.. Да я тебе элементарно хотел объяснить, что определенная прослойка людей и должна жить… с выдумкой, более развязно, я бы сказал, не испытывать ни в чем затруднений. Нет, эта чумичка предлагает мне рыть канавы! Сэн-кью! — Аристарх забрал шубу, костюм жены и ушел в свою комнату.


Два часа спустя


   Все вчерашние «пассажиры» собрались у Аристарха. Нет только Простого человека — его не позвали.
   Аристарх ходил в волнении по комнате, несколько театрально заламывал руки и повторял:
   — Как, как эту дуру образумить? Как?
   — Как ты с ней говорил-то? — спросил озабоченно Брюхатый.
   — Всяко!.. Даже развивал мысль, что нация… должна иметь своих представителей… людей с повышенной энергией, надо же возбуждать фантазию всех органов государства, иначе будет застой…
   — Аристофан, мать твою!.. — заругался Брюхатый. — Мысли он развивал! Оскорблял, нет?
   — А что, молиться на нее, на дуру?
   — На карачках!.. Вот так вот ползать будешь! — воскликнул Брюхатый. И с досады даже показал, как ползают. — Вот так будешь, а не мысли развивать. Мысли он развивал! Пока ты их будешь развивать, мы уже будем… — Брюхатый сложил пальцы решеткой. — Я тебя вижу, ты меня — нет. Пойду сам…
   Брюхатый одернул пиджак, сделал губы трубочкой, подумал… И пошел.
   Постучал интеллигентно казанком в дверь комнаты Веры Сергеевны и сладким голосом сказал:
   — Вера Сергеевна!.. Можно ваше одиночество нарушить?
   — Ну? — откликнулась Вера Сергеевна; она по-прежнему лежала на диване, но не в костюме, а в платье.
   — Здравствуйте, Вера Сергеевна! — приветствовал ее, появляясь в дверях, Брюхатый. Он улыбался.
   — Здравствуйте, — с неким вызовом сказала Вера Сергеевна.
   — Позвольте присесть?
   — Что, опять куда-нибудь едете? Пересадка?
   Брюхатый снисходительно посмеялся и махнул жирной рукой.
   — Ну, уж… вы прямо в обиду! Хотел как раз попросить извинения за вчерашнее. Сильно шумели?
   — Шумели-то, это бы еще ничего…
   — А что такое? — встревожился Брюхатый. — Выражался кто-нибудь?
   — И это бы ничего… Это я слышала.
   — Ну, а что же мы такое вчера сделали?
   — Да вы не только вчера, вы давно этим занимаетесь.
   — Чем?
   — Воруете. Спекулируете.
   Брюхатый долго, скорбно, но в то же время как-то мудро молчал, глядя в пол. Потом поднял голову.
   — Эх, Вера Сергеевна, Вера Сергеевна… Посадить хотите?
   — Хочу посадить.
   — А я уж сидел! — почему-то весело сказал Брюхатый. — Сидел. Четыре года и восемь месяцев.
   — Ну, еще разок посидите.
   — А хотите, расскажу, как это было?.. Нет, я не про подробности дела, а про… судьбу, так сказать, человеческую. Случай-то у нас, если можно так выразиться, аналогичный: жена посадила. Не то что прямо пошла и заявила, а… когда надо было… как бы это вам… В общем, когда надо было сказать «нет», она сказала «да», — Брюхатый обрел отеческий, снисходительный, ласковый даже тон в голосе. Смотрел на Веру Сергеевну, как на дочь. — А прожили мы с ней — ни много, ни мало — четырнадцать годков. И когда я уходил, я ей внима-ательно посмотрел в глаза, внимательно, внимательно. И говорю: «Прощай, Клава. Не скучай, — говорю, — тут без меня… Даст бог, увидимся когда-нибудь, ну а если уж не приведет бог, то, — говорю, — не поминай лихом. У меня, — говорю, — зла на тебя нету, прости и ты меня, если был когда виноватый перед тобой, невнимательный там, сгрубил когда. Я, — говорю, — старался всегда сделать для тебя что-нибудь полезное, ну, может, не всегда умел». Так я ей сказал. Она, значит, в слезы… А у меня вот тут вот закаменело — смотрю на нее… Ну, в общем, отсидел я свои годки — не досидел даже, вел себя примерно — вышел. Вышел — и к своей Клаве. «Здравствуй, — говорю, — Клава! Вот — дал бог, свиделись». И так это улыбаюсь — изображаю радость. Она, значит, тоже обрадовалась, опять в слезы… И — было на шею мне. Я говорю: «Стоп, Клавдия Михайловна: семафор закрыт. Проезда нету. Извините, — говорю, — Клавдия Михайловна, дальше нам не по пути: разъезд». Она — туда-сюда — мол, я иначе не могла… Все! — Брюхатый это «все» сказал очень жестко. И прямо посмотрел на Веру Сергеевну. — Все, милая!