Страница:
— Потому, — ответил он с принужденным смехом, — что, может быть, не удастся заполучить девушку. Она может даже отказаться следовать за мной, а тогда мои друзья расскажут об этом, и на мой счет постоянно будут отпускать шуточки. Но ты, если меня постигнет неудача, никогда об этом не расскажешь.
Однажды вечером, в сумерки, мы потихоньку покинули лагерь. Никто, кроме Гнедого Коня, не знал о нашем отъезде, даже жена его ничего не знала. Она, конечно, хватилась бы брата и могла бы волноваться; Гнедой Конь должен был сказать ей, что юноша отправился со мной на день-два в Форт-Бентон. И как добрый Гнедой Конь хохотал, когда я сказал ему, куда и зачем мы едем!
— Ха, ха, ха! Вот это здорово. Новичок, проживший здесь всего три месяца, собирается помочь индейцу выкрасть невесту!
— Когда человек перестает считаться новичком? — спросил я.
— Когда он уже все знает и перестает задавать глупые вопросы. Что касается тебя, то, по-моему, тебя перестанут называть «новичком» лет этак через пять. Большинству требуется около пятнадцати на акклиматизацию, как у вас говорится. Но шутки в сторону, молодой человек, ты ввязываешься в очень серьезное дело. Смотри не попадись в переделку. Держись все время поближе к своей лошади и помни, что лучше удирать, чем драться. И вообще, придерживаясь этого правила, ты проживешь дольше.
Мы выехали из лагеря, когда стемнело, так как в те времена днем было опасно ехать по обширной прерии лишь вдвоем. Много военных отрядов различных племен рыскало по прериям, охотясь за славой и богатством в виде скальпов и имущества неосторожных путешественников. Мы выехали из долины реки Джудит и направились по равнине на восток. Отъехав достаточно далеко, чтобы можно было обогнуть глубокие лощины, выходящие в речную долину, мы повернули и поскакали параллельно течению реки. У Скунса на поводу бежала бойкая, но смирная пегая лошадка, навьюченная одеялами и большим узлом, завернутым в отличную шкуру бизона и перевязанным несколькими ремнями. Узел этот Скунс вынес из лагеря накануне вечером и спрятал в кустах. Светила великолепная полная луна, и мы могли ехать быстро, рысью или галопом. Мы успели отъехать всего на несколько миль от лагеря, как услыхали рев бизонов. Было время гона, и быки непрерывно ревели низким монотонным ревом, атакуя друг друга и сражаясь, то в одной, то в другой группе огромных стад. Несколько раз в течение ночи мы проезжали близко от какой-нибудь группы; спугнутые животные убегали в мягком лунном свете, и твердая земля гремела под их копытами. Шум их бега был долге еще слышен после того, как они уже скрывались из виду. Казалось, что все волки края вышли этой ночью из своих логовищ: их тоскливый вой слышался со всех сторон вблизи и вдали. Унылый торжественный звук, так непохожий на задорный лающий фальцет койотов.
Скунс все скакал, подгоняя лошадь, не оглядываясь назад. Я держался рядом и ничего не говорил, хотя считал, что опасно ехать слишком быстро по прерии, изрешеченной норами барсуков и мелких грызунов. Когда наконец начало светать, мы оказались среди высоких поросших соснами холмов и гребней в двух-трех милях от долины реки Джудит. Скунс остановился и осмотрелся, пытаясь разглядеть дали, еще окутанные предрассветной полутьмой.
— Как видно, — сказал он, — опасаться пока нечего. Бизоны и бегуны прерий (антилопы) спокойно пасутся. Но это не бесспорный признак отсутствия поблизости неприятеля. Может быть, в этот самый момент кто-нибудь сидит на соснах вот тех холмов и смотрит на нас. Едем скорее к реке — надо напоить лошадей, и спрячемся в лесу, в долине.
Мы расседлали лошадей в роще тополей и ив и повели их поить. На мокрой песчаной отмели, там, где мы подошли к реке, виднелись многочисленные человеческие следы; они казались такими же свежими, как наши собственные. Вид следов заставил меня насторожиться; мы огляделись с беспокойством, держа ружья наготове, чтобы можно было сразу прицелиться. На той стороне реки не было леса, а через рощу на нашем берегу мы только что прошли: ясно было, что те, кто оставили эти следы, не находятся в непосредственной близости от нас.
— Кри или люди из-за гор, — сказал Скунс, осмотрев следы. — Неважно, кто именно, все они наши враги. Нам надо быть осторожными и все время следить за тем, что делается вокруг; они могут быть близко.
Мы напились вволю и ушли назад в рощу, где привязали наших лошадей так, чтобы они могли понемногу объедать траву и дикий горох, пышно разросшийся под деревьями.
— Откуда ты знаешь, — спросил я, — что следы, которые мы видели, оставлены не кроу или сиу или людьми какого-нибудь другого племени прерий?
— Ты ведь заметил, — ответил мне Скунс, — что следы были широкие, округленные; можно было даже видеть отпечатки их пальцев. Это оттого, что люди эти были обуты в мокасины с мягкими подошвами: низ, как и верх, их мокасин сделан из выделанной оленьей или бизоньей шкуры. Такую обувь носят только эти племена; все жители прерий ходят в мокасинах с твердой подметкой из сыромятной кожи.
До того как мы увидели следы на песке, я почувствовал сильный голод, но теперь я так усердно всматривался в окружающее и прислушивался, не приближается ли враг, что ни о чем другом не думал. Как я жалел, что не остался в лагере, предоставив молодому индейцу самому выкрадывать свою девушку.
— Обойду рощу и осмотрю местность, — сказал Скунс, — а потом мы поедим.
Что же мы будем есть, думал я, отлично зная, что мы не смеем ни убить дичь, ни развести огонь, если бы даже у нас было мясо. Но я промолчал, и пока его не было, вновь оседлал лошадь, помня совет моего друга — держаться к ней поближе. Скунс скоро возвратился.
— Военный отряд прошел через эту рощу, — сказал он, — и ушел вниз по долине. Дня через два они попытаются украсть лошадей у гро-вантров. Ну, давай есть.
Он развязал узел, спрятанный в шкуре бизона, и разложил множество вещей: красное и синее сукно — на два платья; материал был английский и продавался примерно по 10 долларов за ярд; тут были еще бусы, медные кольца, шелковые платки, красно-оранжевая краска, иголки, нитки, серьги — набор вещей, излюбленных индианками.
— Для нее, — говорил он, аккуратно откладывая в сторону эти вещи и доставая еду: черствый хлеб, сахар, вяленое мясо и нанизанные на нитку сушеные яблоки.
— Украл у сестры, — сказал он, — предвидел, что нам, может быть, нельзя будет стрелять дичь или разводить огонь.
День тянулся долго. Мы спали поочередно, вернее спал Скунс. Я же почти и не задремал, так как все время ждал, что на нас налетит военный отряд. Ведь я был в то время новичком в этом деле, да и молодой индеец тоже. После того, как мы утолили жажду, нам следовало отправиться на вершину какого-нибудь холма и оставаться там целый день. Оттуда мы могли бы издалека увидеть приближение неприятеля, и быстроногие лошади легко унесли бы нас за пределы досягаемости. Лишь по счастливой случайности нас не заметили, когда мы въезжали в долину и тополевую рощу, где военный отряд мог бы окружить нас; отсюда нам было бы трудно или даже невозможно ускользнуть.
У Скунса до сих пор не было определенного плана похищения девушки. Он говорил сначала, что прокрадется в лагерь к ее палатке ночью, но это, конечно, было рискованное предприятие. Если бы ему и удалось добраться до палатки своей девушки не будучи принятым за врага, конокрада, то он мог разбудить другую женщину, и тогда поднялся бы страшный шум. Но и если бы он смело явился в лагерь как гость, то, несомненно, старик Бычья Голова, отец Девушки, разгадал бы истинную цель его посещения и тщательно следил бы за своей дочерью. Теперь сделанное нами открытие, что вниз по реке к лагерю гро-вантров продвигается военный отряд, давало Скунсу простой выход.
— Я знал, что мой дух-покровитель меня не оставит без помощи, — сказал он вдруг днем со счастливым смехом, — и вот видишь, путь, которым мы пойдем, теперь ясен. Мы смело въедем в лагерь и направимся к палатке великого вождя Три Медведя. Я скажу, что наш вождь послал меня, чтобы предупредить о движении к гро-вантрам военного отряда, Я скажу ему, что мы сами видели следы на речных отмелях, Тогда гро-вантры станут стеречь своих лошадей; они устроят неприятелю засаду. Будет большое сражение, сумятица. Все мужчины бросятся в бой, и тут-то настанет мой час. Я позову Пиксаки, мы сядем на лошадей и убежим.
Всю ночь мы ехали быстро и на рассвете увидели широкий темный разрез, рассекающий равнину, — там текла Миссури. Накануне вечером мы перебрались через Джудит и теперь продвигались по широкой тропе, изборожденной глубокими следами волокуш и кольев для палаток многочисленных лагерей пикуни и гро-вантров, кочующих между великой рекой и горами к югу от нее.
Солнце стояло еще невысоко, когда мы наконец подъехали к окаймленной соснами долине реки и увидели внизу широкую и длинную низину в устье Джудит. Триста или даже больше белых палаток гро-вантров виднелись среди зелени тополевой рощи. Сотни лошадей паслись в долине, поросшей полынью и кустарниками. Тут и там галопом скакали всадники, перегоняя табуны на водопой или ловя лошадей для очередной охотничьей вылазки. Хотя мы были еще милях в двух от лагеря, до нас уже доносился его неясный шум, крики, детский смех, пение, треск барабанов.
— Ну, — воскликнул Скунс, — вот и лагерь. Сейчас начнется страшная ложь!
— Затем более серьезным тоном: — Смилостивись, великое Солнце! Смилостивись, подводное существо, мое видение! note 15 Помоги мне получить то, чего я здесь ищу.
Да, юноша был влюблен. Амур губит сердца красных так же, как и белых. И — сказать ли? — любовь красных, как правило, прочнее, вернее.
Мы въехали в лагерь, провожаемые изумленными взглядами. Нам показали палатку вождя. Мы слезли с лошадей у входа, какой-то юноша взял их, и мы вошли. В палатке было три-четыре гостя, с удовольствием закусывавших в этот ранний час и куривших. Вождь жестом пригласил нас сесть на почетное место, на его ложе в глубине палатки. Он был массивный, грузный мужчина, типичный представитель племени гро-вантров (больших животов).
Трубку передавали по кругу, и мы в свой черед затянулись из нее несколько раз. Один из гостей рассказывал что-то. Когда он кончил, вождь обратился к нам и спросил на чистом языке черноногих, откуда мы. В то время почти все старшее поколение гро-вантров бегло говорило на языке черноногих, но черноногие совершенно не умели говорить на языке гро-вантров. Язык последних слишком труден, чтобы кто-нибудь, кроме родившихся и выросших среди гро-вантров, мог ему научиться.
— Мы приехали, — ответил Скунс, — с Желтой реки (река Джудит), из местности выше устья Теплого родника (Уорм Спринг). Мой вождь, Большое Озеро, посылает тебе этот подарок (при этом Скунс вынул и передал ему длинную плетенку табака) и просит тебя курить с ним, как с другом.
— Так, — сказал Три Медведя, улыбаясь и откладывая в сторону табак, — Большое Озеро мой друг. Мы будем курить с ним.
— Мой вождь поручил мне также передать тебе, что ты должен как следует стеречь своих лошадей, потому что наши охотники обнаружили следы военного отряда, направляющегося в эту сторону. Мы сами, этот белый, мой друг, и я, тоже напали на их следы. Мы видели их вчера утром на реке выше по течению. Их двадцать или даже тридцать человек пеших. Может быть, сегодня ночью и уж, конечно, не позже, чем завтра ночью, они нападут на ваш табун.
Старый вождь задал много вопросов; он спрашивал, какого племени может быть этот отряд, где именно мы видели следы и тому подобное. Скунс отвечал на все как мог. Затем нам подали вареное мясо, вяленое спинное сало бизона и пеммикан, и мы позавтракали. Пока мы ели, вождь разговаривал с другими гостями. Скоро они ушли, как я предположил, сообщить другим эту новость и подготовить внезапное нападение на участников предстоящего набега. Три Медведя объявил нам, что его палатка — наша палатка и что наших лошадей покормят. Внесли и сложили у входа наши седла и уздечки. Я забыл упомянуть, что Скунс спрятал свой драгоценный узел далеко от лагеря на нашей тропе.
После завтрака мы курили, а вождь задавал нам разные вопросы, касающиеся пикуни. Потом Скунс и я прошлись по лагерю и спустились на берег реки. По дороге он показал мне палатку своего будущего тестя. Старик Бычья Голова был знахарь, и жилище его снаружи было расписано символами особой силы, данной ему в видениях: изображены были черной краской два громадных медведя-гризли, а под ними круглые красные луны. Мы посидели у реки, поглядели на плавающих в ней мальчиков и юношей. Но я заметил, что мой спутник наблюдает за женщинами, которые все время подходили набирать воду. Очевидно, та, которую он так хотел увидеть, не появилась, и мы спустя некоторое время пошли обратно к палатке вождя. Позади палатки две женщины душили толстого четырехмесячного щенка.
— Зачем они убивают собаку? — спросил я.
— Тьфу, — ответил Скунс, скривившись, — это угощение для нас.
— Угощение для нас! — повторил я в изумлении, — ты хочешь сказать, что они собираются приготовить на обед эту собаку, и думают, что мы будем ее есть?
— Да, гро-вантры едят собак. Они считают, что собачье мясо лучше мяса бизона и вообще всякого другого. Да, они приготовят тушеное собачье мясо и подадут его нам в громадных мисках; нам придется есть его, иначе они будут недовольны.
— Я к нему не притронусь, — воскликнул я, — нет, я ни за что к нему не притронусь.
— Нет, ты должен, ты будешь его есть, если не хочешь превратить наших друзей во врагов и, может быть, — добавил он грустно, — испортить мне возможность добыть то, зачем я приехал.
Пришло время, когда нам подали собачье мясо; оно казалось очень белым и, право, запах его не был неприятным. Но это было собачье мясо. Ни разу в жизни я не испытывал ни перед чем такого ужаса, как перед необходимостью отведать этого мяса, однако я почувствовал, что должен это сделать. Я схватил ребрышко, решительно стиснул зубы, а потом проглотил бывшее на нем мясо, жмурясь и глотая раз за разом, чтобы оно не пошло обратно. И оно осталось у меня в желудке. Я заставил себя удержать его, хотя было мгновение, когда неясно было, что победит — тошнота или моя воля. Так я ухитрился съесть маленький кусок из поданного мне мяса, налегая на пеммикан с ягодами, служивший чем-то вроде гарнира. Я был рад, когда обед кончился. Да, я был чрезвычайно рад; прошло много часов, пока мой желудок пришел после этого в норму. note 16 Предполагалось, что неприятель может появиться этой ночью. Поэтому, как только стемнело, почти все мужчины лагеря взяли оружие и прокрались сквозь кустарники к подножию холмов, растянувшись цепью выше и ниже по реке и позади того места, где паслись их табуны. Скунс и я приготовили и оседлали своих лошадей; он сказал вождю, что в случае если начнется сражение, он, Скунс, сядет на коня и присоединится к людям вождя. В начале вечера мой товарищ ушел; я посидел еще с час и так как он не возвращался, лег на ложе, укрылся одеялом и, заснув скоро крепким сном, проспал до утра. Скунс как раз вставал. Позавтракав, мы вышли и пошли побродить. Он рассказал мне, что ему удалось накануне вечером шепнуть несколько слов Пиксаки, когда она вышла за дровами, и что она согласна бежать с ним, когда наступит время. Он был в превосходном настроении и во время нашей прогулки по берегу реки не мог удержаться от военных песен, которые черноногие распевают, когда они счастливы.
Ближе к полудню, когда мы вернулись в палатку, вместе с другими посетителями вошел высокий, крепко сложенный человек со злым лицом. Скунс толкнул меня локтем, когда вошедший сел напротив и мрачно взглянул на нас. Я понял, что это Бычья Голова. Густые и длинные волосы Бычьей Головы были свернуты в пирамидальную прическу. Некоторое время он разговаривал о чем-то с Тремя Медведями и гостями, а затем, к моему удивлению, начал произносить речь на языке черноногих; говорил он, обращаясь к нам с неприкрытой ненавистью.
— Все эти россказни о приближении военного отряда, — сказал он, — сплошная ложь. Подумайте, Большое Озеро послал их сказать, что его люди видели следы отряда. Я, конечно, знаю, что пикуни трусы, но когда их много, они, наверное, пошли бы по следам и напали на врага. Нет, никаких следов они не видели и никакого сообщения не передавали. Но я думаю, что враг проник к нам и находится в нашем лагере; он пришел не за нашими лошадьми, а за нашими женщинами. Прошлой ночью я вел себя как дурак. Я отправился подстерегать конокрадов; я ждал всю ночь, но никто не появился. Нынче ночью я останусь в своей палатке и буду подстерегать похитителей женщин, и ружье мое будет заряжено. Советую вам всем поступить так же.
Сказав свою речь, он встал и большими шагами вышел из палатки, что-то бормоча, наверное, проклятия всем пикуни, в особенности одному из этого племени. Старик Три Медведя с жесткой улыбкой проводил его взглядом и сказал Скунсу:
— Не обращай внимания на его слова. Он стар и не может забыть, что твои единоплеменники убили его сына и брата. Другие, — он глубоко вздохнул, — другие тоже потеряли братьев и сыновей в войне с вашим племенем, но мы все же заключили прочный мир. Что было, то прошло. Мертвых не вернуть, но живые будут жить дольше и счастливее теперь после прекращения борьбы и взаимных грабежей.
— Ты говоришь правильно, — сказал Скунс. — Мир между нашими племенами — хорошее дело. Я не хочу помнить сказанное стариком. Забудь об этом и ты и стереги своих лошадей, так как этой ночью, наверное, появится неприятель. В сумерки мы снова оседлали лошадей и привязали их к колышкам около палатки. Скунс наложил свое седло на пегую лошадь и укоротил стремена. На своей лошади он намеревался ехать без седла. Он сказал мне, что Пиксаки весь день пробыла под охраной жен своего отца, женщин из племени гро-вантров. Старик, не доверяя ее матери из племени пикуни, не пустил Пиксаки за дровами и водой для палатки. Я опять лег спать рано, а мой спутник, как обычно, ушел. Но на этот раз мне не пришлось спокойно спать до утра. Я проснулся от ружейной стрельбы в прерии и суматохи в лагере: люди с криком бежали к месту сражения, женщины перекликались, возбужденно переговаривались, дети плакали и визжали. Я выбежал к нашим лошадям, стоявшим на привязи, захватив ружья, свое и Скунсово. У него было отличное ружье системы Хоукинса, подарок Гнедого Коня, заряжавшееся большими пулями (32 на фунт). Впоследствии я узнал, что старик Бычья Голова один из первых выбежал спасать своих лошадей, когда началась стрельба. Как только он покинул палатку, Скунс, лежавший неподалеку в кустарнике, подбежал к ней и окликнул свою любимую. Она вышла, за ней следовала ее мать, несшая несколько мешочков. Через минуту они подошли к тому месту, где я стоял. Обе женщины плакали. Скунс и я отвязали лошадей.
— Скорее, — крикнул он, — скорее!
Он нежно обхватил плачущую девушку, поднял ее, посадил на седло и передал ей поводья.
— Слушай, — говорила мать с плачем, — ты будешь с ней ласков? Я призываю Солнце поступать с тобой так, как ты будешь поступать с ней.
— Я люблю ее и буду с ней ласков, — ответил Скунс. Потом оборотившись к нам, — за мной, скорее.
Мы помчались по прерии, направляясь к тропе, по которой въехали в долину реки, и прямо к месту сражения, разгоревшегося у подножия холма. Мы слышали выстрелы и крики, видели вспышки, вырывавшиеся из ружейных стволов. На такой оборот дела я не рассчитывал; снова я пожалел, что принял участие в этом походе для похищения девушки. Я не хотел мчаться туда, где летали пули, я не был заинтересован в этом сражении. Но Скунс скакал впереди, его любимая девушка вплотную позади него, и мне ничего не оставалось, как следовать за ними.
Когда мы приблизились к месту боя, мой товарищ стал кричать:
— Где враги? Убьем их всех. Где они? Куда они попрятались?
Я понимал для чего он кричит. Он не хотел, чтобы гро-вантры приняли нас по ошибке за кого-нибудь из участников набега. Но что если мы наткнемся на кого-нибудь из напавших на лагерь?
Стрельба и крики прекратились. Впереди все было тихо, но мы знали, что там, в освещенном луной кустарнике, лежат обе сражающиеся стороны, одни, пытаясь потихоньку скрыться, другие — обнаружить их, не подвергая себя слишком большому риску. Теперь от нас до подножия холма оставалось всего лишь ярдов сто, и я уже думал, что мы миновали опасное место, как вдруг прямо впереди Скунса сверкнула вспышка пороха на полке кремневого ружья, и из дула его вырвалось пламя выстрела. Лошадь Скунса упала вместе с ним. Наши лошади разом остановились. Девушка пронзительно закричала.
— Они его убили, — кричала она, — на помощь, белый, они его убили!
Но не успели мы слезть с лошади, как увидели, что Скунс высвободился, вскочил на ноги и выстрелил во что-то скрытое от нас кустарником. Послышался глухой стон, шорох в кустарнике. Скунс одним прыжком очутился в зарослях и нанес кому-то три или четыре сильных удара стволом ружья. Нагнувшись, Скунс поднял ружье, из которого в него стреляли.
— Один есть, — крикнул он со смехом и, подбежав ко мне, привязал старое кремневое ружье к луке моего седла. — Пусть будет у тебя, — сказал он, — пока мы не выберемся из долины.
Я только собрался сказать ему, что глупо задерживаться из-за старого кремневого ружья, как рядом с нами вырос как из-под земли старик Бычья Голова. Извергая потоки брани, он схватил под уздцы лошадь Пиксаки и стал стаскивать девушку с седла. Она кричала и крепко держалась за седло. Скунс бросился на старика, повалил его наземь, вырвал у него из рук ружье и отшвырнул его далеко в сторону. Затем легко вспрыгнул позади Пиксаки, стиснул пятками бока лошади, и мы снова помчались. Разгневанный отец бежал за нами и кричал, наверное, призывая на помощь, чтобы поймать беглецов.
Мы видели, что к нему приблизилось несколько человек гро-вантров, но они, видимо, не спешили и не сделали никаких попыток задержать нас. Несомненно, возгласы рассерженного старика дали им ключ к пониманию обстановки и конечно, вмешиваться в ссору из-за женщины было ниже их достоинства. Мы неслись вовсю, поднимаясь по длинному крутому склону холма, и скоро перестали слышать жалобы старика.
Обратный путь в лагерь пикуни занял у нас четыре ночи. В дороге Скунс часть времени ехал за моей спиной, а часть времени за спиной девушки. По пути мы подобрали драгоценный узел, спрятанный Скунсом. Приятно было наблюдать восторг девушки, когда она развязала узел и увидела, что в нем. В тот же день на отдыхе она сшила себе платье из красной шерсти, и я могу сказать без всякого преувеличения, что она была очень хороша, когда нарядилась з это платье и надела кольца и серьги. Она вообще была очень недурна собой, а впоследствии я убедился в том, что и душевная красота ее не уступает внешней. Она была верной и любящей женой Скунсу.
Опасаясь преследования, мы ехали домой кружным путем, выбирая по возможности самую глухую тропу. Прибыв в лагерь, мы узнали, что старик Бычья Голова опередил нас на два дня. Он был теперь совершенно не похож на высокомерного злобного старика, каким был у себя дома. Он просто пресмыкался перед Скунсом, разглагольствовал о красоте и добродетели своей дочери и говорил о своей бедности. Скунс дал ему десять лошадей и кремневое ружье, отобранное у индейца, убитого в ночь нашего побега из лагеря гро-вантров. Бычья Голова рассказал нам, что совершивший набег отряд был из племени кри и что гро-вантры убили семерых; отряду не удалось украсть ни одной лошади, так неожиданно было для него нападение.
Больше я не участвовал в экспедициях для «похищения девушек, но в дни своей юности, проведенной в прериях, совершил, мне думается, ряд других, не меньших глупостей.
ГЛАВА III. ТРАГЕДИЯ НА РЕКЕ МАРАЙАС
Однажды вечером, в сумерки, мы потихоньку покинули лагерь. Никто, кроме Гнедого Коня, не знал о нашем отъезде, даже жена его ничего не знала. Она, конечно, хватилась бы брата и могла бы волноваться; Гнедой Конь должен был сказать ей, что юноша отправился со мной на день-два в Форт-Бентон. И как добрый Гнедой Конь хохотал, когда я сказал ему, куда и зачем мы едем!
— Ха, ха, ха! Вот это здорово. Новичок, проживший здесь всего три месяца, собирается помочь индейцу выкрасть невесту!
— Когда человек перестает считаться новичком? — спросил я.
— Когда он уже все знает и перестает задавать глупые вопросы. Что касается тебя, то, по-моему, тебя перестанут называть «новичком» лет этак через пять. Большинству требуется около пятнадцати на акклиматизацию, как у вас говорится. Но шутки в сторону, молодой человек, ты ввязываешься в очень серьезное дело. Смотри не попадись в переделку. Держись все время поближе к своей лошади и помни, что лучше удирать, чем драться. И вообще, придерживаясь этого правила, ты проживешь дольше.
Мы выехали из лагеря, когда стемнело, так как в те времена днем было опасно ехать по обширной прерии лишь вдвоем. Много военных отрядов различных племен рыскало по прериям, охотясь за славой и богатством в виде скальпов и имущества неосторожных путешественников. Мы выехали из долины реки Джудит и направились по равнине на восток. Отъехав достаточно далеко, чтобы можно было обогнуть глубокие лощины, выходящие в речную долину, мы повернули и поскакали параллельно течению реки. У Скунса на поводу бежала бойкая, но смирная пегая лошадка, навьюченная одеялами и большим узлом, завернутым в отличную шкуру бизона и перевязанным несколькими ремнями. Узел этот Скунс вынес из лагеря накануне вечером и спрятал в кустах. Светила великолепная полная луна, и мы могли ехать быстро, рысью или галопом. Мы успели отъехать всего на несколько миль от лагеря, как услыхали рев бизонов. Было время гона, и быки непрерывно ревели низким монотонным ревом, атакуя друг друга и сражаясь, то в одной, то в другой группе огромных стад. Несколько раз в течение ночи мы проезжали близко от какой-нибудь группы; спугнутые животные убегали в мягком лунном свете, и твердая земля гремела под их копытами. Шум их бега был долге еще слышен после того, как они уже скрывались из виду. Казалось, что все волки края вышли этой ночью из своих логовищ: их тоскливый вой слышался со всех сторон вблизи и вдали. Унылый торжественный звук, так непохожий на задорный лающий фальцет койотов.
Скунс все скакал, подгоняя лошадь, не оглядываясь назад. Я держался рядом и ничего не говорил, хотя считал, что опасно ехать слишком быстро по прерии, изрешеченной норами барсуков и мелких грызунов. Когда наконец начало светать, мы оказались среди высоких поросших соснами холмов и гребней в двух-трех милях от долины реки Джудит. Скунс остановился и осмотрелся, пытаясь разглядеть дали, еще окутанные предрассветной полутьмой.
— Как видно, — сказал он, — опасаться пока нечего. Бизоны и бегуны прерий (антилопы) спокойно пасутся. Но это не бесспорный признак отсутствия поблизости неприятеля. Может быть, в этот самый момент кто-нибудь сидит на соснах вот тех холмов и смотрит на нас. Едем скорее к реке — надо напоить лошадей, и спрячемся в лесу, в долине.
Мы расседлали лошадей в роще тополей и ив и повели их поить. На мокрой песчаной отмели, там, где мы подошли к реке, виднелись многочисленные человеческие следы; они казались такими же свежими, как наши собственные. Вид следов заставил меня насторожиться; мы огляделись с беспокойством, держа ружья наготове, чтобы можно было сразу прицелиться. На той стороне реки не было леса, а через рощу на нашем берегу мы только что прошли: ясно было, что те, кто оставили эти следы, не находятся в непосредственной близости от нас.
— Кри или люди из-за гор, — сказал Скунс, осмотрев следы. — Неважно, кто именно, все они наши враги. Нам надо быть осторожными и все время следить за тем, что делается вокруг; они могут быть близко.
Мы напились вволю и ушли назад в рощу, где привязали наших лошадей так, чтобы они могли понемногу объедать траву и дикий горох, пышно разросшийся под деревьями.
— Откуда ты знаешь, — спросил я, — что следы, которые мы видели, оставлены не кроу или сиу или людьми какого-нибудь другого племени прерий?
— Ты ведь заметил, — ответил мне Скунс, — что следы были широкие, округленные; можно было даже видеть отпечатки их пальцев. Это оттого, что люди эти были обуты в мокасины с мягкими подошвами: низ, как и верх, их мокасин сделан из выделанной оленьей или бизоньей шкуры. Такую обувь носят только эти племена; все жители прерий ходят в мокасинах с твердой подметкой из сыромятной кожи.
До того как мы увидели следы на песке, я почувствовал сильный голод, но теперь я так усердно всматривался в окружающее и прислушивался, не приближается ли враг, что ни о чем другом не думал. Как я жалел, что не остался в лагере, предоставив молодому индейцу самому выкрадывать свою девушку.
— Обойду рощу и осмотрю местность, — сказал Скунс, — а потом мы поедим.
Что же мы будем есть, думал я, отлично зная, что мы не смеем ни убить дичь, ни развести огонь, если бы даже у нас было мясо. Но я промолчал, и пока его не было, вновь оседлал лошадь, помня совет моего друга — держаться к ней поближе. Скунс скоро возвратился.
— Военный отряд прошел через эту рощу, — сказал он, — и ушел вниз по долине. Дня через два они попытаются украсть лошадей у гро-вантров. Ну, давай есть.
Он развязал узел, спрятанный в шкуре бизона, и разложил множество вещей: красное и синее сукно — на два платья; материал был английский и продавался примерно по 10 долларов за ярд; тут были еще бусы, медные кольца, шелковые платки, красно-оранжевая краска, иголки, нитки, серьги — набор вещей, излюбленных индианками.
— Для нее, — говорил он, аккуратно откладывая в сторону эти вещи и доставая еду: черствый хлеб, сахар, вяленое мясо и нанизанные на нитку сушеные яблоки.
— Украл у сестры, — сказал он, — предвидел, что нам, может быть, нельзя будет стрелять дичь или разводить огонь.
День тянулся долго. Мы спали поочередно, вернее спал Скунс. Я же почти и не задремал, так как все время ждал, что на нас налетит военный отряд. Ведь я был в то время новичком в этом деле, да и молодой индеец тоже. После того, как мы утолили жажду, нам следовало отправиться на вершину какого-нибудь холма и оставаться там целый день. Оттуда мы могли бы издалека увидеть приближение неприятеля, и быстроногие лошади легко унесли бы нас за пределы досягаемости. Лишь по счастливой случайности нас не заметили, когда мы въезжали в долину и тополевую рощу, где военный отряд мог бы окружить нас; отсюда нам было бы трудно или даже невозможно ускользнуть.
У Скунса до сих пор не было определенного плана похищения девушки. Он говорил сначала, что прокрадется в лагерь к ее палатке ночью, но это, конечно, было рискованное предприятие. Если бы ему и удалось добраться до палатки своей девушки не будучи принятым за врага, конокрада, то он мог разбудить другую женщину, и тогда поднялся бы страшный шум. Но и если бы он смело явился в лагерь как гость, то, несомненно, старик Бычья Голова, отец Девушки, разгадал бы истинную цель его посещения и тщательно следил бы за своей дочерью. Теперь сделанное нами открытие, что вниз по реке к лагерю гро-вантров продвигается военный отряд, давало Скунсу простой выход.
— Я знал, что мой дух-покровитель меня не оставит без помощи, — сказал он вдруг днем со счастливым смехом, — и вот видишь, путь, которым мы пойдем, теперь ясен. Мы смело въедем в лагерь и направимся к палатке великого вождя Три Медведя. Я скажу, что наш вождь послал меня, чтобы предупредить о движении к гро-вантрам военного отряда, Я скажу ему, что мы сами видели следы на речных отмелях, Тогда гро-вантры станут стеречь своих лошадей; они устроят неприятелю засаду. Будет большое сражение, сумятица. Все мужчины бросятся в бой, и тут-то настанет мой час. Я позову Пиксаки, мы сядем на лошадей и убежим.
Всю ночь мы ехали быстро и на рассвете увидели широкий темный разрез, рассекающий равнину, — там текла Миссури. Накануне вечером мы перебрались через Джудит и теперь продвигались по широкой тропе, изборожденной глубокими следами волокуш и кольев для палаток многочисленных лагерей пикуни и гро-вантров, кочующих между великой рекой и горами к югу от нее.
Солнце стояло еще невысоко, когда мы наконец подъехали к окаймленной соснами долине реки и увидели внизу широкую и длинную низину в устье Джудит. Триста или даже больше белых палаток гро-вантров виднелись среди зелени тополевой рощи. Сотни лошадей паслись в долине, поросшей полынью и кустарниками. Тут и там галопом скакали всадники, перегоняя табуны на водопой или ловя лошадей для очередной охотничьей вылазки. Хотя мы были еще милях в двух от лагеря, до нас уже доносился его неясный шум, крики, детский смех, пение, треск барабанов.
— Ну, — воскликнул Скунс, — вот и лагерь. Сейчас начнется страшная ложь!
— Затем более серьезным тоном: — Смилостивись, великое Солнце! Смилостивись, подводное существо, мое видение! note 15 Помоги мне получить то, чего я здесь ищу.
Да, юноша был влюблен. Амур губит сердца красных так же, как и белых. И — сказать ли? — любовь красных, как правило, прочнее, вернее.
Мы въехали в лагерь, провожаемые изумленными взглядами. Нам показали палатку вождя. Мы слезли с лошадей у входа, какой-то юноша взял их, и мы вошли. В палатке было три-четыре гостя, с удовольствием закусывавших в этот ранний час и куривших. Вождь жестом пригласил нас сесть на почетное место, на его ложе в глубине палатки. Он был массивный, грузный мужчина, типичный представитель племени гро-вантров (больших животов).
Трубку передавали по кругу, и мы в свой черед затянулись из нее несколько раз. Один из гостей рассказывал что-то. Когда он кончил, вождь обратился к нам и спросил на чистом языке черноногих, откуда мы. В то время почти все старшее поколение гро-вантров бегло говорило на языке черноногих, но черноногие совершенно не умели говорить на языке гро-вантров. Язык последних слишком труден, чтобы кто-нибудь, кроме родившихся и выросших среди гро-вантров, мог ему научиться.
— Мы приехали, — ответил Скунс, — с Желтой реки (река Джудит), из местности выше устья Теплого родника (Уорм Спринг). Мой вождь, Большое Озеро, посылает тебе этот подарок (при этом Скунс вынул и передал ему длинную плетенку табака) и просит тебя курить с ним, как с другом.
— Так, — сказал Три Медведя, улыбаясь и откладывая в сторону табак, — Большое Озеро мой друг. Мы будем курить с ним.
— Мой вождь поручил мне также передать тебе, что ты должен как следует стеречь своих лошадей, потому что наши охотники обнаружили следы военного отряда, направляющегося в эту сторону. Мы сами, этот белый, мой друг, и я, тоже напали на их следы. Мы видели их вчера утром на реке выше по течению. Их двадцать или даже тридцать человек пеших. Может быть, сегодня ночью и уж, конечно, не позже, чем завтра ночью, они нападут на ваш табун.
Старый вождь задал много вопросов; он спрашивал, какого племени может быть этот отряд, где именно мы видели следы и тому подобное. Скунс отвечал на все как мог. Затем нам подали вареное мясо, вяленое спинное сало бизона и пеммикан, и мы позавтракали. Пока мы ели, вождь разговаривал с другими гостями. Скоро они ушли, как я предположил, сообщить другим эту новость и подготовить внезапное нападение на участников предстоящего набега. Три Медведя объявил нам, что его палатка — наша палатка и что наших лошадей покормят. Внесли и сложили у входа наши седла и уздечки. Я забыл упомянуть, что Скунс спрятал свой драгоценный узел далеко от лагеря на нашей тропе.
После завтрака мы курили, а вождь задавал нам разные вопросы, касающиеся пикуни. Потом Скунс и я прошлись по лагерю и спустились на берег реки. По дороге он показал мне палатку своего будущего тестя. Старик Бычья Голова был знахарь, и жилище его снаружи было расписано символами особой силы, данной ему в видениях: изображены были черной краской два громадных медведя-гризли, а под ними круглые красные луны. Мы посидели у реки, поглядели на плавающих в ней мальчиков и юношей. Но я заметил, что мой спутник наблюдает за женщинами, которые все время подходили набирать воду. Очевидно, та, которую он так хотел увидеть, не появилась, и мы спустя некоторое время пошли обратно к палатке вождя. Позади палатки две женщины душили толстого четырехмесячного щенка.
— Зачем они убивают собаку? — спросил я.
— Тьфу, — ответил Скунс, скривившись, — это угощение для нас.
— Угощение для нас! — повторил я в изумлении, — ты хочешь сказать, что они собираются приготовить на обед эту собаку, и думают, что мы будем ее есть?
— Да, гро-вантры едят собак. Они считают, что собачье мясо лучше мяса бизона и вообще всякого другого. Да, они приготовят тушеное собачье мясо и подадут его нам в громадных мисках; нам придется есть его, иначе они будут недовольны.
— Я к нему не притронусь, — воскликнул я, — нет, я ни за что к нему не притронусь.
— Нет, ты должен, ты будешь его есть, если не хочешь превратить наших друзей во врагов и, может быть, — добавил он грустно, — испортить мне возможность добыть то, зачем я приехал.
Пришло время, когда нам подали собачье мясо; оно казалось очень белым и, право, запах его не был неприятным. Но это было собачье мясо. Ни разу в жизни я не испытывал ни перед чем такого ужаса, как перед необходимостью отведать этого мяса, однако я почувствовал, что должен это сделать. Я схватил ребрышко, решительно стиснул зубы, а потом проглотил бывшее на нем мясо, жмурясь и глотая раз за разом, чтобы оно не пошло обратно. И оно осталось у меня в желудке. Я заставил себя удержать его, хотя было мгновение, когда неясно было, что победит — тошнота или моя воля. Так я ухитрился съесть маленький кусок из поданного мне мяса, налегая на пеммикан с ягодами, служивший чем-то вроде гарнира. Я был рад, когда обед кончился. Да, я был чрезвычайно рад; прошло много часов, пока мой желудок пришел после этого в норму. note 16 Предполагалось, что неприятель может появиться этой ночью. Поэтому, как только стемнело, почти все мужчины лагеря взяли оружие и прокрались сквозь кустарники к подножию холмов, растянувшись цепью выше и ниже по реке и позади того места, где паслись их табуны. Скунс и я приготовили и оседлали своих лошадей; он сказал вождю, что в случае если начнется сражение, он, Скунс, сядет на коня и присоединится к людям вождя. В начале вечера мой товарищ ушел; я посидел еще с час и так как он не возвращался, лег на ложе, укрылся одеялом и, заснув скоро крепким сном, проспал до утра. Скунс как раз вставал. Позавтракав, мы вышли и пошли побродить. Он рассказал мне, что ему удалось накануне вечером шепнуть несколько слов Пиксаки, когда она вышла за дровами, и что она согласна бежать с ним, когда наступит время. Он был в превосходном настроении и во время нашей прогулки по берегу реки не мог удержаться от военных песен, которые черноногие распевают, когда они счастливы.
Ближе к полудню, когда мы вернулись в палатку, вместе с другими посетителями вошел высокий, крепко сложенный человек со злым лицом. Скунс толкнул меня локтем, когда вошедший сел напротив и мрачно взглянул на нас. Я понял, что это Бычья Голова. Густые и длинные волосы Бычьей Головы были свернуты в пирамидальную прическу. Некоторое время он разговаривал о чем-то с Тремя Медведями и гостями, а затем, к моему удивлению, начал произносить речь на языке черноногих; говорил он, обращаясь к нам с неприкрытой ненавистью.
— Все эти россказни о приближении военного отряда, — сказал он, — сплошная ложь. Подумайте, Большое Озеро послал их сказать, что его люди видели следы отряда. Я, конечно, знаю, что пикуни трусы, но когда их много, они, наверное, пошли бы по следам и напали на врага. Нет, никаких следов они не видели и никакого сообщения не передавали. Но я думаю, что враг проник к нам и находится в нашем лагере; он пришел не за нашими лошадьми, а за нашими женщинами. Прошлой ночью я вел себя как дурак. Я отправился подстерегать конокрадов; я ждал всю ночь, но никто не появился. Нынче ночью я останусь в своей палатке и буду подстерегать похитителей женщин, и ружье мое будет заряжено. Советую вам всем поступить так же.
Сказав свою речь, он встал и большими шагами вышел из палатки, что-то бормоча, наверное, проклятия всем пикуни, в особенности одному из этого племени. Старик Три Медведя с жесткой улыбкой проводил его взглядом и сказал Скунсу:
— Не обращай внимания на его слова. Он стар и не может забыть, что твои единоплеменники убили его сына и брата. Другие, — он глубоко вздохнул, — другие тоже потеряли братьев и сыновей в войне с вашим племенем, но мы все же заключили прочный мир. Что было, то прошло. Мертвых не вернуть, но живые будут жить дольше и счастливее теперь после прекращения борьбы и взаимных грабежей.
— Ты говоришь правильно, — сказал Скунс. — Мир между нашими племенами — хорошее дело. Я не хочу помнить сказанное стариком. Забудь об этом и ты и стереги своих лошадей, так как этой ночью, наверное, появится неприятель. В сумерки мы снова оседлали лошадей и привязали их к колышкам около палатки. Скунс наложил свое седло на пегую лошадь и укоротил стремена. На своей лошади он намеревался ехать без седла. Он сказал мне, что Пиксаки весь день пробыла под охраной жен своего отца, женщин из племени гро-вантров. Старик, не доверяя ее матери из племени пикуни, не пустил Пиксаки за дровами и водой для палатки. Я опять лег спать рано, а мой спутник, как обычно, ушел. Но на этот раз мне не пришлось спокойно спать до утра. Я проснулся от ружейной стрельбы в прерии и суматохи в лагере: люди с криком бежали к месту сражения, женщины перекликались, возбужденно переговаривались, дети плакали и визжали. Я выбежал к нашим лошадям, стоявшим на привязи, захватив ружья, свое и Скунсово. У него было отличное ружье системы Хоукинса, подарок Гнедого Коня, заряжавшееся большими пулями (32 на фунт). Впоследствии я узнал, что старик Бычья Голова один из первых выбежал спасать своих лошадей, когда началась стрельба. Как только он покинул палатку, Скунс, лежавший неподалеку в кустарнике, подбежал к ней и окликнул свою любимую. Она вышла, за ней следовала ее мать, несшая несколько мешочков. Через минуту они подошли к тому месту, где я стоял. Обе женщины плакали. Скунс и я отвязали лошадей.
— Скорее, — крикнул он, — скорее!
Он нежно обхватил плачущую девушку, поднял ее, посадил на седло и передал ей поводья.
— Слушай, — говорила мать с плачем, — ты будешь с ней ласков? Я призываю Солнце поступать с тобой так, как ты будешь поступать с ней.
— Я люблю ее и буду с ней ласков, — ответил Скунс. Потом оборотившись к нам, — за мной, скорее.
Мы помчались по прерии, направляясь к тропе, по которой въехали в долину реки, и прямо к месту сражения, разгоревшегося у подножия холма. Мы слышали выстрелы и крики, видели вспышки, вырывавшиеся из ружейных стволов. На такой оборот дела я не рассчитывал; снова я пожалел, что принял участие в этом походе для похищения девушки. Я не хотел мчаться туда, где летали пули, я не был заинтересован в этом сражении. Но Скунс скакал впереди, его любимая девушка вплотную позади него, и мне ничего не оставалось, как следовать за ними.
Когда мы приблизились к месту боя, мой товарищ стал кричать:
— Где враги? Убьем их всех. Где они? Куда они попрятались?
Я понимал для чего он кричит. Он не хотел, чтобы гро-вантры приняли нас по ошибке за кого-нибудь из участников набега. Но что если мы наткнемся на кого-нибудь из напавших на лагерь?
Стрельба и крики прекратились. Впереди все было тихо, но мы знали, что там, в освещенном луной кустарнике, лежат обе сражающиеся стороны, одни, пытаясь потихоньку скрыться, другие — обнаружить их, не подвергая себя слишком большому риску. Теперь от нас до подножия холма оставалось всего лишь ярдов сто, и я уже думал, что мы миновали опасное место, как вдруг прямо впереди Скунса сверкнула вспышка пороха на полке кремневого ружья, и из дула его вырвалось пламя выстрела. Лошадь Скунса упала вместе с ним. Наши лошади разом остановились. Девушка пронзительно закричала.
— Они его убили, — кричала она, — на помощь, белый, они его убили!
Но не успели мы слезть с лошади, как увидели, что Скунс высвободился, вскочил на ноги и выстрелил во что-то скрытое от нас кустарником. Послышался глухой стон, шорох в кустарнике. Скунс одним прыжком очутился в зарослях и нанес кому-то три или четыре сильных удара стволом ружья. Нагнувшись, Скунс поднял ружье, из которого в него стреляли.
— Один есть, — крикнул он со смехом и, подбежав ко мне, привязал старое кремневое ружье к луке моего седла. — Пусть будет у тебя, — сказал он, — пока мы не выберемся из долины.
Я только собрался сказать ему, что глупо задерживаться из-за старого кремневого ружья, как рядом с нами вырос как из-под земли старик Бычья Голова. Извергая потоки брани, он схватил под уздцы лошадь Пиксаки и стал стаскивать девушку с седла. Она кричала и крепко держалась за седло. Скунс бросился на старика, повалил его наземь, вырвал у него из рук ружье и отшвырнул его далеко в сторону. Затем легко вспрыгнул позади Пиксаки, стиснул пятками бока лошади, и мы снова помчались. Разгневанный отец бежал за нами и кричал, наверное, призывая на помощь, чтобы поймать беглецов.
Мы видели, что к нему приблизилось несколько человек гро-вантров, но они, видимо, не спешили и не сделали никаких попыток задержать нас. Несомненно, возгласы рассерженного старика дали им ключ к пониманию обстановки и конечно, вмешиваться в ссору из-за женщины было ниже их достоинства. Мы неслись вовсю, поднимаясь по длинному крутому склону холма, и скоро перестали слышать жалобы старика.
Обратный путь в лагерь пикуни занял у нас четыре ночи. В дороге Скунс часть времени ехал за моей спиной, а часть времени за спиной девушки. По пути мы подобрали драгоценный узел, спрятанный Скунсом. Приятно было наблюдать восторг девушки, когда она развязала узел и увидела, что в нем. В тот же день на отдыхе она сшила себе платье из красной шерсти, и я могу сказать без всякого преувеличения, что она была очень хороша, когда нарядилась з это платье и надела кольца и серьги. Она вообще была очень недурна собой, а впоследствии я убедился в том, что и душевная красота ее не уступает внешней. Она была верной и любящей женой Скунсу.
Опасаясь преследования, мы ехали домой кружным путем, выбирая по возможности самую глухую тропу. Прибыв в лагерь, мы узнали, что старик Бычья Голова опередил нас на два дня. Он был теперь совершенно не похож на высокомерного злобного старика, каким был у себя дома. Он просто пресмыкался перед Скунсом, разглагольствовал о красоте и добродетели своей дочери и говорил о своей бедности. Скунс дал ему десять лошадей и кремневое ружье, отобранное у индейца, убитого в ночь нашего побега из лагеря гро-вантров. Бычья Голова рассказал нам, что совершивший набег отряд был из племени кри и что гро-вантры убили семерых; отряду не удалось украсть ни одной лошади, так неожиданно было для него нападение.
Больше я не участвовал в экспедициях для «похищения девушек, но в дни своей юности, проведенной в прериях, совершил, мне думается, ряд других, не меньших глупостей.
ГЛАВА III. ТРАГЕДИЯ НА РЕКЕ МАРАЙАС
Как было условлено, я присоединился к Ягоде в конце августа и стал готовиться сопровождать его в зимней торговой экспедиции. Он предложил мне долю в своем предприятии, но я не чувствовал себя готовым принять это предложение, я хотел сохранить в течение нескольких месяцев абсолютную свободу и независимость, чтобы уходить и приходить когда захочу, охотиться, бродить с индейцами, изучать их образ жизни.
Мы покинули Форт-Бентон в первых числах сентября с обозом из бычьих упряжек, который медленно тащился, подымаясь на холм из речной долины, и немногим быстрее плелся по побуревшей, уже высохшей прерии. Быки всегда идут медленно, а сейчас им к тому же приходилось везти тяжелый груз.
Поразительно, какой большой груз товаров вмещался в этих старинных «кораблях прерии». Обоз Ягоды состоял из четырех упряжек с восемью парами быков в каждой; они везли двенадцать фургонов, нагруженных пятьюдесятью тысячами фунтов провизии, спирта, виски и товаров. В обозе было четыре погонщика быков, ночной пастух, который также гнал за нами «резерв» — запасных быков и несколько верховых лошадей, — повар, три человека для постройки бревенчатых домов и помощи в торговле, затем Ягода с женой и я. Отряду, отваживавшемуся в те времена путешествовать по прерии, следовало бы быть посильнее, но мы были хорошо вооружены, а к одному из прицепных фургонов была привязана пушка с шестифунтовыми снарядами. Считалось, что один ее вид или звук выстрела должны внушить ужас любому врагу.
Мы покинули Форт-Бентон в первых числах сентября с обозом из бычьих упряжек, который медленно тащился, подымаясь на холм из речной долины, и немногим быстрее плелся по побуревшей, уже высохшей прерии. Быки всегда идут медленно, а сейчас им к тому же приходилось везти тяжелый груз.
Поразительно, какой большой груз товаров вмещался в этих старинных «кораблях прерии». Обоз Ягоды состоял из четырех упряжек с восемью парами быков в каждой; они везли двенадцать фургонов, нагруженных пятьюдесятью тысячами фунтов провизии, спирта, виски и товаров. В обозе было четыре погонщика быков, ночной пастух, который также гнал за нами «резерв» — запасных быков и несколько верховых лошадей, — повар, три человека для постройки бревенчатых домов и помощи в торговле, затем Ягода с женой и я. Отряду, отваживавшемуся в те времена путешествовать по прерии, следовало бы быть посильнее, но мы были хорошо вооружены, а к одному из прицепных фургонов была привязана пушка с шестифунтовыми снарядами. Считалось, что один ее вид или звук выстрела должны внушить ужас любому врагу.