Страница:
- Да, пожалуй, это ветер, - согласился Питамакан. - Но вой
доносится и с севера, и с юга, и с востока, и с запада. Посмотри, там
наверху ветер дует как будто со всех сторон.
Питамакан был прав: ветер сметал снег со склонов гор, высившихся
против нашей горы. Через несколько секунд пики горного хребта
затянулись белой дымкой, исчезли в вихре снежной пыли. Но здесь, на
склоне горы, дул легкий западный ветерок. Я вспомнил, что зимой, когда
пролетали над равнинами северо-западные ветры, вершины Скалистых гор
всегда были затянуты серо-белыми облаками.
- Странно, - сказал я Питамакану, - ветра здесь нет, а вой его мы
слышим.
- Да, - отозвался мой друг, - странно все в этой стране. Здесь
живет Творец Ветра и другие лесные и горные боги. Брат мой, я боюсь,
как бы они не разгневались на нас.
В первый раз дул этот страшный зимний ветер. С тех пор мы часто
слышали протяжное завывание, доносившееся неведомо откуда. Но в долине
и даже на склонах гор никогда не бывало сильного ветра. Всегда
Питамакан бледнел и пугался, заслышав жуткий вой; я пытался рассеять
его суеверный страх, но он не обращал внимания на мои доводы.
Скользя и падая, мы спустились на следующий выступ и внизу, шагах
в десяти от нас, увидели коз. Было их семь штук - три старые козы, два
козленка и два молодых козла. Они стояли, сбившись в кучу, и, даже не
помышляя о бегстве, смотрели на нас снизу вверх. Вид у них был
удивительно глупый и растерянный.
Питамакан убил одну из коз. Я натянул было тетиву, но передумал:
я боялся промахнуться и потерять стрелу. Но нелегко было мне овладеть
собой и отказаться от охоты.
Питамакан не терял времени даром. Все четыре его стрелы попали в
цель, и я отдал ему свою. Он прицелился в старую козу, которая,
сообразив наконец, что происходит что-то неладное, побежала, неуклюже
подпрыгивая, по склону горы. Питамакан убил ее наповал.
Как дети, радовались мы удаче. Я перебегал от одной козы к
другой, щупал густую шерсть, поглаживал длинные рога.
У нас не было веревки, чтобы связать убитых животных. Вот что мы
придумали: сделав надрез на задней ноге козы, мы просунули переднюю
ногу второй козы между сухожилием и костью, затем сделали такой же
надрез на передней ноге и вставили палку, чтобы нога не высвободилась
из зажима. Так сцепили мы всех убитых нами животных - их было пять - и
поволокли по склону.
Спуск был крутой, но благодаря глубокому снегу мы не скользили и
не скатывались в пропасть. Добычу нашу мы тащили, словно на буксире.
Опасаясь снежного обвала, мы старались держаться ближе к лесу. Я
ступал осторожно, словно человек, идущий по тонкому льду, часто
оглядывался, смотрел, не осыпается ли снег. Питамакан меня успокаивал.
- Если сорвется лавина снега, мы успеем добежать до леса, -
говорил он мне.
Мы благополучно спустились к подножью горы и стали сдирать шкуры
с убитых коз. Но до вечера мы успели ободрать только одну козу.
Остальных мы положили на кучу еловых ветвей, а Питамакан водрузил над
ними длинную палку и набросил на нее свою верхнюю одежду, чтобы вид ее
и запах отогнали хищников - львов, росомах, рысей, которые могли
завладеть нашей добычей.
Быть может, меня спросят, почему мы положили коз на еловые ветки,
а не зарыли в снег? Мясо недавно убитых животных начинает портиться
через несколько часов, если зарыть его в снег, а на морозном воздухе
остается свежим.
Питамакан проявил большое мужество, сняв теплую одежду. Дрожа от
холода, он побежал домой, а я шел медленно и нес шкуру и голову козы.
В тот день мы не успели вытащить из западней горного льва и куницу.
Когда я вошел в нашу хижину, Питамакан уже развел костер и
повесил над огнем оставшиеся ребра самки лося. Одежда наша промокла
насквозь; пришлось ее снять и высушить у костра. Как приятно было
растянуться на постели из еловых веток, смотреть на веселые языки
пламени и отдыхать после тяжелого дня!
В течение следующих дней работа у нас кипела. Мы содрали шкуры с
коз, вычистили их и сшили из них мешок шерстью внутрь. Вечером мы оба
залезли в этот мешок и крепко уснули. Впервые с тех пор, как мы
покинули лагерь черноногих, мы не мерзли ночью и не просыпались, чтобы
подбрасывать хворост в костер.
Немало времени отнимали у нас наши западни. Каждый вечер мы их
осматривали и находили двух, трех, а иногда и четырех пушных зверей.
Вооружившись ножами из обсидиана, мы сдирали с них шкуру. Это была
утомительная работа, и шла она медленно, но мы охотно ее выполняли и
гордились своей добычей. В нашей хижине всегда сушились, растянутые на
обручах, шкуры куниц, росомах, рысей, а в углу постепенно росла кипа
ценных мехов.
Много снегу выпало за эти дни. Когда мы доели мясо самки лося,
снежный покров достиг почти двух метров в толщину. В течение двух дней
мы питались козлятиной, но она издавала неприятный запах мускуса. По
словам Питамакана, это была "не настоящая пища".
Находя, что луки наши недостаточно упруги, товарищ мой мечтал
сварить клею и обклеить оба лука сухожилиями лося. Материала для клея
у нас было много, но мы не знали, в чем его варить.
- Манданы делают горшки из земли, - сказал я однажды. - Быть
может, и нам удастся сделать горшок, который не развалится.
Мы спустились к реке искать глину. Там, где берега были крутые, я
стал сбивать палкой снег, тонким слоем покрывавший почти отвесную
стену, и между двумя пластами гравия мы увидели толстый пласт глины.
Отломав несколько больших кусков - глина была, конечно, мерзлая, - мы
отнесли их в хижину. Здесь мы раздробили их на мелкие кусочки, дали им
оттаять, а затем, добавив немного воды, стали разминать руками липкую
массу.
Питамакан - искусный гончар - вылепил изящный горшок, наподобие
тех, какие он видел в деревне племени мандан. Что же касается моего
горшка, то стенки его были толщиной в два с половиной сантиметра, и
вмещал он не больше двух литров. Когда мы обложили оба горшка тлеющими
углями, мой дал трещину, а горшок Питамакана развалился.
Неудача нас не обескуражила. Снова принялись мы за работу.
Питамакан налил воды больше, чем в первый раз, а я - гораздо меньше.
Когда горшки были готовы, мы стали их обжигать. Второй горшок
Питамакана развалился, как и первый, а мой - с толстыми стенками,
уродливый по форме, - казалось, не пострадал от огня. Я поддерживал
вокруг него большое пламя, потом отгреб угли в сторону. Горшок был
темно-красного цвета; когда мы ударили по нему палкой, он зазвенел.
Но с одной стороны его тянулась трещина, и мы побоялись сдвинуть
его с места. Трещину мы залепили глиной, налили в горшок воды,
положили туда копыто лося и два козьих копыта и, поддерживая слабый
огонь, вываривали их целый день. Изредка подливали мы воды в горшок и
терпеливо ждали результатов. Вечером Питамакан окунул палочку в горшок
и потрогал жидкость пальцами.
- Ай-и! - с восторгом воскликнул он. - Настоящий клей!
Размягчив в горячем клее сухожилия лося, Питамакан облепил ими
оба лука. На каждый лук пришлось по два сухожилия; то место посредине,
где сходились их концы, Питамакан скрепил перемычкой. Когда работа
была окончена, мы положили луки в стороне от костра, чтобы они
медленно сохли. Утром, выбравшись из мехового мешка, мы первым делом
натянули тетивы, испытали оба лука и убедились, что они стали
эластичнее. Наскоро поев козлятины, мы отправились на охоту: нам
предстояло запастись мясом на зиму.
Питамакан слыхал, что зимой белохвостые олени спускаются с
высоких гор к большому озеру в стране племени плоскоголовых;
следовательно, до весны мы их не увидим. Но североамериканские олени и
лоси зимуют в горных долинах.
Спускаясь к реке, мы шли зигзагами и внимательно осматривали
заросли ивняка, попадавшегося на нашем пути. Мороз был трескучий.
Рукавиц у нас еще не было, и мы засунули руки в рукава, а луки и
стрелы держали под мышкой. Мерзли ноги, так как старые кроличьи
шкурки, которыми мы их обертывали, облезли и протерлись.
Проходя вдоль реки, мы увидели выдру - она ловила рыбу в темной
полынье. Растянувшись на льду, она потянула носом воздух, осмотрелась
по сторонам и вдруг нырнула в воду. Через несколько секунд она
выползла на лед, держа в зубах большую форель. Она тотчас же начала
есть ее, а мы потихоньку ушли. Нас она не заметила. Выдры близоруки,
но слух у них чуткий и обоняние развито сильно. Мы решили устроить
неподалеку от этого места западню, если нам удастся поймать для
приманки рыбу.
Отойдя на километр от нашей хижины, мы увидели тропу, тянувшуюся
к зарослям ив и разветвлявшуюся на узкие тропинки. Она напоминала
глубокую колею, врезанную в снег; по обеим сторонам ее высились
сугробы. Этот ивняк служил зимним пастбищем для оленей: на многих
деревцах веточки и кора были обглоданы. Кое-где виднелись большие
углубления в снегу - здесь олени отдыхали и спали в то время, как один
из них стоял на страже: горные львы охотятся на оленей, и стадо всегда
выставляет сторожевого.
Мы добрались до середины пастбища, хотя нам стоило большого труда
пересекать на наших лыжах глубокие колеи. Вскоре мы увидели дичь -
двух самок, двух детенышей и двух годовалых оленей. Заметив нас,
старая самка-вожак побежала рысцой по тропе, увлекая за собой
остальных. Сворачивая на тропинки, ответвлявшиеся влево от главной
тропы, она старалась забежать нам в тыл. Когда мы преградили ей путь,
она бросилась в противоположную сторону. Питамакан побежал направо, я
- налево, и вдвоем мы загнали маленькое стадо в дальний конец ивняка.
Здесь кончались тропинки. Сделав гигантский прыжок, старая самка
нырнула в рыхлый снег и стала прокладывать дорогу, поднимая облако
снежной пыли. Остальные животные последовали задней, и только один из
детенышей вернулся в заросли. Вскоре к нему присоединилась его мать.
Олени находились так близко от нас, что, казалось, мы могли
коснуться их рукой. Стрела Питамакана вонзилась в бок старой самки, а
мне посчастливилось убить бежавшего за ней детеныша. Оба упали, но два
годовалых оленя перепрыгнули через них и бросились в заросли.
Мы преследовали теперь вторую самку и ее детеныша. Она вырвалась
из ивняка и бежала по глубокому снегу - бежала быстрее, чем мы, хотя у
нас на ногах были лыжи. Мы дивились ее силе. Но шагов через триста она
устала и остановилась, заслоняя своим телом детеныша. Шерсть на ее
плечах и спине стала дыбом; глаза горели злобой. Казалось, она решила
защищать своего детеныша до последней капли крови. Когда мы подошли
ближе, она перешла в наступление. Мы отбежали в сторону, а она,
выбившись из сил, снова остановилась. Я отвлек ее внимание, а
Питамакан подкрался к ней сбоку и пустил стрелу. Самка опустила
голову, глаза ее мгновенно потускнели, и она упала. Такая же судьба
постигла и ее детеныша. Слишком легко досталась нам эта добыча, но
убивать мы должны были, если хотели жить.
Оставалось еще два годовалых оленя, и я предложил их не трогать.
Питамакан посмотрел на меня с удивлением.
- Как! Дать им уйти? - воскликнул он. - А впереди холодная зима!
Брат мой, ты глупости говоришь. Конечно, мы должны их убить. Да и
неизвестно, хватит ли нам мяса до весны.
Мы загнали их в глубокий снег и убили. Не успели мы содрать шкуру
с одного оленя, как начало темнеть, и мы поспешили домой: нужно было
набрать хворосту на ночь.
На следующий день мы ободрали остальных оленей, разрезали мясо на
куски и повесили эти куски на ветки; отсюда мы их могли постепенно
переносить домой. Две шкуры мы решили вымочить в реке, затем очистить
от шерсти и выдубить; остальные мы растянули на деревянных рамах,
высушили, а затем накрыли ими наши постели.
Быстро летели дни. Мы осматривали западни, сдирали шкурки с
пушных зверей, переносили куски мяса из ивняка к хижине и развешивали
на деревьях. Выдубив две оленьи шкуры, мы занялись кройкой и шитьем.
Кроил Питамакан, разрезая кожу ножом из обсидиана; в шитье принимал
участие и я. Этой работе мы посвятили три или четыре вечера - и
наконец могли похвастаться новыми рубашками, новыми штанами и
рукавицами.
Наш глиняный горшок развалился, как только мы его сдвинули с
места. Мы были очень огорчены, так как намеревались варить в нем мясо.
Питаться исключительно жареным мясом вредно. В жизни северных индейцев
вареное мясо играет такую же роль, какую хлеб - в жизни белых.
Питамакан изголодался по вареному мясу, и так как шкур было у нас
теперь много, то он и решил сделать котелок из кожи. Вырезав большой
круг из шкуры годовалого оленя, он вымочил его в реке, а затем пришил
края его к обручу из березы. Получился большой мешок с деревянным
ободком, очень глубокий и широкий. Питамакан привесил его на ремне к
перекладине крыши.
Бросив в костер несколько чистых камней - предварительно мы их
вымыли, - Питамакан налил около двух литров воды в мешок и положил
туда мясо, нарезанное тонкими полосками. Когда камни раскалились, он
побросал их один за другим в мешок, а по мере того как они
охлаждались, вытаскивал и снова нагревал. Этим способом варки мяса
пользовались индейцы в те далекие времена, когда белые торговцы еще не
привозили ни горшков, ни котелков.
Мясо мы варили недолго. Как только оно стало серым, мы его
вытащили и с жадностью съели. Если мясо варить долго, оно становится
менее питательным, И с тех пор мы чаще ели вареное мясо, чем жареное.
Зима окончательно вступила в свои права. На берегу реки мы часто
находили следы выдр; зверьки переходили от одной полыньи к другой и
ловили рыбу. Мы решили расставить западни, но сначала нам нужно было
поймать рыбу для приманки. Удочки мы сделали из длинной тонкой жерди и
веревки с петлей на конце.
Заглянув в полынью, мы увидели форелей и рыб "держи-ладья"1.
Конечно, мы попытались поймать форель, но вскоре убедились, что с нею
нам не справиться: форель издали замечала петлю и тотчас уплывала вниз
по течению.
1 "Держи-ладья" - рыба со щитком на голове; этим щитком она
присасывается к другим рыбам или судам.
Но с рыбами держи-ладья дело пошло на лад. Эти большие
красновато-черные рыбы весом около килограмма неподвижно лежали у
самого дна и казались спящими. Они не уплывали, когда к ним спускалась
петля; быть может, они ее принимали за водоросли. Накинув петлю, мы
резко дергали жердь и вытаскивали рыбу, которая беспомощно билась в
затянувшейся петле.
Поймав трех держи-ладья, мы поставили западни около трех полыней,
куда выдры приходили на рыбную ловлю. Но зверьки долго не шли в
западню; они очень пугливы, и нелегко заманить их в ловушку. Когда
рассеялся запах человека, одна выдра соблазнилась приманкой и была
убита упавшим брусом.
Западни мы расставляли в долине, к востоку и западу от нашей
хижины, и было их у нас столько, что мы не могли осматривать их
ежедневно; обход мы совершали в течение двух дней - сегодня утром шли
на восток, завтра - на запад. Самая дальняя западня была на расстоянии
десяти километров к западу от нашей хижины, и по каким-то неведомым
причинам мы находили в ней добычу чаще, чем в других западнях.
Питамакан называл ее нат-о-уап-и кияк-ак-ис - "солнечной" или
"священной" западней.
Однажды, совершая утренний обход, мы подошли к этой дальней
западне. В то утро нам не везло: ни одного пушного зверька мы не нашли
в других западнях и все надежды возлагали на эту последнюю. Питамакан
затянул песню койота, которая, по его словам, должна была принести нам
счастье.
Еще издали заметили мы, что брус опущен. Подбежав ближе, мы
увидели большую пушистую куницу и поспешили вытащить ее из-под бруса.
Питамакан снова запел, вознося благодарность Солнцу, а я, рассеянно
осматриваясь по сторонам, заметил на снегу следы, которые очень меня
заинтересовали. С нетерпением ждал я, когда Питамакан допоет песню.
- Смотри, - крикнул я наконец, - вот следы медведя!
Нам обоим показалось странным, что медведь в глухую зимнюю пору
бродит по лесу, вместо того чтобы лежать в своей берлоге. Мы бросились
к этим следам и, разглядев их, с ужасом посмотрели друг на друга. На
снегу ясно видны были отпечатки узких плетеных лыж. Здесь прошел
человек - индеец, враг! И прошел недавно. А Питамакан только что пел
во весь голос!
Следы лыж, пересекая долину, тянулись с юга на север и вели к
зарослям молоденьких сосен шагах в ста от нас. Здесь индеец задел
ветку, и с деревца осыпался снег. Темно-зеленая сосенка резко
выделялась на белом фоне. Быть может, индеец скрывался в зарослях.
- Мы должны узнать, там ли он, - сказал Питамакан. - Хотя нас он
не слышал, но мы должны знать, откуда он пришел, зачем и куда идет.
Осторожно обойдя заросли, мы снова увидели следы лыж. Вели они
прямо к реке, туда, где вода срывалась каскадами с гряды невысоких
зазубренных камней. Отсюда человек направился к низовьям реки; на
льду, запорошенном снегом, отчетливо виднелись следы.
Мы подошли к маленькому водопаду и с первого же взгляда поняли,
зачем пришел индеец в нашу мирную долину. У самой воды снег был
утоптан босыми ногами - здесь индеец босиком вошел в воду, а на
утоптанном снегу были разбросаны обломки темно-зеленого камня, отбитые
им от невысокой скалы, с которой извергался водопад. Питамакан поднял
один из обломков и внимательно его рассмотрел.
- Так вот зачем он сюда пришел! Это мягкая порода камня, из
которого кутенаи и плоскоголовые делают свои трубки.
- А как ты думаешь, откуда он пришел?
- Из лагеря своего родного племени. Горные индейцы зимуют на
берегу большого озера, в которое впадает эта река. Снега там выпадает
мало, и для лошадей всегда найдется корм.
- Но почему же следы тянутся не с низовьев реки? Он пришел к
водопаду с юга и пересек долину?
- Верно! - воскликнул Питамакан. - Сейчас мы это узнаем.
Мы пошли назад, по следам индейца. Они привели нас к нашей
западне.
- Удивительно, как это он не заметил ни западни, ни нашей тропы!
- сказал я. - Посмотри, как резко видны на снегу следы наших лыж!
Должно быть, он смотрел в другую сторону.
Миновав западню и продолжая идти по следам врага, мы приблизились
к склону крутой горы, возвышавшейся над долиной. Здесь во многих
местах снег был счищен со склона: по-видимому, индеец искал камень для
трубок и, не найдя его, вынужден был спуститься к реке. Потому-то он и
пересек долину.
Нам теперь было о чем подумать и поговорить. Вслед за этим
индейцем могли прийти другие, также нуждавшиеся в камне для трубок.
Рано или поздно они заметят наши следы. Вернувшись к западне, мы
вытащили из нее куницу, а западню разобрали. Мы решили больше не
приближаться к этому месту. Питамакан надеялся, что после первого же
снегопада будет засыпана наша тропа, ведущая к западне. Но с этого дня
мы уже не чувствовали себя в безопасности.
Когда мы сидели в хижине, нам казалось, что враг притаился где-то
поблизости и караулит, чтобы нас подстрелить, как только мы выйдем.
Отправляясь осматривать наши западни, мы старательно обходили те
места, где враг мог устроить засаду. Питамакан жил в постоянной
тревоге и, несмотря на мои протесты, решил принести нашу медвежью
шкуру в жертву Солнцу. Он привязал ее крепко к толстому суку сосны и
запел песню, умоляя Солнце защитить нас от врага.
Хотя мы давно уже потеряли счет дням, но после долгих вычислений
решили, что на следы врага наткнулись мы в феврале. В конце марта
настанет весна в прериях. Но здесь, в горах, снег будет держаться
гораздо дольше - быть может, до мая. По словам Питамакана, мы должны
были уйти отсюда в марте, так как с первыми признаками весны олени
вернутся в горные долины, а вслед за оленями придут кутенаи.
- Как же мы отсюда уйдем? - удивился я. - Ты сам говорил, что
горный перевал закрыт для нас до лета.
- Есть второй перевал, к югу отсюда, - ответил Питамакан. -
Перевал Два Талисмана. Там нет ни одного опасного места.
- Значит, нам легко отсюда выбраться! Отправимся же в путь как
можно раньше.
Он покачал головой.
- Нет, мы не можем идти, пока не растает снег в долинах, где
зимуют кутенаи и плоскоголовые. Мы должны будем спуститься в эти
долины и оттуда идти к тропе Два Талисмана.
- Зачем нам спускаться в страну кутенаи? Почему бы не пойти прямо
на юг, к перевалу?
Питамакан грустно усмехнулся.
- Между этой долиной и тропой Два Талисмана тянутся глубокие
каньоны, высятся горы, через которые могут перебраться только птицы. И
вдоль всех ручьев и рек проложены тропы, ведущие к Спинному Хребту
Мира. Тропы эти похожи на тропу, которая ведет к перевалу Два
Талисмана, и мы будем блуждать, пока не нападем на верный путь. Я не
узнаю верной тропы, если мы не спустимся к большому озеру, откуда она
начинается. А у этого озера я бывал и запомнил вехи. И не забудь, что
в путь мы можем тронуться не раньше, чем стает снег в низовьях реки.
Иначе на снегу будут видны отпечатки наших лыж, и враги нас выследят и
догонят.
- Поднимемся к старому перевалу, где мы уже однажды прошли, -
предложил я. - Быть может, дорога окажется менее опасной, чем ты
думаешь. Посмотрим, много ли там снегу и нельзя ли как-нибудь
перевалить через хребет.
Питамакан заявил, что не стоит зря тратить время, но я настаивал.
Если нам представлялась возможность вернуться к родному народу, мы
должны были ею воспользоваться. И в конце концов я его убедил.
Солнечным утром мы тронулись в путь. Быстро бежали мы на лыжах по
глубокому снегу и вскоре увидели Соленые Источники. На склонах гор,
словно раскинутая сеть, тянулись и переплетались тропинки, проложенные
козами. Издали рассматривали мы этих странных косматых горных коз. Они
держались отдельными группами. Одни лежали на снегу, другие сидели и
уныло смотрели в пространство или щипали лишаи, покрывавшие почти
отвесную каменную стену, с которой ветер смел снег. Некоторые стояли
на едва заметных выступах и казались приклеенными к скале.
Долго смотрели мы на них и наконец пришли к заключению, что они
могут карабкаться на самые неприступные скалы и проходить там, где
олень непременно сорвался бы и полетел в пропасть. Рассмешил нас один
старый козел. Стоя на задних ногах, он объедал лишаи, покрывавшие
стену, затем решил перебраться на верхний выступ. Так как для разбега
не было места и прыгнуть было нельзя, он поставил передние ноги на
край выступа и подтянулся кверху, словно человек, подтягивающийся на
мускулах.
Выйдя из лесу, мы начали подниматься на вершину хребта и вскоре
вступили в полосу буйных зимних ветров. К счастью, в тот день ветра не
было. Лыжи мы сняли, так как здесь, наверху, снег был словно
спрессован ветром в твердую массу, мокасины наши не оставляли никаких
следов. На склонах, обращенных к северо-западу, снега совсем не было,
а на горах, высившихся с противоположной стороны, лежал снежный покров
толщиной в несколько метров.
Было уже после полудня, когда мы добрались до перевала, и с
первого же взгляда я убедился, что здесь нам не пройти. Крутой склон,
с которого несколько месяцев назад я едва не скатился вместе с
лошадью, был занесен снегом. Сверху над ним нависли зеленоватые
снежные глыбы, казалось вот-вот готовые сорваться с гребня горы,
острого, как лезвие ножа. Я понимал, что сделай мы еще несколько шагов
- произойдет снежный обвал. Мы стояли на тропинке, проложенной козами;
здесь она обрывалась. Дойдя до опасного места, козы круто повернули
назад.
- Смотри, даже они не посмели идти дальше! - сказал Питамакан. -
Нам нечего здесь делать. Идем домой.
Я был так опечален, что за всю дорогу не сказал ни слова. Домой
мы вернулись поздно вечером, усталые и хмурые. Убедившись, что за
время нашего отсутствия никто не подходил к хижине, мы развели костер,
поели, а затем влезли в меховой мешок и крепко заснули.
Летели дни, а ловля пушных зверей шла все хуже и хуже. Я глубоко
убежден, что не только хищные, но и травоядные животные никогда не
уходят далеко от того места, где они родились. Я проверил этот вывод
на старом медведе гризли, у которого не хватало одного пальца на левой
передней лапе. Раз в три недели он приходил к озеру Марии, спускался в
долину Красного Орла, затем поворачивал на север к Скалистым горам, а
оттуда снова возвращался к озеру. Этот обход он повторял регулярно.
Если наблюдение это правильно, то понятно, почему мы все чаще находили
наши западни пустыми: мы переловили всех зверьков, водившихся в
окрестностях.
Дни становились длиннее и теплее. После девяти-десяти часов утра
нельзя было ходить на лыжах. Под теплыми лучами солнца снег стал
рыхлым и зернистым; часто мы проваливались в сугробы и, стоя на земле,
смотрели вверх, словно со дна зеленоватого колодца. А из такого
колодца выбраться было нелегко. К концу нашего пребывания в горах мы
выходили только ранним утром, когда после ночных заморозков снег был
покрыт твердой корой.
Как-то вечером мы услышали далекий крик диких гусей. Он послужил
для нас сигналом. В последний раз обошли мы все западни, а на
следующий день упаковали наши меха. У нас было восемь рысей, пять
росомах, две выдры, три горных льва и семьдесят куниц. К счастью,
шкуры весили мало, и мы так туго стянули их ремнями, разделив на две
пачки, что тюки получились маленькие. В дорогу мы взяли оленины,
разрезанной на тонкие полосы и высушенной. Не забыли захватить сверло
и небольшой кусок твердого березового дерева для добывания огня.
Тяжелый мешок из козьих шкур пришлось оставить. Морозы уже
миновали, и хотя по ночам бывало холодно, но мы всегда могли разложить
доносится и с севера, и с юга, и с востока, и с запада. Посмотри, там
наверху ветер дует как будто со всех сторон.
Питамакан был прав: ветер сметал снег со склонов гор, высившихся
против нашей горы. Через несколько секунд пики горного хребта
затянулись белой дымкой, исчезли в вихре снежной пыли. Но здесь, на
склоне горы, дул легкий западный ветерок. Я вспомнил, что зимой, когда
пролетали над равнинами северо-западные ветры, вершины Скалистых гор
всегда были затянуты серо-белыми облаками.
- Странно, - сказал я Питамакану, - ветра здесь нет, а вой его мы
слышим.
- Да, - отозвался мой друг, - странно все в этой стране. Здесь
живет Творец Ветра и другие лесные и горные боги. Брат мой, я боюсь,
как бы они не разгневались на нас.
В первый раз дул этот страшный зимний ветер. С тех пор мы часто
слышали протяжное завывание, доносившееся неведомо откуда. Но в долине
и даже на склонах гор никогда не бывало сильного ветра. Всегда
Питамакан бледнел и пугался, заслышав жуткий вой; я пытался рассеять
его суеверный страх, но он не обращал внимания на мои доводы.
Скользя и падая, мы спустились на следующий выступ и внизу, шагах
в десяти от нас, увидели коз. Было их семь штук - три старые козы, два
козленка и два молодых козла. Они стояли, сбившись в кучу, и, даже не
помышляя о бегстве, смотрели на нас снизу вверх. Вид у них был
удивительно глупый и растерянный.
Питамакан убил одну из коз. Я натянул было тетиву, но передумал:
я боялся промахнуться и потерять стрелу. Но нелегко было мне овладеть
собой и отказаться от охоты.
Питамакан не терял времени даром. Все четыре его стрелы попали в
цель, и я отдал ему свою. Он прицелился в старую козу, которая,
сообразив наконец, что происходит что-то неладное, побежала, неуклюже
подпрыгивая, по склону горы. Питамакан убил ее наповал.
Как дети, радовались мы удаче. Я перебегал от одной козы к
другой, щупал густую шерсть, поглаживал длинные рога.
У нас не было веревки, чтобы связать убитых животных. Вот что мы
придумали: сделав надрез на задней ноге козы, мы просунули переднюю
ногу второй козы между сухожилием и костью, затем сделали такой же
надрез на передней ноге и вставили палку, чтобы нога не высвободилась
из зажима. Так сцепили мы всех убитых нами животных - их было пять - и
поволокли по склону.
Спуск был крутой, но благодаря глубокому снегу мы не скользили и
не скатывались в пропасть. Добычу нашу мы тащили, словно на буксире.
Опасаясь снежного обвала, мы старались держаться ближе к лесу. Я
ступал осторожно, словно человек, идущий по тонкому льду, часто
оглядывался, смотрел, не осыпается ли снег. Питамакан меня успокаивал.
- Если сорвется лавина снега, мы успеем добежать до леса, -
говорил он мне.
Мы благополучно спустились к подножью горы и стали сдирать шкуры
с убитых коз. Но до вечера мы успели ободрать только одну козу.
Остальных мы положили на кучу еловых ветвей, а Питамакан водрузил над
ними длинную палку и набросил на нее свою верхнюю одежду, чтобы вид ее
и запах отогнали хищников - львов, росомах, рысей, которые могли
завладеть нашей добычей.
Быть может, меня спросят, почему мы положили коз на еловые ветки,
а не зарыли в снег? Мясо недавно убитых животных начинает портиться
через несколько часов, если зарыть его в снег, а на морозном воздухе
остается свежим.
Питамакан проявил большое мужество, сняв теплую одежду. Дрожа от
холода, он побежал домой, а я шел медленно и нес шкуру и голову козы.
В тот день мы не успели вытащить из западней горного льва и куницу.
Когда я вошел в нашу хижину, Питамакан уже развел костер и
повесил над огнем оставшиеся ребра самки лося. Одежда наша промокла
насквозь; пришлось ее снять и высушить у костра. Как приятно было
растянуться на постели из еловых веток, смотреть на веселые языки
пламени и отдыхать после тяжелого дня!
В течение следующих дней работа у нас кипела. Мы содрали шкуры с
коз, вычистили их и сшили из них мешок шерстью внутрь. Вечером мы оба
залезли в этот мешок и крепко уснули. Впервые с тех пор, как мы
покинули лагерь черноногих, мы не мерзли ночью и не просыпались, чтобы
подбрасывать хворост в костер.
Немало времени отнимали у нас наши западни. Каждый вечер мы их
осматривали и находили двух, трех, а иногда и четырех пушных зверей.
Вооружившись ножами из обсидиана, мы сдирали с них шкуру. Это была
утомительная работа, и шла она медленно, но мы охотно ее выполняли и
гордились своей добычей. В нашей хижине всегда сушились, растянутые на
обручах, шкуры куниц, росомах, рысей, а в углу постепенно росла кипа
ценных мехов.
Много снегу выпало за эти дни. Когда мы доели мясо самки лося,
снежный покров достиг почти двух метров в толщину. В течение двух дней
мы питались козлятиной, но она издавала неприятный запах мускуса. По
словам Питамакана, это была "не настоящая пища".
Находя, что луки наши недостаточно упруги, товарищ мой мечтал
сварить клею и обклеить оба лука сухожилиями лося. Материала для клея
у нас было много, но мы не знали, в чем его варить.
- Манданы делают горшки из земли, - сказал я однажды. - Быть
может, и нам удастся сделать горшок, который не развалится.
Мы спустились к реке искать глину. Там, где берега были крутые, я
стал сбивать палкой снег, тонким слоем покрывавший почти отвесную
стену, и между двумя пластами гравия мы увидели толстый пласт глины.
Отломав несколько больших кусков - глина была, конечно, мерзлая, - мы
отнесли их в хижину. Здесь мы раздробили их на мелкие кусочки, дали им
оттаять, а затем, добавив немного воды, стали разминать руками липкую
массу.
Питамакан - искусный гончар - вылепил изящный горшок, наподобие
тех, какие он видел в деревне племени мандан. Что же касается моего
горшка, то стенки его были толщиной в два с половиной сантиметра, и
вмещал он не больше двух литров. Когда мы обложили оба горшка тлеющими
углями, мой дал трещину, а горшок Питамакана развалился.
Неудача нас не обескуражила. Снова принялись мы за работу.
Питамакан налил воды больше, чем в первый раз, а я - гораздо меньше.
Когда горшки были готовы, мы стали их обжигать. Второй горшок
Питамакана развалился, как и первый, а мой - с толстыми стенками,
уродливый по форме, - казалось, не пострадал от огня. Я поддерживал
вокруг него большое пламя, потом отгреб угли в сторону. Горшок был
темно-красного цвета; когда мы ударили по нему палкой, он зазвенел.
Но с одной стороны его тянулась трещина, и мы побоялись сдвинуть
его с места. Трещину мы залепили глиной, налили в горшок воды,
положили туда копыто лося и два козьих копыта и, поддерживая слабый
огонь, вываривали их целый день. Изредка подливали мы воды в горшок и
терпеливо ждали результатов. Вечером Питамакан окунул палочку в горшок
и потрогал жидкость пальцами.
- Ай-и! - с восторгом воскликнул он. - Настоящий клей!
Размягчив в горячем клее сухожилия лося, Питамакан облепил ими
оба лука. На каждый лук пришлось по два сухожилия; то место посредине,
где сходились их концы, Питамакан скрепил перемычкой. Когда работа
была окончена, мы положили луки в стороне от костра, чтобы они
медленно сохли. Утром, выбравшись из мехового мешка, мы первым делом
натянули тетивы, испытали оба лука и убедились, что они стали
эластичнее. Наскоро поев козлятины, мы отправились на охоту: нам
предстояло запастись мясом на зиму.
Питамакан слыхал, что зимой белохвостые олени спускаются с
высоких гор к большому озеру в стране племени плоскоголовых;
следовательно, до весны мы их не увидим. Но североамериканские олени и
лоси зимуют в горных долинах.
Спускаясь к реке, мы шли зигзагами и внимательно осматривали
заросли ивняка, попадавшегося на нашем пути. Мороз был трескучий.
Рукавиц у нас еще не было, и мы засунули руки в рукава, а луки и
стрелы держали под мышкой. Мерзли ноги, так как старые кроличьи
шкурки, которыми мы их обертывали, облезли и протерлись.
Проходя вдоль реки, мы увидели выдру - она ловила рыбу в темной
полынье. Растянувшись на льду, она потянула носом воздух, осмотрелась
по сторонам и вдруг нырнула в воду. Через несколько секунд она
выползла на лед, держа в зубах большую форель. Она тотчас же начала
есть ее, а мы потихоньку ушли. Нас она не заметила. Выдры близоруки,
но слух у них чуткий и обоняние развито сильно. Мы решили устроить
неподалеку от этого места западню, если нам удастся поймать для
приманки рыбу.
Отойдя на километр от нашей хижины, мы увидели тропу, тянувшуюся
к зарослям ив и разветвлявшуюся на узкие тропинки. Она напоминала
глубокую колею, врезанную в снег; по обеим сторонам ее высились
сугробы. Этот ивняк служил зимним пастбищем для оленей: на многих
деревцах веточки и кора были обглоданы. Кое-где виднелись большие
углубления в снегу - здесь олени отдыхали и спали в то время, как один
из них стоял на страже: горные львы охотятся на оленей, и стадо всегда
выставляет сторожевого.
Мы добрались до середины пастбища, хотя нам стоило большого труда
пересекать на наших лыжах глубокие колеи. Вскоре мы увидели дичь -
двух самок, двух детенышей и двух годовалых оленей. Заметив нас,
старая самка-вожак побежала рысцой по тропе, увлекая за собой
остальных. Сворачивая на тропинки, ответвлявшиеся влево от главной
тропы, она старалась забежать нам в тыл. Когда мы преградили ей путь,
она бросилась в противоположную сторону. Питамакан побежал направо, я
- налево, и вдвоем мы загнали маленькое стадо в дальний конец ивняка.
Здесь кончались тропинки. Сделав гигантский прыжок, старая самка
нырнула в рыхлый снег и стала прокладывать дорогу, поднимая облако
снежной пыли. Остальные животные последовали задней, и только один из
детенышей вернулся в заросли. Вскоре к нему присоединилась его мать.
Олени находились так близко от нас, что, казалось, мы могли
коснуться их рукой. Стрела Питамакана вонзилась в бок старой самки, а
мне посчастливилось убить бежавшего за ней детеныша. Оба упали, но два
годовалых оленя перепрыгнули через них и бросились в заросли.
Мы преследовали теперь вторую самку и ее детеныша. Она вырвалась
из ивняка и бежала по глубокому снегу - бежала быстрее, чем мы, хотя у
нас на ногах были лыжи. Мы дивились ее силе. Но шагов через триста она
устала и остановилась, заслоняя своим телом детеныша. Шерсть на ее
плечах и спине стала дыбом; глаза горели злобой. Казалось, она решила
защищать своего детеныша до последней капли крови. Когда мы подошли
ближе, она перешла в наступление. Мы отбежали в сторону, а она,
выбившись из сил, снова остановилась. Я отвлек ее внимание, а
Питамакан подкрался к ней сбоку и пустил стрелу. Самка опустила
голову, глаза ее мгновенно потускнели, и она упала. Такая же судьба
постигла и ее детеныша. Слишком легко досталась нам эта добыча, но
убивать мы должны были, если хотели жить.
Оставалось еще два годовалых оленя, и я предложил их не трогать.
Питамакан посмотрел на меня с удивлением.
- Как! Дать им уйти? - воскликнул он. - А впереди холодная зима!
Брат мой, ты глупости говоришь. Конечно, мы должны их убить. Да и
неизвестно, хватит ли нам мяса до весны.
Мы загнали их в глубокий снег и убили. Не успели мы содрать шкуру
с одного оленя, как начало темнеть, и мы поспешили домой: нужно было
набрать хворосту на ночь.
На следующий день мы ободрали остальных оленей, разрезали мясо на
куски и повесили эти куски на ветки; отсюда мы их могли постепенно
переносить домой. Две шкуры мы решили вымочить в реке, затем очистить
от шерсти и выдубить; остальные мы растянули на деревянных рамах,
высушили, а затем накрыли ими наши постели.
Быстро летели дни. Мы осматривали западни, сдирали шкурки с
пушных зверей, переносили куски мяса из ивняка к хижине и развешивали
на деревьях. Выдубив две оленьи шкуры, мы занялись кройкой и шитьем.
Кроил Питамакан, разрезая кожу ножом из обсидиана; в шитье принимал
участие и я. Этой работе мы посвятили три или четыре вечера - и
наконец могли похвастаться новыми рубашками, новыми штанами и
рукавицами.
Наш глиняный горшок развалился, как только мы его сдвинули с
места. Мы были очень огорчены, так как намеревались варить в нем мясо.
Питаться исключительно жареным мясом вредно. В жизни северных индейцев
вареное мясо играет такую же роль, какую хлеб - в жизни белых.
Питамакан изголодался по вареному мясу, и так как шкур было у нас
теперь много, то он и решил сделать котелок из кожи. Вырезав большой
круг из шкуры годовалого оленя, он вымочил его в реке, а затем пришил
края его к обручу из березы. Получился большой мешок с деревянным
ободком, очень глубокий и широкий. Питамакан привесил его на ремне к
перекладине крыши.
Бросив в костер несколько чистых камней - предварительно мы их
вымыли, - Питамакан налил около двух литров воды в мешок и положил
туда мясо, нарезанное тонкими полосками. Когда камни раскалились, он
побросал их один за другим в мешок, а по мере того как они
охлаждались, вытаскивал и снова нагревал. Этим способом варки мяса
пользовались индейцы в те далекие времена, когда белые торговцы еще не
привозили ни горшков, ни котелков.
Мясо мы варили недолго. Как только оно стало серым, мы его
вытащили и с жадностью съели. Если мясо варить долго, оно становится
менее питательным, И с тех пор мы чаще ели вареное мясо, чем жареное.
Зима окончательно вступила в свои права. На берегу реки мы часто
находили следы выдр; зверьки переходили от одной полыньи к другой и
ловили рыбу. Мы решили расставить западни, но сначала нам нужно было
поймать рыбу для приманки. Удочки мы сделали из длинной тонкой жерди и
веревки с петлей на конце.
Заглянув в полынью, мы увидели форелей и рыб "держи-ладья"1.
Конечно, мы попытались поймать форель, но вскоре убедились, что с нею
нам не справиться: форель издали замечала петлю и тотчас уплывала вниз
по течению.
1 "Держи-ладья" - рыба со щитком на голове; этим щитком она
присасывается к другим рыбам или судам.
Но с рыбами держи-ладья дело пошло на лад. Эти большие
красновато-черные рыбы весом около килограмма неподвижно лежали у
самого дна и казались спящими. Они не уплывали, когда к ним спускалась
петля; быть может, они ее принимали за водоросли. Накинув петлю, мы
резко дергали жердь и вытаскивали рыбу, которая беспомощно билась в
затянувшейся петле.
Поймав трех держи-ладья, мы поставили западни около трех полыней,
куда выдры приходили на рыбную ловлю. Но зверьки долго не шли в
западню; они очень пугливы, и нелегко заманить их в ловушку. Когда
рассеялся запах человека, одна выдра соблазнилась приманкой и была
убита упавшим брусом.
Западни мы расставляли в долине, к востоку и западу от нашей
хижины, и было их у нас столько, что мы не могли осматривать их
ежедневно; обход мы совершали в течение двух дней - сегодня утром шли
на восток, завтра - на запад. Самая дальняя западня была на расстоянии
десяти километров к западу от нашей хижины, и по каким-то неведомым
причинам мы находили в ней добычу чаще, чем в других западнях.
Питамакан называл ее нат-о-уап-и кияк-ак-ис - "солнечной" или
"священной" западней.
Однажды, совершая утренний обход, мы подошли к этой дальней
западне. В то утро нам не везло: ни одного пушного зверька мы не нашли
в других западнях и все надежды возлагали на эту последнюю. Питамакан
затянул песню койота, которая, по его словам, должна была принести нам
счастье.
Еще издали заметили мы, что брус опущен. Подбежав ближе, мы
увидели большую пушистую куницу и поспешили вытащить ее из-под бруса.
Питамакан снова запел, вознося благодарность Солнцу, а я, рассеянно
осматриваясь по сторонам, заметил на снегу следы, которые очень меня
заинтересовали. С нетерпением ждал я, когда Питамакан допоет песню.
- Смотри, - крикнул я наконец, - вот следы медведя!
Нам обоим показалось странным, что медведь в глухую зимнюю пору
бродит по лесу, вместо того чтобы лежать в своей берлоге. Мы бросились
к этим следам и, разглядев их, с ужасом посмотрели друг на друга. На
снегу ясно видны были отпечатки узких плетеных лыж. Здесь прошел
человек - индеец, враг! И прошел недавно. А Питамакан только что пел
во весь голос!
Следы лыж, пересекая долину, тянулись с юга на север и вели к
зарослям молоденьких сосен шагах в ста от нас. Здесь индеец задел
ветку, и с деревца осыпался снег. Темно-зеленая сосенка резко
выделялась на белом фоне. Быть может, индеец скрывался в зарослях.
- Мы должны узнать, там ли он, - сказал Питамакан. - Хотя нас он
не слышал, но мы должны знать, откуда он пришел, зачем и куда идет.
Осторожно обойдя заросли, мы снова увидели следы лыж. Вели они
прямо к реке, туда, где вода срывалась каскадами с гряды невысоких
зазубренных камней. Отсюда человек направился к низовьям реки; на
льду, запорошенном снегом, отчетливо виднелись следы.
Мы подошли к маленькому водопаду и с первого же взгляда поняли,
зачем пришел индеец в нашу мирную долину. У самой воды снег был
утоптан босыми ногами - здесь индеец босиком вошел в воду, а на
утоптанном снегу были разбросаны обломки темно-зеленого камня, отбитые
им от невысокой скалы, с которой извергался водопад. Питамакан поднял
один из обломков и внимательно его рассмотрел.
- Так вот зачем он сюда пришел! Это мягкая порода камня, из
которого кутенаи и плоскоголовые делают свои трубки.
- А как ты думаешь, откуда он пришел?
- Из лагеря своего родного племени. Горные индейцы зимуют на
берегу большого озера, в которое впадает эта река. Снега там выпадает
мало, и для лошадей всегда найдется корм.
- Но почему же следы тянутся не с низовьев реки? Он пришел к
водопаду с юга и пересек долину?
- Верно! - воскликнул Питамакан. - Сейчас мы это узнаем.
Мы пошли назад, по следам индейца. Они привели нас к нашей
западне.
- Удивительно, как это он не заметил ни западни, ни нашей тропы!
- сказал я. - Посмотри, как резко видны на снегу следы наших лыж!
Должно быть, он смотрел в другую сторону.
Миновав западню и продолжая идти по следам врага, мы приблизились
к склону крутой горы, возвышавшейся над долиной. Здесь во многих
местах снег был счищен со склона: по-видимому, индеец искал камень для
трубок и, не найдя его, вынужден был спуститься к реке. Потому-то он и
пересек долину.
Нам теперь было о чем подумать и поговорить. Вслед за этим
индейцем могли прийти другие, также нуждавшиеся в камне для трубок.
Рано или поздно они заметят наши следы. Вернувшись к западне, мы
вытащили из нее куницу, а западню разобрали. Мы решили больше не
приближаться к этому месту. Питамакан надеялся, что после первого же
снегопада будет засыпана наша тропа, ведущая к западне. Но с этого дня
мы уже не чувствовали себя в безопасности.
Когда мы сидели в хижине, нам казалось, что враг притаился где-то
поблизости и караулит, чтобы нас подстрелить, как только мы выйдем.
Отправляясь осматривать наши западни, мы старательно обходили те
места, где враг мог устроить засаду. Питамакан жил в постоянной
тревоге и, несмотря на мои протесты, решил принести нашу медвежью
шкуру в жертву Солнцу. Он привязал ее крепко к толстому суку сосны и
запел песню, умоляя Солнце защитить нас от врага.
Хотя мы давно уже потеряли счет дням, но после долгих вычислений
решили, что на следы врага наткнулись мы в феврале. В конце марта
настанет весна в прериях. Но здесь, в горах, снег будет держаться
гораздо дольше - быть может, до мая. По словам Питамакана, мы должны
были уйти отсюда в марте, так как с первыми признаками весны олени
вернутся в горные долины, а вслед за оленями придут кутенаи.
- Как же мы отсюда уйдем? - удивился я. - Ты сам говорил, что
горный перевал закрыт для нас до лета.
- Есть второй перевал, к югу отсюда, - ответил Питамакан. -
Перевал Два Талисмана. Там нет ни одного опасного места.
- Значит, нам легко отсюда выбраться! Отправимся же в путь как
можно раньше.
Он покачал головой.
- Нет, мы не можем идти, пока не растает снег в долинах, где
зимуют кутенаи и плоскоголовые. Мы должны будем спуститься в эти
долины и оттуда идти к тропе Два Талисмана.
- Зачем нам спускаться в страну кутенаи? Почему бы не пойти прямо
на юг, к перевалу?
Питамакан грустно усмехнулся.
- Между этой долиной и тропой Два Талисмана тянутся глубокие
каньоны, высятся горы, через которые могут перебраться только птицы. И
вдоль всех ручьев и рек проложены тропы, ведущие к Спинному Хребту
Мира. Тропы эти похожи на тропу, которая ведет к перевалу Два
Талисмана, и мы будем блуждать, пока не нападем на верный путь. Я не
узнаю верной тропы, если мы не спустимся к большому озеру, откуда она
начинается. А у этого озера я бывал и запомнил вехи. И не забудь, что
в путь мы можем тронуться не раньше, чем стает снег в низовьях реки.
Иначе на снегу будут видны отпечатки наших лыж, и враги нас выследят и
догонят.
- Поднимемся к старому перевалу, где мы уже однажды прошли, -
предложил я. - Быть может, дорога окажется менее опасной, чем ты
думаешь. Посмотрим, много ли там снегу и нельзя ли как-нибудь
перевалить через хребет.
Питамакан заявил, что не стоит зря тратить время, но я настаивал.
Если нам представлялась возможность вернуться к родному народу, мы
должны были ею воспользоваться. И в конце концов я его убедил.
Солнечным утром мы тронулись в путь. Быстро бежали мы на лыжах по
глубокому снегу и вскоре увидели Соленые Источники. На склонах гор,
словно раскинутая сеть, тянулись и переплетались тропинки, проложенные
козами. Издали рассматривали мы этих странных косматых горных коз. Они
держались отдельными группами. Одни лежали на снегу, другие сидели и
уныло смотрели в пространство или щипали лишаи, покрывавшие почти
отвесную каменную стену, с которой ветер смел снег. Некоторые стояли
на едва заметных выступах и казались приклеенными к скале.
Долго смотрели мы на них и наконец пришли к заключению, что они
могут карабкаться на самые неприступные скалы и проходить там, где
олень непременно сорвался бы и полетел в пропасть. Рассмешил нас один
старый козел. Стоя на задних ногах, он объедал лишаи, покрывавшие
стену, затем решил перебраться на верхний выступ. Так как для разбега
не было места и прыгнуть было нельзя, он поставил передние ноги на
край выступа и подтянулся кверху, словно человек, подтягивающийся на
мускулах.
Выйдя из лесу, мы начали подниматься на вершину хребта и вскоре
вступили в полосу буйных зимних ветров. К счастью, в тот день ветра не
было. Лыжи мы сняли, так как здесь, наверху, снег был словно
спрессован ветром в твердую массу, мокасины наши не оставляли никаких
следов. На склонах, обращенных к северо-западу, снега совсем не было,
а на горах, высившихся с противоположной стороны, лежал снежный покров
толщиной в несколько метров.
Было уже после полудня, когда мы добрались до перевала, и с
первого же взгляда я убедился, что здесь нам не пройти. Крутой склон,
с которого несколько месяцев назад я едва не скатился вместе с
лошадью, был занесен снегом. Сверху над ним нависли зеленоватые
снежные глыбы, казалось вот-вот готовые сорваться с гребня горы,
острого, как лезвие ножа. Я понимал, что сделай мы еще несколько шагов
- произойдет снежный обвал. Мы стояли на тропинке, проложенной козами;
здесь она обрывалась. Дойдя до опасного места, козы круто повернули
назад.
- Смотри, даже они не посмели идти дальше! - сказал Питамакан. -
Нам нечего здесь делать. Идем домой.
Я был так опечален, что за всю дорогу не сказал ни слова. Домой
мы вернулись поздно вечером, усталые и хмурые. Убедившись, что за
время нашего отсутствия никто не подходил к хижине, мы развели костер,
поели, а затем влезли в меховой мешок и крепко заснули.
Летели дни, а ловля пушных зверей шла все хуже и хуже. Я глубоко
убежден, что не только хищные, но и травоядные животные никогда не
уходят далеко от того места, где они родились. Я проверил этот вывод
на старом медведе гризли, у которого не хватало одного пальца на левой
передней лапе. Раз в три недели он приходил к озеру Марии, спускался в
долину Красного Орла, затем поворачивал на север к Скалистым горам, а
оттуда снова возвращался к озеру. Этот обход он повторял регулярно.
Если наблюдение это правильно, то понятно, почему мы все чаще находили
наши западни пустыми: мы переловили всех зверьков, водившихся в
окрестностях.
Дни становились длиннее и теплее. После девяти-десяти часов утра
нельзя было ходить на лыжах. Под теплыми лучами солнца снег стал
рыхлым и зернистым; часто мы проваливались в сугробы и, стоя на земле,
смотрели вверх, словно со дна зеленоватого колодца. А из такого
колодца выбраться было нелегко. К концу нашего пребывания в горах мы
выходили только ранним утром, когда после ночных заморозков снег был
покрыт твердой корой.
Как-то вечером мы услышали далекий крик диких гусей. Он послужил
для нас сигналом. В последний раз обошли мы все западни, а на
следующий день упаковали наши меха. У нас было восемь рысей, пять
росомах, две выдры, три горных льва и семьдесят куниц. К счастью,
шкуры весили мало, и мы так туго стянули их ремнями, разделив на две
пачки, что тюки получились маленькие. В дорогу мы взяли оленины,
разрезанной на тонкие полосы и высушенной. Не забыли захватить сверло
и небольшой кусок твердого березового дерева для добывания огня.
Тяжелый мешок из козьих шкур пришлось оставить. Морозы уже
миновали, и хотя по ночам бывало холодно, но мы всегда могли разложить